Коэволюционная парадигма

и современная биология

 

Вступление.

Идеи и понятия биологического эволюционизма давно стали достоянием общей культуры, давно используются в самых различных областях научного знания. Теперь на наших глазах происходит проникновение в культуру и такого понятия, как коэволюция. Будучи биологическим по происхождению, связанным с изучением совместной эволюции различных биологических объектов и уровней их организации, понятие коэволюции ныне оказывается включенным в обсуждение предельно широких вопросов бытия и судеб человечества. Коэволюция природы и общества - это область исследований, которая уже не является собственно естественнонаучной. Это подтверждают современные концепции глобального эволюционизма, претендующие на то, чтобы дать обобщенную картину всех мыслимых эволюционных процессов.

Идея коэволюции в современном биологическом познании.

Термин “коэволюция” был предложен в 1964 г. экологами, для которых коэволюция - взаимное приспособление видов. Они давно обратили внимание на взаимодействие видов, среди которых обычно вычленяют:

·     хищничество и паразитизм

·     комменсализм

·     конкуренцию

·     мутуализм (взаимовыгодность).

Виды образуют мутуалистические ассоциации, эволюция которых собственно и называется коэволюцией. Экология имеет дело, прежде всего с взаимоотношением биотических и физических факторов. Любой вид вносит изменения в окружающую среду, но эти изменения не носят характера взаимного приспособления друг к другу, или коэволюции. Воздействие (адаптация) идет в одном направлении, обеспечивая повышение уровня приспособляемости вида к условиям среды. Важно обратить внимание на “запаздывание” эволюционного ответа на вызов со стороны среды, поскольку необходимо определенное время (“лаг”), чтобы естественный отбор “догнал” происходящие в окружающей среде изменения. Неоднородность среды обитания, генотипическое разнообразие и “лаг” в эволюционном “ответе” на “вызов” среды означает, что животное не может быть абсолютно приспособлено к жизни в своей нише. Каждый вид оказывает то или иное воздействие на биотические факторы (на другие виды), что вызывает у других видов адаптивные реакции. Вид и биотическая среда могут следовать по пути коэволюции.

В этой связи выделяются два вида коэволюции: 1) мутуалистическую (взаимовыгодную) и 2) немутуалистическую, при которой один из факторов обладает пагубным действием (отношение “эксплуатация - защита”). Примером первого типа коэволюции может быть развитие специализированных цветков и их опылителей - животных. Примерами второго типа коэволюции могут быть взаимоотношения между хищником и жертвой, хозяином и паразитом, хозяином и патогеном и др. Взаимоотношение между двумя эволюирующими видами также включает определенный “шаг”, чтобы один эволюирующий вид “догнал” происходящие в другом виде изменения.

Термодинамика диссипативных структур, развитая И. Пригожиным, фиксирует образование упорядоченных структур (их самоорганизацию) за счет рассеяния внешней энергии в среду, окружающую систему. Однако этот вариант термодинамики, принципиально отличающийся от классической термодинамики, объединяет с нею трактовка изменений как отклонения от состояния равновесия. Иными словами, и в этом варианте термодинамики сохраняется фундаментальность идеи равновесия и анализ процессов ведется под углом зрения отклонения от состояния равновесия. Попытки приложения термодинамики диссипативных структур к биологии (а их достаточно много) не могут считаться, как показал Ю.В. Чайковский, удовлетворительными. В этой связи можно напомнить слова И.А. Аршавского о том, что суть живого не в диссипации (рассеянии) внешней энергии, а “в избыточно анаболическом сопротивлении диссипации”. Большие перспективы и одновременно большие трудности возникают при экстраполяции термодинамики диссипативных структур на изучение биосферы. Дело в том, что новая термодинамика фиксирует процессы самоорганизации в открытых системах, т.е. системах, которые обмениваются энергией и веществом с окружающей средой. Биосфера является открытой системой, но в связи с планетарным характером деятельности человека возникает вопрос о необходимом соотношении потоков вещества и энергии через диссипативные структуры. Это означает что замкнутых круговоротов химических элементов не существует - циклы разомкнуты. Наиболее перспективным является не простое приложение термодинамики диссиспективным является не простое приложение термодинамики диссипативных структур к эволюции живого, а тот вариант эволюционной термодинамики, который развит Э. Янчем.

Для Янча диссипативные структуры - это “селективное и синхронизированное исправление консервативно-записанной (т.е. генетической) информации с помощью диссипативного процесса”. Отбор - важный фактор-ускоритель процессов самоорганизации в незрелых системах, в зрелых системах эту функцию выполняет флуктуация, т.е. образование диссипативных структур. Центральными понятиями эволюционной концепции Янча являются первичность движения, встреча (динамика сродства), динамическая память и нарушение симметрии на каждом этапе эволюции.

До возникновения коэволюционного подхода биология была сосредоточена на эволюции отдельных видов в определенной, правда, весьма грубой, среде. Даже экологическое понимание коэволюции, ограниченное разнообразными фактами симбиозов, не сформировало еще новый способ мышления в биологии. Включение в эволюционизм возникновения диссипативных структур, или процессов самоорганизации, осуществленное Э. Янчем, означает, что эволюция понимается теперь как возникновение новаций. Они трактуются не просто как продукт действия ранее существовавших факторов, но прежде всего как эмерджентных, качественно новых, невыводимых образований. Поэтому вполне обоснованно Янч трактует эмерджентную эволюцию как открытое обучение, детерминированное открытой целью, т.е. как творчество новых форм.

Всякая диссипативная система обладает динамической памятью, служащей “затравкой” для нового уровня эволюции. Помимо нее существует консервативная память, которая не участвует в процессах обмена, но служит “затравкой” для долговременных информационных процессов. Самопорождение, или переход от одного уровня эволюции к другому, Янч связывает с нарушением симметрии. Например, при переходе от механики к термодинамике нарушается симметрия времени. В диссипативных структурах нарушена симметрия пространства, а у прокариотов и симметрия времени (возникает наследственность). Ю.В. Чайковский вычленил ряд уровней, на каждом из которых формировалась консервативная структура, служившая “затравкой” для следующего уровня (“консервативная память” по Янчу, или “мертвая неравновесная структура”): 1) синтез РНК, служивший затравкой (2) для синтеза пеитидной цепочки; 3) эобионт, где появибран, обеспечивавших устойчивость информации; 6) появление про-кариота, где мембрана замкнута в изолированную плоско ль; 7) и 8) появление ядерной оболочки и объединение ДНК с белком в компактную хромосому. На каждом из этих уровней существуют устойчивые инвариантные структуры и одновременно биохимические процессы, ведущие к усложнению феномена жизни, к усложнению ее разнообразия и системности.

