О книге Й. Хейзинга "Осень средневековья"

Когда в 1919 г. вышла в свет книга голландского историка и философа Й. Хейзинги Осень средневековья, современники полностью не смогли оценить ее значения для развития общественных наук. Проходили десятилетия, а книга Хейзинги не старела, она становилась все более и более современной. В послесловии к ее русскому изданию A.B.Михайлов пишет, что уникальное качество этой книги состоит в способности погружать читателя в чтение якобы увлекательного романа и в то же время заставить его постоянно осознавать, что он изучает труд кропотливейшего исследователя. А.В.Михайлов показывает, что Й.Хейзинга идет по пути рассказа, а не по пути навязчивого толкования фактов.

Й.Хейзинга открыл окно в XV в. Европы, в век жестокий и кровавый, он стремился обрисовать истинное отношение людей позднего средневековья к искусству. Стоит отметить, что Й.Хейзинга не ставил своей целью всестороннее изучение народного менталитета, хотя в его книге и содержатся ценные наблюдения по истории народной культуры.
Преимущественно ее содержание посвящено менталитету высших слоев общества и интеллигенции XV в. Безусловно, читателю конца XX в., знакомому с последними достижениями исторической психологии, многое покажется несколько наивным в книге Й.Хейзинги. Однако, следует помнить, что именно блестящая попытка голландского ученого описать специфические черты мышления людей средневековья подвигла последующие поколения историков на решение узловых задач исторической психологии.

Й. Хейзинга предлагает свое видение истории культуры. Для него важно понять, как жили люди в те отдаленные времена, о чем думали, к чему стремились, что считали ценным. Он хочет представить "живое прошлое", по крупицам восстановить "Дом истории". Задача весьма заманчивая, но необычайно трудная. Ведь нередко бывало так, что прошлое изображалось как "плохо развитое настоящее", полное невежества и суеверий. Тогда история заслуживала лишь снисхождения. Й.Хейзинга принципиально придерживается иной точки зрения. Для него важен диалог с прошлым, понимание умонастроений, потому в подзаголовке его главного труда "Осень Средневековья" следуют очень важные уточнения - "исследования форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах.
Й. Хейзинга ставит в исследовании мировой культуры задачу особой сложности: увидеть средневековую культуру на последней жизненной фазе и представить новые побеги, постепенно набирающие силу. "Закат" и "Восход" - вот общий контур этой концепции истории культуры. Это две картины мира, существующие в целостной системе культуры. Они вступают в диалог между собой. Обращаясь ко времени, которое на пять веков моложе нашего, "нам хочется знать, - пишет И. Хейзинга, - как зародились и расцвели те новые идеи и формы жизненного уклада, сияние которых впоследствии достигло своего полного блеска". Изучение прошлого вселяет в нас надежду рассмотреть в нем "скрытое обещание" того, что исполнится в будущем.

Для него интересна "драматургия форм человеческого существования": страдание и радость, злосчастие и удача, церковные таинства и блестящие мистерии; церемонии и ритуалы, сопровождавшие рождение, брак, смерть; деловое и дружеское общение; перезвон колоколов, возвещавших о пожарах и казнях, нашествиях и праздниках. В повседневной жизни различия в мехах и цвете одежды, в фасоне шляп, чепцов, колпаков выявляли строгий распорядок сословий и титулов, передавали состояние радости и горя, подчеркивали нежные чувства между друзьями и влюбленными. Обращение к исследованию повседневной жизни делает книгу Й.Хейзинги особенно интересной и увлекательной. Все стороны жизни выставлялись напоказ кичливо и грубо. Картина средневековых городов возникает как на экране. "Из-за постоянных контрастов, пестроты форм всего, что затрагивало ум и чувства, каждодневная жизнь возбуждала и разжигала страсти, проявлявшиеся то в неожиданных взрывах грубой необузданности и зверской жестокости, то в порывах душевной отзывчивости, в переменчивой атмосфере которых протекала жизнь средневекового города".
Непроглядная темень, одинокий огонек, далекий крик, неприступные крепостные стены, грозные башни дополняли эту картину. Знатность и богатство противостояли вопиющей нищете и отверженности, болезнь и здоровье рознились намного сильнее, свершение правосудия, появление купцов с товаром, свадьбы и похороны возвещались громогласно. Жестокое возбуждение, вызываемое зрелищем эшафота, нарядом палача и страданиями жертвы, было частью духовной пищи народа. Все события обставлялись живописной символикой, музыкой, плясками, церемониями. Это относилось и к народным праздникам, и религиозным мистериям, и великолепию королевских процессий. "Необходимо вдуматься, - отмечает И.Хейзинга, - в эту душевную восприимчивость, в эту впечатлительность и изменчивость, в эту вспыльчивость и внутреннюю готовность к слезам - свидетельству душевного перелома, чтобы понять, какими красками и какой остротой отличалась жизнь этого времени».Так начинает И.Хейзинга в своей книге главу "Яркость и острота жизни".

