Жизнедеятельность П.А. Кропоткина и ее место в развитии мировой общественной мысли

Оглавление

Введение …………………………………………………………………2

Глава I. П.А. Кропоткин – Человек и Анархист…………………..4

§1. Жизненный путь П.А. Кропоткина………………………………..4

§ 2. П.А. Кропоткин и Западная Европа………………………………12

Глава II. Основы «кропоткинизма» и его исторический анализ…….18

§1. «Кропоткинизм» и критики………………………………………..18

§2. П.А.Кропоткин и проблема революционного терроризма………35

Заключение……………………………………………………………...47

Список использованной литературы………………………………….49

Введение

Данная работа посвящена жизни и деятельности великого человека, ученого и революционера, внесшего значительный вклад в развитие мировой общественной мысли (исторической, философской), в развитие страны вообще и не только России; человека, сочетающего в себе черты мягкого, доброго, сочувствующего, действительно гуманиста и жесткие, своевольные черты собственно революционера – анархиста, создателя теории анархизма. Имя этого человека – Петр Алексеевич Кропоткин.

Его работы не слишком известны ныне в Европе, да и в России ими мало кто интересуется, а программа обучения философии знакомит скорее с такими личностями, как Фрейд, Прудон, Ницше и другие, а в истории и вовсе, разве что при изучении движения анархизма в начале ХХ века вскользь упомянуто имя Кропоткина как теоретика вышеназванного течения.

Мы же считаем, что труды этого человека, да и сама его непростая жизнь, заслуживают более пристального внимания. Очень интересны его работы, несущие в первую очередь проблемы нравственности, этики, это необычное сочетание человека – анархиста (представляющегося обычно жестоким тираном, идущим к цели с помощью террора) и человека, в ком сильно развито чувство эмпатии. Этот человек, столько сделавший для развития науки, философии, истории в России, вынужден был скитаться больше половины своей жизни по далеким странам, потому что блестящей карьере, открывавшейся перед ним, он предпочел революционную деятельность. И там, вдали от родины, П.А.Кропоткин не бездействовал – сейчас историки определяют великое место его учений среди европейской общественной мысли.

Читая материалы некоторых критиков – исследователей, возможно увидеть в их представлении Кропоткина – революционера, истинного террориста, который противоречит сам себе – размышляет о нравственности и одобряет убийство. Хотелось бы показать в этой работе, что нельзя понимать содержание человека по его принадлежности к какому – либо течению. Попытаемся разобраться, на самом ли деле под высоконравственным обличьем скрывается человек, для которого неважно, с помощью каких средств он достигнет своей цели.

Сейчас, действительно, эта проблема изучается сравнительно мало и отзывов наших современников о Кропоткине найдено немного, поэтому за основу нашей работы, в большей части, взяты исследования современников самого Кропоткина, таких, как А.Боровой, И.Гроссман-Рощин и других.

Конечно, в одной работе невозможно охватить всю жизнедеятельность П.А.Кропоткина и дать ей оценку, и поэтому представляется целесообразным отразить лишь некоторые аспекты его работ.

Мы хотим исследовать подробно и проанализировать одно из основных положений учения Кропоткина – учение о социальном федерализме, рассмотреть, как сам Кропоткин толкует свои взгляды, и как на это смотрят различные ученые – критики.

Итак, тема исследования: жизнедеятельность П.А.Кропоткина и ее место в развитии мировой общественной мысли.

Объектом исследования является развитие мировой общественной мысли.

Предметом исследования стала жизнедеятельность П.А.Кропоткина и ее место в развитии мировой общественной мысли.

Цель работы мы поставили следующую: показать и доказать на основе анализа различной историко-философской литературы, что деятельность П.А.Кропоткина заслужила огромного внимания в данное время с целью исследования учения не только как исторического и философского, но и нравственно-этического, а также занимает весьма значительное место в развитии мировой общественной мысли.

Для достижения цели исследования необходимо решить следующие задачи:

1. Анализ источников, содержащих труды П.А.Кропоткина.

2. Анализ различной историко-философской литературы, а также научной и публицистической по проблеме учений П.А.Кропоткина.

3. Анализ отзывов критиков о «кропоткинизме», выявить его положительные и отрицательные оценки.

4. На основе произведений П.А.Кропоткина и анализа различной историко-философской и научно-публицистической литературы определить место деятельности П.А.Кропоткина в развитии мировой общественной мысли.

Для решения вышеприведенных задач нами были применены следующие методы: исторический анализ проблемы, синтез, сравнение, обобщение.

Курсовая работа состоит из введения, двух глав и заключения. Также прилагается список литературы, использованной при написании работы.

 Глава I. П.А. Кропоткин – Человек и Анархист.

§1. Жизненный путь П.А. Кропоткина.

В истории имя Петра Алексеевича Кропоткина (1842-1921) - географа, биолога, философа, но в первую очередь теоретика анархизма - занимает особое место. На Западе ему посвящены крупные монографические исследования, о нем восторженно отзывались многие видные деятели науки и искусства, а Оскар Уайльд даже писал, что у Кропоткина "душа прекрасного, чистого Христа". К сожалению, на родине русского мыслителя его жизнь и творчество исследовались в меньшей степени. Воспитание и становление П.А.Кропоткина как человека и как революционера происходило в предреформенную эпоху, насыщенную важнейшими социальными и политическими переменами. Имя П.А.Кропоткина ассоциируется в нашем сознании, прежде всего с отечественным анархизмом, возникшим в недрах революционного народничества. Действительно, в 1876 году, после смерти М.А.Бакунина, именно он стал признанным теоретиком и пропагандистом анархии. Однако многогранность и незаурядность личности П.А.Кропоткина не могут быть сведены только к этой стороне его деятельности. Он плодотворно работал во многих направлениях. Политика и история, социология и философия, география и этнография, сельское хозяйство и кооперация, литература и этика, блестящая публицистика, проблемы образования и воспитания, история науки и политэкономия - вот далеко не полный перечень предметов, в развитие которых он, так или иначе, внес свой позитивный вклад, ставший достоянием человеческой культуры.[10]

Природа щедро одарила П.А.Кропоткина недюжинным умом и редкостным трудолюбием, способными реализоваться в любой области человеческой деятельности, но одновременно она одарила его и чрезвычайно чутким и отзывчивым сердцем, которое не выносило разлада между личным благополучием и несправедливостью и злом, окружавшими его.[18]

П. А. Кропоткин родился в 1842 г. в Москве. Он происходил из древнего княжеского рода, который, по преданию, вел свою историю от Рюриковичей. По линии матери он был внуком героя войны 1812 г. генерала Сулимы, потомка вольнолюбивых запорожских казаков. Отец Кропоткина, Алексей Петрович, - отставной офицер, дворянин, владел имениями в трех губерниях и более чем тысячью крепостных. Мать, Екатерина Николаевна, умерла, когда мальчику было три с половиной года. Умная, жизнерадостная женщина, с достаточно широким кругом духовных запросов, по-доброму относившаяся к дворовым, она пользовалась их огромным уважением. Теплые чувства к ней эти люди перенесли и на осиротевших детей, которых очень любили и, как могли, защищали от неправедного гнева отца. Семейная обстановка как бы специально создала контраст впечатлений и наблюдений для любознательного и пытливого ума П.А.Кропоткина.

Два мира формировали характер Петра: с одной стороны - мир людей труда, крепостных, с другой - мир господ, дворян. Ребенок вырос в семье отнюдь не самого жестокого крепостника. Но и то, что довелось ему увидеть и пережить, оставило неизгладимый след в душе на всю жизнь. В "Записках революционера" воспроизводится вынесенная из детства щемящая сцена реакции мальчика на униженное состояние крепостного, который подвергся физическому наказанию по приказу отца. Движимый чувством сострадания к подневольному человеку, ребенок бросился к дворовому, чтобы поцеловать его руку. Но тот отстранил мальчика со словами: "...Небось, когда вырастешь, и ты такой же будешь?". И ребенок произнес в ответ, словно клятву: "Нет, нет, никогда!". Может быть, уже тогда в душу маленького человека были брошены давшие позже обильные всходы зёрна протеста против произвола, унижения человеческого достоинства.

На воспитании мальчика сказывалось не только общение с людьми труда. Его личность формировали и демократически настроенные домашние учителя, одним из которых был студент Московского университета Н. П. Смирнов. Заметное влияние на развитие Петра Кропоткина оказал старший брат Александр, с которым его связывали большая дружба и духовная близость.

Богатейший социально эмпирический материал, который накапливается памятью ребенка, отрока, юноши, зрелого человека, плюс огромная тяга к знаниям, неудовлетворенность обязательными образовательными программами, когда он поступил в Пажеский корпус, особенно по гуманитарным дисциплинам, все это формировало особый склад характера и строй мышления П.А.Кропоткина. Пажеский корпус - это самое привилегированное учебное заведение в России и несмотря на закрытый характер учебного заведения, антикрепостнические настроения проникали и в его стены. Сочинения А. И. Герцена, Н. А. Добролюбова, Н. Г. Чернышевского формировали у молодежи критическое отношение к действительности. Перед П. Кропоткиным открывалась блестящая карьера, тем более что его как первого ученика выпускного класса приблизил к себе Александр II (Петр стал личным камер-пажом императора). Но юноша вынашивал план стать ученым и послужить обществу, и чувство долга перед народом, желание приносить пользу уже начало пробуждаться у юного Кропоткина, как и у других представителей образованных слоев общества. Круг его интересов уже тогда был весьма широк и разнообразен, хотя первоначально и достаточно хаотичен - философия и этика, литература и искусство, социология и политэкономия, естественные науки и знакомство с запрещенной литературой(статьями журналов "Колокол", "Полярная звезда", работами Н.Г.Чернышевского, Н.В.Шелгунова и др.) и в нем загорает желание отдать все силы и талант делу борьбы с существующим общественным злом - делу, которое не сулило лично для него ничего, кроме невзгод и лишений, поскольку этим выбором он ставил себя в конфронтацию с власть предержащими. Царский Манифест 19 февраля 1861 г. породил у многих либеральные надежды. Кропоткин поразил петербургский высший свет и самого императора неординарностью своего выбора, записавшись в Амурское казачье войско, несмотря на желание отца видеть его гвардейским офицером.[18]

В 1862 году П.А.Кропоткин отъезжает на военную службу в Сибирь. Прибыв на новое место, П. Кропоткин сразу попадает в либерально настроенную среду. Физически крепкий, сероглазый, с высоким лбом, каштановыми волосами и правильными чертами лица, молодой офицер расположил к себе окружающих умом, веселостью, добротой и огромной энергией. Его могли видеть участником любительских спектаклей и танцевальных вечеров. Но у князя были серьезные планы, большие надежды. Его радовала возможность заняться живым, полезным для общества делом. Он работал в двух комиссиях - по подготовке проекта реформ тюрем и систем ссылки и по составлению проекта городского самоуправления. Поездки, заседания, изучение литературы для обоснования реформ поглощали все время. Молодой офицер занимался расследованием дел, связанных со злоупотреблением властью должностными лицами, принимал участие в вершении судеб конкретных людей. Но реформаторский потенциал "верхов" скоро ослабел, это остро чувствовалось на местах. Бюрократическая система на глазах хоронила планы демократических преобразований, затормозилась, а затем прекратилась вовсе работа комиссий по подготовке реформ. Таяли надежды на возможность реформистского способа решения назревших общественных проблем. Но деятельный по натуре П. А. Кропоткин искал практического применения своим знаниям и силам. Служба там многое дала ему для осознания реакционной сущности самодержавия.[10]

Кроме этого, в Сибири произошло становление П. А. Кропоткина как путешественника, исследователя природы, натуралиста. Первой пробой сил, испытанием воли было его участие в трудном и опасном сплаве барж по Амуру с целью оказания продовольственной помощи местному населению. Затем молодой ученый получил предложение отправиться в экспедицию в Северную Маньчжурию для разведки кратчайшей дороги к плодородным долинам Амура и самой реке. Результатом этой первой научной экспедиции стали открытие новой вулканической области, нагорья на Большом Хингане, дороги через него и описание прямого пути на Амур. Летом 1865 г. Кропоткин организовал экспедицию с целью определения масштабов ледниковых отложений в Иркутской губернии. Путешествие дало импульс формированию идеи о рельефе Сибири и ледниковых явлениях. В следующем году была осуществлена крайне трудная, но очень результативная в плане научной и практической значимости Олекминско-Витимская экспедиция, за которую Русское географическое общество присудило 22-летнему исследователю золотую медаль. В ходе этой экспедиции П. А. Кропоткиным были завершены трехлетние геологические наблюдения, обнаружены следы ледников на Патомском нагорье, получены данные о том, что Сибирь от Урала до Тихого океана - не равнина, как изображали на карте, а громадное плоскогорье. Из своих экспедиций и путешествий П. А. Кропоткин стремился извлечь максимальную пользу для развития сибирского края. Он проводил тщательное исследование хозяйственного положения уссурийского казачества, ежегодно страдавшего от недорода, разрабатывал необходимые меры по оказанию ему помощи. Но отданное на откуп безразличным чиновникам практическое осуществление этих мер полностью дискредитировало задуманный план. "И так дело шло всюду, начиная от Зимнего дворца до Уссурийского края и Камчатки", - писал позже П. А. Кропоткин. Все это заставило его навсегда расстаться с иллюзией, что с помощью административной машины можно сделать что-то полезное для народа.

Вместе с тем наблюдения за жизнью и бытом множества людей кочевых племен коренного населения Сибири, духоборов, переселившихся на Амур, общение с казаками во время путешествий дали Кропоткину пищу для раздумий о созидательной работе "неведомых масс, о которых редко упоминается в книгах", привели к осознанию роли этих масс "в крупных исторических событиях - переселениях, войнах, выработке форм общественной жизни". При этом он акцентировал внимание на "полукоммунистической жизни" общин духоборов, подчеркивая преимущества этих форм устройства жизни перед другими. Одновременно, размышляя над вопросом функционирования овеществленного организма, Кропоткин пришел к выводу о порочности государственной бюрократической централизации. Государственной дисциплине, т. е. дисциплине по приказу, он противопоставлял действия людей на началах взаимного понимания и напряжения "воли всех, направленной к общей цели". В этих рассуждениях, бесспорно, прослеживаются элементы анархических идей. Здесь, в Сибири, в 1864 г. Кропоткин впервые познакомился со взглядами П. Ж. Прудона.

