Естественнонаучные взгляды Леонардо да Винчи

Ми­ни­стер­ст­во об­ра­зо­ва­ния Рос­сий­ской Фе­де­ра­ции

Став­ро­поль­ский го­су­дар­ст­вен­ный уни­вер­си­тет

К А Ф Е Д Р А И С Т О Р И И

КОН­ТРОЛЬ­НАЯ РА­БО­ТА

по дис­ци­п­ли­не: Ис­то­рия сред­них ве­ков

на те­му: «Ес­те­ст­вен­но­на­уч­ные взгля­ды Ле­о­нар­до да Вин­чи».

Вы­пол­нил: экс­терн

ПИ­НЯ­ГИН С.В.

Про­ве­рил: про­фес­сор

 

КРАС­НО­ВА И.А.

Став­ро­поль - 2002

ПЛАН:

 

Введение ___

«Я по­до­шел ко вхо­ду в боль­шую пе­ще­ру…» ___

Твор­че­ст­во Ле­о­нар­до да Вин­чи. «Ма­дон­на с цвет­ком». ___

Все­по­гло­щаю­щее стрем­ле­ние к ис­ти­не  ___

Живопись - царица искусств ___

Утраченные шедевры ___

«Тайная вечеря» ___

«Джоконда» ___

Уединённое созерцание ___

Спи­сок ис­поль­зуе­мой ли­те­ра­ту­ры ___

 

Введение

Фи­ло­соф­ская мысль эпо­хи Воз­ро­ж­де­ния бы­ла тес­но свя­за­на с раз­ви­ти­ем ес­те­ст­во­зна­ния. Наи­бо­лее яр­кое и по­сле­до­ва­тель­ное вы­ра­же­ние но­вой тен­ден­ци­ей фи­ло­соф­ской мыс­ли на­шли в твор­че­ст­ве од­но­го из ве­ли­чай­ших ес­те­ст­во­ис­пы­та­те­ля эпо­хи Воз­ро­ж­де­ния – Ле­о­нар­до да Вин­чи.

Ти­та­ни­че­ская фи­гу­ра Ле­о­нар­до да Вин­чи ( ро­дил­ся в 1452 г. в го­род­ке Вин­чи, близ Фло­рен­ции, ра­бо­тал во Фло­рен­ции, Ми­ла­не, Ри­ме, по­след­ние го­ды жиз­ни – во Фран­ции, где умер в зам­ке Клу, око­ло г. Ам­буа­за, в 1519 г.) спра­вед­ли­во рас­смат­ри­ва­ет­ся как наи­бо­лее пол­ное во­пло­ще­ние ре­нес­санс­но­го ге­ния, реа­ли­за­ция идеа­ла “Ге­рои­че­ско­го че­ло­ве­ка“.

Для ис­то­рии фи­ло­соф­ской мыс­ли эпо­хи Воз­ро­ж­де­ния фе­но­мен Ле­о­нар­до ин­те­ре­сен пре­ж­де все­го как про­яв­ле­ние оп­ре­де­лен­ных тен­ден­ций ее раз­ви­тия.

Раз­роз­нен­ные за­мет­ки об­ще­фи­ло­соф­ско­го и ме­то­до­ло­ги­че­ско­го ха­рак­те­ра, за­те­рян­ные сре­ди ты­сяч столь же раз­роз­нен­ных за­пи­сей по са­мым раз­но­об­раз­ным во­про­сам нау­ки, тех­ни­ки, худ. твор­че­ст­ва, ни­ко­гда не пред­на­зна­ча­лись не толь­ко для пе­ча­ти, но и для сколь­ко-ни­будь ши­ро­ко­го рас­про­стра­не­ния. Сде­лан­ные в са­мом точ­ном смыс­ле “для се­бя“, зер­каль­ным по­чер­ком, ни­ко­гда не при­во­див­шие­ся в сис­те­му, они так и не ста­ли дос­тоя­ни­ем не толь­ко для со­вре­мен­ни­ков, но и бли­жай­ших по­том­ков, и лишь сто­ле­тия спус­тя ока­за­лись пред­ме­том уг­луб­лен­но­го на­уч­но­го ис­сле­до­ва­ния.

Фи­ло­соф­ские воз­зре­ния Ле­о­нар­до су­ще­ст­вен­ны, та­ким об­ра­зом, не в све­те ис­то­ри­че­ской пер­спек­ти­вы, а пре­ж­де все­го как яв­ле­ние сво­его вре­ме­ни, рас­смат­ри­вае­мое в сво­ем ис­то­ри­че­ском кон­тек­сте в ка­че­ст­ве осо­бо­го , ори­ги­наль­но­го вы­ра­же­ние глав­ней­ших тен­ден­ций ре­нес­санс­ной мыс­ли Ле­о­нар­до сфор­ми­ро­вал­ся вне профессиональной университетской на­уч­но-фи­ло­соф­ской сре­ды кон­ца 15 в. Глав­ным ис­точ­ни­ком фор­ми­ро­ва­ния на­уч­ных и фи­ло­соф­ских ин­те­ре­сов мо­ло­до­го Ле­о­нар­до бы­ла не­со­мнен­но бот­те­га – мас­тер­ская. Близ­кое зна­ком­ст­во Ле­о­нар­до со мно­ги­ми его со­вре­мен­ни­ка­ми – уче­ны­ми, ма­те­ма­ти­ка­ми, мас­те­ра­ми, строи­те­ля­ми, ме­ди­ка­ми, ар­хи­тек­то­ра­ми, ас­тро­но­ма­ми, в со­че­та­нии с на­пря­жен­ным ин­те­ре­сом к са­мым ост­рым и важ­ным про­бле­мам на­ук о при­ро­де по­зво­ли­ло ему быть в кур­се со­вре­мен­но­го со­стоя­ния зна­ний о ми­ре.

Стрем­ле­ние ох­ва­тить все бо­гат­ст­во и раз­но­об­ра­зие при­род­ных яв­ле­ний в сво­их на­блю­де­ни­ях, все по­нять, про­ана­ли­зи­ро­вать, не под­чи­няя их в то же вре­мя при­выч­ной ус­то­яв­шей­ся схе­ме, при­во­ди­ло к то­му, что Ле­о­нар­до и не ста­вил пе­ред со­бой за­да­чи соз­да­ния не­кое­го все­объ­ем­лю­ще­го сво­да. Для све­де­ния во­еди­но ма­те­риа­ла, им ли­хо­ра­доч­но со­би­рае­мо­го, не мог­ло хва­тить и де­сят­ка та­ких бо­га­то за­пол­нен­ных непрестанной ра­бо­той жиз­ней. Глав­ное в не­за­вер­шен­ных по­ис­ках Ле­о­нар­до – по­пыт­ка соз­да­ния но­во­го ме­то­да по­зна­ния.

«За­ни­ма­ясь фи­ло­со­фи­ей яв­ле­ний при­ро­ды, - рас­ска­зы­ва­ет о Ле­о­нар­до да Вин­чи ав­тор зна­ме­ни­тых «Жиз­не­опи­са­ний» Джорд­жо Ва­за­ри, - он пы­тал­ся рас­по­знать осо­бые свой­ст­ва рас­те­ний и на­стой­чи­во на­блю­дал за кру­го­вра­ще­ни­ем не­ба, бе­гом лу­ны и вращением солн­ца. Вот по­че­му он соз­дал в уме сво­ем ере­ти­че­ский взгляд на ве­щи, не со­глас­ный ни с ка­кой ре­ли­ги­ей, пред­по­чи­тая быть фи­ло­со­фом, а не хри­стиа­ни­ном». Ми­ро­воз­зре­ние его бы­ло вра­ж­деб­но ка­то­ли­че­ской ор­то­док­сии и схо­ла­сти­че­ско­му бо­го­сло­вию.

За­яв­ляя, что «все на­ше по­зна­ние на­чи­на­ет­ся с ощу­ще­ний», Ле­о­нар­до ре­ши­тель­но от­верг иное, не опи­раю­щее­ся на не­по­сред­ст­вен­ное изу­че­ние при­ро­ды, зна­ние – будь то по­лу­чен­ное из от­кро­ве­ния и из Свя­щен­но­го пи­са­ния

Зна­ние бо­го­сло­вов.

Зна­ние, не опи­раю­щее­ся на ощу­ще­ние и опыт, не мо­жет пре­тен­до­вать на ка­кую-ли­бо дос­то­вер­ность, а дос­то­вер­ность есть глав­ней­ший при­знак ис­тин­ной нау­ки. Тео­ло­гия не име­ет под­лин­ной опо­ры в опы­те и по­то­му не мо­жет пре­тен­до­вать на об­ла­да­ние ис­ти­ной.

Дру­гой, по Ле­о­нар­до, при­знак не­ис­тин­ной нау­ки – раз­но­го­ло­си­ца мне­ний, оби­лие спо­ров.

По­зи­ция Ле­о­нар­до есть, в сущ­но­сти, от­ри­ца­ние тео­ло­гии. Зна­ние, ос­но­ван­ное на от­кро­ве­нии, на «наи­тии», на Свя­щен­ном пи­са­нии – не­дос­то­вер­но и по­то­му не мо­жет при­ни­мать­ся во вни­ма­ние; дав свое на­ту­ра­ли­сти­че­ское объ­яс­не­ние при­ро­ды че­ло­ве­че­ской ду­ши, Ле­о­нар­до пре­неб­ре­жи­тель­но от­зы­ва­ет­ся о тео­ло­ги­че­ской трак­тов­ке «брать­ев и от­цов» – мо­на­хов и свя­щен­ни­ков.

К зна­нию по наи­тию Ле­о­нар­до при­рав­ни­ва­ет и лож­ные по­строе­ния, ос­но­ван­ные на том, что име­ну­ет «сно­ви­де­ния­ми». Лож­ны­ми нау­ка­ми, про­ти­во­ре­ча­щи­ми опы­ту и не под­твер­жден­ны­ми дос­то­вер­ны­ми до­во­да­ми и до­ка­за­тель­ст­ва­ми, Ле­о­нар­до счи­тал «про­ри­ца­тель­ную» ас­т­ро­ло­гию (от ко­то­рой он от­ли­чал в сво­их за­пи­сях «на­блю­да­тель­ную» ас­т­ро­ло­гию), ал­хи­мию (опять же вы­де­ляя в ней прак­ти­че­ски не­ос­по­ри­мую часть, свя­зан­ную с опы­та­ми по по­лу­че­нию со­еди­не­ний при­род­ных эле­мен­тов), по­пыт­ки соз­да­ния веч­но­го дви­га­те­ля и осо­бен­но некромантию, и раз­лич­ные ви­ды кол­дов­ст­ва, опи­раю­щие­ся на ис­поль­зо­ва­ние «ду­хов». Ле­о­нар­до не толь­ко оп­ро­вер­гал ос­но­ва­ния прак­ти­ки “нек­ро­ман­тов” и дру­гих кол­ду­нов и ма­гов, но и под­ры­вал ве­ру в чу­де­са и ве­дов­ст­во.

