Философские взгляды П.Я. Чаадаева

Реферат по философии

Философские взгляды П. Я. Чаадаева

Петр Яковлевич Чаадаев (1794-1856) принадлежал к родовой знати России. Его дед по материнской линии - князь М. М. Щербатов, автор памфлета «О повреждении нравов в России», консервативной утопии «Путешествие в Землю Офирскую» и диалога «О бессмертии души». Получив превосходное домашнее образование (в качестве учителей приглашались даже профессора университета), Чаадаев в 1808 г. поступил в Московский университет, где подружился с А. С. Грибоедовым и будущим декабристом И. Д. Якушкиным. Во время Отечественной войны 1812 г. - в действующей армии. Он участник Бородинского сражения, сражения под Кульмом. Еще до войны, интересуясь философскими проблемами, Чаадаев, блестящий гусарский офицер, был занят поисками истинного миропонимания. Он вступает в масонскую ложу «Соединенных друзей», становится даже «мастером», но разочаровывается в масонстве и в 1821 г. покидает это тайное общество. В том же году Чаадаев дает согласие И. Д. Якушкину вступить в другое тайной общество - декабристское общество «Союз благоденствия».

Среди будущих декабристов у Чаадаева не только много хороших знакомых, но и немало друзей. С П. И. Пестелем он был знаком, еще будучи «мастером» масонской ложи, встречался с идейными руководителями Северного общества Н. И. Тургеневым и Н. М. Муравьевым, дружил с М. И. Муравьевым-Апостолом, знаком также был с его братом, казненным после декабрьского восстания на Сенатской площади, С. И. Муравьевым-Апостолом. Но декабристом Чаадаев не стал при всем сочувствии к их идеям и взглядам (антикрепостничество, вера в просвещение, необходимость конституции); он был противником политического насилия, тем более кровавого. Во время кульминации декабристского движения Чаадаев был за границей (1823-1826), куда он выехал после неожиданной отставки накануне предполагаемой блестящей карьеры в качестве флигель-адъютанта царя Александра I. Тем не менее, возвращаясь в Россию, Чаадаев был подвергнут допросу, его бумаги и книги были изъяты и тщательно просмотрены, из чего был сделан вывод, что «он имел самый непозволительный образ мыслей и был в тесной связи с действовавшими членами злоумышленников». Однако, поскольку в ходе следствия над декабристами выяснилось, что Чаадаев не принимал участия в деятельности тайных обществ, не причастен к политическим акциям декабристов и расходился с ними в оценке их намерений, он был «допущен» на родину и освобожден от дальнейших следствий по этому делу.

Отношение Чаадаева к движению декабристов в определенной мере подобно пушкинскому, так как поэт также близко знал многих декабристов, разделял их просветительские идеи, но далеко не всегда солидаризировался с их программой и действиями. Это сходство не было случайным. С юности и до конца своих дней Пушкин был близким другом Чаадаева, который оказал большое воздействие на становление поэта как мыслителя. Именно Чаадаеву Пушкин посвятил знаменитые строки:

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

В 1818г. друзья ждали

с томленьем упованья Минуты вольности святой,

мечтая посвятить отчизне «души прекрасные порывы».

В 1824 г. Пушкин вновь обращается к своему другу, но уже с другим умонастроением:

Чедаев, помнишь ли былое? Давно ль с восторгом молодым Я мыслил имя роковое Предать развалинам иным? Но в сердце, бурями смиренном, Теперь и лень и тишина, И, в умиленье вдохновенном, На камне, дружбой освященном, Пишу я наши имена.

После возвращения из-за границы, где он в Карлсбаде в 1825 г. встречался с Шеллингом, русский мыслитель стремится определить свое миропонимание. Чаадаев выезжает из Москвы в имение своей тети, изучает труды по философии и религии и работает над своими «Философическими письмами». Появляется он в «свете» только в 1831г. Все попытки мыслителя опубликовать свой философский труд заканчиваются безрезультатно. Лишь в 1832 г. в журнале «Телескоп» публикуется его небольшая статья об архитектуре и несколько афористически выраженных философских размышлений. В сентябре 1836 г. в этом же журнале было опубликовано в русском переводе (Чаадаев писал по-французски) первое его «Философическое письмо», и разразилась буря. Автора произведения в соответствии с резолюцией самого Николая I, обозвавшего «Письмо» смесью «дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного», объявляют сумасшедшим. У Чаадаева изымаются все бумаги, и потребовано объяснение. Следует отметить, что автор «Философического письма» настроил против себя не только правительственные круги, но и «общественное мнение», которое как бы реализовало способ расправы с инакомыслящим, описанный в «Горе от ума» университетским товарищем Чаадаева - Грибоедовым.

