Латинское феодальное дворянство в Греции

Латинское феодальное дворянство в Греции

Еще прежде, чем Мегаскир покинул Грецию, по ту сторону Фермопил произошли события, отразившиеся важными последствиями и на Афинском государстве. Ломбардо-фессалоникийское королевство, во главе которого стоял Дмитрий, сын Бонифация, повенчавшийся с племянницей Оттона де ла Рош, было упразднено в 1222 году деспотом эпирским, Феодором Ангелом. Таким образом оказался стертым и последний след феодальной зависимости Афинского государства от Фессалоникийского королевства. Падение Фессалоник навело на франков страх, но отбывший на Запад Дмитрий тщетно взывал о помощи к папе. Его единоутробный брат Гильом IV, маркграф монферратский, был либо слишком дальновиден, либо слаб, чтобы пуститься в заморские приключения. Он поступился правами на Фессалоники, находившиеся некогда во владении его отца. Поэтому некий трубадур гневно взывает к Гильому, что он не похож на сына Робера Гис-кара, завоевавшего Антиохию и Монжизар, а скорее представляется бастардом, которому бы впору было только оказаться аббатом в Сито После того как Феодор принял в Фессалониках титул императора, казалось, что под его скипетром опять возродится национальное эллинское царство, ибо власть Ангелов теперь распространилась от Дураццо вплоть до Фессалийского побережья.

Это эпирское царство, врезываясь клином, препятствовало непосредственному единению между латинцами в Константинополе и франкскими ленными государствами в Элладе; приобрети эпирское царство характер непреходящий, оно могло бы, пожалуй, подавить все мелкие феодальные государства в Элладе.

Но эта опасность миновала франкские государства, так как центром притяжения для всех образовывавшихся на Балканском полуострове славянских и греческих государств неизменно являлась не Эллада, но Босфор; целью их стремлений всегда являлась мировая столица Константинополь, а не Афины и не Коринф. На этой же цели сосредоточились и все стремления императора в Ни-кее, когда по смерти знаменитого Ласкариса в 1222 г. престол занял не менее энергичный пасынок покойного, Иоанн Ватацес.

Таким образом, в это время на развалинах древнего царства Комненов вступили в состязание три императора — слабосильный латинский, сидевший на Босфоре, и два могучих его противника — греческие государи Фессалоник и Никеи, из коих каждый добивался чести сделаться законным правопреемником константинопольской державы. Если бы оба туземных государя вступили дружно в союз, они несомненно уничтожили бы латинскую империю. Но ревность разъединила их и превратила в соперников. Кроме того, налицо оказалась еще и четвертая держава, с которой пришлось считаться.

С 1218 г. на болгарский престол в Тырнове воссел незаурядный деятель в лице Иоанна Асана II, напавшего на отважный замысел создать иллирийское царство со столицей в Константинополе; завладеть последним было мечтой славянских государей за сотни еще лет до появления Петра Великого.

Рядом смелых нападений болгарский царь в 1230 г. сломил Эпир. Феодору, взятому в плен и подвергшемуся ослеплению, Иоанн Асан, впрочем, позволил впоследствии сохранить императорский титул, владея Фессалониками, так как влюбился в дочь Феодора, Ирину, и взял ее себе в жены. Таким образом, император никейский оказался поставленным лицом к лицу с государем болгарским, как с претендентом на императорскую корону, но оба они согласились на том, чтобы общими силами прогнать латинян из Константинополя.

Правил там за Балдуина II, малолетнего сына и наследника Робера де Куртенэ, умершего в 1228 г., старец свыше 80 лет и герой, Иоанн де Бриеннь, носивший титул короля иерусалимского; он доводился отчимом Гогенштауфену Фридриху II и явился ему соперником, состоя на службе у папы. Франкские бароны вызвали де Бриення из Италии, избрав его в опекуны над юным Балдуином, а когда он прибыл в 1231 г. в Константинополь, то был венчан в церкви Св. Софии императором.

С трудом отбил Иоанн де Бриеннь нападения сильных врагов и то скорее искусными переговорами, чем с помощью малочисленных воинских сил таявшей латинской империи. Поддержанный папскими буллами, престарелый император созвал всех своих ленников на защиту теснимой столицы. Среди ленников уже тогда наиболее выделялся по могуществу и по услужливости князь ахай-ский Готфрид II Вилльгардуен. Он обязался перед императором вносить ежегодно субсидию в размере 22 ООО золотых и вооружил целое войско. Церкви во владениях мегаскира, согласно предписанию папы, выплачивали военную десятину. Таким образом, когда дружины болгарского царя и императора Ватацеса в 1230 г. действительно осадили Константинополь и с суши, и с моря, князь ахайский спас столицу от погибели. Со своим флотом, к которому присоединились венецианские галеры, Готфрид пробился в Золотой Рог, рассеял вражеские корабли и понудил осаждающих к отступлению. При этом прошло совсем незамеченным то обстоятельство, что Гвидо Афинский в этом доблестном подвиге принял деятельное участие.