Ос­но­ван­ное на ощу­ще­ни­ях, и пре­ж­де все­го на зре­нии, по­зна­ние ми­ра – един­ст­вен­ное дос­туп­ное че­ло­ве­ку зна­ние – про­ти­во­сто­ит мис­ти­че­ско­му по­сти­же­нию бо­же­ст­ва. Ле­о­нар­до ос­па­ри­ва­ет мне­ние тех, кто счи­та­ет, что «зре­ние ме­ша­ет со­сре­до­то­чен­но­му и тон­ко­му ду­хов­но­му по­зна­нию, ко­то­рое от­кры­ва­ет дос­туп к нау­кам бо­же­ст­вен­ным»; на­про­тив, под­чер­ки­ва­ет он, имен­но глаз, «как по­ве­ли­тель чувств, вы­пол­ня­ет свой долг, ко­гда соз­да­ет по­ме­ху для пу­та­ных и лжи­вых рас­су­ж­де­ний».

Дру­гой по­ме­хой к ис­тин­но­му зна­нию яв­ля­ет­ся власть тра­ди­ции, книж­ной уче­но­сти, пре­неб­ре­гаю­щей не­по­сред­ст­вен­ным на­блю­де­ни­ем и опы­том.

Об­ра­ще­ние к опы­ту как ис­точ­ни­ку по­зна­ния – не дек­ла­ра­ция. Ско­рее на­про­тив – оно яв­ля­ет­ся вы­во­дом по­сто­ян­ной и по­все­днев­ной прак­ти­ки Ле­о­нар­до – на­блю­да­те­ля, ху­дож­ни­ка, экс­пе­ри­мен­та­то­ра, ме­ха­ни­ка, изо­бре­та­те­ля. Са­мо мно­го­об­ра­зие его на­уч­ных ин­те­ре­сов, од­но­вре­мен­ное изу­че­ние мно­же­ст­ва раз­но­об­раз­ных яв­ле­ний при­ро­ды по­ро­ж­де­ны стрем­ле­ни­ем са­мо­стоя­тель­но про­ве­рить все на­уч­ные ис­ти­ны, по­знать ис­тин­ный об­лик ве­щей, про­ник­нуть в их под­лин­ную при­ро­ду.

В сво­их за­пи­сях и ри­сун­ках Ле­о­нар­до по­сто­ян­но воз­вра­ща­ет­ся к уже сде­лан­ным на­блю­де­ни­ям и опы­там. Ри­сун­ки иг­ра­ют осо­бую роль в его на­уч­ных изы­ска­ни­ях.

«Я по­до­шел ко вхо­ду в боль­шую пе­ще­ру…»

«Под­чи­ня­ясь жад­но­му сво­ему вле­че­нию, же­лаю уви­деть ве­ли­кое мно­же­ст­во раз­но­об­раз­ных и стран­ных форм, про­из­ве­ден­ных ис­кус­ной при­ро­дой, блу­ж­дая сре­ди тем­ных скал, я по­до­шел к вхо­ду в боль­шую пе­ще­ру. На мгно­ве­ние я ос­та­но­вил­ся пе­ред ней по­ра­жен­ный… Я на­кло­нил­ся впе­ред, что­бы раз­гля­деть, что про­ис­хо­дит там, в глу­би­не, но ве­ли­кая тем­но­та ме­ша­ла мне. Так про­был я не­ко­то­рое вре­мя. Вне­зап­но во мне про­бу­ди­лось два чув­ст­ва: страх и же­ла­ние; страх пе­ред гроз­ной и тем­ной пе­ще­рой, же­ла­ние уви­деть, нет ли че­го-то чу­дес­но­го в ее глу­би­не».

Так пи­шет о се­бе Ле­о­нар­до да Вин­чи. Не за­пе­чат­лен ли в этих стро­ках жиз­нен­ный путь, ум­ст­вен­ная уст­рем­лен­ность, гран­ди­оз­ные по­ис­ки и ху­до­же­ст­вен­ное твор­че­ст­во это­го че­ло­ве­ка, од­но­го из ве­ли­чай­ших ге­ни­ев ми­ро­вой ис­то­рии?

По сви­де­тель­ст­ву Ва­за­ри, он «сво­ей на­руж­но­стью, яв­ляю­щей выс­шую кра­со­ту, воз­вра­щал яс­ность ка­ж­дой опе­ча­лен­ной ду­ше». Но во всем, что мы зна­ем о жиз­ни Ле­о­нар­до, нет как бы са­мой лич­ной жиз­ни: ни се­мей­но­го оча­га, ни сча­стья, ни ра­до­сти или го­ря от об­ще­ния с дру­ги­ми людь­ми. Нет и гра­ж­дан­ско­го па­фо­са: бур­ля­щий ко­тел, ко­то­рый пред­став­ля­ла со­бой то­гдаш­няя Ита­лия, раз­ди­рае­мая про­ти­во­ре­чия­ми, не об­жи­га­ет Ле­о­нар­до да Вин­чи, как буд­то бы ни­как не тре­во­жит ни серд­ца его, ни дум. А ме­ж­ду тем нет, быть мо­жет, жиз­ни стра­ст­ной, бо­лее ог­нен­ной, чем жизнь это­го че­ло­ве­ка.

По­знать и в по­зна­нии ов­ла­деть миром, ви­ди­мым и не­ви­ди­мым, тем, что кро­ет­ся в тем­ной пе­ще­ре. Ибо че­ло­век уни­вер­са­лен. По­знать опы­том и ов­ла­деть в твор­че­ст­ве, ибо для че­ло­ве­ка не­бо не «слиш­ком вы­со­ко», а центр зем­ли не «слиш­ком глу­бок» и че­ло­век дол­жен упо­до­бить­ся сам той си­ле, той энер­гии, ко­то­рую в по­кор­ном не­ве­де­нии он так дол­го на­зы­вал бо­гом. Власть че­рез по­зна­ние. Ка­кая упои­тель­ная меч­та, пья­ня­щая страсть! Этой стра­стью был одер­жим Ле­о­нар­до, и в серд­це его и в уме она всту­па­ла, ве­ро­ят­но, в еди­но­бор­ст­во со сму­ще­ни­ем, по­ро­ж­дае­мым тем­ны­ми глу­би­на­ми чу­дес­ной пе­ще­ры. Че­ло­ве­ку су­ж­де­но по­тре­во­жить их. Но не по­гло­тят ли они его са­мо­го за та­кую дер­зость?

Ле­о­нар­до да Вин­чи соз­на­вал все­объ­ем­ле­мость сво­его ума и ху­до­же­ст­вен­но­го ге­ния. Шаг за ша­гом, под­чи­ня­ясь сво­ему вле­че­нию, его ис­сле­до­ва­тель­ская мощь про­кла­ды­ва­ла се­бе путь во всех об­лас­тях зна­ния, сре­ди тем­ных скал к та­ин­ст­вен­ной пе­ще­ре. Бес­ко­неч­но пле­ни­тель­но ис­кус­ст­во Ле­о­нар­до, на ко­то­ром ле­жит пе­чать тай­ны.

Ле­о­нар­до да Вин­чи ро­дил­ся в 1452г. в се­ле­нии Ан­киа­но, око­ло го­ро­да Вин­чи, у под­но­жия Ал­бан­ских гор, на пол­пу­ти ме­ж­ду Фло­рен­ци­ей и Пи­зой.

Ве­ли­че­ст­вен­ный пей­заж от­кры­ва­ет­ся в тех мес­тах, где про­те­ка­ло его дет­ст­во: тем­ные ус­ту­пы гор, буй­ная зе­лень ви­но­град­ни­ков и ту­ман­ные да­ли. Да­ле­ко за го­ра­ми – мо­ре, ко­то­ро­го не вид­но из Ан­киа­но. За­те­рян­ное мес­теч­ко. Но ря­дом и про­сто­ры, и высь.

Ле­о­нар­до был вне­брач­ным сы­ном но­та­риу­са Пье­ро да Вин­чи, ко­то­рый сам был вну­ком и пра­вну­ком но­та­риусов. Отец, по-ви­ди­мо­му, по­за­бо­тил­ся о его вос­пи­та­нии.

ДА­ВИД

Ис­клю­чи­тель­ная ода­рен­ность бу­ду­ще­го ве­ли­ко­го мас­те­ра про­яви­лась очень ра­но. По сло­вам Ва­за­ри, он уже в дет­ст­ве на­столь­ко пре­ус­пел в ариф­ме­ти­ке, что свои­ми во­про­са­ми ста­вил в за­труд­ни­тель­ное по­ло­же­ние пре­по­да­ва­те­лей. Од­но­вре­мен­но Ле­о­нар­до за­ни­мал­ся му­зы­кой, пре­крас­но иг­рал на ли­ре и «бо­же­ст­вен­но пел им­про­ви­за­ции». Од­на­ко ри­со­ва­ние и леп­ка боль­ше все­го вол­но­ва­ли его во­об­ра­же­ние. Отец от­нес его ри­сун­ки сво­ему дав­ниш­не­му дру­гу Ан­д­реа Вер­рок­кио. Тот изу­мил­ся и ска­зал, что юный Ле­о­нар­до дол­жен все­це­ло по­свя­тить се­бя жи­во­пи­си. В 1466г. Ле­о­нар­до по­сту­пил в ка­че­ст­ве уче­ни­ка во фло­рен­тий­скую мас­тер­скую Вер­рок­кио. Мы ви­де­ли, что ему су­ж­де­но бы­ло очень ско­ро за­тмить про­слав­лен­но­го учи­те­ля.

Сле­дую­щий эпи­зод, под­роб­но опи­сан­ный Ва­за­ри, от­но­сит­ся к на­чаль­но­му пе­рио­ду ху­до­же­ст­вен­ной дея­тель­но­сти Ле­о­нар­до.

