Личность в философии Фрейда

ВВЕДЕНИЕ

Мои открытия являются основой для вполне серьезной философии. Немногие поняли это, и немногие способны это понять.

 Зигмунд Фрейд.

 Среди психологов ХХ века австрийскому доктору Зигмунду Фрейду принадлежит особое место. Его главный труд "Толкование сновидений" Увидел свет в 1900 году. С тех пор в психологии восходили, сменяя друг друга. Различные научные авторитеты. Но ни один из них не вызывает поныне такой негаснущий интерес, как Фрейд, как его учение. Объясняется это тем, что его работы, изменившие облик психологии в ХХ столетии, осветили коренные вопросы устройства внутреннего мира личности, ее побуждений и переживаний, конфликтов между ее вожделениями и чувством долга, причин душевных надломов, иллюзорных представлений человека о самом себе и окружающих.

Известно, что главным регулятором человеческого поведения служит сознание. Фрейд открыл, что за покровом сознания скрыт глубинный, "кипящий" пласт не осознаваемых личностью могущественных стремлений, влечений, желаний. Будучи лечащим врачом, он столкнулся с тем, что эти неосознаваемые переживания и мотивы могут серьезно отягощать жизнь и даже становиться причиной нервно-психических заболеваний. Это направило его на поиски средств

избавления своих пациентов от конфликтов между тем, что говорит их сознание, и потаенными слепыми, бессознательными побуждениями. Так родился фрейдовский метод исцеления души, названный психоанализом.

О фрейдизме опубликованы сотни книг, сложилась огромная библиотека, которая продолжает расти. Издано множество материалов, освещающих деятельность Фрейда и его школы, включая протоколы психоаналитических сеансов. Вместе с тем очевидна сильная оппозиция этому учению со стороны многих научных и философских школ. Но какой бы острой критике и даже злобным нападкам оно ни подвергалось, учение Фрейда вновь и вновь становится предметом дискуссий, порождает новые направления, так как в нем отразилась реальность психической жизни.

 

 МИР БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО.

Требуется всегда особое напряжение, чтобы забыть что-нибудь такое, что ты знаешь, чтобы с высшей ступени созерцания искусственно заставить себя спуститься до другой, более примитивной; так же трудно нам вернуть себя назад к тем представлениям, которые существовали в научном мире, около 1900 года, относительно понятия "бессознательное". То обстоятельство, что наша психическая деятельность отнюдь не исчерпывается сознательною работою разума, что за последнею проявляет себя какая-то другая сила, как бы в теневой области нашего существования и мышления, было, само собой разумеется, известно и дофрейдовской психологии. Но суть в том, что она не знала, что ей делать с этим представлением; ей чужды были какие бы то ни было попытки претворить это понятие в науку и опыт. Философия той поры охватывает явления психики, лишь поскольку они проявляют себя в пределах сознания. Но ей кажется бессмысленным -- contradictio in adjecto -- пытаться сделать бессознательное объектом сознания. Чувство только тогда становится для нее чувством, когда оно отчетливо ощутимо, воля -- только тогда, когда она проявляет себя в действии, а до тех пор, пока психические явления не проступают на поверхность сознательной жизни, психология исключает их из области науки как невесомые.

Фрейд в своем психоанализе пользуется техническим термином "бессознательное", но он придает ему значение совершенно иное, чем школьная философия. В представлении Фрейда сознательное не является исключительной категорией душевной деятельности, и в соответствии с этим, бессознательное не кажется ему категорией совершенно особой или даже подчиненной; наоборот он

решительно подчеркивает, что все душевные процессы представляют собой по началу бессознательные акты; те из них, которые осознаются, не являются какой-либо особой разновидностью, но их переход в сознание есть свойство, привходящее извне, как свет по отношению к какому-либо предмету. Стол остается таким же столом, независимо от того, стоит ли он невидимым, в темном помещении, или его делает доступным зрению включенная электрическая лампочка. Свет всего только делает его существование чувственно-постигаемым, но не обуславливает его существования. Несомненно, в этом состоянии повышенной доступности восприятию он может быть измерен точнее, чем впотьмах, хотя и в последнем случае возможно создать некоторые ограничивающие представления о нем, при помощи другого метода, путем ощупывания и осязания. Но, логически, невидимый впотьмах стол столь же принадлежит к физическому миру, как и видимый, и, по аналогии с этим, бессознательное в той же мере входит в область душевных явлений, как и сознательное. В соответствии с этим, "бессознательное", по Фрейду, впервые не равнозначаще непостижимому, и в этом новом понимании вводится им в терминологию науки. Новое в науке требование Фрейда -- вооружиться новым вниманием, прибегнуть к другой методологической аппаратуре, к водолазному колоколу глубинной психологии, опуститься ниже глади сознания и осветить психические процессы не только поверхностно, но и в последних глубинах -- сделало, наконец, из школьной психологии подлинную науку о душе человеческой, применимую практически и даже несущую исцеление.

В этом открытии новой области для исследований, в этой полной перестановке душевных сил и расширении арены их деятельности до невероятных размеров и заключается, собственно гений Фрейда. Одним приемом область доступного восприятию в сфере психики во много раз увеличилась, и к двум поверхностным измерениям прибавилось и третье -- по глубине. Благодаря этому одному, незначительному на первый взгляд переключению -- ведь самые решающие мысли всегда представляются в дальнейшем простыми и сами собой понятными -- меняются, в пределах душевной динамики, все нормы. И в истории культуры, в будущем, этот творческий миг психологии будет вероятно сопричислен к тем великим мировым мгновениям, которые, установкою на другой угол зрения, изменили все мыслеощущения эпохи, как то было с Кантом и Коперником. Основоположением дофрейдовской науки было и остается: этот мир бессознательного сам по себе до конца пассивен, полностью недеятелен; это -- отжитая, отмершая уже жизнь, прошлое, с которым покончено; все это не имеет никакой силы, никакого влияния на наше психическое настоящее.

Такому толкованию Фрейд противопоставляет свое: бессознательное -- это отнюдь не отходы душевной жизни, но изначальная душевная субстанция, и только крохотная ее доля всплывает на поверхность сознания. Однако, главнейшая, не выступающая на свет часть, так называемое бессознательное, ни в коем случае от этого не мертва и не лишена динамичности. На самом деле она влияет на наше мышление и наше чувство столь же живо и активно; она, пожалуй, является даже наиболее жизнедеятельной частью душевной нашей субстанции.

Поэтому тот, кто не учитывает участия во всех наших решениях бессознательной воли, смотрит ошибочно, ибо упускает из вида самый существенный фактор внутренней нашей напряженности; сила удара ледяной горы не угадывается по той ее части, которая выдается над поверхностью воды (главнейший упор скрыт под поверхностью); так и тот грубо обманывается, кто полагает, что только наши ясные нам порывы энергии определяют наши ощущения и поступки. Наша жизнь, во всей ее полноте, не развивается свободно на началах разумности, но испытывает непрестанное давление со стороны бессознательного; каждый миг новая волна из бездны позабытого якобы прошлого вторгается в живую нашу жизнь. Вовсе не в той величественной мере, как полагаем мы ошибочно, подчиняется внешнее наше поведение бодрствующей воле и расчетам рассудка; молниеносные наши решения, внезапные подземные толчки, потрясающие нашу судьбу, исходят из темных туч бессознательного, из глубин инстинктивной нашей жизни. Там, внизу, теснится слепо и беспорядочно то, что в сфере сознания разграничено ясными категориями пространства и времени; там бродят яростно желания давно заглохшего детства, которые мы считаем давно похороненными, и время от времени прорываются, жаждущие и алчущие, в нашу жизнь; страх и ужас, давно забытые сознанием, вздымают свои вопли ввысь, по проводам наших нервов; страсти и вожделения наших варваров-предков сплетаются корнями там, в глубине нашего существа. Оттуда, из глубины возникают наиболее личные наши поступки, из области таинственного исходят внезапные озарения; сила наша определяется иною, высшею силой. Там, в глубине, неведомо от нас, живет изначальное наше "Я", которого наше цивилизованное "Я" не знает больше или не