Таким образом, для дальнейшего существования колеблющейся латинской империи опять обеспечена была кратковременная отсрочка. По смерти Иоанна де Бриення в 1237 г. Балду-ин II, вернувшийся с Запада, куда он ездил взывать о помощи, получил возможность вступить на византийский престол. К счастью для него, союз между его противниками распался: Иоанн Асан II умер в 1241 г., а с его преемником Коломаном Балдуин заключил перемирие, к которому примкнул и Иоанн Ватацес. Могущество Болгарского царства вскоре рушилось, и таким образом балканские славяне проявили и при Асанидах неспособность к созданию сколько-нибудь прочного государства. Единственно варварские побуждения, исходя от отдельных храбрецов, могли подвигать эти народы на порывы и делали их временами могучими в боях и страшными. Для образования же сильного политического организма они никогда мощи в поступательном своем развитии не проявляли.

Таким образом, франкские государства собственно в Греции, соединившись с венецианцами, фактически показали, что они в поддержании Византийской латинской империи видят долг, если не в силу ленной с ней связи, то просто ради собственной выгоды. В сущности же дальнейшее существование греческих франкских государств не стояло вовсе в зависимости от судеб Константинополя, ибо они выделились для вполне самостоятельного политического бытия. Латинский феодальный строй и рыцарское общество XIII в. пустили прочно корни в странах, лежащих к югу от Эты, и этот край по внешности приобрел французский отпечаток. Таким образом, по выражению папы Гонория III, на берегах Пенея, Алфея, Эврота и Илисса народилась новая Франция.

Западная колонизация проявляла способность к дальнейшему развитию, хотя среди греков она сохраняла своеобразие и замкнутость. Если французы и итальянцы в Греции не слились с иноязычным туземным элементом, как прежде готы и лангобарды в Италии или франки в Галлии, то случилось это потому лишь, что завоевателям Греции присуща была более сильная индивидуальность и самосознание и они обладали более цивилизованными нравами, чем готы и лангобарды, и, наконец, потому еще, что чистота расы поддерживалась у франков новыми приливами единоплеменников, а великая латинская церковь их решительно обособляла от греков.

В то же время между эллинским Востоком и латинским Западом отсутствовало духовное сродство, а благодаря этому не могло между ними свершиться и полного слияния. Греки никогда не могли облатиниться, и их язык, религия и образованность оказывались неискоренимы.

В то самое время, как французы и итальянцы заводили в Греции свои государства, с 1230 г., в Северо-Восточной Европе возникла колония немецких рыцарей-меченосцев. Этот же орден приобрел земли в Элладе, именно в Морее. В 1209 г., когда в Андра-виде между рыцарством и клиром распределялись лены, немецкие братья получили четыре имения в Кастеллании Каламате с Мос-теницей, где и образовалась резиденция Комтура Романии. Более счастливый, чем ордены иоаннитов и тамплиеров, немецкий орден до падения еще греческих франкских государств переселился с Востока в Пруссию. Мариенбург сделался здесь тем же, чем Ан-дравида являлась для Пелопоннеса, а Афины — для Аттики. В дебрях Пруссии и Литвы этому рыцарскому ордену удалось свершить то, что не могло удаться франкам в греческих культурных землях, а именно — меченосцы создали политический строй такой жизненной мощи, что по прошествии свыше полутысячелетия он явился одним из важнейших факторов в пересоздании заново немецкой национальной империи.

Франки же владычествовали в Элладе, не пересоздавая ее, и промелькнули в стране, не наложив на ее культуре никакой прочной печати. Если греческое солнце и смягчило нравы завоевателей, то едва ли в них запало сознание того, что только благодаря необычайной случайности завладели они страной, которая породила более блестящие творения и идеи, чем все прочее, призванное к жизни какими-либо народностями. Греческий отдел всемирной истории был не про завоевателей писан или, по крайней мере, страницы его прошли для них навеки не замеченными. Афины, Спарта, Фивы и Коринф тем менее пробуждали во франках идеальные представления, что эти города и сами давно уж пали и населены были выродившимся племенем, которое по большей части забыло собственное прошлое и относило классические развалины Греции к эпохе «великанов».

