Дезертирство в российской императорской армии в годы Первой мировой войны в отечественной историографии

министерство образования и науки российской федерации

федеральное государственное бюджетное

образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«мурманский государственный гуманитарный университет»

(ФГБОУ ВПО МГГУ)

факультет истории и социальных наук

кафедра истории

ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

на тему:

ДЕЗЕРТИРСТВО В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ

АРМИИ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

Выполнил студент

Лапин Павел Сергеевич

(специальность «история»,

очное отделение)

Научный руководитель:

канд. ист. наук, доцент

Семенов Д. Г.

Мурманск

2013

СОДЕРЖАНИЕ

Введение 3

Глава 1. Проблема определения дезертирства:

классификация и типология 9

§1. Феномен дезертирства в освещении современников -

§2. Дезертирство глазами советских историков:

«классовая борьба» в действии 16

§3. Классификация дезертирства в российской императорской

армии в современной историографии 19

Глава 2. Истоки и причины дезертирства в российской

императорской армии в представлении современников

и российской историографии 25

§1. Причины дезертирства в представлении современников -

§2. Причины дезертирства в русской армии в освещении

советской историографии 32

§3. Проблема дезертирства в освещении современной

российской историографии 35

Глава 3. Количественные оценки дезертирства в российской

императорской армии 43

§1. Дезертирство в Первой мировой в подсчетах современников -

§2. Советские историки о количестве дезертиров 45

§3. Количественные оценки на современном этапе 47

Заключение 51

Источники и литература 55

ВВЕДЕНИЕ

В свете возросшего в последние десятилетия интереса к истории Первой мировой войны, ей посвящается все больше новых научных трудов. Раскрываются новые страницы ее истории, заявляются новые проблемы. При этом старые подчас не получают сколь бы то ни было определенных трактовок, а наоборот обрастают все более острой полемикой. В числе таких спорных страниц проблема дезертирства в российской императорской армии в 1914-1917 годах. Данная проблема была формально заявлена в науке сравнительно недавно и еще только начинает свой путь. Она, несмотря на бурный рост числа вводящихся в оборот источников и применяемых методов исследования, остается чрезвычайно размытой и политизированной. В данном наборе проблем, которыми наполнена тема настоящей работы, и заключается ее актуальность.

Дезертирство – явление в достаточной мере нехарактерное для русской армии и в предшествующие Первой мировой эпохи распространенное в ней мало. Тем не менее, в годы войны оно вдруг обрело невиданную ранее силу, став одной из самых злостных проблем для царского правительства в годы мировой войны. Неудивительно, что весьма широко оно нашло отражение уже в сочинениях и мемуарах участников войны и ее современников. Именно этот пласт источников и исследовательских работ заложил основу будущей историографии проблемы дезертирства, что во многом определило ее сегодняшнюю степень изученности.

В дальнейшем, с началом острой идеологической борьбы в российском обществе, тема дезертирства развивалась довольно слабо, пока под давлением идеологических штампов в советский период вовсе не отошла на периферию исторической науки. Очевидно, ввиду снижения в 1930-1960-е гг. интереса историков-марксистов к «империалистической» войне и всему, что с ней связано, проблеме дезертирства придавалось столь мало значения.

Однако в последние двадцать лет, с начала 1990-х годов, ввиду роста интереса к событиям Первой мировой, тема дезертирства вновь появилась в исследованиях, получив большее освещение, чем когда-либо ранее. Оставаясь все же частично включенной в политизацию событий начала XX века, тема все же достаточно трезво рассматривается в современных исследованиях и постепенно избавляется от всевозможных политических штампов прежних времен.

Предметом нашей темы является отечественная историография Первой мировой войны; объектом – дезертирство в российской императорской армии в 1914-1917 гг. Такой временной диапазон темы может показаться слишком узким. Объясняется это, на наш взгляд, можно тем, что высокий градус идеологической полемики вокруг событий 1917 года даже в настоящее время существенно влияет на наполнение данной проблемы. Между тем, нас интересует именно императорская армия, тогда как февраль 1917 г. можно считать моментом ее краха и началом создания новой российской армии, основанной на иных принципах. Таким образом, выбранные нами хронологические рамки проблемы обусловлены нашим интересом, главным образом, к проблемам именно императорской армии в Первой мировой, а таковой она оставалась только до февраля 1917 года.

В связи с этим, цель настоящего исследования – выявить специфику изучения данной темы в отечественной исторической науке и проблемы, связанные с ее изучением сейчас. Для достижения поставленной цели от нас требуется поочередное решение выдвигаемых задач:

- выявить основные проблемные аспекты данной темы, затрагиваемые при ее изучении в отечественной исторической науке на трех этапах ее развития: дореволюционном, советском и современном.

- проследить историографию по выделенным нами аспектам.

- выделить наиболее важный проблемный аспект по данной теме и его возможное влияние на рассмотрение остальных аспектов.

- определить причины расхождения в оценке по проблемным аспектам данной темы.

- раскрыть основные закономерности в методах и способах решения выявленных аспектов на разных этапах изучения данной темы.

- определить место и роль изучения данной темы в контексте изучения истории Первой мировой войны.

Как видно из задач, порядок настоящей работы мы планируем выстраивать вокруг какого-то одного аспекта темы, являющегося, на наш взгляд, определяющим в процессе ее изучения. Именно благодаря выдвижению такого «ядра» исследования на первый план, как мы полагаем, наше внимание будет сосредоточенно на максимально эффективных участках исследования в рамках тех аспектов, которые будут заявлены в настоящей работе. Таких аспектов мы выделим три: определение и типология феномена дезертирства, причины и истоки дезертирства и количественные оценки в исследованиях дезертирства. Определяющее значение в рамках настоящей работы мы придаем первому аспекту, т. к. он связан с наиболее проблемным, согласно нашему наблюдению, вопросом в данной теме: терминологией.

Затрагивая вопросы терминологии в рамках настоящей темы, следует обратить внимание на выдвигаемое нами понятие «феномен дезертирства». Строго говоря, дезертирство как явление не ново для истории и тем более не уникально для рассматриваемого нами периода времени: оно преследует человечество с самого появления в его жизни войны. Относительно же российских вооруженных сил – и здесь это явление известно задолго до Первой мировой. Отсюда вытекает вопрос: чем же так «феноменально» именно дезертирство в российской армии и именно в годы Первой мировой войны? В чем его принципиальное отличие от дезертирства в любой предшествующей войне с ее участием? Как отмечают современники и как признают более поздние исследователи этого периода отечественной истории – кардинальное отличие есть. Ведь именно в «царской войне» это явление впервые обрело столь массовый характер, став настоящим шоком для командования и современников тех событий. Российская империя (как и многие другие европейские страны) впервые оказалась втянута в столь затяжную, кровопролитную, «тотальную» войну, в процессе которой вполне привычные и нормальные для прежних войн внутренние недуги в ее армии вдруг столь разительно изменились и разрослись.

Поэтому, отвечая на вопрос, является ли дезертирство в российской армии именно в этот нелегкий период историческим феноменом, мы вынуждены признать – да, является. Насколько изменилось под влиянием военных событий того времени данное явление? – практически до неузнаваемости. В связи с этим мы ставим на первое место среди проблемных аспектов дезертирства попытку выявить в контексте отечественной историографии то, как понимали и что подразумевали под дезертирством на разных этапах изучения данного исторического феномена: без понимания этого, мы полагаем, рассмотрение и причинно-следственных, и количественных аспектов темы попросту лишено смысла.

Источники по данной теме представлены тремя группами работ.

Первая группа источников представляет собой военно-исторические работы выдающихся российских военачальников времен войны, их воспоминания, записи, мемуары, а также воспоминания современников Первой мировой. Учитывая ту особую роль, которую эти источники сыграли в закладывании самих основ историографии по теме, мы считаем необходимым их полноценное рассмотрение в рамках настоящей работы. Кроме того, некоторые из рассматриваемых нами проблем также восходят к этому периоду изучения дезертирства. Эта группа источников представляется такими трудами, как «очерки русской смуты» А.И. Деникина,^[1] «Россия в Первой мировой» Н. Н. Головина,^[2] и т. д.^[3] Также в нее включены воспоминания видных деятелей, участников и современников войны.^[4]

Советский период историографии дезертирства представляет собой поначалу весьма богатое на публикацию источников и записей современников время, но с 30-х годов XX столетия интерес к войне, получившей уничижительную оценку со стороны марксизма-ленинизма, неуклонно падает. Тем не менее, несколько обобщающих работ, хотя бы косвенно дававших комментарии о дезертирстве в «прогнивавшей» с самого начала войны царской армии, вышло в 30-е – 40-е годы.^[5]

С 1960-х годов события Первой мировой получили освещение в ряде работ по военной истории, но в основном с «внешней», политической и технической стороны – занимались проблемами дипломатии, вооружения, снабжения, военно-промышленного производства и т. п., оставив, между тем, без внимания «внутренние», социальные аспекты армии и общества в годы войны.^[6]

В современный период историографии темы, начиная с 1990-х годов, ситуация с исследованиями дезертирства резко меняется. Среди многочисленных работ по истории Первой мировой, так или иначе апеллирующих к социальным волнениям и проблемам в русской армии, в первую очередь следует отметить первые специальные работы на тему дезертирства. Это труды А. Б. Асташова^[7] и М. В. Оськина.^[8] Также появляются многочисленные работы, освещающие психологические и духовные аспекты в жизни людей в Первую мировую,^[9] публикуются ранее недоступные и совершенно новые источники^[10] и составляются историографические обзоры.^[11]

Что касается методов в настоящей работе - в ходе работы нами будет сделан акцент на применении общенаучного метода системного анализа для рассмотрения явления во взаимосвязи и развитии его основных элементов, а также типологический и проблемно-хронологический методы, в связи с поставленными перед нами задачами исследования.

Структура работы также всецело вытекает из поставленных задач и полностью работает на достижение цели исследования. Согласно этому, работа будет разбита на 3 главы, каждая из которых будет посвящена своему проблемному аспекту настоящей темы соответственно.

Первая глава имеет своей задачей выявление основных проблемных моментов, связанных с пониманием феномена дезертирства в Первой мировой на разных этапах изучения данной темы.

Во второй главе мы проследим связываемые с дезертирством причинно-следственные связи: что считалось причинами проблемы, а что ее прямыми последствиями в разложении российской армии в ходе Первой мировой войны.

В третьей главе нами будут рассмотрены выдвигаемые на разных этапах изучения количественные оценки дезертирства, а так же проведена попытка выявить причины тех или иных трактовок и расхождений в этом вопросе.

ГЛАВА I. ПРОБЛЕМА ОПРЕДЕЛЕНИЯ ДЕЗЕРТИРСТВА:

КЛАССИФИКАЦИЯ И ТИПОЛОГИЯ

§1. Феномен дезертирства глазами современников

Прежде чем освещать в нашей работе такие несомненно важные проблемы, как общая численность дезертиров или причинно-следственные связи, в настоящей главе мы сделаем акцент на наиболее важном, на наш взгляд, моменте. Здесь нам потребуется наиболее точно определить, кого именно считали дезертиром современники, оставившие исторической науке первые попытки осмысления военных событий; какими видели царских дезертиров исследователи в советский период изучения Первой мировой; и, наконец, какие явления в российской армии времен Первой мировой собирают под термином «дезертирство» в науке сейчас. Только на основе четкого понимания, кто в тот или иной период изучения дезертирства подразумевается под этим словом, можно наиболее разносторонне рассматривать остальные аспекты нашей проблемы, видя те обобщения, неточности или допущения, которые не позволяли бы нам представить полную картину.

Первая мировая война породила как ряд острых (в основном идеологического характера) споров в исторической науке, так и ряд работ на военную тематику, а так же многочисленные записки, дневники и мемуары непосредственных участников событий. Такие записи, как воспоминания Деникина, Врангеля, Свечина, Милюкова и т. д. дали бесценные и подробнейшие сведения исследователям истории Первой мировой войны. Книга же Головина является, вдобавок, одним из первых подробных исследований войны.

Вместе с этим, комментарии современников поставили перед исследователями ряд спорных вопросов. Прежде всего, это произошло из-за глубокого идеологического раскола в русском обществе начала XX века. Дальнейшие исследования также внесли сумбур во многие аспекты истории Первой мировой. Отразилось это и на проблеме дезертирства.

В вынесении своих вердиктов современники зачастую прибегают к очень размытым трактовкам и обобщениям. Особенно это касается их классификации негативных явлений в русской армии в годы войны. Это – одна из наиболее насущных проблем в рассматриваемой нами теме, и потому следует обратить на нее наше внимание прежде всего. В первую очередь мы обратимся к терминологии: без точного понимания того, что именно считать дезертирством, какие явления наиболее близки к нему, а какие просто сходны, мы рискуем запутаться как в количественных оценках дезертирства, так и в его причинно-следственных связях.

Для современников Первой мировой значение термина «дезертирство» трактовалось как «самовольное отсутствие военнослужащего от команды или от места своего служения, продолжающееся в мирное время долее шести дней, а в военное долее трех» - именно такое определение из «Устава о наказаниях» в 1914 г. приводит в своей работе П. Симмонс.[12] Согласно «Большой Советской Энциклопедии», дезертирство – это «… самовольное оставление воинской части или любого иного места, где должен находиться военнослужащий, с целью уклонения от воинской службы, а также неявка с той же целью в часть или к месту службы при назначении, переводе, из командировки, из отпуска, из лечебного заведения». Как видим, содержание понятия весьма сходно, разве что «… Срок пребывания вне воинской части или того места, где военнослужащий должен проходить военную службу, не имеет значения для привлечения к уголовной ответственности, главным в этом случае является цель - уклониться от военной службы». В настоящее время, согласно ст. 338 УК РФ, дезертирство определяется как «… самовольное оставление части или места службы в целях уклонения от прохождения военной службы, а равно неявка в тех же целях на службу»[13]. Для всех трех определений существуют свои нюансы: так, в Российской империи дезертиром в полном смысле слова считался солдат, отсутствующий в части до шести (и трех в военное время) дней, но при этом состоящий на службе более трех месяцев. «Новичок» же, трех месяцев не отслуживший, подлежал уголовному преследованию только по истечении семи дней. Более того, в полной мере дезертиров должны были подвергать наказанию только после окончания войны (в связи с которым всеми ожидалась императорская амнистия), в годы же самой войны большую часть дезертиров попросту отправляли обратно на фронт. Отсюда, следует заметить, и частая путаница в определении полноценного дезертирства в сообщениях современников, т. к. дезертиры, текущие обратно в части, благополучно перемешивались с отставшими от своих частей, «самострельщиками», «броженцами» и прочими разномастными категориями военно-подсудных. Согласно трактовке советского времени, мотива уклониться от «службы социалистической Родине» – уже достаточно для самых суровых мер. В связи с чем даже в тех случаях, когда в советских исследованиях на тему Первой мировой упоминается явление дезертирства, те же самые категории уклонистов благополучно перемешаны в одну массу под общим названием «дезертиры». В настоящей главе мы должны попытаться выявить наиболее полный облик непосредственного дезертира в Первой мировой войне – такого, каким он представлялся сперва современникам, потом советским исследователям, и каким его видят сейчас. Воссоздание этого образа поможет лучше понять те проблемы, с какими сопряжено изучение темы дезертирства и с какими исследователи сталкиваются по сей день.