Э. Янч говорил о коэволюции макро- и микроструктур, где важное место занимает возникновение симбиоза и организм - элемент одного микроуровня - становится элементом макроуровня (биогео-ценозом). Возникновение человека означает, что само различение эволюции макро- и микроструктур потеряло смысл. Необходимо выработать, как отметил Ю.В. Чайковский, новый язык для понимания коэволюционных процессов. Таким языком, адекватным для описания коэволюции, может быть язык когерентности, т.е. согласованности фаз движения. Он позволяет описать взаимную приспособляемость организмов (взаимопомощь по П.А. Кропоткину, спаривание, симбиоз) и их “частей” (“сродство частиц” по Мопертюи, “корреляция частей” по Кювье и т.д.).

Исходным для книги Э. Янча “Самоорганизующаяся Вселенная” является, как видно из названия, идея самоорганизации, которая включает в себя, во-первых, специфическую макроскопическую динамику процессов системы, во-вторых, обмен и коэволюцию со средой, и, в-третьих, самотрансцендирование, эволюцию эволюционных процессов. Рассматривая самоорганизацию естественных систем, он подчеркивает, что биологические и социальные системы представляют собой самоорганизацию динамики когерентных систем. Нелинейная неравновесная термодинамика имеет дело с новым уровнем макроскопического порядка - уровнем кооперации, спонтанного формирования и эволюции структур. Обращаясь к термодинамике диссипативных структур, он отмечает, что равновесие эквивалентно состоянию стагнации и смерти, а отклонение от равновесия характерно для самоорганизующихся процессов, осуществляющих обмен веществом и энергией со средой, т.е. для процессов метаболизма. Янч обобщает такого рода динамические системы и говорит об автопоэзисе, т.е. о самопроизводстве. Автопоэтические системы, по его словам, выражают фундаментальную дополнительность структур и функций, устойчивости и пластичности, присущую динамическим отношениям, благодаря которым и делается возможным самоорганизация.

Автопоэтическая система автономна относительно среды. Янч рассматривает процессы коэволюции с разных точек зрения - от коэволюции макро- и микромира до социокультурной коэволюции. Касаясь проблем стандартной космологической модели эволюции Вселенной, он характеризует эволюцию как процесс, нарушающий симметрию (Symmetry - breaking process), фиксирует нарушение симметрии между физическими силами - гравитацией, электромагнетизмом, сильным и слабым ядерными взаимодействиями. “Непосредственным следствием нарушения симметрии физических сил является симультанность макро- и микроэволюции в универсуме. Макроскопические структуры создают среду для микроскопических структур и оказывают влияние на эволюцию или делают ее возможной. И наоборот, эволюция микроструктур (ядерных, атомных и молекулярных) является решающим фактором в формировании и эволюции макроструктур”.

Янч специально обсуждает и процессы коэволюции между биохимическими и биосферными структурами. После возникновения органических молекул следующий шаг состоит, вероятно, в формировании диссипативных, метаболических структур, которые призваны играть решающую роль в формировании биополимеров и предклеточной эволюции. “Возникновение способности к самопроизводству объясняется моделью гиперцикла, в частности, в симбиозе на молекулярном уровне”. Разделяя два аспекта генетической коммуникации - горизонтальный, присущий одноклеточным прокариотам, и вертикальный, связанный с самопроизводством, Янч обращает внимание на то, что жизнь, представленная прокариотами, сама создает условия своего существования, формируя атмосферу, богатую кислородом. Трансформация макросистемы создает предпосылки для развития более сложных форм жизни.

Биологическая среда и атмосфера, будучи саморегулирующейся, автопоэтической системой, стабилизировалась 1,5 млрд. лет тому назад и создала условия для поддержания сложных форм жизни на Земле, для возникновения эукариотов, или клеток с ядром. Обсуждая вопрос о происхождении эукариотов, Янч отмечает, что эукариоты представляют собой новый уровень координации, новый уровень автопоэтической системы. Для эукариотов характерны сексуальность, гете-ротрофность (т.е. способность жить за счет других биоорганизмов), смерть или деволюция в онтогенезе. Все эти характеристики идут наряду с развитием многообразия, в частности, с возникновением многоклеточных организмов с присущей им метаболической коммуникацией. “Принцип самовоспроизводства, который имеет решающее значение для жизни, основывается не на передаче вещества, а на передаче информации. Точнее, это - программы, которые передают и которые управляют формированием структур - не только материальных структур, но и структур отношений и процессов, другими словами, динамичных пространственно-временных структур

Особый тип коэволюции связан с макро- и микросистемами жизни. Возникновение эукариотов дает начало эпигенетическому развитию, избирательной утилизации генетической информации, индивидуальному “конструированию” отношений со средой, которая модифицируется организмом в экологическую нишу, находящуюся в состоянии коэволюции с изменениями других ниш. Их связь представлена в понятии экосистема. Эпигенетическое развитие отражается в генетических измерениях. Обсуждая проблемы социокультурной эволюции, Янч обращает внимание на процессы генетической и метаболической коммуникации, в частности, на роль нервной системы и мозга. С ними связаны различные формы символического выражения - от символической репрезентации организма до символической реконструкции внешнего мира. Характеризуя сознание как динамический принцип, Янч вычленяет различные уровни познания: организмическое, рефлексивное (в частности, апперцепцию, позволяющую сформировать альтернативные модели реальности) и саморефлексивное сознание (с его решающим компонентом - предвидением). Причем сознание для него это качество самоорганизации динамических процессов, характерных для системы и ее отношений со средой.

Системная теория эволюции, или системный эволюционизм, развиваемый Янчем, основывается на ряде фундаментальных принципов: 1) самотрансцендирование, которое объясняет эволюцию (эволюция - это результат самотрансцендирования на всех уровнях) , творчество и свобода, 2) открытость эволюции; 3) циклическая организация как системная логика диссипативной самоорганизации и особенно жизни; 4) многообразие систем - от автопоэтических, саморегенерирующихся систем до систем, обладающих ростом, причем, коэволюция трансформирует циклическую организацию самоорганизующихся систем в спираль, которую можно наблюдать за длительное время; 5) такие ультрациклы являются моделью процессов обучения, которые можно описать как коэволюцию систем, аккумулирующих опыт.