Разгневал «Басманный философ» (так стали называть Чаадаева после того, как он в 1833 г. поселился в московском доме Левашевых на Ново-Басманной) не только правительственные сферы и церковных иерархов, но и многих читателей. Даже друзья философа отнеслись критически к некоторым положениям его «Философического письма». А. С. Пушкин, получив от Чаадаева оттиск журнальной публикации, писал в последнюю осень своей жизни, что «далеко не во всем согласен» с ним. Это несогласие относится к выраженной в «Письме» концепции русской истории. И в то же время, в отличие от недоброжелателей Чаадаева, Пушкин заключил свое письмо такими словами: «Поспорив с вами, я должен вам сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь - грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, что равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству - поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко. Но боюсь, как бы ваши исторические воззрения вам не повредили». Поскольку же опасения поэта подтвердились преследованиями Чаадаева, он даже не отправил свое письмо, чтобы не участвовать в общем хоре поношения.

Чаадаев, как бы мы сейчас сказали, «вызвал огонь на себя» прежде всего горькими размышлениями о судьбе России, которая живет («мы живем, - писал автор «Письма», - не отделяя себя от своей страны») «лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя»². России он противопоставляет Запад, народы Европы, в истории и современной жизни которых осуществляются принципы христианской нравственности. «Хотя мы и христиане, - отмечается в «Письме», - не для нас созревали плоды христианства» (I, 332). Вину за это Чаадаев возлагает на православную церковь, унаследованную от «растленной Византии» (I, 331). В европейском же обществе, «невзирая на все незаконченное, порочное и преступное», «все же царство Божие в известном смысле в нем действительно осуществлено» (I, 336). Заслугу в этом Чаадаев усматривает в деятельности католической церкви и ее папского престола. В других «Философических письмах», которые ходили по рукам, это выражено еще острее, чем в первом «Письме».

После скандала и унизительных мер, принятых в отношении к чрезвычайно чувствительному к своему человеческому достоинству Чаадаеву, он в 1837 г. пишет «Апологию сумасшедшего», где уточняется его историософская концепция, а взгляды на судьбу России и ее будущее существенно меняются.

Было бы ошибочным полагать, что изменение взглядов Чаадаева на судьбу и будущее России произошло под воздействием нахлынувших на него бед вследствие публикации первого «Философического письма». Уже после окончания работы над «Письмами», с начала 30-х гг., мыслитель начинает пересматривать свою историософскую концепцию, в особенности в связи с «бедной Россией, заблудившейся на земле» (II, 66). Для пересмотра этой концепции был ряд оснований. Его чрезвычайно разочаровала революция 1830 г. во Франции и ее последствия. Запад оказывается не столь идеальным, как он ранее представлялся автору «Писем»: там проявляются индивидуализм и разгул эгоизма, единство общества в действительности оказывается иллюзорным, благородные идеи выворачиваются наизнанку. Вместе с тем на Чаадаева произвело большое впечатление героическое противостояние российского общества эпидемии холеры 1830 г. Его нигилистическое отношение к русской старине и отечественной истории было сильно поколеблено новыми изысканиями в этой области. Сыграли свою роль беседы и переписка с несогласными с ним друзьями, особенно с Пушкиным, который читал «Философические письма» до публикации первого «Письма» и спорил со своим другом относительно оценок исторических личностей и главных течений в христианстве. «Вы видите единство христианства в католицизме, то есть в папе, -писал поэт философу в июле 1831 г. - Не заключается ли оно в идее Христа, которую мы находим также и в протестантизме?».

Новый взгляд Чаадаева на Россию, на значение для ее развития просвещения и образования, по-видимому, обусловил его стремление в 1833 г. поступить на государственную службу в Министерство просвещения, в чем ему было отказано.