Годы пребывания в Сибири не только закалили Кропоткина физически и морально, но и сыграли важную роль в формировании его мировоззрения. "... В Сибири, - писал он, - я утратил всякую веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом".

После принятия решения о выходе в отставку, вызванного не только давней мечтой получить университетское образование, но и известным разочарованием в офицерской службе, особенно после жестокого подавления в 1866 г. восстания ссыльных поляков в Сибири, Петр и его брат Александр расстались с военной службой. Ни тот, ни другой не участвовали и не согласились бы участвовать в подавлении восстания.

Таким образом, Кропоткин в 1867 г. возвращается в Петербург. Осенью 1867 года он поступает на физико-математический факультет Петербургского университета и одновременно на работу в статистический комитет министерства внутренних дел, которым руководил крупный ученый-географ и путешественник П.П Семенов-Тян-Шанский. Имя П.А.Кропоткина стало известно в научном мире, он - член Русского географического общества, награжден золотой медалью за отчет об Олекминско - Витимской экспедиции. Авторитет молодого ученого был столь велик, что Российское Географическое общество предложило ему пост генерального секретаря. За что бы ни брался Кропоткин, везде он демонстрировал блестящие дарования. Он хорошо рисовал и играл на фортепьяно, владел многими иностранными языками, был знатоком истории. При такой многосторонней одаренности он мог проявить себя во многих областях науки и искусства. И вот перед ним открылись широкие возможности в области изучения естественных наук, где он за короткий срок стал известным специалистом и к которым, в отличие от придворной карьеры, испытывал сильное влечение. "Душевно благодарю, но принять должность не могу", - был ответ Кропоткина Географическому обществу. В чем же причина отказа? Дело в том, что идея долга перед народом продолжала владеть умами русской интеллигенции. Многие молодые люди пришли к выводу, что одних лишь научных занятий недостаточно для того, чтобы приносить пользу обществу. "Какое право имел я на эти высшие радости, когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба? Когда все истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано изо рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черного хлеба для своих детей?" - так объяснял Кропоткин свое решение. "Разъедающее противоречие" окружающего мира заставило его отказаться от научной деятельности. Социальная справедливость - вот та цель, за которую он решил бороться.[10,18]

В принципе на вопрос "Что делать?" к этому времени у него уже был ответ. Поэтому поездка в Швейцарию в 1872 году, знакомство с социалистической прессой, с людьми, которые посвятили себя борьбе за осуществление своего социалистического идеала, с интеллигентами и с рабочими послужили толчком к принятию окончательного решения. "Они борются. Мы им нужны, наши знания, наши силы им необходимы - я буду с ними".

Побывав в Цюрихе и Женеве, он, наконец, нашел то, что искал, среди рабочих-часовщиков Юрской федерации. Деятельность Юрской федерации настолько увлекла Кропоткина, что он выразил желание остаться в Швейцарии навсегда и вернулся в Россию, только уступив уговорам Гильома (редактор печатных органов федерации). В Петербурге он сразу же вступил в народнический кружок "чайковцев". Вместе с М. А. Натансоном, Н. В. Чайковским, С. Л. Перовской, С. М. Кравчинским и др. он вел революционную агитацию среди рабочих Петербурга. Овладел навыками конспирации. Князь, ученый, он заказывал карету, которая доставляла его в одно из грязных предместий города. В невзрачный дом входил изящно одетый молодой человек в очках; а выходил оттуда степенный крестьянин в ситцевой рубахе и грубых сапогах. И лишь окладистая темно-русая борода выдавала свою принадлежность одному и тому же человеку. Два года работы в кружке "чайковцев" окончательно определили судьбу Кропоткина.

21 марта 1874 г. ученый сделал сенсационный доклад в Географическом обществе о существовании в недалеком прошлом ледниковой эпохи. А на следующий день он был арестован за принадлежность к тайному революционному кружку и заключен в Петропавловскую крепость. Значимость сделанного к тому времени П. А. Кропоткиным в науке была столь велика, что ему, по личному распоряжению царя, были предоставлены перо и бумага, а значит, возможность работать в тюрьме. Здесь, в каземате со спертым воздухом, маленьким оконцем под потолком, он написал свои знаменитые "Исследования о ледниковом периоде", в которых утвердил ледниковую теорию - одну из важнейших в науках о Земле. Ознакомиться в тюрьме со всей доступной литературой, необходимой для обоснования этой теории, ему помогло хорошее знание английского, французского, немецкого, итальянского языков и быстрое освоение шведского и норвежского.

Условия тюремного заключения, напряженный умственный труд подорвали здоровье Кропоткина. Больного, с признаками цинги, его перевели в тюремный госпиталь, откуда летом 1876 г. с помощью друзей он совершил дерзкий побег.[11]

 Итак, свобода после двух мучительных лет заключения... Но оставаться в России Кропоткину было нельзя, и он покинул родину.

И в 1876 г. русский революционер снова уехал в Западную Европу, где провел следующие 40 лет жизни - до возвращения в Россию в 1917г., после Февральской революции. Он принимал активное участие в западноевропейском анархистском движении и стал, подобно Бакунину, не только русским революционером, но и "апостолом" анархии в мировом масштабе. Юра, как магнит, притягивала к себе Кропоткина, и после короткой остановки в Лондоне он отправился именно туда. Но рассказ о жизни Кропоткина в Швейцарии был бы неполным, если бы мы не упомянули еще об одном важном событии. "Я встретился в Женеве с одной русской женщиной, - писал он Робену 1 января 1879 г., - молодой, тихой, доброй. Она меня очень полюбила, и я ее тоже". Так в возрасте 36 лет Кропоткин женился на Софье Григорьевне. Брак этот был прочным и счастливым, а в 1887 г. у Кропоткиных родилась дочь. Будучи изгнанным в 1881 г. из Швейцарии за революционную деятельность, Кропоткин с супругой переехал в Тонон, расположенный на французском берегу Женевского озера, откуда продолжал руководить делами федерации.[16]

Свыше 40 лет провел Кропоткин в изгнании, продолжая исследовательскую, общественную и революционную деятельность.

Царское правительство вело слежку за Кропоткиным как опасным политическим преступником. "Священная дружина" - организация, созданная при Александре III с целью пресечения революционного движения и имевшая заграничную агентуру, - вынесла Кропоткину смертный приговор. Не оставляло его без внимания и французское правительство. В конце 1882 г. группы анархистов с целью обострения политической обстановки произвели в Лионе несколько взрывов. Власти Франции и Швейцарии усилили репрессии против лидеров анархистского движения, в том числе и Кропоткина, непричастного к этим акциям. В числе других он был арестован по обвинению в принадлежности к уже не существовавшему Интернационалу и приговорен к пяти годам тюремного заключения. В защиту Кропоткина выступили прогрессивные деятели: философ Г. Спенсер, поэт А Суинберн, писатель В. Гюго и др., подписавшие петицию о его освобождении. Лишь после трех лет заключения, в январе 1886-го, Кропоткин был освобожден, а вскоре переехал в Англию. Свои политические взгляды Кропоткин проводил через основанную им в Лондоне газету "Фридом", свое учение он называл анархическим коммунизмом. Кропоткин входил в заграничные организации русских анархистов, участвовал в издании пропагандистских брошюр для России, был одним из хранителей Фонда помощи русским эмигрантам.[10]

За границей Петр Алексеевич Кропоткин написал свои основные произведения: "Речи бунтовщика" (1885 г.), "В русских и французских тюрьмах" (1887 г.), "Хлеб и воля" (1892 г.), "Взаимная помощь, как фактор эволюции" (1902 г.), "Записки революционера" (1902 г.), "Идеалы и действительность в русской литературе" (1905г.), "Великая французская революция 1789-1793" (1909 г.), "Современная наука и анархия" (1913 г.) и др.[1]

В Россию П. Кропоткин с семьей вернулся в июне 1917 г. На вокзале в Петрограде, несмотря на поздний час, его встречали тысячи людей, члены Временного правительства во главе с А. Ф. Керенским, почетный караул, корреспонденты. Временное правительство надеялось использовать в своих целях всемирно известного ученого и революционера. В июле 1917 г. А. Ф. Керенский предложил П. А. Кропоткину войти в состав правительства, на что тот, верный анархистскому идеалу, ответил, что считает ремесло чистильщика сапог более честным и полезным, чем участие в государственной власти. Первое время он жил в Петрограде, с августа 1917 г. - в Москве. Весной 1918 г. перебрался с семьей в подмосковный Дмитров.

Этот период жизни русского мыслителя был занят написанием книги "Этика" и защитой преследуемых властями людей. "Этика" Кропоткина, давно уже ставшая библиографической редкостью, сейчас готовится к переизданию издательством "Мысль". Этот труд - духовное завещание Кропоткина потомкам. В Москве Кропоткин выступал с призывом к "социальному миру", в 1920 г. он обратился к международному пролетариату с просьбой "заставить свои правительства отказаться от мысли о вооруженном вмешательстве в дела России". Кропоткин встречался с Лениным, признавал международное значение Октябрьской революции и высоко ценил роль Советов. Как ученый-естествоиспытатель Кропоткин известен своими работами в области географии и геологии. Работая над проблемой освоения северных морей, Кропоткин теоретически обосновал существование в Северном Ледовитом океане суши, которая была открыта 2 года спустя и названа Землей Франца-Иосифа. Кропоткин исследовал ледниковые отложения в Финляндии и Швеции; побывав в Канаде в 1897 г., ученый высказал мысль о геологическом родстве Канады и Сибири, а в 1904 г. выдвинул "спорную" и до настоящего времени гипотезу о "высыхании европейско-азиатского материка" в постледниковое время. Петр Алексеевич специально занимался вопросами экономической истории, экономики и был убежденным сторонником кооперативного движения. В архиве Кропоткина сохранилось много писем к нему отечественных и зарубежных кооператоров. О теплых, дружеских отношениях Петра Алексеевича и дмитровских кооператоров свидетельствуют материалы бывшего музея П.А. Кропоткина в Москве. Сохранились воспоминания о выступлениях Кропоткина перед кооператорами, о его рассказах о кооперативном опыте Англии и Франции. Вместе с А.М. Горьким он обратился к Восьмому Всероссийскому съезду советов через "Вестник литературы", где говорилось о нецелесообразности приостанавливать деятельность кооперативных издательств, поскольку Госиздат еще не справлялся с возложенными на него задачами.[18]

В голодной, разоренной стране П. А. Кропоткину жилось трудно. Сказывался возраст, подводило здоровье. Продукты питания, топливо, элементарные условия для научной работы - все было проблемой. Но он мужественно переносил все лишения, с благодарностью интеллигентного человека принимал проявления внимания к себе со стороны руководства страны. На приглашение своих искренних почитателей из Швеции переехать на жительство в их страну ответил отказом, посчитав, что в такой ответственный момент его место здесь, в России. Отказывался и от предложений В.И. Ленина опубликовать свои книги большим тиражом в государственном издательстве. Насколько позволяло здоровье, Кропоткин принимал участие в общественной жизни: выступал на учительском съезде и съезде кооператоров, заинтересованно поддерживал идею создания местного краеведческого музея. Все остававшиеся силы ученый отдавал завершению одной из лучших своих книг - "Этика". Исторический оптимист, он утверждал в ней идеалы добра, веру в величие человека, мудрость народа. Завершить работу не удалось. В феврале 1921 г. Кропоткин скончался. Траурный специальный поезд доставил гроб с его телом в Москву. Прощание с революционером, кооператором и ученым происходило в Колонном зале Дома союзов. В некрологе, помещенном в кооперативном журнале "Артельное дело", отмечалось: "Революция понесла с его смертью тяжелую утрату; ученый мир лишился человека, ум которого неустанно работал над вопросами геологии, географии, социологии и этики; кооперация потеряла в Петре Алексеевиче крепкого друга, проповедовавшего взаимопомощь как основной принцип человеческого общежития и до последней минуты жившего по интересам кооперации». Он был похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.[10]

Петр Алексеевич Кропоткин умер в 1921 г., увидев революцию в России, узнав о революциях в Германии и Австро-Венгрии, но, так и не дождавшись той главной революции, к которой в значительной степени были обращены его надежды и помыслы. Но для нас, тех, кто живет десятилетия спустя, важно понять идеи Кропоткина, выяснить их истоки и место в истории мировой общественной мысли. Петр Алексеевич Кропоткин - поистине явление не только отечественной, но и мировой культуры. Весь свой могучий талант исследователя природы и общества он посвятил одной цели - сделать достойной жизнь человека, гармонизировать общественные и личные интересы, научить каждого ощущать себя органической частью природы.[10]

§ 2. П.А. Кропоткин и Западная Европа.

Большую часть своей жизни Петру Алексеевичу пришлось провести вдали от родины, им было много сделано именно в этот период времени и поэтому хотелось бы посвятить отдельную тему параграфа деятельности Кропоткина в Западной Европе.