Янч вычленяет различные фазы в коэволюции макро- и микрокосма: химическую - биологическую - социобиологическую - экологическую и социокультурную эволюции. Эти фазы характеризуются различными типами акта коммуникации и взаимодействия: метаболическая коммуникация играет важную роль во второй фазе эволюции. Эволюция саморефлексивного сознания выражается в социальных и культурных измерениях. Эволюция сознания связана с передачей и использованием информации опыта, корреспондирующейся с семантическим контекстом или с контекстом смысла. Эволюцию сложных форм жизни и ментальных способностей Янч описывает как эволюцию эволюционных процессов, или как метаэволюцию. Эволюция человека рассматривается им как многоуровневая реальность, в которой эволюционная цепь автопоэтических уровней существования появляется в иерархическом порядке. Эта многоуровневая реальность автономная и творческая по своему характеру. Динамическими параметрами эволюционного процесса, по Янчу, являются интенсивность, автономия и смысл.

Мы столь подробно остановились на концепции Э. Янча, потому что она представляет собой наиболее обобщенную философскую концепцию самоорганизации природы, причем идея самоорганизации и коэволюции в ней тесным образом взаимосвязаны. Сама идея самоорганизации, или диссипативных структур, важна в его концепции для анализа структур консервации информации, объясняющих “затравку”, “спусковой механизм”, позволяющий перейти к новому уровню эволюции. Взаимоотношение изменчивости и устойчивости, понятое как механизм эволюции, получило в работе Янча значение механизма коэволюции - сопряженной эволюции различных процессов и структур, которая развертывается в незамкнутых круговоротах, расширяющихся спирально. Подход, развитый Янчем, можно назвать системным эволюционизмом, сочетающим в себе анализ градаций уровней диссипативных структур с осмыслением эволюционных изменений, их дополнительности. Причем, для Янча изменчивость первична, что находит свое выражение в анализе “встречи” (динамике сродства), динамической памяти и нарушений симметрии.

Органическая и культурная коэволюция.

Обычную, широко распространенную точку зрения на отношения культурной и биологической эволюции хорошо выразил американский биолог

В. Грант. Он писал: “Культурная эволюция обладает собственной движущей силой, отличной от движущих сил органической эволюции. И культурную эволюцию можно считать совершенно самостоятельным процессом, хотя на практике она взаимодействует с эволюцией органической”. Современный человек, по его словам, это “продукт совместного действия органической и культурной эволюции”. “Культурная эволюция добавляет еще один слой, или, если угодно, ряд слоев, к природе человека. Двойственная конституция - частью биологическая, а частью культурная - закладывается в человечество процессом его эволюционного развития”. Если до недавнего времени биологическая и культурная эволюции считались разделенными во времени (культурная эволюция касается верхнего слоя стратифицированной конституции человека и началась тогда, когда закончилась биологическая эволюция), то в последние десятилетия начало осознаваться взаимодействие между биологической и культурной эволюцией.

Прежде всего было отмечено, что в ходе культурной эволюции естественный отбор продолжал действовать и биологическая эволюция не прекращалась. На следующем этапе эволюционисты стали говорить о непрерывном взаимодействии между биологической и культурной эволюцией, что находит свое выражение в отборе на способность к научению и восприятию культуры. Теперь уже способность к научению связывается не только с размерами мозга, соответственно чему и строилась градация видов, но и сама способность к научению дифференцируется в соответствии с мотивацией, адаптированностью, видоспецифическим поведением. Способность к использованию орудий и даже их создание (в чем еще недавно антропологи усматривали принципиальное отличие человека от животных) широко распространена в животном мире. Точно так же и преемственность культурных традиций, посредством которых происходит и адаптация к среде, и передача информации от одного поколения к следующему негенетическим путем с помощью импринтинга и подражания, так же наблюдается у многих видов животных.

Если генетики анализируют роль мутаций в эволюции человека, дрейф и поток генов, а антропологи, изучая эволюцию человека обращают преимущественное внимание на филогению антропоидов и на факторы эволюции, то поворот к изучению взаимодействия органической и культурной эволюции позволил рассмотреть не только роль индивидуального, но и социально-группового отбора, раскрыть роль генетической компоненты и в индивидуальной изменчивости, и в межрасовых различиях в поведении, наметить в социобиологии пути раскрытия “генно-культурной коэволюции”. Правда, следует согласиться с выводом Гранта о том, что “наши нынешние взгляды на культурную эволюцию носят столь же общий характер и столь же туманны, как современные представления о роли естественного отбора в эволюции человека, и, подобно последним, нуждаются в критической проверке”.

Социобиология, по определению Уилсона,- это “систематическое исследование биологических основ общественного поведения”. Используя данные эволюционной и популяционной биологии, социобиология анализирует прежде всего организацию сообществ и стратегию размножения. Сообщества рассматриваются социобиологами как объединения особей, максимизирующие их индивидуальную приспособленность. Для объяснения эволюции форм общественного поведения насекомых были выдвинуты гипотеза отбора родителей (У. Гамильтон), кооперации особей (мутуализм Ч.Д. Миченера), родительского контроля (Р.Д. Александер). Различные стратегии размножения - это попытки особей максимизировать свою приспособленность к окружающей среде. Они находят свое выражение в конкуренции между самцами, во вкладе родителей в выращивании потомства, выборе самцов самками, конфликте между родителями и потомками и воздействии родителей. В рамках социобиологии была выдвинута идея об эволюционной стабильной стратегии, которой следует большая часть популяции и которая не может быть улучшена другой стратегией. Этот подход, объединяющий понятия теории эволюции и теории игр, позволяет рассмотреть и организацию сообществ, и различные стратегии размножения, и различные формы общественного поведения, в частности, альтруизм - от симбиоза до взаимного альтруизма человека.

