Природные аномальные явления в описании Тита Ливия

Природные аномальные явления в описании Тита Ливия

Оглавление

Введение

Глава первая. Характеристика природных аномальных явлений

Глава вторая. Обряды, церемонии и действия римлян направленные на предотвращение аномальных явлений

Заключение

Список используемой литературы

Введение

Актуальность данной темы обуславливается тем, что проблема природных аномальных явлений характерна и для нашего времени. В наше время явления природных аномалий встречаются очень часто. Различные цунами, ураганы, землетрясения стали частыми явлениями на нашей планете. От природных аномальных явлений погибает большое количество людей и поэтому современные ученые пытаются найти причины этих явлений и по возможности меры по их предотвращению. В древнем мире люди так же пытались понять причины природных аномалий, искали способы и методы их предупреждения, потому что очень сильно их боялись. В древнем мире люди списывали все аномальные явления на гнев богов, современные же люди знают, что это реакция природы на негативное на нее влияние человека, часто приводящая к разрушениям и жертвам.

Хронологические рамки: начало истории Древнего Рима 754/753 гг. до н.э.- традиционная дата основания Города Ромулом и Ремом. Изложение событий Ливием заканчивается со смертью Друза - пасынка Августа (9г. до н. э.)

Объектом моего исследования являются природные аномальные явления в Древнем Риме. Предмет моего исследования - это проявление природных аномальных явлений и попытки древних римлян как то их предотвратить.

Природные аномальные явления являются очень известной темой, но источников по ним очень мало. Основным источником своей работы я считаю произведение одного из самых известных римских историков Тит Ливия, автора чаще всего цитируемой «Истории от основания города» («Ab urbe condita»), несохранившихся историко-философских диалогов и риторического произведения эпистолярной формы к сыну.

Тит Ливий (Titus Livius) (родился 59 до н. э., Патавий, ныне Падуя — умер в 17 году, там же), римский историк, автор «Римской истории от основания города» (142 книги: сохранилось 35 — о событиях периода до 293 до н. э. и 218-168 до н. э). Родился в пору наивысшего процветания города – как экономического, так и культурного. Детство и юность Ливия совпали со временем стремительного продвижения Юлия Цезаря к власти и прошли под знаком его галльских походов и последовавших за ними гражданских войн, завершившихся установлением империи под властью Августа. Данные о жизни Тита Ливия скудны. Он родился в семье зажиточных граждан Патавии. Для понимания творчества Ливия важно, что происхождение из этого города ассоциировалось в Риме с нравственной чистотой (Плиний Мл. Письма I, 14, 6; Марциал IХ,16, 8), старинной солидарностью гражданского коллектива, с верностью традициям республиканской свободы. Нет оснований думать, что в Патавии воспитание и образование Ливия строилось по-иному, нежели в других римских семьях того же круга: до 7 лет — домашнее воспитание под присмотром матери или раба-«педагога»; с 7 до 14 — посещение школы, где основой образования было чтение и толкование текстов классических латинских и греческих авторов, знакомство с патриотическими традициями и историческими фигурами Рима; в 14 лет совершался обряд облачения подростка в мужскую тогу, знаменовавший его совершеннолетие; около 20 лет обычно женились. Кто была жена Ливия, мы не знаем, но у него было по крайней мере два сына — один умер в детстве, другой известен как автор сочинений по географии; засвидетельствован также зять, муж дочери Ливия (Сенека. Контроверсии X, предисловие, 2). В молодости Ливий писал философские диалоги, которые до нас не дошли. Около 38 года до нашей эры Ливий переезжает в Рим и примерно с 27 лет погружается целиком в работу над историей Рима от легендарных его начал до своего времени. Авторское заглавие ее не сохранилось; по традиции она называется «[История Рима] от основания Города» (Ab urbe condita). Тит Ливий стал основоположником так называемой альтернативной истории, описав возможную борьбу Рима с Александром Македонским, если последний прожил бы дольше. Образцами совершенного стиля Ливий называл Демосфена и Цицерона. По умонастроению Ливий был склонен к романтизму, и потому в предисловии к Истории он говорит, что целью историка является содействие нравственности. Работа поглощала Ливия целиком — ни о каких магистратурах, которые бы он занимал, ни о какой деятельности на общественном поприще, столь характерных для авторов исторических сочинений в Риме, ничего не слышно; он был первым в истории римской литературы профессиональным историком.

В 14 году н. э. он вернулся в родной Патавий, продолжал работать до последнего вздоха, написал еще 22 раздела своего труда (в Риме они назывались «книгами», libri) и скончался в четвертый год правления императора Тиберия (т. е. в 17 г. н. э.) в возрасте 76 лет. Труд Тита Ливия изначально состоял из 142 книг и охватывал события в Риме и на фронтах бесчисленных войн, начиная со времен легендарных, предшествовавших основанию города (согласно традиции — в 753), и до 9 года н. э. Свое повествование автор публиковал по мере написания отдельными выпусками, в виде «пенктад» или «декад», т. е. по группам, соответственно, из пяти или десяти книг. До наших дней сохранились три полных декады — первая, третья, четвертая, и первая пенктада пятой (книги 40-45). В сумме они охватывают события «от основания Города» до 293 и с 218 по 167. Содержание других книг известно по кратким изложениям более поздних писателей, по извлечениям и по обзору содержания отдельных глав. Есть возможность, однако, судить и о содержании остальных книг, так как почти к каждой из них (за исключением книг 136 и 137) была сделана еще в древности так называемая «периоха» — аннотация, вкратце освещавшая не только основные факты, но и авторскую их оценку.[1] От некоторых не дошедших книг сохранились также более или менее протяженные фрагменты (в русские переводные издания обычно не включаемые). Сочинение Ливия переписывались (чаще всего по декадам) в древности вплоть до 5 века. К копиям именно этого столетия восходят и основные рукописи; они датируются 11 веком. Первоиздание появилось в Риме около 1469 года без книг 33 и 41-45. В своей работе он проповедовал нравственные ценности. В них он видел залог возрождения Рима. В то же время, разделяя взгляды стоиков, Тит Ливий верил в фатум. В сохранившихся книгах помещено около 40 речей исторических и полулегендарных фигур.