Как-то отец при­нес до­мой круг­лый щит, пе­ре­дан­ный ему при­яте­лем, и по­про­сил сы­на ук­ра­сить его ка­ким-ни­будь изо­бра­же­ни­ем по сво­ему вку­су, что­бы дос­та­вить это­му при­яте­лю удо­воль­ст­вие. Ле­о­нар­до на­шел щит кри­вым и ше­ро­хо­ва­тым, тща­тель­но вы­пря­мил и от­по­ли­ро­вал его, а за­тем за­лил гип­сом. За­тем он на­тас­кал в свою уе­ди­нен­ную ком­на­ту ве­ли­кое мно­же­ст­во ха­ме­ле­о­нов, яще­риц, сверч­ков, змей, ба­бо­чек, ома­ров, ле­ту­чих мы­шей и дру­гих при­чуд­ли­вых жи­вот­ных. Вдох­но­вив­шись зре­ли­щем этих тва­рей и вос­поль­зо­вав­шись об­ли­ком ка­ж­дой в са­мых фан­та­сти­че­ских со­че­та­ни­ях, он соз­дал для ук­ра­ше­ния щи­та не­кое страш­ное чу­ди­ще, «ко­то­рое за­ста­вил вы­пол­зать из тем­ной рас­ще­ли­ны ска­лы, при­чем из пас­ти это­го чу­до­ви­ща раз­ли­вал­ся яд, из глаз вы­ле­тал огонь, а из ноз­д­рей – дым».

Ра­бо­та над щи­том так ув­лек­ла Ле­о­нар­до, что «по ве­ли­кой сво­ей люб­ви к ис­кус­ст­ву» он да­же не за­ме­чал жут­ко­го смра­да от по­ды­хав­ших жи­вот­ных.

Ко­гда поч­тен­ный но­та­ри­ус уви­дел этот щит, он от­шат­нул­ся в ужа­се, не ве­ря, что пе­ред ним все­го лишь соз­да­ние ис­кус­но­го ху­дож­ни­ка. Но Ле­о­нар­до ус­по­ко­ил его и на­зи­да­тель­но по­яс­нил, что эта вещь «как раз от­ве­ча­ет сво­ему на­зна­че­нию…» Впо­след­ст­вии ле­о­нар­дов­ский щит по­пал к ми­лан­ско­му гер­цо­гу, ко­то­рый за­пла­тил за не­го очень до­ро­го.

Мно­го лет спус­тя, уже на за­ка­те жиз­ни, Ле­о­нар­до, по сло­вам то­го же Ва­за­ри, на­це­пил яще­ри­це «кры­лья, сде­лан­ные из ко­жи, со­дран­ной им с дру­гих яще­риц, на­ли­тые рту­тью и тре­пе­тав­шие, ко­гда яще­ри­ца дви­га­лась; кро­ме то­го, он при­де­лал ей гла­за, ро­га и бо­ро­ду, при­ру­чил ее и дер­жал в ко­роб­ке; все дру­зья, ко­то­рым он ее по­ка­зы­вал, от стра­ха пус­ка­лись нау­тек».

Он хо­чет по­знать тай­ны и си­лы при­ро­ды, под­час зло­ве­щие, смер­то­нос­ные. Че­рез пол­ное по­зна­ние при­ро­ды хо­чет стать ее вла­сти­те­лем. В сво­их по­ис­ках он пре­одо­ле­ва­ет от­вра­ще­ние и страх.

Страсть к фан­та­сти­че­ско­му ха­рак­тер­на для Ле­о­нар­до да Вин­чи – от от­ро­че­ских лет и до са­мой смер­ти. И ко­гда эта мощь на­пол­ня­ла все его су­ще­ст­во, он тво­рил ве­ли­кие де­ла.

Твор­че­ст­во Ле­о­нар­до да Вин­чи. «Ма­дон­на с цвет­ком».

Ху­до­же­ст­вен­ное на­сле­дие Ле­о­нар­до да Вин­чи ко­ли­че­ст­вен­но не­ве­ли­ко. Вы­ска­зы­ва­лось мне­ние, что его ув­ле­че­ния ес­те­ст­вен­ны­ми нау­ка­ми и ин­же­нер­ным де­лом по­ме­ша­ли его пло­до­ви­то­сти в ис­кус­ст­ве. Од­на­ко ано­ним­ный био­граф, его со­вре­мен­ник, ука­зы­ва­ет, что Ле­о­нар­до «имел пре­вос­ход­ней­шие за­мыс­лы, но соз­дал не­мно­го ве­щей в крас­ках, по­то­му что, как го­во­рят, ни­ко­гда не был до­во­лен со­бой». Это под­твер­жда­ет и Ва­за­ри, со­глас­но ко­то­ро­му пре­пят­ст­вия ле­жа­ли в са­мой ду­ше Ле­о­нар­до – «ве­ли­чай­шей и не­обык­но­вен­ней­шей… она имен­но по­бу­ж­да­ла его ис­кать пре­вос­ход­ст­ва над со­вер­шен­ст­вом, так что вся­кое про­из­ве­де­ние его за­мед­ля­лось от из­быт­ка же­ла­ний».

Уже пер­вый фло­рен­тий­ский пе­ри­од дея­тель­но­сти Ле­о­нар­до, по­сле окон­ча­ния уче­ния у Вер­рок­кио, от­ме­чен его по­пыт­ка­ми про­явить свои да­ро­ва­ния на мно­гих по­при­щах: ар­хи­тек­тур­ные чер­те­жи, про­ект ка­на­ла, со­еди­няю­ще­го Пи­зу с Фло­рен­ци­ей, ри­сун­ки мель­ниц, сук­но­валь­ных ма­шин и сна­ря­дов, при­во­ди­мых в дви­же­ние си­лою во­ды. К это­му же пе­рио­ду от­но­сит­ся его ма­лень­кая кар­ти­на «Ма­дон­на с цвет­ком».

Ко­гда Ле­о­нар­до пи­сал ее, ему бы­ло два­дцать шесть лет. К это­му вре­ме­ни ху­дож­ник об­рел уже со­вер­шен­ное мас­тер­ст­во в ве­ли­ком ис­кус­ст­ве жи­во­пи­си, ко­то­рое он ста­вил вы­ше всех про­чих.

«Ма­дон­на с цвет­ком» – это хро­но­ло­ги­че­ски пер­вая ма­дон­на, об­раз ко­то­рой внут­рен­не ли­шен ка­кой-ли­бо свя­то­сти. Пе­ред на­ми все­го лишь юная мать, иг­раю­щая со сво­им ре­бен­ком. Веч­ная пре­лесть и по­эзия ма­те­рин­ст­ва. В этом бес­ко­неч­ное оча­ро­ва­ние кар­ти­ны.

Все­по­гло­щаю­щее стрем­ле­ние к ис­ти­не

Гер­цен очень хо­ро­шо ска­зал о под­виж­ни­ках юной нау­ки эпо­хи Воз­ро­ж­де­ния, ко­то­рые в борь­бе с пе­ре­жит­ка­ми сред­не­ве­ко­вья от­кры­ли че­ло­ве­че­ско­му уму но­вые го­ри­зон­ты:

«Глав­ный ха­рак­тер этих ве­ли­ких дея­те­лей со­сто­ит в жи­вом, вер­ном чув­ст­ве тес­но­ты, не­удов­ле­тво­рен­но­сти в замк­ну­том кру­ге со­вре­мен­ной им жиз­ни, во все­по­гло­щаю­щем стрем­ле­нии к ис­ти­не, в ка­ком-то да­ре пред­ви­де­ния».

Здесь ка­ж­дое сло­во при­ме­ни­мо к Ле­о­нар­до да Вин­чи. Не­ко­то­рые ис­сле­до­ва­те­ли его жиз­ни ис­пы­ты­ва­ли под­час сму­ще­ние. Как этот ге­ний мог пред­ла­гать свои ус­лу­ги и соб­ст­вен­ной ро­ди­не – Фло­рен­ции, и ее злей­шим вра­гам? Как мог слу­жить при этом Це­за­рю Борд­жиа, од­но­му из са­мых жес­то­ких вла­сти­те­лей то­го вре­ме­ни? Не нуж­но за­ту­ше­вы­вать этих фак­тов, хо­тя слож­ность и шат­кость по­ли­ти­че­ско­го уст­рой­ст­ва то­гдаш­ней Ита­лии как-то объ­яс­ня­ют та­кую не­ус­той­чи­вость Ле­о­нар­до. Но этот же че­ло­век сло­ва­ми, ды­ша­щи­ми не­от­ра­зи­мой ис­крен­но­стью, так оп­ре­де­лял сам це­ли и воз­мож­но­сти, от­кры­ваю­щие­ся то­му, кто то­го дос­то­ин:

«Ско­рее ли­шить­ся дви­же­ния, чем ус­тать... Все тру­ды не спо­соб­ны уто­мить... Ру­ки, в ко­то­рые по­доб­но снеж­ным хлопь­ям, сы­п­лют­ся ду­ка­ты и дра­го­цен­ные кам­ни, ни­ко­гда не ус­та­нут слу­жить, но это слу­же­ние толь­ко ра­ди поль­зы, а не ра­ди вы­го­ды...»

Он знал, что при­ро­да сде­ла­ла его твор­цом, пер­во­от­кры­ва­те­лем, при­зван­ным по­слу­жить мощ­ным ры­ча­гом то­му про­цес­су, ко­то­рый мы ны­не на­зы­ва­ем про­грес­сом. Но что­бы пол­но­стью про­явить свои воз­мож­но­сти, ему над­ле­жа­ло обес­пе­чить для сво­ей дея­тель­но­сти наи­бо­лее бла­го­при­ят­ные ус­ло­вия в уде­лен­ный ему для жиз­ни срок. Вот по­че­му он сту­чал­ся во все две­ри, пред­ла­гал ус­лу­ги ка­ж­до­му, кто мог по­мочь ему в его ве­ли­ких де­лах, уго­ж­дал и «сво­им», италь­ян­ским ти­ра­нам, и чу­же­зем­ным го­су­да­рям; ко­гда на­до бы­ло – под­ла­жи­вать­ся под их вку­сы, ибо вза­мен рас­счи­ты­вал на под­держ­ку в сво­ем дей­ст­вен­ном и «все­по­гло­щаю­щем стрем­ле­нии к ис­ти­не».

Так слу­чи­лось уже в ран­ний пе­ри­од дея­тель­но­сти Ле­о­нар­до да Вин­чи. Фло­рен­ция то­го вре­ме­ни не да­ла ему то­го, на что он мог рас­счи­ты­вать. Как мы зна­ем, сам Ло­рен­цо Ве­ли­ко­леп­ный и его двор пре­вы­ше все­го це­ни­ли жи­во­пись Бот­ти­чел­ли. Мощь и сво­бо­да Ле­о­нар­до сму­ща­ли их сво­ей но­виз­ной. А за­мыс­лы его в гра­до­строи­тель­ст­ве и ин­же­нер­ном де­ле ка­за­лись слиш­ком сме­лы­ми, не­сбы­точ­ны­ми. По­хо­же, что Ло­рен­цо бо­лее все­го це­нил в Ле­о­нар­до му­зы­кан­та, дей­ст­ви­тель­но на­сла­ж­да­ясь его иг­рой на ли­ре.