Итак, как уже было отмечено выше, в 1872 г. Кропоткин отправился в Швейцарию, чтобы лучше познакомиться с европейской революционной мыслью. Побывав в Цюрихе и Женеве, ему удалось найти искомое среди рабочих-часовщиков Юрской федерации I Интернационала. Эта организация образовалась в 1870 г. после раскола Романской федерации между сторонниками Маркса и Бакунина. Последние и основали Юрскую федерацию, которая проповедовала идеи анархизма. Главным ее теоретиком был сам Бакунин, живший тогда в Локарно, а практическое руководство осуществлялось его ближайшими соратниками, среди которых важную роль играли рабочий Адемар Швицгебель, а также педагог и переводчик Джемс Гильом, редактор печатных органов федерации. Основой федерации являлись секции в Юрских горах, состоявшие, главным образом, из рабочих-часовщиков, отличавшихся высоким уровнем образования и культуры. Были здесь и эмигранты - участники Парижской Коммуны. Встреча Кропоткина с Бакуниным не состоялась. Два "апостола" анархии так ни разу и не увиделись. Но общение с Гильомом, Швицгебелем, другими членами федерации произвело на Кропоткина сильное впечатление: здесь он нашел примеры подлинного бескорыстия и жертвенности. Выбор был сделан. Деятельность Юрской федерации настолько увлекла Кропоткина, что он выразил желание остаться в Швейцарии навсегда и вернулся в Россию, только уступив уговорам Гильома. В Петербурге он сразу же вступил в народнический кружок "чайковцев" и стал читать русским рабочим лекции по истории I Интернационала. Но в 1871 г. он был арестован; после побега из Петропавловской крепости в 1876 г. русский революционер снова уехал в Западную Европу, где провел следующие 40 лет жизни - до возвращения в Россию в 1917г., после Февральской революции. Он принимал активное участие в западноевропейском анархистском движении и стал, подобно Бакунину, не только русским революционером, но и "апостолом" анархии в мировом масштабе. Юра, как магнит, притягивала к себе Кропоткина, и после короткой остановки в Лондоне он отправился именно туда. За эти годы положение федерации ухудшилось. Серьезным ударом для нее явилось исключение в 1872 г. из рядов Интернационала Бакунина и Гильома, потерпевших поражение в длительной и упорной борьбе с К.Марксом и Ф.Энгельсом. В 1876 г. Бакунин умер, и смерть этого крупного теоретика и пропагандиста анархизма была большой утратой для федерации. "Положение федерации ужасное, - писал Кропоткин своему другу, анархисту П.Робену, - секции разваливаются на глазах... Но это еще не самое страшное. Число мало значит, когда есть сочувствие народа. Но мы отделены от него стеной, и все надежды пробить в ней брешь пока безуспешны". Кропоткин вложил всю свою энергию в то, чтобы вдохнуть жизнь в умиравшую федерацию. Поначалу его предложение отметить шестую годовщину Парижской Коммуны демонстрацией в Берне показалось Гильому слишком рискованным, но Кропоткину удалось убедить своих товарищей в необходимости этой акции. "Мы вышли из отеля Солей с красным знаменем в количестве 100 человек, - писал Кропоткин. -.Вдруг к знаменосцам подходят префект Берна и инспектор полиции и требуют сдать знамя и разойтись. Наш знаменосец (Швицгебель) вступает в переговоры". В этот момент "жандармы набросились на Швица... свалили его на землю, но он упорно держал знамя... Мы бросились защищать знамя. Жандармы получили несколько ударов кулаками и тотчас вытащили свои шашки... Вокруг цюрихского знамени тоже возникла свалка". Жандармам удалось вырвать знамя у Швицгебеля, но Плеханов, также бывший участником этой демонстрации, снова завладел им. Кропоткин с товарищами пришли на помощь. "Свалка продолжалась несколько минут. Пэнди и Шпихигер отбивались ногами, а я держал одной рукой знамя, а другой наносил удары одному парню, нападавшему на Шпихигера". Одно красное знамя демонстрантам все же удалось спасти, и оно было внесено в зал, где состоялся митинг. Около 30 швейцарских граждан были привлечены к суду, причем "все сами заявили следователю, что приняли участие в демонстрации, и требовали, чтобы их судили. Ранившие полицейских немедленно выступили вперед и заявили, что это сделали они. Суд проявил немало симпатии к нашему делу... Ничто так не завоевывает народ, как смелость". Когда три печатных органа юрцев ("Бюллетень", "Авангард", "Арбайтер цайтунг") перестали выходить, Кропоткин с 1879 г. стал издавать газету "Револьте" ("Бунтовщик"), которая, меняя названия ("Бунт", "Новое время"), пережила ее создателя. Приобрели известность и выступления Кропоткина на рабочих митингах. "Он считался выдающимся оратором, - вспоминал один из эмигрантов-народников, будущий видный деятель меньшевизма Л.Г.Дейч. - Действительно, Кропоткин обладал всеми качествами, необходимыми для влияния на массы: привлекательной внешностью, страстностью, пламенностью, хорошим голосом, дикцией. По всесторонности развития он несомненно стоял значительно выше всех тогдашних последователей Бакунина, не исключая и Реклю (видный французский географ, участник анархического движения)... В пропаганду на французском языке Кропоткин вкладывал всю душу". Как писал далее Л.Г.Дейч, "меня... довольно скоро стал удивлять пыл, проявляемый им" на собраниях секций Юрской федерации. "Нам казалось совершенно непонятным, как могли его, серьезного и занятого учеными трудами человека, увлекать незначительные, большей частью, вопросы... Получалось впечатление, словно зрелый человек принимает горячее участие в развлечениях подростков. Но из неоднократных разговоров с Кропоткиным... мы убедились, что он действительно придавал серьезное значение крохотным делам местной секции". Однако все попытки Кропоткина спасти умиравшую федерацию были обречены. Ему, правда, удалось, по словам историка анархизма М.Неттлау, "внести живую струю... в среду утомленных людей и старых традиций", и с его участием в историю федерации было вписано несколько последних ярких страниц. Однако ряды юрцев таяли от конгресса к конгрессу. Вот что писал Дейч о своем посещении одного из собраний женевской секции федерации: "Отправляясь за границу, я предполагал, что там всюду происходят многочисленные собрания... где звучат оглушительные аплодисменты. Вместо этого я увидел кучку людей, свободно расположившихся вокруг одного стола". Далее Дейч отметил, что федерация "не давала ни малейших надежд стать чем-нибудь более значительным в будущем. Но Кропоткин... как себя самого, так и других, старался уверить, что наступила незначительная, к тому же только кратковременная, задержка анархического течения... при этом он с чисто юношеским умилением и ликованием указывал на те или другие, в сущности, незначительные, факты, подтверждавшие, как ему казалось, основательность его надежд". Но неумолимые факты диктовали свою логику. О Фрибургском конгрессе федерации Кропоткин писал Робену: "Дела идут из рук вон плохо. Большинство секций дезорганизовано, чувствуется общая усталость". Однако яркая, полная оптимизма фигура Кропоткина резко выделялась на фоне усталых, разочарованных юрцев. Он стал приобретать известность среди анархистов, был избран делегатом на международные конгрессы анархистов: в 1877 г. в Вервье, а в 1881 - в Лондоне. . На международном социалистическом конгрессе в Генте в 1877 г. Кропоткин представлял русское революционное движение. Он был избран одним из двух секретарей конгресса, однако из-за преследований полиции не смог принять участие в его работе. После этого в европейской прессе о Кропоткине стали писать как о главе всех русских революционеров. Сам он никогда не поддерживал этих слухов, но прессе для сенсации был нужен "глава" с титулом не ниже князя .Как уже было сказано, в Швейцарии Кропоткин повстречал русскую женщину, которую полюбил и женился уже в возрасте 36 лет. Будучи изгнанным в 1881 г. из Швейцарии за революционную деятельность, Кропоткин с супругой переехал в Тонон, расположенный на французском берегу Женевского озера, откуда продолжал руководить делами федерации. Однако ничто уже не могло ее спасти; в 1883 г. она окончательно прекратила свою деятельность. По-разному сложилась судьба ее руководителей. Многие, например Гильом и Швицгебель, отошли от борьбы. П. Брусе, один из организаторов бернской демонстрации, стал реформистом, а в 1905 г., возглавив муниципалитет Парижа, сам отдавал приказы о разгоне демонстраций. Другой видный участник анархистского движения Ж. Гед также отказался от анархистских взглядов и впоследствии возглавил Французскую социалистическую партию. Но никакие разочарования не могли ослабить веру Кропоткина в идеи анархизма. А разочарований и неудач впереди было немало.[16,18] В начале 1880-х годов анархисты совершили на юге Франции ряд взрывов. Хотя Кропоткин к ним не имел ни малейшего отношения и вообще был противником террора, в 1883 г. он был арестован французской полицией. Среди пунктов обвинения фигурировала принадлежность к запрещенному во Франции I Интернационалу, который к тому времени, кстати, был уже распущен. На суде Кропоткин вел себя мужественно. Оптимизм не покидал его и здесь. "Поверьте мне, господа, - обратился он к своим судьям, - социальная революция близка. Она произойдет в ближайшие 10 лет. Я живу среди рабочих и знаю это. Вдохновитесь революционными идеями, встаньте в наши ряды - и вы сделаете правильный выбор". Судьи, видимо, не торопились "с выбором" и приговорили Кропоткина к пяти годам заключения - максимальному сроку, который можно было дать по предъявленным обвинениям. Хотя многие из осужденных на меньшие сроки подали после суда прошение о помиловании, Кропоткин, следуя традициям русских революционеров-народников, отказался это сделать. "Я считаю, - писал он, - что до тех пор, пока правительство Ферри будет у власти, сообщения тайной полиции будут котироваться как лучшие доказательства вины и нам остается лишь постараться не умереть от анемии или цинги". По этому поводу "Нью-Йорк геральд" поместила статью "Хныкающий анархист", где, в частности, говорилось: "Есть нечто жалкое в этих ламентациях. По всей Европе его сторонники готовят убийства, а он жалуется, что может умереть от анемии". "Собаке - собачья смерть", - заключал автор. Но Кропоткин был действительно болен, и его жизнь находилась в опасности. К счастью, не все были солидарны с автором "Нью-Йорк геральд". В Европе началась кампания в защиту русского революционера, в которой приняли участие Г. Спенсер, В.Гюго, Э.Ренан и многие другие видные деятели науки, литературы и искусства и которая через три года увенчалась успехом. В 1886 г. Кропоткин был досрочно освобожден, но выслан из страны. Следующие 30 лет жизни семья Кропоткиных провела в Англии. В лондонский период жизни (1886-1917 гг.) Кропоткин также участвовал в анархистском движении, был одним из создателей и редакторов газеты "Фридом" ("Свобода"), выступал с лекциями. Журналистика и научная работа давала ему и его семье средства для жизни.[10] Главным содержанием этих лет стала разработка анархистской доктрины, о которой речь подробнее пойдет в последующей главе.

Кропоткин, хотя и принимал участие в политической жизни Европы, не играл слишком значительной роли в тех событиях, которые происходили тогда в Европе. Речь идет о частых случаях террористических актов, о которых мы будем говорить в следующей главе. Несмотря на широту его взглядов и на численность его приверженцев, все-таки анархизм был лишь одним - и далеко не самым влиятельным - течением в европейской общественной мысли. Гораздо большим весом обладали либерализм и социал-демократия. Каково было отношение к ним Кропоткина? Анархисты в основной своей массе не понимали прогрессивности завоевания политических свобод, выступали с жестких, непримиримых позиций. На первый взгляд может показаться, что и Кропоткин не являлся исключением. "Была ли монархия или республика, - писал он, - все равно не народ должен был управлять сам собой, а представители... более или менее удачно выбранные". Тем не менее при ближайшем рассмотрении все оказывается намного сложнее. Кропоткин критиковал парламенты как альтернативу анархии. Но, когда парламентаризму грозила опасность справа, он всегда выступал в его защиту и включался в политическую борьбу. В 1887-1889 гг., когда во Франции возникла угроза установления диктатуры генерала Буланже, он написал ряд статей против буланжизма и национал-шовинизма. Наряду со многими передовыми людьми в Европе, в том числе Золя и Жоресом, русский революционер решительно выступил на стороне демократических сил в борьбе, связанной с делом Дрейфуса. В опубликованной в 1898 г. в журнале "Тан нуво" статье "Цезаризм" он указал на преемственность буланжистов и антидрейфусаров: "Цезаризм - вот истинная суть обоих течений. Мы говорили это, когда республике угрожал Буланже, мы говорим это сейчас и, если понадобится, повторим это и в будущем". Итак, Кропоткин активно участвовал в политической борьбе. И это в то время, когда даже многие социалисты, например Ж.Гед, заняли сектантскую позицию, отказавшись выступать в защиту парламентских свобод! "Мы всегда предпочитаем слабейшее правительство сильному", - писал он позднее.[10]

 Кроме либерального и социал-демократического движения в Европе продолжалось и движение угнетенных наций за право на самоопределение. Конечно, теоретически, с точки зрения ортодоксального анархиста, борьба за создание независимого национального государства, как и любого государства вообще, является бессмысленной. Но, мечтая об анархии, Кропоткин готов был с радостью одобрить и поддержать любые перемены в пользу народа. "Национальный гнет давит личность, а всякого угнетателя личности я ненавижу, - писал он участнице анархистского движения М.И.Гольдсмит, - где бы люди ни выступали против гнета личного, государственного, даже религиозного, а тем более, национального, мы должны быть с ними". Что же привело убежденного интернационалиста Кропоткина в лагерь оборонцев во время первой мировой войны? Очевидно, среди причин, повлиявших на это решение, была вера в особую революционную миссию Франции в Европе. Спасти Францию для Кропоткина означало спасти будущую анархистскую революцию. "Даже России в оборонческих писаниях уделял он меньше внимания, чем Франции, - вспоминал анархист Г.Б.Сандомирский, - потому что больше всего и всех на свете любил он Францию, ждал, упорно, непоколебимо, до последней минуты своей ждал, что она подаст сигнал к социальному переустройству мира, а ее блузники шагнут через обломки опрокинутой государственности". Но в выступлениях Кропоткина во время войны слышится не только, вернее не столько, трезвый расчет на революцию во Франции, сколько крик души, острая боль за эту страну, которая стала его второй родиной, хотя он прожил в ней относительно недолго - в основном в тюрьме Клеро, куда, как отмечалось выше, был помещен в 1883 г. "Сказать трудно, - писал он Гольдсмит в самый разгар немецкого наступления на Париж в 1914 г., - до чего Франция, ее поля, ее крестьяне на полях, ее дороги, самый ее ландшафт мне дороги, насколько они мне родные". Кропоткин остро переживал, что по возрасту (в 1914 г. ему было уже 72 года) не мог принять участия в войне. Считая, что державы Антанты ведут справедливую войну, он в отличие от многих социал-демократов и даже буржуазных политиков полностью отказался от критики правительств, даже за военные поражения: "Ругать правительства? Критиковать военные действия? Не берусь. Остается молчать и всем, чем можешь, помогать сражающимся". Кроме того, Кропоткин симпатизировал демократическим порядкам стран Антанты и считал для России желательным "союз с великой демократией Франции, более 100 лет назад провозгласившей Свободу, Равенство и Братство, с английской демократией, сумевшей даже при королевской власти создать такие учреждения, которых Германии не видать еще 40-50 лет... и, наверно, с американской демократией, которая впервые провозгласила права человека".[10]

Таким образом, мы видим, насколько важную роль играли взгляды П.А.Кропоткина в развитии европейской общественной мысли, мы видим, насколько активно он участвовал в политической жизни Европы, даже на международном социалистическом конгрессе в Генте в 1877 г. Кропоткин представлял русское революционное движение, он был избран одним из двух секретарей конгресса, однако из-за преследований полиции не смог принять участие в его работе. После этого в европейской прессе о Кропоткине стали писать как о главе всех русских революционеров. Пусть анархизм был лишь одним, и далеко не самым влиятельным течением в Европе, все-таки учения Кропоткина заняли достойное место в развитии европейской общественной мысли.
Глава II. Основы «кропоткинизма» и его исторический анализ.