В своем исследовании Н. Н. Головин первым поставил этот вопрос. По его наблюдению, колоссальная бюрократизация российской армии в те годы не только не удовлетворяла потребности верховного командования в статистических данных, но и изрядно путала общую картину происходящего. Как отмечает Головин, известная уже тогда легенда о «миллионах дезертиров» смогла появиться во многом благодаря путанице в определении самого явления дезертирства. Так, согласно его замечанию, отпущенные в отпуск или отправленные за снабжением, а также отпущенные в связи с ранением солдаты сливались в «колоссальное число людей, живущих в тылу и разъезжающих по железным дорогам».[14] Упоминаемая здесь легенда о «миллионах дезертиров» еще не раз привлечет наше внимание, поскольку в каждом из рассматриваемых нами аспектов проблемы у нее имеются свои постулаты. Ее не раз пытались развенчать исследователи Первой мировой войны, в т. ч. Головин. Обращаясь к данным статистики, он пытается вычленить «подлинных» дезертиров из массы солдат, по той или иной причине не принимавших участие в войне в различные периоды времени. Разрастание мифа о повальном дезертирстве из армии, по его мнению, обусловлено такими факторами, как запутанность бюрократической машины учета личного состава, проблема с комплектованием частей и дисциплиной, а так же «пессимистическое настроение, предшествовавшее революции»[15] (имеется в виду февральская революция). Из представленного в этом мифе громадного числа «дезертиров» он выделяет различные категории солдат, хотя и отчасти схожие с дезертирами, но принципиально иные по своей сути. Головин отмечает, что «эти два миллиона не представляли собой дезертиров из Армии, а лиц, «сошедших с учета».[16] Среди предполагаемых «дезертиров» он представляет, в целом, такие категории военнослужащих: оказавшиеся на занятых врагом территориях; эмигранты; «законно не возвратившиеся раненые и больные»; отправленные в увольнение; командированные в тыл за снабжением; уклонившиеся от призыва; отставшие от своих частей.[17] С 1 апреля 1917 г. к этому числу прибавляются солдаты, «достигшие предельного возраста. И только после всего этого следуют т. н. «зарегистрированные дезертиры». Зарегистрированные и незарегистрированные (т. е., не выявленные и не привлеченные к ответственности) дезертиры, по мнению Головина, в сумме и составляют ту самую категорию, которую можно с полной уверенностью назвать дезертирами царской армии. Особое место в его освещении, однако, занимает революция: с ней Головин проводит, «разделение» дезертирства на «незаконное» и «законное», т. е., прикрытое революционными лозунгами. К образу дезертира, таким образом, в его глазах добавляется категория особых уклонистов, приобретающая, по его сообщениям, чуть ли не организованный характер. В рамках явления дезертирства Головин описывает деятельность солдатских комитетов и советов, приведшую, по его словам, к «стихийно начавшейся демобилизации».[18] На классификацию дезертирства Головиным, таким образом, оказывает влияние его субъективное видение событий революции, что, несомненно, следует иметь в виду при обращении к его труду. При всем при том, Головин провел серьезную исследовательскую работу с опорой на источники и данные официальной статистики, стараясь на всем ее протяжении сохранять объективность; это видно, в частности, в его критическом подходе к мифам и домыслам современников о войне.

В своей работе «Искусство вождения полка» А. А. Свечин уделяет немало внимания в т. ч. той же проблеме с отчетностью. А. А. Свечин отмечает появление порой до нескольких сотен «мертвых душ» в полковых списках после каждого сражения.[19] Естественным следствием из этого является приведение в беспорядок статистики потерь: невозможно установить точно, кто из солдат погиб, кто попал в плен, а кто дезертировал. Самое примечательное, что снижение числа этих «нематериальных» солдат подчас считалось невыгодным: так, интендантские списки на снабжение части было принято завышать.[20] Частично это может так же работать на опровержении мифа о «многочисленных дезертирах» – немалая часть таких «мертвых душ» могла на самом деле представлять другую категорию среди потерь личного состава армии: пропавших без вести, павших, пленных. Особое внимание в своей работе Свечин уделяет экономической и тактической составляющей полководческого ремесла; дает он и подробные рекомендации касательно личных качеств командующего и работы с личным составом. В отдельной категории нарушения дисциплины он упоминает случаи мародерства, что не могло не подрывать общий настрой войск. Примечательны в этом плане его рассуждения о подверженности тех или иных родов войск негативным явлениям, что выводит классификацию нарушителей на новый уровень. «Главные разбойники на войне — не пехота, которая не может унести на себе ничего, и даже не казаки, седла которых не могут разбухать до бесконечности, а артиллерийские парки и интендантские транспорты. – пишет Свечин. – В Галиции я посетил богатую усадьбу, из которой артиллерийский парк вывез в течение 4 ночных часов, пока дом оставался без охраны, 40 парных повозок всякого добра; быстрота укладки, которой никогда не достигали крупнейшие столичные предприятия по перевозке мебели!».[21] Выделяет он, вслед за Головиным, тех же отставших от частей и «броженцев» - по его опыту, такие появлялись активнее всего в условиях окружения или отсутствия продовольствия.

Деникин А. И., в свою очередь, размышляя о причинах столь страшного разложения русской армии, обращает внимание в основном на проблемы политического, общественного характера, а так же обращает пристальное внимание на офицерство и низшие командирские чины. Напрямую к проблеме массового дезертирства в войсках это, на первый взгляд, не относится, но он замечает по крайней мере одно очень любопытное явление в офицерских кругах: «повальное бегство офицеров из строя».[22] Здесь, однако, имеется в виду отдаление командиров от своих подчиненных, их частый переход в штабы и даже вовсе отход от непосредственного участия в боевых действиях в виду малого опыта и недостатка офицерской выучки. Так, Деникин приводит слова генерала Мышлаевского: «… военные училища пополняют не столько войска, сколько пограничную стражу, главные управления и даже в значительной мере гражданские учреждения».[23] Однако считает ли он сам такие случаи сродни дезертирству? – определенно нет. Среди непосредственно негативных веяний в солдатских массах Деникин упоминает само «дезертирство», а так же «палечников» - солдат, умышленно наносивших себе легкие ранения с целью уклонения от участия в боевых действиях. При этом, стоит отметить, равноценность «палечников» и дезертиров в его восприятии – спорный вопрос.

Все же зачастую современники, в т. ч. Деникин, не проводят какого-либо четкого разграничения между этими категориями.[24] В своих опасениях насчет младших офицерских кадров и комитетов вкупе с общим разбродом в частях, Деникину вторит П. Н. Врангель[25]. Тревожное сообщение П. Н. Милюкова о «не столь благонадежных войсках, как могло показаться»[26], впрочем, так же далеко от конкретики. По сути, среди современников событий Первой мировой преобладает скорее строгое изложение событий или описание явлений на фронте и в тылу, нежели попытки анализа и извлечения исторических уроков, какие мы встречаем у Головина и отчасти Деникина. Дезертирство и схожие с ним явления у них зачастую не выдвигаются отдельной категорией военных потерь России в войне, да и сами эти явления упоминаются обобщенно и размыто. Тем не менее, у ряда современников уже тогда возникла мысль разделять различные случаи уклонения. И хотя само понятие «типы дезертирства» было выдвинуто в науке намного позднее, попытка внести ясность в общую картину дезертирства была предпринята практически сразу после войны.

В своем видении явления дезертирства современники войны практически не выдвигают его четкую классификацию, во многом потому, что рассматривают проблемы российской армии в годы войны комплексно, ставя перед собой цель выявить главную причину ее упадка. Этот мотив прослеживается в той или иной степени у каждого из рассматриваемых нами авторов: так, для Деникина «корень всех зол» – духовный кризис армии и общества, для Головина – неслаженность действий командования и Ставки, бюрократизация армии, для Врангеля и Свечина – проблемы со снабжением. Дезертирство для них - органичная часть общего упадка российской армии и оттого не представляет собой самостоятельного объекта исследования. Поэтому под дезертирством современники понимают, по сути, любой вид невыполнения солдатами своих воинских обязанностей. С классификацией дезертирства у современников тоже далеко не все выглядит однозначно: с одной стороны, приводя отдельные категории уклоняющихся, они, однако, практически не пытаются осмыслить качественные различия между ними. Наполнение термина «дезертирство», таким образом, остается почти у всех современников чрезвычайно размытым, отчего трудно порой определить, какую из приводимых категорий они относят к дезертирству. Четкое деление дезертирства на различные формы в своем анализе приводит, пожалуй, только Головин – главным его достижением можно назвать деление дезертирства на «легальное» и «нелегальное»: такая классификация позволила ему взглянуть на проблему дезертирства несколько иначе, чем это получилось у других современников. Увидев такое расхождение в формах уклонения солдат от службы, он смог дать более точные оценки количеству дезертирства, а также предложить ряд принципиально новых мыслей касательно причин дезертирства в императорской армии.

§2. Дезертирство глазами советских историков:

«классовая борьба» в действии

Классовая борьба, согласно Большой Советской Энциклопедии, это «борьба между классами, интересы которых несовместимы или противоречат друг другу»[27]. Классовая борьба также «представляет собой основное содержание и движущую силу истории всех антагонистических классовых обществ». Первая мировая война, казалось бы, является для марксистско-ленинской концепции практически эталоном классовой борьбы, где столкнулись империалистические устремления правящих буржуазных верхушек и кровные интересы угнетенных масс. Такой подход к истории Первой мировой, однако, сложился в советской исторической науке не сразу. Советская наука 1920-х – 30-х гг. оставила своим последователям бесценный подарок – пласт опубликованных в те годы документов и дневников современников, которым намного позднее воспользуются многочисленные исследователи более позднего времени. А пока, к концу 30-х гг. интерес к истории войны, заклейменной еще В. И. Лениным «империалистической», «антинародной»,[28] довольно быстро упал. Ряд работ, написанных еще участниками ее событий, охотно был выкуплен и опубликован военными академиями, но с чисто практическими целями. Некоторые эмигрировавшие генералы царской армии, такие, как Головин, тесно сотрудничали с научными и военными учреждениями. Так, опираясь на данные Отдела Военной Статистики советского Центрального Статистического управления, Головин производит свои расчеты.[29]

С оттоком публикаций и воспоминаний о войне, советское общество надолго лишилось целого пласта своей исторической памяти о Первой мировой, место которой, однако, быстро заняли Революция и Гражданская война. Первая мировая, таким образом, ограничившись рядом работ в основном военно-исторического характера, осталась на втором плане в исторической науке. Высказывание же о войне Ленина надолго «закрепило» за ней уничижительную оценку. Не имея опоры на полные источники, первые советские ученые в своих оценках не избежали в известной мере «схематичности» в своих построениях. В свете такого подхода, многие проблемные вопросы, связанные с Первой мировой, в советской науке 1930-1960-х гг. практически не получили освещения; сама же война получила множество идеологических штампов в рамках марксистско-ленинской концепции, что надолго обусловило рассмотрение многих ее аспектов. Особенно это затронуло оценку боеспособности армии в «царский» период войны. В связи с этим, в контексте предреволюционных событий, у нас возникает проблема идентификации дезертирства, т. е., что мы можем считать дезертирством, а что – актом классовой борьбы. У советской науки такого вопроса не возникло, и дезертирство, наряду со многими общественными явлениями начала XX века попало в рамки классовой борьбы. Сложно сказать, само ли по себе дезертирство не вызывало интереса у исследователей или же оказалось в числе идеологических табу. Ни напрямую, ни косвенно в исследованиях 20-х – 30-х гг. это явление не заявлено, тем более не выделяется из общей картины войны.

Исходя из общей картины народных движений, наполнявших русское общество в годы Первой мировой, в представлениях ранних советских исследователей, можно попытаться составить цельный портрет дезертира императорской армии. Во-первых, он не видит смысла в войне и не понимает ее целей, поскольку цели эти прямо антинародны по своей сущности. Во-вторых, уклонение могло видеться с позиции марксизма не как измена родине, а как проявление сопротивления воле правящего класса (позднее это найдет отражение в теории «пассивного сопротивления народа»). И в-третьих, он интернационален и глубоко политизирован в своей восприимчивости к социалистическим идеям. Акцент на интернациональность народных масс, их национальное и социальное единство в антивоенном порыве, активно развивался в советской науке в период 20-х – 30-х гг. Впервые прозвучал этот мотив в работах В. Ленина,[30] и был надолго усвоен в дальнейшем.[31] Таким образом, в период 30-х – начала 40-х годов в советской исторической науке, по мере спада интереса к Первой мировой войне, задвигается вовсе на дальний план разработка хотя бы даже косвенным образом настоящей проблемы. В данный период дезертирство, как и многие другие общественные явления начала XX в., наделили чертами классовой борьбы и на какое-то время благополучно забыли. Это забвение не спало даже в годы Великой Отечественной войны, когда интерес к военному наследию России на фоне всеобщего патриотического подъема резко возрос. Полагаем, излишним будет задаваться вопросом, почему о таком явлении, как дезертирство в русской (пусть даже императорской) армии, не вспоминали в годы «апогея сталинизма».