И вот Ле­о­нар­до об­ра­ща­ет­ся к дру­го­му вла­сти­те­лю – Лю­до­ви­ку Мо­ро, ко­то­рый пра­вит Ми­ла­ном. Ми­лан ве­дет в это вре­мя вой­ну с Ве­не­ци­ей. И по­то­му Ле­о­нар­до в пер­вую оче­редь ста­ра­ет­ся убе­дить ми­лан­ско­го гер­цо­га, что мо­жет быть по­ле­зен ему в во­ен­ном де­ле.

По сви­де­тель­ст­ву со­вре­мен­ни­ков, Ле­о­нар­до был пре­кра­сен со­бой, про­пор­цио­наль­но сло­жен, изя­щен, с при­вле­ка­тель­ным ли­цом. Оде­вал­ся ще­голь­ски, но­сил крас­ный плащ, до­хо­див­ший до ко­лен, хо­тя в мо­де бы­ли длин­ные оде­ж­ды. До се­ре­ди­ны гру­ди нис­па­да­ла его пре­крас­ная бо­ро­да, вью­щая­ся и хо­ро­шо рас­че­сан­ная. Он был об­во­ро­жи­те­лен в бе­се­де и при­вле­кал к се­бе че­ло­ве­че­ские серд­ца.

Да­же ко­гда он срав­ни­тель­но ма­ло за­ра­ба­ты­вал, все­гда дер­жал ло­ша­дей, ко­то­рых лю­бил боль­ше всех дру­гих жи­вот­ных.

Мы зна­ем так­же, что он по­сто­ян­но ри­со­вал и за­пи­сы­вал.

До нас дош­ло око­ло се­ми ты­сяч стра­ниц, по­кры­тых за­пи­ся­ми или ри­сун­ка­ми Ле­о­нар­до.

Один из пер­вых ис­сле­до­ва­те­лей этих ру­ко­пис­ных со­кро­вищ от­ме­чал в изум­ле­нии: «Здесь есть все: фи­зи­ка, ма­те­ма­ти­ка, ас­тро­но­мия, ис­то­рия, фи­ло­со­фия, но­вел­лы, ме­ха­ни­ка. Сло­вом – это чу­до, но на­пи­са­но на­вы­во­рот, так дья­воль­ски, что не один раз я тра­тил це­лое ут­ро, что­бы по­нять и ско­пи­ро­вать две или три стра­нич­ки».

Де­ло в том, что Ле­о­нар­до пи­сал спра­ва на­ле­во, так что чи­тать его тру­ды нуж­но в зер­ка­ле. По не­ко­то­рым сви­де­тель­ст­вам, он был лев­шой, по дру­гим – оди­на­ко­во вла­дел обеи­ми ру­ка­ми. Как бы то ни бы­ло, та­кое его пись­мо еще усу­губ­ля­ет тот оре­ол та­ин­ст­вен­но­сти, ко­то­рым он ок­ру­жал се­бя и ко­то­рым от­ме­че­но все его твор­че­ст­во.

Пи­сал не по-ла­ты­ни, как про­слав­лен­ней­шие гу­ма­ни­сты, его со­вре­мен­ни­ки, ко­то­рые в сво­ем лю­бо­ва­нии клас­си­че­ской древ­но­стью не­ред­ко те­ря­ли связь с дей­ст­ви­тель­но­стью, а жи­вым, соч­ным, об­раз­ным, по­рой про­сто­на­род­ным италь­ян­ским язы­ком.

Да, эти ма­ну­ск­рип­ты – под­лин­ное чу­до. Ге­ни­аль­ны­ми ри­сун­ка­ми, пе­ред ко­то­ры­ми у нас, точ­но так­же как не­ко­гда у со­вре­мен­ни­ков, дух за­хва­ты­ва­ет от вос­хи­ще­ния, Ле­о­нар­до да Вин­чи ил­лю­ст­ри­ро­вал ве­ли­кие мыс­ли, ост­рей­шие на­блю­де­ния, глу­бо­кие, изум­ляю­щие нас про­ви­де­ния.

Ле­о­нар­до уга­дал мно­гое, что не зна­ли еще лю­ди, ко­то­рые в XIX в. ста­ли изу­чать его за­пи­си. Он знал, что че­ло­век по­ле­тит, и сам, по-ви­ди­мо­му, рас­счи­ты­вал со­вер­шить по­лет с Мон­те Че­че­ри (го­ры Ле­бе­дя).

«Иде­аль­ный го­род» – од­на из тем мно­гих ри­сун­ков и за­пи­сей Ле­о­нар­до. В та­ком го­ро­де, ука­зы­вал он, ули­цы долж­ны быть про­ло­же­ны на раз­ных уров­нях, при­чем толь­ко по ниж­ним бу­дут ез­дить по­воз­ки и про­чие гру­зо­вые те­ле­ги, а от не­чис­тот го­род бу­дет очи­щать­ся по под­зем­ным про­хо­дам, про­ло­жен­ным от ар­ки до ар­ки.

Лю­бо­пыт­ст­во его бы­ло без­гра­нич­но. Он до­ис­ки­вал­ся при­чи­ны вся­ко­го яв­ле­ния, да­же не­зна­чи­тель­но­го, ибо и та­кое мог­ло от­крыть но­вые про­сто­ры по­зна­нию.

Ка­ко­вы же бы­ли ре­зуль­та­ты всех этих во­про­сов, на­блю­де­ний упор­ней­ших по­ис­ков при­чи­ны и след­ст­вия, ра­зум­но­го ос­но­ва­ния, т.е. за­ко­но­мер­но­сти яв­ле­ний?

Ле­о­нар­до пер­вым сде­лал по­пыт­ку оп­ре­де­лить си­лу све­та в за­ви­си­мо­сти от рас­стоя­ния. Его за­пис­ки со­дер­жат пер­вые воз­ник­шие в че­ло­ве­че­ском уме до­гад­ки о вол­но­вой тео­рии све­та.

Най­ден­ные им, под­час на вы­со­ких го­рах, ос­тат­ки мор­ских жи­вот­ных яви­лись для не­го до­ка­за­тель­ст­вом пе­ре­ме­ще­ния су­ши и мо­ря, и он пер­вый ка­те­го­ри­че­ски от­верг биб­лей­ское пред­став­ле­ние о вре­ме­ни су­ще­ст­во­ва­ния ми­ра.

Ле­о­нар­до вскры­вал тру­пы лю­дей и жи­вот­ных, и его мно­го­чис­лен­ные ана­то­ми­че­ские этю­ды по­ра­жа­ют нас сво­ей точ­но­стью, бес­при­мер­ны­ми в те вре­ме­на по­зна­ния­ми. Он пер­вый оп­ре­де­лил чис­ло по­звон­ков в кре­ст­це у че­ло­ве­ка. Он хо­тел знать, как на­чи­на­ет­ся и как кон­ча­ет­ся жизнь, и про­де­лы­вал опы­ты с ля­гуш­ка­ми, у ко­то­рых уда­лял го­ло­ву и серд­це и про­ка­лы­вал спин­ной мозг. А не­ко­то­рые его за­ри­сов­ки фик­си­ру­ют бие­ние серд­ца сви­ньи, про­ко­ло­то­го длин­ной шпиль­кой.

Его ин­те­ре­со­ва­ла под­виж­ность че­ло­ве­че­ско­го ли­ца, от­ра­жаю­щая под­виж­ность че­ло­ве­че­ской ду­ши, и он стре­мил­ся изу­чить во всех под­роб­но­стях эту под­виж­ность. Он пи­сал: «Тот, кто сме­ет­ся, не от­ли­ча­ет­ся от то­го, кто пла­чет, ни гла­за­ми, ни ртом, ни ще­ка­ми, толь­ко бро­вя­ми, ко­то­рые со­еди­ня­ют­ся у пла­чу­ще­го и под­ни­ма­ют­ся у смею­ще­го­ся».

Но это на­блю­де­ние опять-та­ки на­до бы­ло про­ве­рить опы­том. И вот что, по до­шед­ше­му до нас сви­де­тель­ст­ву, де­ла­ет Ле­о­нар­до.

Од­на­ж­ды, за­ду­мав изо­бра­зить смею­щих­ся, он вы­брал не­сколь­ко че­ло­век и, близ­ко сой­дясь с ни­ми, при­гла­сил их на пир­ше­ст­во со свои­ми друзь­я­ми. Ко­гда они со­бра­лись, он под­сел к ним и стал рас­ска­зы­вать им са­мые не­ле­пые и смеш­ные ве­щи. Все хо­хо­та­ли, а сам ху­дож­ник сле­дил за тем, что де­ла­лось с эти­ми людь­ми под влия­ни­ем его рас­ска­зов, и за­пе­чат­ле­вал все это в сво­ей па­мя­ти.

По­сле ухо­да гос­тей Ле­о­нар­до да Вин­чи уда­лил­ся в ра­бо­чую ком­на­ту и вос­про­из­вел их с та­ким со­вер­шен­ст­вом, что ри­су­нок его за­став­лял зри­те­лей сме­ять­ся не мень­ше, чем смея­лись жи­вые мо­де­ли, слу­шая его рас­ска­зы.

Но, изу­чая че­ло­ве­ка как ана­том, как фи­ло­соф, как ху­дож­ник, как от­но­сил­ся к не­му Ле­о­нар­до? Страш­ней­шие фор­мы урод­ст­ва изо­бра­же­ны в его ри­сун­ках с та­кой по­ра­зи­тель­ной си­лой, что кажется, по­рой: он ра­ду­ет­ся урод­ст­ву, тор­же­ст­вую­ще вы­ис­ки­ва­ет его в че­ло­ве­ке. А ме­ж­ду тем сколь пле­ни­тель­ны об­ра­зы, соз­дан­ные его ки­стью! Слов­но пер­вые – это лишь уп­раж­не­ния в ве­ли­кой нау­ке по­зна­ния, а вто­рые – пло­ды это­го по­зна­ния во всей его кра­со­те.

В сво­их за­пис­ках Ле­о­нар­до да­ет ис­чер­пы­ваю­щий от­вет на во­прос, как он от­но­сил­ся к лю­дям:

«И ес­ли най­дут­ся сре­ди лю­дей та­кие, ко­то­рые об­ла­да­ют до­б­ры­ми ка­че­ст­ва­ми и дос­то­ин­ст­ва­ми, не го­ни­те их от се­бя, воз­дай­те им честь, что­бы не нуж­но им бы­ло бе­жать в пус­тын­ные пе­ще­ры и дру­гие уе­ди­нен­ные мес­та, спа­са­ясь от ва­ших коз­ней!»

