Калуга. Правобережье (Гамаюнщина)

80056

знаков

таблица

изображений

ВВЕДЕНИЕ

«ИСТОКИ И ПУТИ РАЗВИТИЯ НАРОДНОГО ИСКУССТВА КАЛУЖСКОГО КРАЯ»

Современная деятельность КХМ по изучению народного искусства в Калужской области имеет свои традиции. Интерес к народной художественной культуре края возник еще в дореволюционное время. В Калуге на рубеже XIX—XX в.в. появляются различные краеведческие общества: Губернская ученая архивная комиссия, Церковное историко-археологическое общество, Общество изучения природы и местного края. Последнему принадлежит инициатива по созданию местного естественно-исторического музея «На благое просвещение», открытого в Калуге 15 мая 1914 года и получившего имя А. А. Рыжичкина, на средства которого он был устроен. Сотрудники музея организовали этнографические экспедиции, собирали произведения народных мастеров в губернии. В 1919 году Общество изучения природы и местного края совместно с Обществом истории и древностей выступило инициатором создания губернского Краеведческого музея, который и был открыт в 1925 году. Важным направлением в деятельности Губернской ученой архивной комиссии было археологическое изучение Калужской губернии. В результате этой работы была составлена археологическая карта губернии, где имелись сведения о 70-ти городищах, 410-ти курганах. В 1897 году в палатах Коробовых при Ученой архивной комиссии был открыт Губернский исторический музей.

Этнографы и краеведы, входившие в состав этих обществ, своими публикациями на страницах таких изданий, как «Известия Калужской ученой архивной комиссии», «Калужская старина», «Известия Калужского общества изучения природы и местного края» пробуждали интерес к истории и культуре края. И в настоящее время не утратили своего научного значения труды таких известных калужских краеведов, как Д. И. Малинин, В. М. Кашкаров.

В послереволюционные годы изучение народного искусства калужского края становится важной составной частые краеведческой, работы В этот период в Калуге функционируют Калужское общество краеведения, Калужское общество истории и древностей, Калужское общество изучения местного края, Калужское бюро краеведения. С деятельностью последних была связана работа известных в области краеведов и этнографов М. Е. Шереметевой и Н. М. Маслова. Впоследствии, являясь научными сотрудниками музеев, они принимали участие в этнографических экспедициях и археологических раскопках на территории Калужской области, активно собирали материалы по народному искусству, деревянной резьбе, изразцам, вышивке, набойке, узорному ткачеству, кружевничеству, художественному литью, по истории местных кустарных промыслов. Собранная ими этнографическая коллекция и их публикации по народному искусству и в настоящее время сохранили свою научную значимость. Этнографическая и археологическая традиции указывают на истоки народного художественного творчества на территории Калужской губернии в дошедших до нас немногочисленных остатках материальной культуры вятичей, населявших край в VI-XII вв. Это металлические предметы: подвески, кольца, детали керамических изделий. Археологические древности, найденные на территории калужского края, по своему декору во многом представляют традиционный славянский орнаментальный комплекс, но гипотетически указывают на локальные орнаментальные черты: преобладание геометрических и зооморфных мотивов. С удивительным постоянством они сохранились в изделиях народных мастеров — вышивке, ткачестве, деревянной резьбе — до начала ХХ-го столетия. Но уже в XIX веке эти мотивы в достаточной мере трансформировались, древняя архаика слилась в них с образцами окружающей природы, с фольклором.

По времени исторических воспоминаний различных видов народного художественного творчества калужского края следует отметить резьбу по дереву. Самые ранние известия о деревянных изделиях в нашем крае относятся к XVI веку. Сигизмунд Герберштейн, посол германского императора Максимилиана, в «Записках о Московии», описывая Воротынск и Калугу, отмечает, что калужане весьма искусны в выделке деревянной посуды, привозимой в Москву, Литву и другие места. Сохранилось и другое свидетельство такого же характера: в 1515 году между подарками, отосланными Константинопольскому патриарху Пахомию, тверской епископ Нил «...отправил три става калужских». Калуга в XVI веке вообще славилась своими деревянными изделиями, но особенно были известны ложки и чаши искусной резьбы. К сожалению, изделий этого промысла не сохранилось. Однако, этнографическая коллекция КОКМ зафиксировала деревянные предметы крестьянского обихода XIX века: рубели, прялки, вальки, богато орнаментированные трехгранно-выемчатой резьбой. Среди орнаментальных мотивов преобладают солярные знаки. Пряничные и набойные доски XIX века также украшены выемчатой резьбой с растительной и зооморфной орнаментикой.

До настоящего времени сохранившиеся деревянные домики в Калуге и в калужских селах приятно удивляют замысловатым резным декором. По своим законам развивались орнаментальные мотивы в калужской архитектурной пропильной резьбе. Имея в своих истоках бытовую трехгранно-выемчатую резьбу, архитектурную прорезь, навыки иконостасной пластики, калужская пропильная резьба предстает в хронологических рамках конца XIX — нач. XX столетия с целым комплексом уже сложившихся характерных признаков. Работая с конкретным материалом, убеждаешься в том, что народные мастера менее всего думали о «чистоте» того или иного стиля, от которого они исходили в своем творчестве. Принцип отбора был исключительно избирательным, усваивались и перерабатывались те формы и мотивы, которые более всего привлекали. Поэтому в калужской архитектурной пропильной резьбе часто можно встретить такие формы декора, которые говорят об определенном симбиозе разнородных источников, в частности классицизма и русского стиля, русского стиля и модерна. Мастера т. н. ропетовского стиля, работавшие на калужской почве, большинство мотивов брали из сквозной и городской резьбы крестьянских построек: прорезные розетки, зубчики, городки, треугольники. В отдельных узорах пропильного декора, строящихся на сочетании ромбов и кругов, можно проследить аналогии с узорами калужской вышивки.

Влияние ампирных форм декора на калужскую домовую резьбу представляется вполне естественным, если учитывать богатую классицистическую архитектурную практику в городе, в частности, известный по сохранившимся памятникам и трудам С. В. Веэсонова⁵ калужский деревянный ампир. Классические мотивы — сухарики, зубчики, полочки и др. — в калужском пропильном декоре довольно распространенное явление. Но они постоянно разбиваются сложной системой кругов, розеток, ромбов, зигзагов, треугольников, являясь по сути уже своеобразной стилизацией крестьянской геометрической резьбы. Светелки и пилястры с декоративно трактованными элементами ордерности, кронштейны, наличники с очельем в виде арки и с рядом резных балясин мелкого штучного набора постоянно теряют свои очертания в ажурных живописных излишествах русского стиля. Модерн привносит в декор наличников новые орнаментальные мотивы, например, лирообразную фигуру. Первоначально она просто удачно вкомпанована в резьбу наличника, но далее получает ряд причудливых переработок. Причудливая текучесть, прихотливый контур подобных форм вызывают ассоциации с виньеточной графикой модерна, которая легко могла быть приспособлена к формам пропильного декора, о чем свидетельствует целый ряд памятников и в других регионах. Творчество калужских мастеров, переходивших на новый вид архитектурной резьбы по дереву — пропильной — питали самые разные источники. Одни из них восходили к прошлому, другие — к современности. В арсенале были не только мотивы и фор мы архитектурного декора, но и орнаментика других видов творчества, в частности, как уже упоминалось, мотивы калужской народной вышивки.

Из глубин народного творчества идет к нам и крестьянская вышивка. Этнографическая коллекция по калужскому краю сохранила прекрасные образцы народной вышивки XIX — нач. XX вв. При всем этом, она вобрала в себя неоднородный материал: наиболее древний орнаментальный пласт дают нам вышивки Перемышльского, Калужского, Лихвинского уездов, районов Гамаюнщины и Монастырщины, датируемых XIX веком. Источниковедческое значение данных памятников народного шитья определяется степенью сохранения традиционной орнаментики архаического извода на уровне доброжелательно-апотропейного значения. Вышивка других регионов более поздняя. В изделиях данного круга орнамент реализуется на уровне чисто эстетическом. Орнаментальные мотивы тяготеют к «изобразительности», бытовым элементам, полностью утрачивают связь с архаическим «прообразом». Этнографический аспект исследования калужской народной вышивки нашел свою определенную реализацию в работах М. Е. Шереметевой.

Изучение памятников калужского народного шитья в аспекте искусствоведческого метода исследования продиктовало необходимость анализа образной структуры орнамента, основных принципов построения орнаментального образа. Это, в свою очередь, обусловило решение более частных задач, а именно: систематизация орнаментальных мотивов, выявление их семантики в контексте этнографического и фольклорного материала, акцентирование основных выразительных средств, соединяющих абстрактную схему узора с реальной поверхностью конкретного предмета. Калужская народная вышивка представляет собой локальный вариант шитья южнорусского региона на основании приверженности к геометрической орнаментике, к технике перевита.

Традиционные приемы в технике и орнаментации наиболее устойчиво сохранились в условиях натурального хозяйства Гамаюнщины и Монастырщины. В изделиях калужских вышивальщиц орнамент вышивки существует в определенном предметном контексте, где все согласовано и связано между собой: назначение, конструкция, материал, цвет — все объединено единством замысла. Вышитые узоры калужских занавесок и полотенец оставляют ощущение празднично-сти, что соответствовало функциональной роли этих предметов в бытовом обиходе деревни. Колористический строй вышивки неотделим от фактуры: народные мастера исходят из реальных качеств холста и нитей; отдавая предпочтение перевити, с тонким чувством меры вводят штопку, настил, крестик. Свои вышивки они насыщают разнообразными ритмами — то неспешными и торжественными, то быстрыми и веселыми. Ритмический бег лаконичного узора, оттенки цвета, фактурное богатство открывают нам духовный мир создателя орнамента — народного художника.