§1. «Кропоткинизм» и критики.

 

В данной главе нами будет уделено особое внимание собственно учению Кропоткина. Как уже было изложено выше, анархизм – это не единственный «персонаж» трудов Петра Алексеевича, с таким же успехом он размышлял и о космическом федерализме, и о взаимопомощи, как факторе эволюции, и об этике, но на них мы остановимся кратко, так как в большей степени нам интересна историческая сторона этой проблемы, хотя любой из трудов великого мыслителя по-своему весьма занимателен. И, конечно, необходимо разобраться в таком вопросе, как отношение критиков к вышесказанному. Будут рассмотрены взгляды таких деятелей, как И.Гроссман-Рощин, А.Боровой, А.А.Мкртичян и других.

О Кропоткине в свое время много говорили, но мало изучали. На русском языке литература о Кропоткине чрезвычайно скудна. Можно, конечно, указать на изложение теории у Эльцбахера, Цокколи, но это изложение есть скорее фотография, нежели портрет, это добросовестное "цитирование" ничего общего не имеет с углубленным пониманием и самостоятельной проработкой кропоткинизма. В свое время г. Дионео добросовестно, хотя и довольно тускло, реферировал на страницах "Русского Богатства" книгу "Взаимопомощь". Г. Кареев там же излагал и отчасти критиковал (не совсем удачно, как он после сам признался) поистине замечательную, внимание всего социалистического мира на себя обратившую, книгу "Великая Французская революция". Социолог Де-Роберти написал небольшой этюд о Кропоткине, да еще Базаров в своей брошюре сделал вскользь несколько замечаний по поводу естественно-научного метода. Вот и все. Еще можно упомянуть о сборнике "П. А. Кропоткин", под редакцией т.т. Борового и Лебедева в издании "Голос Труда". Этот сборник вносит кое-что существенное в литературу о Кропоткине.

«Лично мне приходилось писать о Кропоткине сравнительно много,- пишет И.Гроссман-Рощин,- странно: я никогда не был сторонником кропоткинизма, боролся с кропоткинизмом в лекциях и докладах; писать же о Кропоткине мне приходилось скорее догматически. Я чувствовал, что необходимо дать более углубленное понимание и оценку системы, а потом только возможно будет приступить к плодотворной критике. Только в статьях, посвященных борьбе с милитаристической позицией Кропоткина в период империалистической войны, я критикую Кропоткина, где я вскрываю противоречия милитариста Кропоткина с самим собой. (Интересующихся отошлю к брошюрке "Характеристика творчества П. А. Кропоткина", "Мысли о творчестве Кропоткина" в упомянутом уже сборнике издания "Голос Труда", там же "Речь на могиле Кропоткина" и "Двойственность позиции Кропоткина" в "Жизни для всех" за 1918 г.)»[4]

Отмечая основные положения учения Петра Алексеевича Кропоткина, И.Гроссман-Рощин выделяет следующее: естественно-научный метод, космический федерализм, , взаимопомощь, этика и то, что все положительное, разумное и свободное в истории является продуктом массового творчества. Говоря о социальном федерализме, отмечаются такие аспекты: в истории боролись и борются два начала - централизм и федерализм. Централизм всегда создавал неравенство - центр, как пиявка, высасывал соки провинции, централизм всегда создавал штамп, безликий шаблон. Всякая культура, в которой пышно и буйно процветало массовое творчество, обязана своим расцветом федерализму. Борьба Ганзейского союза, моменты средневековья, борьба Пскова и Новгорода за автономию - все это было борьбой массового творчества с централизмом. В пределах социализма тоже борются два начала - государственный социализм, точнее социализм государственников, якобинцев, централистов, поклонников римского права (Маркс, Лассаль) с федералистическим безгосударственным социализмом, представителем которого является Бакунин и Юрская федерация.

Таким образом, мы видим, что учения Кропоткина не ограничиваются только суждениями о лучшей жизни, это действительно многогранная деятельность, но нам не представляется возможным подробно рассмотреть все ветви его трудов и поэтому речь далее пойдет об анархизме, его плюсах и минусах.

Итак, что же такое анархия по представлению самого Кропоткина? Думаю, целесообразно полностью привести ниже суждения П.А.Кропоткина об анархии. «Анархия — это учение, которое стремится к полному освобождению человека от ига Капитала и Государства. Освобождение от ига Капитала есть основная цель социализма, а потому уже из этого определения видно, что анархизм есть одно из социалистических учений. Он и развился, действительно, в начале семидесятых годов среди социалистического рабочего движения в швейцарских, испанских и итальянских федерациях Международного Союза Рабочих. Развился он из той мысли, что если бы для освобождения рабочих от ига Капитала, им пришлось обратиться в наёмников Государства, ставшего обладателем всех накопленных в современном обществе средств производства, то при таком общественном строе работникам грозила бы опасность стать рабами Государства и утратить даже ту небольшую личную свободу, которую они отвоевали себе в некоторых странах. Развивая эти мысли и приглядываясь к действительной жизни, анархисты пришли к заключению, что им следует отнестись отрицательно не только к мысли о государственном капитализме, проповедуемой многими социалистами, но и к той мысли, что социалисты должны сперва завоевать власть в современном буржуазном государстве, с тем, чтобы впоследствии преобразовать права собственности в этом государстве. Напротив того, рабочие организации, державшиеся анархических воззрений, пришли за эти тридцать с лишним лет к убеждению, что людям, стремящимся к освобождению от ига Капитала, не только не следует стремиться к захвату Власти в теперешнем Государстве, но что освобождение от ига Капитала возможно будет только при одновременном освобождении от ига Государства, что самые формы государственности были выработаны, чтобы помешать этому движению; и что освободительное движение только тогда будет достигать своей цели, когда оно будет ослаблять все время государственную власть, как в смысле представления наиболее широкой свободы и самодеятельности местной жизни, так и в смысле ограничения атрибутов государства, т. е. обязанностей, которые оно принимает на себя. Так, поясняя нашу мысль действительным примером, некоторые социалисты видят шаг вперёд на пути к социализму в том, что государство овладевает железными дорогами или банками и поэтому вносят требование государственной монополии на железные дороги и банки в свою программу. Анархисты же видят в этом шаг к вредному усилению власти Государства. Даже в социалистическом обществе, говорим мы, сосредоточение такой важной отрасли народного хозяйства в руках государства, было бы опасностью для свободы всех. Но тем более опасно такое усиление власти в современном буржуазном государстве, так как оно дает лишнее могучее оружие в руки буржуазии против рабочих, поэтому анархисты предпочитают, чтобы железные дороги, будучи отняты у теперешних капиталистов, перешли в пользование групп самих железнодорожных рабочих (подобно тому, как земля, находится в пользовании у сельских общин) и чтобы отношения таких рабочих групп ко всем другим группам вырабатывались непосредственно, без вмешательства Государственной власти, путём взаимного договора. Анархисты-рабочие убеждены, что подобные отношения, которые выработались бы в революционный период из непосредственных договорных сношений между группами рабочих и общинами, были бы, во всяком случае, предпочтительнее тому, что могло бы выработать Государство, или какой бы то ни было национальный парламент.

Точно так же в области отношений между различными частями одной страны и разными нациями, анархисты не только признают, что всякая отдельная народность в теперешних государствах должна была бы иметь полное право устроить свою внутреннюю жизнь, хозяйственную и политическую, как она сама найдёт это нужным, но они думают также, что такими же обширными правами автономии и свободы должны пользоваться каждый город и каждая сельская община. Единение же между всеми городами, общинами и областями данной страны должно обусловливаться не общей одинаковой подчинённостью их центральному правительству, а добровольным объединением путём договора. Анархисты убеждены, что если объединение на договорном начале и будет местами причиной местных и временных раздоров, то никогда эти раздоры не дадут тех потоков крови, которые были уже пролиты и еще будут проливаться ради поддержания государственного сосредоточения власти и насильственного объединения различных областей под одною центральной властью.

Таким образом, в противоположность социал-демократическим партиям, которые стремятся к созданию государства, в котором вся власть была бы централизована в руках правительства и где все главные отрасли производства находились бы в ведении этой всесильной центральной власти, — анархисты стремятся к такому строю, где все главные отрасли производства находились бы в руках самих рабочих, объединенных в вольные производственные союзы, и в руках самих общин, организующих в своей среде пользование общественными богатствами так, как они сами найдут это нужным. Необходимость взаимных уступок гораздо лучше поможет выработать установление правильных взаимных отношений, чем какая бы то ни была государственная власть. При этом анархисты убеждены, что ни социалистам государственникам, ни даже анархистам, не удастся установить желаемый ими социалистический или коммунистический строй в один приём, одною революцией. Анархисты убеждены, что для перехода от капитализма к коммунизму потребуется не один переворот, а несколько. А потому они считают, что обязанность человека, понимающего задачи современного человечества, уже теперь состоят в том, чтобы отнюдь не давать свои силы на поддержку и усиление ига как капитала, так и государства, а напротив того, всеми силами содействовать ослаблению того и другого. Подобно тому, как ни одному искреннему социалисту не придёт в голову, что лучшее средством для освобождения человечества от ига капитала — это стать эксплуататором человеческого труда, а потом обратиться в благотворителя вроде Карнеги или Нобеля, — так точно для всякого искреннего социалиста должно бы быть ясным, что его обязанность — не вступать в ту государственную машину, которая была выработана в интересах капиталистов и феодалов, а вместе с народом стремиться к выработке тех новых форм политического объединения, которые в социалистическом обществе смогут заменить ныне существующие политические формы, выработанные с целью помешать освобождению трудящихся классов. Нам по крайней мере совершенно ясно, что всякое усиление государственной власти в современном буржуазном обществе становится лишь новой помехой на пути освобождения человечества из-под ига Капитала. Вступление рабочих в государственное управление только даст прилив новых сил этой отживающей форме эксплуатации.

Сведем вкратце все сказанное: конечная же цель анархистов состоит в том, чтобы выработать жизненным опытом такой общественный строй, в котором нет никакой верховной государственной власти, а страна представляет собою вольные союзы вольных общин и вольных производственных групп или артелей, возникающие на основах взаимного договора, и разрешающие возможные споры между собою не путем насилия и оружия, а путем третейского суда. Как те, так и другие знают, что достигнуть социалистического или коммунистического строя невозможно сразу, без нескольких последовательных переворотов, которые они и стараются подготовить сначала в умах, а потом и в жизни на деле. В этот подготовительный период социалисты-государственники стремятся, однако, прежде всего к захвату власти и ради этого добиваются возможности заседать в парламентах, чтобы со временем составить своё правительство. Анархисты же считают всякое такое усиление государственности вредным, мешающим противо-капиталистической революции, мешающим ясному пониманию рабочими всего вреда капиталистического строя и поддерживающим те самые предрассудки, которыми держится теперь капиталистический строй. Поэтому они отказываются от всякого участия в государственной власти, точно так же, как они отказываются и от участия в капиталистической эксплуатации, от участия в войне за интересы буржуазии, и от участия в использовании религиозных верований. Они стремятся вызвать самодеятельность всего народа — сельского и городского, — а также каждой отдельной группы и личности для выработки новой формы вольного договора между производительными союзами и потребительными обществами, т. е. тех новых форм политической жизни, которых потребует новый строй жизни хозяйственной.

Слово „анархия» (по-гречески — безвластие, безначалие) сыздавна употреблялось защитниками „порядка» и собственности для обозначения такого состояния общества, когда народ свергал иго установленных властей и начинал, выражаясь их языком, „потрясать священные основы власти и собственности»… На языке имущих и владеющих классов такое состояние было состоянием хаоса, неурядицы, беспорядка, но история говорит нам другое, а именно, что такие периоды были именно периодами революций, переворотов, когда ломались прогнившие основы старого общества и закладывались основы нового порядка, нового строя, в котором освобожденным рабам жилось впоследствии несколько лучше, чем прежде. В том же смысле порицания и ненависти употреблялось слово "анархисты" во время Великой Французской Революции. Когда в 1792 г. в Париже взяла верх революционная коммуна, выбранная всем парижским народом для низвержения короля и для совершения народной революции, и по всей Франции взяли верх революционеры из народа, и когда эти революционеры стали требовать от своего парламента (Конвента) уничтожения крепостных пpaв без выкупа, налога на богатых, ограничения права владения землей и т. д., тогда имущие классы и их защитники в Конвенте, называвшиеся тогда Жирондистами, стали называть революционеров, выставлявших эти требования — "анархистами", врагами порядка, смутьянами, цель которых — хаос и неурядица. И они стали требовать немедленного ареста и казни всех этих анархистов, не желавших признать права собственности и установленного правительства.