желает знать; но внезапно оно выпрямляется во весь рост и прорывает тонкую оболочку культуры; и тогда его инстинкты, первобытные и неукротимые, грозно проникают в нашу кровь, ибо извечная воля бессознательного -- воспрянуть к свету, претвориться в сознание и найти выход в действие: "поскольку я существую, мне надлежит быть деятельным". Всякий миг какое бы слово мы ни произносили, какой бы ни совершали поступок, должны мы подавлять или, вернее, оттеснять наши бессознательные влечения; нашему этическому или культурному чувству приходиться неустанно противиться варварским вожделениям инстинктов. И -- величественная картина, впервые вызванная к жизни Фрейдом -- вся наша душевная жизнь представляется как непрестанная и страстная, никогда не приходящая к концу борьба между сознательною и бессознательною волей, между ответственностью наших поступков и безответственностью наших инстинктов. Но и с виду бессознательное имеет во всех своих проявлениях, даже когда они нам непонятны, определенный смысл; сделать этот смысл, смысл бессознательных наших побуждений, постижимым для индивидуума -- в этом видит Фрейд задачу новой и насущно-необходимой психологии. Только после того как мы осветили глубинный мир человека, можем мы судить о его чувствах; только спустившись к глубинам психики, можем мы понять по существу, причину ее расстройств и потрясений. Психологу и психиатру незачем учить человека тому, что он постигает сознанием. Лишь там, где человеку неведомо бессознательное, может оказать ему действительную помощь врач по душевным болезням.

Но как проникнуть туда, в эти сумеречные области? Современная Фрейду наука не знает пути. Она категорически отрицает возможность постигнуть явления бессознательного при помощи аппаратуры, рассчитанной на точность механического порядка. И только в свете дня, только в области сознательного могла производить свои наблюдения старая психология. А мимо всего безмолвного или говорящего смутно она проходила равнодушно, не глядя. И вот Фрейд ломает это воззрение, как прогнувший кусок дерева, и швыряет его от себя прочь.

По его убеждению, бессознательное не безмолвно. Оно говорит, но, правда, при помощи иных знаков и символов, чем язык сознания. Поэтому тот, кто с поверхности своего "я" хочет спуститься в глубины, должен изучить сначала язык этого нового мира. Подобно тому как египтологи использовали таблицу Розетты, начинает и Фрейд наносить значок за значком, начинает разрабатывать для себя словарь и грамматику языка бессознательного, чтобы уразуметь те голоса, которые звучат за нашими словами и за нашим сознанием предостерегающе или зовуще и власти которых мы в большинстве случаев подпадаем более роковым образом, чем велениям сознательной нашей воли. А кто уразумел новый язык, уразумел и новый смысл. Таким образам новый подход Фрейда к глубинной психологии открывает неведомый до того мир; только благодаря ему научная психология из системы простых теоретически-умозрительных наблюдений над актами сознания становится тем, чем она всегда должна была быть, -- наукою о душевных явлениях. Одно из полушарий внутреннего нашего мира не пребывает уж более затененным и недоступным для науки. И в той мере, как обозначаются первые контуры бессознательного, все более непреложным становится новое понимание чудесно осмысленной структуры духовного нашего мира.

В ту пору, когда к ней обратился Фрейд, психология считалась наукой о сознании. Под ним понималось прямое знание субъекта о том, что происходит в его собственной душе. Именно это знание принималось за незыблемый краеугольный камень психологии. Фрейд, опираясь на свой клинический опыт, его подорвал. Ведь его больные страдали именно от того, что не знали о своих влечениях, о том, что некогда вызвало душевную боль. Лишь подавив контроль сознания (в частности применив гипноз), удавалось найти следы некогда травмировавших личность событий. В смелом вторжении в дебри бессознательной психики и заключался пионерский шаг Фрейда.

 ЛИЧНОСТЬ В ФИЛОСОФИИ ФРЕЙДА.

 Выступая против метафизического понимания бытия человека в мире, психоаналитическая философия Фрейда противостоит двум крайним философским позициям: предельному рационализму, выводящему эмпирической

существование индивида из абсолютной идеи или мирового духа, с одной стороны, и мистическому рационализму, растворяющему человеческое существо в слепой воле или бессознательном начале, стоящем вне, помимо и за человеческим бытием как таковым, -- с другой. Фрейд не приемлет ни объективно-идеалистического понимания, ни субъективно-идеалистического толкования мира в их крайне выраженных формах.

Первое отметается им по причине того, что он признает материальность мира, существующего объективно, независимо от какого-либо духа, парящего над реальностью и творящей из самого себя как внешнюю природу, так и внутренний мир субъекта. Второе толкование не признается Фрейдом в силу того, что для него материальный мир является объективной данностью, а не продуктом индивидуально-личностной бессознательной деятельности, исходящей из Я. Причем последняя точка зрения отвергается основателем психоанализа вовсе не потому, что ее приверженцы исходят из бессознательного. Для психоаналитической философии именно бессознательное становится главным и наиболее существенным объектом исследования, позволяющим понять природу человека. Критическое отношение Фрейда к субъективно-идеалистическому толкованию мира и человека как продуктов бессознательных сил осуществляется с позиции переосмысления статуса бессознательного

Фрейд исходит из реальности внешнего мира, считая, что, будучи независимым от познающего его субъекта, этот мир может раскрыться перед человеком в процессе научного познания. Он не вступает в открытую полемику с теми философами, которые интерпретируют мир с объективно или субъективно-идеалистических позиций. Исключение составляет религиозное мировоззрение, которое критически осмысливается им с точки зрения развенчания религиозных верований, чему Фрейд посвятил свои работы "Будущее одной иллюзии" (1927), "Моисей и монотеизм" (1939). Но Фрейд как бы ставит себя над философской полемикой, касающейся понимания внешнего мира. И дело не в том, что он не имеет своей собственной позиции в этом вопросе. Напротив, занимаемая им позиция вполне определенна: реальность объективного мира не вызывает у него сомнений. Однако Фрейд считает, что дальнейшие рассуждения на эту тему не представляют какого-либо интереса. Для психоаналитической философии более важно не рассмотрение содержания внешнего мира. А исследование того "малого" мира, которым является человеческое бытие.

Отсюда -- изначальная установка психоаналитической философии: в противоположность философским концептуальным построениям. Авторы которых обращаются главным образом к изучению внешнего мира, к проблемам "великого" мироздания, и тем самым недооценивают значимости собственно человеческого бытия, необходимо сместить акцент исследования на "малый" мир, на человека как такого, ибо, только восходя от "малого" к "великому" и постигая суть человеческих деяний, можно, как считает Фрейд, внести изменения в само существующее мироустройство, в протекание мировых процессов. "Кто начал постигать величие мировой связи явлений, их неизбежность, -- замечает он, -- тот легко теряет сознание своего собственного маленького "я". Уходя глубоко в преклонение перед величием мира и сделавшись действительно смиренным, слишком легко забываешь, что ты сам представляешь часть этих действующих сил и что нужно попытаться по мере своих личных сил изменить частицу этого необходимого хода мировой жизни -- жизни, в которой малое не менее заслуживает удивления и внимания, чем великое"[3].

Фрейда волнуют вопросы о глубинных механизмах функционирования личности. Для него важно понять основание человеческого бытия, структурные элементы человеческой психики, принципы развертывания жизнедеятельности индивида и мотива поведения человека в окружающем его мире.

Поэтому психоаналитическое учение сосредотачивается на самом человеке, на той его глубинной основе, благодаря которой осуществляется бытийственность всех его жизненных проявлений, как естественно-природного, так и духовного порядка. Фрейд ни сколько не отворачивается от онтологической проблематики, он переносит ее в глубины человеческого существа.