Своеобразными смежными к вышивке промыслами в Калужской губернии были цветное ткачество, тесемочный, ленточный и кружевной промыслы. В быту калужских крестьян значение кружева было невелико. Однако, в сфере бытования художественных промыслов губернии кружевной выделяется редкой стабильностью произведет на достаточно высоким художественным уровнем изделий. Анализ архивного и этнографического материала по калужскому краю позволяет локализовать кружевоплетение в губернии Жиздринским, Козельским, Тарусским, Боровским и Лихвинским уездами. Но как промысел кружевничество значительное развитие получило лишь в Боровском и Лихвинском уездах. Как художественное явление калужское кружево развивалось по двум направлениям: крестьянское, создаваемое для домашнего употребления, и промысловое, которое в основном сбывалось в белошвейные мастерские Москвы.

Достоянием крестьян было кружево, плетеное из льна, что вполне соответствовало тем тканям — холсту, крашенине, пестряди — которые оно украшало. У него не было развитых узоров в силу исключительно численного способа плетения. Оно служило отделкой крестьянской одежды и существовало в форме края или прошвы. Численный способ плетения обусловил в основном геометрический характер узоров. Основой кружевных промыслов в Боровском и Лихвинском уездах было мерное многопарное кружево в форме прошвы и края. Стилистически калужское промысловое кружево очень близко кружеву подольскому. Это кружево многопарное, с цветочными рисунками на тюлевом фоне, с тонкими решетками, со сканью обводов. Калужское промысловое кружево характеризует особая тонкость, явное предпочтение тюлевому фону, легкие растительные узоры. Искусно выполненные работы калужских мастериц удостаивались дипломов на выставках, о чем свидетельствуют архивные документы.

Значительным явлением в народном искусстве калужского края являлась художественная керамика. Среди цеховых знамен калужских ремесленников можно увидеть знамя с надписью «Кафельный». Расцвет изразцового производства в губернии относится к XVIII веку. В топографическом описании калужского наместничества 1785 года значится десять кафельных заводов, а в 1857 количество их сократилось до двух. Последняя четверть 18 века совпадает с образованием Калужского наместничества, и расцвет изразцового производства в губернии в это время можно объяснить масштабами строительства. В это время в моде были изразцовые печи с крупными ампирными рисунками по всему зеркалу, нередко датированные. Еще в 1944 году такие печи можно было увидеть в некоторых домах Калуги. В КОКМ находятся изразцовые печи, датированные 1759 годом, с изящными гирляндами и сюжетными панно. Калужские изразцы вывозились в Москву и другие губернии. Известно, в частности, что калужские изразцовые печи украшали здание Малороссийской коллегии в Глухове.

Изготовление калужской глиняной игрушки, которая известна в настоящее время больше как хлудневская игрушка, по этнографическим материалам во многом связывается с праздничными гуляньями — ярилками. Они проходили на пасхальной неделе в селах и городах губернии. Здесь необходимы были традиционные «свистульки», «сопелки», в виде козы, конька, медведя, бабы с гусем, птички, вылепленные из глины, без поливы, с яркой раскраской. Само название праздника — ярилки — происходит от имени древнего славянского бога солнца — Ярилы. Имена Ярилы, Купалы, богов языческого пантеона, сохранила народная память в топонимике, в праздниках весенне-летнего цикла. Утрачена магическая и заклинательная сущность древнего действа, но калужская глиняная игрушка во всем своем комплексе бессознательно донесла до наших дней древние вятические формы, сохранила в механической передаче апотропейное значение образа.

В настоящее время проблема использования традиций народного искусства в современном художественном процессе остается актуальной не только для искусствоведов и историков, но и для мастеров декоративно-прикладного искусства.

ВЛАДЕЛЬЦЫ ГАМАЮНЩИНЫ

Ушли совсем те поколения, которые могли бы нам рассказать об истории вотчины на правом берегу Оки. Жители нового района Правобережья г. Калуги даже не подразумевают, что живут в местности, народное название которой Гамаюнщина.

Откуда пошло это название? Этот вопрос интересовал исследователей еще с середины XIX в.

Здесь, благодаря историческим условиям, сложился особый уклад жизни, свой говор, свой костюм, отличающийся от соседних местностей.

В большинстве случаев население само отмечало и выделяло такую группу, давая ей особое прозвище. Иногда народная память просто-напросто сохраняла старые юридические термины. Источником названий служили «народные предания, фамилии географического происхождения и географические имена селений».

Г.Н.Потанин (тогда студент Петербургского университета), проведший лето 1861 г. под Калугой, а за ним калужский краевед М.Е.Шереметева (в 1920-е годы научный сотрудник Калужского государственного музея) сделали в своих работах о Гамаюнщине предположение, что название местности, по утверждению окрестных жителей, не принадлежащих вотчине, происходит от бранного слова «гамаюн» и что «Гамаюнские крестьяне прозваны так за свою неуживчивость и шумливость».

Исследователи искали истоки названия местности в понятии «гомоюнить» (тульское) — громко говорить, шуметь, кричать, браниться, буянить. От слова «гомон» — шум, гом, крик.

Только от одного гамаюнского крестьянина в 1861 году Григорий Потанин услышал, «что она (Гамаюнщина) так называется по имени какого-то Гомоса, управлявшего вотчиной в старые годы».

М.Е.Шереметева также пишет, что Гамаюнщина могла быть названа, «согласно местному преданию, от прозвища (Гамаюн, Гам) одного из владельцев вотчины, жившего не позднее второй половины XVIII в.».

Остановимся на этих свидетельствах, зафиксированных нашими исследователями, и попробуем обратиться к истории вотчины...

Владельцем этой территории с конца XVII века являлся ближайший сподвижник Петра I — князь Федор Юрьевич Ромодановский (1640—1717 гг.). В 1691 г. в селе Ромоданово для него была построена церковь Рождества Пресвятой Богородицы. Все села и деревни, принадлежавшие князю, входили в Ромодановскую волость.

Может быть, в гербе князей Ромодановских была изображена райская птица Гамаюн? Но, взглянув на герб древнего княжеского рода Ромодановских, птицы не обнаружим.

Только в словаре русского языка XI—XVII вв. мы найдем еще одно значение этого слова. Слово «гамаюн» входило в состав титулования, т.е. обращения к кому-либо сообразно титулу. Из Посольства Звенигородского 1569 г. взята цитата обращения к царю: «Во царех светлообразнейшему и избранному Гамаюну».

Но как нам связать, соединить царя «Гамаюна» и нашего владельца Гамаюнщины, князя Ф.Ю.Ромодановского?

По словам русских историков, Петр I уважал его «за испытанную верность и любовь к правде», за то, что он был «по-собачьи преданный Петру». За то, что «никакие сокровища не в силах подкупить его и возбудить малейшее сострадание к попавшейся жертве. Все процессы по поводу «государева слова и дела» велись им». Князь-кесарь Ромодановский был наделен обширными полицейскими полномочиями — начальник розыскного Преображенского приказа — «собою виден как монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян по вся дни». «В какой-то восторженности от кнута и застенка он доходил до такого пафоса, что поражал усердием даже самого Петра... Однажды государь решился наконец намекнуть кесарю на то что тот слишком заработался. «Зверь! Долго ль тебе людей жечь?.. Перестань знаться с Ивашкою (т.е. пьянствовать) Быть от него роже драной!».

Но самое удивительное, что «предметом шутки он» (Петр I) делал собственную власть, величая князя Ф.Ю.Ромодановского королем, государем, «вашим пресветлым царским величеством» а себя «всегдашним рабом и холопом Piterom» или просто по-русски Петрушкой Алексеевым. Отправляясь в 1697 г. в заграничное путешествие, Петр вверил Ромодановскому управление государством присвоив ему титул князя-кесаря и Его Величества. Петр в письмах к нему обращался как к царю: «Min Her Kenig! Письмо Ваше государственное...» и в конце письма подпись: «Вашего Величества нижайший подданный Piter».

Кроме государственных дел, он «участник Петровых оргий неизменный член сумасброднейшего собора, представлявший по воле государя, из себя шутовское звание царя-кесаря». Ведь Петр I сам писал сценарии шутовских маскарадов, раздавая роли своим министрам.

Вдобавок князь Ф.Ю.Ромодановский был «свойственником» Петра I. Он был женат на родной сестре царицы Прасковьи Федоровны, супруги царя Иоанна Алексеевича. Ее имя было Настасья Федоровна (урожденная Салтыкова, умерла 2 сент. 1736 г.), поощряемая супругом, она «изображала из себя царицу».

«В домашней жизни Федор Юрьевич отличался необыкновенно строгим нравом и придерживался старорусских обычаев». «Петр Великий терпеливо сносил впоследствии многие неприятности от Ромодановского, как то можно видеть из письма его к графу Апраксину от 8 июля 1713 г. из Санкт-Петербурга: «С дедушкой нашим, как с чертом вожуся: я не знаю, что делать. Бог знает, какой человек!..».

После смерти Федора Юрьевича в 1717 г. его сын Иван Федорович Ромодановский «находился ближним стольником» императора «и тогда же возведен государем в достоинство князя-кесаря. В то время как сей новый кесарь въезжал в первый раз в апреле месяце 1718 г. из Новгорода в Петербург, государь... выехал с великою свитою к нему навстречу ...». В сумасброднейшем соборе Иван Федорович Ромодановский звался Кир-Никитою Прешбурским, Яузским и Калужским...». В 1722 г. он упоминался в связи с просьбой о постройке каменной (вместо деревянной ветхой) в селе Николаевском (Чижовка) церкви во имя Николая Чудотворца.

Скончался И.Ф.Ромодановский 9 марта 1730 г. В 1734 г. его вдова Наталья Федоровна и М.Г.Головкин пожелали к церкви Рождества Пресвятой Богородицы сделать каменный придел во имя св. апостолов Петра и Павла.

Возможно, что за князьями Ромодановскими повелось в народе название их царско-кесаревского титула «гамаюн», а название местности — «Гамаюнщина».