Нужно сказать, однако, что во время французской революции кличка "анархисты" прилагалась безразлично ко всем тем, кто стремился уничтожить старый порядок и старые феодальные отношения революционным путем. Не только к тем немногим революционерам, которые действительно отрицали необходимость сильной государственной власти, и не признавали частной собственности, но и к тем, которые, подобно Робеспьеру и Сен-Жюсту, были сторонниками могучей централизованной власти, но хотели помочь народу совершить революцию против богатых. Всех, стоявших тогда на стороне народа и действительно совершавших ломку старого общества революционным путём и требовавших равенства, как основу свободы, называли тогда "анархистами", чтобы представить их врагами всякого порядка и всякого мирного развития общества. Так складывалось в девятнадцатом веке понятие „анархиста» и только в середине столетия, в сороковых годах, Прудон дерзко поднял эту кличку и выставил учение об анархии — учение о безвластии — как освободительное, революционное учение, имеющее великое будущее. В том же положительном и революционном смысле название "анархисты" было принято и в Международном Союзе Рабочих (Интернационале) и тогда же были разработаны основы и принципы безгосударственного вольного коммунизма. Со словом "анархия" произошло, таким образом, то, что происходит очень часто с кличками партий. Кличку дают враги. "Нищие", "голоштанники" или "санкюлоты" были сперва кличками, имевшими целью унизить эту партию в глазах общества. А потом кличка становилась именем, которое с гордостью удерживала за собою партия (1). Так же произошло и со словом "анархия". Люди порядка употребляли его с целью вызвать неприязнь против народных революционеров. В этом отрицательном смысле употребляли его в 1793 г., а также и первые историки французской революции, писавшие об истории революции с буржуазной точки зрения. Но когда роль, сыгранная этими революционерами, стала выясняться и сделалось очевидным, что уничтожение даже такого зла, как крепостные обязательства, продолжало бы существовать и после революции, если бы те, кого тогда называли «анархистами», не совершили по всей Франции насильственного уничтожения этих прав, и не заставили бы Конвент узаконить это уничтожение, тогда слово «анархист» стали употреблять уже в другом смысле... (На этих словах рукопись прерывается).

Итак, поскольку основные труды Кропоткина писались в эмиграции, то и его доктрина была "европоцентричной" в том смысле, что создавалась в основном на западноевропейском материале и предназначалась в первую очередь для западного читателя. Людям, мало знакомым с теорией анархизма, она часто представляется проповедью хаоса, торжеством грубой силы. Но его приверженцы были убеждены, что лишь анархия способна обеспечить подлинный порядок на основе самоорганизации общества снизу.

Они представляли будущее общество как добровольную федерацию общин, производственных ассоциаций, артелей. Кропоткин часто приводил в пример железнодорожные компании, которые без участия центральной власти, на основе взаимных договоров организуют движение поездов по всей Европе . Точно так же, без участия правительства, считал он, можно организовать любое дело. Например, "у крестьян одной деревни всегда есть много общих интересов... им по необходимости приходится соединяться друг с другом ради всевозможнейших целей. Но такого соединения государство не любит. Оно дает им школу, попа, полицейского и судью - чего же им больше? Если у них появятся еще какие-нибудь нужды, они должны в установленном порядке обращаться к церкви и к государству".[10] Кропоткин исходил из того, что государство существовало далеко не всегда. Русский мыслитель рассматривал историю как циклическое чередование цивилизаций, которые проходили в своем развитии четыре этапа: род, общину, городскую коммуну и государство. Хронологическими рамками этих периодов применительно к современной европейской цивилизации он считал, соответственно, первобытность, V-Х вв., XI-XV вв. и с XVI в. до современной ему эпохи. Такая периодизация была во многом необычна для тех времен. Во-первых, Россию он включал в современную европейскую цивилизацию, что шло вразрез с идеями многих русских мыслителей, подчеркивавших особую судьбу и культуру русского народа. Во-вторых, теория циклов вообще не была характерна для историографии XIX в. Тогда господствовал позитивизм и преобладала вера в прогресс и прямолинейное, поступательное развитие всего человечества. Впрочем, когда речь шла о современности, сам Кропоткин нередко пользовался понятием "прогресс", а теория исторических циклов, пессимистическая в своей основе, не оказала заметного влияния на его социальную теорию, напротив, преисполненную оптимизма. Первые три этапа каждой цивилизации, согласно Кропоткину, - безгосударственные. Так, не было, по его мнению, государств в средневековой Европе. Но в XV-XVI вв., считал он, королям при поддержке легистов и духовенства удалось захватить власть. Более того, правители сумели убедить своих подданных, что без государства наступит хаос, приучили их надеяться во всем на власть имущих. Однако полностью подчинить себе местную инициативу, завоевать все сферы жизни государству не удается. Кропоткин показал широкую панораму ассоциаций, возникших помимо государства и играющих немалую роль в обществе: кооперативов, артелей, клубов, благотворительных организаций, профсоюзов, добровольных обществ и т.д. Все это, по его мнению, доказывало, что без государства можно и должно обойтись, а также подтверждало силу и жизненность духа взаимопомощи. Именно учение о биосоциальном инстинкте взаимной помощи, выработанном в ходе эволюции всей живой природы, - краеугольный камень мировоззрения Кропоткина. Попытки охватить природу и общество едиными законами были распространены в позитивистской науке XIX в. Не обошло стороной это веяние и Кропоткина. Он был убежден, что лучшие шансы уцелеть и оставить потомство имели группы альтруистов. Отсюда следовал вывод, что порочна не человеческая природа, а социальная система. Не взаимная злоба и борьба, а взаимопомощь и сострадание - вот нормальное человеческое состояние, вот цель, за которую стоит бороться против бесчеловечного общественного строя. И, как бы ни торжествовало зло, добро неистребимо, потому что оно - сама сущность человека. Вот здесь-то и начинается социальная утопия Кропоткина. Поскольку человек добр и способен на жертвы ради ближнего, то перед ним открываются самые головокружительные перспективы. До Кропоткина анархисты представляли отношения собственности в будущем обществе так: средства производства принадлежат коллективам производителей, а произведенный продукт распределяется по труду. Для этого придумывались боны, трудовые чеки и т.д.[12] Кропоткина это явно не устраивало. Ему казалось безнравственным, когда люди "дают только при условии, что и получают (за это)". Споря со своими оппонентами, он утверждал, что "вопрос не в том, что мы придем когда-нибудь к коммунизму. Вопрос в том, чтобы начать социальную революцию коммунизмом". Но как? Уже в XIX в.? Да, именно тогда. "С теми могучими средствами производства, которыми мы располагаем в настоящее время, если бы все работали и если бы общество не тратило благодаря богатым треть национального труда на роскошь, то четырех часов работы в день было бы достаточно, чтобы дать всем без исключения довольство, каким сейчас пользуются лишь состоятельные буржуа". В этой связи нельзя не вспомнить английского анархиста конца XVIII в. В.Годвина, который вычислил, что поскольку лишь 5% англичан производят продукты сельского хозяйства, то если бы на поля вышли все, каждый мог бы работать полчаса в день. Но как быть с лентяями, которые к тому же потребуют для себя "хоромы из 12 комнат" и соболью шубу? А очень просто: лентяями делает людей несправедливая социальная система и с ее ликвидацией они исчезнут. Отношения между человеком и обществом будут строиться на основе общественного договора: "Мы готовы обеспечить за вами пользование нашими домами, магазинами, улицами, путями сообщения, школами, музеями и пр. С условием, что... вы будете посвящать четыре или пять часов в день одной из работ, признанных необходимыми для жизни". Кропоткин не пытался нарисовать в деталях картину будущего общества, считая любые подобные проекты умозрительными. Но основные положения были им намечены. Поскольку он отстаивал анархо-коммунистическую модель общества, то и собственность должна была стать, как бы мы сейчас сказали, общенародной. Но людям нашей эпохи ясно видна отвлеченность этого понятия. Реальными же распорядителями собственности у Кропоткина фактически оказывались ассоциации производителей и пользователей, которые, однако, не торговали на рынке, а предлагали и получали все необходимое безвозмездно, Главным стимулом, движущей силой этого сложного механизма должна была стать не корысть, а инстинкт взаимной помощи, альтруистические чувства людей, гораздо более естественные. Так что такое анархия? Казалось бы, ответ ясен: это общество, где нет государственной власти. Но анархисты вовсе не отрицали необходимость организующего начала в обществе. Где граница между организующим началом и государственным принуждением? Кропоткин признавал в крайнем случае возможность исключения нарушителей из анархистских ассоциаций в будущем обществе. Демократическое государство может отправить в тюрьму по приговору присяжных, диктаторское - по желанию тирана. Разница огромна. Но где качественный барьер, переходя через который, мы можем сказать: вот это принуждение, а это - нет? Вот характерный пример: как уже отмечалось, Кропоткин считал, что в средние века государство отсутствовало, а общество строилось по принципу анархистской федерации гильдий, городских коммун и других корпораций.[3] На первый взгляд, вопрос покажется ясным: конечно, он неправ! Но если вспомнить признаки государства по Энгельсу, то нетрудно заметить, что многие из них - регулярные налоги, постоянное войско, четко установленные границы (любое целое делилось на части) - отсутствовали в X-XIII вв., а закон представлял собой кодификацию обычного права. Из этого вовсе не следует, что с Кропоткиным надо соглашаться, однако нужно обратить внимание на то, что сама граница между наличием и отсутствием государства во многом условна и зависит от того, как человек трактует это понятие. Многие анархисты считали Парижскую коммуну анархистской, Кропоткин характеризовал ее как демократическое государство, а Маркс и Энгельс увидели в ней диктатуру пролетариата. Точно так же многие анархисты усмотрели анархию в первых Советах в России, а современный анархист П. Гудмен считает близкими своему идеалу Североамериканские штаты до принятия конституции 1787 г. Плеханов очень точно подметил суть расхождения: "То, что он (речь идет о П.Ж. Прудоне) отнимает у "государства", он преподносит "общинам" и "департаментам". На месте одного большого государства возникает множество мелких". Иными словами, то, что один человек считает анархией, другой - назовет государством, хотя и весьма децентрализованным. Если принять такой подход, то можно, разумеется, сколько угодно спорить, достижима ли эта цель в данной конкретной обстановке, но нельзя не согласиться с тем, что в принципе она достижима.[10]

И.Гроссман-Рощин так формулирует основной дефект кропоткинского анархизма: анархизм дает нам формулу прогресса, но не дает нам представления о механике исторического процесса. Я настаиваю, что в этом - центр слабости и незрелости анархизма.

Вышеприведенная формулировка нуждается, однако, в значительном дополнении: Кропоткин занимает своеобразно-промежуточное место между научным социализмом и утопизмом. Он не настолько утопист, чтобы не пытаться обосновать "естественно-научно" свое мировоззрение, но не настолько научен и объективен, чтобы не подчинять бессознательно-научные доводы своему моральному идеалу. Это-то делает особенно трудным анализ кропоткинизма, это же накладывает на все учение печать некоторой туманности и расплывчатости, несмотря на изумительное техническое умение ясно, соблазнительно ясно, излагать свои мысли.

Надо, однако, быть наивным рационалистом, чтобы думать, будто "грехопадение" кропоткинского анархизма есть результат только неправильного представления, ошибки разума. Конечно, анархизм, его интеллектуальная незрелость есть отражение определенных общественных отношений.

"Давай, не считая" - вот, по Кропоткину, лозунг духовно-избыточной личности.[4]

И.Гроссман-Рощин говорит и о мелкобуржуазности Кропоткина только в том смысле, что он не понял объективной роли и значимости капитализма, не понял и недооценил организующе-освобождающей роли техники. Пролетариат, крупная промышленность входят элементом и моментом в его коммунистическое мировоззрение, но он не постиг великого закона о необходимости исходить из пролетариата, как единственного, надежного авангарда свободы

Вот потому-то он часто, теряя единственно правильную объективную базу, превращается в утописта и, не видя реальных сил и двигателей в настоящем, впадает в социологический пассеизм, идеализирует якобы "свободное" средневековье или древние Псков и Новгород.

Что ярче всего бросается в глаза при анализе учения Кропоткина, это чисто этический, моральный характер его, продолжает критиковать И.Гроссман-Рощин. Оно все пронизано моральным пафосом, категорией должного; это вполне понятно, если вспомним, что Кропоткин, славный представитель плеяды "кающихся дворян", поклявшихся уплатить "долг народу" и хоть чуточку вознаградить его за обиды и гнет. Но ни к кому так не приложим афоризм Владимира Соловьева о том, что интеллигенция мыслит по парадоксальному положению - "человек произошел от обезьяны, а потому будем добрыми", как к системе Кропоткина. Ибо свой этический идеал Кропоткин хочет обосновать натуралистически - естественно-научным методом. А это теоретически безнадежно.[4] Но почему, на это критик не дает ответа.

«Яснее ясного двойственность Кропоткина выступает в его этике. Я буду иметь в виду его этюд "Нравственные начала анархизма", так как вышедший том "Этика" ничего нового не прибавляет. Абсолютно невозможно преодолеть этический натурализм Кропоткина без анализа этого этюда,- пишет И.Гроссман-Рощин,- Кропоткин отвергает утилитаристическую мораль Бентама. Он указывает, что с точки зрения индивидуализма нет никакого резона жертвовать своим шкурным интересом во имя чего бы то ни было. Эта критика обязует П. А. Кропоткина дать такой базис этике, который оправдал бы жертву во имя ближнего. Кропоткин весьма легко отделывается и от этики Канта. "Неужели, - говорит он, - я должен жертвовать собой во имя какого-то императива?" Надо ли говорить о том, что Кропоткин отрицает христианскую и библейскую мораль. Кропоткин заявляет, что анархизм дает только совет и научно открывает личности путь к счастью через моральные поступки.»[4] Мы в своей работе будем еще позже говорить о нравственных началах, и о том, что думает Кропоткин по поводу библейской морали. Сейчас же мы позволим себе заметить, что, по нашему мнению, критика И.Гроссман-Рощина слишком резка.