Никогда не было еще людей, которые бы являлись на античной почве настолько поборниками современности, как именно франки в Элладе. Самые даже невежественные воины среди крестоносцев в Сирии понимали значение Иерусалима для человечества как колыбели христианства, но ни ла Рош, ни Вилльгардуен не имели ключа к разумению значения Афин или Спарты. Чтобы заполучить этот ключ, завоевателям наперед надлежало бы постигнуть истинное значение художественной красоты и науки; им следовало бы усвоить себе, что представляет собой греческий язык и что означают такие имена, как Гомер, Фидий, Софокл, Пиндар и Платон. Целые еще столетия должны были пройти, Константинополь должен был отурчиться, само существование Афин должно было впасть на Западе в забвение и затем как бы объявиться вновь, прежде чем в Элладу вернулись опять потомки латинян XIII В.. и вот им-то суждено было обследовать с восторженным благочестием все занесенные прахом развалины древнегреческого мира и в то же время пролить свет на владычество в том крае Франков, самая память о которых сохранилась разве в нескольких наименованиях городов и местечек.

Многочисленные развалины феодальных замков, особенно в Пелопоннесе, одни только свидетельствуют о железной энергии и рыцарственном блеске латинского дворянства. Алеманы в Петрэ, Розьеры в Акове или Матагрифоне в Мезарее (в Аркадии), Брюйеры в Каритене — в древнем Гортисе (Скорте), там же, Турнэ в Калаврите в Аркадии, Шарпиньи в Востице, бельгийские Валенкуры в Велигости и Дамале в Арголиде и Нельи в Пассаве в качестве пэров ахайских князей наполняли свои замки шумной жизнью. Княжеский двор Готфрида II Вилльгардуена, при котором служило от 700 до 1000 рыцарей, даже на Западе слыл за школу самых утонченных нравов. Андравида в Элиде, защищенная сильными готическими замками, служила резиденцией властителям Ахайи, равно как и соседний порт Кларенца у предгорий Хелоната, напротив Занта (Zante). На этом мысе высился возведенный Готфридом для охраны порта сильно укрепленный замок «Chlomutzi» или Клермон, иначе именовавшийся «Castell Nornese», потому что в нем чеканились с 1250 г. «deniers tourno-is», распространенная по Греции повсеместно ахайская разменная монета. На развалинах древней Элиды выросло новое укрепление «Понтик», или «Бельведер», с высоты которого глаз обнимал побережья Этолии, острова Закинф, Кефалонию и Итаку, а со стороны суши зеленые равнины Пенея вплоть до Эримантийского нагорного леса на северо-востоке и до горной цепи, с которой к северу от Олимпии низвергается поток Ладон.

Менее блестящи были резиденции мегаскира в Фивах и Афинах. Так как Аттика была страной скудной, а ее столица лежала в стороне и не могла являться центром, то Гвидо I для своей резиденции преимущественно пользовался Фивами Город Кадма в плодородной Беотии был соединен прекрасными путями сообщения и с франкскими государствами в Эвбее, и с лежащей на севере Элладой, и с княжеством ахайским. Бэотия славилась здоровым климатом и многоводностью, а вокруг нее обтекали прославленные в поэзии ручьи Дирке и Аретуза, Эпикрене и Исменос. Еще первый мегаскир предоставил своему племяннику Гвидо де ла Рош половину Фив в качестве лена, другую же половину подарил своей сестре Бонне, а та принесла этот выдел как приданое своему супругу Беле (Авелю) — сыну Жака де Сент-Омер. Таким образом фландрский род Сент-Омеров и утвердился в Фивах, и получил половину тамошних владений с восемью рыцарскими ленами.

Кадмейский замок — служивший некогда, как то можно утверждать с достоверностью, жилищем для византийского стратега, легко мог быть превращен в резиденцию для мегаскира. Тамошние храмы Зевса «Hypsistos», Тюхэ, Афродиты и Деметры давно превратились в развалины, и строительный материал из них еще византийцы употребляли для возведения новых жилищ и укреплений. В XIII в., однако же, от величественных древних крепостных стен сохранилась несравненно большая часть, чем в наши дни. Возможно даже, что тогда еще оставались следы от семи ворот в нижней ограде; их, по крайней мере, видел Павсаний, но в его время нижний город Фивы лежал впусте, а заселены были лишь далеко вытянувшиеся в длину холмы Кадмеи, под которыми в направлении Копайдского озера раскинулась плодородная равнина, а возвышающаяся среди нее красноватая скала напоминает предание о сфинксе.