Поворот к анализу взаимодействия органической и культурной эволюции связан прежде всего с социобиологией, которая на первых порах была скорее спекулятивной и весьма неконструктивной гипотезой. Концепция “генно-культурной эволюции” проводила мысль о том, что существует “усложненное, обворожительное взаимодействие, в котором культура порождена и оформлена биологическими императивами, в то время как биологические черты одновременно изменены генетической эволюцией в ответ на культурные новшества. Мы верим, что генно-культурная коэволюция одна, без посторонней помощи, создала человека и что способ работы этого механизма может быть объяснен комбинированием технических приемов из естественных и общественных наук”. На первых порах социобиология О. Уилсон, Р. Докинс, Р. Александер ) непосредственно связывала действие генов с социальным поведением (доминирование, альтруизм, парные узы, родительская забота и др.). Если этот подход был оправдан в исследовании животных, то при изучении человека была совершенно упущена активность человеческого сознания. Как правильно отметили Ч. Ламсден и А. Гушурст, в классической социобиологии была проведена весьма незначительная работа по осмыслению достижений нейробиологии человека, психологии и культурной антропологии на основе подхода, развитого в социобиологии Этот упрек вполне справедлив и сохраняет свою силу и в настоящее время.

С социобиологией связан новый этап в развитии эволюционной эпистемологии, согласно которой познавательные способности являются результатом биологической эволюции. Познание в эволюционной эпистемологии рассматривается как игра субъективных и объективных структур, причем субъективные структуры адекватны миру и формировались в ходе эволюции путем подгонки в ходе приспособления к миру. В эволюционной эпистемологии введено понятие “когнитивная ниша” разных идов, в том числе и человека. “Когнитивную нишу” человека Г. Фоллмер называет мезокосмом, т.е. той частью мира, которая генетически обусловлена и сформирована эволюционными структурами восприятия и когнитивным опытом.

Поворот социобиологии к идее коэволюции существенно модифицировал и объяснительные схемы эволюционной эпистемологии, которая все более и более обращается к коэволюции как своему концептуальному базису. В исследованиях Ч. Ламсдена, А. Гушурста были введены понятия “культурген” (информационный патерн, соответствующий множеству артефактов, поведенческих образцов и ментальных конструкций, выявляемых в культурной антропологии) и “эпигенетические правила”, которые характеризуют генетически врожденную часть стратегии индивида по овладению культурой. Сами эти правила разделяются на первичные, регулирующие развитие систем от периферических сенсорных фильтров до восприятия, и на вторичные, относящиеся к внутренним ментальным процессам оценки и осуществления выбора. Эпигенетические правила, будучи генетически обусловленными, объясняют своеобразие видения цвета, остроту слуха, память, способности к языкам, вычислению, письму, предпочтения ребенка в выборе определенных цветов, невербальной

коммуникации, наличие определенных фобий и др. Механизмы геннокультурной коэволюции не ограничиваются выявлением связей между генами и внешним поведением, а должны включать в себя эмерджентные структуры сознания и проникновение культуры в систему эпигенетических правил. Тем самым связь между генами и культурой оказывается весьма опосредованной и включает по крайней мере два уровня - уровень клеточного развития в нервной системе и уровень когнитивного развития.

Тот факт, что генетические и культурные изменения имеют разную информационную природу, был отмечен С.Н. Родиным. По его словам, “можно вполне исследовать коэволюцию генов внутри генома человека, можно исследовать коэволюцию идей внутри культуры, но замкнуть эти процессы друг на друга в рамках единой количественной теории геннокультурной эволюции на данном этапе вряд ли удастся”. Для него идея коэволюции становится парадигмой и биологического, и социального знания. Он говорит о смене эволюционной эпистемологии на коэволюционную, которая позволит преодолеть противоборство линий Гераклитаи Парменида, фиксировать взаимосвязь устойчивости и изменчивости, выявить согласованные изменения, сопряженность и взаимную адаптивность изменчивости. Определяя коэволюцию как “красочную вереницу последовательно сменяющих друг друга, взаимно обусловленных, как бы нерасторжимо сопряженных изменений, которые могут происходить на самых разных ярусах организации живых систем”, он вычленяет внутри- и межгеномные коэволюции. Внутригеномная коэволюция выражается в согласованной эволюции семейств повторенных последовательностей, в том числе мультигенных семейств, во внутригенной эволюции, в коэволюции между генами и белками, в коэволюционных регуляторных сайтах генов и соответствующих белков и кофакторов, опознающих эти сайты. Межгеномная коэволюция выражается в коэволюции одноклеточных, например, генов в системах фаг - бактерия, в молекулярной коэволюции микроорганизмов-паразитов и многоклеточных макроорганизмов-хозяев. Вехами коэволюции С. Родин считает переход от паразитизма к взаимной толерантности и от нее - к симбиозу. Именно здесь биология накопила громадный объем данных, которые и стали предметом исследований С. Родина. Коэволюция, как правильно отмечает он, предполагает своевременное возникновение сопряженных изменений и последовательно автоматическую селекцию взаимно адаптивных вариантов. Даже анализ отношений в системе “человек- природа” оказывается весьма сложным и здесь существуют огромные лакуны. С. Родин связывает с идеен коэволюции трансформацию системы “человек - природа”, переход ее в состояние динамически устойчивого симбиоза.

Концепцию, близкую к эволюционной эпистемологии, развивают У. Матурана и Ф. Варела в книге “Древо познания. Биологические пути человеческого познания”. По их мнению, дать удовлетворительное объяснение феноменам познания означает, во-первых, дать обобщенное объяснение феномену познания как результату деятельности живых существ и, во-вторых, показать, что этот процесс может быть осуществлен такими живыми существами, как мы сами, производящими это описание и действующими в поле существования. Они сознают, что биологические пути познания отнюдь не ограничиваются их соотнесением с нервной системой организма, что в осуществлении познавательного процесса громадную роль играет детерминация целью. Для живых существ характерны автотворческис, самодетерминирующиеся процессы, т.е. то, что этими авторами названо аутопоэтической организацией. Подчеркивая сложность органических процессов, независимость метаболизма и клеточной структуры, многообразные формы корреляций между клеточными и мультиклеточными процессами, наличие различных уровней, в частности, нейрофизиологических структур, межнейрофизиологических сетей, Матурана и Варела проводят мысль о конкретности, сложности и гармонии во взаимодействии многообразных компонентов органических систем, а тем более во взаимоотношении живых существ. “Все мы являемся одной из фигур танца в хореографии сосуществования”,- подчеркивают они полифоничность феномена жизни и познания.