Язык Ливия богат, изящен, в высшей степени красочен, Ливий – художник до мозга костей. Он прекрасно обрисовывает своих персонажей, так что его книга – это галерея ярких, запоминающихся портретов. Ливий великолепный рассказчик, на страницах его книги читатель найдет множество знакомых с детства историй. Здесь и пересказанная Т. Маколеем в стихах легенда о том, как Гораций Коклит в одиночку удержал мост при нападении этрусского царя Порсенны, и повесть о захвате Рима галлами во главе с Бренном, и трагедия Тарквиния и Лукреции, послужившая сюжетом для одной из ранних поэм Шекспира, и рассказ о Бруте-освободителе и о том, как перешла через Альпы армия Ганнибала. Свои сюжеты Ливий излагает немногословно, добиваясь мощного драматического звучания. Ливию свойственна широта, он воздает должное даже врагам Рима. Как и прочие римские авторы, он замалчивает длительный период этрусского господства, но вполне признает величие Ганнибала, самого опасного из врагов Рима. Тем восхищением, которое мы и поныне испытываем к этому великому полководцу, мы обязаны почти исключительно Ливию.[2]

Передавая событийный материал, Тит Ливий опирается на традицию понтификального летописания. Жрецы-понтифики вели в Риме особые календари, в которых кратко записывали основные события, происшедшие в тот или иной день, или тексты государственных документов, в данный день обнародованных. Постепенно эти записи образовали своеобразную хронику государственной и религиозной жизни Города, так называемую Великую летопись, которая была впервые опубликована целиком в 80 книгах в 123 году.

Свои записи понтифики вели строго хронологически, только называли события, не описывая их, скрупулезно фиксировали списки магистратов, а основное внимание обращали на природные явления, которые можно было истолковать как предсказания воли богов. Именно такими сведениями Ливий, как правило, открывает и завершает почти каждую из сохранившихся книг его труда. Они создают надежную канву римской истории, подтвержденную впоследствии многочисленными данными археологии, нумизматики, лингвистики. Совокупность событий сама по себе не складывалась в образ «государства великого, благочестивого и богатого добрыми примерами».

Для достижения этой второй своей цели Ливий ведет повествование таким образом, чтобы все проявления социальной розни, столетиями раздиравшей римскую общину, представали каждый раз преодоленными, отступившими на задний план перед гражданской солидарностью — главным, по его мнению, источником непобедимости и величия Рима. Примерами могут служить рассказ о героической защите Рима когортой, составленной из выпущенных на время узников долговых тюрем (2, 24), итог бурных конфликтов при обсуждении закона о допущении плебеев к жреческим должностям: «закон был принят при всеобщем одобрении» (10, 9, 2), описание празднеств после победоносного окончания Второй Пунической войны (31,4,6) или народного единения при избрании в курульные эдилы в 214 году до н. э. Корнелия Сципиона (25,2). [3]

Той же цели служат речи, которые Ливий вкладывает в уста своих персонажей. Такого рода речи были обязательны в сочинениях римских историков. В науке нового времени они долго рассматривались как фиктивные. В настоящее время доказано, что в очень многих случаях они восходили к подлинным речам, и роль историка заключалась в стилистической обработке и расстановке акцентов. Это давало Ливию возможность широко использовать их для придания повествованию нужного ему колорита. В сохранившихся 35 книгах содержится 407 речей, во всех 142 книгах их должно было быть, следовательно, примерно 1650, т.е. около 12% текста. В большой степени именно они порождали то впечатление возвышенной обобщенно идеализованной реальности, которое Ливий стремился создать. В качестве примеров можно назвать речь народного трибуна Канулея о допущении браков между патрициями и плебеями (4, 2-5), Фурия Камилла к народу о недопустимости переноса столицы из Рима в Вейи (5, 51-4) или Фабия Максима в сенате против стратегического плана Корнелия Сципиона (28, 40-42).

При чтении книги древнеримского историка Тита Ливия, которая по традиции называется «История Рима от основания Города», а тем более после чтения, при обдумывании прочитанного, неизбежно возникает множество вопросов. Прежде всего, на каком основании мы можем рассматривать как историческое сочинение – и к тому же, как великое историческое сочинение, сохранившее свою славу на протяжении долгих столетий, – книгу, явно не удовлетворяющую требованиям, предъявляемым к любому серьезному исследованию в области истории? Смысл любого серьезного исследования в области истории, как известно, состоит в том, чтобы, сопоставляя и анализируя факты и события прошлого, обнаружить закономерности, их объединяющие, – экономические, социальные, политические, и на этом основании, в конечном счете, установить то особое место, которое данное общество в данную эпоху занимает в общем развитии человечества. Вполне естественно, что обнаруживаемые таким образом закономерности будут тем лучше характеризовать общество, чем полнее они отражают исходный, глубинный пласт человеческого бытия – самовоспроизводство в процессе труда, отношения, из него возникающие, и условия, в которых оно реализуется. Ничего этого в книге Ливия нет – ни условий жизни народа, ни труда, которым он живет, ни эволюции социальной структуры под влиянием изменений в этих условиях и в этом труде; нет вообще стремления увидеть в описываемых событиях отражение объективных закономерностей, выявить специфику Рима путем сопоставления его истории с историей окружавших его народов и государств.[4]

Объяснить такое положение привычной ссылкой на донаучный характер исторического мышления той отдаленной эпохи не удается. Именно в ту отдаленную эпоху Марк Порций Катон (или, как часто называли его в Риме, Катон Цензорий) написал исторический труд, где развитие Рима рассматривалось на фоне развития других народностей Италии и в связи с ним; Полибий прослеживал, как в судьбе Рима проявлялись самые общие закономерности общественного развития, – труд его, посвященный прежде всего Риму, не случайно назывался «Всемирная история»; Варрон и Плиний Старший создали энциклопедии римской жизни, где существование народа описывалось на всех уровнях и со всех сторон, от приемов повседневного труда до сохранившихся с незапамятных времен и пронизывавших быт архаических обычаев и верований; Тацит считал главной целью своих исторических сочинений «узнать не только внешнее течение событий, которое по большей части зависит от случая, но также их смысл и причины» (История, I, 4, 1). Ничего этого Ливий не стал делать не потому, что не мог, а потому, что ни к чему подобному не стремился; он написал такую книгу, которую хотел написать, и рассказал такую историю Рима, которая была, по его убеждению, историей в самом прямом и значительном, в единственно подлинном смысле слова. Можно ли оправдать его понимание истории с точки зрения современного научного на нее взгляда, которому это понимание столь явно противоречит?