В годы, когда писал Й.Хейзинга, изображение повседневности считалось "беллетризацией" истории. Однако трудно было представить, как можно иначе передать психологическую атмосферу эпохи, создать образ века рыцарской любви и роскоши, великих доблестей и мерзких пороков, надежд и утопий, благочестия и жестокости Жизнь была столь неистова и контрастна, отмечает И.Хейзинга, что она распространяла смешанный запах "крови и роз". Люди этой эпохи - гиганты с головами детей, мечутся между страхом и наивными радостями, между жестокостью и нежностью Таковы черты состояния духа и мироощущения времени "Осень Средневековья" насыщена историческими фактами, событиями, именами, географическими названиями, делающими повествование обоснованным и реальным. И есть еще одна особенность - это книга о родной культуре Й.Хейзинги, Бургундии XV в, Фландрии, Нидерландских графствах. Это своеобразная культурная археология, извлекающая из-под древних пластов и наслоений "обломки" прежней жизни, чтобы сделать ее понятной для современников. Далекое становится близким, чужое - своим, безразличное – дорогим, объединялись в единый ствол культуры.

Средневековое общество и все его церемониалы отражали строгую иерархию сословий, которая по смыслу и значению воспринималась как "богоустановленная действительность". Социальная структура общества была стабильна, закреплена профессиональными занятиями, положением в системе господства и подчинения, наследовалась от поколения к поколению, имела предписание в одежде и поведении. Духовенство, аристократия и третье сословие, составляли незыблемую основу общества. Кроме того, существовало еще, по крайней мере, двенадцать категорий: состояние в браке, наряду с сохранением девства; пребывание в состоянии греха; четыре Придворные группы - хлебодар, кравчий, стольник, кухмейстер; служители церкви - священник, диакон, служки; монашеские и рыцарские ордена.
Аристократии надлежало осуществлять высшие задачи управления, заботу о благе; духовенству - вершить дело веры; бюргерам - возделывать землю, заниматься ремеслом и торговлей. Но третье сословие еще только набирало силу, поэтому ему не отводится значительного места в культуре Общественным мнением Средневековья владеет "рыцарская идея". С ней связывают предназначение аристократии, добродетели и героические подвиги, романтическую любовь к Прекрасной даме, далекие походы и турниры, доспехи и воинские доблести, риск для жизни, верность и самоотверженность. Конечно, в рыцарском идеале было немало далекого от реальности, изобилующей примерами жестокости, высокомерия, вероломства, корыстолюбия. Но это был эстетический идеал, сотканный из возвышенных чувств и пестрых фантазий, освобожденный от своих греховных истоков. Именно рыцарскому идеалу средневековое мышление отводит почетное место, он запечатлен в хрониках, романах, поэзии и житиях. Рыцарский идеал соединялся с ценностями религиозного сознания - состраданием и милосердием, справедливостью и верностью долгу, защитой веры и аскетизмом. Странствующий рыцарь свободен, беден, не располагает ничем, кроме собственной жизни Но есть еще одна черта, необычайно важная для понимания рыцарства как стиля жизни Это - романтическая Любовь Рыцарь и его дама сердца, благородные подвиги во имя любви, преодоление страданий и препятствий, демонстрация силы и преданности, способность переносить боль в состязании и поединке, когда наградой был платок возлюбленной, - все эти сюжеты отмечены в литературе того времени "Эротический характер турнира требовал кровавой неистовости", - писал И. Хейзинга Это был апофеоз мужской силы и мужественности, женской слабости и гордости, и таким он прошел через века. Изысканная вежливость, преклонение перед женщиной, не претендующее на плотские наслаждения, делает мужчину чистым и добродетельным. Возникает эротическая форма мышления с избыточным этическим содержанием, отмечает И Хейзинга "Любовь стала полем, на котором можно выращивать всевозможные эстетические и нравственные совершенства", - пишет он в главе "Стилизация любви". Благородная, возвышенная любовь получила название "куртуазной", в ней сочетались все христианские добродетели.