Жи­во­пись – ца­ри­ца ис­кусств

Сре­ди всех ис­кусств да, по­жа­луй, сре­ди всех дел че­ло­ве­че­ских Ле­о­нар­до ста­вит на пер­вое ме­сто жи­во­пись. Ибо, ука­зы­ва­ет он, жи­во­пи­сец яв­ля­ет­ся «вла­сте­ли­ном вся­ко­го ро­да лю­дей и всех ве­щей». Это – не­от­ра­зи­мое сви­де­тель­ст­во глу­бо­кой убе­ж­ден­но­сти од­но­го из ве­ли­чай­ших жи­во­пис­цев, ко­гда-ли­бо жив­ших на све­те, в ве­ли­чии и все­по­ко­ряю­щей мо­щи сво­его ис­кус­ст­ва.

Мир по­зна­ет­ся че­рез чув­ст­ва, а глаз – по­ве­ли­тель чувств.

«Глаз, – пи­шет он, – есть око че­ло­ве­че­ско­го те­ла, че­рез ко­то­рое че­ло­век гля­дит на свой путь и на­сла­ж­да­ет­ся кра­со­той ми­ра. Бла­го­да­ря ему ду­ша ра­ду­ет­ся в сво­ей че­ло­ве­че­ской тем­ни­це, без не­го эта че­ло­ве­че­ская тем­ни­ца – пыт­ка».

В день ро­ж­де­ния ко­ро­ля при­шел по­эт и пре­под­нес ему по­эму, вос­хва­ляю­щую его доб­ле­сти. При­шел так­же и жи­во­пи­сец с порт­ре­том воз­люб­лен­ной ко­ро­ля. Ко­роль тот­час же об­ра­тил­ся от кни­ги к кар­ти­не. По­эт ос­кор­бил­ся: «О, ко­роль! Чи­тай, чи­тай! Ты уз­на­ешь не­что ку­да бо­лее важ­ное, чем мо­жет дать те­бе эта не­мая кар­ти­на!» Но ко­роль от­ве­тил ему: «Мол­чи, по­эт! Ты не зна­ешь, что го­во­ришь! Жи­во­пись слу­жит бо­лее вы­со­ко­му чув­ст­ву, чем твое ис­кус­ст­во, пред­на­зна­чен­ное для сле­пых. Дай мне вещь, ко­то­рую я мог бы ви­деть, а не толь­ко слы­шать».

Ме­ж­ду жи­во­пис­цем и по­этом, пи­шет еще Ле­о­нар­до, та­кая же раз­ни­ца, как ме­ж­ду те­ла­ми, раз­де­лен­ны­ми на час­ти, и те­ла­ми цель­ны­ми, ибо по­эт по­ка­зы­ва­ет те­бе те­ло часть за ча­стью в раз­лич­ное вре­мя, а жи­во­пи­сец – це­ли­ком в од­но вре­мя.

А му­зы­ка? Опять ка­те­го­ри­че­ский от­вет Ле­о­нар­до:

«Му­зы­ку нель­зя на­звать ина­че, как се­ст­рой жи­во­пи­си, ибо она есть пред­мет слу­ха, вто­ро­го чув­ст­ва по­сле зре­ния... Но жи­во­пись пре­вос­хо­дит му­зы­ку и по­ве­ле­ва­ет ею, по­то­му что не уми­ра­ет сра­зу же по­сле сво­его воз­ник­но­ве­ния, как не­сча­ст­ная му­зы­ка».

Но все­го это­го ма­ло. Жи­во­пись, ве­ли­чай­шее из ис­кусств, да­ет в ру­ки то­го, кто под­лин­ное ею вла­де­ет, цар­ст­вен­ную власть над при­ро­дой.

Итак, для Ле­о­нар­до жи­во­пись – выс­шее дея­ние че­ло­ве­че­ско­го ге­ния, выс­шее из ис­кусств. Это дея­ние тре­бу­ет и выс­ше­го по­зна­ния. А по­зна­ние да­ет­ся и про­ве­ря­ет­ся опы­том.

И вот опыт от­кры­ва­ет Ле­о­нар­до но­вые про­сто­ры, да­ли, до не­го не из­ве­дан­ные в жи­во­пи­си. Он счи­та­ет, что ма­те­ма­ти­ка – ос­но­ва зна­ния. И ка­ж­дая его жи­во­пис­ная ком­по­зи­ция плав­но впи­сы­ва­ет­ся в гео­мет­ри­че­скую фи­гу­ру. Но зри­тель­ное вос­при­ятие ми­ра не ис­чер­пы­ва­ет­ся гео­мет­ри­ей, вы­хо­дит за ее рам­ки.

За­гля­нув в безд­ну вре­ме­ни, ко­то­рое есть «ис­тре­би­тель ве­щей», он уви­дел, что все из­ме­ня­ет­ся, пре­об­ра­жа­ет­ся, что глаз вос­при­ни­ма­ет лишь то, что ро­ж­да­ет­ся пе­ред ним в дан­ный миг, ибо в сле­дую­щий вре­мя уже со­вер­шит свое не­из­беж­ное и не­об­ра­ти­мое де­ло.

И ему от­кры­лась не­ус­той­чи­вость, те­ку­честь ви­ди­мо­го ми­ра. Это от­кры­тие Ле­о­нар­до име­ло для всей по­сле­дую­щей жи­во­пи­си ог­ром­ное зна­че­ние. До Ле­о­нар­до очер­та­ния пред­ме­тов при­об­ре­та­ли в кар­ти­не ре­шаю­щее зна­че­ние. Ли­ния ца­ри­ла в ней, и по­то­му да­же у ве­ли­чай­ших его пред­ше­ст­вен­ни­ков кар­ти­на ка­жет­ся под­час рас­кра­шен­ным ри­сун­ком. Ле­о­нар­до пер­вый по­кон­чил с не­зыб­ле­мо­стью, са­мо­дов­лею­щей вла­стью ли­нии. И на­звал этот пе­ре­во­рот в жи­во­пи­си «про­па­да­ни­ем очер­та­ний». Свет и те­ни, пи­шет он, долж­ны быть рез­ко раз­гра­ни­че­ны, ибо гра­ни­цы их в боль­шин­ст­ве слу­ча­ев смут­ны. Ина­че об­ра­зы по­лу­чат­ся не­ук­лю­жи­ми, ли­шен­ны­ми пре­лес­ти, де­ре­вян­ны­ми.

«Дым­ча­тая све­то­тень» Ле­о­нар­до, его зна­ме­ни­тое «сфу­ма­то» – это неж­ный по­лу­свет с мяг­кой гам­мой то­нов мо­лоч­но-се­реб­ри­стых, го­лу­бо­ва­тых, ино­гда с зе­ле­но­ва­ты­ми пе­ре­ли­ва­ми, в ко­то­рых ли­ния са­ма ста­но­вит­ся как бы воз­душ­ной.

Мас­ля­ные крас­ки бы­ли изо­бре­те­ны в Ни­дер­лан­дах, но тая­щие­ся в них но­вые воз­мож­но­сти в пе­ре­да­че све­та и те­ни, жи­во­пис­ных ню­ан­сов, поч­ти не­за­мет­ных пе­ре­хо­дов из то­на в тон бы­ли впер­вые изу­че­ны и до кон­ца ис­сле­до­ва­ны Ле­о­нар­до.

Ис­чез­ли ли­не­ар­ность, гра­фи­че­ская же­ст­кость, ха­рак­тер­ные для фло­рен­тий­ской жи­во­пи­си кват­ро­чен­то. Све­то­тень и «про­па­даю­щие очер­та­ния» со­став­ля­ют, по Ле­о­нар­до, са­мое пре­вос­ход­ное в жи­во­пис­ной нау­ке. Но об­ра­зы его не ми­мо­лет­ны. Кре­пок их ос­тов, и креп­ко сто­ят они на зем­ле. Они бес­ко­неч­но пле­ни­тель­ны, по­этич­ны, но и не ме­нее пол­но­вес­ны, кон­крет­ны.

«Ма­дон­на в гро­те» (Па­риж, Лувр) – пер­вое впол­не зре­лое про­из­ве­де­ние Ле­о­нар­до – ут­вер­жда­ет тор­же­ст­во но­во-го ис­кус­ст­ва.

Со­вер­шен­ная согласованность всех час­тей, соз­даю­щая креп­ко спа­ян­ное еди­ное це­лое. Это це­лое, т.е. со­во­куп­ность че­ты­рех фи­гур, очер­та­ния ко­то­рых чу­дес­но смяг­че­ны све­то­те­нью, об­ра­зу­ет стройную пи­ра­ми­ду, плав­но и мяг­ко, в пол­ной сво­бо­де вы­рас­таю­щую пе­ред на­ми. Взгля­да­ми и рас­по­ло­же­ни­ем все фи­гу­ры объ­е­ди­не­ны не­раз­рыв­но, и это объединение ис­пол­не­но ча­рую­щей гар­мо­нии, ибо да­же взгляд ан­ге­ла, об­ра­щен­ный не к дру­гим фи­гу­рам, а к зри­те­лю, как бы уси­ли­ва­ет еди­ный му­зы­каль­ный ак­корд композиции. Взгляд этот и улыб­ка, чуть оза­ряю­щая ли­цо ан­ге­ла, ис­пол­не­ны глу­бо­ко­го и за­га­доч­но­го смыс­ла. Свет и те­ни соз­да­ют в кар­ти­не не­кое не­по­вто­ри­мое на­строе­ние. Наш взгляд уно­сит­ся в ее глу­би­ны, в ма­ня­щие про­све­ты сре­ди тем­ных скал, под се­нью ко­то­рых на­шли при­ют фи­гу­ры, соз­дан­ные Ле­о­нар­до. И тай­на, ле­о­нар­дов­ская тай­на, скво­зит и в их ли­цах, и в си­не­ва­тых рас­ще­ли­нах, и в по­лу­мра­ке на­вис­ших скал. А с ка­ким изя­ще­ст­вом, с ка­ким про­ник­но­вен­ным мас­тер­ст­вом и с ка­кой лю­бо­вью рас­пи­са­ны ири­сы, фи­ал­ки, ане­мо­ны, па­по­рот­ни­ки, все­воз­мож­ные тра­вы.

«Раз­ве ты не ви­дишь, – по­учал Ле­о­нар­до ху­дож­ни­ка, – как мно­го су­ще­ст­ву­ет жи­вот­ных, де­ревь­ев, трав, цве­тов, ка­кое раз­но­об­ра­зие го­ри­стых и ров­ных ме­ст­но­стей, по­то­ков, рек, го­ро­дов...»