Пусть труд Ливия несовершенен в методологическом и научно-исследовательском отношении, можно ли, по крайней мере, опираться на него в том, что касается достоверности излагаемых фактов, полноты в освещении исторических обстоятельств, компетентности в их трактовке? Может ли, другими словами, сочинение Ливия играть роль надежного исторического источника? Ответ на этот вопрос неоднозначен. «Основным нашим источником по истории Рима республиканского периода являются фундаментальные анналы Тита Ливия, условно называемые „Историей Рима от основания Города”, – пишет Кнабе Георгий Степанович, и правота этого суждения бесспорна. Общий ход и основные события римской истории от легендарных начал Города до середины II в. до н.э. известны нам главным образом из Тита Ливия, и сведения, им сообщаемые, чаще всего находят себе подтверждение в других источниках. Труд Ливия дошел до нас не полностью; утрачены все его части, относившиеся к событиям второй половины II в. до н.э., к предсмертному кризису Республики, гражданским войнам и становлению принципата. Представим себе на минуту, что сохранившиеся части разделили судьбу последующих, трудно даже вообразить, какой скудной и отрывочной предстала бы перед нашими глазами история Рима эпохи Ранней и Средней республики. Нет, Ливий – важный источник. Но источник совсем особого рода.

Для каждого историка аксиома, что в основе его работы должны лежать факты, что соответственно первая его обязанность – сличить сочинения предшественников и объяснить противоречия между ними; восходя от них все дальше к свидетельствам современников анализируемых событий, очертить круг первичных источников, обнаружить максимум объективных данных, сопоставить их, отобрать наиболее надежные и затем выявить связь между ними без предвзятости и произвола, ибо, как писал один из патриархов исторической науки нового времени, «когда серьезно, с искренней преданностью истине, по возможности полно обследованы первичные источники, позднейший анализ может уточнить отдельные частности, но исходные данные неизменно найдут в нем свое подтверждение, поскольку истина всегда одна».

Вся эта система аксиом для Ливия как бы не существует. В сохранившейся части «Истории Рима от основания Города» названы двенадцать авторов, чьими сочинениями он пользовался, но задачу свою наш историк видит не в сопоставительном анализе этих сочинений с целью реконструкции подлинного или во всяком случае самого вероятного хода событий, а в изложении разного рода мнений самом по себе. Сказав, например, что сенат в 204 г. решил направить для встречи доставленного в Рим изображения богини Кибелы самого добродетельного гражданина и избрал для этой цели Публия Сципиона, Ливий считает необходимым добавить: «Какие его достоинства побудили сенат принять это решение? Я охотно бы передал потомству мнение писателей, близких по времени тем событиям, но не хочу прерывать повествование собственными догадками о том, что осталось скрытым в глубине древности» (XXIX, 14, 9). В другом месте (IV, 23, 1) Ливий говорит о едином первичном источнике, которым пользовались два его предшественника, сформулировавших на этой общей основе две разные версии одного и того же события; первичный источник этот Ливию известен, но самостоятельно интерпретировать его для определения более вероятной версии он отказывается. Мысль о том, что «истина всегда одна», ему явно чужда.[5]

Подобная установка определяет и метод работы Ливия. Он состоит в компилировании сочинений предшественников подчас даже без стремления зачистить швы между ними и расположить свои выписки в продуманном порядке. Так, рассказывая в XXXVI кн. о войне, которую римляне вели в Малой Азии и Греции против царя Антиоха в 191 г., Ливий следует Полибию. В гл. 21 он отступает от Полибия и вводит другой источник – по всему судя, римского историка Валерия Антиата, на которого вскоре ссылается (гл. 36, 38 и др.), – заимствуя из его сочинения впечатляющее описание маршрута, который Катон, будущий консул, цензор и один из главных героев римской истории, проделал из Греции в Рим, дабы рассказать сенату о римских победах над Антиохом. Но, начав пересказывать Антиата, Ливий не останавливается после нужного ему эпизода, а продолжает еще некоторое время следовать этому источнику. Так, в текст той же гл. 21 попадают упоминания о Луции Корнелии Сципионе, который в эти же дни вернулся из Испании и явился в сенат, когда Катон уже выступал, а потом вместе с Катоном отчитывался на сходке, – упоминание, весьма косвенно связанное с основной линией повествования, и тут же – фраза, не имеющая ни к Антиоховой войне, ни к Катону, ни даже к Сципиону уж никакого отношения, об «овации» бывшего претора Марка Фульвия Нобилиора, который двумя годами раньше захватил множество трофеев в Испании и теперь торжественно вступал с ними в Рим. Кончив выписку, Ливий возвращается к основной линии своего повествования и... через несколько страниц (в гл. 39) снова рассказывает теми же словами об «овации» Фульвия Нобилиора, теперь только оказавшейся на своем месте.

Ливия, как видим, не слишком заботит ни надежность используемых сочинений, ни логическая стройность повествования. Но и этого мало – он, как ни странно, игнорирует подчас факты и документы, казалось бы, вполне ему доступные и для его повествования необходимые. Древний договор Рима с Карфагеном открывает целую эпоху в неизменно важной для обоих государств борьбе за господство в Западном Средиземноморье; Полибий, прекрасно известный Ливию и широко им используемый, приводит текст этого документа (III, 22) – наш историк его как бы не замечает. Краеугольное значение для истории отношений римлян с италийцами, для выработки принципов римского гражданства, а тем самым для понимания всего механизма романизации имел договор с латинскими городами, заключенный консулом Спурием Кассием в 493 г. Ливий его знает, знает даже, что он выбит на медной колонне (II, 33, 9), но не только не передает его текст, а и вообще упоминает о нем между прочим, явно не придавая ему никакой важности. Такие примеры можно умножить.