В период сталинизма возобладало восприятие войны как антинародного заговора правящего класса – соответственно, больше внимания стало уделяться антиправительственным выступлениям войск и актам неповиновения. По-видимому, и дезертирство могло попасть в этот спектр средств сопротивления масс.

В период же «холодной войны» проблема дезертирства в советской науке окончательно застывает и перестает подвергаться какому-либо выделению в контексте истории Первой мировой, несмотря на оживление интереса к этой войне. Усвоенный опыт Великой отечественной, а также открытие ряда военных архивов за истечением 50-тилетнего срока давности привлекли к изучению Первой мировой немало ученых. В определенной мере на этом этапе затронули экономический и социальный аспекты войны, решились более пристально рассмотреть ее связь с Революцией, однако в отношении дезертирства наука лишь синтезировала усвоенные подходы и взгляды на проблему. Идеологические же штампы в рассмотрении войны сместились в область критики вклада союзников в боевые действия. Облик дезертира, таким образом, сохраняет свои классовые черты и тенденцию к социальной борьбе; само дезертирство, однако, стараются не выделять, ограничиваясь общими замечаниями о состоянии императорской армии. При этом подчеркивается та негативная роль, которую сыграло в управлении армией царское правительство. Такие тенденции в оценке русской армии наиболее ярко выражены в фундаментальной работе по истории Первой мировой И. И. Ростунова.[32] Выражает же общее отношение советской историографии к данному явлению, на наш взгляд, утверждение в «Советской Военной Энциклопедии»: «Дезертирство обусловлено … классовыми противоречиями между офицерским составом и солдатской массой…» и «Дезертирство возрастает при ведении несправедливых, непопулярных в народе войн … Так, широкие размеры дезертирство приняло … в армиях империалистических государств в конце 1-й мировой войны, особенно в кайзеровской германии».[33]

Таким образом, дезертир советского периода изучения так и не был рассмотрен вне контекста социальной борьбы. Из-за этого трудно установить его принадлежность к определенной социальной группе, формы его уклонения, специфические черты, категории и т. д. Тем не менее, за советской историографией Первой мировой войны имеются попытки задаться вопросом, как дезертирство повлияло на боеспособность и воинский дух царской армии. Однако отношение советской научной парадигмы к Первой мировой ставит вопрос о дезертирстве в весьма двойственное положение – таким образом, не ясно до конца, воспринимать ли явление дезертирства как положительное или как отрицательное в рамках классового подхода. Отсюда, на наш взгляд, становится неясна и его роль в войне. В связи с этим, советский период исследований в истории Первой мировой войны оставил после себя весьма неопределенные и спорные суждения по этой проблеме, с какими нам придется еще столкнуться в настоящей работе.

§3. Классификация дезертирства в российской императорской

армии в современной историографии

Уже к концу 80-х гг. в исторической науке активно извлекались на свет ранее не привлекавшие внимания или сознательно обходившиеся проблемы отечественной истории. Однако подлинная реанимация проблемы дезертирства началась только после распада СССР, но зато происходила она поистине стремительно. К настоящему моменту существует ряд специальных исследований на тему дезертирства в 1914-1917 гг., а так же более десятка дополняющих изучение этой проблемы работ, посвященных солдатскому быту, обыденному сознанию масс в годы войны и др. Активно применяются новые исследовательские подходы, используются данные смежных дисциплин. Также, наряду с новыми подходами в работе с уже известными источниками, на современном этапе активно вводятся либо неизвестные, либо не привлекавшиеся ранее источники. По данной проблеме характерным примером можно назвать вышедший в 2010 году фундаментальный сборник, посвященный кризису российской армии в 1917 году, куда включен обширный свод документов, тексты приказов, телеграмм и др.^[34] Привлечены к исследованиям также не задействованные в советский период воспоминания и дневники эмигрантов и «белого» офицерства.

Первым по значимости моментом в данный период, мы полагаем, является появление специальных исследований, посвященных всецело (или в ряде смежных проблем) дезертирству в Первой мировой. Это может означать лишь одно: дезертирство официально заявлено в отечественной науке как проблемный аспект в истории Первой мировой войны. Наиболее примечательными работами, посвященными дезертирству, являются в настоящее время труды А. Б. Асташова: «Война, плен и дезертирство в XX веке» и «Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны»^[35], и М. В. Оськина: «Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы»^[36].

Введение в научный оборот полноценной классификации дезертирства Асташовым является той самой попыткой ввести в исследование точное понимание самого явления; на наш взгляд, это может помочь в рассмотрении и других аспектов проблемы. По сути, само выражение «формы дезертирства» мы встречаем впервые в работе Асташова, именно он первым пытается четко разграничить дезертирство и сопутствующие ему формы уклонения.[37] Наряду с ним, попытки классификации проводит и Оськин.

В настоящий момент формы уклонения от службы в Первой мировой представлены такими крупными категориями:

В целом выделяют такие виды дезертирства:

1) «Приймачество»: строго говоря, это не совсем дезертирство, а скорее брожение контингентов. Получило оно распространение лишь на начальном этапе войны, в момент всеобщего подъема, и вызвано скорее всеобщим ожиданием скорого завершения войны. Солдаты (в основном в тылу и прифронтовых зонах) часто перебирались из одной части в другую, при этом не покидая территорий военных ведомств. Рассчитывали такие «броженцы», как правило, именно на скоротечность войны и соответственно несерьезное наказание.[38]

2) Уклонение и неявка: формы дезертирства, существовавшие в царской армии еще до войны и даже увеличивавшиеся.[39]

3) Уклонение от участия в бою.[40]

4) «Самострелы»: умышленное нанесение себе ранений с целью быть эвакуированным в тыл.[41]

5) Задержка в госпитале: как правило, для этого солдаты специально сыпали на раны соль, перец, поливали их керосином и т.д. Это тоже не дезертирство, а скорее «оттягивание» отправки на фронт.[42]

6) Собственно дезертирство: самовольное оставление воинской службы с конкретной целью – не воевать. Асташов, правда, относит к нему и побег при отправке на фронт.[43]

7) Добровольная сдача в плен: начала широко распространяться на фронте во время «великого отступления» летом 1915 года. Впрочем, к этому времени в той или иной мере на фронте нашли распространение практически все вышеозначенные формы уклонения.

8) Еще один специфический вид – т. н. «прифронтовое дезертирство». Так называли (преимущественно, осенью 1915 г.) многочисленных отставших от своих войсковых частей. Многие из них, в конечном счете, попадали в плен[44], отчасти, таким образом, сливаясь с категорией военнопленных.

Также можно выделить особую классификацию, которая встречается в работе Оськина – по региональному распределению уклонистов.[45] Так, он выделяет группы фронтовых дезертиров и бежавших в тыл. В тылу же можно выявить самые разные формы укрывательства и поведения, основные районы оседания бежавших с фронта и т. д. В зависимости от места оседания дезертиров, они могли попадать под юрисдикции различных ведомств, что создает определенные трудности для такой классификации. Однако такой подход не менее интересен и может выявить принципиально новые аспекты проблемы в дальнейшем. К попытке сходного рассмотрения специфики дезертирства прибегает и Асташов: так, он различает разные «формы дезертирства» на различных фронтах. Для Юго-Западного фронта, например, это прямой побег домой, а для Западного – т. н. «бродяжничество».[46] Деление, таким образом, проходит по линии «легальное – нелегальное» дезертирство. Во втором случае, по наблюдению Асташова, солдаты прибегали к довольно разнообразным способам уклониться от участия в боевых действиях: от отставания от эшелонов до «командировки» по подписанным командиром части документам.

Опробован Оськиным и подход к классификации по социальному признаку: упоминает он, например, «земгусаров» (представители буржуазных кругов), крестьянских добровольцев (разделяя их на вступавших в армию из патриотических соображений или из «шкурных» интересов) и кадровых военных.[47] Не чужд он в своем рассмотрении проблемы и психологического подхода. Так, Оськин отделяет «самострелы», разные виды симуляции и уклонения, распространившиеся на фронте в 1915 году, от самого дезертирства. По его мнению, все это было для солдат скорее способом прийти в себя после глубокого потрясения с началом Великого отступления. В основной своей массе, замечает исследователь, солдаты вовсе не стремились уклониться от службы вообще, пытались лишь переждать самое суровое время.[48] К спорной категории он относит и «отставание на марше» как вид уклонения, поскольку формально отставшие оставались в действующей армии, оседая в тыловых частях.[49]

К настоящему моменту, таким образом, дезертирство выделяется в ряде негативных явлений в русской армии в Первой мировой войне как самостоятельный предмет исследования. Из «неучтенной единицы», аморфно «расплывавшейся» среди других похожих типов уклонения, попадавшей нередко в армию «мертвых душ» и перемешивающейся с различными видами потерь личного состава, оно постепенно превращается в поддающееся классификации нечто, обладающее своим обликом. Исходя из этого складывающегося облика, исследователи намного точнее очерчивают круг проблемных вопросов, относящихся к дезертирству. Точнее становятся цифры, выдвигается все больше разнообразных предположений о причинах, даже проводятся попытки в рамках новых подходов выявить особенности психологии солдат, их духовный и морально-ценностный облик. В современной науке дезертир эпохи Первой мировой это солдат, по той или иной причине сознательно уклоняющийся от боевых действий. Выдвинута четкая классификация таких случаев: в одних исследованиях здесь делается упор на социальную принадлежность дезертира, в других – на его мотивы, также есть типология по способу уклонения. Что примечательно, массовый подход, свойственный советской науке, из этой области стремительно вымывается, уступая месту новым тенденциям психологизма и интересу к индивидуальному началу. Это оказало существенное влияние на оценки причин дезертирства и его количественного аспекта.

Итак, представления о том, что можно считать дезертирством в рамках российской армии в Первой мировой войне, эволюционировали с начала XX века о развиваются до сих пор. Эти представления претерпели значительные метаморфозы в отечественной науке, в основном под влиянием весьма субъективных факторов, прежде всего господствующих тенденций в науке и обществе. В каждый период, как можно проследить, наука в рассмотрении этой проблемы опирается на наиболее удобный с идейной точки зрения аспект. Если для современников «точкой невозврата» в истории императорской армии является Февральская революция, то для советских историков назревавшие в войсках тенденции – лишь «подготовка» к событиям октября. А попытка отойти от привязки общественных процессов к этому короткому периоду событий – характерная черта современной исторической науки в этом вопросе.

Современники и первые исследователи истории мировой войны осмысленно выделяли ряд негативных явлений, получивших распространение в русской армии в военные годы. При этом они, однако, не придавали дезертирству значения самостоятельного феномена, хотя и догадывались об особенности этого явления. В силу этого, дезертирство в их оценках нередко рассматривается как монолитное явление во всех его разнообразных типах.

Советская наука, весьма враждебно относясь к империалистической войне, вовсе вписала дезертирство в обширный контекст классовой борьбы. Политизация феномена, как видим, не пошла на пользу его изучению – и дезертирство, в восприятии отечественной науки, надолго «растворилось» в массе общественных движений предреволюционных лет. Толковать это как его «отрыв» от контекста событий войны или же наоборот как слишком ортодоксальную привязку к контексту – на наш взгляд, спорный вопрос.

Современная наука с ее тенденцией к отмежеванию от «массовой истории» напротив, уделяет дезертирству особое место в истории Первой мировой. Как показатель этого – появились специальные исследования дезертирства. Попыткам классификации данного явления, имевшим место еще у некоторых современников войны, было дано второе рождение. Вместе с таким попытками – снова встал вопрос об определении дезертирства. В настоящий момент на основе приводимой типологии уклонения исследователи затрагивают наиболее проблемные аспекты этой темы. Опора на конкретизацию явления и выявление частного на фоне общей картины, как мы полагаем, дает исследователям целый арсенал приемов по решению назревших в рамках истории Первой мировой спорных вопросов.

ГЛАВА II. ИСТОКИ И ПРИЧИНЫ ДЕЗЕРТИРСТВА В РОССИЙСКОЙ

ИМПЕРАТОРСКОЙ АРМИИ В ПРЕДСТАВЛЕНИИ

СОВРЕМЕННИКОВ И ОТЕЧЕСТВЕННОЙ

ИСТОРИОГРАФИИ

§1. Причины дезертирства в представлении современников

Уже в годы войны ее непосредственные участники и современники отмечали огромное количество проблем, постигших русскую армию, как внутренних, так и внешних. Наиболее выдающиеся военачальники, анализируя сложившуюся ситуацию, старались впоследствии дать сколь бы то ни было объективную оценку происходившему, задаваясь вопросом, почему такое произошло с прекрасно начинавшей боевые действия в начале войны императорской армией. При этом дальнейшие события, развернувшиеся в России с конца 1917 года, значительно повлияли на характер начавшейся полемики. Так, примкнувшие позднее к белому движению командующие отрицали утверждения о плачевном состоянии русских войск еще до революционных событий. Как заявляет А. И. Деникин: «Я не склонен идеализировать нашу армию. Много горьких истин мне приходится высказывать о ней. Но когда фарисеи – вожди российской революционной демократии, пытаясь оправдать учиненный главным образом их руками развал армии, уверяют, что она и без того близка была к разложению, – они лгут».[50] Головин в своем исследовании также связывает колоссальный всплеск дезертирства с конца 1917 года с революцией. Так, в его подсчетах после революции число дезертировавших (в среднем за месяц) возрастает в пять раз, что он связывает с действием революционной пропаганды в рядах русской армии.[51]

Это касается революционного периода Первой мировой войны. Нашей задачей, однако, является рассмотрение дореволюционного этапа, и здесь современники значительно расходятся в своих предположениях. Некоторые из них, правда, выдвигают схожие версии касательно причин дезертирства, что позволяет нам выявить общие тенденции в их трактовке событий.