Онтологизация человеческого бытия вовсе не означает, что, вынося внешний мир за скобки психоаналитического исследования, Фрейд тем самым никак не соотносит его с жизнедеятельностью человека. Он не против рассуждений о зависимости человеческого существа от судьбы, от непреложной необходимости, от внешней реальности. Более того, Фрейд признает, например, что "внутренние задержки в древние периоды человеческого развития произошли от реальных внешних препятствий"[3]. Однако, он не склонен абсолютизировать воздействия внешних условий на человека, рассматривать их в качестве единственных детерминант, обуславливающих направленность развития индивида и формы его поведения в жизни. Соглашаясь с теми, кто признает жизненно необходимость как важный фактор развития человека, Фрейд в то же время считает, что это не должно "побудить нас отрицать значение внутренних тенденций развития, если можно доказать их влияние"[3]. По его убеждению, "жизненное поведение личности объясняется взаимодействием организации и "судьбы", внутренних и внешних сил"[3].Поэтому он исходит из того, что, во-первых, понимание внешнего мира является неполным и недостаточным, если не будет предварительно раскрыта природа внутренней организации, и, во-вторых, в своих глубинных измерениях человеческое бытие столь же реально, как и внешний мир, и, следовательно, изучение человеческой психики должно основываться на учебных методах, подобно тому, как объективна реальность исследуется средствами науки.

В соответствии с этими установками внешняя, объективная реальность рассматривается Фрейдом через соответствующие связи ее с человеческим бытием, ибо он считает, что "проблема устройства мира без отношения к психическому аппарату нашего восприятия представляет собой чистую абстракцию, не имеющую практического интереса"[3]. И дело не только в том, что для основателя психоанализа важно раскрыть вопрос о восприятии человеком объективной реальности, чтобы тем самым в прямой или опосредованной форме рассмотреть взаимодействия между внешними и внутренними стимулами развития индивида, объективными и субъективными факторами его поведения.

Еще большее значение Фрейд придает осмыслению внутреннего мира человека, выявлению тех движущих сил, которые изнутри задают направленность человеческого развития. Такими движущими силами в психоаналитическом учении Фрейда признаются влечении человека. На раскрытии их природы сосредоточены все усилия основателя психоанализа, ибо он полагает, что "влечения, а не внешние раздражения являются настоящим двигателем прогресса"[4] и что "раздражение влечения исходит не из внешнего мира, а изнутри организма"[4].

Специфика психоаналитической философии состоит в том, что во внимание принимается только психологическое значение внешнего мира. Все другие составляющие не являются предметом осмысления, не входят в остов психоаналитического учения. Другая его особенность заключается в том, что основным объектом исследования у Фрейда становится специфическая форма реальности. Изучается не просто внутренний мир человека, а та сфера психического, в рамках которой происходят существенные и значимые для человеческой жизнедеятельности процессы и изменения, оказывающие воздействие на организацию всего человеческого бытия. Следовательно, онтологическая проблематика оказывается у Фрейда разомкнутой не вовне, а вовнутрь. Она смещается в плоскость человеческой психики, где реальностью признается нечто психическое, имеющее свою собственную природу, подчиняющееся особым закономерностям развития, далеко не всегда имеющим аналог в мире физических явлений.

Обращаясь к осмыслению психической реальности, Фрейд пытается переосмыслить картезианские представления о тождестве человеческой психики с сознанием. Он принимает гипотезу о существовании бессознательного пласта человеческой психики, в недрах которого происходит особая жизнь, еще недостаточно изученная и осмысленная, но тем не менее, реально значимая и заметно отличающаяся от сферы сознания. Причем, если в философических системах прошлого признание самостоятельного статуса бессознательно ограничивалось в лучшем случае попытками рассмотрения взаимоотношений между сознательными и бессознательными процессами, то Фрейд идет дальше. Он не только рассматривает взаимоотношения между двумя сферами человеческой психики, т.е. сознанием и бессознательным, но и стремится раскрыть содержательные характеристики самого бессознательного психического, выявить те глубинные процессы, которые протекают по ту сторону сознания.

Выступая против картезианского понимания человеческой психики, основатель психоанализа исходит из того, что допущение бессознательного необходимо и закономерно, ибо жизненный опыт свидетельствует о существовании таких психических процессов, которые не могут быть названы сознательными. У данных сознания имеются различного рода пробелы, не позволяющие компетентно судить о процессах, происходящих в глубинах человеческой психики: "Как у здоровых, так и у больных часто происходят психические акты, для объяснения которых необходимо допустить существование других актов, а между тем в сознании на это нет никакого указания"[4].

Поэтому заключает Фрейд, имеет смысл допустить психическое бессознательное и научно работать с ним, чтобы тем самым восполнить пробелы, неизбежно существующие при отождествлении психического с сознательным. Ведь подобное отождествление является, по существу, условным, недоказанным. Между тем жизненный опыт, да и здравый смысл указывают на то, что отождествление психического с сознательным оказывается совершенно нецелесообразным. "Оно, -- замечает Фрейд, -- нарушает психическую непрерывность, ввергает нас в неразрешимые трудности психофизического параллелизма, вызывает упрек в том, что без достаточных оснований переоценивают роль сознания и заставляют нас слишком скоро покинуть область чисто психологического исследования, в то же время не вознаграждая нас в других областях"[4]. Поэтому, считает он более целесообразно исходить из допущения бессознательного психического как некой реальности, с которой необходимо считаться, коль скоро речь заходит о понимании природы человеческой психики.

В своем обосновании целесообразности признания бессознательного Фрейд полемизирует с теми теоретиками, которые отвергают данное понятие, полагая, что достаточно говорить о различных степенях сознания. Действительно, как в философии, так и за ее пределами нередко отстаивалась точка зрения. Согласно которой сознание характеризуется определенными оттенками интенсивности и яркости, в результате чего наряду с отчетливо осознаваемыми процессами наблюдаются процессы и состояния, недостаточно осознанные, малозаметные, но тем не менее существующие в самом сознании. Те, кто придерживаются данной точки зрения, считают, что нет необходимости вводить понятие бессознательного, поскольку вполне можно обойтись представлениями о слабо сознаваемых процессах и состояниях.

Фрейд не разделяет подобную точку зрения. Он готов признать, что отстаиваемые таким образом теоретические положения могут быть в какой то степени содержательными. Однако, по его убеждению, эти положения практически непригодны, ибо приравнивание малозаметных и незаметных процессов к сознательным, но недостаточно осознаваемым не устраняет трудностей, связанных с разрывами сознания. "Кроме того, -- подчеркивает Фрейд, -- вследствие такого незаметного подведения под понятие "сознательного" утрачивается единственная непосредственная достоверность, которая вообще существует в области психического. Сознание, о котором ничего не знаешь, кажется мне гораздо более абсурдным, чем бессознательное душевное"[1].

Для Фрейда быть сознательным - значит иметь непосредственное и надежное восприятие. Говоря же о восприятии в сфере бессознательного, он сравнивает восприятие сознанием бессознательных процессов с восприятием органами чувств внешнего мира. Причем Фрейд исходит из тех уточнений, которые были внесены Кантом в понимание данной проблемы. Если Кант подчеркивал субъективную условность человеческого восприятия с неподдающимся познанию воспринимаемым, то и Фрейд акцентирует внимание на неправомерности отождествления восприятия с бессознательными психическими процессами, являющиеся объектом этого сознания. "Психоаналитическое допущение бессознательной душевной деятельности, -- пишет Фрейд, -- кажется нам, с одной стороны, дальнейшим развитием примитивного анимизма, показывающего нам повсюду образы и подобия нашего сознания, а с другой стороны, продолжением корректуры, которую внес в наше понимание внешних восприятий Кант"[4].

Это дальнейшее развитие кантовских идей выливается в психоанализе в утверждение, согласно которому бессознательное психическое признается как нечто реально существующее, но восприятие которого сознанием требует особых усилий, технических процедур, определенных навыков, связанных с умением истолковывать воспринимаемые явления. По выражению Фрейда, "мы не можем обойтись без бессознательного в психике"[3], рассмотренного в качестве специфической реальности. Более того, одно из основных исходных психоаналитических положений сводится к тому, что собственно деятельными в психическом смысле признаются те психологические процессы, которые сами по себе бессознательны, а не процессы, составляющие содержание сознания.