Подобное отношение исторических писателей Древнего Рима к фактическому материалу давно уже было отмечено учеными. Один из них хорошо сформулировал его причины: «Подход римских историков к материалу направлен не на изображение фактов, с тем чтобы основать на них познание общих и частных процессов, а, напротив того, на выведение фактов из господствующей идеи, которая определит их подбор и форму <...> Факт сам по себе лишен доказательного смысла. Современное требование верности фактам было бы римским писателям совершенно непонятным». Это в общем вполне правильное объяснение не устраняет тем не менее многих вопросов. Как согласовать описанное отношение к фактам с той ролью важнейшего исторического источника, которую сочинение Ливия бесспорно играет? И если все дело состояло в том, чтобы подбирать факты без критической их проверки, лишь для подтверждения априорной идеи, то чем же были заполнены десятилетия упорного повседневного труда Ливия, чем вызывалось чувство изнеможения, почти отчаяния, от непосильности взятого на себя бремени, о котором Ливий пишет порой с такой искренностью (XXXI, 1), на что оказалась потраченной вся его долгая жизнь – жизнь единственного в Риме классической поры профессионального историка?

Наконец, ряд вопросов возникает в связи с противоречиями в оценке Ливия последующими поколениями. Большинство римских писателей первого столетия принципата оценивали его исторический труд очень высоко, особенно отмечая присущие автору яркость изложения и непредвзятость оценок. В рецепциях эпохи Возрождения и классицизма, вплоть до начала прошлого столетия, царит тот же тон. Данте был убежден, что Ливий вообще никогда и ни в чем не ошибался, а Петрарка и Макиавелли, Корнель и Жак-Луи Давид, якобинцы и декабристы видели в его труде историческое сочинение высшего порядка, поскольку оно характеризовало не частности и отдельные события истории Рима, а ее общий дух и нравственно-патриотический смысл. Парадоксальным на первый взгляд образом именно этот характер рассказанной Ливием эпопеи, вызывавший в течение нескольких веков восторг поэтов, мыслителей и революционеров, обусловил прямо противоположную ее оценку учеными-исследователями прошлого века. «Историческим сочинением в подлинном смысле слова, – писал Теодор Моммзен, – летопись Тита Ливия не является». Такой проникновенный знаток римской литературы, как В.И. Модестов, во многих отношениях бывший принципиальным противником Моммзена, в оценке Тита Ливия оказался полностью солидарен со своим антагонистом. Мысль своих предшественников подтверждает исследователь следующего поколения: «Ливий не исторический исследователь, а исторический писатель». Подобное восприятие Тита Ливия и его сочинения преобладает и в наши дни.[6]

Проблемой природных аномальных явлений ни кем еще до меня специально не изучалась. Тит Ливий не исследует эту проблему, а всего лишь описывает природные аномальные явления их в своем труде.

аномальный природный тит ливий

Глава 1. Аномальные явления природного характера

Кн.1 .31. (1) После победы над сабинянами, когда и царь Тулл, и все римское государство были в великой славе и великой силе, царю и отцам донесли, что на Альбанской горе шел каменный дождь. (2) Так как этому почти невозможно было поверить, послали людей взглянуть на небывалое знамение, и на их глазах, совсем как гонимый ветрами на землю град, без счета сыпались с неба камни. (3) Посланные будто бы услышали даже громовой голос с самой вершины горы – из рощи, повелевавший, чтобы альбанцы, по отеческому обычаю, совершали жертвоприношения, о которых они забыли (как будто боги были брошены вместе с отечеством), и либо усвоили римские обряды, либо – как это часто бывает, – разгневавшись на судьбу, вовсе бросили почитать богов.

Кн.1 .45.( 4) Рассказывают, что в земле сабинян в хозяйстве какого-то отца семейства родилась телка удивительной величины и вида; ее рога, висевшие много веков в преддверии храма Дианы, оставались памятником этого дива. (5) Такое событие сочли – как оно и было в действительности – чудесным предзнаменованием, и прорицатели возвестили, что за тем городом, чей гражданин принесет эту телку в жертву Диане, и будет превосходство.

Кн.2. 62. (1) В тот же год консул Валерий с войском выступил против эквов и, поскольку не мог выманить врагов на бой, приступил к осаде их лагеря. Помешала ему страшная буря, градом и громом навалившаяся с неба. (2) Это было тем удивительнее, что при сигнале к отступлению возвратилась спокойная ясная погода, так что богобоязненность не допустила второй раз подступиться к лагерю, как будто охраняемому какой-то божественной силой. Вся ярость войны обратилась на разорение полей.

Кн.3. 5. (14) По возвращении войска в Риме возобновилось судопроизводство. На небе было видение – множество пылающих огней; и другие пугающие явления можно было либо наблюдать воочию, либо рисовать со страху в собственном воображении.

Кн3. 6. (2) Время было тяжелое: как раз в тот год на Город и окрестности напал мор, поразивший равно и людей, и скот; мор усиливался оттого, что из страха перед опустошительными набегами поселяне и их стада были размещены в городе. (3) При таком скоплении всякого рода живых существ горожане испытывали мучения из-за непривычной вони, поселяне – из-за того, что ютились в тесных помещениях, где духота не давала заснуть, а уход за больными и просто общение с ними распространяли заразу. (4) И вдруг в Город, едва сносивший эту гибельную напасть, явились послы от герников, сообщавшие о том, что вольски и эквы расположились в их землях лагерем, откуда все войско совершало опустошительные набеги на владения герников. (5) И не только сама малочисленность сената показала послам от союзников, что силы римского государства подорваны мором, но также и переданный им удручающий ответ, что пусть, мол, герники с латинами защищаются самостоятельно: из-за внезапного гнева богов болезнь опустошает Рим, но, если беда хоть немного отступит, римляне, как и в прошлом году и как всегда, окажут союзникам помощь. (8) Римский консул Эбуций умер, а в его сотоварище Сервилии жизнь еле теплилась, не оставляя надежд на выздоровление. Болезнь поразила большинство знатных людей, большую часть сенаторов и почти всех, кто по возрасту подлежал призыву на военную службу, так что не только для походов, столь необходимых при нынешних обстоятельствах, но даже для караульной службы сил не хватало. (9) Стражу несли сами сенаторы, насколько позволяли им возраст и здоровье, а обходом сторожевых постов занимались плебейские эдилы: к ним теперь перешли и верховная власть, и консульское величие.

Кн.3. 10. (6) В тот год [461 г.] в небе стояло зарево, а земля сотрясалась страшными толчками. Говорящая корова, в которую в прошлом году никто не верил, теперь не вызывала сомнений. Среди прочих знамений упоминают о падавших с неба кусках мяса и об огромной стае птиц, которые на лету склевывали этот дождь, а то, что упало и рассыпалось по земле, не протухло и по прошествии нескольких дней.