Можно выделить ряд целых комплексов называемых причин:

1) Слабое техническое и продовольственное обеспечение армии - этот фактор приводится в трудах Головина, Свечина и Врангеля[52]. Они отмечают то влияние, которое оказывали военные поражения на боевой дух солдат и их желание сражаться. В частности, по словам Головина, отсутствие подолгу снарядов, практически невозможность удерживать натиск врага в условиях интенсивного обстрела с его стороны, рождали массовые панические настроения в частях. Это приводило к беспорядочным отступлениям, в ходе которых неизменно не возвращалась на позиции определенная часть личного состава. Свечин также утверждал, что у бойца с хорошим вооружением, не испытывающего недостатка в снарядах, боевой дух соответственно выше.[53] Как результат отсутствия подолгу снабжения и «снарядного голода» – участившиеся поражения и распространение паники с фронта: «все бегство происходит без серьезного участия немцев»,[54] – сообщает Свечин. «Как всегда, все делалось спустя рукава. Боевых припасов было недостаточно, и, благодаря нехватке снарядов, все наши начинания сводились на нет»,[55] – утверждает Врангель.

2) Войсковое управление, комплектование армии, организация борьбы с негативными явлениями в войсках – это целый набор причин «сверху». Здесь приводится масса предполагаемых истоков проблемы. Общее у них одно – апелляция к организованности ведения боевых действий в годы войны. И хотя в оценках современников, как правило, до 1917 года все обстояло не так плохо, нежели с началом революции, однако они замечают ряд существенных упущений со стороны «верхов». Так, Свечин и Головин отмечают плохо налаженное взаимодействие между частями, слабую подготовку младшего командного состава, проблемы в организации отчетности. Головин, в частности, делает ремарку об общегосударственной организации военного управления: «поток отчетности», по его словам, пересекался с «ничегонезнанием высших штабов» на деле. Такую ситуацию в управлении Головин называет «… подход к организации работы общегосударственного масштаба с кустарными приемами».[56]

Свечин среди факторов, усугубляющих разложение русских войск, выделяет прежде всего несогласованность действий командования: «беспрерывное отступление и неудачи разлагают далеко не только рядовых бойцов на фронте, но наносят глубокие раны и в сознании командного состава. Начальство русской армии в сентябре 1915 г. болело жестоким недугом, одно из типичнейших проявлений которого — животный эгоизм и обвинения, щедро и непрерывно выкрикиваемые по адресу соседей».[57] Упоминает он и фактор, выведенный Оськиным в ряд важнейших: начала массового набора с лета 1915 г. в армию крестьян, ни разу не проходивших прежде военной службы[58], - например, история с «несгоревшими избами»,[59] когда набранные из среды крестьян солдаты отказались выполнять приказ: сжечь ряд изб, мешавших артобстрелу. К новому личному составу он относится осторожно, стараясь не подорвать свой авторитет, «не оказаться барином, совершенно чуждым, даже враждебным крестьянским интересам»[60]. Самих новобранцев он называет «крестьянами, переодетыми в солдатскую шинель».

Деникин видит в этом первопричину морального разложения войск. Он отмечает в своих воспоминаниях слабую организованность общего командования, неспособность правительства решить проблему дезертирства и уклонения еще в первые месяцы войны. Особенно он критикует качество и действия командного состава императорской армии. Он отмечает «засорение» командных списков «вредным элементом» еще накануне войны, множество «бездарностей», о некомпетентности которых подчас «знала вся армия».[61] Упрекает он российское командование в отсутствии должного внимания поддержанию внутренней сплоченности частей, отчего к концу войны усвоение воинских традиций новоприбывшим составом и его сплачивание практически остановились. Сами войсковые части, по словам Деникина, к тому моменту «превращались в какие-то этапы, через которые текла непрерывно человеческая струя».[62] Также, что касаемо борьбы с негативными явлениями, он упоминает груз телесных наказаний, пришедшийся на гарнизонные и некоторые фронтовые части, и иные репрессивные меры по борьбе с дезертирством и уклонением, замечая их полную бесполезность и даже вред. «Два фактора имели несомненное значение в создании неблагоприятного настроения в войсках. – пишет Деникин. – … введенное с 1915 года официально дисциплинарное наказание розгами и смертная казнь – «палечникам". Насколько необходимость борьбы с дезертирством путем саморанения не возбуждала ни малейшего сомнения… настолько же крайне нежелательным и опасным, независимо от этической стороны вопроса, являлось телесное наказание, применяемое властью начальника... Между тем, судебные уставы не обладают в военное время решительно никакими реальными способами репрессий, кроме смертной казни. Ибо для элемента преступного, праволишения не имеют никакого значения, а всякое наказание, сопряженное с уходом из рядов, является только поощрением».[63] По его словам, никаких действенных мер по борьбе с дезертирством в условиях войны, кроме смертной казни, царская власть применять просто не могла, что позднее Асташев связывает с пропорциональным ростом дезертирства при росте репрессий.[64] Настороженно Деникин также относится к увеличению крестьянства при наборе, отмечая, однако, «грех» русского офицерства и интеллигенции в противопоставлении «барина» мужику. В этом моменте он усматривает «благоприятную почву для работы разрушительных сил».[65] Помимо всего прочего, Деникин обращает внимание на «слабую политическую подготовленность офицерского корпуса», поскольку «... сторонним разрушительным влияниям в армии не противополагалось разумное воспитание». Кроме того, в числе причин низкой боеспособности и разброда в армии Деникин видит «неустройство тыла и дикую вакханалию хищений, наживы и роскоши, создаваемую на костях и крови фронта».[66]

Н. Е. Врангель в своих воспоминаниях также отмечает чрезвычайно не-компетентный высший командный состав: «Высший командный состав оставлял желать многого – вернее, в большинстве случаев был ниже всякой критики. Фаворитизм, всегдашняя язва русского строя, и тут дал свои неизбежные плоды. Армия была плохо организована, скверно снабжена и скверно управлялась». Эта неорганизованность, особенно в новом широком наборе 1915 года, по мнению Врангеля, принесла в войска еще больше тлетворных веяний: «Миллионы запасных и новобранцев, без надобности призванные, наполняли города. Скверно кормленные, плохо одетые, размещенные в тесноте и грязи, они оставались без присмотра, делу не обучались, томились от бездействия и развращались».^[67]

3) Причины духовного плана – весьма противоречивый набор проблем, получавших, порой, диаметрально противоположные оценки из уст одного и того же современника. К таким можно отнести упоминания о духовном расколе в обществе, непонимании в массах причин и целей войны, наконец, о полном духовном упадке в армии, согласно размышлениям Деникина[68]. Отсутствие грамотной «политической подготовки» среди офицерства, по его словам, еще больше усугубляло ситуацию, особенно с проникновением в армию из тыла новых идей накануне 1917 года[69].

Особое внимание Деникин обращает на откол общества от церкви и веры, замеченный им в начале XX века: «… постепенно терялась связь между народом и его духовными руководителями, в свою очередь оторвавшимися от него и поступившими на службу к правительственной власти, разделяя отчасти ее недуги».[70] Мировая война же «… ввела в духовную жизнь воинов два новых элемента: с одной стороны моральное огрубение и ожесточение, с другой – как будто несколько углубленное чувство веры, навеянное постоянной смертельной опасностью. Оба эти антипода как-то уживались друг с другом, ибо оба исходили из чисто материальных предпосылок»[71]. Таким образом, Деникин отмечает глубокий духовный раскол, который породил и социальные противоречия: отход от прежних авторитетов, смена ценностей, огрубение нравов. В этих условиях, по его мнению, вместе с весьма смутным осознанием солдатами того, за что они воюют, всяческие негативные веяния в войсках не могли не процветать. «Как бы то ни было, в числе моральных элементов, поддерживающих дух русских войск, вера не стала началом, побуждающим их на подвиг или сдерживающим от развития впоследствии звериных инстинктов», – заключает Деникин.[72]

Генерал А. Брусилов среди существенных недостатков, порождавших многие проблемы в армии, первостепенное место выделял также подготовке офицерского состава, хотя боеготовность самих войск в начале войны оценивал достаточно высоко. По его словам: «… Мы выступили с удовлетворительно обученной армией. Корпус же офицеров страдал многими недостатками…».[73] Среди таких он приводит определенный процент офицерства, «вызывавший озлобление в войсках», «страдавший карьеризмом».[74] Остальные чины, в т. ч., среди генерального штаба, по его мнению, «… в эту войну работали хорошо, умело и старательно выполняли свой долг». Однако, как он замечает, одно существенно мешало связи командования с простыми солдатами и использованию талантов офицерства в полной степени: «… это, за малым исключением, постоянное, быстрое перемещение этих офицеров с одной должности на другую для более быстрого движения вперед…».[75] Также Брусилов отмечает слабое понимание не только в народе, но и среди офицерства причин и значения войны, указывая, вслед за Деникиным, на слабую политическую подготовку кадров.[76] Касательно солдатской же среды он приводит вовсе курьезный момент: «Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы - не знал почти никто, что такое славяне - было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать - было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя».[77]

Как можно заключить по сведениям современников, первопричинами распространения массового дезертирства в те годы виделись ими в различных факторах, оказывающих влияние на российскую армию: от чисто технических проблем до глубокого морального кризиса людей. Русская армия страдала от нехватки снаряжения и боеприпасов, личный состав и командование подчас не понимали друг друга, что только усиливало негативные настроения в солдатской массе, духовные чаяния и ценности солдат подвергались тяжким испытаниям войны, выдерживал которые, в конечном счете, не каждый. Современники войны, как видно из их оценочных суждений о дезертирстве, отчасти это понимали и оттого в вопросе, на кого в большей степени возложить вину за происходившее, отдавали явное предпочтение критике действий правительства и верховного командования. Таким образом, причины дезертирства в восприятии современников войны можно разделить на несколько групп. «Внешних» факторов, таких, как техническое превосходство противника, современники приводят довольно мало, указывая в целом неплохую подготовку и обеспеченность русской армии. Куда большее значение, как видим, они придают факторам «внутренним», организационным, будь то подготовка командного состава или система набора войск. Особенно в плане организации они критикуют Ставку и действия правительства, внесшие, по их мнению, беспорядок в управление и снабжение армии. Все это в целом, по их мнению, и могло породить тот разброд в солдатских массах, который и обусловил рост дезертирства и подобных ему негативных явлений. Особое место современники уделяли духовным, нравственно-ценностным моментам, подчеркивая оторванность основной массы солдат от старого дворянского офицерства. Здесь главную роль, по их словам, сыграл затяжной, позиционный характер, который вскоре приобрела война. Это предположение будет рассмотрено в более позднее время, однако важность того, что Первая мировая стала войной абсолютно нового типа, поняли еще ее современники. Оказывало влияние на их оценки и уже выявленное нами недопонимание того, что считать дезертирством. Оценки, таким образом, могут существенно розниться, исходя из того, какие случаи описываются тем или иным очевидцем. Огромное влияние на настроения в армии связывали и с веяниями из тыла, поскольку «разложившаяся», утратившая боеспособность армия становится наиболее сильным резонатором для приходящих из глубины страны настроений и общественных течений. Огромную роль отводили и революции, Помимо уже выделенных нами причин, этот мотив явно прослеживается, в той или иной мере, в трудах практически всех современников тех событий. В большей или меньшей степени, но и военные, и общественные деятели отмечают нараставшую к 1917 году «политизированность» в настроениях войск. В разной степени, но почти каждый из них придает этому фактору большое, порой решающее значение в процессе распространения дезертирства. Революционная пропаганда, в этом свете, заявлена еще современниками войны как наиболее значимый фактор дезертирства и упадка русской армии, правда, оценки ее неоднозначны: ее преподносят то как «внешний», уже предопределенный историей фактор, то как «внутренний», органично связанный с уже нараставшим в армии разложением. Как мы увидим позднее, этот посыл оказал определяющее значение на попытки изучения дезертирства в некоторые периоды развития отечественной науки.

§2. Причины дезертирства в русской армии в освещении

советской историографии

«Империалистическая» война, по представлениям советской науки (особенно в первой половине XX столетия), вскрыла давно назревавшие противоречия между правящим классом Российской империи и обществом. Сама война, в этом свете, представлялась апогеем реакционной политики царизма. Как охарактеризовал положение в тылу страны в годы войны Л. Д. Троцкий: «Освобожденная от всякого контроля, хотя бы в форме одной только критики, государственная машина превращается в упрощенный передаточный механизм между народным достоянием и разверстой пастью войны».[78]

Еще В. И. Ленин в своей теории империализма резко противопоставил интересы крестьянской и рабочей части российского общества в годы войны интересам буржуазно-дворянских кругов. При этом дезертиры, как мы могли увидеть ранее, практически никогда не выделялись советской наукой на фоне всеобщей классовой борьбы. Фактически в первой половине XX века эта точка зрения на проблему дезертирства так и осталась включенной в концепцию «империализма». И. В. Сталин определил в 1917 г. мировую войну касательно России как «преддверие революции»[79], что вплоть до конца 1950-х гг. вылилось в рассмотрение происходивших в обществе и армии процессов исключительно с позиции социальной борьбы. В этот период советская наука напрямую связывала неудачи и поражения русской армии с распространенной с подачи И. Сталина т. н. «теории двух заговоров»: буржуазии против царизма и царизма – против народа.[80] В связи с этим негативные тенденции в царской армии, ее промахи даже не подлежали рассмотрению – антинародный, империалистический характер войны объяснял все это де-факто. Причина, таким образом, могла выводиться напрямую из концепции классовой борьбы: нежелание солдат воевать лишь прекрасно подтверждало суждения о характере Первой мировой. Дезертирство, уклонение, братания, самосуды – все это являлось, в восприятии историков неотъемлемой частью проявлений предопределенного упадка царизма. Такое отношение, впрочем, не означает того, что дезертирство как явление поощрялось советской исторической мыслью, пусть даже в случае с «царской войной». Прямое тому подтверждение – замечание Л. Троцкого о военных неудачах режима, в котором он же признает, что и упадок армии, и его симптомы – были вполне очевидным исходом событий: «… наша партия была неизменно против войны. Нам не приходило в голову связывать наши политические надежды, революционные или реформаторские, с военными злополучиями царизма, неизбежность которых в случае войны стояла для нас вне сомнения».[81]

После окончания Великой Отечественной войны ряды историков пополнились опытными в военной сфере кадрами. Это привело к созданию ряда объемных работ по военной истории, в т. ч. исследований Первой мировой. Исследованию дезертирства это, впрочем, нисколько не помогло, т. к. в условиях сперва Великой Отечественной, а потом и «холодной войны» военная история России испытала на себе наивысшее влияние идеологии. Преувеличение успехов российской армии, частое игнорирование заслуг союзников, даже противопоставление Восточного и Западного фронтов – все это обусловило окончательное утверждение проблемы дезертирства на периферии советской науки. Ярким примером поставленных во главу угла задач советской исторической науки 70-х гг. может послужить работа И. И. Ростунова, одна из наиболее фундаментальных работ по первой мировой войне того времени.[82] Практически единственный промах российского командования в войне, который он готов признать – бытовавшие в начале войны предположения о ее продолжительности. В остальном мы можем лишь предполагать, какими могли быть выдвигаемые причины дезертирства, по той или иной общей тенденции в рассмотрении событий войны.