Рассматривая вопрос об отношениях между сознанием и бессознательным, Фрейд исходит из того, что всякий душевный процесс существует сначала в бессознательном и только потом может оказаться в сфере сознания. Причем переход в сознание - это отнюдь не обязательный процесс, ибо, по мнению Фрейда, далеко не все психические акты становятся сознательными. Он сравнивает сферу бессознательного с большой передней, в которой находятся все душевные движения, а сознание - примыкающей к ней узкой комнатой, салоном.

На пороге между передней и салоном стоит на посту страж, который не только пристально рассматривает каждое душевное движение, но и решает вопрос о том, пропускать ли его из одной комнаты в другую или нет. Если какое то душевное движение допускается стражем в салон, то это вовсе не означает, что оно тем самым становится непременно сознательным. Оно превращается в сознательное только тогда, когда привлекает к себе внимание сознания, находящегося в конце салона. Т.е., если комната - это обитель бессознательного, то салон, по сути дела, вместилище предсознательного, и только за ним находится келья собственно сознательного, где, находясь на задворках салона, сознание выступает в роли наблюдателя. Таково одно из фрейдовских пространственных или, как он называет, топических представлений о бессознательном и сознании, изложенным им в первоначальных своих работах.

Позднее в 20-е годы, Фрейд использует иное сравнение для характеристики структуры человеческой психики, которая понимается как структура состоящая из трех слоев, или инстанций, -- Оно (ид), Я (эго), Сверх-Я (супер-эго).

Бессознательное Оно представлено у Фрейда в качестве того унаследованного человеческой организацией глубинного слоя, в недрах которого копошатся скрытые душевные движения, напоминающие собой старых демонов и выражающие различные безотчетные влечения человека. Сознательное Я -- посредник между Оно и внешним миром, инстанция, предназначенная для содействия в деле оказания влияний этого мира на бессознательную деятельность индивида. Сверх-Я -- инстанция, олицетворяющая собой как императивы долженствования, так и запреты морально-нравственного, социокультурного и семейно-историческоко происхождения.

Под Оно понималась наиболее примитивная инстанция, которая охватывает все прирожденное, генетически первичное, подчиненное принципу удовольствия и ничего не знающее ни о реальности, ни об обществе. Она изначально иррациональна и аморальна. Ее требованиям должна удовлетворять инстанция Я.

Я следует принципу реальности, вырабатывая ряд механизмов, позволяющих адаптироваться к среде, справляться с ее требованиями. Я -- посредник между стимулами, идущими как из этой среды, так и из глубин организма, с одной стороны, и ответными двигательными реакциями -- с другой. К функциям Я относится самосохранение организма, запечатление опыта внешних воздействий в памяти, избегание угрожающих влияний, контроль над требованиями инстинктов (исходящих от ид).

Особое значение придавалось Сверх-Я, которое служит источником моральных и религиозных чувств, контролирующим и наказующим агентом. Если ид предопределен генетически, а Я -- продукт индивидуального опыта, то супер-эго -- продукт влияний, исходящих от других людей. Оно возникает в раннем детстве (связано, согласно Фрейду, с комплексом Эдипа) и остается практически неизменным в последующие годы. Сверх-Я образуется благодаря механизму идентификации ребенка с отцом, который служит для него моделью. Если Я примет решение или совершит действие в угоду Оно, но в противовес Сверх-Я, то Оно испытывает наказание в виде укоров совести, чувства вины. Поскольку Сверх-Я черпает энергию от ид, постольку Сверх-Я действует жестоко, даже садистски.

На новом этапе эволюции психоанализа Фрейд объяснял чувство вины у неврастеников влиянием Сверх-Я. С помощью такого подхода объяснялся феномен тревожности, занимавший теперь большое место в психоанализе. Различались три вида тревожности: вызванная реальностью, обусловленная давлением со стороны бессознательного Оно и со стороны Сверх-Я. Соответственно задача психоанализа усматривалась в том, чтобы освободить Я от различных форм давления на него и увеличить его силу (отсюда понятие о "силе Я"). От напряжений, испытываемых под давлением различных сил, Я спасается с помощью специальных "защитных механизмов" -- вытеснения, рационализации, регрессии, сублимации и др. Вытеснение означает непроизвольное устранение из сознания чувств, мыслей и стремлений к действию. Перемещаясь в область бессознательного, они продолжают мотивировать поведение, оказывают на него давление, переживаются в виде чувства тревожности и т. д. Регрессия -- соскальзывание на более примитивный уровень поведения и мышления. Сублимация -- один из механизмов, посредством которого запретная сексуальная энергия, перемещаясь на несексуальные объекты, разряжается в виде деятельности, приемлемой для индивида и общества. Разновидностью сублимации является творчество.

Трехкомпонентная модель личности позволяла разграничить понятие о Я и о сознании, истолковать Я как самобытную психическую реальность и тем самым как фактор, играющий собственную роль в организации поведения. Принцип антагонизма биологического и социального (сведенного к воображаемому типу связей между людьми различного пола, возникшему в праисторические времена и перешедшему через поколения в структуру современной семьи) препятствовала пониманию того, что, говоря словами А. А. Ухтомского, "природа наша делаема и возделываема". Предвзятое положение о том, что мотивационные ресурсы личности начисто исчерпываются энергией нескольких квазибиологических влечений, которые Я как ядро личности вынуждено подчинять тирании навязанного ему с детства квазисоциального Сверх-Я, лишило Фрейда возможности объяснить динамику развития Я, пути наращивания его собственных сил, его преобразований в континууме жизненных встреч с социальным миром. Проведя демаркационную линию между Я и сознанием, показав, что Я как психическая (а не гносеологическая) реальность -- это особая подсистема в системе личности, решающая свои задачи благодаря тому, что оперирует собственными психологическими (а не физиологическими) "снарядами", указав на драматизм ее отношений с другими подсистемами личности, Фрейд столкнул психологию с областью, которая хотя и имеет жизненно важное значение для бытия человека в мире, однако оставалась для науки неизведанной.

 В психоаналитической философии отношения между этими тремя инстанциями предстают как весьма сложные и многообразные. Для понимания существа этих отношений Фрейд прибегает к образным сравнениям. Оно и Я -- это лошадь и всадник. Я пытается подчинить себе Оно, подобно тому как всадник предпринимает усилия по обузданию превосходящей силы лошади. В конечном счете оказывается, что если всадник идет на поводу у неукрощенной лошади, то и Я фактически подчиняется воле Оно, создавая лишь видимость своего превосходства над ней. Или, как выражается Фрейд, Я является верным слугой Оно, старающимся заслужить расположение этого господина.

Не менее сложными оказываются и взаимоотношения между Я и Сверх-Я. Имея двойное лицо, на одном из которых лежит печать долженствования, а на другом -- лик запретов, Сверх-Я, так же как и Оно, может властвовать над Я, выступая в роли или совести, или бессознательного чувства вины. Поскольку же по своему происхождению и сущностной основе Сверх-Я рассматривается Фрейдом не иначе, как в образе своеобразного "адвоката внутреннего мира", т. е. Оно, то в итоге Я оказывается в тисках глубочайших и многообразных противоречий, возникающих на почве постоянных и настоятельных требований Оно и Сверх-Я. Более того, по выражению Фрейда, "Я является несчастным существом, которое служит трем господам и вследствие этого подвержено троякой угрозе: со стороны внешнего мира, со стороны вожделений Оно и со стороны строгости Сверх-Я" [1].

В противоположность тем философским концепциям, авторы которых уповали на безграничную власть сознания над человеческими страстями и апеллировали к разуму как к непогрешимому источнику могущества людей, Фрейд стремится показать зависимость Я от бессознательных влечений человека и от требований культуры с ее нравственными предписаниями и социальными запретами. Его представления о "несчастном Я" направлены против светских и религиозных иллюзий о человеке как внутренне непротиворечивом, не раздираемом никакими коллизиями существе. Фрейд как бы стремится нанести решительный удар по мании величия человеческого Я, той последней цитадели, которая осталась еще не сокрушенной под напором великих открытий предшественников.