В 1833 г. Чаадаев писал своему другу А. И. Тургеневу: «Как и все народы, мы, русские, подвигаемся теперь вперед бегом, на свой лад, если хотите, но мчимся несомненно». Он выражает уверенность в том, что «великие идеи, раз настигнув нас, найдут у нас более удобную почву для своего осуществления и воплощения в людях, чем где-либо, потому что не встретят у нас ни закоренелых предрассудков, ни старых привычек, ни упорной рутины, которые противостояли бы им» (II, 79). В 1835 г. в письме этомуже адресату он напоминает о своем убеждении в том, что «Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе». Именно благодаря своему положению вне стремительного движения Россия получила возможность спокойно и беспристрастно взирать на волнующие души проблемы и тем самым «получила в удел задачу дать в свое время разгадку человеческой загадки» (II, 92). В этом же году в другом письме к А. И. Тургеневу он считает себя вправе сказать, что «Россия слишком могущественна, чтобы проводить национальную политику; что ее дело в мире есть политика рода человеческого» (II, 96).

Не следует думать, что это просто суждения, выраженные в частном письме. О них российская общественность была осведомлена благодаря тогдашнему своеобразному «самиздату»: Чаадаев копировал свои письма, содержащие важные для него рассуждения, и делал их доступными многим людям, не говоря уже о том, что он проповедовал свои воззрения и в Английском клубе, и в самых влиятельных салонах, предавая их «гласности в тесному кругу», которая, разумеется, не ограничивалась этим кругом. Вообще следует заметить, что Чаадаев принадлежал к философам сократовского типа. Он, считая себя наделенным даром предвозвестника истины, считал своим долгом проповедовать свои взгляды, не облекая их в форму логически оформленного трактата. Поэтому его основное «философическое» произведение изложено в виде писем, а многие другие его письма имеют полное право именоваться «философическими».

Чаадаев, таким образом, не лукавил, когда, давая объяснение по поводу появившегося в «Телескопе» «Письма», заявлял, что он изменил свои взгляды на судьбу и будущее России. В этой связи возникает вопрос, каковы же собственно философские взгляды Чаадаева? В 1843 г., когда уже утих шум, вызванный скандалом 1836 г., когда автор «Философических писем» включился в новые дискуссии о судьбе России, возникшие между западниками и славянофилами, он писал А. И. Тургеневу: «Я - не из тех, кто добровольно застывает на одной идее, кто подводит все - историю, философию, религию под свою теорию, я неоднократно менял свою точку зрения на многое и уверяю Вас, что буду менять ее всякий раз, когда увижу свою ошибку» (II, 158).

При всей изменчивости конкретно-исторических оценок Чаадаева даже по такому вопросу, как предназначение его родины, в его философских воззрениях был неизменный идейный стержень. В разrap гонений и обвинений мыслителя в том, что он втаптывает в грязь свою родину и оскорбляет ее верования, сожалея о публикации «Письма», содержащего во многом уже преодоленные представления, Чаадаев писал графу С. Г. Строганову - попечителю Московского учебного округа и председателю московского цензурного комитета: «Я далек от того, чтобы отрекаться от всех мыслей, изложенных в означенном сочинении; в нем есть такие, которые я готов подписать кровью» (II, ИЗ).

Что представляют собой основные философские идеи Чаадаева, которые он был готов подписать кровью? Будучи одним из самых философски образованных людей России, Чаадаев ценил воззрения античных мыслителей, особенно Платона и Эпикура, однако первостепенное значение для него всегда имела христианская философия. Он хорошо знал труды Декарта и Спинозы, Канта и Фихте, был знаком лично с Шеллингом, встречался с ним и обменивался письмами и безусловно имел основательные представления о его системе взглядов. В отличие от русских шеллингианцев, которые исходили из раннего Шеллинга, его натурфилософии и «философии тождества», Чаадаев отмечает близость своих взглядов с миропониманием позднего Шеллинга, перешедшего к «философии откровения», «стремясь, -как сам Шеллинг пишет в письме к высоко чтимому им Чаадаеву, -преодолеть господствовавший до сих пор рационализм (не богословия, а самой философии)» (II, 450), т. е. соединить философию и религию. К Гегелю, которым начала увлекаться русская образованная молодежь 30-40-е гг., Чаадаев сначала отнесся настороженно и критически как к антиподу Шеллинга, но затем оценил высоко как создателя синтетической философии, соединившей субъект и объект. Гегель, синтезировавший учение Фихте и Шеллинга, по словам Чаадаева, - «последняя глава современной философии» (I, 497).