Высокое значение придавали в 60-х – 70-х гг. проникавшим в армию из тыла революционным тенденциям.[83] Также высокое значение историками выделялось таким формам неподчинения, как отказ солдат участвовать в подавлении народных волнений в 1917 г. или переход на сторону восставших.^[84] Получило распространение также культивируемое ранее мнение об антинародном заговоре: только теперь в заговор царского режима против народных масс объяснялся не дворянско-буржуазными веяниями, а прямым сговором с иностранным (в основном германским) империализмом. Так, обвиняли в предательстве, искусственной задержке поставок оружия и боеприпасов на фронт военного министра Сухомлинова, императрицу и ее окружение, царских министров и генералов, что очень сильно расходится с той патриотической позицией, которую занимают в своих воспоминаниях современники войны.[85] Что любопытно, в 1990-е годы под подозрение в связях с Западом попали сами большевики; это мнение, однако, тоже не бесспорно. Таким образом, принадлежность дезертирства к широкой категории форм общественного протеста в адрес войны определила ту роль, которую отвела ему советская наука в истории Первой мировой. При этом она всецело связывала причины этого явления с причинами социальной борьбы в обществе тех лет, что лишает проблему дезертирства столь необходимой для ее объективного рассмотрения самостоятельности. Как видим, не только категориальный аппарат в изучении дезертирства советской наукой слился с концепцией классовой борьбы. Практически точно такая же судьба постигла причинно-следственный аспект этой проблемы.

Таким образом, советская историческая наука практически не внесла каких-либо новых предположений касательно проблемы причин дезертирства. Можно было бы отметить как новую ее находку ту критику, которую обрушили на действия царского режима в годы войны, но и это уже было заявлено в работах современников войны. Главная особенность советского видения проблемы, на наш взгляд – это возложение вины на силы мирового империализма во всем, что связано с Первой мировой. Причем, царизм в России также к этому относится. Дезертирство же, как может представляться из такого видения, оказалось реакцией масс на тяготы войны и ее антинародный характер. Этот взгляд существенно варьируется на протяжении всего советского периода – от видения дезертирства как народного подъема[86] до представления его следствием политики царского режима.[87] Остается, тем не менее, одно – включение дезертирства в контекст революционной борьбы, т. е., по сути придание ему статуса субъекта истории наравне с остальными социальными силами в рассматриваемый период.

§3. Проблема дезертирства в освещении современной

российской историографии

На современном этапе своего освещения в науке проблема дезертирства наконец выделилась в полноценный предмет исследования. Были заявлены также вопросы о причинах дезертирства и его последствиях для российской армии. Исследователи обратились к целой группе ранее недоступных источников, к сведениям, предоставленным современниками Первой мировой. Кроме того, применение к истории Первой мировой абсолютно новых научных подходов не обошло стороной и нашу тему.

Наибольший вклад на данный момент в изучение дезертирства внесен такими историками, как А. Б. Асташов и М. В. Оськин, посвятившими этой проблеме специальные работы.

Среди причин столь масштабного дезертирства выделяют целый ряд, как комплексных, так и специфических факторов:

1) Слабая техническая и профессиональная подготовленность, в первую очередь рядового и младшего командного состава[88] – все это, по мнению историков, неизбежно создавало иллюзию полного превосходства врага и подрывало авторитет командования и боевой дух.

2) Вынужденное участие России в войне за заведомо чужие интересы – из-за чего имевший место сначала патриотический подъем вскоре сменился апатией и неприятием войны.

3) Снижение авторитета властей и, соответственно, резкое снижение социальной поддержки существующего строя, – что вылилось, по мнению Оськина, в таких пассивных формах социального протеста, как дезертирство.

4) Затянувшийся характер войны (тогда как изначально все российское общество ожидало скорого ее завершения).

5) Моральное потрясение от поражений[89] также иногда выводится в самостоятельную группу факторов, поскольку некоторые исследователи придают военным неудачам Российской империи большое значение. А некоторые, напротив, вписывают их в ряд последствий морального состояния войск.

Одно из наиболее фундаментальных исследований на тему дезертирства принадлежит А. Асташову.

В своей работе Асташов различает «легальные» и «нелегальные» формы уклонения. С «легальными», соответственно, он связывает причины, исходящие прежде всего от мест распространения такого дезертирства (а это Западный и Северный фронты). По его мнению, дезертирство именно в форме «брожения» вызвано прежде всего «громадным масштабом позиционных работ на этих фронтах», «близостью столичного региона, позволявшего «раствориться» в нем».[90] Однако это причины регионального характера, а наиболее глобальным источником проблем с дезертирством Асташов считает судопроизводство тех лет. По его мнению, в силу своих проблем судебная система Российской империи не была способна совладать с потоком дезертиров. Особенно это касалось «легальных» дезертиров, которых порой просто причисляли к другой части, закрывая глаза на подобное «брожение».[91]

Как мы видим, разобравшись с типологией явления, Асташов тем самым добился возможности дать более точную оценку ситуации с борьбой против дезертирства, что значительно хуже получилось у современников войны. Среди причин возникновения дезертирства он выделяет в основном проблемы со снабжением и военные неудачи лета 1915 года; фундаментальному же рассмотрению он подвергает военно-судебный аппарат Российской империи в военное время, открывая множество причин дальнейшего разрастания дезертирства. Революционные события 1917 года в качестве первопричины разрастания дезертирства он оспаривает, выдвигая на первое место усталость основной массы крестьянства от тягот войны, морально-психологический надлом общества.

М. Оськин в своем исследовании в первую очередь уделяет внимание анализу добровольческого подъема масс в начале войны. Сравнивая долю добровольцев в различных странах-участниках, он приходит к выводу, что в ведущих империалистических странах (таких, как Германия и Англия) в годы войны наблюдалось большее число и качество волонтеров в рядах армии, нежели в странах, ввязавшихся в войну за чужие интересы. Объясняет он этот перевес влиянием на массы (в первую очередь, молодежь) милитаристских идей, а также пониманием в основной массе населения целей войны. Такие же страны, как Россия, Италия и Австро-Венгрия, помимо патриотического подъема вскоре обнаружили в себе и строго противоположные настроения, тогда как милитаристские страны за всю войну «давали минимум пленных и дезертиров».[92] Это далеко не новое наблюдение среди исследователей Первой мировой, однако с позиции анализа настроений среди добровольческих частей этот вопрос рассматривали крайне редко. Изучая эволюцию настроений на острие фронта, в среде людей, которые ранее не имели никакого отношения к войне, Оськин получает совершенно новую картину того, как менялось восприятие войны в российском обществе в те годы.

Так, Оськин детально разбирает особенности психологии крестьянства того времени, задействовав новый для данной проблемы историко-психологический подход. По его наблюдению, особенности восприятия основной массой населения России такого понятия, как «война», обусловили то «пассивное сопротивление», какое мы видим в русской армии в военные годы. Оськин утверждает, что крестьянство в силу своей традиционной, «земской» психологии не представляло в принципе возможной ту многолетнюю войну, с участием не только профессиональных солдат, но и всей нации, которая все-таки случилась. Такое объяснение Оськин дает тому факту, что большая часть российского общества в те годы не ждала затяжной, «тотальной» войны. Случившееся же в корне противоречило как традиционному миропониманию, так и кровным интересам крестьянства. «Крестьяне, оторванные от привычного земледельческого труда, в котором они видят смысл… своего существования, - пишет Оськин, - были готовы решить исход конфликта быстрыми темпами, пусть даже большой кровью… после чего вернуться к мирной деятельности».[93] И этот порыв, «готовый… к кровавой жатве во имя Родины, но пасующий перед длительностью», по его мнению, «в перспективе был опасен для существующего режима».[94] Таким образом, по мысли Оськина, строй, который не мог бы удовлетворить эти чаяния масс, автоматически терял в их глазах легитимность, что в итоге и вылилось в различные формы социального протеста, в т. ч. дезертирство.

Распространение дезертирства на фронте Оськин связывает, главным образом, с военными поражениями, а так же с затяжным, позиционным характером войны. В последнем с ним согласны некоторые историки, отмечающие глубокий упадок боевого духа среди солдат, оказавшихся на четыре года в траншеях мировой войны.[95] Подтверждение таким представлениям о войне у всех ее участников Оськин видит в огромных цифрах человеческих потерь в первые же месяцы войны, причем, без видимых результатов.[96] При всем при том, на заявление Асташова о роли революции в росте разложения среди крестьянской части войск он замечает, что именно революция предоставила огромное число возможностей уклониться от службы.[97]

Также Оськин проводит в своей работе хронологический разбор явления дезертирства и его распространения на фронте. Дезертирство в начальный период войны он связывает, как и в свое время Головин, с ожиданиями царской амнистии после ее окончания и, соответственно, легкого наказания для «броженцев». Впоследствии, примерно с осени 1914 года, после поражения в Восточной Пруссии и тяжелых боев в Польше, эти чаяния сменились пониманием того, что война закончится нескоро. С этой переменой в настроениях сражающихся Оськин связывает дальнейшее учащение побегов с фронта и появление новых форм уклонения – таких, как «самострелы».[98]

Кроме того, Оськин подвергает критике допущенное ранее В. А. Артамоновым сравнение боевого духа российской армии в «царской войне» и в войнах первой половины XIX века[99], замечая, что дезертирство в «народной» войне и в войне, которая ведется профессиональным войском, в корне отличаются. «Потенциальные дезертиры», по мнению историка, в условиях рекрутчины «уничтожались еще на этапе отбора»[100]. В этом прослеживается осознание проблемы дезертирства в Первой мировой как исторического феномена.

В ряде современных работ историко-психологическому подходу к проблеме уделено особое внимание. Например, Оськин не последнюю роль в распространении дезертирства уделяет фактору расходившихся по тылу слухов и новостей с фронта, усугублявших разложение внутренних гарнизонов.^[101] Однако в его подходе к проблеме нам все же видится преобладание скорее массовых тенденций, нежели психологизма.

Тему особой роли массового сознания, в т. ч., влияния на него слухов в Первой мировой затронул также В. Б. Аксенов в своей статье «Сказка о царе и мировой войне».^[102] В своих работах, посвященных именно крестьянскому обыденному сознанию в годы войны Аксенов анализирует, вслед за Оськиным, отношение крестьянских масс к войне и к власти, пытается выявить возможные мотивы дезертирства и т. д. Примечательна в этой связи и работа А. Н. Ардашева, который также особо уделяет внимание психологической составляющей войны. Он делает упор на окопный характер Первой мировой, ее изнуряющее, давящее воздействие на сознание участников. К причинам распространения дезертирства и панических настроений на фронте он причисляет превращение с 1915 г. русской армии в народную, массовую – с того момента, отмечает Ардашов, «война начала жить по законам больших чисел»^[103], что выбивает неподготовленного человека из колеи. В этом вопросе его предположение разнится с мнением Оськина. Он замечает, что не следует так уж противопоставлять боевой дух кадрового военного и призывника в условиях позиционной войны. «Драться никакой солдат вообще не хочет. - приводит он слова Зайцова. - Драться – приходится».^[104] Тем самым Оськин, вслед за Аксеновым, делает ставку не на индивидуализм, а на массовость психологического аспекта в войне. Скорее всего, в проблеме массовых явлений Первой мировой тенденция к выведению индивидуального на первый план еще не прижилась, и отечественные историки, несмотря на отход от классового анализа, продолжают мыслить большими категориями.^[105] Впрочем, психологизм постепенно завоевывает себе пространство и здесь, о чем свидетельствуют статьи Е. С. Сенявской, посвященные так же отдельным аспектам сознания участников войны.^[106] Сенявская, вслед за Оськиным, обращается к таким аспектам проблемы, как восприятие солдатами врага и войны в целом. Она обращает внимание на такие факторы, действующие в условиях войны, как патриотическая пропаганда со стороны государства и «внешнее сходство солдатского быта» как деморализующий фактор. Если первое, по ее наблюдению, практически не работало в условиях повальной неграмотности и слабой политической осведомленности солдатских масс[107], то второе серьезно отразилось на готовности солдат идти в бой. «Образ врага», который так тщательно пыталось сформировать в народе правительство, пошатнулся при виде по ту сторону окопов таких же солдат с теми же тяготами и невзгодами. В этом Сенявская видит одну из причин морального упадка, постигшего императорскую армию, и истоки появившегося вскоре братания на фронте.[108] По-своему объясняет последовавший за патриотическим взрывом моральный упадок А. Керсновский. По его мнению, патриотический подъем, доходивший порой до национализма, был вполне обоснованным и искренним, но долго такой ажиотаж продержаться сам по себе не мог; а его упадок объясняется тем, что царское правительство не сумело должным образом его поддерживать.[109] «Образ врага», таким образом, по заявлению Керсновского, уже был заложен давними антипрусскими настроениями в обществе – государство лишь не справилось с поддержанием этого образа в условиях тяжелой затянувшейся войны.

Таким образом, современная историческая наука восприняла заявленные еще современниками войны предположения касаемо причин массового дезертирства, а также выдвинула ряд принципиально новых идей в этом направлении. Среди таковых: особенности массовой психологии определенных слоев общества, индивидуальное восприятие войны, условия конкретной местности (военного округа, гарнизона, фронта), организация борьбы с дезертирством и уклонением. Расширено изучение уже существовавших тезисов: о всеобщих ожиданиях насчет длительности войны, о роли военных поражений России, о проблемах в организованности войск и командирского состава.