Он считает, что на протяжении истории развития научной мысли человеческая самовлюбленность перенесла два ощутимых удара: "космологический", нанесенный Коперником и сокрушивший превратные представления человека о Земле как центре Вселенной; "биологический", нанесенный Дарвином, доказавшим, что человек происходит от обезьяны и, следовательно, является лишь ступенькой в эволюции животного мира. Но наиболее ощутимым должен стать удар "психологический". Который исходит от психоаналитического учения о "несчастном Я".

Именно в этом Фрейд усматривает свою собственную заслугу, пытаясь тем самым вписать свое имя в историю науки. "Третье и самое чувствительное огорчение, -- замечает он, -- причинит человеческому бреду величия психологическое исследование, желающее доказать Я, что оно не является господином даже в собственном доме и вынуждено довольствоваться недостаточными сведениями о том, что бессознательно происходит в его душевной жизни"[3].

Независимо от того, насколько оправдано сравнение Фрейдом своих заслуг с открытиями Коперника и Дарвина, его размышления о "несчастном Я" действительно оказали воздействие на изменение тех умонастроений в западной культуре, в соответствии с которыми наметился, в отличие от сверхрационального взгляда на человеческое существо, иной подход к осмыслению бытия человека в мире.

Все чаще стали звучать мотивы о бессилии Я перед бессознательными влечениями. Следствием этого "психологического" удара было то, что постепенно в западной культуре преобладающее звучание получило иррациональное и пессимистическое воззрение на человека.

Кстати сказать, нанесенный Фрейдом удар рикошетом пришелся и по его учению о "несчастном Я", по психоаналитической философии в целом. Дело в том, что как в представлениях обыденного сознания, знакомого лишь с расхожими психоаналитическими идеями, так и во многих исследовательских работах западных ученых фрейдовские размышления о "несчастном Я" были восприняты в духе всеразрушающего оружия, подрывающего веру в сознание, в разум человека и открывающего простор для разгула ничем не обузданных иррациональных, в том числе и сексуальных, влечений, сметающих на своем пути все нравственные устои и провозглашающих триумф этики вседозволенности.

При этом истинные намерения самого Фрейда и рациональный пафос его психоаналитической философии остались вне поля зрения тех, кто воспринял психоаналитические идеи о власти Оно над Я как конечный результат, а не исходный пункт размышления Фрейда о бытии человека в мире. Его максима "Там, где было Оно, должно стать Я" оказалась во многих случаях или непонятной или попросту неуслышанной. Между тем Фрейд не только не ратовал за этику сексуальной вседозволенности, но, напротив, неоднократно подчеркивал, что "неограниченная половая свобода с самого начала не приводит к лучшим результатам"[2].

Кроме того, говоря о зависимости Я от Оно и Сверх-Я, основатель психоанализа в то же время возлагал надежды на человеческий разум, предупреждая о том, чтобы его последователи не абсолютизировали исходные посылки о "несчастном Я", а обращали внимание на другие психоаналитические концепты, в том числе и на идею возможности вытеснения тех или иных желаний человека. "Многочисленные голоса, -- отмечал он, -- настойчиво подчеркивают слабость Я перед Оно, рационального перед демоническим в нас, и делают попытки превратить это положение в основу психоаналитического "миросозерцания". Не должно ли понимание значения вытеснения удержать именно аналитика от такого крайнего увлечения?"[2]. Но, как показала дальнейшая история развития психоаналитического движения, этот риторический вопрос Фрейда оказался фактически повисшим в воздухе, ибо многие психоаналитики не только не задумались над смыслом фрейдовского предупреждения, но и отмели его как неприемлемое, сосредоточив свои усилия на разработке и углублении иррациональных представлений о человеке.

В психоаналитической философии Фрейда акцент на "несчастном Я" предполагал дальнейшую работу над исследованием бытийственности человеческого существования, с тем чтобы выявить и раскрыть внутренние коллизии и драмы, разыгрывающиеся в глубинах человеческой психики. Именно эта задача и ставилась основателем психоанализа, который рассматривал зависимости Я от Оно, Сверх-Я и внешнего мира, описывал различные столкновения между бессознательными влечениями человека и требованиями культуры. На основании изучения бытия человека в мире под этим углом зрения он как раз и пришел к выводу о том, что "наша душевная жизнь беспрерывно потрясается конфликтами, которые нам предстоит разрешить"[3].

Но как же человек разрешает эти конфликты? В традиционных философских и психологических теориях разрешение конфликтов между человеком и окружающим его миром не представлялось чем- то проблемно неразрешимым. Считалось, что в ходе эволюционного развития человеческого существа у него вырабатываются и формируются определенные защитные механизмы, позволяющие приспосабливаться к внешнему миру. Фрейд отнюдь не отрицает таких возможностей разрешения конфликтов или, точнее, предупреждения возникновения их. Более того, он вводит в свое психоаналитическое учение представления о так называемых "принципе удовольствия" и "принципе реальности", которыми руководствуется человек в своей жизнедеятельности.

"Принцип удовольствия" -- это внутренне присущая каждому человеку программа функционирования психических процессов, в соответствии с которой бессознательные влечения автоматически направляются в русло получения максимального удовольствия. "Принцип реальности" -- внешний корректив в протекании психических процессов, обусловленный необходимостью считаться с требованиями окружения и задающий ориентиры на поиск таких путей достижения первоначальной цели, которые бы застраховали человека от различного рода потрясений и перегрузок, связанных с невозможностью непосредственного и сиюминутного удовлетворения влечений. Однако, считает Фрейд, защитные механизмы подобного рода, эффективные по отношению к внешней реальности, далеко не всегда способствуют разрешению глубинных конфликтов, связанных с наличием психической реальности, ибо, по его словам, "защита от раздражений, а не против требований внутренних влечений"[2].

Традиционная философия не интересовалась проблематикой психической реальности, и, следовательно, она не могла проникнуть в существо механизмов возникновения конфликтных ситуаций в глубинах психики. Поскольку же основным объектом исследований в психоаналитической философии является именно психологическая реальность, то в ней самой Фрейд и стремится отыскать как причины возникновения внутренних конфликтов, так и возможности снятия стрессовых состояний, пути и способы разрешения соответствующих конфликтных ситуаций.

Разумеется, полагает Фрейд, "принцип реальности" заставляет человека считаться с внешней необходимостью. Но в том-то и дело, что бессознательные влечения оказывают сопротивление реальному миру, всячески противятся налагаемым извне ограничениям. Тем самым создается благодатная почва для возникновения внутрипсихических конфликтов. Правда, замечает основатель психоанализа, между сознанием и бессознательным находится страж, своего рода цензура, пропускающая в осознание лишь некоторые представления о желаниях и вытесняющая, загоняющая в бессознательное все социально неприемлемые порывы. Происходит как бы смягчение конфликтных ситуаций.

Но эти защитные механизмы создают порой лишь видимость разрешения внутрипсихических конфликтов, ибо вытесненные в бессознательное желания человека могут в любой момент вырваться наружу, став причиной очередной человеческой драмы. В клинической практике постоянно приходится сталкиваться с подобной ситуацией, когда -- благодаря механизмам внутреннего вытеснения своих желаний -- человек лишь формально справляется с внутренними конфликтами, а на самом деле попросту отстраняется от действительности, всецело погружаясь в созданный им иллюзорный и фантастический мир. Уход от неудовлетворяющей действительности завершается, по выражению Фрейда "бегством в болезнь". Невротические заболевания -- типичный пример такого "бегства в болезнь", свидетельствующий о своеобразных и в общем-то тщетных попытках разрешениях человеком своих внутрипсихических конфликтов. "Невроз, -- пишет Фрейд, -- заменяет в наше время монастырь, в который обычно удалялись все те, которые разочаровывались в жизни или которые чувствовали себя слишком слабыми для жизни"[3].