В дальнейшем эта вотчина была унаследована дочерью Ивана Федоровича Ромодановского — княжною Катериной Ивановной, в замужестве Головкиной. Ее муж (свадьба состоялась 8 апреля 1722 г. граф Михаил Гаврилович Головкин был вице-канцлером при Анне Иоанновне. Но при вступлении на престол императрицы Елиса-веты Петровны, за участие в сочинении Проекта об удалении сей государыни от наследования трона был лишен всех чинов и 25 ноября 1741 г. сослан в Сибирь, где и скончался в 1766 г. Жена его Катерина Ивановна (ур. Ромодановская) последовала за мужем в ссылку и в 1767 г., после его кончины, привезла тело в Москву. В 1736 г. граф М.Г.Головкин упоминался в связи с просьбой служителя церкви Николая Чудотворца о ее освящении в с. Чижовка.

«В 1739 г. за 33 тыс. руб. у гр. Михаила Гавриловича Головкина Демидов купил Ромодановс-кую волость под Калугой с центром в с. Ромоданово. В 1740 г. «дворянин Никита Демидов требовал о построении ему в Калужском уезде в собственной его купленной вотчине в Ромодановской волости на речке Выровке молотовых железных заводов для переделки чугуна в железо». В 1741 и 1752 гг. в принадлежавшей Никите Никитовичу (1696-1753 гг.). Ромодановской волости произошли «своевольства» крестьян, привлекавшихся им к заводским работам на Выровском, Брынском и Дугненском железных заводах. «Деятельное участие в хлопотах по усмирению ромодановцев принимал сын заводовладельца Евдоким Никитич Демидов (1713—1782 гг.). В апреле 1752 г. он сообщал в Сенат, что «в 1741 г. оная волость откладывалась от нас и многия противности показывала.., а в нынешнем апреле месяц с 3-его числа помянутая же наша Рамодановская волость самовольно от нас отложилась и слушать ни в чем не стала...». Он обращался с просьбой: «...посланных из Ромодановской нашей волости на сибирские заводы гамаюнов, идущих... с письмами или каким уведомлением, переловить, и в... Канцелярии оных зачинщиков следовать».

У Никиты Никитича было пятеро сыновей. По наследству от отца эти земли получены Евдокимом, Иваном, Никитой — «Никитиными детьми». Алексей Никитич получил недвижимое имение в Калужском уезде в Пасынковом стану. Имеются планы Ромоданов-ской волости дворянина Алексея Никитича Демидова за 1777—1778 гг. В Описании Калужского наместничества 1782 г. за самым младшим сыном Алексеем Никитиным (?—1786) числилось: «селы Ромоданово, Покровское, Рожествено, Чижовка, Никольское тож; деревни Сикиотова, Пучкова, Еловка, Шо-пина, Боровая, Верховая, Квань...». Число дворов 216, мужских душ 686, женских душ 688.

«Селы Ромаданово, на правых берегах реки Оки и речки Островки, а безымяннаго ручья на левой; в селе две церкви каменныя. 1-я — Рождества Пресвятыя Богородицы с приделом апостолов Петра и Павла. 2-я — Вознесения Господня, дом господский деревянный, при нем сад регулярный с плодовитыми деревьями.

Покровское, на правой стороне реки Оки, а ручья безымяннаго по обе стороны. Церковь деревянная Покрова Пресвятыя Богородицы, на выделенной церковной земле близ онаго села на безымянном ручье две мучныя мельницы, каждая об одном поставе.

Село Рожествено, по обе стороны речки Каменки, а ручья безымяннаго на левой. Церковь деревянная Рождества Христова, на церковной земле.

Никольское (Чижовка тож) по обе стороны речки Чижовки и двух безымянных отвершков. Церковь деревянная Николая Чудотворца.

Деревни: Сикиотова по обе стороны речки Можайки, а безымянных отвершков, одного на правом, а другого на левом берегах;

Пучкова по обе стороны речки Пучковки, а безымянного ручья на левой стороне;

Еловка — речки Еловки и безымяннаго ручья на правых сторонах;

Шопина — по обе стороны ручья Хвощинскаго;

Боровая — по обе стороны двух безымянных ручьев, а третьего на правой стороне;

Верховая — на левой стороне верхового оврага;

Квань — на правом берегу реки Оки...».

Под селением 120 десятин. Пашня — 5649 десятин 285 саженей. Сенной покос — 250 десятин. Лесу — 4500 десятин 500 саженей. Неудобных мест — 90 десятин. Всего: 10609 десятин 785 саженей.

В 1782 г. началась продажа недвижимого имения дворянина Алексея Никитича Демидова, описанного за долги, состоящего «в Калужском уезде в селах Чижовке, Рождествене и деревнях Верховой, Квани, Шопиной и Боровой, которое, по описям, оценено в семь тысяч пятьсот двадцать один рубль и в семьдесят копеек». Продавалось и село Ромоданово, но Алексею Никитичу удалось отложить его продажу.

«Алексей Никитич Демидов в конце жизни расстроил свои дела, принял к себе в товарищи сроком на десять лет Калужского купца Илью Назарова Коробова. Через два года Демидов Коробова от товарищества отрешил и из завода выгнал, не отдав деньги. Во время тяжбы Демидов умер в 1786 г.».

В 1812 г. эта местность принадлежала помещику Олонкину, у которого пребывал преосвященный отец Евлампий, выехавший со свитой в село Ромоданово в ту ночь, когда Калужская губерния была объявлена на военном положении и калужане ожидали нападения наполеоновских войск на город.

В 1838 г. вдова обер-провиантмейстера Олонкина в связи с погашением госкомиссией долгов за забранные в 1812 г. российскими войсками припасы покорнейшее прошение выслала на имя предводителя калужского дворянства. Там же говорится, что за обер-про-виантмейстершей Настасьей Михайловной Олонкиной состоит имение в Калужском уезде в селах Ромоданове, Никольском (Чижовка тож) и Рождествене, в дер. Квани, Верховой, Боровой, Шопине, Еловке, Пучкове, селе Покровском (Игумново тож) и Сикиотове (во вновь поселенной дер. Грачи); в Перемышльском уезде имение состоит в деревнях Колюпановой, Животинкиной, Горенской, Сивковой, Верхней Вырки и Нижней Вырки, которое в 1812 г. состояло за покойным мужем ея обер-провиантмейстером Иваном Мало-феевым Олонкиным, а по кончине его отошло ей, Олонкиной, по духовному завещанию, утвержденному в 1813 г. Смоленской палатою гражданского суда...». Имя этого помещика запечатлелось в названии «Олонкин сад». В середине XIX в. излюбленным местом для прогулок калужан (в том числе и гостившего в Калуге Н.В.Гоголя) был высокий правый берег Оки в селе Ромоданово, где стоял господский дом.

В 1862 г. село Ромоданово с деревнями его прихода принадлежало гвардии полковнику Гавриле Ивановичу Шпигельбергу и полковнику Николаю Матвеевичу Эндогурову. Село Рождествено с деревнями — их женам: Марии Петровне Шпигельберг и Милании Петровне Эндогуровой. А село Покрова — умершему помещику Олонкину. Позже село Покровское (Игумново тож) принадлежало М.П.Шпигельберг и М.П. Эндогуровой.

Мария Евгеньевна Шереметева в своей работе в 1925 г. в состав Гамаюнщины включила 17 селений, а именно: Ромоданово, Квань, Верховая, Боровая, Покров (Игумново), Пучково, Чижовка, Шопино, Секиотово, Рождествено, Грачи, Вырка Верхняя, Вырка Нижняя, Еловка, Животинкино, Колюпаново и Горенск. Число дворов во всех этих деревнях (по переписи 1920 г.) — 1087; жителей — 5427 человек. Как подтверждение народного названия — на правом берегу по перемышльскому шоссе за плашкоутным (живым) мостом располагалась деревня Гамаюнка.

М.Е.Шереметева писала в своей работе о том, что все селения Гамаюнщины «в конце XVII и в начале XVIII вв. составляли владение князей Ромодановских, а затем переходили из рук в руки к другим владельцам» — гр. Головкину, Демидову, Олонкину, «оставаясь все время «одной державой». Но архивные документы рассказали нам, что был период, когда эта вотчина была распродана с торгов и имела много хозяев.

В шестидесятые годы XIX в. эту местность раздробили на разные по величине участки новые хозяева: дворяне, калужские купцы и крестьяне.

Купец Титов приобрел ее по купчей крепости, совершенной 18 ноября 1866 г., от вдовы полковника Марии Петровны Шпигельберг и жены подполковника Милании Петровой Эндогуровой.

Ромодановская волость (13394 дес. 185 саж.) в книге о переходе земельных владений в дачах генерального и специального межевания по Калужскому уезду принадлежала: обществу крестьян села Ромоданова, СМ. Горбунову, B.C. Розанову, С.Я. Калашникову, И.И. Вашкову, Н.И. Вашкову, Н.А.Давыдовой, Н.П. Розановой, Н.Н. Коншину, М.Ф. Шатихину, И.Д. Жучкову, О.И. Сытиной, товариществу Н.Н.Коншина в Серпухове, Е.Н. Лопатиной, В.Н. Гурьеву, С.Н. За-верину, И.М. Соколову, обществу крестьян дер. Верховой, села Покровского (Игумное) и Никольского (Чижовка) по купчим с 1870 г.

Потомственным почетным гражданином серпуховским, 1-й гильдии купцом Николаем Николаевичем Коншиным старшим (1833— 1918) на публичном торге, произведенном 12 октября 1872 г., было приобретено недвижимое имение «при селении Ромоданове, принадлежавшем прежде мосальскому купцу Алексею Александровичу Титову» и по исполнительному листу из Калужского окружного суда от 16 ноября 1872 г. он «введен во владение недвижимым имением, состоящим в Калужской губернии Калужского уезда при селениях Ромоданове, Чижовка, Игумново, Квань, Верховой, Рождествене, Грачах, Шопине, Боровой, Сикиотове, Пучкове, Еловке и Перемышльского уезда при селениях Колюпанове, Животинкине, Горен-ском, Сивкове, Верхней и Нижней Вырке и значащимся в одной даче при оных селениях с принадлежащими к оному имению землями, лесами, водами, разного рода строениями и заведениями».