В разных гуманитарных науках в начале XX в. возникло тяготение к идеям эволюции. Мы уже говорили об учении о фонетической эволюции

Е.Д. Поливанова, об идеях Ю.Н. Тынянова, развитых в статье “О литературной эволюции”. Можно напомнить и о разделении культур на традиционалистские, для которых характерна консервирующая разных гуманитарных науках в начале XX в. возникло тяготение к идеям эволюции. Мы уже говорили об учении о фонетической эволюции

Е.Д. Поливанова, об идеях Ю.Н. Тынянова, развитых в статье “О литературной эволюции”. Можно напомнить и о разделении культур на традиционалистские, для которых характерна консервирующая или инерционная установка на воспроизведение существующих образцов, и на новационные, которым присуща установка на будущее, вбирание своей истории в качестве действенного фактора развития. Ю.М. Лотман обратил внимание на то, что “эволюция факторов культуры сложно сочетает в себе повторяющиеся (обратимые) процессы и процессы необратимые, имеющие исторический, т.е. временной характер”2. Необратимость эволюции культуры он связывает с ролью случайных факторов в истории культуры, что обнаруживается уже в переходе от потенциальной возможности к тексту как ее реализации, в возможности разнообразных интерпретаций текста, во внутренней его диалогичности, в роли текстов как “пусковых устройств”, ускорителей (катализаторов) или замедлителей динамических процессов культуры.

Интересный и перспективный вариант интерпретации истории культуры и построения теории культуры на основе эволюционизма был предложен М.К. Петровым. Исходным для него была идея социальной наследственности, преемственного воспроизведения в смене краткоживущих поколений определенных характеристик, навыков, умений, ориентиров, установок, ролей, ролевых наборов, институтов и то, что существуют особые средства и механизмы социальной наследственности. Основная посылка М.К. Петрова - разрыв между биологическими и социальными процессами: “Там, где начинается культурный тип, начинается область действия какого-то другого, а именно социального кода”3. У него социальным геном, ответственным за социальную наследственность, является знак, а знаковая реалия культуры представлена в социокоде. Общение представлено в коммуникации, трансляции и трансмутации, т.е. в порождении нового. Культура и есть социальная наследственность в форме общения. В истории культуры Петров выделяет три типа кодирования (лично-именной, профессионально-именной и обобщенно-понятийный). Даже не принимая отстаиваемого М.К. Петровым разрыва между биологическими и культурными механизмами наследственности, необходимо отметить, что он впервые обратил внимание на многообразие кодов культуры. Если же учесть многообразие дисциплинарных языков науки, языков искусства и литературы (устной и письменной), языков техники и средств массовой коммуникации, то будет осознана вся сложность реализации задачи выявления коэволюции органических и культурных процессов. Выполнение этой за дачи предполагает осознание коэволюции идей, развитых в различных науках (естественных, социальных и гуманитарных), коэволюции стилей искусства, их сопряжение с идеями науки и, наконец, анализ коэволюции социальности и ментальности во всей ее сложности. Вся эта огромная по объему и сложности работа - лишь предверие для осмысления коэволюции органических и культурных процессов.

До осуществления этой задачи еще далеко. Но можно с уверенностью сказать, что идея коэволюции станет в XXI веке парадигмой не только биологии, но и социальных, и гуманитарных наук, поскольку она задает новый вектор в изучении взаимодействия человека и природы, исследовании бытия человека в мире. Залогом этого являются не только тенденции в эволюционной биологии, но и ряд попыток к осознанию взаимодействия двух эволюирующих процессов, уже предпринятых в социальных науках. Если на первых порах обращение историков к генетике было весьма наивным, прямолинейным и далеким от осознания всей сложности взаимодействия органической и социокультурной эволюции, то в последние десятилетия эта сложность осознается и осуществляется интенсивный поиск механизмов этой коэволюции.

В исторической науке возник подход, основанный на идее экологического вызова и ответа со стороны человека на вызов природы. В этом смысл философии истории А. Тойнби, которая обращает внимание на разнообразие человеческих обществ и связей между ними, видит в природном (экологическом) вызове один из важнейших факторов и генезиса, и роста, и гибели цивилизаций. Еще одна концепция - концепция Л.Н. Гумилева, который выделил в истории такие природно-географические единицы, как этнос, сопряженный с определенным ландшафтом и выражаемый в иерархической соподчиненности субэтнических групп, в пассионарности, в акматической фазе, в пассионарных надломах, в инерционной фазе цивилизации, разру шающей экосистему и приводящей к ее гибели. В философскоисторичсских концепциях А. Тойнби предметом исследования стали коэволюция природных и социальных систем, а у Л.Н. Гумилева - коэволюция природных и этнических общностей.

 

Идея коэволюции в эволюционной биологии.

Достойно удивления, как стремительно биология XX в. перешла от понятия “вид” к понятиям “популяция”, “биоценоз”, “биогеоценоз”, “экосистема” и, наконец, “биосфера”. При таких темпах возникает опасность поспешности, когда желаемое выдается за действительное и вместо кропотливой работы по выявлению и формулированию новых нерешенных проблем совершается канонизация идей и концепций, открывающих новые области знания. Так случилось с теоретическим каркасом биосферных наук, заложенным творчеством В.И. Вернадского. Когда постоянно говорится о “концепции биосферы и ноосферы” В.И. Вернадского, то предполагается, что эти понятия очевидны для всех. При этом не замечается неоднозначности их понимания в различных текстах самим Вернадским. Это принципиальный вопрос, а не спор о словах. Мы не разберемся ни в “концепции биосферы”, ни в роли биологического эволюционизма, если не будем уточнять всякий раз, в каком именно срезе знания о биосфере мы ведем обсуждение. Попробуем реконструировать логику Вернадского.

Постоянно подчеркивая, что его позиция - это позиция натуралиста, он говорил о биосфере как о “естественном теле”, как о “монолите”, вбирающем в себя всю совокупность живого вещества планеты. Очевидно, что и человек, как живое существо, включен в биосферу, понимаемую в качестве природно-биологического образования. В таком случае антропогенные факторы эволюции биосферы становятся в один ряд с другими природными параметрами. Вместе с тем Вернадский считал, что важнейшее для него понятие “естественное тело” меняет свое содержание в зависимости от контекста, от используемого подхода. В этом отношении чрезвычайно существенно, что “начало” ноосферы отсчитывается с того, условно говоря, момента, когда появился разум: “С появлением на нашей планете одаренного разумом живого существа,- писал Вернадский,- планета переходит в новую стадию своей истории. Биосфера переходит в ноосферу”.