Кн.3. 32. (1) Этот год прошел без войн, а следующий [453 г.], когда консулами стали Публий Куриаций и Секст Квинктилий, прошел бы еще спокойнее, ибо трибуны, ожидая возвращения из Афин отправленного за чужеземными законами посольства, голоса не поднимали, (2) если бы вдруг не обрушились сразу два несчастья – голод и мор, беда для человека, пагуба для скота. В запустении лежали поля, все новые смерти опустошали Город, многие славные семейства предавались скорби. (3) Умерли фламин Квирина Сервий Корнелий, авгур Гай Гораций Пульвилл (на его место авгуры с тем большей охотою избрали Гая Ветурия, что тот был осужден плебеями). (4) Умерли консул Квинктилий и четыре народных трибуна. Оскверненный столькими смертями, этот год, однако, обошелся без войны.

Кн.4. 21. (5) Больше всего тревожили набиравшая силу чума и устрашающие знамения, особенно вести о том, что от непрерывных землетрясений рушатся сельские строения.

Кн.4. 21. (6) В следующем году [435 г.], при консулах Гае Юлии (во второй раз) и Луции Вергинии, чума была еще страшней и так опустошила Город и окрестности, что не только римляне не совершили ни одной вылазки за добычей и ни плебеи, ни патриции не вспоминали о выступлении в поход.

25. (1) Неотступно противодействуя созыву собрания для избрания консулов, народные трибуны все же сумели, когда дело едва не дошло до междуцарствия, добиться того, что избраны были военные трибуны с консульской властью. (2) Но желанной награды за победу – избрания человека из плебейского сословия – они не получили: избрали патрициев – Марка Фабия Вибулана, Марка Фолия, Луция Сергия Фидената. Чума в тот год [433 г.] отвлекла от других забот. (4) Великий урон нанесен был и селеньям, и Городу, где погибали без разбору – и скотина, и люди. Из страха перед голодом – чума охватила и селения – в Этрурию, и в помптинские села, и в Кумы, и, наконец, на Сицилию послано было за хлебом. Ни о каком избрании консулов даже не вспоминали, а (5) военными трибунами с консульской властью были избраны только патриции – Луций Пинарий Мамерк, Луций Фурий Медуллин и Спурий Постумий Альб.

Кн.4. 30. (7) В тот год случилась сильная засуха, воды недостало не только с неба, но и земля, оскудевшая природною влагой, едва питала большие реки. (8) Отсутствие воды в других местах привело к падежу домашних животных, подыхавших от жажды возле пересохших родников и ручьев; часть скота пала от чесотки, и зараза распространилась на людей. Поначалу она бушевала в селах и среди рабов, а затем перекинулась в город.

Кн.4. 52. (1) По прошествии этого, спокойного благодаря сдержанности трибунов, года – в консульство Квинта Фабия Амбуста и Гая Фурия Пацила [412 г.] – народным трибуном стал Луций Ицилий. (2) Словно оправдывая свое родовое имя, Ицилий тотчас по вступлении в должность начал сеять смуту, ратуя за принятие закона о разделе земли. (3) Но тут разразилась чума; она, правда, больше нагнала страху, чем унесла жертв, но принудила людей, забросив споры о государственных делах, печься о здравии и пропитании близких: по общему мнению, мор был не так пагубен, как угрожавшая Городу смута. (4) Консулами стали Марк Папирий Атратин и Гай Навтий Рутил [411 г.], когда в Рим, отделавшийся от болезни, которая поразила очень многих, но немногих унесла в могилу, на смену чумному году, как всегда оставившему невозделанными поля, пришел голодный.

Кн.5. 14. (1) Вот что произошло в течение этого года. Уже приближались выборы военных трибунов, и за их исход патриции беспокоились куда больше, чем за исход войны. Их страшило, что высшую власть придется делить с плебеями; мало этого – простой народ мог и совсем завладеть ею. (2) И вот к соискательству должностей начинают заранее готовиться славнейшие мужи, обойти которых, по расчетам патрициев, побоялись бы из почтения. При этом и остальные патриции, как если бы все они домогались должностей, усердно взывали не только к людям, но и к богам, объявляя кощунственными результаты выборов последних двух лет. (3) Страшная зима прошлого года, твердили они, как видно, была божественным предзнаменованием, а недавно были явлены уже не только знамения, но и их исход (4) в виде обрушившегося на поля и на Город мора; тогда уже не приходилось сомневаться, что боги гневаются, и обратились к книгам судеб, и они велели для обуздания мора умилостивить богов.

Кн.5. 15. (1) Между тем было объявлено о многих знамениях, из коих большинству не поверили и ими пренебрегли, ибо, во-первых, каждое из них было явлено всего одному свидетелю и, во-вторых, из-за враждебности этрусков не нашлось гаруспиков, которые знали бы, как отвести беду. (2) Только одно из них привлекло внимание: вода в озере из священной Альбанской рощи, в отсутствие дождей или по другой причине, которая развеяла бы чудо, вдруг поднялась на небывалую высоту.

Кн.5. 31. (5) В том же году началась новая война – с вольсинийцами. Отправить туда войско не было возможности, ибо вследствие чрезвычайной засухи и жары в римской земле разразился голод и мор. Оттого вольсинийцы исполнились самоуверенности и безнаказанно совершили набег на римские поля, присоединив к себе еще и саппинатов. (6) Тогда обоим народам была объявлена война.

Кн.6. 33.(7) В следующее консульство [365 г.] при Луции Генуции и Квинте Сервилии, когда ни раздоров, ни войн не было, то, словно чтобы не дать людям забыть о страхе и опасностях, открылось моровое поветрие.

(8) Как передают, умерли цензор, курульный эдил, три народных трибуна; тем более многочисленны были жертвы среди остальных жителей. Но более всего памятен этот мор кончиною Марка Фурия – не безвременной и все же печальной. (9) Поистине то был муж великий во всякой доле: до изгнания первый на войне и в мире, а в изгнании – еще славней от тоски сограждан, из плена воззвавших к изгнаннику о помощи, и от собственного счастья: восстановленный в отечестве, он сам стал восстановителем отечества; (10) окруженный славой столь великого подвига и во всем достойный ее, прожил он после этого еще двадцать пять лет, заслужив прозвание второго после Ромула основателя Рима.