Но облагороженная эротика не была единственной формой любви. Наряду с ней в жизни и литературе существовал и иной стиль, который И Хейзинга называет "эпиталамическим". Он обладал более древними корнями и не меньшей жизненной силой Для него были характерны страстная безудержность на грани бесстыдства, двусмысленность и непристойность, фаллическая символика и насмешки над любовными отношениями, скабрезные аллегории, доходящие до грубости Этот эротический натурализм отразился в комическом жанре повествований, песенок, фарса, баллад и сказаний Искусство любви, соединявшее чувственность и символику, определялось целой системой установленных норм, ритуалов и церемоний Особое значение придавалось символике костюма, оттенкам цветов и украшений Это был язык любви, который лишь комментировался различными высказываниями. Все эти формы любовных отношений сохраняют свою жизненную и культурную ценность еще долгое время за пределами Средневековья, отмечает И. Хейзинга. В противовес Любви, воплощающей витальную силу, в средневековой культуре возникает образ Смерти. Ни одна эпоха, - пишет И Хейзинга, - не навязывает человеку мысль о смерти с такой настойчивостью, как XV столетие. Три темы объединяются в остроте переживаний страха смерти во-первых, вопрос о том, где все те, кто ранее наполнял мир великолепием, во вторых, картины тления того, что было некогда человеческой красотой; в-третьих, мотив Пляски Смерти, вовлекающей в свой хоровод людей всех возрастов и занятий. Возникает представление о Зеркале Смерти в религиозных трактатах, поэмах, скульптуре и живописи. На надгробиях появляются изображения тел в смертных муках; иссохших, с зияющим ртом и разверстыми внутренностями. Смерть внушает страх и отвращение, мысли о бренности всего земного, когда от красоты остаются лишь воспоминания. Смерть как персонаж была запечатлена в пластических искусствах и литературе "в виде апокалипсического всадника, проносившегося над грудой разбросанных по земле тел; в виде низвергающейся с высот эриннии с крылами летучей мыши; в виде скелета с косой или луком и стрелами; пешего, восседающего на запряженных волами дрогах или передвигающегося верхом на быке или на корове" . Возникает и персонифицированный образ Пляски Смерти с идеей всеобщего равенства. Смерть изображается в виде обезьяны, передвигающейся неверными шажками и увлекающей за собой папу, императора, рыцаря, поденщика, монаха, малое дитя, шута, а за ними все прочив сословия. Человеку надлежало помнить о смертном часе и избегать искушений дьявола. Среди смертных грехов значились "нетвердость и сомнение в вере; уныние из-за гнетущих душу грехов; приверженность к земным благам; отчаяние вследствие испытываемых страданий; гордыня по причине собственных добродетелей". Смерть как неизбежный конец всего живого воспринимается с той же неумолимостью, как свет обращается во тьму. Средневековая культура насыщена религиозными представлениями, а христианская вера почитается как главная духовная ценность. "Нет ни одной вещи, ни одного суждения, которые не приводились бы постоянно в связь с Христом, с христианской верой", - пишет Й.Хейзинга. Атмосфера религиозного напряжения проявляется как невиданный расцвет искренней веры. "Жизнь была проникнута религией до такой степени, что возникала постоянная угроза исчезновения расстояния между земным и духовным", отмечает И.Хейзинга. В праздничной символике был обязательным религиозный элемент, светские мелодии часто использовались для церковных песнопений, и наоборот. Происходило постоянное смешение церковной и светской терминологии для обозначения предметов и явлений, для выражения почтения к государственной власти. Сюжеты на библейские темы заполнили искусство и литературу, возведение храмов было главным событием в градо­строительстве, богословские трактаты и споры заполняли духовную жизнь. Посещение церкви было предлогом для показа нарядов, назначения свиданий. Ироничное отношение к духовенству - весьма распространенный мотив в средневековой литературе. Такова была оборотная сторона благочестия. Для постижения духа Средневековья большое значение имеют основные формы проявления житейской мудрости в обычной по­вседневной деятельности. Среди них Й.Хейзинга рассматривает обычай давать имена событиям и неодушевленным предметам. Войны, коронации, а также военные доспехи, драгоценности, темницы, дома и уж обязательно колокола получают свои имена и названия. Были распространены сентенции, изречения, девизы, пословицы и поговорки. В повседневном обиходе их сотни, все они точны и содержательны, ироничны и добродушны. Их используют как наставления и способ разрешения споров. "Пословицы сразу же разрубают узлы: стоит припомнить подходящую пословицу - и дело сделано", пишет Й.Хейзинга.
Средневековое сознание охотно обобщает отдельные эпизоды жизни, придавая им прочность и повторяемость. Особые опасения вызывает у обывателя мрачная сфера жизни, связанная с нечистой силой, нарушающей установленный жизненный порядок. Демономания, ведовство, чародейство, заговоры, колдовство охватывают страны как эпидемии. Несмотря на преследования и казни, они сохранялись длительное время. Черная магия, дьявольские наваждения, суеверия, предзнаменования, амулеты и заклинания - широко .представлены в средневековом фольклоре и литературе.