В целом, обобщая выработанное исторической наукой на данный момент видение истоков дезертирства в царской армии, можно отметить относительное единство мнений по ряду основных причин. Так, многими историками подчеркивается влияние на рост дезертирства затяжного, позиционного характера Первой мировой войны. Часто апеллируют к расколу между передовой элитой русского общества и все еще глубоко традиционной массой населения накануне войны. Исследователи, занятые вопросами истории российской армии, отмечают огромное влияние на боевой дух проблем с обеспечением войск. Остальные выделяемые причины более или менее частного характера остаются в рамках живой полемики, однако в сущности своей историческая наука достигла более глубокого понимания в проблеме дезертирства, чем это было в предшествующие периоды. Среди так и не раскрытых до определенной ясности причин дезертирства, на наш взгляд, еще остаются такие вопросы, как роль правительства и верховного командования в ситуации с дезертирами, а также (отчасти) социально-психологические истоки проблемы – здесь, по нашему мнению, остались без внимания такие слои общества, как разночинцы, интеллигенция и казачество.

ГЛАВА III. КОЛИЧЕСТВЕННЫЕ ОЦЕНКИ ДЕЗЕРТИРСТВА В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРАТОРСКОЙ АРМИИИ

§1. Дезертирство в Первой мировой в подсчетах современников

До настоящего момента «точное» число дезертировавших с фронта в 1914-1917 гг. колеблется от 1 до 1,5 миллионов человек. В разные периоды развития отечественной исторической мысли это число менялось в зависимости от разных факторов, оказывающих на нее влияние. Так, историки-эмигранты и современники военных событий подчас занижали его до 800-900 тысяч и менее. Генерал Н. Н. Головин, правда, приводит неутешительные цифры. Проведя подсчеты по данным Отдела Военной статистики, он заявляет так: к концу войны на каждый третий военный чин приходилось по одному дезертиру. То есть, их общее число определяется Головиным примерно в 1900000 человек.[110] По данным самой использованной им статистики, однако, можно назвать точное число в диапазоне 700-800 тысяч человек. Следует, однако, оговориться, что число это базируется лишь на официальных данных Ставки – то есть, это лишь «зарегистрированные» случаи дезертирства. Как бы мы ни пытались, таким образом, сохранять объективность – всегда в уме остается определенное число не охваченных официальной статистикой случаев. Головин одним из первых сообщает о погрешностях статистики в российской армии в Первой мировой, и он прекрасно знает об этой трудности: видимо этим и объясняется названное им число почти в два миллиона. Такой «запас» он отвел под те моменты, когда дезертирство пересекалось с пленом, брожением между частями и пропажей без вести, не говоря уже про неучтенных дезертиров. Получая свое число, он складывает остатки от разницы между призванными и явившимися на службу и прибавляет к нему «официальных» 365000 дезертиров.

Такой подход, как выяснится позднее, не вполне сбалансированный, многое в его рамках не учтено или просто домыслено. Однако на тот момент это была практически единственная попытка подобного вычисления.

Отдельного рассмотрения заслуживает уже упомянутый нами миф о «миллионах дезертиров». Классическая его версия, по словам Головина, бытовала в России уже с конца 1916 года, причем не только в народе – скорее это паническое настроение зародилось как раз наверху, а уже оттуда спустилось в массы. Головин связывает это все с той же путаницей и противоречивыми данными в отчетности, а также с предреволюционными пессимистическими настроениями в правительственных кругах.[111] Почему же Головин развенчивает этот миф, в то же время в итоге своих подсчетов выдавая почти такое же общее число? Дело в том, что исторической вехой в проблеме роста дезертирства, с точки зрения Головина, является Февральская революция, до которой число «официальных» уклонистов не превышало 135130 человек. Рост этого числа до конечных двух миллионов Головин всецело связывает с действием революционной пропаганды.[112]

Таким образом, Н. Головин провел первый количественный анализ дезертирства в российской армии в Первой мировой. Так же он первый критически рассмотрел официальные источники по данной теме, разоблачая миф о «миллионах дезертиров», появившийся еще в ходе войны. Завышения в своих оценках, по мнению современных исследователей, он, впрочем, не избежал, заявив, что к концу войны в числе дезертировавших так или иначе побывала треть всех военнослужащих России.[113]

А. Деникин не приводит точных оценок численности дезертиров, ограничиваясь общим выводом о всплеске волнений в армии в связи с событиями в Петрограде 1917 года. Основной рост неповиновения и разброда в частях он относит именно к этому периоду войны, отмечая особенные беспорядки во внутренних губерниях и столичном округе.[114] Примерно в таком же ключе выражает свою позицию Врангель.[115]

Таким образом, в силу своего видения истоков проблемы, а также особенностей своего представления о дезертирстве, современники войны, как можно заметить, основной пик роста дезертирства связывают с периодом окончательного разложения царской армии – называют они период времени с февраля по май 1917 года. Это обусловлено в основном их позицией в отношении революционных событий 1917 года, а также их оценкой касательно подготовки русской армии: в отличие от оценок в другие периоды изучения Первой мировой, современники, как правило, высказывают предположение о том, что российская армия, несмотря на все невзгоды, могла продолжать войну. Некоторые, например, Брусилов, утверждают, что могла и победить.[116] Однако наиболее конкретные цифры на тот период изучения проблемы привел в своем исследовании только Н. Головин – им же и выдвинуты впервые попытки анализа статистических данных. Среди современников Первой мировой войны Головина можно считать одним из первых ее исследователей. И уж точно можно считать его «первооткрывателем» дезертирства в царской армии как научно-исторической проблемы. Однако основные вопросы, связанные с проблемой дезертирства так или иначе находят отражение во многих воспоминаниях и записках современников и в работах первых исследователей мировой войны. Именно на этом первом опыте осмысления российскими умами уроков войны в настоящее время предпринимаются попытки вновь затронуть тему дезертирства.

§2. Советские историки о количестве дезертиров

Подобно оценке, данной характеру Первой мировой войны, численность дезертирства в ней долгое время оставалась неизменной в советской исторической науке. Отдел Военной Статистики в выпущенном в 1925 году сборнике документов сделал попытку «констатируя недостаток материала … собрать все, что возможно».[117] Число, названное Головиным, не вступало в серьезную конфронтацию с официальной статистикой (на основе цифр которой он и произвел свои подсчеты). Поэтому в 20-е годы XX века ранние советские историки лишь «округлили» его до двух миллионов, восприняв вполне устроившее их заключение Головина. По сути, так и оставалось до периода частичной реабилитации русской армии в Первой мировой.

В военные годы и с окончанием Великой Отечественной обострение отношений с Западом диктовало новую постановку вопроса: главным камнем преткновения в этой связи стала боеспособность русской армии в мировой войне – ведь ее роли, в т. ч., для благополучия на Западном фронте, теперь уделялось особое внимание. Так, И. Ростунов, оценивая организованность фронтов, их взаимодействие, налаживание поставок на фронт и оперативность работы Ставки, не находит никаких существенных проблем, что в корне противоречит воспоминаниям современников.[118] При этом цифры Отдела Военной Статистики все так же оставались единственным официальным сводом потерь от дезертирства. В период «оттепели» и позднее внимание исследователей было поглощено в основном рабочим и крестьянским движением. Рассматривали как стачки и демонстрации за мир, так и разложение армии в контексте всеобщего подъема в пользу прекращения войны.[119] Особое внимание уделялось реакции царизма и карательному аппарату, что нашло отражение в некоторых специальных работах. Так, М. Гернет отмечает рост недовольства офицерством к концу 1916 года в армии и особенно на флоте.[120] В свете подобных тенденций, за разложением армии остался штамп революционной борьбы, под который, видимо, попало и дезертирство с фронтов. Не последнюю роль в этой борьбе отводили большевистской агитации в войсках и деятельности советов рабочих и солдатских депутатов.

Советская историческая наука, таким образом, разработала и пронесла через весь период своего существования целый ряд своеобразных аспектов проблемы дезертирства в царской армии. Во-первых, это политизированность феномена дезертирства, наделение его «политической сознательностью» и органичное включение его в общую картину классовой борьбы в военные годы. Во-вторых, это интернациональность дезертирства и сосредоточение на его очень активной роли в событиях до и во время революции, что придало столь негативному социальному явлению, как дезертирство, почти что положительный окрас в некоторые моменты, сколь бы странно это ни звучало. И в-третьих, это приверженность к «экономическим» сторонам проблемы: нехватке боеприпасов и продовольствия и т. д., что обусловило столь долгую неизученность таких сторон дезертирства, как восприятие солдатом войны, морально-этические аспекты, и т. п.

§3. Количественные оценки на современном этапе

На современном этапе разработки проблемы дезертирства оценки масштабности этого явления рознятся в высшей степени. Связано это с рядом причин. Во-первых, исследователи стали использовать целый пласт источников, ранее не задействованных в изучении Первой мировой по различным причинам. Во-вторых, с началом отхода исторической науки от идеологических рамок советского периода в научных кругах с новой силой возобновилась полемика вокруг событий Первой мировой войны. Касательно данной проблемы нашлись как сторонники прежнего исчисления, так и оспорившие долгое время считавшиеся единственно верными статистические данные. В целом, однако, историки, заинтересовавшиеся проблемой дезертирства, углубились в источники в поисках новой альтернативы.

Обращаясь к подсчетам Ставки, Асташов отмечает число в 195000 «зарегистрированных» дезертиров. Также замечает он то завышение и занижение, которое придавали числам статистики советские ученые и авторы-эмигранты.[121] Пытаясь найти компромисс между этими крайностями, Асташов предполагает, что Ставкой количество дезертиров рассчитывалось в основном из числа задержанных при побеге в тыл. Используя данные жандармского управления и материалы из Ставки, Асташов получает общее число задержанных на фронте и в тылу в 420000 человек.[122] Прибавив же к нему предполагаемое число из осевших в глубинке дезертиров, историк получает до 1-1,5 миллионов за всю войну – цифру, несомненно, огромную, но на порядок меньше, чем у предшественников. Впрочем, как отмечает Асташов, число неучтенных, непойманных дезертиров все так же неопределенно, а предположения о нем современников крайне расплывчаты: «по одному, иногда по два, редко по три дезертира на деревню». Тех же, кто попался, в основном отправляли обратно на фронт, «поэтому их нельзя считать полностью уклонившимися от военной службы», - замечает Асташов.[123] С этой же проблемой, целиком связанной с вопросом об определении дезертирства, столкнулся М. Оськин касательно отставания дезертиров от маршевых рот.[124]

Оськин, вслед за Головиным, критически относится к мифу о количестве дезертиров. Общее число уклонившихся до Февральской революции, которое выдвигает он – около 200000 человек, причем включает он сюда и отставших от частей солдат. Роль революции в росте пораженческих настроений он, однако, признает. Возросло число дезертиров с февраля 1915 года, по оценке Оськина, примерно в пять раз. Получившийся, таким образом, один миллион дезертиров – еще более малое число в сравнении с предыдущими оценками, которые получала царская армия. Привлечение нового круга источников, пересмотр существовавших ранее подходов к проблеме и избавление от идеологических штампов – все это неуклонно снижает число предполагаемых дезертиров. Надо отметить, что тенденция к уменьшению числа дезертиров связана не только с новыми источниками и подходами. Дело в том, что с распадом СССР в отечественной исторической мысли появилась новая тенденция реабилитации царской политики в годы войны.

Таким образом, в современной отечественной историографии рассмотрение проблемы дезертирства в Первой мировой войне вышло на принципиально новый уровень: количественные и качественные оценки этого явления приобретают более конкретные формы, затрагиваются новые аспекты темы, помимо «внешних» сторон, получивших освещение в более ранние периоды изучения. На основе новых подходов выдвинуты совершенно иные точки зрения на ряд проблемных вопросов: частично сняты обвинения с царского правительства в неспособности урегулировать ситуацию в армии, затронуты индивидуально-психологические проблемы солдата в окопах Первой мировой, пересмотрены некоторые оценки боеспособности русской армии в 1914-1917 годах. На наш взгляд, однако, отечественная наука также унаследовала и ряд существенных проблем в рассмотрении данной темы. Так, детальный разбор в терминологии и введение классификации случаев дезертирства позволяют принципиально по-новому взглянуть на ту же проблему с причинно-следственными связями дезертирства, а так же выводит на новый уровень попытки определить количество дезертиров в Первой мировой войне. Именно в этом аспекте все еще наблюдаются попытки дать четкое представление об объекте исследования, однако размытое видение дезертирства по-прежнему серьезно влияет на оценки исследователей. Пока же отечественная историография установила лишь несколько более или менее бесспорных истоков феномена дезертирства, а так же ненамного более точное количество бежавших с фронта. Здесь на суждения историков оказывает влияние и оставшаяся от советского периода тенденция рассмотрения событий Первой мировой без отрыва от событий революции. Также никуда не исчезла традиция советской историографии оперировать большими социальными категориями: положительно это отражается на развитии проблемы дезертирства или же отрицательно – пока вопрос очень спорный.

Отмечая вклад, который сделала отечественная наука в изучение данной темы на разных этапах изучения, отметим, что «открыл» для проблемы дезертирства дорогу в историографию, несомненно, Н. Н. Головин. Он не только впервые заговорил об этом моменте в истории Первой мировой, но и попытался дать оценку и количественной, и качественной стороне проблемы. Ряд его современников также привели в своих дневниках и мемуарах упоминания об этом феномене, отметив ту роль, что сыграло дезертирство в судьбе императорской армии. То главное, что привнесли современники войны в изучение нашей проблемы – источники, сделавшие следующие шаги исторической науки в этом направлении возможными.

На следующем этапе проблема дезертирства получила очень и очень неоднозначное освещение в отечественной историографии. С одной стороны, советские историки отнеслись к дезертирству в очень категоричном ключе, надолго привязав явление к промахам и неудачам царского режима в войне. «Антинародный» характер, который приобрела в их освещении Первая мировая, с другой стороны, придал дезертирству вид целого социального движения в контексте революционных событий. Это было сравнительно новым взглядом на проблему, однако современной наукой практически не воспринимается как пережиток советской идеологической доктрины.