2. (1) И в этот, и в следующий [364 г.] год, когда консулами стали Гай Сульпиций Петик и Гай Лициний Столон, мор не прекращался. (2) Ничего достопамятного за это время не произошло, если не считать лектистерния, устроенного для умиротворения богов в третий раз со времени основания Города.

Аномальные явления неизвестного характера

Кн.1. 16. (1) По свершении бессмертных этих трудов, когда Ромул, созвав сходку на поле у Козьего болота, производил смотр войску, внезапно с громом и грохотом поднялась буря, которая окутала царя густым облаком, скрыв его от глаз сходки, и с той поры не было Ромула на земле. (2) Когда же непроглядная мгла вновь сменилась мирным сиянием дня и общий ужас наконец улегся, все римляне увидели царское кресло пустым; хотя они и поверили отцам, ближайшим очевидцам, что царь был унесен вихрем, все же, будто пораженные страхом сиротства, хранили скорбное молчание. (3) Потом сперва немногие, а за ними все разом возглашают хвалу Ромулу, богу, богом рожденному, царю и отцу города Рима, молят его о мире, о том, чтобы, благой и милостивый, всегда хранил он свое потомство.

Кн1. 39. (1) В это время в царском доме случилось чудо, дивное и по виду, и по последствиям. На глазах у многих, гласит предание, пылала голова спящего мальчика по имени Сервий Туллий. (2) Многоголосый крик, вызванный столь изумительным зрелищем, привлек и царя с царицей, а когда кто-то из домашних принес воды, чтобы залить огонь, царица остановила его. Прекратила она и шум, запретив тревожить мальчика, покуда тот сам не проснется. (3) Вскоре вместе со сном исчезло и пламя. Тогда, отведя мужа в сторону, Танаквиль говорит: «Видишь этого мальчика, которому мы даем столь низкое воспитание? Можно догадаться, что когда-нибудь, в неверных обстоятельствах, он будет нашим светочем, оплотом униженного царского дома. Давай же того, кто послужит к великой славе и государства, и нашей, вскормим со всею заботливостью, на какую способны».

Кн.1.56. (1) Стремясь завершить строительство храма, для чего были призваны мастера со всей Этрурии, царь пользовался не только государственной казной, но и трудом рабочих из простого люда. Хотя этот труд, и сам по себе нелегкий, добавлялся к военной службе, все же простолюдины меньше тяготились тем, что своими руками сооружали храмы богов. (4) Среди этих занятий явилось страшное знаменье: из деревянной колонны выползла змея. В испуге забегали люди по царскому дому, а самого царя зловещая примета не то чтобы поразила ужасом, но скорее вселила в него беспокойство.

Кн.2. 7. (1) Хотя битва закончилась так, Тарквиния и этрусков вдруг охватил ужас, столь сильный, что, оставив затею как тщетную, оба войска, тарквинийцев и вейян, ночью разошлись по домам. (2) О битве этой рассказывают и чудеса: будто в ночной тишине из Арсийского леса раздался громовой голос, который сочли за голос Сильвана; он произнес: «У этрусков одним павшим больше: (3) победа у римлян!» Как бы то ни было римляне оттуда ушли победителями, этруски – побежденными, ибо, когда рассвело и ни одного врага не было видно вокруг, консул Публий Валерий собрал с павших доспехи и с триумфом вернулся в Рим.

Кн.5. 32. (6) Тогда же некий Марк Цедиций, родом из плебеев, объявил трибунам, будто он слышал в ночной тиши голос, громче человеческого, и будто этот голос велел ему сообщить должностным лицам, что грядут галлы. Случилось это якобы на Новой улице, там теперь часовня, повыше храма Весты. (7). Но знамением пренебрегли, во-первых, как нередко бывает, из-за низкого происхождения рассказчика, а во-вторых, из-за того, что племя это представлялось далеким и потому неведомым. . Однако над Римом тяготел рок: не только предупреждением богов пренебрегли, но даже Марка Фурия, единственного смертного, который мог отвратить беду, удалили из города. (8) Народный трибун Луций Апулей вызвал его в суд из-за вейской добычи, и как раз в это время он потерял юного сына.

Кн.6. 33. (4) Гнев и ярость латинов, которые не могли ни донять римлян войной, ни удержать вольсков под оружием, нашли выход в том, что они выжгли огнем город Сатрик, свое первое прибежище после несчастной для них битвы; они бросали факелы и в жилые, и в священные строения, пока ни одного здания не осталось в городе, кроме храма Матери Матуты. (5) И даже здесь, говорят, удержало их не собственное благочестие, не богобоязненность, но раздавшийся из храма устрашающий голос, грозивший ужасными бедами, коль приблизят богопротивный огонь к святилищу.

Эта глава показывает, что в древнем Риме было много аномальных явлений, люди боялись их, но и пытались как то предотвратить.

Глава 2. Обряды, церемонии и действия римлян направленные на предотвращение аномальных явлений

Кн.1. 31.(4) Римляне из-за этого знамения тоже устроили девятидневное общественное священнослуженье – то ли, как передают иные, вняв небесному гласу с Альбанской горы, то ли по совету гаруспиков; во всяком случае, и до сих пор всякий раз, как донесут о таком знамении, устанавливаются девять праздничных дней. Это были действия римлян, во время выпадения каменного дождя.

Кн.1. 45.(5) Это предсказанье дошло до слуха жреца храма Дианы, (6) а сабинянин в первый же день, какой он счел подходящим для жертвоприношения, привел телку к храму Дианы и поставил перед алтарем. Тут жрец-римлянин, опознав по размерам это жертвенное животное, о котором было столько разговоров, и держа в памяти слова предсказателей, обращается к сабинянину с такими словами: «Что же ты, чужеземец, нечистым собираешься принести жертву Диане? Неужели ты сперва не омоешься в проточной воде? На дне долины протекает Тибр». (7) Чужеземец, смущенный сомнением, желая исполнить все, как положено, чтобы исход дела отвечал предзнаменованию, тут же спустился к Тибру. Тем временем римлянин принес телку в жертву Диане. Этим он весьма угодил и царю, и согражданам.