В свидетельстве по удостоверении о недвижимом имении потомственного дворянина Николая Николаевича Коншина от 6 июня 1889 г. говорится о том, как приобреталась земля Гамаюн-щины: по купчей крепости, утвержденной 14 марта 1875 г. от калужской купеческой дочери Марфы Федоровны Мешковой, крестьянки Медынского уезда села Адуева Александры Федоровны Панковой и калужской мещанки Матрены Федоровой Завериной;

по купчей крепости, утвержденной 12 июня 1878 г. от временно калужского купца Василия Степановича Розанова;

по купчей крепости, утвержденной 4 июня 1880 г. от жены коллежского асессора Натальи Алексеевны Давыдовой;

по купчей крепости, утвержденной 7 марта 1874 г. от потомственного почетного гражданина Александра Николаевича Мамонтова.

В свидетельстве говорится, «что в собственном его, господина Коншина владении... состоят земли разного качества Калужской губернии Калужского и Перемышльского уездов, при селе Ромоданове с деревнями... всего в количестве 2792 дес. 1800 саж. с растущим на ней лесом».

В 1877 г. земля в количестве 2000 дес. при селении Ромоданово продана Н.Н.Коншиным Товариществу мануфактур Коншина в Серпухове, которое составляли сыновья — Николай Николаевич (младший) и Иван Николаевич Коншины.

Города Москвы потомственный дворянин Николай Николаевич Коншин (старший) состоял старостой церкви Рождества Богородицы в селе Ромоданове с 1878 г. У церкви им был построен дом для псаломщика. В храме поставлен новый иконостас, обновлена живопись, сделан новый пол из каменных плит и духовые печи. На средства второй жены, Ольги Николаевны (1841 — 1888), 30 августа 1879 г. было открыто начальное училище в Ромоданове, которое временно помещалось в одном из флигелей госпожи Коншиной. В 1890 г. дворянин Николай Николаевич Коншин (старший) жертвовал на постройку Желовской церковноприходской школы 200 рублей. Н.Н.Коншин (старший) состоял главой мануфактуры в Серпухове до национализации новой властью в 1918 г. Летняя дача в с. Ромоданово была местом отдыха. Также в Калужском уезде находились заводы Н.Н.Коншина, где выращивались лошади английской и англо-арабской породы верхового сорта. В архиве хранится документ о том, как калужский нотариус посетил его в имении села Ромоданово для составления доверенности в июле 1890 г. 18 июня 1906 г. от удара молнии «сгорел дотла великолепный» господский дом. Патриарх семьи жил и умер в Москве в 1918 г. в своем доме в Калашникове пер. Похоронили его в семейной усыпальнице в Серпухове.

В 1916 г. в ромодановском имении распоряжалась наследница Николая Николаевича — Капитолина Николаевна. Овдовев, она вышла замуж за Полуэктова Евгения Григорьевича. Он содержал юридическую контору в Москве. Полуэктовы являлись последними владельцами этих земель.

КРЕСТЬЯНСКАЯ ОДЕЖДА КАЛУЖСКОЙ ГАМАЮНЩИНЫ

17 деревень Гамаюнщины представляют из себя нечто целое, крепко связанное семейным родством, общими хозяйственными навыками, совместным владением угодий (например, заливных лугов по реке Оке), одинаковым обычаем в семейном быту и общими историческими воспоминаниями о барщине, о бунте Ромодановской волости в 1752 г. и прочем.

В отношении одежды Гамаюнщина также является районом обособленным, сохраняющим старинный костюм, в то время как соседние с ней деревни того же Калужского уезда давно уже перешли к платью городского покроя.

Одежда составляет одну из важных сторон народного быта, и потому для общей характеристики быта Гамаюнщины, для выяснения ее этнографических особенностей, а может быть, и для истории ее происхождения имеет значение знакомство с одеждой гамаюн.

Одежда, как и всякое другое культурное явление, не остается неизменной; она постоянно меняется под влиянием моды, прихотливости вкуса и развития фабричного производства, вытесняющего машинными материями народную самодельщину.

Ряд изменении претерпел и гамаюнскии костюм, особенно женский, как более сложный и обладающий большим количеством составных частей.

Основной старинной женской одеждой почти во всей Калужской губ. были поневы из синей и красной шерсти и головные уборы — кички. Поневы, по замечанию Д. А. Шахматова,— особенность старой южновеликорусской одежды. И, действительно, мы встречаем шерстяную клетчатую поневу и сопровождающую ее кичку еще в Орловской, Тульской, Рязанской, Тамбовской, Курской губ.

Калужская губ. в древности заселена была вятичами, и поневы и кички, по мнению Д. К. Зеленина,— это архаичная крестьянская одежда-костюм вятичей. В Калужской губ. поневы и кички известны в уездах: Козельском, Жиздринском, Мосальском, Мещовском, Перемышльском и даже северном Боровском.. Поневы и кички особенно характерны для Калужского Полесья.

Но уже с середины XIX века началась смена понев сарафанами даже в Полесье: так, в с. Песочня (в 11 верстах от Жиздры в Подбужской волости) в середине прошлого века, при обычных поневах и кичках, зажиточные женщины носили сарафаны из китайки. В неполесских уездах замена понев сарафанами шла еще быстрее. Уходила и уходит шерстяная клетчатая понева, заменяясь китайчатым синим и пестрым ситцевым сарафаном. Это можно сказать относительно уездов Козельского, Перемышльского, Мещовского, Калужского. Но и сам сарафан исчезает в пригородных деревнях (особенно под Калугой), уступая место юбке городского покроя. Так подтверждается общее этнографическое правило: поневы сменяются сарафанами, а сарафаны - платьями городского покроя.

Сарафан не был местным исконным крестьянским костюмом. Это костюм московский. В Калужскую губ. он пришел сравнительно недавно, одновременно с появлением его в Рязанской и Тульской губ., где он тоже явился на смену поневе. Мода на сарафан объясняется, с одной стороны, экономической связью Калужской губернии с Москвой, с другой стороны — распространением старообрядчества, которое было носителем Московской культуры. С этой точки зрения важно указать на обилие староверов в Калужском крае. Староверов разных толков в 1859 г. по официальным данным насчитывалось в Калужской губ. 16867 душ; в действительности их было значительно больше. Особенно много их было в уездах Жиздринском, Мосальском, Боровском, Калужском, Малоярославецком.

В районе Гамаюнщины, по всей вероятности, также старинной женской одеждой были поневы. Но их не помнят даже 90-летние старухи и решительно утверждают: «У нашего барина поневы ни в одной деревне не носили...», «у нашего барина носили сарафаны да кички». Китайчатые сарафаны и являются самым старинным нарядом, который здесь знают. Несомненно, однако, что они сравнительно недавнего происхождения, так как гамаюнские крестьянки не умеют сами их кроить, а отдают шить такие сарафаны в Калугу.

Гамаюнские китайчатые сарафаны делались из покупной темно-синей (кубовой) материи китайки, отчего они в крестьянском обиходе называются сокращенно «китайками». Кубовой материи шло на один такой сарафан 9 аршин, и материя продавалась отрезами, которые назывались «китайки концевые 9-аршинные».

«Китайка» шилась раскосной с 4 клиньями у подола, по 2 клина с каждого бока, на белой холщовой подкладке, отчего она оказывалась очень тяжелой и прочной, «вековечной», с крупными сборками на спине и гладкая на груди. Застегивалась «китайка» спереди, причем разрез шел от груди вниз на 1/2 аршина; затем до низу «китайка» сшивалась, но 2 полоски нашитого по переднему шву шелкового цветного шнурочка — «гитанчика» с рядом фальшивых петелек «заковычек» и мелких медных пуговиц с эмалевыми или стеклянными середками придавали «китайке» такой вид, как будто она застегивалась до самого низу. Проймы делались из кумача или из цветного, часто старинного, шелка. Карман с правого боку обшивался полосами того же шелка. Особенно разукрашивали подол «китайки». По самому низу нашивали «гитанчик», зеленый или оранжевый; рядом с ним без промежутка клали ленту шелковую «травчатую»; шириной такая лента бывала от 2 до 4 пальцев, по ее синему или малиновому фону шли цветы — «травы" серебристого, зеленого, либо розового тона через небольшой промежуток над лентой накладывали по «китайке» шелковый шнурочек зубцами, а еще выше «прозумент ясный» — золотой галун с цветными крестиками.

«Китайки» шились в городе (Калуге) особыми мастерицами-монахинями в Девичьем Казанском монастыре, и, очевидно, отсюда приходила в деревню отделка «китайки» старинными шелками XVIII века: мастерицы, вероятно, употребляли на это обрезки от церковных облачений и прочие мелкие лоскуты.

Подпоясывали «китайку» широким шерстяным зеленым или красным поясом с бахромой на концах, либо широким тканым поясом, завязывая его с правого боку узлом. Узкие поясочки и шнурки никогда с «китайкой» не надевали.

С «китайкой» носили рубаху холщовую, в 4 полотнища, «с подставкой» (пришивной нижней частью); рукава были красные изотканные, в 1 1/2 полотнища шириной, долгие - до суставов пальцев, на сборочке у кисти; ворот с небольшим вырезом, обшитым узкой обшивочкой.

Поверх рубахи и «китайки» носили передник со спинкой и грудкой — «грудинкой», называемый «занавеска». Она шилась в 2 полотнища из изотканного холста, внизу украшалась покупными кружевами — «прошивами», выше — полосой кумача; вышивкой — «вырезами» с узором: «кони», «петухи», «куколки», «солдатики» и др. Еще выше вставляли «перетыки» (холст, перетканный красными полосами); наконец на «грудинке» шла узкая вышивка — «подузорник», я на спинке прорезали маленькое квадратное отверстие — «окошечко», которое тоже должно было служить украшением.

«Китайка» и изнаряженная «занавеска» носились по праздникам; по будням же надевали простую холщовую «занавеску», а «китайку» заменяли холщовым сарафаном который тоже шился раскосным, с клиньями и обшивался по подолу полосой

кумача. Из этого же материала делались и проймы. Холст для сарафанов отдавали красить в гладкий темно-синий цвет в калужские красильни — «синительни».