Фивы в торговом мире и тогда еще пользовались известностью благодаря льняным и шелковым фабрикам; для приведения их в действие существенное значение представляли многоводные ручьи Исменос и Дирке. Эта чудная отрасль промышленности деятельно развивалась в Фивах и после норманнского вторжения. Еще в 1195 г. сельджукский султан Икониума по случаю заключения мира с Алексеем III потребовал от него, как особенно желанного Дара, сорок шелковых одежд, какие ткались в Фивах для императора. Под властью де ла Рошей фиванская еврейская община пользовалась полной терпимостью. Эта община главным образом и занималась шелковой промышленностью, хотя в ту эпоху — совершенно так же, как в Риме — насчитывала в своей среде уче-ных талмудистов и поэтов.

В Фивах и Афинах осели генуэзские купцы и пытались вытеснить с тамошних рынков венецианцев. Торговые сношения Генуи с Фивами в частности были даже старее, чем самое франкское завоевание Гвидо покровительствовал этим сношениям; так, 24 декабря 1240 г. он обеспечил за генуэзцами покойное пребывание в своих владениях и предоставил им как в Фивах, так и в Афинах торговые привилегии, свободу от податей (за исключением вывозной пошлины с шелковых тканей, выделываемых во владениях ме-гаскира) и даже собственную юрисдикцию по гражданско-правовым спорам. Эта грамота о вольности показывает, что генуэзцы еще до 1240 года завели в Афинском государстве колонию, имея в главе ее консула. С того времени удержалась они в городе, и даже спустя два столетия можно еще отметить их существование в Афинах Само собой разумеется, генуэзская колония не исключала возможности для торговцев Запада и Леванта поселяться там же, и, хотя мы не имеем документальных свидетельств о существовании венецианской колонии в Афинах, мы впоследствии находим указания на нее

Прочный мир в стране, греческое население которой подчинилось своей судьбе, дал мегаскиру Гвидо возможность озаботиться развитием торговли и сельского хозяйства в Беотии и Аттике.

Ему, однако же, пришлось принять участие в походах, которые были предприняты неутомимым князем ахайским для завершения пелопоннесского завоевания. После смерти Готфрида II в 1245 году владычество над Пелопоннесом перешло к брату его, человеку большой силы воли и рыцарских наклонностей. Гвидо заключил с ним такие же узы собратства по оружию, какие его связывали с домом Вилльгардуена, и женился на племяннице князя ахайского В предприятии, затеянном князем против Монемба-зии, Гвидо поддерживал его не только как друг, но и как ленник по владениям в Арголиде и Навплии. После продолжительной осады Монембазия — этот вольный греческий город, слывший за неприступный, словом, пелопоннесский Гибралтар, — сдалась в 1248 г., и теперь князь ахайский мог назваться властелином надо всем полуостровом, ибо вскоре ему подчинились и славянские племена, обитавшие у Тайгета Гильом II в пределах древней Спарты, а именно в трех милях расстояния от городских развалин, возвел большой укрепленный замок Мизитру — наименование, по-видимому, греческое, а не славянское Прежняя византийская метрополия Лакедемония с той поры превратилась в викарную епархию Коринфа.

Громкие победы настолько окрылили честолюбие князя, что он вознамерился распространить свое владычество надо всей Грецией в ту пору, когда Фессалоникийское королевство пало, а латинская империя в Константинополе достигла последней степени бессилия. То, чего не смог осуществить Бонифаций Монферратский, то затеял теперь выполнить князь ахайский. Дальновидные эти замыслы привели Гильома II к разрыву с властителем Афин, а внешний повод для этого дали эвбейские дела.

2. Негропонт — этот величайший после Крита остров в Эгейском море — в византийскую эпоху не привлекал вовсе внимания летописцев. Древнее свое прозвание он променял на простонародное наименование «Egripoe», происшедшее от извращения слова «Euripos», а затем итальянские уста преобразили его в Негропонт. Из древних городов Халкиды, Эретрии, Гестиеи, Эдепсоса, Афи-ны-Диадеса, Карнетоса и др. большая часть сгибла и превратилась в ничтожные развалины, иные продолжали существовать под новыми наименованиями. Так, Халкида, некогда могущественная соперница Эретрии, основавшая многочисленные колонии во Фракии и Южной Италии, была расположена у тесного пролива и от простонародного его наименования заимствовала для себя прозвище.