Кн.3. 5. (14) Чтобы прогнать страхи, было назначено трехдневное празднество, когда толпы мужчин и женщин наполняли храмы, моля богов о мире. Эта церемония была проведена для того чтобы избавится от пылающих огней в небе.

Кн.3. 7. (1) В этом всеобщем запустении обезглавленному и обессиленному Городу пришли на помощь боги и покровительница Рима – Фортуна, внушившая эквам и вольскам мысль заняться не войной, а разбоем. (2) Они сочли безнадежным делом не то что взять, но даже приблизиться к стенам Рима, и, еще издалека завидев крыши Города на холмах, отказались от этого намерения, (3) а по всему лагерю прокатился ропот, что-де не стоит попусту тратить время в этой опустошенной и брошенной стране, среди падали и трупов, тогда как можно двинуться в безопасные места, например в богатые добычей окрестности Тускула; и вот, внезапно снявшись с места, они прошли стороной, пересекли лабиканские земли и взошли на Тускуланские холмы. Римляне посчитали что их молитвы послужили отходу вражеских войск.

Кн.3. 10.(7) Через дуумвиров по священным делам обратились к Сивиллиным книгам: предсказано было, что угроза исходит от собравшихся вместе чужеземцев, которые могут напасть на Город и погубить его; было дано также предостережение не затевать смут. Эти предсказания появились после того, как с неба начали падать куски мяса.

Кн.4. 21. (5) И тогда, ведомые дуумвирами, совершили всенародное молебствие. Это молебствие было совершено чтобы унять землятресение и мор.

Кн.4. 25.(2)Аполлону обещали посвятить храм. (3) Из-за чумы дуумвиры корпели над толкованием Сивиллиных книг, дабы унять гнев богов и отвести его от людей. Такие действия были совершены чтобы унять мор.

Кн.4. 30. (9) Не только тела подвержены были заразе, но и души были охвачены разнообразными и по большей части чужеземными суевериями. Стараньями тех, кто наживался на людском легковерии, в домах устанавливался новый порядок жертвоприношений, (10) до тех пор пока знатнейшие граждане не осознали, сколь позорно для всего общества, что на каждом углу и в каждом святилище милость богов вымаливают принесением жертв по непривычному и чуждому обычаю: (11) эдилам было поручено проследить за тем, чтоб никакими иными способами, кроме принятых в отечестве, и никаким иным богам, кроме римских, не поклонялись. Это были действия совершаемые для унятия засухи.

Кн.4. 52. (5) Голод делался уже страшней чумы, когда ко всем народам, населяющие берега Тибра и Этрусскогоморя, были отправлены послы, чтобы закупками пополнить запасы зерна. Из за чумы пришлось покупать зерно.

Кн.5. 14. (4)Богам возмутительно, что на освященном ими народном собрании почести достаются кому попало и нарушаются естественные различия между людьми. (5) И вот, пораженные не только достоинством претендентов, но и доводами благочестия, римляне избрали военными трибунами с консульской властью одних лишь патрициев, правда самых заслуженных: Луция Валерия Потита в пятый раз, Марка Валерия Максима, Марка Фурия Камилла во второй раз, Луция Фурия Медуллина в третий, Квинта Сервилия Фидената во второй, Квинта Сульпиция Камерина во второй [398 г.]. (6) При этих трибунах под Вейями не произошло почти ничего достойного упоминания, все силы тратились на грабежи. Так пытались объяснить римляне мор.

Кн.5. 15.(3) Были отправлены послы к дельфийскому оракулу, дабы вопросить, что пророчат боги этим знамением. (4) Но толкователь судеб объявился не столь далеко – то был некий старик вейянин. Римские часовые и этрусские караульные осыпали его насмешками, а он, распевая подобно кудеснику, возвестил, что римлянам не овладеть Вейями, покуда не уйдет вся вода из озера Альбанского. (5) Сначала на это не обратили внимания, как на нелепую выходку, но вскоре начали обсуждать повсюду, и однажды какой-то римский часовой окликнул одного из горожан, проходившего неподалеку, и спросил, кто был этот старик, что столь околичио вещал об Альбанском озере (из-за продолжительности войны осаждающие стали вступать в разговоры с осажденными). (6) Услышав от вейянина, что то был гаруспик, богобоязненный воин попросил позвать прорицателя, ссылаясь на то, что хочет, если тому будет угодно, посоветоваться об искуплении за какое-то ему одному явленное знамение. (7) И вот, когда оба без оружия и без страха отошли от своих укреплений на довольно большое расстояние, римский юноша, превосходивший силой немощного старца, схватил его на глазах у всех и при смятении этрусков потащил к своим. (8) Он был доставлен к полководцу, а потом отослан в Рим, к сенату. Когда у него принялись допытываться, что он говорил насчет Альбанского озера, старик ответил: (9) уж верно, разгневались боги на вейян в тот день, когда внушили прорицателю разгласить роковую тайну погибели отечества. (10) Итак, он не в силах отречься от того, что напророчил по божественному наитию, – ведь умолчать о том, что богам угодно открыть, пожалуй, столь же нечестиво, как разболтать сокровенное. (11) Вот что заповедано в пророческих книгах, вот что говорит этрусская ученость: если разольются воды альбанские, даруется римлянину над Вейями победа. Пусть он, обряды сотворив, спустит воду; пока же этого не произойдет, не оставят боги стен вейских. Дальше объяснялось, в чем состоит ритуал опускания вод. (12) Но сенаторы сочли старика болтуном, не заслуживающим доверия в столь важном деле, и решили дождаться послов с ответом пифийского оракула.

16. (1) Прежде чем послы вернулись из Дельф и стало известно, каковы должны быть искупления на альбанское чудо, в должность вступили новые военные трибуны с консульской властью: Луций Юлий Юл, Луций Фурий Медуллин в четвертый раз, Луций Сергий Фиденат, Авл Постумий Регилльский, Публий Корнелий Малугинский, Авл Манлий [397 г.].