Еще один критик анархизма – Алексей Боровой. Менее всего политик, прежде всего поэт и философ, Боровой был певцом одной темы - личности, ее свободы, ее творческого духа, ее неотчуждаемого права на безграничное и ничем не стесняемое развитие, выявление ее творческих способностей. Эпоха гражданской войны и становления большевистской диктатуры, на которую пришелся выход основных сочинений Алексея Борового, конечно же, не способствовала достойной оценке творчества философа- индивидуалиста. Была и еще одна причина, из-за которой идеи Борового остались до конца непонятыми и невостребованными анархическим движением в России того периода. Начало века, эпоха трех российских революций - это эра почти безраздельного господства в русском анархизме анархо-коммунистических идей Кропоткина, для которых хаpактеpна безоговорочная вера в то, что свободное и справедливое общество возникнет на другой день социальной революции, и что общество это будет свободным не только от угнетения и притеснения личности, но и от общественных антагонизмов вообще. Неудивительно поэтому, что Боровой с его заостренным вниманием к проблеме свободы личности и убежденностью в невозможности абсолютного примирения противоречий между личностью и обществом, остался непонятым своими коллегами по анархическому движению. Но несмотря на то, что, по словам одного из друзей Борового, Н.Отверженного, "популяризаторы основных идей Кропоткина содействовали тому, что имя их учителя сделалось после Бакунина самым известным среди русских анархистов, а его мировоззрение почти адекватным самому понятию - анархизм", в русском анархизме, получившем мощный импульс с революцией 1905 года, наметилось немногочисленное, но мощное по своему идейному потенциалу течение, поставившее своей целью ревизию анархизма в его кропоткинском варианте. Движение это связано с именами теоретиков анархо-синдикализма - Новомирского, Григория Максимова и стоявшего несколько особняком от них Алексея Борового, который в силу своего специфически-философского интереса был оторван от практики синдикалистского движения. "При всем уважении к личности П.А.Кропоткина, - писал в уже цитировавшемся очерке Н.Отверженный, - теоретики анархо-синдикализма осознавали, что их разногласия и споры лежат не только в плоскости тактической, но, быть может, еще более в философской. Разнородное, почти противоположное понимание анархизма, как мироощущения и философии жизни разделило эти идейные направления. Преодоление "кропоткинизма" стало почти основным вопросом анархо-синдикалистского движения в России" [2]. Что же не устраивало Новомирского, Борового и их товарищей в учении, которое к началу века было общепринятым среди анархистов и носило характер почти догматический? Прежде всего анархо-синдикалистов не удовлетворяла слабая, с их точки зрения, научная и логическая обоснованность теорий Кропоткина. "Мы, русские анархисты, прошедшие школу марксизма, - писал Новомирский, - не можем удовлетвориться теми туманными чувствительными фразами, которые у нашего дорогого учителя часто занимают мест аргументов".Ему вторил А.Боровой: "Даже в произведениях выдающихся представителей анархистической доктрины мы будем поражены слабостью теоретической аргументации. Конечно, пафос сердца, трепет страданья, которыми проникнуты многие вдохновенные страницы Кропоткина или Реклю, невольно заражают читателя; но в этих книгах, писанных кровью сердца, нет той неумолимой логики фактов, которая не только трогает, но и убеждает"[2]. Кризис марксистских взглядов, через который прошли почти все теоретики русского анархо-синдикализма, в том числе и Алексей Боровой, и последовавшее за этим разочарование в теоретических выкладках "князя-бунтовщика" и его последователей, заставил их искать свой путь в анархизме.[17] "Живые анархисты меня ничему не научили, - напишет позднее в своих воспоминаниях Боровой. - Социологическое вооружение их по большей части было слишком слабым". Однако, столкнувшись с неспособностью современного им, в основном кропоткинского, анархизма наполнить свои идеальные формулы конкретным содержанием, новое поколение анархистов не спешило оставить идеал свободной личности ради менее мечтательных и более рациональных доктрин либерализма и социализма. Вместо этого они занялись радикальным пересмотром концепций "традиционного анархизма", попытавшись вернуть ему так часто декларируемые его сторонниками жизненность и реализм. Этот повышенный интерес Борового к проблеме личности, ее свободы и ее развития - один из основных моментов, разделявших его и Кропоткина, в учении которого этой проблеме не суждено было занять сколько-нибудь видного места.[17] "Фактически, - писал А.Боровой в одной из своих статей, посвященных критическому разбору доктрины Кропоткина, - она - или просто снимается с очереди, или лишается своего принципиального характера".[2] Характеризуя свою книгу "Анархизм", Боровой подчеркивал, что она прежде всего является попыткой порвать с рационализмом "традиционного анархизма", бывшего, согласно Боровому, рационалистически построенным учением, из которого делались романтические выводы. В противовес ему Боровой попытался создать собственную теорию, которая, напротив, была бы романтическим учением, враждебным "науке" и "классицизму", опирающимся на реалистическую тактику. К сожалению, А.Боровой так и не написал общего критического очерка, давшего бы нам более полное представление о его отношении к кропоткинизму, хотя черновики, планы, общие наброски подобной работы хранятся в его архиве. Поэтому в своих рассуждениях нам придется опираться на немногочисленные и по необходимости краткие замечания, оставленные Алексеем Алексеевичем в его статьях и черновиках.

Уже говоря о самых общих основах мировоззрения Кропоткина, Боровой был вынужден оговориться: "я вовсе не фанатичный поклонник П.А. Разделяя его социально-политическое мировоззрение, многое, очень многое в его мироощущении мне чуждо. Не частные пробелы, не частные противоречия даже являются препятствием для меня, чтобы принять полно, безоговорочно духовное наследие П.А. Нет, может быть, мое разногласие с П.А. - больше, глубже, может быть в самом приближении - подходе его к миру вещей и миру людей сокрыто нечто, что останавливает меня от беспрекословного принятия его идей".[2]

Безусловно, это "нечто" - кропоткинский рационализм, отношение к философии вообще и в частности, к диалектике. Конкретнее об этом А.Боровой пишет в рецензии на книгу Кропоткина "Современная наука и анархия": "и при самом враждебном отношении к метафизике, едва ли можно так презрительно отмахиваться от нее, как это делает Кропоткин по отношению, например, к Канту или Бергсону".

Анализируя то, как Кропоткин применяет свой излюбленный индуктивно-дедуктивный метод по отношению к социологическим исследованиям, Боровой отмечает явную слабость теоретической аргументации и явную недостаточность исследования такого основополагающего аспекта анархической доктрины, как вопрос о возникновении государства, а если взять шире, - то идеи Кропоткина об эволюции как основном социологическом законе.[17]

"Вся книга Кропоткина, - пишет Боровой, - является по существу сплошным обвинительным  актом по  адресу  государства...  И  такая точка зрения  была бы  совершенно понятной, если бы мы подходили к государству  в  любой  из  его  исторических  форм с этическим мерилом... В  своем историческом  исследовании он  сам приходит  к выводу, что  история не  знает непрерывной эволюции, что различные области по  очереди были  театром исторического развития; при этом каждый раз  эволюция открывалась  фазой родового  общежития, потом приходила  деревенская   коммуна,  позже   свободный   город; государственной  фазой   эволюция  заканчивается...  Он,  как натуралист, должен  был бы  искать причин,  почему история  любого человеческого общежития,  начав  с  "свободы",  кончает  неизбежно"государством-смертью".[17]

Анализируя  далее  проблему  возникновения  государства  по Кропоткину, Боровой  приходит к выводу о том, что "он (Кропоткин) почти  не изучает, или не интересуется процессом внутреннего разложения тех  общежитий,  которые  представляются  ему  если  не идеальными, то  наиболее  целесообразными.  Он  исследует  внешнюю политику по  отношению к средневековой коммуне, городу, ремеслу, и не  замечает  внутреннего  раскола,  находящего  себе  часто  иное объяснение, чем  злая только  воля заговорщиков  против соседского мира. В  развитии общественного  процесса он  почти игнорирует его техноэкономическую  сторону...  Этой  неполнотой  исторического анализа объясняется и некоторая романтичность в его характеристике средневековья".

В результате  Кропоткин приходит  к идеализации "всякой коммуны, на какой бы низкой ступени правосознания она не стояла". Протестуя против  этого  явно  неанархического  взгляда,  Алексей  Боровой совершенно   справедливо замечает, что "в отдельных догосударственных формах  мы  найдем  ту  же  способность  убивать свободную личность  и свободное  творчество, как  и в  современном государстве. И конечно, - заключает он, - у государства, играющего в  изложении  Кропоткина  бессменно  роль  гробовщика  свободного общества,  были  причины  появления  более  глубокие,  чем  рисует Кропоткин. Общество  истинно свободных  людей  не  может  породить рабства,  истинно   свободная  коммуна   не  привела  бы  к рабовладельческому государству".[5]

Неудивительно, что вследствие невнимания, зачастую просто отказа от  серьезного  анализа  исторических  и  общественных  явлений, Кропоткин  приходит  к  чрезмерно  романтической  оценке  таких основополагающих факторов  своей теории,  как  творчество  масс  и взаимопомощь,  к  необоснованному  противопоставлению  обычаев, вырабатываемых  обществом,  и  законов,  якобы  возникающих  по произволу  жрецов,  колдунов  и  вождей.  Критикуя  эти  стороны кропоткинского учения,  А.Боровой писал: "необходимо признать, что в самом  "народе", в  самих "народных  массах" могут  также жить и развиваться освободительные  стремления, как и лукавый страх перед благосостоянием сегодняшнего  дня, грошевый утилитаризм, способный и саму  свободу сделать предметом торга... И само государство есть также  продукт  творческих  сил  масс,  а  не  выдумка  случайных прирожденных "злодеев",  желающих во  что бы  то ни  стало портить человеческую историю".[2,17]

А теперь попытаемся определить место Кропоткина в европейской общественной мысли. Американский биограф Кропоткина М.Миллер утверждает, что расхождения между марксизмом и анархизмом по вопросам стратегии "не исключают общих положений". Главным из таких общих положений он считает цель - коммунистическое самоуправление. По форме такая трактовка анархизма сходна с принятой у нас. Еще В.И.Ленин писал, что "в целях с нами будут согласны и анархисты, потому что они стоят за уничтожение эксплуатации и классовых различий". Различие двух течений - в принципах: "Принципы коммунизма заключаются в установлении диктатуры пролетариата и в применении государственного принуждения в переходный период. Таковы принципы коммунизма, но это не его цель".. Эта общность цели - очень важный показатель, позволяющий нашим авторам включить оба течения в общее понятие "левые силы" и покритиковать Кропоткина за излишнюю нетерпеливость. Правда, некоторых из них не удовлетворяли столь умеренные выводы и они объявляли Кропоткина "реформистом" и "муниципальным социалистом самого вульгарного толка". Тем самым "левак" Кропоткин "сдвигался" вправо и получалась фантасмагория в духе "право-левацкого" уклона. Но не будем слишком строго судить работы, вышедшие в те годы, когда само упоминание о Кропоткине не приветствовалось. Скажем только, что эти высказывания парадоксальным образом совпали с точкой зрения большинства буржуазных авторов. Трудность определения места анархизма в истории общественной мысли состоит в том, что на Западе в определение понятий "правый" и "левый" вкладывается другой смысл, чем тот, который появился в СССР в последнее время, особенно применительно к нашему современному обществу. Правыми, по западным понятиям, являются сторонники максимально возможного ограничения функций государства - либералы в классическом смысле или неоконсерваторы. Их левой антитезой являются неолибералы, выступающие за государственное регулирование экономики и социальной сферы. И, наконец, на крайнем левом фланге - коммунисты, сторонники партийно-государственной монополии на средства производства и идеологию. Некоторые авторы ставят слева еще и фашизм. Критерий ясен: чем правее, тем меньше роль государства.[10]

Но мы думаем, что именно сейчас будет уместно решить еще и другую задачу - попытаться оценить место анархизма среди политических учений Европы, и приведем точку зрения зарубежных авторов. Политолог из США Дж. Ранкл указывал, что "хотя некоторые современные анархисты испытывают ностальгию по имевшему когда-то место сотрудничеству с марксистами... у них больше связей с либерализмом (классическим) на базе признания свободы индивида". Эта точка зрения далеко не единична. Многие буржуазные авторы в той или иной степени склонны сближать доктрину Кропоткина с классическим либерализмом. При таком подходе он должен был бы стоять крайним справа. И действительно, с неоконсерватизмом его сближает антиэтатизм, проповедовавшийся им, однако, в самой крайней форме. Но, поскольку выше мы уже отметили, что четкой границы между государством и анархией нет (смотря что понимать под анархией) , то в этом смысле не должно быть и непроходимой стены между крайним классическим либерализмом и умеренным анархизмом. В эту, казалось бы, стройную схему вклинивается одна "деталь", существенно все меняющая: коммунизм Кропоткина. Русский мыслитель был не только противником государства, но и противником частной собственности. Поэтому у анархизма есть общие черты и с либерализмом, и с коммунизмом. Не в этом ли корни утопии? Можно максимально децентрализовать общество, развивать непосредственную демократию, сосредоточить власть на местах. История знает такие примеры. Можно провести всеобщую национализацию, ликвидировать эксплуатацию - и такое уже было. Но возможно ли и то, и другое одновременно?[6]