Если бы мегаскир знаком был с историей древности, он вспомнил бы, что в эпоху Перикла вся Эвбея принадлежала афинянам. Положение плодородного острова, вытянувшегося длинной полосой вдоль побережья Беотии и Аттики, давало ему совершенно особенное для Афин значение. Обладание островом Эвбеей превращало государей названных областей в властелинов надо всем Архипелагом; за всем тем, однако же, к афинской метрополии были приписаны лишь эвбейские епископии, тогда как прочие земли острова достались чужеземным завоевателям.

В договоре, по которому произошел раздел византийских земель, Венеция нарочито себе выговорила Ореос на севере и Кари-стос на южном берегу Эвбеи, так как они являлись наиболее значительными портами после Халкиды или Негропонта. Каристос никогда не менял своего имени; его Акрополь продолжал существовать, и даже поныне на горе Охе высится над городом древнейшая постройка в стиле тезавров. В эпоху римских цезарей Каристос славился своими каменоломнями, где добывался зеленый мрамор, и славился как оживленный торговый пункт.

Несмотря на свои притязания, закрепленные письменно, венецианцы, однако же, оказались бессильными завладеть Эвбеей; они должны были примириться с тем, что король Бонифаций предвосхитил их права. Вероятно, он хотел себя этим захватом вознаградить за уступку Крита. Тотчас же вслед за падением

Фив и Афин напуганные этим событием эвбейские греки поспешили умилостивить воинственного завоевателя и через послов заявили о полной своей готовности ему подчиниться. Король-маркграф тогда уполномочил своего друга, фландрского рыцаря Жака д'Авен (d'Avesnes) принять остров во владение, и д'Авен в сопровождении своих племянников из дома Сент-Омер перевез на остров отряд ломбардских войск; среди них находились доблестные рыцари из рода Carceri dalle Verona — Равано, Пекораро и Джиберто. Авен немедля возвел у Эврипа сильно укрепленный замок и вскоре покинул Эвбею, чтобы последовать за знаменем своего повелителя Монферрата; в 1209 году д'Авен уже умер, Карчери же на Эвбее основались прочно. Король фессалоникий-ский таким образом мог взирать на остров Эвбею как на собственность, доставшуюся ему по праву завоевания и подобно тому, как он это сделал в Бодонице, Салоне и в Афинах, и на Эвбее были заведены баронии. Согласно географическим условиям острова, он расчленен был на три лена — Ореос, Халкиду и Каристос, а отсюда и поверстанные этими владениями бароны Равано, Пекораро и Джиберто получили титул Terzieri (троичные совладельцы).

Равано временно объединил в своих руках все три лена в качестве главы веронской фамилии Карчери. Доблестный человек, доверенный друг Дандоло и прочих героев латинского похода, Равано в совете их пользовался влиятельным голосом. Так, дож посылал его и венецианца Санудо, приобретшего Наксос, для переговоров с Бонифацием в Адрианополе и для заключения важного договора об уступке Крита Венецианской республике. Не имея возможности распорядиться с Эвбеей так, как ранее с Критом, венецианцы удовольствовались на первый раз тем, что устроили здесь торговую факторию в городе Негропонте. Они насадили там, как и в Константинополе, колонию и затем постепенно добились верховной власти над слабомочными островными баронами — не силой оружия, а путем договорных соглашений. Уже Равано, примкнув к восстанию фессалоникийских ломбардцев против императора Генриха, принужден был искать у республики заступничества и признал себя по этой причине ее ленником в 1209 году. Этот договор повел к дальнейшему распространению владычества Венеции над островом.

По прошествии некоторого времени республика назначила одного из своих нобилей регентом фактории в Негропонте. Венецианский «bailo» вскоре сделался влиятельнейшим лицом на острове, особенно когда последний по смерти Равано в 1216 г. опять распался на три, а затем на шесть ленов, между сородственниками Равано, в качестве ленников Венеции и с ее соизволения.

В то время как венецианская синьория фактически достигла державной власти над эвбейскими «Terzieri», и князь Ахайи, в свою очередь, заявил притязания на сюзеренные права (omaggi) над терциерами, так как все эти права были предоставлены первому Вилльгардуену если не маркграфом Бонифацием, то императором Генрихом в Равеннике, тогда как князю Готфриду в награду за освобождение Константинополя в 1236 г. предоставлена была державная власть над Наксосом и Эвбеей. На самом же деле тер-циеры всегда рассматривались как пэры княжества Ахайского.