Как в праздник, так и в будни гамаюнка в старину носила высокий и тяжелый головной убор — сороку золотную, надеваемую поверх кички.

Кичка эта представляет из себя холщовый сборник, спереди которого пришит высокий околыш (в 1/4 аршина вышиной) из нескольких слоев холста, простеганных поперек крупными стежками толстых ниток и промасленных конопляным маслом для того, чтобы придать околышу твердость. Сзади кичка вздергивалась на тесемку в сборку, а околыш спереди стоял несколько наклонным верхним своим краем вперед. Когда кичка одета, то сзади подвязывали позатылень, состоящий из полосы шитья серебряными, либо золотыми нитками по холсту, со свешивающейся на шею узкой бахромкой из зеленого, белого и желтого бисера, с кумачовыми лопастями по бокам, подложенными, как и шитье, синей набойкой. Спереди под кичку поддевали поднизь, низанную из белого и зеленого бисера сеточкой; она должна была спускаться на лоб из-под сороки. Наконец, в виде чехла на кичку надевали головной убор — сороку золотную.

Последняя состоит из широкого околыша золотного шитья, которое убрано цветными искусственными камнями, сидящими в металлических гнездах. Группа камней посередине околыша образует треугольник. По бокам околыша пришиты кумачовые крылья — лопасти. Навершье — красное кумачовое — расшито синей шелковой лентой; ею же обшита внизу тыльная часть сороки Лопасти завязываются сзади головы узлом (рис. 1).

Рис. 1. Гамаюнская «молодая» в китайке и кичке с золотной сорокой.

Это тяжелый и неудобный головной убор носили не только в праздник, но и по будням в трудную работу: в нем косили и пахали. «Бывало,— рассказывают старухи,— хозяин (муж) торопит на рассвете ехать пахать, а ты-то мечешься, никак не можешь впопыхах да впотьмах приладит кичку, позатылень да надеть сороку...» Не которые женщины с вечера убирались в кички и ложились в них спать, чтобы утром не возиться с одеванием сложного убора Женщина считала для себя позорным, если мужчина увидит ее без кички. Такой взгляд держался чуть не до конца XIX века «Ехала я раз на возу лесом с мужиками,— вспоминает одна гамаюнка,— и разом сдернуло с меня веткой кичку. Осталася я с голой головою. И не знаю, куды мне деться — мужики-то меня увидят! И не знаю, за что схватиться: и вожжи тяну, и голову «занавеской» крою, и кичку с дерева хватаю. Не обобралась я стыда...».

Вот как, по рассказам, бросили носить кички в Ромоданове: «Бабы на лугу сено трясли — все в. кичках наряжены; приехал господский приказчик на луг и приказал, чтобы отобрать у всех баб кички и покидать в реку; барину, дескать, не нравится эта мода. Так и не стали носить кички в Ромоданове».

И это не единственный пример вмешательства помещика силой своей власти в крестьянские моды. Мы имеем, например, такое свидетельство помещика Головнина от 1848 г. о женских кичках Рязанской губ.: «В последнее время этому народному убору не посчастливилось понравиться некоторым господам, имеющим претензии на очищенный вкус, и они запретили употреблять его в своих имениях». Действительно, громоздкий этот убор, с его наклоненным вперед околышем, был достаточно уродливым, и Потанин, описавший Гамаюнщину в 1861 г., считает его даже символом рабства.

Но, бросив носить кички, гамаюнки сохранили сороки, и замужние женщины продолжали их одевать по праздникам, повязывая поверх них шелковую или шерстяную цветную шаль концами назад (рис. 2).

Рис. 2. Гамаюнка в золотной сороке, покрытой шалью.

Для девиц же отпарывали у сорок их кумачовое, навершье, и в золотный ее околыш девушки убирались, как в венец девичий, оставлявший волосы открытыми.

Итак, в XIX веке, вплоть до 60-х гг. костюм гамаюнской женщины состоял и холщовой рубахи, сарафана и высокой кички с сорокой.

Если во времена крепостного права, когда деньги у крестьян отсутствовали, гамаюны носили почти исключительно само дельный холст, крашенный или в городе, или дома ольховой и дубовой корой (даже головные платки употребляли холщовые; их называли «покрышечками»), то, выражаясь местным языком, «после воли» в деревню стал проникать в значительном количестве покупной материал — ситец, шерсть и, как отделка, блестки, дутые бусы, шелковые ленты.

Холщовый сарафан и старомодную «китайку» на холстиновой подкладке заменили шерстяной (в праздник) и ситцевой (в будни) «шубкой». (Холщовые «шубки» вошли в употребление главным образом из-за дороговизны ситца).

«Шубка»— это не специально калужское название для той одежды, которая пришла на смену сарафану. Это название мы встречаем, например, в Каширском уезде Тульской губ. «Шубка», носимая в Гамаюнщине, отличается от сарафана тем, что шьется не раскосной, а прямой, «прямизной», без клиньев; шерстяная — в 4 полотнища, ситцевая — в 6 полотнищ, а холщовая — в 7 или 8. Праздничная шерстяная «шубка» алого или малинового цвета подшивается у подола полосой кумача в 1/4 аршина ширины и украшается двумя рядами черного кружева — «накладами». Проймы шьются из той же материи и обшиваются цветной тесьмой, либо черные бархатные расшитые на спине блестками. Гладкая на груди, «шубка» на боках и спине закладывается у пояса в многочисленные мельчайшие складочки, поверх которых вышивается яркими шелками узор.

Рубаху праздничную, изотканную, «после воли» стали расшивать на рукавах у кисти и на плечах множеством металлических блесток, причем рукава оканчивали узким обшлагом — «шишлаком». «Занавеску», впрочем, и сейчас еще распространенную, стали в праздник заменять «заграничным», т. е. ситцевым, и шерстяным «хвартуком» малинового, желтого или зеленого цвета с нашитым внизу и по поясу «прозументом». «Шубку» подпоясывали самодельным плетеным шерстяным, либо крученым из разноцветной пряжи пояском, украшенным на концах кистями — «косниками» из того же материала с привесками из бисера и бус; косники иногда заменялись пучками из зеленых перьев селезня.

Девицы вместо золотного венца начали носить вокруг головы шелковый платок, свернутый наискось в виде полосы; чтобы он стоял на голове, подобно кокошнику, внутрь платка вкладывалась полоска твердой «каленой» бумаги — «грамотка». Этот убор назывался «подпластик» или платок «на грамотке». Платок это завязывался сзади одним узлом, а по узлу перевязывался широкой шелковой лентой, концы которой оставались распущенными вдоль спины. И в косы вплеталась шелковая лента, длиной в 1 1/2. аршина, концы которой не завязывались бантом, но висели свободно (рис. 3).

Рис. 3. Девушка-гамаюнка в подпластике, рубахе и «шубке» (вид сзади).

Спереди из-под «подпластика» выпускали на лоб поднизь бисерную, низаную, описанную выше, и втыкали в нее с боков «косицы», т. е. перышки селезня; поверх платка вокруг головы надевали особый убор «чехры» или «банты», обхватывающий голову, как венок. «Чехры»— нарядный головной убор, состоящий из полосы кумача, шириной в 3 пальца, на которую нашиты розетки из разноцветной шелковой ленты с блестками и мелкими дутыми бусами - «дутиками». Между розетками посажены петли (по 4-5 рядом) из разноцветных лент, образующие подобие трубочек. Когда «чехры» лежат в сундуке, в эти трубочки вставляют свернутые бумажки, чтобы петли не мялись и не теряли формы. На затылку «чехры» завязывались шелковыми ленточками или застегивались на металлическую пуговичку.

Одновременно с этим головным убором на шею надевали особое украшение - «подшейный язык». Это — приставной воротник из шелковой ленты на кумачовой подкладке, расшитый, как и «чехры», розетками и блестками. От этого воротник спускается на грудь «язык», отороченный гофрированной лентой и убранный блестками, медными сердечками и крестиками. К воротнику этому часто бывает приделан ожерелье из крупных или мелких золоченых бус, низаных самими крестьянкам «в клетку» (рис. 4).

Рис. 4. Девушка-гамаюнка в подпластике и «чехрах». На шее — ожерелье с «языком».

Позднее вместо «языка» стали носит «нашейник» — приставной воротник без язычка, вышитый крестиком и отделанный суровым кружевцем. В этот наряд девицы убираются перед зеркалом, или, по-народному, «под зеркало».

Замужние женщины также носили «чехры», но только платок надевали не «на грамотке», свернутым полосой, а просто повязы-вая его концами назад под «чехрами»; «чехры», поднизь, шелковый платок — подшальник, ожерелье, «язык» подшейный надеваются и теперь девицами иногда в большие праздники, а замужними женщинами — на вечеринку перед свадьбой (рис. 5).

Рис 5. Молодая женщина-гамаюнка в «чехрах» и «языке».

Старухи носят повойники — «сборники» сатиновые и ситцевые, обшитые спереди «травчатыми» лентами. Старинные сборники — парчовые или шелковые, штофны большим бантом из лент сзади. Сборники надевают только пожилые; молодые в будни носят завязанные под подбородком ситцевые платки, а в праздник — подшальники шелковые и шерстяные «с лапой» — т. е. узором в виде цветка или завитка в углу платка.

Одежда девочки одинакова с одеждой взрослой девушки. «Чехры» (рис. 6) начинают носить с 14—15 лет. Лет с 12 девочки имеют собственный сундучок, где лежит все их платье и украшения («шубки», «чехры, поднизь, нарядные карманчики — «гаманы», надеваемые под «занавеску» на пояске, подпояски и прочие). Из этих вещей по обычаю, мать ничего не может ни отдать на сторону, ни продать без согласия дочери.

Рис. 6. «Чехры», поднизь, поднизка; ожерелье в клетку с «языком»; ожерелье в клетку; подшейный «язык»; позатылень; парчовый «сборник».

Мужская одежда — очень несложная. Мужская рубаха праздничная — сатиновая или ситцевая; будничная — холщовая, обычно крашенная дома покупной краской в синий или красный цвет, а у стариков чаще некрашеная, белая холщовая. Ворот стоячий, застегивающийся на двух пуговочках, сбоку полочка. У стариков встречаются рубахи без стоячего ворота — это рубаха старинного покроя.