16. (8) Исход остальных войн, в первую очередь с Вейями, оставался по-прежнему неясен. (8) Римляне уже изверились в человеческих усилиях и уповали лишь на судьбу и богов, когда вернулись послы из Дельф. Привезенный ими ответ оракула полностью совпадал с пророчеством пленного предсказателя: (9) «Римлянин! Остерегись воду альбанскую в озере держать, остерегись и в море ее спускать. Да растечется она по полям, да оросит их, да исчерпается, по рекам разлившись. (10) Тогда и воюй стены вражьи, да помни: прорицание своей победы ты получил из того самого города, который столько лет осаждаешь, ныне этот оракул лишь подтвердился. (11) По свершении рати пусть победитель принесет в мой храм богатые дары и восстановит обычайные отеческие священнодейства, что ныне небрежны».

17. (1) С этого момента пленный прорицатель удостоился большого уважения, а военные трибуны Корнелий и Постумий стали вместе с ним совершать искупительные жертвы по случаю альбанского знамения, чтобы надлежащим образом умилостивить богов. (2) Только тогда обнаружилось, где именно допущено нерадение о священных обрядах и нарушен порядок торжества, на что указывали боги. Как оказалось, дело было лишь в том, что должностные лица избраны были огрешно и о Латинских торжествах и жертвоприношении на Альбанской горе возвещено было не надлежащим образом. (3) Искупить все это можно было лишь отставкой военных трибунов, проведением ауспиций, назначением интеррекса.

Кн.6.2 (3) Но поскольку ни человеческое разумение, ни божественное вспоможение не смягчали беспощадного мора, то суеверие возобладало в душах и тогда-то, как говорят, в поисках способов умилостивить гнев небес были учреждены сценические игры– дело для воинского народа небывалое, ибо до тех пор единственным зрелищем были бега в цирке.

(4) Впрочем, как почти всегда бывает вначале, предприятие это было скромное, да к тому же иноземного происхождения. Игрецы, приглашенные из Этрурии, безо всяких песен и без действий, воспроизводящих их содержание, плясали под звуки флейты и на этрусский лад выделывали довольно красивые коленца. (5) Вскоре молодые люди стали подражать им, перебрасываясь при этом шутками в виде нескладных виршей и согласовывая свои телодвижения с пением.

3. (1) Однако игры эти, впервые учрежденные тогда богобоязни ради, не избавили души людей от суеверного страха, а тела – от недуга. (2) Мало того: когда Тибр, выйдя из берегов, затопил цирк и прервал игры в самом их разгаре, это как будто ясно показывало, что боги окончательно отвернулись от людей и гнушаются их умилостивлениями – а такое всем, конечно, внушило неодолимый ужас. (3) И вот в консульство Гнея Генуция и (вторично) Луция Эмилия Мамерка, когда не столько тела терзала болезнь, сколько умы – изыскивание средств к искуплению, со слов стариков, говорят, стали припоминать, будто некогда такой мор прекратился от того, что диктатор вбил гвоздь. (4) Движимый этою богобоязнью, сенат распорядился назначить диктатора для вбития гвоздя. Назначен был Луций Манлий Империоз, а начальником конницы он объявил Луция Пинария.

(5) Есть древний закон, начертанный старинными буквами и в старинных выражениях, он гласит: в сентябрьские иды верховный предводитель да вбивает гвоздь. Закон этот был некогда прибит с правой стороны храма Юпитера Всеблагого Величайшего, обращенной к святилищу Минервы. (6) Считается, что в те времена, когда письменность была еще редкостью, таким гвоздем обозначали число лет; (7) а посвящен в святилище Минервы закон был потому, что число – Минервино изобретение. (Цинций, прилежный исследователь подобных памятников, утверждает, что и в Вольсиниях можно видеть обозначающие число лет гвозди, вбитые в храме этрусской богини Норции.) (8) По этому самому закону Марк Гораций, консул, освятил храм Юпитера Всеблагого Величайшего на следующий год после изгнания царей; а впоследствии торжественное вбитие гвоздя перешло от консулов к диктаторам, чья власть выше. И хотя со временем обычай забылся, дело сочли достаточно важным, чтобы для исполнения его был назначен диктатор.

Эти действия и обряд были совершены римлянами для избавления от мора.

Кн.2. 56. (5) Для истолкованья общественных знамений призывались только этрусские прорицатели, но это предвестье как будто бы относилось лишь к царскому дому, и встревоженный Тарквиний решился послать в Дельфы к самому прославленному на свете оракулу. (6) Не смея доверить таблички с ответами никому другому, царь отправил в Грецию, через незнакомые в те времена земли и того менее знакомые моря, двоих своих сыновей. То был Тит и Аррунт. (7) В спутники им был дан Луций Юний Брут, сын царской сестры Тарквинии. Эти действия были совершены после того как из колонны выползла змея.

Заключение

В своей работе я попытался найти и исследовать природные аномальные явления в древнем Риме, их виды и характеристику аномальных явлений. Так же я рассмотрел обряды и церемонии, которые римляне совершали чтобы избавится от аномальных явлений, то есть, как они считали задобрить богов, ведь все ритуалы и церемонии были посвящены именно им. Эта тема лично для меня очень интересна и как я считаю, она актуальна и в наше время, ведь природные аномальные явления часто стали происходить в наши дни. Я думаю, что я неплохо справился со своей работой, так как я все рассмотрел и разобрал. Выполнил все задачи, поставленные передо мною.

Список используемой литературы

1. Источники: Тит Ливий. История Рима от основания города. Том I. Изд-во «Наука» М., 1989.

2. Историография: Машкин Н.А. История Древнего Рима.: М., 1947.

Кнабе Г.С. Рим Тита Ливия — образ, миф и история // Тит Ливий. История Рима от основания Города т. 3, М., 1994.

[1] Машкин Н. А. История Древнего Рима.: М., 1947.

[2] Кнабе Г.С. Рим Тита Ливия — образ, миф и история // Тит Ливий. История Рима от основания Города. т. 3, М., 1994.

[3] Кнабе Г.С. Рим Тита Ливия — образ, миф и история // Тит Ливий. История Рима от основания Города. т. 3, М., 1994.

[4] Кнабе Г.С. Рим Тита Ливия — образ, миф и история // Тит Ливий. История Рима от основания Города. т. 3, М., 1994.

[5] Кнабе Г.С. Рим Тита Ливия — образ, миф и история // Тит Ливий. История Рима от основания Города. т. 3, М., 1994.

[6] Кнабе Г.С. Рим Тита Ливия — образ, миф и история // Тит Ливий. История Рима от основания Города. т. 3, М., 1994.