«Тай­ная ве­че­ря»

«Тай­ная ве­че­ря» – ве­ли­чай­шее тво­ре­ние Ле­о­нар­до и од­но из ве­ли­чай­ших про­из­ве­де­ний жи­во­пи­си всех вре­мен – дош­ла до нас в по­лу­раз­ру­шен­ном ви­де.

Эту ком­по­зи­цию он пи­сал на сте­не тра­пез­ной ми­лан­ско­го мо­на­сты­ря Сан­та Ма­рия дел­ле Гра­цие. Стре­мясь к наи­боль­шей кра­соч­ной вы­ра­зи­тель­но­сти в сте­но­пи­си, он про­из­вел не­удач­ные экс­пе­ри­мен­ты над крас­ка­ми и грун­том, что и вы­зва­ло ее бы­строе по­вре­ж­де­ние. А за­тем до­вер­ши­ли де­ло гру­бые рес­тав­ра­ции и... сол­да­ты Бо­на­пар­та. По­сле за­ня­тия Ми­ла­на фран­цу­за­ми в 1796г. тра­пез­ная бы­ла пре­вра­ще­на в ко­нюш­ню, ис­па­ре­ния кон­ско­го на­во­за по­кры­ли жи­во­пись гус­той пле­се­нью, а за­хо­див­шие в ко­нюш­ню сол­да­ты за­бав­ля­лись, швы­ряя кир­пи­ча­ми в го­ло­вы ле­о­нар­дов­ских фи­гур.

Судь­ба ока­за­лась жес­то­кой ко мно­гим тво­ре­ни­ям ве­ли­ко­го мас­те­ра. А ме­ж­ду тем, сколь­ко вре­ме­ни, сколь­ко вдох­но­вен­но­го ис­кус­ст­ва и сколь­ко пла­мен­ной люб­ви вло­жил Ле­о­нар­до в соз­да­ние это­го ше­дев­ра.

Но, не­смот­ря на это, да­же в по­лу­раз­ру­шен­ном со­стоя­нии «Тай­ная ве­че­ря» про­из­во­дит не­из­гла­ди­мое впе­чат­ле­ние.

На сте­не, как бы пре­одо­ле­вая ее и уно­ся зри­те­ля в мир гар­мо­нии и ве­ли­че­ст­вен­ных ви­де­ний, раз­вер­ты­ва­ет­ся древ­няя еван­гель­ская дра­ма об­ма­ну­то­го до­ве­рия. И дра­ма эта на­хо­дит свое раз­ре­ше­ние в об­щем по­ры­ве, уст­рем­лен­ном к глав­но­му дей­ст­вую­ще­му ли­цу – му­жу со скорб­ным ли­цом, ко­то­рый при­ни­ма­ет свер­шаю­щее­ся как не­из­беж­ное.

Хри­стос толь­ко что ска­зал сво­им уче­ни­кам: «Один из вас пре­даст ме­ня». Пре­да­тель си­дит вме­сте с дру­ги­ми; ста­рые мас­те­ра изо­бра­жа­ли Иу­ду си­дя­щим от­дель­но, но Ле­о­нар­до вы­явил его мрач­ную обо­соб­лен­ность ку­да бо­лее убе­ди­тель­но, те­нью оку­тав его чер­ты.

Хри­стос по­ко­рен сво­ей судь­бе, ис­пол­нен соз­на­ния жерт­вен­но­сти сво­его под­ви­га. Его на­кло­нен­ная го­ло­ва с опу­щен­ны­ми гла­за­ми, жест рук бес­ко­неч­но пре­крас­ны и ве­ли­ча­вы. Пре­ле­ст­ный пей­заж от­кры­ва­ет­ся че­рез ок­но за его фи­гу­рой. Хри­стос – центр всей ком­по­зи­ции, все­го то­го во­до­во­ро­та стра­стей, ко­то­рые бу­шу­ют во­круг. Пе­чаль его и спо­кой­ст­вие как бы из­веч­ны, за­ко­но­мер­ны – и в этом глу­бо­кий смысл по­ка­зан­ной дра­мы.

Уви­дев «Тай­ную ве­че­рю» Ле­о­нар­до, фран­цуз­ский ко­роль Лю­до­вик XII так вос­хи­тил­ся ею, что толь­ко бо­язнь ис­пор­тить ве­ли­кое про­из­ве­де­ние ис­кус­ст­ва по­ме­ша­ла ему вы­ре­зать часть сте­ны ми­лан­ско­го мо­на­сты­ря, что­бы дос­та­вить фре­ску во Фран­цию.

Ут­ра­чен­ные ше­дев­ры

Од­на­ко гас­кон­ские стрел­ки то­го же Лю­до­ви­ка XII, за­хва­тив Ми­лан, без­жа­ло­ст­но рас­пра­ви­лись с дру­гим ве­ли­ким тво­ре­ни­ем Ле­о­нар­до: по­те­хи ра­ди рас­стре­ля­ли ги­гант­скую гли­ня­ную мо­дель кон­ной ста­туи ми­лан­ско­го гер­цо­га Фран­че­ско Сфор­ца, от­ца Лю­до­ви­ко Мо­ро. Эта ста­туя так и не бы­ла от­ли­та в брон­зе, по­тре­бо­вав­шей­ся на пуш­ки. Но и мо­дель ее по­ра­жа­ла со­вре­мен­ни­ков.

По­гиб­ло и дру­гое ве­ли­кое тво­ре­ние Ле­о­нар­до – «Бит­ва при Ан­гиа­ри», над ко­то­рой он ра­бо­тал позд­нее, вер­нув­шись во Фло­рен­цию.

Ему и дру­го­му ге­нию Вы­со­ко­го Воз­ро­ж­де­ния Ми­ке­ланд­же­ло Бо­уна­рот­ти бы­ло по­ру­че­но ук­ра­сить зал Со­ве­та пя­ти­сот во двор­це Синь­о­рии ба­таль­ны­ми сце­на­ми во сла­ву по­бед, не­ко­гда одер­жан­ных фло­рен­тий­ца­ми.

Кар­то­ны обо­их вы­зва­ли вос­торг со­вре­мен­ни­ков и бы­ли при­зна­ны зна­то­ка­ми «шко­лой для все­го ми­ра». Но кар­тон Ми­ке­ланд­же­ло, про­слав­ляю­щий вы­пол­не­ние во­ин­ско­го дол­га, по­ка­зал­ся фло­рен­тий­цам бо­лее от­ве­чаю­щим пат­рио­ти­че­ско­му за­да­нию. Со­всем иные мо­ти­вы ув­ле­ка­ли Ле­о­нар­до. Но и их во­пло­ще­ние не бы­ло им до­ве­де­но до кон­ца. Его но­вые, слиш­ком сме­лые экс­пе­ри­мен­ты с крас­ка­ми опять не да­ли же­лае­мо­го ре­зуль­та­та, и, ви­дя, что фре­ска на­ча­ла осы­пать­ся, он сам бро­сил ра­бо­ту. Кар­тон Ле­о­нар­до то­же не до­шел до нас. Но, к сча­стью, в сле­дую­щем сто­ле­тии Ру­бенс, вос­хи­тив­шись этой ба­таль­ной сце­ной, вос­про­из­вел ее цен­траль­ную часть.

Это – клу­бок че­ло­ве­че­ских и кон­ских тел, спле­тен­ных в яро­ст­ной схват­ке. Смер­то­нос­ную сти­хию вой­ны во всем ужа­се бес­по­щад­но­го вза­им­но­го унич­то­же­ния – вот что по­же­лал за­пе­чат­леть в этой кар­ти­не ве­ли­кий ху­дож­ник. Изо­бре­та­тель страш­ней­ших ору­дий «для при­чи­не­ния вре­да», он воз­меч­тал по­ка­зать в жи­во­пи­си ту «цеп­ную ре­ак­цию» смер­ти, ко­то­рую мо­жет по­ро­дить во­ля че­ло­ве­ка, ох­ва­чен­ная тем пре­дель­ным ожес­то­че­ни­ем, ко­то­рое Ле­о­нар­до на­зы­ва­ет в сво­их за­пис­ках «жи­вот­ным бе­зу­ми­ем».

Но, пре­одо­ле­вая кровь и пыль, его ге­ний соз­да­ет мир гар­мо­нии, где зло как бы то­нет на­все­гда в кра­со­те.

«Джо­кон­да»

«Мне уда­лось соз­дать кар­ти­ну дей­ст­ви­тель­но бо­же­ст­вен­ную». Так от­зы­вал­ся Ле­о­нар­до да Вин­чи о жен­ском порт­ре­те, ко­то­рый вме­сте с «Тай­ной ве­че­рей» счи­та­ет­ся увен­ча­ни­ем его твор­че­ст­ва.

Над этим срав­ни­тель­но не­боль­ших раз­ме­ров порт­ре­том он про­ра­бо­тал че­ты­ре го­да.

Вот что пи­шет об этой ра­бо­те Ва­за­ри:

«Взял­ся Ле­о­нар­до вы­пол­нить для Фран­че­ско дель Джокондо порт­рет Мо­ны Ли­зы, же­ны его... Так как Мо­на Ли­за бы­ла очень кра­си­ва, Ле­о­нар­до при­бег к сле­дую­ще­му прие­му: во вре­мя пи­са­ния порт­ре­та он при­гла­шал му­зы­кан­тов, ко­то­рые иг­ра­ли на ли­ре и пе­ли, и шу­тов, ко­то­рые по­сто­ян­но под­дер­жи­ва­ли в ней ве­се­лое на­строе­ние». Все это для то­го, что­бы ме­лан­хо­лия не ис­ка­зи­ла ее чер­ты.

В на­ча­ле ны­неш­не­го ве­ка по­ло­ум­ный италь­я­нец по­хи­тил из зна­ме­ни­то­го Квад­рат­но­го за­ла па­риж­ско­го Лув­ра это со­кро­ви­ще, что­бы вер­нуть его в Ита­лию и там ка­ж­дый день од­но­му лю­бо­вать­ся им, – и эта про­па­жа бы­ла вос­при­ня­та как под­лин­ная тра­ге­дия для ис­кус­ст­ва. А ка­кое ли­ко­ва­ние вы­зва­ло за­тем воз­вра­ще­ние «Джо­кон­ды» в Лувр!