Рукав в прежнее время делали у мужской рубахи широким с пышными сборками у плеча, о чем вспоминают в насмешливой частушке с. Ромоданова:

Ой, гармонист,

Рубаха на сборках,

Не у тебя ли, гармонист,

Хата на подпорках?

Теперь рукава делаются значительно уже. Цвета для праздничной мужской рубахи выбирают яркие, о чем тоже говорит частушка:

Ой, гармонист.

Рубаха зеленая,

Не у тебя ли, гармонист.

Хата разваленая?

Рубаху подпоясывают пояском, плетеным из белой и черной пряжи. Мужские портки шьются из холстины, крашенной в синий цвет. Головным убором служат летом картузы, а зимой шапки овчинные, мехом наружу. В старину носили шляпы высокие валяные.

Верхняя осенняя одежда мужская и женская изготовляется из самодельного сукна «Волну» самую лучшую, весеннюю («вешнику») мешают с осенней и с «поярками»; ее прядут, ткут сукно, которое затем увозится приезжими валяльщиками на валяльню. Привезенное ими обратно в деревню сукно моют на реке, сушат и «перекатывают из конца в конец», т. е. сначала закатают одним концом внутрь, потом развернут и закатают внутрь другим концом. Это делается для того, чтобы сукно стало чернее — «ясней». Из этого сукна, чаще всего темно-коричневого цвета, шьют чекмени- — халаты, пиджаки и женские, пользовавшиеся спросом, «коротайки», чтобы сукно стало чернее — «ясней». Из этого сукна, чаще всего темно-коричневого цвета, шьют чекмени - халаты, пиджаки и женские, пользовавшиеся спросом, «коротайки».

На «коротайку» идет 10 аршин сукна. Она имеет пришивную спинку с густыми сборками; перед непришивной, гладкий. Передняя пола бывает обшита полосой черной ткани, шириной в 1 1/2 пальца; пояс прострочен белыми нитками, как и рукава у кисти. Справа — простроченный карман, а на левом боку — фальшивый карман — "наличенко".

В праздники, в гости надевается «плисовка» или «коротенькая»— верхнее платье такого же покроя, как и «коротайка»; на нее идет 7 аршин плису; она делается стеганой на вате с подкладкой из серого ситца. Осенью же поверх рубахи и «шубки» женщины надевают так называемую «прижимку" - лифчик холщовый или ситцевый, стеганый на вате; его носят по будням.

Зимней женской одеждой служит сшитый из овчин полушубок. В зажиточных семьях имеют еще «крытку»— зимнюю одежду такого же покроя, как и «коротайка», на серой или черной овчине, крытую покупным черным сукном; рукава, полы, ворот и карманы «крытки» обшиты полосами лисьего меха шириной в 2 пальца. Кроме «крытки», в богатых семьях имеется «поддевка", крытая покупным сукном, стеганая на вате с пестрой фланелевой подкладкой.

Мужчины носят осенью пиджак из черного домашнего сукна и в холод халат или чекмень из того же сукна. Чекмени делаются с клиньями, длинными рукавами без обшлагов и двойным большим полукруглым воротником, густо простроченным. Они подпоясываются ремнем; зимой надевают поверх шубы. Шьются чекмени деревенскими кочующими щими портными.

Что же касается обуви, то летом женщины ходят в сапогах или босиком. На тяжелую работу (жатву, пахоту) надевают лапти с портянками из «ряднушки», которая ткется рядочками и гораздо плотнее холста Портянками обертывают ноги и обматывают их «оборкой»— веревкой. Во время жатвы носят еще толстые связанные дома из льняной «верчи» чулки, настолько плотные, что их надевают без обуви. «Верча» льняная сучится руками из льняных хлопьев,— получается веревка, которая сматывается в громадные клубки (более 1/4 аршина в диаметре); из этой веревки вяжут чулки. Из нее же плетут детские туфли «чуни»; из тонкой верчи вяжут на иголках «вязенки». Зимой женщины надевают лапти, обертывая ноги суконками, сотканными из белой «волны" или валенки. Мужчины зимой носят либо валенки, либо надевают чулки из «верчи" поверх их обматывают ноги портянками, обувают лапти и в таком виде не боятся мороза.

В описание гамаюнской одежды надо еще включить погребальную одежду, головной убор невесты, свадебные полотенца - рушники, наряд елочки на девишнике.

Народ часто уже не помнит значения того или иного своего обряда и не придает одежде свойственного ей прежде символического значения; в некоторых случаях смотрит на нее лишь как на забаву и шутку.

Однако изучение и описание этой одежды всегда интересно и имеет этнографическую ценность. Остановимся, к примеру, на одежде погребальной, смертной. Гамаюнки, следуя распространенному в крестьянстве обычаю, задолго до смерти приготовляют себе и хозяину всю до мелочей погребальную одежду и хранят ее отдельно от другого платья, связанную в узелке. Женская смертная рубаха шьется из холста в 4 полотнища, с подставкой, с долгими узкими рукавами без обшлага, без брызжечек с одной красной обшивочкой у кисти; ворот со сборкой на обшивочке. «Шубка» приготовляется к смерти ситцевая черная или белая с черным рисунком; платок на голову ситцевый белый, такой же "сборник», нитяные чулки и бумажные туфли. Мужская смертная рубаха - холщовая в 4 полотнища, длиной 1 1/4 аршина, ворот на тканой обшивочке, рукав прямой без обшлага с ластовками. К погребальной одежде относится еще полотно широкое (1 1/4аршина), которое стелят под покойника на лавку поверх подостланного сена, и 3 аршина полотна, которым покрывают покойника. Заранее припасают также кусок холста, из которого бабка, приглашенная убрать покойника, сошьет ему в 3 полотнища саван.

В семье молодоженов, когда зажинают, молодая бросает на первый сноп свекрови холстины, а та одаривает ее ситцем на «шубку». Расшитые холщовые полотенца — рушники также являются необходимой принадлежностью многих праздников. Пестрыми рушниками обматывают дуги, когда везут на повозках невесту; расшитыми утиральниками гамаюнки снабжали своих мужей, когда они отправлялись пировать на какую-нибудь свадьбу. В эти утиральники завязывали монеты, которыми приезжие гости отплачивали девицам за то, что они величали их на свадьбе.

На девишнике невеста подносила по полотенцу своей работы всем мужчинам и: жениховой родни.

Особенно нарядный рушник с вырезами с прошивами, с лентами вышивает невеста для жениха, и это полотенце жених надевает, заткнув за пояс, причем длинные расшитые концы висят чуть не до земли. Рушник надевается и невестой вокруг шеи под фату — «дымку», «дынку», которой закрывают невесте часть лица (рис. 7).

Рис. 7. Невеста-гамаюнка в «дымке»

Все свадебные и вообще праздничные рушники украшаются излюбленным в Га-маюнщине шитьем — «вырезами» (рис. 8).

Рис. 8. Гамаюнский праздничный «рушник».

«Вырезы» с геометрическим орнаментом либо звериным («кони», «петухи», «куколки», «солдатики») работаются следующим образом; в куске холста выдергиваются нитки, сперва поперечные, потом «вдольные» вытаскиваются по 2 нитки, а по 3 оставляются; вышивается узор тонкими холстинными нитками. Потом с угла начинают перевивать нитками сетку, а под конец, когда на красной сетке выступает белый узор, то его «красят», т. е. раскрашивают цветной бумагой: голубой, желтой, красной, оранжевой и т. д.

«Вырезы» чаще заменяются узором, шитым крестиком. Впрочем, и тут рисунок бывает порой интересен по теме. Так, например, очень хорош узор на полотенце д. Верховой; он вышит крестиком по холсту красной и черной бумагой: рисунок изображает терем с двумя башнями и развевающимися флюгерами; между башнями дверь, в ней стоит девица с цветком в руке; по бокам двери окна стекольчатые с мелким переплетом. Кругом терема — деревья. Вся эта композиция очень тонко геометризирована.

В общем, можно сказать, что Гамающина в значительно большей степени, чем соседние с ней деревни, сохранила старинный костюм. Это можно объяснить чисто земледельческим характером ее хозяйства, имеющего еще многие черты хозяйства натурального. Крестьяне гамаюны сами для своего домашнего обихода изготовляют большую часть своей утвари — деревянные чашки, миски, солоницы, тарелки, вальки толкушки, деревянные ведра для воды, ступы деревянные большие с толкачами, также стульца и детские колясочки-сиделки. Еще больше этой «самодельщины» в области одежды: сучат «верчу», чтобы вязать чулки «вязенки», «чуни»; делают дерюги, чтобы покрывать постели, и, наконец, изготовляют в большом количестве холст для своего употребления. Большинство семей почти не употребляют фабричных тканей, довольствуясь белым или дома окрашенным холстом. Прядут с ноября всю зиму целыми днями с раннего утра до 1—2 часов ночи; в этой тяжелой работе принимают участие девочки с 11—12 лет. Ткать начинают к весне Самодельная, «свойская» одежда является весьма прочной и удобной для работы.