Как и во всех подобных случаях, Фрейд приводит образное сравнение, способствующее лучшему пониманию сути того способа разрешения внутренних конфликтов, который характеризуется "бегством в болезнь". Представим себе, что по узкой тропинке, проложенной на крутом склоне скалы, едет на верблюде человек. Неожиданно на повороте появляется лев. Положение безвыходное: тропинка настолько узкая, а лев столь близко, что повернуть обратно и убежать уже невозможно. Человек считает себя обреченным на неминуемую гибель. Ему не остается ничего другого, как пассивно ожидать своей смерти, или, собравшись с силами, вступить в схватку со львом, хотя шансы на выживание ничтожны. Иначе ведет себя верблюд: столкнувшись с опасностью, он вместе с сидящим на нем человеком бросается в пропасть. Лев остается, что называется, с носом. Но и для человека исход оказывается губительным, ибо он даже не успевает вступить в борьбу за свою жизнь. Приводя это сравнение, Фрейд подчеркивает, что помощь, оказываемая неврозом, дает ничуть не лучшие результаты для человека, чем попытки верблюда избежать гибели от разъяренного льва. Так что подобное разрешение внутриличностных конфликтов никак нельзя признать эффективными.

"Бегство в болезнь" не является подлинным спасением человека, отказывающегося от своих возможностей по мобилизации всех своих сил на борьбу с опасностями, возникающими в реальных жизненных ситуациях. И хотя человек может прибегать к "бегству в болезнь", ибо, по словам Фрейда "предрасположение к неврозу составляет его преимущество перед животным"[2], тем не менее основатель психоанализа считает, что лучший выход из положения -- это мобилизация человеком всех своих сил с целью сознательного, а не бессознательного разрешения возникающих в жизни конфликтов. Такая мобилизация собственных сил прежде всего предполагает осознание человеком своих бессознательных влечений. Психоанализ как раз и стремится к тому, чтобы оказать помощь нуждающимся в переводе бессознательного в сознание. Но для этого необходимо уяснить, что представляет собой психическая реальность, каковы закономерности функционирования бессознательного, как, почему и в силу каких причин происходит возникновение внутрипсихических конфликтов.

В психоаналитической философии понимание психической реальности тесно связано с раскрытием закономерностей функционирования бессознательного. Фрейд исходит из того, что психически-реальное существует в различных формах точно так же, как и бессознательное психическое может проявляться в разнообразных выражениях. С его точки зрения, одно из основных свойств бессознательных процессов заключается в том, что "для них критерий реальности не имеет никакого значения"[4]. Это означает следующее. Независимо от того, с чем имеет дело человек, с внешней ли действительностью или с какими-либо мысленными продуктами деятельности, будь то фантазия, грезы или иллюзии, -- все это может восприниматься им в качестве психической реальности. Фактически любая мыслимая работа может быть приравнена человеком к внешней действительности. По Фрейду, мир фантазий, например, является не менее значимой для человека психической реальностью, чем материальная реальность, воспринимаемая им в процессе его предметной деятельности. Поэтому он высказывает мысль о том, чтобы "не делать различия между фантазией и действительностью"[3].

Речь идет вовсе не о том, что Фрейд не видит никаких различий между фантазией и действительностью. В противном случае он бы не говорил об объективности внешнего мира, существующего независимо от мышления субъекта. Но поскольку психоаналитическая философия имеет дело с осмыслением не столько материальной, сколько психической реальности и акцентирует внимание не столько на сознательных. Сколько на бессознательных процессах, то основателю психоанализа приходится принимать в расчет специфику и особенности данной сферы исследований. Одну из ее особенностей он усматривает в том, что бессознательная деятельность человека, находящая свое выражение в фантазии, составляет определенный пласт психической реальности.

 Более того, для Фрейда фантазия оказывается такой формой человеческого существования, в которой индивид освобождается от каких либо притязаний со стороны внешней реальности не обретает былую свободу, ранее утраченную им в силу необходимости считаться с окружающим его реальным миром.

Здесь "принцип реальности" не накладывает свой отпечаток на человека, руководствующегося в своей деятельности исключительно "принципом удовольствия". В фантазии человек наслаждается своей свободой, открыв для себя нечто вроде "заповедной души", отвоеванной у принципа "реальности" и ставшей его убежищем от внешнего мира с его различными требованиями и притязаниями.

Фрейд проводит параллель между творениями человеком фантазий и устройством заповедных пущ, охраной парков, необходимых людям для сохранения девственной природы, того первоначального вида земли, который претерпевает все большие изменения под натиском бурного развития земледелия и промышленности. Фантазия является такой "заповедной пущей", где человек может удовлетворять свои желания, исходящие из его первоначальной природы и относящиеся не только к его собственным переживаниям, но и переживаниям доисторических времен, когда, например, открытое проявление сексуальных влечений не было чем-то предосудительным, запретным, постыдным. "Ему удается, -- поясняет Фрейд, говоря о фантазии человека, -- попеременно быть наслаждающимся животным и затем опять разумным существом"[3].

Эта "заповедная пуща" с ее бессознательными грезами человека являются источником как сновидений, так и невротических симптомов. Фрейд считает, что мир грез и фантазий особенно характерен для людей, страдающих психическими расстройствами. "Бегство в болезнь" -- это уход от реальности в мир фантазий, в ту "заповедную пущу", где невротик свободно удовлетворяет свои вытесненные в бессознательное желания, не оглядываясь при этом на "принцип реальности" и не попадая под власть социокультурных запретов. В своих фантазиях невротик имеет дело не с материальной, а с такой реальностью, которая будучи вымышленной, тем не менее оказывается реально значимой для него самого. Таким образом, подчеркивает Фрейд, "в мире неврозов решающей является психическая реальность"[3].

Если человек в своих фантазиях обретает полную свободу действий, то не означает ли это, что, в отличие от сферы сознания. Где господствует "принцип реальности" и, следовательно, наблюдается сообразность с необходимостью, в бессознательном царит произвол и случайность? Ответ на этот вопрос предполагал вторжение Фрейда в традиционную область философских споров, которая касалась соотношения свободы и необходимости, случайности и закономерности. Фрейд занимает в этом вопросе своеобразную позицию. С одной стороны его взгляды совпадают с философией Фихте, бессознательное руководствуется "принципом удовольствия", т.е. не имеет каких-либо ограничений, в то время как в сфере сознания действует "принцип реальности" с присущими ему социокультурными запретами. С другой стороны, фрейдовские размышления о бессознательном лежат в русле философии Шеллинга, поскольку Фрейд не рассматривает психические процессы как нечто произвольное, ничем не детерминированное.

Фрейд не отвергает случайности как таковую, полагая, что бытие человека в мире не редко зависит от случая, хотя в самом мире действуют довольно строгие и устойчивые закономерности. Но он не абсолютизирует роль случайности в развитии мира. В отличие от тех философов, для которых только случай является причиной возникновения того или иного явления. Фрейд признает закономерности, действующие в реальном мире и стоящие за каждой случайностью. Другое дело сфера психической реальности, внутренний мир человека. Здесь по убеждению Фрейда, нет места для случайности, связанной с желаниями отдельного человеческого существа.

Правда, любой нормальный человек может признавать в применении к некоторой части своих психических актов фактор случайности. Однако Фрейд не считает нужным углубляться в дебри психологии подобных самоощущений и представлений. Он лишь подчеркивает свое отношение к данному вопросу: "…если я и верю во внешний (реальный) случай, то не верю во внутреннюю (психическую) случайность"[2]. По убеждению Фрейда, в психической реальности действуют свои закономерности, независимо от того, осознает их человек или нет. Как во внешнем мире за кажущимися случайностями стоят определенные закономерности, так и в сфере психического произвольные на первый взгляд процессы и акты являются в действительности закономерными и строго детерминированными.

Согласно исходным установкам основателя психоанализа, "то, что в психической жизни мы считаем произволом, подчиняется законам, о которых, правда, в настоящее время мы имеем лишь смутное представление"[2]. Конечный вывод, к которому приходит Фрейд при обсуждении данного вопроса, однозначен: "…в области психического нет ничего произвольного, недетерминированного "[2]; вера в психическую свободу и произвол "должна сложить оружие перед требованиями детерминизма, господствующего также в душевной жизни"[3].