Эта кар­ти­на и сла­ва ее – оче­вид­но, ро­вес­ни­цы. Ведь уже Ва­за­ри пи­сал о «Мо­не Ли­зе»:

«Гла­за име­ют тот блеск и ту влаж­ность, ко­то­рые по­сто­ян­но на­блю­да­ют­ся у жи­во­го че­ло­ве­ка... Нос со свои­ми пре­крас­ны­ми от­вер­стия­ми, ро­зо­вы­ми и неж­ны­ми, ка­жет­ся жи­вым. Рот... пред­став­ля­ет­ся не со­че­та­ни­ем раз­лич­ных кра­сок, а на­стоя­щей пло­тью... Улыб­ка столь при­ят­ная, что, гля­дя на этот порт­рет, ис­пы­ты­ва­ешь бо­лее бо­же­ст­вен­ное, чем че­ло­ве­че­ское, удо­воль­ст­вие... Этот порт­рет был при­знан уди­ви­тель­ным про­из­ве­де­ни­ем, ибо са­ма жизнь не мо­жет быть иной».

Ле­о­нар­до счи­тал, что жи­во­пись «со­дер­жит все фор­мы, как су­ще­ст­вую­щие, так и не су­ще­ст­вую­щие в при­ро­де». Он пи­сал, что «жи­во­пись есть тво­ре­ние, соз­да­вае­мое фан­та­зи­ей». Но в сво­ей ве­ли­кой фан­та­зии, в соз­да­нии то­го, че­го нет в при­ро­де, он ис­хо­дил из кон­крет­ной дей­ст­ви­тель­но­сти. Он от­тал­ки­вал­ся от дей­ст­ви­тель­но­сти, что­бы до­вер­шать де­ло при­ро­ды. Его жи­во­пись не под­ра­жа­ет при­ро­де, а пре­об­ра­жа­ет ее, в ос­но­ве ее не аб­ст­ракт­ная фан­та­зия и не эс­те­ти­че­ские ка­но­ны, раз и на­все­гда кем-то ус­та­нов­лен­ные, а все та же при­ро­да.

В оцен­ке, ко­то­рую Ва­за­ри да­ет «Джо­кон­де», – зна­ме­на­тель­ная, ис­пол­нен-ная глу­бо­ко­го смыс­ла гра­да­ция: все со­всем как в дей­ст­ви­тель­но­сти, но, гля-дя на эту дей­ст­ви­тель-ность, ис­пы­ты­ва­ешь не­кое но­вое выс­шее на­сла­ж­де-ние, и ка­жет­ся, что са­ма жизнь не мо­жет быть иной. Дру­ги­ми сло­ва­ми: дейст-ви­тель­ность, об­ре­таю­щая не­кое но­вое ка­че­ст­во в кра­со­те, бо­лее со­вер­шен-ной, чем та, ко­то­рая обыч­но до­хо­дит до на­ше­го соз­на­ния, кра­со­те, ко­то­рая есть тво­ре­ние ху­дож­ни­ка, за­вер­шаю­ще­го де­ло природы. И, на­сла­ж­да­ясь этой кра­со­той, по-но­во­му воспринимаешь ви­ди­мый мир, так что ве­ришь: он уже не дол­жен, не мо­жет быть иным.

Это и есть ма­гия ве­ли­ко­го реа­ли­сти­че­ско­го ис­кус­ст­ва Вы­со­ко­го Воз­ро­ж­де­ния. Не­да­ром так дол­го тру­дил­ся Ле­о­нар­до над «Джо­кон­дой» в не­ус­тан­ном стрем­ле­нии до­бить­ся «со­вер­шен­ст­ва над со­вер­шен­ст­вом», и, ка­жет­ся, он дос­тиг это­го.

Не пред­ста­вить се­бе ком­по­зи­ции бо­лее про­стой и яс­ной, бо­лее за­вер­шен­ной и гар­мо­нич­ной. Кон­ту­ры не ис­чез­ли, но опять-та­ки чу­дес­но смяг­че­ны по­лу­све­том. Сло­жен­ные ру­ки слу­жат как бы пье­де­ста­лом об­ра­зу, а вол­ную­щая при­сталь­ность взгля­да за­ост­ря­ет­ся об­щим спо­кой­ст­ви­ем всей фи­гу­ры. Фан­та­сти­че­ский лун­ный пей­заж не слу­ча­ен: плав­ные из­ви­вы сре­ди вы­со­ких скал пе­ре­кли­ка­ют­ся с паль­ца­ми в их мер­ном му­зы­каль­ном ак­кор­де, и со склад­ка­ми одея­ния, и с лег­кой на­кид­кой на пле­че Мо­ны Ли­зы. Все жи­вет и тре­пе­щет в ее фи­гу­ре, она под­лин­на, как са­ма жизнь. А на ли­це ее ед­ва иг­ра­ет улыб­ка, ко­то­рая при­ко­вы­ва­ет к се­бе зри­те­ля си­лой, дей­ст­ви­тель­но не­удер­жи­мой. Эта улыб­ка осо­бен­но по­ра­зи­тель­на в кон­тра­сте с на­прав­лен­ным на зри­те­ля бес­стра­ст­ным, слов­но ис­пы­тую­щим взгля­дом. В них мы ви­дим и муд­рость, и лу­кав­ст­во, и вы­со­ко­ме­рие, зна­ние ка­кой-то тай­ны, как бы опыт всех пре­ды­ду­щих ты­ся­че­ле­тий че­ло­ве­че­ско­го бы­тия. Это не ра­до­ст­ная улыб­ка, зо­ву­щая к сча­стью. Это та за­га­доч­ная улыб­ка, ко­то­рая скво­зит во всем ми­ро­ощу­ще­нии Ле­о­нар­до, в стра­хе и же­ла­нии, ко­то­рые он ис­пы­ты­вал пе­ред вхо­дом в глу­бо­кую пе­ще­ру, ма­ня­щую его сре­ди вы­со­ких скал. И ка­жет­ся нам, буд­то эта улыб­ка раз­ли­ва­ет­ся по всей кар­ти­не, об­во­ла­ки­ва­ет все те­ло этой жен­щи­ны и ее вы­со­кий лоб, ее одея­ние и лун­ный пей­заж, чуть про­ни­зы­ва­ет ко­рич­не­ва­тую ткань пла­тья с зо­ло­ти­сты­ми пе­ре­ли­ва­ми и дым­но-изум­руд­ное ма­ре­во не­ба и скал.

Эта жен­щи­на с вла­ст­но заи­грав­шей на не­под­виж­ном ли­це улыб­кой как бы зна­ет, пом­нит или пред­чув­ст­ву­ет что-то нам еще не­дос­туп­ное. Она не ка­жет­ся нам ни кра­си­вой, ни лю­бя­щей, ни ми­ло­серд­ной. Но, взгля­нув на нее, мы по­па­да­ем под ее власть.

Уче­ни­ки и по­сле­до­ва­те­ли Ле­о­нар­до мно­го раз ста­ра­лись по­вто­рить улыб­ку Джо­кон­ды, так что от­блеск этой улыб­ки – как бы от­ли­чи­тель­ная чер­та всей жи­во­пи­си, в ос­но­ве ко­то­рой «ле­о­нар­дов­ское на­ча­ло». Но имен­но толь­ко от­блеск.

Ле­о­нар­дов­ская улыб­ка, од­но­вре­мен­но муд­рая, лу­ка­вая, на­смеш­ли­вая и ма­ня­щая, час­то ста­но­вит­ся да­же у луч­ших из его по­сле­до­ва­те­лей сла­ща­вой, же­ман­ной, по­рой изы­скан­ной, по­рой да­же оча­ро­ва­тель­ной, но в кор­не ли­шен­ной той не­по­вто­ри­мой зна­чи­тель­но­сти, ко­то­рой на­де­лил ее ве­ли­кий ку­дес­ник жи­во­пи­си.

Но в об­раз­ах са­мо­го Ле­о­нар­до она заи­гра­ет еще не раз, и все с той же не­от­ра­зи­мой си­лой, хоть и при­ни­мая по­рой иной от­те­нок.

Уе­ди­нён­ное со­зер­ца­ние

Дос­то­вер­ных скульп­тур Ле­о­нар­до да Вин­чи не со­хра­ни­лось со­всем. За­то мы рас­по­ла­га­ем ог­ром­ным ко­ли­че­ст­вом его ри­сун­ков. Это или от­дель­ные лис­ты, пред­став­ляю­щие со­бой за­кон­чен­ные гра­фи­че­ские про­из­ве­де­ния, или ча­ще все­го на­бро­ски, че­ре­дую­щие­ся с его за­пи­ся­ми. Ле­о­нар­до ри­со­вал не толь­ко про­ек­ты все­воз­мож­ных ме­ха­низ­мов, но и за­пе­чат­ле­вал на бу­ма­ге то, что от­кры­вал ему в ми­ре его ост­рый, во все про­ни­каю­щий глаз ху­дож­ни­ка и муд­ре­ца. Его, по­жа­луй, мож­но счи­тать ед­ва ли не са­мым мо­гу­чим, са­мым ост­рым ри­со­валь­щи­ком во всем ис­кус­ст­ве италь­ян­ско­го Воз­ро­ж­де­ния, и уже в его вре­мя мно­гие, по-ви­ди­мо­му, по­ни­ма­ли это.

«...Он де­лал ри­сун­ки на бу­ма­ге, – пи­шет Ва­за­ри, – с та­кой вир­ту­оз­но­стью и так пре­крас­но, что не бы­ло ху­дож­ни­ка, ко­то­рый рав­нял­ся бы с ним... Ри­сун­ком от ру­ки он умел так пре­крас­но пе­ре­да­вать свои за­мыс­лы, что по­бе­ж­дал свои­ми те­ма­ми и при­во­дил в сму­ще­ние свои­ми идея­ми са­мые гор­де­ли­вые та­лан­ты... Он де­лал мо­де­ли и ри­сун­ки, ко­то­рые по­ка­зы­ва­ли воз­мож­ность с лег­ко­стью сры­вать го­ры и про­бу­рав­ли­вать их про­хо­да­ми от од­ной по­верх­но­сти до дру­гой... Он рас­то­чал дра­го­цен­ное вре­мя на изо­бра­же­ние слож­но­го спле­те­ния шнур­ков так, что все оно пред­став­ля­ет­ся не­пре­рыв­ным от од­но­го кон­ца к дру­го­му и об­ра­зу­ет замк­ну­тое це­лое».

Это по­след­нее за­ме­ча­ние Ва­за­ри осо­бен­но ин­те­рес­но. Воз­мож­но, лю­ди XVI в. счи­та­ли, что зна­ме­ни­тый ху­дож­ник на­прас­но тра­тил свое дра­го­цен­ное вре­мя на по­доб­ные уп­раж­не­ния. Но в этом ри­сун­ке, где не­пре­рыв­ное спле­те­ние вве­де­но в стро­гие рам­ки им на­ме­чен­но­го по­ряд­ка, и в тех, где он изо­бра­жал ка­кие-то вих­ри или по­топ с раз­бу­ше­вав­ши­ми­ся вол­на­ми, са­мо­го се­бя, за­дум­чи­во со­зер­цаю­ще­го эти вих­ри и этот во­до­во­рот, он ста­рал­ся ре­шить или все­го лишь по­ста­вить во­про­сы, важ­нее ко­то­рых, по­жа­луй, нет в ми­ре: те­ку­честь вре­ме­ни, веч­ное дви­же­ние, си­лы при­ро­ды в их гроз­ном рас­кре­по­ще­нии и на­де­ж­ды под­чи­нить эти си­лы че­ло­ве­че­ской во­ле.