К настоящему моменту дезертирство получило освещение в нескольких специальных работах; кроме того, о нем все чаще упоминают в общих работах по истории Первой мировой. Исследователи занялись прежде всего приведением типологии дезертирства, уточнением количественного аспекта проблемы и более детальным анализом причин дезертирства и факторов, влиявших на его распространение. Во всех этих областях сделаны значительные успехи, однако к ним добавились и новые аспекты – психологический и социальный. Изучение этого феномена открывает, по словам некоторых историков, принципиально новые моменты в истории Первой мировой, позволяя взглянуть на жизнь общества с совершенно иной стороны.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Дезертирство в императорской армии в годы Первой мировой войны как исторический феномен нашло весьма противоречивое отражение в отечественной историографии. Заявленное как самостоятельный объект исследования еще в трудах современников войны (главным образом, в фундаментальной работе Н. Н. Головина), оно долгое время оставалось на периферии исторической науки, обратив на себя пристальное внимание лишь с относительно недавнего времени. На оценки историками данного феномена на различных этапах влияли разнообразные факторы. В их числе и идеологическое влияние государства, и общий спад интереса к истории Первой мировой, и оживление ее изучения в связи с примером Второй мировой, и подъем патриотических настроений, вызвавший рост общественного интереса к военному прошлому страны. Первым таким подъемом был период после окончания Великой отечественной, вторым можно назвать прошедший в 2014 году 100-летний юбилей Первой мировой войны.

В настоящей работе мы сделали акцент на три заявленных нами проблемных аспекта дезертирства. Ключевую роль мы отвели определению дезертирства, а так же тому набору форм уклонения от службы в годы Первой мировой, которые могли на разных этапах толковать как дезертирство. Понимание предмета исследования, как мы могли проследить, в разное время давало историкам возможность по-разному оценивать другие аспекты этой темы. Современники войны, таким образом, понимали под дезертирством в-основном самовольное оставление солдатом части, но так же относили к нему случаи отставания от части, саморанение, «брожение», иногда мародерство или противодействие командиру. Огромное влияние на их суждения оказала начавшаяся революция, из-за чего дезертирство в их оценках благополучно перемешивается с саботажем, работой агитаторов и солдатских комитетов и т.п. В этом моменте они весьма сходны в оценке дезертирства с советской исторической наукой, которая, правда, оценивает роль революции в истории российского общества и армии несколько иначе. Согласно линии советских исследователей Первой мировой, дезертирство – одно из проявлений развернувшейся в обществе революционной борьбы с царизмом. Несправедливый, империалистический характер самой войны в их представлении создает образ не дезертира, изменника родины, а напротив, солдатских масс, в едином революционном подъеме добивающихся для родины наибольшего блага. На современном этапе, в силу отхода от однозначной оценки места революции в российской истории, эта политическая сознательность в образе дезертира поставлена под сомнение. С помощью историко-психологического подхода применительно к людям той эпохи исследователи пытаются представить восприятие войны призванными на фронт вчерашними крестьянами, обывателями и т. п., исходя в первую очередь из социальных и культурных факторов, определивших их выбор изменить присяге. Таким образом, портрет типичного дезертира военных лет сейчас дополняют выявленные новой волной исследователей типичные для русского человека того времени черты: политическая и правовая неграмотность (в основной массе, причем, не только среди новобранцев, но и в офицерском составе); слабое представление о том, кто есть враг и из-за чего с ним нужно драться; изнурительный характер окопной войны, ее тяготы; и упадок боевого духа в связи с чередой крупных поражений.

Среди выдвигаемых в отечественной историографии причин дезертирства некоторые повторяются практически на каждом этапе изучения: это влияние на моральный дух войск поражений на фронте, техническое отставание и «снарядный голод», просчеты верховного командования или царского правительства, а также «взрывной» эффект, оказанный на армию революцией. Но многие представляемые истоки проблемы существенно разнятся на разных этапах. Так, современники склонны винить российское общество военных лет в духовном упадке и отсутствии морально-нравственных ориентиров; советские историки наделяют фактор распространения в армии дезертирства «сознательным» началом классовой борьбы, а на современном этапе исследователи все чаще делают акцент на массовой и индивидуальной психологии, не пренебрегая, однако, социально-политическими аспектами. Крайне спорным, таким образом, остается вопрос о роли Ставки и правительства в случившемся – и, как мы полагаем, полемика в вопросе о «виновных» в разложении русской армии пока неразрешима в принципе, настолько история XX века еще близка к политике. Стоит заметить только ту радикальную смену представлений по данному вопросу, что свойственна отечественной исторической науке: так, в 20-е – 30-е гг. XX в. глубинные причины негативных явлений в армии виделись исследователям в исключительно движении народных масс и общей неустойчивости, изначальной порочности царизма, падение которого было для них неминуемо. С началом «холодной войны» императорскому режиму, обвиненному при Сталине в «антинародном заговоре», также нашлось применение – и многие политические круги и отдельные деятели при дворе императора были представлены в качестве «агентов Запада». В 1990-е – начало 2000-х гг. эти взгляды изменились с точностью до наоборот, только в связях с германским империализмом заподозрили уже большевиков. Нынешний этап в этом плане пока являет собой попытки отхода от излишней политизации вопроса и крайностей.

Количественные оценки на разных этапах изучения могут варьироваться от 900 тыс. дезертиров до 2-2,5 миллионов – на эти цифры, как мы увидели, существенно повлияли воззрения историков на вопросы политики и идеологии. Первым дал количественную оценку дезертирству Н. Головин – и практически до 1960-х гг. в силу разных причин его число в 2 миллиона оставалось единственно верным. С открытием новых источников по истории Первой мировой исследователи получили возможность пересмотреть статистические данные о потерях, правда, до дезертирства добрались не сразу – но к 80-м гг. советская историческая наука располагала общим числом до 2,5 миллионов. По оценкам современных исследователей, это число оказалось изрядно завышенным не в пользу царского режима. В настоящее время, по подсчетам современных исследователей, число действительно дезертировавших снижено до 1-1,5 миллионов человек. Оказала существенное влияние на такую оценку, на наш взгляд, пересмотренная типология уклонения, что помогло более точно отделить дезертирство от других социальных явлений. Наибольший вклад в подсчеты и пересмотр данных статистики, как нам кажется, вносят специальные исследования М. Оськина и А. Асташова, причем Асташов в своей работе рассматривает вместе с дезертирством еще и военнопленных в годы Первой мировой, сравнивая, таким образом, статистику потерь царской армии.

Таким образом, мы получаем ряд выводов касательно изучения дезертирства в отечественной историографии:

1) На ряд важных аспектов проблемы существенно влияло представление о явлении дезертирства на разных этапах изучения этого феномена.

2) Типология дезертирства на разных этапах позволяла по-разному истолковать причины его массового распространения в царской армии в Первой мировой войне.

3) В связи с расхождениями в типологии, в разное время исследователи могли включать в категорию дезертиров различные негативные явления в императорской армии, что обусловило существенное их расхождение в подсчетах потерь российских войск от дезертирства. Число это варьируется до настоящего времени от 900 тыс. до 2,5 млн. человек.

4) На рассмотрение феномена дезертирства оказало значительное влияние определение историками места Февральской революции (т. е., в контексте настоящей темы, конечного момента существования императорской армии) в истории Первой мировой.

5) В связи с этим, развернувшаяся вокруг событий революции полемика оказывала порой решающее влияние на оценки исследователей в тот или иной период.

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

1. Источники

1. Верцинский, Э. А. Из мировой войны: боевые записи и воспоминания командира полка и офицера Генерального штаба за 1914-1917 годы. [Текст] — Таллинн-Ревель: ERK, 1931. – 185 с.

2. Воспоминания А. А. Брусилова (Записки. - Россия, 1924, № 3(12); Мои воспоминания. М.-Л., 1929).

3. Врангель, П. Н. Записки. Ноябрь 1916 г. - ноябрь 1920 г. [Текст] – М., 2002. – 384 с.

4. Головин, Н. Н. Россия в Первой мировой войне. [Текст]: в 2-х т. – Париж.: Товарищество объединенных издателей., 1939. – 528 с.

5. Данилов, Ю. Н. Россия в мировой войне 1914–1918 гг. [Текст] – М., 1924. – 422 с.

6. Деникин, А. И. Очерки русской смуты. [Текст]: т.1. – Париж., 1921. – 424 с.

7. Игнатьев, А. А. 50 лет в строю. [Текст]: в 2-х т. – М, 1959. – 544 с.

8. Лемке, М. К. 250 дней в царской ставке 1914–1915. [Текст] — Минск.: Харвест, 2003. – 672 с.

9. Милюков, П. Н. Воспоминания (1859-1917). [Текст]: в 2-х т. Под ред. М. М. Карповича и Б. И. Элькина. – Нью-Йорк, 1955. – 397 с.

10. Свечин, А. А. Искусство вождения полка. По опыту войны 1914-1918 гг. [Текст] – Л., 1930. – 221 с.

11. Спиридович, А. И. Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 гг. [Текст] — Нью-Йорк: Всеславянское Издательство, 1960-62. – 170 с.

12. Федорченко, С. Народ на войне. [Текст] – М., 1990. – 188 с.

13. Шапошников, Б. М. Воспоминания. [Текст] / Военно-научные труды. М., 1974. -584 с.

2. Литература

1. Айрапетян М. Э., Кабанов П. Ф. Первая мировая империалистическая война 1914-1918 гг. – М.: Просвещение, 1964. – 206 с.

2. Аксенов, В. Б. Война и власть в массовом сознании крестьян в 1914 - 1917 гг.: архетипы, слухи, интерпретации [Текст] // Российская история. – 2012. – №4. – с. 137-145.

3. Аксенов, В. Б. «Сказка о царе и мировой войне», или опыт реконструкции мифологического дискурса российских крестьян в 1914–1917 гг. [Текст] // Acta Slavica Iaponica. Tomus 34, 2014. pp. – с. 17-47.

4. Аксенов, В. Б. Убить икону: визуальное мышление крестьян и функции царского портрета в период кризиса карнавальной культуры 1914 – 1917 гг. [Текст] //Ейдос. Альманах теорії та історії історичної науки. Вип. 6. – Київ: Інститут історії України, 2012.. С. 386-410.

5. Ардашев, А. Н. Великая Окопная война. Позиционная бойня Первой мировой. [Текст] — М.: Яуза: Эксмо, 2009. – 480 с.

6. Асташов, А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны / А. Б. Асташов. Война, плен и дезертирство в XX веке. [Текст] // Российская история. – М., 2011. - № 4. – с. 44-52.

7. Большая Советская Энциклопедия (БСЭ) [Эл. ресурс] // URL: http://bse.sci-lib.com (11.04.15)

8. Брусилов А.А. Воспоминания. [Текст] – М.: Воениздат, 1963. – 140 с.

9. Всемирная история. Энциклопедия. [Текст] Том 7 // Энциклопедия: в 10-ти т. – Москва: Издательство Социально-экономической литературы, 1960 – 820 с.

10. Гернет, М.Н. История царской тюрьмы, [Текст] – М., 1962. – т. 4. – 232 с.

11. Гончаров, В. Л. 1917: разложение армии / Военные тайны XX века. [Текст] – М.: Вече., 2010. – с. 491.

12. Гришаев, О.В., Военно-патриотическая тема в работах советских историков в 1941-1945 гг. [Эл. ресурс] / Наука. Общество. Оборона. - 2014. - № 1 (2) // URL: http://www.noo-journal.ru/научное-издание/2014-1-1/article-0010 (24.04.15)

13. История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков): краткий курс.: под ред. Комиссии ЦК ВКП(б). – М.: ОТИЗ – Госполитиздат, 1946. – 352 с.

14. История первой мировой войны 1914-1918 гг. [Текст] / А.М. Агеев, Д.В. Вержховский, В.И. Виноградов, В.П. Глухов, Ф.С. Криницын, И.И. Ростунов, Ю.Ф. Соколов, А А. Строков. Под ред. И.И. Ростунова — М.: Наука, 1975. – 708 с.

15. Керсновский А.А. История русской армии. [Текст] в 4 т. – М.: Голос, 1992-1994. – 1220 с.

16. Коленковский, А. Маневренный период первой мировой империалистической войны 1914 г. [Текст] — М.: Воениздат НКО СССР, 1940. — 368 с.

17. Россия в мировой войне 1914-1918 года (в цифрах). [Сборник документов] М.; Л: Госвоениздат, 1925. – 104 с.

18. Ростунов, И. И. Русский фронт Первой мировой войны [Текст] – М.: изд-во «Наука», 1976. – 389 с.

19. Митюков Н.В. Моральная упругость войск [Текст] // Социологические исследования. 2003. № 6. – c. 70–72.

20. Наземцева, Е.Н. Гуманитарные проблемы Первой мировой войны в современной отечественной историографии [Текст] // Великая война. Сто лет. / Под ред. М.Ю. Мягкова, К.А. Пахалюка. М.; СПб, 2014. с. 135 — 157.

21. Нарский, И.В. Фронтовой опыт русских солдат. 1914-1916 годы [Текст] // Новая и новейшая история. 2005. №1. с.194-204.

22. Оськин, М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы [Текст] / М. В. Оськин. – М.: Вече, 2011. – 432 с.

23. Писарев, Ю. А. Новые подходы к изучению истории первой мировой войны [Текст] // Новая и новейшая история. – 1993. – № 3. – с. 47-62.

24. Покровский, М.Н. Империалистическая война. Сборник статей 1915-1927. [Текст] – М.: Изд-во Коммунистической академии., 1928. – 296 с.

25. Россия в мировой войне 1914–1918 года (в цифрах) / Центральное Статистическое Управление / Отдел военной статистики. М., 1925. – 113 с.

26. Россия в Первой мировой войне: новые направления исследований: Сб. обзоров и реф. [Текст] (Препринт) / Ред. кол.: Глебова И.И. (отв. ред.) и др. – М., 2013. – 241 с.

27. Ростунов, И. И. Русский фронт Первой мировой войны. [Текст] – М.: Наука., 1976. – 389 с.

28. Сенявская, Е. С. Психология войны в ХХ веке: исторический опыт России [Текст] / «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН) М., 1999. – 288 с.

29. Сенявская, Е. С. "Образ врага" в сознании участников первой мировой войны [Текст] // Европа и Россия в XIX—XX веках: Сборник научных трудов. М., 1996. – с. 235-274.

30. Симмонс, П. Борьба с дезертирством и добровольной сдачей в плен в Русской армии в годы первой мировой войны [Текст] / Величие и язвы Российской империи: Международный научный сборник к 50-летию О. Р. Айрапетова / Сост. В. Б. Каширин. – М.: Издательский дом «Регнум», 2012. – с. 377-398.