В психоаналитической философии, следовательно, отстаивается точка зрения, согласно которой человеческая деятельность подчиняется определенным закономерностям, а психические процессы имеют свою детерминацию, выявление и понимание сути которой должно стать объектом пристального внимания исследователей. Обращение к закономерностям человеческой деятельности позволяло внести некую упорядоченность в изучение природы человека, точно так же как это было сделано рядом ученых по отношению к исследованию внешнего мира. В этом смысле психоаналитическая философия освобождается от той абстрактности и метафизичности, которые были свойственны многим философским системам прошлого.

Фрейд обратился к изучению закономерностей в сфере бессознательного психического, к выявлению внутренней детерминации бессознательных процессов, что было расширением области приложения принципа детерминизма, сформулированного задолго до появления психоаналитической философии. Впрочем, и в сфере бессознательной деятельности человека идеи о детерминизме отнюдь не были откровением, получившим статус непререкаемой истины, прозвучавшей из уст основоположника психоанализа. Уже в XVII в. Спиноза отстаивал точку зрения, согласно которой желания, влечения и хотения человека не могут быть названы свободными, но необходимо являются такими, какими их детерминируют породившие их причины.

Провозглашенный Спинозой детерминизм в сфере желаний и влечений человека был сознательной позицией, противостоящей воззрениям Декарта, приписывающего человеческой душе полную свободу. Фрейд продолжает линию, начатую в философии Спинозой, и, стало быть, отстаивает такие идеи, которые расходились с декартовскими представлениями не только о тождестве психического с сознательным, но и о свободе, царящей в человеческой душе.

Однако по поводу психоаналитической трактовки последнего вопроса необходимо сделать некоторые разъяснения. Дело в том, что, говоря о детерминизме в области душевной жизни и о необходимости развенчания существовавших в традиционной философии иллюзий о психической свободе, Фрейд допускал в то же время такие высказывания, которые, казалось бы, если не опровергали его собственную точку зрения, то во всяком случае вступали в явное противоречие с ней. В самом деле, в своих клинических импликациях психоанализ основывался на методе "свободных ассоциаций", и, следовательно, Фрейд признавал возможность свободного проявления психических процессов. Да и в его теоретических работах содержались двусмысленные положения. Так, в работе "Тотем и табу" Фрейд писал: "Психические процессы в бессознательном не совсем тождественны с процессами, известными нам в нашей сознательной душевной жизни, а пользуются некоторой замечательной свободой, которой лишены последние".

Но как же это согласуется с требованием признания детерминизма в области психической реальности, выдвинутым Фрейдом? Во-первых, психоаналитические представления о "свободных ассоциациях" являются на деле довольно условными, а точнее, не отражающими существа реального протекания психических процессов. В действительности так называемые "свободные ассоциации" детерминированы той психоаналитической ситуацией, которая возникает в ходе психоаналитического лечения. Как отмечал Фрейд, "возникающая мысль всегда строго детерминирована внутренним направлением внимания" и, стало быть, "совершенно свободно возникающие представления, таким образом, и подчинены определенному ходу мыслей" [3].

Во-вторых, одно дело -- признавать за "свободной волей" реальность и совершенно другое -- верить или иметь убежденность в существовании таковой. Фрейд выступает против " свободы воли" в психической жизни человека. Но он исходит из того, что чувство убежденности в наличии "свободной воли" может существовать у человека даже тогда, когда тот верит в детерминацию. Фрейд не берется судить о правомерности существования подобного чувства и рассматривает его как психический факт, считая, что нет надобности оспаривать право на существование чувства убежденности в свободной воле.

Однако, замечает Фрейд, данное чувство убежденности свидетельствует лишь о том, что человек не проводит различий между сознательной и бессознательной мотивировкой своей деятельности. Если внимание акцентируется на сознательной мотивировке, то невольно возникает мысль о "свободной воле", так как не все в поведении человека поддается разумному объяснению. Если же учитывать, что в человеческой деятельности имеется бессознательная мотивировка, то истинность утверждения о "свободной воле" оказывается под вопросом. То, что воспринимается как не связанное с какой-либо группой мотивов, "получает сою мотивировку с другой стороны, из области бессознательного, и, таким образом, детерминирование психических феноменов происходит все же без пробелов"[2].

Таковы взгляды Фрейда по вопросам случайности и необходимости, "свободной воли" и детерминации психической жизни человека. Они оставались неизменными на всем протяжении развития психоаналитической философии.

Таким образом, в психоаналитической философии происходит осмысление онтологической проблематики, рассмотренной под углом зрения человека в мире.

Психоаналитическое осмысление бытия человека в мире предполагало обращение к моральным и этическим аспектам, ибо раскрытие природы человеческого существа тесно связано с пониманием вопросов. Касающихся добра и зла, побудительных мотивов деятельности и нравственных ограничений, свободы воли и судьбы, совести и вины.

Обращаясь к осмыслению внутрипсихических процессов и взаимоотношений между бессознательными влечениями и сознанием человека, Фрейд натолкнулся на ряд вопросов этического плана, связанных, в частности, с рассмотрением дилеммы "добр человек от природы или зол".

Акцентируя внимание на бессознательных влечениях человека, таящихся в глубинах человеческой психики и представляющих собой необузданные порывы индивидов, Фрейд обратился к рассмотрению темной стороны человеческой души. Расшифровка символического языка бессознательного, толкование сновидений, обнаружение симптомов болезненного расщепления внутреннего мира личности -- все это неизбежно приводило его к признанию того скрытого "дурного" начала в человеке, которое находило свое проявление в природной сексуальности, противостоящей культурным завоеваниям человечества.

В самом деле, согласно Фрейду, уже в сновидениях обнаруживаются антисоциальные, противоморальные желания человека, свидетельствующие о его "дурных" наклонностях. Эти желания обретают свое самовыражение в символической форме, ибо в сновидениях цензура сознания ослаблена, контроль человека над самим собой устранен, угрызения совести отсутствуют. В этой связи Фрейд напоминает об уместности старого изречения Платона, согласно которому добродетельный человек ограничивается тем, что ему лишь снится то, что дурной совершает в реальной жизни. Психоанализ с его акцентом на толковании сновидений лишь подтверждает данное платоновское изречение, поскольку раскрытие символики языка бессознательного позволяет выявить все те "неприличные" желания индивида, которые, будучи вытесненными и подавленными днем оживают и приобретают реальную значимость ночью во время сна. Бессознательное представляется Фрейду тем резервуаром, где содержится все зло человеческой души.

Психоаналитическое видение человека основывается, таким образом, на признании в нем наличия "злого", "дурного" начала. Более того, Фрейд не только говорит о "дурных" душевных движениях, проявляющихся во время сна, и о "злобных" желаниях. Вытесненных из сознания человека. но и указывает на возможность обострения внутри психических конфликтов, возникающих в результате столкновения бессознательных природных влечений с нравственными предписаниями культуры.

Апелляция Фрейда к "темной" стороне человеческой души послужила основанием для выводов со стороны многих комментаторов его учения о психоаналитическом образе человека как изначально злом существе. Как правило, с этих позиций психоанализ и подвергается критике западными исследователями, исходящими из иного образа человека, однако, несмотря на его утверждения о природной склонности человека к агрессии основатель психоанализа не разделял философских воззрений тех, кто полагал, что человеческое существо является изначально злым. Его этические взгляды скорее противостояли крайним философским позициям, приверженцы которых односторонне трактовали человека или как исключительно доброе, или как всецело злое существо.

Фрейд не отрицает "доброго" начала в человеке и благородных стремлений, присущих каждому индивиду. Тем, кто не понял его этических воззрений и обвинял основателя психоанализа в абсолютизации "злого" начала в человеке, он замечал, что никогда не пытался уменьшить достоинства благородных стремлений человеческого существа. "Мы подчеркиваем все злое в человеке только потому, -- писал Фрейд, -- что другие это отрицают, -- благодаря чему душевная жизнь человека хотя и не становится лучше, но зато делается понятной. Если же мы откажемся от односторонней этической оценки, то, несомненно, сможем определить форму взаимоотношений доброго и злого начала в человеческой природе" [3].