Но ведь это уже другое понятие биосферы. Если прежде, говоря о ней как о “естественном теле”, мы были вправе называть ее “монолитом”, то теперь это - двухкомпонентная система, объединенная процессом коэволюции природы и общества. Выражение “человек и биосфера” в данном случае некорректно, поскольку биосфера и есть единство человека и природы. Не может же это единство вновь соотноситься с одной из своих частей.

Существует еще и третье понимание биосферы как всего живого, исключая человека. Весь внечеловеческий “биос” выступает в виде среды обитания человека. Именно такое понятие широко употребляется в социальной экологии, хотя при этом прослеживается и воздействие антропогенных факторов на состояние среды обитания. Отождествляя биосферу со средой обитания, мы вправе формулировать проблему “человек и биосфера”. Итак, то или иное содержание понятия “биосфера” скорректировано с определенным контекстом. В первом случае это - естественно-научное знание, тогда как во втором, где человек выступает не просто как живое, но и как социальное существо, наделенной разумом, творчеством, целеполаганием, контекстом может быть некое интеллектуальное образование, стремящееся к воссоединению разнокачественного знания о природе и об обществе. Такого воссоединения естественных и гуманитарных наук еще не достигнуто. Да пока и не ясно, возможно ли оно вообще.

Смешение различных контекстов, различных подходов было присуще и самому Вернадскому. Именно этим можно объяснить такое противоречие: с одной стороны, им отрицалась способность биосферы к эволюции, а с другой - она, безусловно, признавалась, коли, став ноосферой - включив в себя цивилизацию, биосфера, особенно в ХХв., открывает новую эру существования человечества, эру гармонии человека и природы. В этих противоречивых суждениях присутствует апелляция то к биомассе биосферы, то к “геологической силе науки”, т.е. совершается подмена одного понимания биосферы (“естественное тело”) другим (единство природы и цивилизации, коэволюция).

Нельзя оставить без внимания в этом плане и так называемые “законы биосферы”, которые некритично восприняты современными авторами. Два основных биогеохимических принципа существования биосферы, сформулированные Вернадским, утверждают возрастание биогеохимической энергии и выживание тех организмов, которые обладают большим ее запасом. Эти принципы дают представление о том биогеохимическом подходе к изучению биосферы, который был наиболее близок Вернадскому как натуралисту, как создателю новой науки - биогеохимии. Но этот подход не является универсальным и исчерпывающим даже в том случае, если биосфера рассматривается как “естественное тело”.

Попробуем в этом разобраться. Позиция эволюционизма отражает как возрастание биогеохимической энергии, так и выживание тех организмов, которые способствуют ее повышению. Но это не биологический эволюционизм. Даже если разъяснить смысл биогеохимической энергии, то останется неясным, как эта “энергия” учитывается в анализе единства и многообразия живых организмов, путей их эволюции, приспособления и целесообразности, формы и функции, уровней организации и т.д.

Зато, опираясь на методологический опыт биологии, можно поставить к биогеохимическим принципам Вернадского, представленным в качестве “законов биосферы”, довольно коварные вопросы. Так, совершенно не ясно, каково естественнонаучное содержание утверждения Вернадского о том, что биогеохимическая энергия “стремится к увеличению”. Что обуславливает это “стремление”, какие именно структуры и процессы наделены этим “стремлением”, как и чем его измерить? То же - с выживанием организмов, наделенных большей биогеохимической энергией. Каков механизм этого выживания, даже если представить себе рационально выраженную картину биогеохимической “неравноценности” организмов? Во всем этом звучат телеологические мотивы, столь опасные для биологического эволюционизма. Он всегда сопротивлялся соблазнам телеологического объяснения, а в данном случае эти соблазны сопровождаются допущением возможности редуцировать эволюционный процесс к его биогеохимическому уровню. Так ведь и получается, если “законы биосферы” исследовать исключительно с позиций биогеохимического подхода, не оговорив, что он - один из многих. По отношению к целостности биосферы, как уникальной природной системы, биологический эволюционизм, таким образом, способен играть роль своеобразного методологического корректора, предостерегающего исследователя от увлечения заведомо фрагментарным знанием.

Выделив три различных аспекта понятия “биосфера”, важно подчеркнуть, что, во-первых, эти аспекты не только сосуществуют, но и “перетекают” друг в друга, а, во-вторых, главным из них остается коэволюционный. Именно он отражает наиболее важные основы методологии биосферных исследований, их непременную ориентацию на синтез естественнонаучного и гуманитарного знания.

Мы переходим здесь в качественно иную сферу научного и культурного движения по сравнению с описанной выше. Если изучение и даже широкое публичное обсуждение проблем биосферы, экологии, коэволюции ориентировано на практику жизни и связано с надеждой на прогресс науки, то идея глобального эволюционизма по сути своей имеет мировоззренческий характер. Та или иная интерпретация этой идеи не может быть проверена экспериментом. Отлична в этом случае и сама манера мышления. Остановимся лишь на одном моменте - метафоричности языка. Она была в известной мере присуща и Вернадскому. В современной литературе показано, что его метафоры были плодотворны, способствовали началу обсуждения важных вопросов. Так, выражение “геологическая сила науки” открывало новые возможности для понимания “геологического мышления”, его эволюционного содержания, соотнесения геологических процессов с космическими.

Такие простые вещи приходится говорить только потому, что обсуждение идей глобального эволюционизма сплошь и рядом совершается в каком-то состоянии эйфории. Метафоры и образы, самые немыслимые подчас гипотезы и предположения вытесняют научные требования серьезного, проверяемого доказательства, основанного в конечном счете на воспроизводимом эксперименте, отодвигаются в сторону под давлением общих рассуждений о новизне, смелости представлений о космическом Разуме, космичности жизни, существовании таких универсальных законов развития Вселенной, которые фактически доступны лишь вере, но не знанию. Зачастую малообразованные, а то и просто невежественные в вопросах естествознания публицисты разжигают у публики интерес к экстрасенсам, проникшим в тайны аргументы, сам стиль научного мышления. Наука, ее исконные треприроды, ясновидцам, пришельцам из внеземных цивилизаций. С экранов телевизоров, страниц газет вещают о человечестве как объекте эксперимента Высшего Разума.