Он ри­со­вал с на­ту­ры или соз­да­вал об­ра­зы, ро­ж­ден­ные его во­об­ра­же­ни­ем: вздыб­лен­ных ко­ней, яро­ст­ные схват­ки и лик Хри­ста, ис­пол­нен­ный кро­то­сти и пе­ча­ли; див­ные жен­ские го­ло­вы и жут­кие ка­ри­ка­ту­ры лю­дей с вы­пу­чен­ны­ми гу­ба­ми или чу­до­вищ­но раз­рос­шим­ся но­сом; чер­ты и жес­ты при­го­во­рен­ных пе­ред каз­нью или тру­пы на ви­се­ли­це; кровожадных фантастических зве­рей и че­ло­ве­че­ские те­ла са­мых пре­крас­ных про­пор­ций; этю­ды рук, в его пе­ре­да­че столь же вы­ра­зи­тель­ных, как ли­ца; де­ре­вья вбли­зи, у ко­то­рых тща­тель­но вы­пи­сан ка­ж­дый ле­пе­сток, и де­ре­вья вда­ли, где сквозь дым­ку вид­ны толь­ко их об­щие очер­та­ния. И он ри­со­вал са­мо­го се­бя.

Ле­о­нар­до да Вин­чи был жи­во­пис­цем, вая­те­лем и зод­чим, пев­цом и му­зы­кан­том, сти­хо­твор­цем-им­про­ви­за­то­ром, тео­ре­ти­ком ис­кус­ст­ва, те­ат­раль­ным по­ста­нов­щи­ком и бас­но­пис­цем, фи­ло­со­фом и ма­те­ма­ти­ком, ин­же­не­ром, ме­ха­ни­ком-изо­бре­та­те­лем, пред­вест­ни­ком воз­ду­хо­пла­ва­ния, гид­ро­тех­ни­ком и фор­ти­фи­ка­то­ром, фи­зи­ком и ас­тро­но­мом, ана­то­мом и оп­ти­ком, био­ло­гом, гео­ло­гом, зоо­ло­гом и бо­та­ни­ком. Но и этот пе­ре­чень не ис­чер­пы­ва­ет его за­ня­тий.

Под­лин­ной сла­вы, все­об­ще­го при­зна­ния Ле­о­нар­до до­бил­ся, за­кон­чив гли­ня­ную мо­дель кон­ной ста­туи Фран­че­ско Сфор­ца, т.е. ко­гда ему бы­ло уже со­рок лет. Но и по­сле это­го за­ка­зы не по­сы­па­лись на не­го, и ему при­хо­ди­лось по-преж­не­му на­стой­чи­во до­мо­гать­ся при­ме­не­ния сво­его ис­кус­ст­ва и зна­ний.

Ва­за­ри пи­шет:

«Сре­ди его мо­де­лей и ри­сун­ков был один, по­сред­ст­вом ко­то­ро­го он объ­яс­нял мно­гим ра­зум­ным гра­ж­да­нам, стоя­щим то­гда во гла­ве Фло­рен­ции, свой план при­под­нять фло­рен­тий­скую цер­ковь Сан Джио­ван­ни. На­до бы­ло, не раз­ру­шая церк­ви, под­вес­ти под нее ле­ст­ни­цу. И та­ки­ми убе­ди­тель­ны­ми до­во­да­ми он со­про­во­ж­дал свою мысль, что де­ло это и впрямь как буд­то ка­за­лось воз­мож­ным, хо­тя, рас­ста­ва­ясь с ним, ка­ж­дый внут­рен­не соз­на­вал не­воз­мож­ность та­ко­го пред­при­ятия.

Это од­на из при­чин не­уда­чи Ле­о­нар­до в по­ис­ках воз­мож­ных спо­со­бов при­ме­не­ния сво­их зна­ний: гран­ди­оз­ность за­мы­слов, пу­гав­шая да­же са­мых про­све­щен­ных со­вре­мен­ни­ков, гран­ди­оз­ность, вос­тор­гав­шая их, но все­го лишь как ге­ни­аль­ная фан­та­зия, как иг­ра ума.

Глав­ным со­пер­ни­ком Ле­о­нар­до был Ми­ке­ланд­же­ло, и по­бе­да в их со­рев­но­ва­нии ока­за­лась за по­след­ним. При этом Ми­ке­ланд­же­ло ста­рал­ся уко­лоть Ле­о­нар­до, дать ему как мож­но боль­нее по­чув­ст­во­вать, что он, Ми­ке­ланд­же­ло, пре­вос­хо­дит его в ре­аль­ных, об­ще­при­знан­ных дос­ти­же­ни­ях.

Ле­о­нар­до да Вин­чи слу­жил раз­ным го­су­да­рям.

Так, Лю­до­ви­ко Мо­ро он по­ра­до­вал пред­став­ле­ни­ем под на­зва­ни­ем «Рай», где по ог­ром­но­му кру­гу, изо­бра­жав­ше­му не­бо, вра­ща­лись с пе­ни­ем сти­хов бо­же­ст­ва пла­нет.

А для фран­цуз­ско­го ко­ро­ля, в гер­бе ко­то­ро­го ли­лии, он из­го­то­вил льва с хит­рым ме­ха­низ­мом. Лев дви­гал­ся, шел на­встре­чу ко­ро­лю, вдруг грудь его рас­кры­ва­лась, и из нее к но­гам ко­ро­ля сы­па­лись ли­лии.

При­шлось Ле­о­нар­до слу­жить и Це­за­рю Борд­жиа, хит­ро­ум­но­му по­ли­ти­ку, но ти­ра­ну, убий­це, вме­сте с от­цом сво­им па­пой Алек­сан­дром VI мно­го про­лив­ше­му кро­ви в на­де­ж­де до­бить­ся вла­сти над всей Ита­ли­ей. Це­зарь при­ка­зал ока­зы­вать вся­че­ское со­дей­ст­вие сво­ему «слав­ней­ше­му и при­ят­ней­ше­му при­бли­жен­но­му, ар­хи­тек­то­ру и ге­не­раль­но­му ин­же­не­ру Ле­о­нар­до да Вин­чи». Ле­о­нар­до со­ору­жал для не­го ук­ре­п­ле­ния, про­ры­вал ка­на­лы, ук­ра­шал его двор­цы. Он был в сви­те Це­за­ря, ко­гда тот про­ник в Син­га­лию под пред­ло­гом при­ми­ре­ния с на­хо­див­ши­ми­ся там со­пер­ни­ка­ми. Со­хра­ни­лись за­пи­си о тех днях, ко­гда он слу­жил это­му страш­но­му че­ло­ве­ку.

По­след­ним по­кро­ви­те­лем Ле­о­нар­до был фран­цуз­ский ко­роль Фран­циск I. По его при­гла­ше­нию уже ста­рею­щий Ле­о­нар­до стал при фран­цуз­ском дво­ре под­лин­ным за­ко­но­да­те­лем, вы­зы­вая почтительное всеобщее вос­хи­ще­ние. По сви­де­тель­ст­ву Бен­ве­ну­то Чел­ли­ни, Фран­циск I за­яв­лял, что «ни­ко­гда не по­ве­рит, что­бы на­шел­ся на све­те дру­гой че­ло­век, ко­то­рый не толь­ко знал бы столь­ко же, сколь­ко Ле­о­нар­до, в скульп­ту­ре, жи­во­пи­си и ар­хи­тек­ту­ре, но и был бы, как он, ве­ли­чай­шим фи­ло­со­фом».

К шес­ти­де­ся­ти пя­ти го­дам си­лы Ле­о­нар­до на­ча­ли сда­вать. Он с тру­дом дви­гал пра­вой ру­кой. Од­на­ко про­дол­жал ра­бо­тать, уст­раи­вая для дво­ра пыш­ные празд­не­ст­ва, и про­ек­ти­ро­вал со­еди­не­ние Луа­ры и Со­ны боль­шим ка­на­лом.

«При­ни­мая во вни­ма­ние уве­рен­ность в смер­ти, но не­уве­рен­ность в ча­се оной», Ле­о­нар­до со­ста­вил 23 ап­ре­ля 1518 г. за­ве­ща­ние, точ­но рас­по­ря­див­шись обо всех де­та­лях сво­их по­хо­рон. Умер он в зам­ке Клу, близ Ам­буа­за, 2 мая 1519 г. шес­ти­де­ся­ти се­ми лет.

Все его ру­ко­пи­си дос­та­лись по за­ве­ща­нию Мель­ци. Тот ма­ло по­ни­мал в нау­ках и не при­вел их в по­ря­док. Ру­ко­пи­си пе­ре­шли за­тем к его на­след­ни­кам и бы­ли раз­роз­не­ны. Как уже ска­за­но, на­уч­ное их изу­че­ние на­ча­лось бо­лее трех сто­ле­тий спус­тя по­сле смер­ти Ле­о­нар­до. Мно­гое из то­го, что они за­клю­ча­ли, не мог­ло быть по­ня­то со­вре­мен­ни­ка­ми, и по­то­му мы име­ем бо­лее яс­ное, чем они, пред­став­ле­ние о все­объ­ем­лю­щем ге­нии это­го че­ло­ве­ка.

Спи­сок ис­поль­зуе­мой ли­те­ра­ту­ры:

1. Лев Лю­би­мов - «Ис­кус­ст­во За­пад­ной Ев­ро­пы». М., 1982 г.

2. Батхин Л.М. - «Леонардо да Винчи». М., 1990 г.

3. Муль­ти­ме­дий­ная эн­цик­ло­пе­дия «Leonardo da Vinci»,

© E.M.M.E. Interactive, 1996

4. Муль­ти­ме­дий­ная эн­цик­ло­пе­дия «Le Louvre. Palace & Paintings», © Montparnasse Multimedia, 1995

5. Муль­ти­ме­дий­ная эн­цик­ло­пе­дия «ART. Ис­то­рия Ис­кусств»,

© фир­ма “Омик­рон”, 1996

6. Леонардо да Винчи. Избранные естественнонаучные произведения. М., 1955 г.

7. Боль­шая Со­вет­ская Эн­цик­ло­пе­дия

8. Гарем Э. - «Проблемы итальянского Возрождения». М., 1986 г.