Очень важно при изучении народного быта проследить эволюцию формы жилища, обстановки жилья, одежды и т. д. А в рассуждение об эволюции сама собой входит и проблема влияний. Не «из ничего» сложилась и крестьянская изба, и крестьянское искусство, и крестьянский костюм. Откуда, например, явились душегрейки у орловских однодворок, крестьянские шелковые платки, вышитые золотыми нитками, высокие кокошники северных крестьянок? Или в Калужской Гамаюнщине венки девичьи наподобие кокошников, сарафаны, нарядные шерстяные шали, парчовые "сборники" и прочее? На содержание народного быта большое влияние оказала культура других слоев общества. Не только культура Руси XVII века завершилась в народной среде, но и далее, в XVIII - XIX веках, филиация от более культурных слоев в менее культурные продолжалась. Однако никакая среда ничего не усваивает без собственного преломления, и народные массы не только механически воспринимали и сохраняли то, что в них просачивалось сверху. Народные массы перерабатывали эти влияния и на все заимствованное налагали своеобразный отпечаток, объясняющийся совокупностью крестьянской жизни, ее быта, уклада, одежды, ее хозяйства. Возьмем некоторые предметы народного творчества, например, деревянные резные прялки. Сюжеты резьбы на них взяты не из крестьянской жизни: здесь мы не находим образа избы, а фантастические постройки с колоннами, столбами, драпировками, созданные под влиянием миниатюры. XVI — XVII веков. Среди разных сценок на этих прялках мы тоже часто видим не крестьянские: всадника в западном костюме; горожанина и горожанку, идущих навстречу друг другу в костюмах середины XIX века; едущую карету со знатной барыней внутри и лакеем на запятках…

На севере встречаются довольно часто шкафы-поставцы, ярко раскрашенные, имеющие на створках и боках сделанные краской фигуры драконов, единорогов, орлов, сиринов... Не только рисунок и композиция но и краски близко напоминают здесь pocкошные рукописи конца XVII века.

На коробьях и сундуках находим мы изображенные красками на крышках сценки (марширующих солдат, плывущих кораблей) — явное влияние городской культуры. Так же обстоит дело и с крестьянским костюмом: многие черты старого быта высших классов переходят в народную среду.

Набойка в древней Руси была распространена в высшем классе общества, так как узорчатые тканые материи Востока и Запада, бархатные, шелковые, парчовые, были очень дороги и шли на исключительные предметы одежды и быта. В XVIII веке набойка начала распространяться и в народных массах и держалась тут до середины XIX века, когда она стала вытесняться механическим производством, ситцами и т. п. Узоры набоек трансформировались под рукой резчика крестьянина. Набойку мы встречаем в гамаюнских костюмах: ею подложены золотные сороки.

Вышивка достигла в древней Руси большого совершенства и являлась в художественных занятиях женской половины высших классов общества такою же популярною, как в наше время музыка. Часто вышивка производилась золотом, например, в Тверской губ. Орнаменты на калужских вышивках — павлины с хвостами в виде елочек, кони с процветшими хвостами — отражают узоры XVII века.

В XVIII веке древний боярский костюм перешел в народную среду и сохранился в ней в качестве торжественных, праздничных одежд. Отсюда и идут крестьянские сарафаны, штофные повойники, парчовые; платки, «сборники», золотые галуны и прочее. Стечением времени новая выделка этих костюмов прекратилась, и эти наряды хранятся в сундуках крестьянок, как наследие от бабушек и матерей.

Отмечу еще сходство некоторых гамаюнских уборов с финскими: так, гамаюнская золотная сорока почти тождественна с мордовским головным убором.

Заключение

«НАРОДНАЯ ВЫШИВКА КАЛУЖСКОЙ ГАМАЮНЩИНЫ»

Исторически в Калужском крае сложились отдельные этнические группы крестьянского населения, получившие особые названия. К разряду таких групп относится и калужская Гамаюнщина. В район Гамаюнщины входили 17 селений Калужского и Перемышльского уездов, расположенных на правом берегу Оки на расстоянии от 2-х до 12-ти верст от Калуги: Ромоданово, Квань, Верховая, Покров (Игумново), Пучково, Чижовка, Шопино, Секиотово, Рождествено, Грачи, Вырка Верхняя, Вырка Нижняя, Еловка, Животинкино, Колюпаново, Горенск. По переписи 1920 г., дворов во всех этих деревнях насчитывалось 1087, количество жителей составляло 5427.

Согласно местному преданию, записанному М. Е. Шереметевой во время этнографической экспедиции 1925 г., название "Гамаюнщина" происходит от прозвища "Гамаюн", "Гам" одного из владельцев вотчины, жившего во второй половине XVIII в. Следует указать и тот факт, что Д. К. Зеленин в своем труде "Великорусские говоры" отмечает, что "...на Урале гамаюнами слывут вообще выходцы из южновеликорусских губерний." Небольшая этническая группа в Калужской губернии, локализуемая по месту жительства в пределах территории Гамаюнщины, в 20-е годы нынешнего столетия еще представляла собой нечто целое, крепко связанное семейным родством, общностью и традициями хозяйственных навыков, обычаев в семейном быту (крестины, свадьбы, погребения, религиозные верования, праздники и т. д.) и обособленностью в сохранении женского традиционного костюма, в декоре которого большое место занимала вышивка.

По сложившейся этнографической и искусствоведческой традициям мы рассматриваем калужскую народную вышивку в составе южнорусского региона как своеобразную локальную школу шитья на основании приверженности к определенным мотивам, в частности, геометрическим, особенностей их трактовки, технических приемов вышивания (белая и цветная перевить). Вышивка Гамаюнщины - составная часть данной школы с явно выраженным преобладанием геометрической орнаментики и более редким обращением к орнитоморфным и растительным мотивам. Относительно древний пласт орнамента имеющихся источников более определенно прослеживается в памятниках с геометрическими мотивами. Их условная классификация позволяет выделить следующие группы: 1-я - солярные знаки (крест, свастика, ромб с крестом - колесо, восьмилепестковая розетка); 2-я - символы плодородия (ромб с многочисленными вариациями: ромб с ровными краями, безотрывные ромбы, т.е. соединенные углами друг с другом, ромб с крючками, ромб-репей, гребенчатый ромб). Семантика их в настоящее время выявлена на широком археологическом, в частности, славянском материале. Солярные знаки, зародившись в глубокой древности, занимали большое место в орнаментальном искусстве многих народов, где важную роль в религии играли астральные верования. Небесные верования восточных славян , среди которых выделялся аграрный культ солнца, также воплотились в своеобразных идеограммах - солярных знаках, которые составляли большую часть мотивов древнерусской орнаментики. Русские крестьяне представляли солнце как блестящий круг, огненный шар, плывущий по небу, украинцы - как "коло огняне", колесо от колесницы Ильи, проезжающего по небу. Образ христианского Ильи заслонил собой своих языческих предшественников, вобрав в себя их черты. Имена Ярилы, Купалы - богов языческого Пантеона - сохранила народная память в топонимике, в праздниках весенне-летнего цикла. Наибольшее развитие весенне-летняя обрядность получила в южнорусских губерниях. Сжигание колеса - один из центральных моментов масленицы, семика, Купалы. М. Горький, описывая семик на Оке, упоминает об обычае скатывать с горы на Ярилино поле обернутое смоляной паклей зажженное колесо. Огненное колесо было как бы жертвой богу Яриле, и если оно докатывалось до реки, то считалось, что лето будет солнечным и счастливым. Праздники, связанные с земледельческим календарем, приурочивались, главным образом, к дням солнцеворотов и равноденствий.

Солярные знаки занимали большое место в украшении (вышивке, ткачестве) женского народного костюма, где они выполняли магическую роль оберегов. Да и многие праздники земледельческого календаря были, как правило, женскими. Поэтому не случайно основ ному образу обрядов - троицы, русальной недели, масленицы, коляды - придавались антропоморфные (чаще всего женские) черты. Так, масленичная кукла в калужской Гамаюнщине представлялась молодой, с подчеркнуто женскими формами, символизирующими ее плодоносящее начало. Этнографический материал по Калужскому краю зафиксировал некоторые обряды, в частности, масленицу, свадьбу в Гамаюнщине. Это позволяет говорить о том, что праздничный женский костюм был неотъемлемой частью многочисленных обрядов, сохранившихся в районе Гамаюнщины, и своим декором соответствовал общей аграрно-магической идее праздников.

Народная вышивка Гамаюнщины изобилует солярными знаками, преобладают мотивы косого креста, свастики, креста в ромбе, восьмилепестковой розетки. Выражая идею солнца в целом, эти знаки имеют свою специфику. Крест в ромбе является символом не только солнца, но и огня, как и мотив свастики и косого креста. Восьмилепестковая розетка - специфически солнечный знак, без раздвоения ее смысла на знак солнца и огня. Однако, говоря о семантике солярных знаков в контексте вышивки Гамаюнщины, необходимо учитывать тот факт, что этнографическая коллекция зафиксировала геометрическую орнаментику уже на стадии ее разложения. Подобно тому как в обрядах XIX - начала XX вв. прослеживается постепенное исчезновение аграрно-продуцирующего содержания, превращение их в игровые действия, так и в вышивке видно изменение семантики древних мотивов: их отрыв от древней мифологической основы и преобладание эстетической функции орнамента. Эта тенденция присуща и южнорусскому региону, к которому относится калужская вышивка. Но условия ее бытования в районе Гамаюнщины - вышивка изготовлялась домашним способом в мало затронутом фабричной продукцией районе, сохранившем многие черты хозяйства натурального, - определили ее специфику: народные мастера, утратив к середине ХIХ в. культово-магическое значение традиционных геометрических мотивов, не низводят их до простого узора, а сохраняют их доброжелательно-апотропейное значение как стволов добра, защиты от злого начала, вводят в декор женского костюма, обрядового полотенца и в этом смысле интуитивно развивают многовековую художественную традицию.

Анализируя памятники народного шитья Гамаюнщины, мы выделяем вторую группу геометрических мотивов орнамента, т.н. символы плодородия, - ромб с его вариациями. Ромбический орнамент известен, начиная с палеолитической древности и кончая современностью, на протяжении двух десятков тысячелетий. В настоящее время, по этнографическим данным, ромбический орнамент во всем его многообразии встречается у всех народов мира. Широчайшее распространение этого вида орнаментики можно подкрепить ссылкой на все сводные работы по этнографии и народному искусству типа академической серии "Народы мира", издаваемой Институтом этнографии АН СССР.

Возникнув в палеолите как сознательное воспроизведение рисунка дентина (исследования палеонтолога В.И. Бибиковой), варьируясь, трансформируясь у охотников-скотоводов в мальтийский крест и у земледельцев в ромб с точкой, ромб с крючками (исследования Б. А. Рыбакова, А. К. Амброза), ромбический орнамент дожил до этнографической современности, свидетельствуя об очень значительной, хотя чаще всего уже бессознательной глубине памяти в народном искусстве.