Таковы некоторые черты эпохи Осени Средневековья, представленные в книге Й.Хейзинги.

Но важно помнить, что Й.Хейзинга написал книгу об Осени Средневековья, о завершении одного исторического периода и начале новой эпохи. "Зарастание живого ядра мысли рассудочными и одеревенелыми формами, высыхание и отвердение бога­той культуры - вот чему посвящены эти страницы" . Не менее интересно исследовать смену культур, приход новых форм. Этому автор посвящает последнюю главу.

Идеи грядущего времени до поры до времени еще облачены в средневековое платье, новый дух и новые формы не совпадают друг с другом. "Литературный классицизм, - подчеркивает Й.Хейзинга, - это младенец, родившийся уже состарившимся". Иначе обстояло дело с изобразительным искусством и научной мыслью. Здесь античная чистота изображения и выражения, античная разносторонность интересов, античное умение выбрать направление своей жизни, античная точка зрения на человека означали нечто большее, нежели "трость, на которую можно было всегда опереться". Преодоление чрезмерности, преувеличений, искажений, гримас и вычурности стиля "пламенеющей готики", стало именно заслугой античности. "Ренессанс придет лишь тогда, когда изменится "тон жизни", когда прилив губительного отрицания жизни утратит всю свою силу и начнется движение вспять; когда повеет освежающий ветер; когда созреет сознание того, что все великолепие античного мира, в который так долго вглядывались, как в Зеркало, может быть полностью отвоевано".
Этими надеждами Й,Хейзинга заканчивает свою книгу. В это время ему было 47 лет.
Осень Средневековья" принесла автору европейскую известность, но и вызвала неоднозначные оценки среди коллег-историков. Достаточно вспомнить критику книги О.Шпенглера "Закат Европы", чтобы сопоставить умонастроения, распространенные в исторической науке. А ведь обе эти работы были изданы почти в одно и то же время.
Он расширил диапазон исторической науки, включив в описание анализ форм мышления и уклад жизни, произведения искусства, костюм, этикет, идеалы и ценности. Это и дало ему возможность представить наиболее выразительные черты эпохи, воспроизвести жизнь общества в ее повседневном бытии.