31. Советская Военная Энциклопедия. [Текст] в 8 т. – М.: Воениздат, 1976-1980.

32. В. Б. Станкевич. Воспоминания. 1914-1919 г. [Текст] – Берлин; Изд-во И. П. Ладыжникова, 1920. – 200 с.

33. Троцкий, Л. Д. Европа в войне (1914 – 1918 г.г.) [Текст] / Л. Троцкий. Сочинения. Т. 9. – М.-Л., 1927. – 248 с.

34. Френкин, М. С. Русская армия и революция, 1917–1918. [Текст] – Мюнхен, 1978. – 749 с.

35. Хубертус, Ф. Ян. Русские рабочие, патриотизм и Первая мировая война [Текст] // Рабочие и интеллигенция в России в эпоху реформ и революций. 1861 -февраль 1917. СПб.: СПб. филиал ИРИ РАН, Блиц, 1997. С. 379-396.

[1] Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж., 1921. Т.1.

[2] Головин Н.Н. - Россия в Первой мировой войне. Париж.: Товарищество объединенных издателей., 1939. Т. 1-2.

[3] Врангель П.Н. Записки. Ноябрь 1916 г. - ноябрь 1920 г. М., 2002; Данилов Ю. Н. Россия в мировой войне 1914–1915 гг. 1924; Воспоминания А.А. Брусилова (Записки. - Россия, 1924, № 3(12); Мои воспоминания. М.-Л., 1929); Шапошников Б.М. Воспоминания. - Военно-научные труды. М., 1974; Игнатьев А.А. 50 лет в строю, т. 1-2. М, 1959; Свечин А. Искусство вождения полка. По опыту войны 1914-1918 гг. Л., 1930.

[4] Милюков П.Н. Воспоминания (1859-1917). Под ред. М. М. Карповича и Б. И. Элькина. 1-2 тома. Нью-Йорк 1955; Верцинский Э. А. Из мировой войны: боевые записи и воспоминания командира полка и офицера Генерального штаба за 1914-1917 годы. Таллинн-Ревель: ERK, 1931; Федорченко С. Народ на войне. М., 1990; Спиридович А.И. Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 гг. Нью-Йорк: Всеславянское Издательство, 1960-62.

[5] Мировая война в цифрах. М.; Л: Госвоениздат, 1934; Россия в мировой войне 1914–1918 года (в цифрах) / Центральное Статистическое Управление / Отдел военной статистики. М., 1925.; Покровский М.Н. Империалистическая война. Сборник статей 1915-1927. М.: Изд-во Коммунистической академии, 1928; Нарский И.В. Фронтовой опыт русских солдат. 1914-1916 годы// Новая и новейшая история. 2005. №1. С.194-204; Коленковский А. Маневренный период первой мировой империалистической войны 1914 г. М.: Воениздат НКО СССР, 1940; Чемоданов Г.Н. Последние дни старой армии. М. – Л.: Госиздат, 1926.

[6] Френкин М. С. Русская армия и революция, 1917–1918. Мюнхен, 1978; История первой мировой войны 1914-1918 гг./ А.М. Агеев, Д.В. Вержховский, В.И. Виноградов, В.П. Глухов, Ф.С. Криницын, И.И. Ростунов, Ю.Ф. Соколов, А А. Строков. Под редакцией доктора исторических наук И.И. Ростунова — М.: Наука, 1975; Гернет М.Н. История царской тюрьмы, т. 4, М., 1962.

[7] Асташов А.Б. - Война, плен и дезертирство в XX веке. М., 2010; Асташов, А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны / А. Б. Асташов [Текст] // Российская история. М., 2011. N 4.

[8] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. М.: Вече, 2011.

[9] Аксенов В. Б. Война и власть в массовом сознании крестьян в 1914 - 1917 гг.: архетипы, слухи, интерпретации // Российская история. №4. 2012.

Аксенов В. Б. «Сказка о царе и мировой войне», или опыт реконструкции мифологического дискурса российских крестьян в 1914–1917 гг. – Acta Slavica Iaponica. Tomus 34, 2014. pp. 17-47; Аксенов В. Б. Убить икону: визуальное мышление крестьян и функции царского портрета в период кризиса карнавальной культуры 1914 – 1917 гг. //Ейдос. Альманах теорії та історії історичної науки. Вип. 6. – Київ: Інститут історії України, 2012.. С. 386-410; Ардашев А. Н. Великая Окопная война. Позиционная бойня Первой мировой. М.: Яуза : Эксмо, 2009; Нарский И.В. Фронтовой опыт русских солдат. 1914-1916 годы// Новая и новейшая история. 2005. №1. С.194-204; Сенявская Е. С. Психология войны в ХХ веке: исторический опыт России / «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН) М., 1999; Сенявская Е. С. "Образ врага" в сознании участников первой мировой войны // Европа и Россия в XIX—XX веках: Сборник научных трудов. М., 1996; Хубертус Ф. Ян. Русские рабочие, патриотизм и Первая мировая война// Рабочие и интеллигенция в России в эпоху реформ и революций. 1861 -февраль 1917. СПб.: СПб. филиал ИРИ РАН, Блиц, 1997. С. 379-396.

[10] Гончаров В. Л. 1917: разложение армии / Военные тайны XX века. М.: Вече., 2010.

[11] Гришаев О.В., Военно-патриотическая тема в работах советских историков в 1941-1945 гг. / Наука. Общество. Оборона. – 2014. – №1 (2); Наземцева Е.Н. Гуманитарные проблемы Первой мировой войны в современной отечественной историографии// Великая война. Сто лет. М.; СПб, 2014. С. 135 — 157; Писарев Ю. А. Новые подходы к изучению истории первой мировой войны // Новая и новейшая история. – 1993. – № 3; Россия в Первой мировой войне: новые направления исследований: Сб. обзоров и реф. (Препринт) / Ред. кол.: Глебова И.И. (отв. ред.) и др. – М., 2013. – 241 с.

[12] Симмонс П. Борьба с дезертирством и добровольной сдачей в плен в Русской армии в годы первой мировой войны. – с. 377.

[13] Уголовный кодекс РФ 1996 г. М., 2011. – с. 431.

[14] Головин Н. Н. Россия в Первой мировой войне.: Т.1. С. 206.

[15] Там же. С. 207.

[16] Там же.

[17] Там же. С. 207-208.

[18] Головин Н. Н. Россия в Первой мировой войне.: Т.1. С. 208.

[19] Свечин А. А. Искусство вождения полка. По опыту войны 1914-1918 гг. С.49.

[20] Там же.

[21] Свечин А. А. Указ. соч. С. 50-51.

[22] Деникин А.И. Очерки русской смуты.: Т.1. С. 11.

[23] Там же.

[24] Там же. С. 26.

[25] Врангель П. Н. Записки. Ноябрь 1916 г. - ноябрь 1920. С. 4.

[26] Милюков П. Н. Воспоминания (1859-1917).: Т.2. С. 288.

[27] Большая Советская Энциклопедия (БСЭ) // http://bse.sci-lib.com

[28] Ленин В.И. Воззвание о войне // Полн. собр. соч. Т. 27. С. 1-4.

[29] Головин Н. Н. Россия в Первой мировой войне.: Т.1. С. 205-208.

[30] Ленин В.И. Указ. соч., С. 4.

[31] История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков): краткий курс. М., 1946. – с. 11-12.

[32] Ростунов И. И. Русский фронт Первой мировой войны. М., 1976. С. 342-343.

[33] Советская Военная Энциклопедия. Т. 3. М., 1979. С. 128.

[34] Гончаров В. Л. 1917: разложение армии / Военные тайны XX века. М.: Вече., 2010.

[35] Асташов А.Б. - Война, плен и дезертирство в XX веке. М., 2010; Асташов А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны // Российская история. М., 2011. № 4.

[36] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. М., 2011.

[37] Асташов, А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны, с. 45

[38] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы, с. 248.

[39] Асташов А. Б. Указ. соч. С. 44.

[40] Оськин М. В. Указ. соч. С. 249.

[41] Там же. С. 249-254.

[42] Асташов, А. Б. Указ. соч. С. 45.

[43] Там же, с. 44-45.

[44] Оськин М. В. Указ. соч., с. 254.

[45] Там же, с. 244-248.

[46] Асташов А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны. М., 2011. № 4, с. 45.

[47] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. С. 241.

[48] Там же, с. 256-257.

[49] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы, с. 276.

[50] Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж., 1921. Т.1. С. 10.

[51] Головин Н. Н. Россия в Первой мировой войне.: Т.1. С. 205.

[52] Свечин А. Искусство вождения полка. По опыту войны 1914-1918 гг. Л., 1930. С. 190-192.

[53] Там же. С. 191.

[54] Там же. С. 190.

[55] Врангель П.Н. Записки. Ноябрь 1916 г. - ноябрь 1920 г. М., 2002. – С. 40.

[56] Головин, Н. Н. Россия в Первой мировой войне.: Т.1. С. 203.

[57] Свечин А. Искусство вождения полка. По опыту войны 1914-1918 гг. Л., 1930. С. 193.

[58] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. М., 2011. С. 258.

[59] Свечин А. Указ. соч. С. 19-20.

[60] Там же.

[61] Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж., 1921. Т.1. С. 20-21.

[62] Там же. С. 26.

[63] Деникин А. И. Указ. соч.

[64] Асташов, А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны. М., 2011. С. 49-50.

[65] Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж., 1921. Т.1. С. 27.

[66] Там же.

[67] Врангель П.Н. Записки. Ноябрь 1916 г. - ноябрь 1920 г. М., 2002.

[68] Деникин А. И. Указ. соч. С. 22.

[69] Там же. С. 24

[70] Там же. С. 4.

[71] Там же.

[72] Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж., 1921. Т.1. С. 5.

[73] Брусилов А.А. Воспоминания. М., 1963. С. 32.

[74] Там же. С. 33.

[75] Там же.

[76] Там же. С. 37.

[77] Там же.

[78] Троцкий Л. Д. Европа в войне (1914 – 1918 гг.) / Л. Троцкий. Сочинения. Т. 9. М.-Л., 1927. С. 68.

[79] Зиновьев Г.Е., Сталин И.В. Кто виноват в поражении на фронте? - Прибой, 1917, С. 1-17.

[80] Козенко Б. Д. Отечественная историография Первой мировой войны. 2001. №3., с. 9.

[81] Троцкий Л. Д. Указ. соч. С. 76.

[82] Ростунов И. И. Русский фронт первой мировой войны. М., 1976. С. 385.

[83] Айрапетян М. Э., Кабанов П. Ф. Первая мировая империалистическая война 1914-1918 гг. – М.: Просвещение, 1964. С. 111.

[84] Ростунов И. И. Русский фронт первой мировой войны. М., 1976. С. 328-330.

[85] История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков): краткий курс. М., 1946. С. 312.

[86] Покровский М.Н. Империалистическая война. М., 1928. С. 240.

[87] История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков): краткий курс. М., 1946. С. 301.

[88] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. С. 239.; Асташов А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны. М., 2011. № 4. С. 48.

[89] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. С. 239-240.

[90] Асташов А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны. М., 2011. № 4. С. 45-46.

[91] Асташов А. Б. Указ. соч. С. 47.

[92] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. С. 242.

[93] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. С. 244.

[94] Там же.

[95] Ардашев А. Н. Великая Окопная война. Позиционная бойня Первой мировой. М. 2009. С.34.

[96] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. С. 251.

[97] Там же, с. 291.

[98] Там же, с. 248-249.

[99] Артамонов В. А. Эволюция боевого духа русской армии XVIII-XIX веков. // Воинский подвиг защитников Отечества: традиции, преемственность, новации. Вологда, 2000, ч. 2, с. 38.

[100] Оськин М. В. Указ. соч., с. 252.

[101] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. М., 2011. С. 262-264, 253, 254.

[102] Аксенов В. Б. «Сказка о царе и мировой войне», или опыт реконструкции мифологического дискурса российских крестьян в 1914–1917 гг. // Acta Slavica Iaponica., 2014. Tomus 34. С. 28.

[103] Ардашев А. Н. Великая Окопная война. Позиционная бойня Первой мировой. М., 2009. С. 417, 420-422.

[104] Оськин М. В. Указ. соч. М., 2011. С. 253.

[105] Писарев Ю. А. Новые подходы к изучению истории первой мировой войны // Новая и новейшая история, 1993, № 3, с. 51.

[106] Сенявская Е. С. Психология войны в ХХ веке: исторический опыт России / «Российская политическая энциклопедия», М., 1999.

[107] Сенявская Е. С. Психология войны в ХХ веке: исторический опыт России / «Российская политическая энциклопедия», М., 1999, с. 69.

[108] Там же, с. 69-70.

[109] Керсновский А.А. История русской армии. 3 т. М., 1993. С. 171.

[110] Головин Н.Н. Россия в Первой мировой войне. Париж., 1939. Т. 1. С. 208.

[111] Головин Н.Н. Россия в Первой мировой войне. Париж., 1939. Т. 1. С. 206.

[112] Там же, с.205-206.

[113] Головин Н. Н. Указ. соч. С. 208.

[114] Деникин А.И. Очерки русской смуты. Париж., 1921. Т.1. С. 63-65.

[115] Врангель П. Н. Записки. Ноябрь 1916 г. - ноябрь 1920. С. 19.

[116] Брусилов А.А. Воспоминания. М., 1963. С. 33.

[117] Россия в мировой войне 1914-1918 года (в цифрах), М.; Л, 1925, С. 1.

[118] Ростунов И. И. Русский фронт Первой мировой войны. М., 1976, с. 382.

[119] Айрапетян М. Э., Кабанов П. Ф. Первая мировая империалистическая война 1914-1918 гг. – М.: Просвещение, 1964. С. 108-110.

[120] Гернет М.Н. История царской тюрьмы. М., 1962. т. 4. С. 198.

[121] Асташов А. Б. Дезертирство и борьба с ним в царской армии в годы Первой мировой войны. М., 2011, № 4, С. 46.

[122] Там же.

[123] Там же, с. 47.

[124] Оськин М. В. Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы. М., 2011, с. 276.