Кропоткин думал не только о переходе от худшего к лучшему. Он мечтал об абсолютном совершенстве, фактически о рае на земле, который к тому же должен был быть достигнут сейчас, сегодня, одним мощным прорывом из обыденности. Н.Бердяев считал эту мечту составной частью русской идеи (имея в виду, конечно, не только земной, рукотворный рай). Но не справедливо ли и другое? Это - типично европейская идея нового и новейшего времени. Еще просветители XVIII в. мечтали о царстве разума. Мечтал о нем и Робеспьер, иначе не уничтожил бы он столько людей. Ради чего-то меньшего не стали бы себя закалывать по очереди одним кинжалом "последние монтаньяры" после неудачного восстания в мае 1795 г. и Бланки не провел бы большую часть жизни в тюрьмах. Когда идеи просветителей материализовались в обычное буржуазное государство, мечтатели о всеобщем счастье усовершенствовали свои идеи, добавив к ним требование экономического равенства. И снова полилась кровь. Террористы конца XIX в. губили себя и других, мечтая о всеобщем счастье. И в нашей стране, по крайней мере поначалу, те, кто осуществляли красный террор, думали о всеобщем счастье, а не о "реальном социализме". Сильная цель заставляла их прибегать к сильным средствам, на которые сквозь розовые очки смотрели западные наблюдатели типа Теодора Драйзера или Ромена Роллана, ожидавшие, что здесь-то и будет реализована их надежда. Русский мыслитель Кропоткин вполне вписывается в эту общеевропейскую тенденцию. Но ни в коем случае не следует считать, что для всех ее представителей цель оправдывала средства, что все они были одержимы желанием крушить и убивать. Кропоткин, как и Жорес, был гуманистом. Для таких людей не существовало различия между целью и средствами. И то, и другое было как бы частью единого целого. На генезис социальной теории Кропоткина наложили заметный отпечаток черты его характера. Чаще всего анархист рисуется в воображении разухабистым громилой или маньяком-убийцей с горящим взором и бомбой в руке. Конечно, среди анархистов были и такие, но ничего менее похожего на Кропоткина, чем этот портрет, наверное, нельзя придумать. Вот как описывал его Дейч: "Среднего роста...с большой светло-русой бородой, совершенно лысый, Кропоткин нисколько не напоминал революционера-анархиста. Он был чрезвычайно подвижен, говорил быстро и плавно, производил очень благоприятное впечатление своей простотой, очевидной искренностью и добротой". Если Бакунин был "анархичен" и по образу жизни, то ничего подобного не скажешь о Кропоткине. Он обладал спокойным, уравновешенным характером, большим запасом знаний, был способен к систематической работе. Неслучайно именно он стал создателем целостной теории анархизма. Писал Кропоткин просто, без "наукообразных" терминов, стремясь быть понятным всем. Важной составной частью психологического портрета русского мыслителя был оптимизм. Биографы Кропоткина Дж.Вудкок и А.Авакумович видели причины этого оптимизма в следующем: во-первых, во влиянии романтической литературы в юности, во-вторых, в общей интеллектуальной атмосфере XIX в., связанной с верой в прогресс, науку, постепенное движение от худшего к лучшему, а в конечном итоге - к совершенному. И, наконец, в том, что Кропоткину всегда все удавалось и он не сталкивался с изнанкой жизни. Интеллигентные рабочие-часовщики - не типичные рабочие. Точно так же патриархальные духоборы, которым Кропоткин помог переселиться в Канаду, - не типичные крестьяне. Трудно сказать, в какой мере правы эти авторы. Важно другое: оптимизм Кропоткина сыграл не последнюю роль в его социальной теории. Чем, если не им, можно объяснить всю его анархо-коммунистическую доктрину? Или приведенное выше заявление во французском суде? "Даже наиболее пламенные последователи Бакунина выражали сомнение, что все могло устроиться так скоро, тихо и гладко, как изображал Кропоткин", - писал Дейч.[10]

Другой важнейшей чертой характера Кропоткина была высокая нравственность. Постоянные нравственные искания были характерной чертой лучшей части русской интеллигенции XIX в. И поэтому его величайший гуманизм повлиял на все учение. Для П. А. Кропоткина "взаимопомощь", "солидарность" - не абстрактные понятия, а нравственные категории, фундамент его этических воззрений. "Что взаимная помощь, - писал он, - лежит в основе всех наших этических понятий, достаточно очевидно". Вот почему в своей последней работе "Этика", оставшейся незавершенной, Кропоткин вновь возвращался к этому закону. "Общественный инстинкт, прирожденный человеку, как и всем общественным животным, - вот источник всех этических понятий и всего последующего развития нравственности", - писал он.[8] Именно на основе этого закона П. А. Кропоткин формулировал свою этическую концепцию, рассматривая взаимопомощь как исходный принцип формирования нравственности человека. Практика утверждения взаимопомощи в процессе длительной эволюции человечества, по мнению Кропоткина, логически "ведет к развитию чувства справедливости с его неизбежным чувством равенства или равноправия...". Равенство в социальном плане - это и есть идеал анархо-коммунизма. Вместе с тем в трактовке Кропоткина равенство есть признание свободной личности, права на ее всестороннее развитие, что является также важнейшей исходной посылкой анархистской доктрины. Проблемы этики, таким образом, Кропоткин неразрывно связывал с обоснованием анархистского идеала.[3]

Отсюда - чувство долга и вины перед народом. Отсюда - подвижничество декабристов и народников, да и не только их. Вспомним земских врачей, готовых уехать из столицы в Сибирь при вести о начавшейся там эпидемии. М.Миллер считает, что, хотя русский мыслитель пытался подвести под свою теорию научную базу, на самом деле она основана именно на высоких нравственных принципах или, как пишет автор, "на метафоре". Но это ли не великолепно? И хотя вопрос о научности теории взаимной помощи все еще не решен , мы должны признать, что в целом анархо-коммунистическая доктрина Кропоткина - утопия. И что же, еще одной красивой мечтой стало меньше? И да, и нет. Если целый ряд положений теории русского мыслителя не прошел проверку временем, то другие, наоборот, звучат весьма актуально. И самая главная из них -это жажда свободы для всех, активное неприятие косной бюрократической системы. К тому же у Кропоткина было еще одно качество, компенсирующее в значительной степени утопизм, - это терпимость. Помимо утопической конечной цели у него была программа-минимум, и в конкретных своих действиях он исходил из нее, активно участвуя в борьбе за демократию и справедливость, как в Западной Европе, так и в России.

§2. П.А.Кропоткин и проблема революционного терроризма.

В данном параграфе сделана попытка выяснить, что представляет собой революция глазами теоретика анархизма П. А. Кропоткина и его отношение к революционному терроризму, непосредственно связанному с революцией, а также попытка опровергнуть мнение о том, что Кропоткин противоречит сам себе, говоря о нравственности, и в то же время поддерживает жестокость и насилие.

Как представлялась Кропоткину социальная революция? Многие анархисты предвидели кровавые конвульсии старого общества. Более того, некоторые были одержимы чувством ненависти к эксплуататорам и желанием отомстить. Так родились нечаевская идея "народной расправы" и "безмотивный" террор. Последний был направлен против любых лиц, не относившихся к эксплуатируемым, и фактически сводился к террористическим актам в дорогих отелях, ресторанах и т.д. Такой террорист-"безмотивник", некто Э.Анри заявил на суде, что в доме, где он взрывал бомбу, "жили только буржуа, следовательно, невинных жертв не было". Далее он призвал истреблять всех буржуа, "включая женщин и детей". А вот слова другого "безмотивника" М.Меца: "Каждый эксплуататор достоин смерти, каждая капля его крови, вся его жизнь, богатства сотканы из силы, крови и пота тысяч порабощенных". Как относился к этому Кропоткин? Что же есть революция по мнению Кропоткина?[11]

Один из исследователей анархизма– П.Рябов отмечает, что «в самом общем смысле революция, по Кропоткину, есть самоорганизация населения, вооружение народа, разрушение государства, экспроприация собственности, развитие местного территориального и производственного самоуправления.» Сам Кропоткин писал, что они, то есть анархисты, понимают революции как народное движение, которое примет широкие размеры и во время которого в каждом городе и в каждой деревне, той местности, где идет восстание, народные массы сами примутся за перестройку общества. Он утверждал, что революция является одним из способов завоевания свободы и повышения нравственного уровня общества, ведь все революции начинались в народе, впрочем, как и сам анархизм. Революция, по его мнению, является органичной частью эволюции. Революции есть периоды ускоренной эволюции, ускоренного развития и быстрых перемен, они имеют подготовительный период, который заключается в следующем: сначала восстают поодиночке отдельные личности, а затем мало-помалу небольшие группы людей, проникаясь революционным духом, поднимаются на восстание. Этот период предшествовал каждой революции. Кроме подготовительного периода, революции имели свой период эволюции, в течение которого народные массы формулировали свои революционные требования. Исход каждой революции зависит от нравственного влияния преследуемых целей.[13]

По мнению Кропоткина, народными массами в революции движет надежда. «Надежда, – считает он, – а вовсе не отчаяние … порождают успешные революции». Надежда на улучшение условий жизни ведет народные массы к революции. Д. Пронякин отмечает: «Революция возможна тогда, считает Кропоткин, когда, самые широкие угнетенные и эксплуатируемые массы воспримут передовой общественный идеал и этот идеал станет их идеалом, усвоят истинно научную теорию общественного развития, когда надежда на воплощение этого идеала станет единственным двигателем масс».[7]

Революция, вместе с тем, выступает и как созидательная сила, так как на развалинах старого строя она возводит новое общественное здание, которое соответствует не только новым историческим условиям, но и требованиям нового общества.[7]

Революция должна завоевывать равенство для всех, только таким образом она принесет счастье всему человечеству? Душа революции – индивидуальная инициатива. Кропоткин говорил, что необходимо, чтобы каждый человек ощутил смысл и значение революции для себя лично, характер же каждой революции определяется характером и целью предшествовавших ей восстаний.

Необходимость революции, по Кропоткину, возникает в эпохи «безумной погони за обогащением, лихорадочных спекуляций, кризисов и внезапных биржевых крахов». В эти времена, считает он, остро чувствуется потребность в новой жизни, путь к которой лежит через революцию. Преобразованное общество должно иметь чистую социальную атмосферу, которая, в свою очередь, соответствует такому критерию нравственности как свобода личности.[8]

Революция, по мнению теоретика анархизма, является необходимостью, в результате которой обществу возвращается его естественное состояние. Необходимость революции возникает с появлением государства, потому что государство – это уродливая надстройка, мешающая подлинной свободе личности. Анархист-революционер призывал бороться за уничтожение нравственной трусости, которая вырастает на почве бесправия. Только путем уничтожения корня зла, коим выступает государство, можно создать новое общество, обеспечить свободное существование личности, основанное на равенстве, справедливости и взаимопомощи. Кропоткин писал: «Или государство раздавит личность и местную жизнь; завладеет всеми областями человеческой деятельности, принесет с собою войны и внутреннюю борьбу из-за обладания властью, поверхностные революции, лишь сменяющие тиранов, и как неизбежный конец – смерть! Или государство должно быть разрушено, и в таком случае новая жизнь возникает в тысяче и тысяче центров, на почве энергетической, личной и групповой инициативы».В свою очередь, путь к уничтожению государства лежит через революцию.[12]

Кропоткин считал, что для революции губительно «правительство, какую бы оно не носило кличку: диктатура, монархия, парламент», что революция и правительство совершенно несовместимы. Таким образом, революционер отрицательно относился и к идее «революционного правительства». Кропоткин призывал принять за аксиому, что «никакое правительство не может быть революционным». Даже идеальное революционное правительство, по его мнению, не может создать новой силы, которая должна разрушить то, что должно быть разрушено для создания нового. Всякая власть будет только помехой, задержкой органической работы в созидании нового.[11]

Таким образом, идея революции является важным элементом в анархизме Петра Алексеевича Кропоткина. По его мнению, выступая необходимостью, она играет роль освободителя общества от притеснения государства и, обладая созидательной силой, способствует повышению нравственного уровня общества. Отсюда можно сделать вывод, что сама идея революции, по мнению анархиста, имеет смысл не только в плане преобразования политической, экономической сфер, но и в плане нравственной стороны жизни.

Но как бы целеустремленными ни были взгляды П.А. Кропоткина на революцию, террористом он никогда не был. Как же относился к этому Кропоткин? Определить отношение П.А.Кропоткина к терроризму непросто. С одной стороны, М.И.Гольдсмит справедливо писала, что Кропоткин "был всегда крайне чувствителен ко всему, что походило на безответственный призыв к опасному делу: право призывать к революционным актам он признавал только за тем, кто сам совершает их; поэтому в революционной литературе нет ни одной его статьи о терроре". С другой - известный исследователь терроризма У.Лакер столь же справедливо зачислил Кропоткина в основатели одного из течений современного терроризма. "Другим главным центром террористической мысли, - пишет Лакер, - был ранний анархизм. Роль, которую могут сыграть несколько отчаянных людей, не удовлетворяющихся словами, убедительно показана в "Бунтовском духе" князя П.Кропоткина, впервые опубликованном в "Le Revolte" (Женева, 1880)".

У Кропоткина, действительно, нет работ, специально посвященных проблеме терроризма. Однако отдельные высказывания в статьях, письмах, подготовленных им резолюциях позволяют составить достаточно полную, хотя и весьма противоречивую картину.

В советской литературе существует точка зрения, что он вообще был противником всяческого насилия. Иногда заметно желание "уличить" Кропоткина в соглашательстве, посмеяться над тем, как "великий разрушитель выступает в роли проповедника классового мира". Эту точку зрения опроверг в своей обстоятельной диссертации А.Н. Бороздин «Идеи утопического социализма П.А.Кропоткина. М., 1978).[10] Действительно, Кропоткин, будучи революционером, признавал необходимость вооруженной борьбы, как мы уже отметили выше, и активно полемизировал с толстовцами по вопросу о насилии.