Философия самого Чаадаева основывается на христианском религиозном учении. «Хвала земным мудрецам, - пишет он во втором «Философическом письме», - но слава одному только Богу!» (I, 352). В противоположность деизму, признающему Бога только в качестве создателя мира и его перводвигателя, Чаадаев подчеркивает непрерывность действия Бога на мир и человека, ибо он «никогда не переставал и не перестанет поучать и вести его до скончания века» (1,376). «Наша свобода» - это «образ Божий, его подобие» (там же). Однако без идей, нисшедших с неба на землю, «человечество давно бы запуталось в своей свободе» (I, 353), которую человек часто понимает, «как дикий осленок» (I, 375), и, злоупотребляя своей свободой, творит зло.

В пятом «Философическом письме» мыслитель следующим образом формулирует «символ веры (credo) всякой здравой философии»: «Имеется абсолютное единство во всей совокупности существ», «это единство объективное, стоящее совершенно вне ощущаемой нами действительности». «Великое ВСЕ» «создает логику причин и следствий», - утверждает философ, но при этом он отвергает пантеизм, который факты «духовного порядка» отождествляет «с фактами порядка материального» (I, 377, 378). Физический мир вполне познаваем естественными науками, однако существуют «истины откровения»; истины нравственности «не были выдуманы человеческим разумом, но были ему внушены свыше» и постигаются разумом, «проникнутым откровением» (I, 352).

На этих основаниях создается его оригинальная философия истории, историософия. Ставя перед собой задачу «построить философию истории», «размышляя о философских основах исторической мысли» (I, 392), Чаадаев рассматривает проблему соотношения фактов и достоверности. С одной стороны, полагает он, «никогда не будет достаточно фактов для того, чтобы все доказать», с другой - «самые факты, сколько бы их ни собирать, еще никогда не создадут достоверности» (I, 394). Особое внимание философ уделяет проблеме соотношения личности и общества в процессе исторического развития. Для него «единственной основой нравственной философии» и «основой понятия истории» является замена отдельного существования Я «совершенно социальным, или безличным» (1,417). В философии истории Чаадаева важное место занимает его трактовка вопроса о взаимоотношении между различными народами в процессе их исторического развития.

Чаадаев стремится определить всеобщий закон существования и развития человечества, придающий смысл историческим фактам и обусловливающий объективную необходимость исторических событий и нравственный прогресс в обществе. Таким законом для него является действие Бога, Провидения. Притом «способность к усовершенствованию» народов и «тайна их цивилизации» состоит в «христианском обществе», ибо только оно «действительно руководимо интересами мысли и души» (I, 409). Дохристианские общества в Греции и Риме, в Индии и Китае, в Японии и Мексике, по мнению Чаадаева, даже в своей поэзии, философии, искусстве служили «одной лишь телесной природе человека» (1,408) и поэтому оцениваются им невысоко. Провидение, «мировой разум» проявляется как «разум христианский». «Для меня, - отмечает он, - к этому сводится вся моя философия, вся моя мораль, вся моя религия» (1,406). Это для него выступает и как критерий оценок различных периодов истории, отдельных личностей, стран и народов. Так он, вопреки просветительской традиции, отрицательно относится к культуре Древней Греции, к Гомеру, Сократу. Эпоха Возрождения, понимаемая им как возврат к язычеству, оценивается «как преступное опьянение, самую память о котором надо стараться всеми силами стереть в мировом сознании» (I, 406).

Парадоксальность философии Чаадаева, которую замечали еще его современники и исследователи, проявляется в некоторой произвольности исторических оценок мыслителя. Деятельность Моисея и царя Давида, хотя они принадлежат к дохристианской эпохе, характеризуется им весьма положительно: так как первый «открыл людям истинного Бога», а второй «был совершенным образцом самого святого героизма» (I, 396). Но вот имя Аристотеля, заявляет «Басманный философ», «станут произносить с некоторым отвращением». В то же время совершенно неожиданно реабилитируется «от порочащего его предвзятого мнения» язычник Эпикур, несмотря на то что он материалист. Положительно также оценивается основатель ислама Магомет, поскольку Чаадаев считает, что исламизм происходит от христианства и является одним из разветвлений «религии откровения». Но вот протестантизм, несомненно, христианская конфессия -характеризуется отрицательно, против чего протестовал Пушкин в последнем неотправленном письме к своему другу.