Гильом Вилльгардуен с неудовольствием взирал на то, что венецианцы хозяйничали и в Негропонте, и в Крите. Чтобы утвердиться там попрочнее, Вилльгардуен вступил в брак с Каринта-ной, дочерью и наследницей терциера Риццардо далле Карчери из Ореоса. Когда его супруга умерла в 1255 г., Вилльгардуен, хотя и был бездетен, потребовал выдела в свою пользу трети эвбейских владений в виде приданого после покойной его жены. В то время наибольшим весом среди терциеров пользовались племянник Риццардо, Нарзотто и Гульельмо I, сын Джиберто, терциер средней Эвбеи, личность выдающаяся — женившись на принцессе фесса-лоникийской Елене, Гульельмо даже принял титул короля Эвбеи. Так как Гульельмо осмелился присвоить себе этот важный сан, то нужно думать, что Елена, отец которой неизвестен, принадлежала к роду Бонифацио Монферратского, а быть может, была дочерью его сына Дмитрия.

Терциеры воспротивились осуществлению замысла Вилльгар-дуена и, не обращая внимания на его домогательства, ввели во владение Ореосом одного из своих родственников, Грапелла далле Карчери. Это вызвало продолжительную войну между князем ахайским и не только терциерами и венецианцами, но и мегаски-ром и прочими династами Эллады. То была первая междоусобица между франкскими государями, и она представлялась тем опаснее, что в это именно время император Иоанн Ватацес, зять Фридриха II Гогенштауфена, достиг великого могущества и легко мог открыть против франков враждебные действия, воспользовавшись в своих интересах этими раздорами. Поэтому папа Александр IV призвал князя Гульельмо к миру и вместе с тем предписал аргос-скому епископу и всему морейскому духовенству всемерно содействовать неприкосновенности существования Ахайи.

Весь почти род Карчери присоединился к эвбейскому «bailo» и обратился за защитой к Венеции. Равным образом Гильом ла Рош не только вступил в этот союз, но уговорил примкнуть к нему и своего брата, мегаскира. Гильом состоял вассалом Вилльгардуена по баронии Велигости в Лаконии, которая к нему перешла от фамилии Валенкуров. Несмотря на это, однако же, он вступил в союз с «bailo» и обязался перед Венецианской республикой служить ей в войне против князя ахайского, а республика пообещала ла Рошу наградить его имениями в своих областях.

Вилльгардуен преследовал великую цель подчинить своей державной власти все баронии, основанные в Элладе первым фесса-лоникийским королем, и объединить франкские владения в могущественное государство. Так как слабость франкских государств обусловливалась ленным устройством, что показала история крестоносцев в Иерусалиме и латинцев в Византии, то Вилльгардуен задумал утвердить на монархическом начале слабую связь вассалов с их сюзереном. Когда он заявил притязания на верховные права над Фивами и над Афинами, ла Роши этого уж потерпеть не могли. Мегаскир объявил, что он так же, как Готфрид Вилльгардуен, завоевал себе страну мечом, и хотя получил от него, Вилльгардуена, Аргос и Навплию в ленное владение, но зато помог ему в завоевании Мальвазии. Вилльгардуен воспользовался неясностью отношений, установившихся между франкскими государями при первоначальном занятии Греции в тех видах, чтобы обосновать свои притязания, и утверждал, будто еще маркграф Бонифаций предоставил верховные державные права (Homagium) Шамплитту над Афинами, Бодоницей и терциерами Негропонта.

План князя ахайского объединить всю Грецию под своим скипетром был весьма отважен и вовсе не предосудителен; осуществление этого замысла, пожалуй, сделало бы страну могущественной и способной на продолжительное сопротивление внешним врагам. Против плана князя ахайского, однако же, восстали Венеция и эв-бейские терциеры, ла Роши и прочие франкские бароны. Со времени падения Фессалоникийского королевства ленные владельцы Салоны и Бодоницы принуждены были отдаться под покровительство мегаскира, и отсюда постепенно выросли его державные над ними права. Все эти династы соединились с эвбейцами и герцогом Наксоса, верховные державные права над коим принадлежали Вилльгардуену; эти династы образовали элладскую конфедерацию, которая обняла всю страну от Фермопил до самого перешейка, со включением сюда и Афин. Целью эллинского союза было обеспечить сочленам независимость от пелопоннесского государя. Таким образом, между франками Греции разгорелась пагубная междоусобная борьба.