Проще простого сделать вид, что ученые не имеют никакого отношения ко всей этой “паранауке”, к вспышке оккультизма и мистики. Но, во-первых, это неправда: среди “вешающих”, особенно на многочисленных конференциях и симпозиумах, немало кандидатов и даже докторов медицинских, биологических, технических наук. Во-вторых, ученые имеют ко всему этому отношение самим фактом своего невмешательства. Равнодушное или брезгливо-пренебрежительное отношение - тоже позиция. Она способствует в данном случае укреплению уверенности в том, что ничего страшного не происходит, объявленный плюрализм мнений естественно распространяется и на важнейшие мировоззренческие вопросы. При этом, коли ученые не встают на защиту науки, не бьют в колокола, оказывается возможным все дальше и дальше продвигать идею о совместимости научных данных с “новым” мифотворчеством и даже выдавать его за “новое слово науки”.

Скорее всего возникший мировоззренческий хаос не промелькнет как эпизод, а будет сопровождать нас длительное время. Именно поэтому глубоко тревожит тот факт, что разгулу ненаучных представлений о глобальном эволюционизме, о космизме противостоят, как правило, лишь благостные футурологические мечтания о ноосферогенезе, о грядущей гармонии Человека и Природы, о гуманистичной направленности процесса коэволюции. Реальное место конкретных естественных наук в изучении коэволюции почти не рассматривается. Засилие предельно широких, общефилософских рассуждений о ноосферогенезе лишь по видимости повышает престиж философии, поскольку при этом игнорируется сложность совмещения философского и конкретного научного знания.

Эта сложность несравненно возрастает, если дело касается глобального эволюционизма. Возникает потребность более четко определить содержание того или иного подхода х этим проблемам, его возможностям и пределам. В этом отношении нельзя не поддержать позицию Н.Н. Моисеева при обсуждении перспектив синтеза знания, необходимого в исследовании коэволюции: “Будучи по образованию математиком и физиком, я выбрал, естественно, тот путь синтеза, который утвердился физикой, и попытался последовательно провести “физикалистскую” позицию на всех этапах анализа”. Подчеркивая недостаточность лишь такого подхода, автор отмечает, что ряд коренных вопросов “не укладывается” в него и требует новых гипотез.

Такая установка ученого на рефлексию над собственными моделями эволюционных процессов безусловно способствует созданию атмосферы диалога. Может быть, мы действительно являемся свидетелями возникновения нового типа знания, которое уже не естествознание и еще не философия? Как считает Н.Н. Моисеев, “учение о ноосфере выходит далеко за пределы естествознания, оно представляется основой для синтеза естественных и общественных наук”. Значит, пришло время сосредоточить внимание на трудностях и проблемах этого синтеза. По мнению Н.Н. Моисеева, идеология, способная преодолеть традиционный разрыв двух культур; естественнонаучной и гуманитарной, заключена в представлении о едином мировом процессе самоорганизации. Именно этот процесс может быть назван универсальным, или глобальным, эволюционизмом. Он охватывает все существующие и мыслимые проявления материи и духа. Остается лишь не совсем ясным, какие конкретно универсальные закономерности самоорганизации должны иметь в виду биолог, физик, геолог, историк, философ, культуролог, этнограф и т.д., чтобы добиться взаимопонимания? Не заходя вглубь времен, можно вспомнить, как В.А. Энгельгардт не только теоретически обосновал, но и экспериментально проверил роль самоорганизации на молекулярно-гснетическом уровне живого и раскрыл механизм “самосборки” молекул РНК. До этого И.И. Шмальгаузен создал интересную концепцию эволюции самоорганизации и автономизации индивидуального организма.

Целая плеяда отечественных ученых (Л.С. Берг, А.Г. Гурвич, А.А. Любищев, С.В. Мейсн, Л.В. Белоусов, М.А. Шишкин и др.) придавала огромное значение аспекту организации. Иными словами, для биологии проблема самоорганизации давно столь же важна, как и проблема эволюции. Но эти два направления биологических исследований, как правило, конфронтировали. Что же касается необратимости времени как важнейшего положения синергетики, то “возраст” этой идеи в биологии придется отсчитывать, скорее всего, от Аристотеля, создавшего первую “лестницу существ”. До настоящего времени ни одна наука о природе не пронизана идеей необратимости времени так глубоко, как биология. Появление нового качества и случайный характер сложившейся “канализованности” времени изучаются на разных уровнях организации с достаточно не совпадающими выводами о причинах.

На том же естественнонаучном языке можно обсудить интересное замечание Н.Н. Моисеева о направленности процессов самоорганизации Вселенной: “...на протяжении всей истории развития Вселенной непрерывно усложняется организация материи. Природа как бы запасла определенный набор возможных типов более или менее стабильных организационных структур, и по мере развития единого мирового эволюционного процесса в нем “задействуется” все большая доля этого запаса. Растет не только сложность, но и разнообразие существующих форм организации как косного, так и живого вещества и - что очень важно - организационных форм общественного бытия”. Против последней фразы возразить нельзя - это эмпирическое обобщение, как любил выражаться в таких случаях Вернадский. Что же касается “набора” запасенных Природой типов организационных структур, то сразу возникает вопрос, откуда они взялись. На биологическом языке такой способ объяснения назывался преформизмом. В нем была своя правда, что и подтвердило бурное развитие генетики в XX в. Но абсолютизация посылок о предзаданности не вызывала вопросов только в одном случае - когда признавался Бог как создатель плана строения всех тварей земных. Как же сегодня объяснить “начало порядка”, переход от хаоса к порядку, да и был ли он в “чистом виде” во Вселенной? Если да, то откуда взялась самоорганизация? Если нет, то как быть естествоиспытателю с той “дурной бесконечностью”, которая возникает при желании проследить эволюцию самоорганизации?

Вот мы и перешли незаметно из сферы естествознания в сферу философии. Отметим при этом, что универсализация самоорганизации была предложена естествоиспытателями. Но очередное изменение картины мира уже никак не обойдется без наук о жизни, и они призваны быть не простыми комментаторами того или иного фундаментального свойства материи. Известно, что понятийный и математический аппарат синергетики используется в молекулярной генетике, поскольку эта область биологии наиболее близка к точным наукам. Львиная же доля биологических дисциплин с синергетикой еще не пересекалась. Пока не оправдалось предвидение Вернадского о включении наук о жизни в картину мира.