По материалам Гамаюнщины (вышивке и ткачеству) отмечается устойчивость ромбического узора на свадебном наряде невесты, в костюме молодой женщины и на свадебных полотенцах. Ромбо-точеч-ная композиция и сетчатый узор из ромбов с крючками вышивались, как правило, на занавесках, праздничных рушниках, входили в тканый орнамент поневы молодой женщины. По отношению к женским рубахам мы видим точно такое же возрастное ограничение: ромбические тканые узоры украшали предплечья, как правило, на рубахах молодых женщин. Связь ромбо-точечного узора со свадебной обрядностью и бытом молодой замужней женщины заставляет нас обратить на него особое внимание, т.к. весь свадебный ритуал в народном быту был пронизан магическим содержанием, и в первую очередь магией плодородия. По мнению исследователей, идея плодородия в свадебной обрядности выступала и как будущая плодовитость девушки-невесты, и как плодородие вспаханной и засеянной земли. Известны обычаи на свадьбах преподносить караваи хлеба, обсыпать зерном. Этот обычай имел место и в свадебном ритуале крестьян Гамаюнщины. Женщина уподоблена земле, рождение ребенка уподоблено рождению нового зерна. В этом слиянии аграрного и женского начал сказывается не только внешнее уподобление по сходству сущности жизненных явлений, но и стремление слить в одних и тех же благопожеланиях счастье новой семьи, рождение новых людей и урожайность полей, обеспечивающую это будущее счастье. Здесь мы видим, по мнению исследователей, тот самый комплекс, который выражался в древней Руси понятием "Рожаницы" - покровительницы как рождаемости, так и урожайности.

Изображение символов плодородия и солярных знаков не случайно так устойчиво в орнаменте занавесок, рубах, головных уборов просватанной девушки, невесты, молодой женщины. Символика плодородия этих мотивов и значение их в качестве оберегов сохранялись в народном представлении гамаюнцев вплоть до начала XX в. Крестьянка, жизнь которой была ограничена семейно-хозяйственными интересами, была хранительницей древних представлений и обрядов, отражавшихся в области женского искусства - вышивке. Народная традиция пронесла сквозь столетия внешнюю форму древних знаков и сохранила их определенное место на вещах в крестьянском быту.

Орнитоморфные мотивы в меньшей степени, нежели геометрические, присущи народной вышивке Гамаюнщины. Народные мастерицы называли изображения птиц уточками, петухами, павами. Можно выделить два основных вида иконографии данного образа в памятниках Гамаюнщины: 1) пава с распущенными перьями хвоста, ромбовидные или круглые завитки на концах перьев как бы соответствуют ярким пятнам узора павлиньего хвоста; 2) изображение павы с поднятым крылом и хвостом в виде большого пера или двух перьев, по своим очертаниям она больше напоминает петуха. По мнению Г. С. Масловой, первому виду, начиная с эпохи средневековья, имеются параллели в искусстве народов Европы от Средиземноморья до Скандинавии, а второй вид характерен для России и, в частности, для южнорусского региона, который включает калужскую народную вышивку.

Устойчивое введение орнитоморфных мотивов в декор элементов женского костюма, в частности, занавески, реже - обрядового полотенца вышивальщицами Гамаюнщины позволяет говорить об определенной системе взглядов, мироощущении народного художника. В этом смысле интересно вспомнить об особой полисемантичнос-ти образа птицы в русском фольклоре и орнаментике. Птица символизировала тепло, свет, сулила урожай, богатство. В весенних песнях-заклинаниях обращались к жаворонку, ласточке-касаточке, кулику, перепелочке, синичкам-сестричкам, краснозобым снегирюшкам, чтобы они принесли "весну красную", "теплу летушку", взяли бы "ключи весенние", "замкнули зиму", "отомкнули лето". Птица - яркий образ народной любовной и свадебной лирики.

Петух и курица издавна почитались славянами. Предвестник зари и света, петух связывался с представлениями о солнце. Не случайно в орнаменте вышивки, резьбы и росписи петух нередко сочетается с кругом-солнцем. Эта традиционность соединения солярных знаков и орнитоморфных мотивов нашла свое воплощение в вышитом декоре занавесок калужской Гамаюнщины. Связь петуха с огнем (ср. "красный петух" - пожар), домашним очагом выражена в представлениях крестьян вполне определенно. Крик петуха в полночь играл апотропейную роль. Велико было значение петуха и курицы в свадебной обрядности крестьян Гамаюнщины: обрядовое блюдо из курицы, связанное с ноябрьскими кузьминками, женскими праздниками-складчинами, на которых обязательной ритуальной едой были куры, принесение наряженных петуха и курицы в дом жениха и т. д.¹⁸ В весенних обрядах особую роль играли куриные яйца: яйца подкидывали вверх, чтобы рожь высоко росла; известен обычай разбивать яйцо о лоб выведенного на первую пашню коня. И, наконец, петух и курица в народном представлении были связаны с идеей плодородия.

В свете всего сказанного становится понятным последовательное обращение вышивальщиц Гамаюнщины к изображению птиц в декоре женского костюма и ритуального полотенца: это определялось теми представлениями о них в древности, отголоски которых еще сохранились в мироощущении крестьян Гамаюнщины в XIX - начале XX вв. Утрачена магическая и заклинательная сущность вышивки, но "полотняный фольклор" сохранил в механической передаче доброже-лательно-апотропейное значение орнитоморфной орнаментики и традицию соединения ее с элементами женского костюма и ритуального полотенца.

Стилистическая разработка орнаментальных мотивов в декоре конкретных памятников Гамаюнщины имеет свои особенности, но в одинаковой мере отражает ту или иную степень разложения традиционного орнамента, удаления от архаического типа. Так, например, раппортное решение узора, включающее многократно повторенные изображения птиц, явилось, по всей видимости, результатом распадения более древней трехчастной композиции с деревом или женской фигурой в центре либо взято из обрамления неизвестного сюжета, но трактуется более укрупненно. В целом орнитоморфные мотивы в вышивке Гамаюнщины характеризуются разнообразием стилевых решений, но, как правило, изображение "павы" отличается более сложным построением рисунка; мотив "петуха" с поднятым крылом трактуется с большей степенью геометризации.

Стилистическая разработка геометрических мотивов в отдельных случаях наглядно свидетельствует о преобладании эстетической функции орнамента и полной утраты его семантики: так, геометризованная восьмилепестковая розетка трансформируется в растительный мотив, постепенно превращаясь в цветок с ромбовидными удлиненными лепестками, который в вышивке других районов Калужской губернии уже будет помещаться на кустах, деревьях, представляя их цветущими. Изображение символов плодородия (мотивы ромба) сохраняет свою строгую геометричность, обособленность и большую самостоятельность в декоре конкретных памятников народного шитья. Солярные знаки и символы плодородия, оформляя поверхность конкретного предмета (например, занавески), часто соединяются в довольно сложную композицию, значение которой в наши дни практически невозможно объяснить. Это и определяет своеобразную самодостаточность орнамента с точки зрения реализации его декоративной функции на поверхности определенного предмета.

Орнамент вышивки калужской Гамаюнщины не существует абстрактно, а реализуется в определенном предметном контексте: это декор занавески и полотенца. И в данном случае стилистическая разработка орнаментальных мотивов подчиняется конструктивной схеме предмета (крою), подчеркивает функционально важные части, придает пластическую завершенность вещи. Народные мастера находят композиционно оправданное соотношение между вышивкой и фоном, используя естественное членение плоскости красными ткаными полосами. Это членение подчеркивает плоскость изделия, "привязывает" к ней вышитые узоры. Сочетание полос узорных и гладких, различных по ширине, цвету и фактуре, создает впечатление нарастающего или убывающего ритма. Ритмически организуя орнаментальные мотивы, вышивальщицы Гамаюнщины создают своеобразную структуру поверхности, соединяющую в себе определенную меру расчлененности и связности.

В отдельных случаях орнаментальная композиция строится не только "вширь", но и "вглубь", создавая многоплановые изображения в одной плоскости, и весь орнамент кажется как бы двухмерным: узор и фон становятся равноправными. Данный прием особенно оправдывает себя в соединении с техникой цветной перевити, которая создает своеобразный легкий рельеф на декорируемой поверхности, а введение штопки, настила, крестика, бумажных и шерстяных нитей разнообразит фактуру шитья.

В построении орнаментального образа участвуют не только фактура, но и цвет: красный цвет в вышивке Гамаюнщины основной. Оттенки его довольно разнообразны, что зависит от материала нитей (лен, шерсть), ткани, от использованных для них красок. Слово "красный" в русском языке также обозначает "красивый", "прекрасный", "лучший". Отсюда видно то особое значение, которое придавалось красному цвету вышивальщицами. Орнамент вышивок нарядных занавесок и полотенец Гамаюнщины оставляет ощущение праздничности, что соответствовало функциональной роли этих предметов в бытовом обиходе деревни. В характеристике орнамента вышивки торжествует двухмерность, все подчиняется плоскостному решению, но проистекает это из наивного видения, исходит от своеобразия крестьянского мировоззрения и не может расцениваться как художественно-стилистический прием.

Таким образом, источниковедческое значение памятников шитья Гамаюнщины определяется степенью сохранения традиционной орнаментики архаического извода на уровне доброжелательно-апотропейного значения, созданием оригинальной местной традиции орнаментики, которая является своеобразным хронологическим и стилистическим ориентиром в изучении калужской народной вышивки в целом. Орнаментальный образ вышивки Гамаюнщины - сложная структура с неоднозначными внутренними связями, в которой коллективная художественная традиция индивидуализируется, а индивидуальное творческое начало подкрепляется опытом многих поколений.

Этнографическая коллекция зафиксировала орнамент народной вышивки Гамаюнщины на стадии преобладания его декоративной функции и разложения семантики, при всем этом его художественный язык играет роль социального половозрастного знака, отражает определенную этническую принадлежность, служит средством выражения народного мировоззрения.

Иллюстрации