В первом и втором «Письмах» резкие обвинения направлены и против православия и России. Но затем его оценки меняются на противоположные, хотя Чаадаев не меняет основ своей историософии. В шестом «Философическом письме» он выступает как сторонник объединения всех христианских вероисповеданий, которые должны возвратиться к «Церкви-матери», т. е. к католицизму (I, 414). Но сам Чаадаев до конца своих дней остался православным. В 1847 г. он писал П. А. Вяземскому, что «церковь наша, единственная наставница наша. Горе нам, если изменим ее мудрому ученью! Ему обязаны мы всеми лучшими народными свойствами своими, своим величием, всем тем, что отличает нас от прочих народов и творит судьбы наши» (II, 203).

Чаадаев как личность и его философские воззрения оказали большое воздействие на развитие русской общественной мысли. Он стоит у истоков размежевания русских мыслителей в 30-40-х гг. ХГХ в. на так называемых западников и славянофилов. В первом «Философическом письме» он выступил во многом как западник. А. И. Герцен называл это «письмо» «выстрелом, раздавшимся в темную ночь», «безжалостным криком боли и упрека петровской России». По свидетельству Герцена, он сблизился с Чаадаевым и они были «в самых лучших отношениях».

Но в очень близких отношениях Чаадаев был и со славянофилами - И. В. Киреевским, А. С. Хомяковым, К. С. Аксаковым, Ю. Ф. Самариным, а также С. П. Шевыревым. Он внимательно слушал голоса споривших между собою западников, считавших, что Россия должна идти по пути Западной Европы, и славянофилов, настаивавших на исключительной самобытности России, и сам активно участвовал в этих дискуссиях в московских салонах, соглашаясь по отдельным вопросам то с теми, то с другими, но не присоединяясь ни к одной из спорящих сторон.

Западников Чаадаев не случайно называл своими «учениками». Он посещал в 1843—1845 гг. публичные лекции историка-западника Т.Н. Грановского, но в эти годы его взгляды на судьбу России были ближе к славянофильским воззрениям. Однако уже в «Апологии сумасшедшего» представителей еще только складывающегося славянофильского направления он именует «наши фанатические славяне» (I, 528). Взгляды славянофилов характеризуются им как «странные фантазии», «ретроспективные утопии», «мечты о невозможном будущем, которые волнуют теперь наши патриотические умы» (I, 532). В 1851 г. в письме к В. А. Жуковскому он называет славянофилов «ревностными служителями возвратного движения» (II, 254).

Полагая, что народы, как и отдельные личности, не могут не иметь своей индивидуальности, Чаадаев выступал против философии «своей колокольни». Эта философия, по его словам, «занята разграничиванием народов на основании френологических и филологических признаков, только питает национальную вражду, создает новые рогатки между странами, она стремится совсем к другому, нежели к созданию из рода человеческого одного народа братьев» (1,476). Отвергая чисто расовый подход к народам, русский философ не принимает идеи ни панславизма, ни пантюркизма («пан-татаризма», как он пишет. См. I, 469). В последние годы своей жизни Чаадаев, особенно под впечатлением от неудач России в Крымской войне 1853-1856 гг., усиливает свою критику славянофильских идей; он полагает, что Россия в своем развитии не должна обособляться от европейских народов.

Взгляды Чаадаева в ранний период и в последние годы его жизнемыслия порой квалифицировались и современниками философа, и в наши дни несправедливо как антипатриотизм, русофобия и т. п. По этому поводу он писал: «Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать ее, предпочитаю унижать ее, только бы ее не обманывать» (1,469). В «Апологии сумасшедшего» он обосновал необходимость единения любви к Отечеству и любви к истине, ибо только такой подход способен, в отличие от «патриотизма лени», который «умудряется все видеть в розовом свете и носиться со своими иллюзиями» (I, 533), принести родине реальную пользу. В 1846 г. он писал Ю. Ф. Самарину: «Я любил мою страну по-своему, вот и все, и прослыть за ненавистника России было мне тяжелее, нежели я могу вам выразить!» (II, 196). Изменения во взглядах Чаадаева на историческую судьбу России представляли собой переход в свою противоположность, но в итоге он сам осознал необходимость диалектического сочетания «мировых идей с идеями местными» (II, 185).

Литература

1.  Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч. 1. Л., 1991.

2.  История философии: Учеб. для вузов / В.П. Кохановский (ред.), В.П. Яковлев (ред.). — Ростов н/Д : Феникс, 1999. — 573с.

3.  Лосский Николай Онуфриевич. История русской философии. — М. : Академический Проект, 2007. — 551с.