Ближе к мечте Вернадского и к ожиданиям биологов то “оживление” Космоса, которое содержится в концепции В.П. Казначеева. Буквальное истолкование “космичности жизни”, ее “всюдности” основано на выдвинутой им гипотезе о существовании формы жизни, отличной от белково-нуклеиновой. Эта “полевая”, “информационно-энергетическая” форма пронизывает, как полагает ученый не только земную жизнь, но и безграничные космические пространства, создавая тем самым единое основание для глобально-эволюционных процессов. Но мешает принять эту концепцию, во-первых, недостаточная научная ее доказательность и, во-вторых, неправомерное смешение научных и философских срезов проблемы и способов аргументации. Нельзя не видеть и постоянного присутствия “убеждения чувств”, веры в предзаданные установки.

В научном плане синергетика несравненно доказательнее, но она, можно заметить, безжизненна и внечеловечна. Действительно, человеческое существование встраивается в картину мира так же, как это происходило во времена господства ньютоновского мировоззрения. Сохраняется основная логика “встраивания”: если наука доказала универсальность процессов самоорганизации, если это свойство можно считать фундаментальным для всех материальных систем, то это значит, что человек и созданное им общество могут быть поняты на основе концепции самоорганизации.

Точно так же “это значит” звучало в отношении человека в механической картине мира. Преуспела ли наука о человеке, увлекаясь аналогиями то с механизмами, то с кибернетическими системами? Безусловно, каждый раз открывались новые возможности в изучении свойств природно-биологического субстрата человека, но даже как природное существо человек “сопротивлялся” абсолютизации роли физикалистских подходов.

Целостность человеческого организма, как и любого другого живого существа, есть продукт эволюции, а биологическая эволюция не сводится лишь к самоорганизации. Какие бы разумные аргументы против дарвиновских концепций эволюции сегодня не выдвигались, именно Дарвин, как гениальный натуралист, показал далеко не полное совпадение проблем организации со всем объемом общебиологических проблем. Простые примеры “комфортности” жизни (специализации) низкоорганизованных существ не только показывают относительность понятий “простое” и “сложное”, “низшее” и “высшее”, но и заставляют задумываться над тайной жизни в целом. Как бы жизнь ни была “схожа” с неживой материей по тем или иным параметрам, но в ее исследовании точными методами постоянно сохраняется “остаток”, не объяснимый с их помощью. И почему, кстати, при этом не сопоставляется важнейшая идея В.И. Вернадского о принципиальном различии живого и косного вещества с совсем иными идейными посылками синергетики?

Очевидно, что некий критический настрой в отношении синерге-тической модели глобального эволюционизма должен быть выражен более определенно. Сформулируем прямой вопрос: вносит ли что-либо новое синергетика в биологию, дает ли какой-то стимул для развития биологического знания концепция глобального эволюционизма, построенная на понятии самоорганизации? Безусловно, да. Необходимо признать благотворное влияние новых достижений физико-математических наук и философских их обобщений.

Во-первых, эти обобщения - еще один удар по механистической картине мира, которая, увы, оказалась удивительно живучей в силу соответствия “здравому смыслу”.

Во-вторых, выдвижение понятия самоорганизации в качестве основного в идеологии глобального эволюционизма созвучно новым методологическим тенденциям в биологии, связанным с переосмыслением роли организации. В настоящее же время системно-структурный подход все больше консолидируется с историческим, эволюционным, проясняя при этом упущенные эволюционизмом моменты. Но этот процесс не терпит легковесного подхода, замены реальных исследовательских задач общими декларациями. Сохраняются жгучие проблемы в теории морфогснеза, теоретических концепциях индивидуального развития, нуждается в прояснении роль формы, структурных закономерностей в эволюции. Это значит, что проблемы организации живого составляют заботу самого биологического знания, обращенного, с одной стороны, ко всем общенаучным новациям, а с другой - к собственной истории, собственному опыту многотрудных попыток совместить организацию и эволюцию. Именно этот опыт, как исторически накопленный, так и современный, способен, думается, скорректировать обобщающие эволюционные концепции и определить место биологии в их создании.

Главная цель сказанного состоит в том, чтобы разрушить привычные представления о способах проникновения идей биологического эволюционизма я культуру, в обсуждение актуальных общенаучных и даже общечеловеческих проблем. Происходит вовсе не простое “использование” понятий эволюционной биологии, но поистине творческий процесс их переосмысления, в равной мере плодотворный как для биологии, так и для других наук, “подключенных” к проблемам коэволюции Человека, Природы и Общества. Область исследования коэволюции, ведущие проблемы этого исследования предстоит обозначить более определенно. Но постановка проблем коэволюции стимулирует не только научный, но и общемировоззренческий поиск

 

Заключение.

Ориентация на идею коэволюции как на одну из основных составляющих новой парадигмы, формирующейся в современной культуре, дает возможность более четко и системно осознать изменения, происходящие в понимании регулятивов, определяющих характер человеческой деятельности.

В цивилизациях древних традиционных обществ среди основных регулятивов, определяющих человеческую деятельность, были ориентации на традиции, преемственность, созерцательность в отношении к внешнему миру. Человек в то время выступал, как правило, элементом в строго определенной системе социальных связей. Отсюда преимущественная ориентация на корпоративность, замедленность темпов изменений, экстенсивность развития.

В сформировавшейся цивилизации техногенных обществ, идущих по пути научно-технического развития, все эти регулятивы постепенно, но неуклонно оказались вытесненными и замененными на диаметрально противоположные. Приоритет традиции сменился признанием безусловной ценности инновации, новизны, оригинальности, нестандартности. Экстенсивное развитие сменилось на интенсивное. Корпоративность человека была заменена на утверждение полной автономности, независимости личности, полной свободы в выборе человеком своего жизненного пути. Деятельностное отношение к миру стало доминантой нового мировоззрения

Особенности новой парадигмы - стремление найти общий язык с противоположной стороной, достичь взаимопонимания, компромисса, согласия воль, мыслей, действий. Выражение этой парадигмы - в системе ценностей, для которой характерны подчеркивание признания самоценности Другого и ценности коммуникативного сотрудничества, коммуникативности разума, включающего в себя направленность на другого, самооценку и оценку другого, диалогичность ума, предполагающую отношения равноценного партнерства, свободу и ответственность участника коммуникации, тяготение к ненасильственным методам воздействия и разрешения конфликтов. Очевидна связь этой ориентации с трансформацией отношения человека к природе, к другому человеку, к самому себе. Новая парадигма - парадигма единства человека и природы. Ее особенности - признание не только целостности природных экосистем, но и их самоценности; осмотрительность вторжения в природу; поиск динамичного равновесия между деятельностью человека и природными биогеоценозами.