То страшное, повергающее в ужас цивилизованного человека своей низменностью и животностью, что обнаруживается в сновидениях, является результатом компенсации неудовлетворенных желаний индивида в реальной жизни, где ему приходится считаться с нравственными и моральными требованиями общества. Человек лишь мысленно, в своих сновидениях, грезах или мечтаниях отдается власти бессознательных влечений и "дурному" своему началу, в то время как в реальности он стремится вести себя пристойно, чтобы тем самым не выглядеть изгоем или негодяем в глазах окружающих его людей, когда неприкрытое проявление природной сексуальности или агрессивности вызывает моральное осуждение и социальное порицание.

Фрейду удалось, кроме того, нащупать важные аспекты мотивационной деятельности человека, понимание которых необходимо для раскрытия как природы самого человеческого существа, так и его бытия в мире. Речь идет о двойной детерминации человеческого поведения, связанной с естественными влечениями индивида и социально-нравственными требованиями окружения, внутренними и внешними стимулами, а также ограничениями, налагаемыми на человека. Заслуга Фрейда состояла в том, что в отличие от абстрактных размышлений некоторых философов прошлого с их односторонним акцентом на внутренних или внешних детерминантах поведения, он обратился к психическим механизмам человеческой деятельности, попытавшись рассмотреть "овнутрение" морально-нравственных ограничений, приводящих к психическим конфликтам и душевным надломам личности. Это осуществлялось им путем осмысления природы "категорического императива", чувства вины, ощущений страха и иных проявлений человеческой психики.

Как известно, под "категорическим императивом" Кант понимал некий "закон нравственности, благодаря которому поступок человека является объективно необходимым сам по себе, без соотнесения его с какой-либо иной целью. Этот императив назывался им не иначе, как "императивом нравственности". Но если Кант говорил о "нравственном законе", то Фрейд не прочь рассматривать "категорический императив" в качестве особого психического механизма, всецело предопределяющего или корректирующего деятельность человека.

В своей "овнутренной" ипостаси этот императив представляется Фрейду не чем иным, как совестью, имеющей своей целью вытеснение и подавление природных влечений человеческого существа. Ведь в общем плане для основателя психоанализа "нравственность -- это ограничение влечений". Поэтому и совесть, как нравственная категория. Соотносится им с ограничениями влечений и желаний человека.

В процессе развития человеческой цивилизации налагаемые извне заповеди и запреты с их непременным ограничением свободного самовыражения естественных влечений стали внутрипсихическим достоянием человека, образовав особую инстанцию Сверх-Я, выступающую в качестве моральной цензуры, или совести, соответствующим образом корректирующей его жизнедеятельность и поведение в реальном мире.

Сверх-Я у Фрейда выступает в двух ипостасях: как совесть и как бессознательное чувство вины. В функциональном отношении оно также двойственно, ибо олицетворяет собой не только требования долженствования но и запреты. Требования долженствования диктуют человеку идеалы, в соответствии с которыми он стремится быть иным лучшим, чем он есть на самом деле. Внутренние запреты направлены на подавление его темной стороны души, на ограничение и вытеснение изначально бессознательных естественных желаний сексуального и агрессивного характера.

Таким образом, раздвоение и конфликтность между бессознательным и сознанием, Оно и Я, дополняется в психоаналитической философии неоднозначностью самосознания, разноликостью Сверх-Я, в результате чего психоаналитически трактуемый человек действительно предстает в образе "несчастного" существа, раздираемого множеством внутрипсихичесих противоречий. Фрейд фиксирует двойственность бытия человека в мире, связанную с естественной и нравственной детерминацией его жизнедеятельности, и в этом плане делает шаг вперед, по сравнению с крайностями антропологизма и социологизма, свойственными различным философским учениям идеалистического толка.

При осмыслении морально-этической проблематики Фрейд уделяет значительное внимание рассмотрению феномена страха. Психоаналитическая философия Фрейда с ее акцентом на этической проблематике предполагала теоретическое углубление в понимание природы и истоков страха, поскольку рассмотрение бытия человека в мире через призму бессознательных влечений так или иначе подводило к вопросу о соотношении желаемого и должного, естественно-природного и морально-нравственного, столкновение которых между собой оборачивалось возникновением реальных или воображаемых страхов, нередко перерастающих в психические расстройства.

Считая, что ядром так называемой совести является "социальный страх", Фрейд пытается проникнуть по ту сторону нравственных запретов и социальных ограничений, налагаемых культурой и обществом на человека, с тем чтобы выявить и обнажить подлинные детерминанты, обусловливающие возникновение страха у индивида, раскрыть и объяснить психические механизмы, способствующие усилению эмоциональных, стрессовых состояний человеческой души.

Специфика фрейдовского понимания феномена страха заключается в том, что он стремится соотнести страх с морально-этическими предписаниями культуры и социальными взаимоотношениями людей в обществе.

Итак, все вышесказанное очерчивает круг тех проблем, с которыми сталкивается Зигмунд Фрейд при создании своей философской системы и которые можно отнести к вопросу о концепции личности в его философии.

 ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Из всех загадок существования ни одна не представляет для современного человека такой важности, как загадка собственного бытия и установления своей особой, личной обусловленности и исключительности.

К этому средоточию внутренней жизни человека Фрейд еще раз приблизил психологию, ставшую к тому времени абстрактною наукою. Он впервые развил с почти художественной мощью заложенные в человека драматические элементы -- эту судорожную игру мельканий в сумеречном свете подсознательного, где ничтожный толчок отдается отдаленнейшими последствиями и в самых изумительных сочетаниях сплетаются прошлое с настоящим -- поистине целый мир в тесном кругообороте человеческого тела, необозримый в своей цельности и все же обаятельный как зрелище, в непостижимой свое закономерности. А закономерное в человеке, -- в этом решающая переустановка фрейдовского учения, -- никоим образом не поддается академической схематизации, но может быть только пережито, изжито совместно с ним и познано в процессе этого изживания, в качестве единственно ему свойственного. Личность человека постигается не с помощью застывших формул, но исключительно по отпечаткам посланных ему судьбой переживаний; поэтому всякое врачевание в тесном смысле этого слова, всякая помощь в смысле моральном предполагают, по Фрейду, познание личности, но познание утверждающее, сочувствующее и в силу этого действительно полное. Поэтому уважение к личности, к этой, в гетевском смысле, "явленной тайне" есть для него непреложное начало всякой психологии и всякого душевного врачевания, и Фрейд, как никто другой, научил нас хранить это уважение как некий моральный закон.

Лишь благодаря ему тысячи и сотни тысяч узнали об уязвимости души, в особенности детской, и перед лицом вскрытых им изъявлений начали понимать, что всякое грубое касание, всякое бесцеремонное залезание (часто при посредстве одного лишь слова!) в эту сверхчувствительную, одаренную роковой силой припоминания материю может разрушить судьбу и что, следовательно, всякие необдуманные запреты, наказания, угрозы и меры принуждения возлагают на наказывающего неведомую до того ответственность. Он неизменно внедрял в сознание современности -- школы, церкви, зала суда -- уважение к личности, даже на путях ее отклонения от нормы, и этим более глубоким проникновением в душу насадил в мире больше предусмотрительности и снисходительности. Искусство взаимного понимания, это наиболее важное в человеческих отношениях искусство, которое может способствовать возникновению высшей гуманности, в развитии своем обязано учению Фрейда о личности много больше, чем какому-либо другому методу современности; лишь благодаря ему стали понятными нашей эпохе, в новом и действительном понимании, значение индивидуума, неповторимая ценность всякой человеческой души. Идя своим, сторонним путем, Фрейд неизменно попадал в средоточие жизни -- в область человеческого. И в то время как специалисты все еще не могут помириться с тем, что его творчество не выдержано в строго-академических формах медицины, естествознания или философии, в то время как тайные советники и ученые все еще яростно спорят об отдельных пунктах и о конечной цели его труда, учение Фрейда давно уже выявилось, как непреложно-истинное -- истинное в том творческом смысле, который запечатлен в незабываемых словах Гете: "Что плодотворно, то единственно-истинно".