Кропоткин никогда в принципе не отрицал террор. Однако его отношение к целесообразности этой тактики и ее эффективности было довольно осторожным. "Покуда революционная партия говорит: долой самодержавие и объявляет войну одному самодержавию, она хотя и расшатывает самодержавие, но не расшатывает ни одну из тех основ, на которых зиждется правление привилегированных классов. Борьба должна быть направлена главным образом на экономические, а не на политические формы", писал Кропоткин "Молодой партии" "Народной воли".

Таким образом, по существу, Кропоткин считал борьбу народовольцев обреченной на неудачу. Ведь даже в случае их успеха в борьбе за изменение политического устройства общества он был бы сведен на нет тем, что при сохранении экономических основ существующего строя положение народных масс осталось бы прежним. Однако Кропоткин "не становился против этого движения, а, наоборот, поддерживал его, стараясь дополнить такою же агитацией в народе".[10]

Но все же с выводом автора (Бороздина), что Кропоткин "признавал ...стихийный террор народных масс, самосуд, не поддающийся контролю и руководству", вряд ли можно согласиться. Русский мыслитель был атеистом и тем не менее в учении Христа находил то, что считал колоссальным шагом вперед в развитии нравственных принципов, а именно - отрицание мести. "В словах "не мсти врагам" - истинное величие христианства", - утверждал Кропоткин. Так, во время Великой французской революции, считал он, народ совершал жестокости, потому что отчаялся и ожесточился, не получив ожидаемых хлеба и воли: "Народ понял бессилие революционных организаций, увидел, как они, а в особенности якобинцы, мешали революции, и тогда, не видя другого исхода, взял на себя поголовное истребление своих врагов". Кропоткин, как себя самого, так и других пытался убедить, что подобное не повторится во время анархистской революции: "Будем надеяться, что число восставших окажется так велико и внушительно, а воодушевляющие их идеи произведут такое сильное действие, что у них хватит силы не прибегать к тем гнусным средствам, какими сейчас пользуется господствующее меньшинство".

В последней четверти XIX в. Западную Европу захлестнула волна террористических актов. Их жертвами стали итальянский король Гумберт I (1900 г.), президент Франции Сади Карно (1894 г.), императрица Изабелла Австрийская (1898 г.), премьер-министр Испании Кановас-дель-Кастильо (1897 г.), вице-король Ирландии лорд Кавендиш (1882 г.). Ряд других покушений окончился неудачей. Например, в 1896 г. была брошена бомба в свадебный кортеж короля Испании Альфонса XIII, и, хотя сам король и его невеста остались живы, взрывом было убито и ранено около 40 человек. Кроме того, проводились уже упомянутые "безмотивные" акты, "экономический" террор (против фабрикантов во время стачек) и печально известные "эксы" - по сути дела, грабежи для пополнения партийной кассы. Многие теоретики анархизма, например И. Мост, оправдывали террор и тем самым способствовали расширению его масштабов. Какова же была позиция Кропоткина? Согласно воспоминаниям племянницы Кропоткина Е.Л.Половцевой, И.С.Тургенев так отозвался о Кропоткине: "Если бы ему по жребию пришлось совершить террористический акт и он, идя на это, услышал пение соловья, то я уверен, он непременно остановился бы и... -И? - я взволнованно ожидала окончания фразы. - И не знаю... совершил ли бы он террористический акт. Нет, нет у него общего с Базаровым... Его воспитание, внешняя элегантность, ну, а главное, нежная, чуткая, художественная душа". Кропоткин понимал бесполезность индивидуального террора, но и безоговорочно осудить террористов он не мог. "Терроризм не делает революции, - писал он в 1882 г. - террор заставляет забыть массы, народ, занявший улицы".[10] Поэтому Кропоткина интересует не столько непосредственное влияние террористических актов на политику правительства, сколько их воздействие на народные массы. Он подчеркивает, что террор расшатывает в народе веру в неприкосновенность царей как "помазанников божьих". После выстрела А.К.Соловьева Кропоткин писал, что он, "несомненно, отзовется сильным эхом в миллионах крестьянских изб, где нужда и нищета убили всякую надежду на лучшее. Этот выстрел разбудит спящих и заставит лишний раз подумать о том, за что борются революционеры". Не проходят даром и "бесчеловечные преследования революционеров правительством - они возбуждают внимание и интерес к революции широких масс".[12]

Аналогичные мысли высказывал Кропоткин в статье по поводу цареубийства 1 марта 1881 года: "Конечно, нечего надеяться, что Александр III изменит политику своего отца. Значение события 1 марта важно не с этой точки зрения. Событие на Екатерининском канале имеет для нас большее значение прежде всего потому, что это событие нанесло смертельный удар самодержавию. Престиж "помазанника Божия" потускнел перед простой жестянкой с нитроглицерином. Теперь цари будут знать, что нельзя безнаказанно попирать народные права. С другой стороны, сами угнетаемые научатся теперь защищаться. Как бы то ни было, первый удар, и удар сокрушительный, нанесен русскому самодержавию. Разрушение царизма началось, и никто не сможет сказать, когда и где это разрушение остановится".

Двадцать лет спустя Кропоткин оставался на тех же позициях. Вспоминая о положении дел в России в конце 1870-х годов, он писал, что "когда под влиянием выстрела Засулич, вооруженного сопротивления якобинцев в Одессе и виселиц небольшая кучка молодежи решила пойти на террор, теоретически отдавая должное внимание деревенским восстаниям, на деле они думали только об одном - терроре политическом для устранения царя. Я же считал, что революционная агитация должна вестись главным образом среди крестьян для подготовления крестьянского восстания. Не то чтобы я не понимал, что борьба с царем необходима, что она вырабатывает революционный дух. Но, по-моему, она должна была быть частью агитации, ведущейся в стране, и отнюдь не всеми, и еще менее того - исключительным делом революционной партии. Лично я не мог себя убедить, чтобы даже удачное убийство царя могло дать серьезные прямые результаты, хотя бы только в смысле политической свободы. Косвенные результаты - подрыв идеи самодержавия, развитие боевого духа, - я знал, будут несомненно. Но для того, чтобы всей душой отдаться террористической борьбе против царя, нужно верить в величие прямых результатов, которые можно добыть этим путем. Этому-то я и не мог верить до тех пор, пока террористическая борьба против самодержавия и его сатрапов не шла бы рука об руку с вооруженною борьбою против ближайших врагов крестьянина и рабочего и не велась бы с целью взбунтовать народ. Но хотя бы о такого рода агитации и говорилось в программах, особенно "Земли и воли", но на деле никто не хотел заниматься ею, а Исполнительный комитет и его сторонники прямо-таки считали такую агитацию вредной. Они мечтали двинуть либералов на смелые поступки, которые вырвали бы у царя конституцию, а всякое народное движение, сопровождающееся неизбежно актами захвата земли, убийствами, поджогами и т.п., по их мнению, только напугало бы либералов и оттолкнуло бы их от революционной партии...Я глубоко убежден, - заключал Кропоткин, что в настоящую минуту (лето 1899) для России необходимо крестьянское восстание как единственный исход для теперешнего положения".[1]

Однако впоследствии, - возможно, под влиянием успехов эсеровского террора, Кропоткин несколько изменил свои взгляды относительно прямых последствий удачных террористических актов. Говоря об убийстве С.М.Кравчинским начальника Третьего отделения Н.В.Мезенцева, Кропоткин подчеркивал, что нападение на шефа жандармов не было "простою товарищескою местью", подобно выстрелу Веры Засулич. Покушением Кравчинского "объявлялась война одной из главных опор государственной власти в России, - тайной государственной полиции, стоявшей выше всех законных властей и бесконтрольно державшей в своих руках судьбы интеллигентной России... удавшееся покушение на шефа жандармов имело, в свое время, такое же решительное влияние на ход событий в России - в революционном направлении, - какое имело недавно нападение на министра внутренних дел фон Плеве. Оно подрезало на несколько лет силу государственной полиции и подсекло, на время, опиравшийся на него государственный строй".

Роль революционного меньшинства Кропоткин видел прежде всего в возбуждении революционной активности масс, подталкивании народа к восстанию. Об этом - зажигательные строки "Бунтовского духа": "Когда в какой-нибудь стране общее положение становится революционным, но дух протеста еще недостаточно развит в массах, чтобы проявиться в шумных уличных демонстрациях, бунтах или восстаниях - тогда именно делом удается меньшинству пробудить чувство личного почина и смелость, без которых невозможна никакая революция. Люди чувствующие, люди, которые не удовлетворяются словами, а стремятся осуществить свои мысли в жизни, неподкупные характеры, для которых дело нераздельно связано с мыслью, для которых тюрьма, изгнание, смерть - лучше, чем жизнь, несогласная с убеждениями, люди отважные, которые знают, что для успеха необходимо умение решиться - являются застрельщиками. Они начинают сражение задолго до того времени, когда возбуждение в массах станет настолько сильным, чтобы они открыто подняли знамя восстания и пошли с оружием в руках на завоевание своих прав...Выступления, привлекающие всеобщее внимание, открывают идее доступ в умы и вербуют ей новых приверженцев. Один такой акт делает иногда в один день больше пропаганды, чем тысячи брошюр. Важнее всего то, что он будит бунтовской дух, пробуждает в людях смелость... Скоро начинает обнаруживаться, что существующий государственный "порядок" не так уж силен, как думали раньше. Какого-нибудь смелого акта оказывается достаточно, чтобы весь правительственный механизм расстроился, чтобы великан пошатнулся...".[1,10]

Несомненно, что в число таких "актов" Кропоткин включал и акты террористические. Оперируя примерами из истории Великой Французской революции, он указывал, что "крестьянское восстание было подготовлено, с одной стороны, общим угнетением и обеднением крестьян, а с другой стороны - агитациею, которую вели среди народа люди, вышедшие из самого народа и нападавшие на его непосредственных врагов: на помещика, на богатого попа, на хлеботорговца, скупавшего хлеб по деревням у голодных мужиков, на сытого купца, хуторянина... И не раз и не два случалось, что около помещичьего замка находили чей-нибудь труп, пронзенный кинжалом, у которого к рукоятке была привязана надпись: "От Жаков!"". В другом месте Кропоткин отмечает в качестве фактов, отражающих недовольство масс и оказавших в то же время агитационное воздействие на парижан, убийства Фулона и Бертье ("скупщики хлеба и грабители". Но нельзя, судя по этим фактам, говорить – он на стороне убийц – он террорист. И эта точка зрения, что Кропоткин призывал к террору, ошибочна, он всего лишь рассматривал террор как пропаганду действием, которая должна быть понятна массам.

В таком же духе Кропоткин высказывался и год спустя, на совещании российских анархистов в Париже. "В то время в России, - писал участник совещания Ив.Книжник, - особенно в Белостоке, анархисты совершали экспроприации и занимались "безмотивным" террором, и это давало повод многим грабителям пользоваться вывеской анархизма [...] для своекорыстных целей. П.А. доказывал, что эта тактика неправильна. Он не отрицал террора, но требовал чтобы его применяли лишь в исключительных случаях, когда он может давать большой стимул для революционного возбуждения масс. Экспроприации П.А. совершенно отрицал, т.к. считал, что они дискредитируют революцию, главная сила которой в нравственном обаянии".[1]

О. Будницкий, изучающий данную проблему, высказывается по этому поводу следующим образом: « Требование осторожности в применении сильных средств противоречило высказывавшимся ранее взглядам Кропоткина на террор, как проявление стихийного протеста масс или отдельных личностей. Ведь нельзя дозировать стихийные явления!»

Далее приводятся противоречия, «разысканные» вышеупомянутым Будницким, но, думаем, не следует, не изучив большинство фактов, тотчас же поддерживать его точку зрения. Итак, О. Будницкий обращает внимание на резолюции анархистского съезда, состоявшегося в декабре 1904 г. По воспоминаниям М.И.Гольдсмит, резолюция публиковалась только в том случае, если "на ней сошлись все". Следовательно, Кропоткин разделял соображения о том, что "личные акты" "не могут быть результатом постановления организаций, а потому вопрос о том, следует ли прибегать в каждом данном случае к тем или другим террористическим актам, может быть решаем только местными людьми, в зависимости от местных и наличных в данный момент условий".

Столь же противоречивое впечатление производит резолюция "Об актах личного и коллективного протеста", принятая на съезде анархистов-коммунистов в Лондоне в октябре 1906 г. и проредактированная Кропоткиным. В резолюции говорилось, что в анархистской литературе "неоднократно указывалось на неизбежность тех актов индивидуального или коллективного протеста против опор современного общественного строя, которые носят название террора. В нереволюционное время они служат часто признаком общественного возбуждения и поднимают дух независимости в массе. Они подают пример личного геройства на служении общественному делу и тем самым будят равнодушное большинство; вместе с тем они подрывают веру в могущество политических и экономических угнетателей. В революционную же эпоху они становятся общим явлением... В такое время не нужно даже быть принципиальным революционером, чтобы сочувствовать такого рода актам. Но, признавая это общее положение, необходимо помнить, что значение каждого террористического акта измеряется его результатами и производимым им впечатлением".

Мерилом того, "какого рода акты содействуют революции, и какие могут оказаться напрасной тратой жизней и сил", является прежде всего то, что террористический акт должен быть "понятен всякому без длинных объяснений и сложной мотивировки... Если же для понимания данного акта человеку из массы, не революционеру, приходится проделать целую головоломную работу, то влияние его сводится на нуль, или даже оказывается отрицательным; акт протеста превращается тогда в глазах массы в непонятное убийство".

Деление террора на политический и экономический, на центральный или разлитой, - говорится в резолюции, - мы находим совершенно искусственным. Мы боремся одинаково с экономическим и политическим гнетом, с гнетом центрального правительства, как и с гнетом местной власти". В том же номере "Листков "Хлеба и воли"", в котором напечатана резолюция о терроре, можно найти и своеобразную иллюстрацию к ней. В "Очерке анархического движения в Екатеринославле" неизвестный корреспондент сообщал, что "прошлым летом убит начальник тяги Екатерининской железной дороги Федоров, сыгравший позорную реакционную роль во время декабрьской забастовки и позднее... Об убийстве начальника тяги была выпущена прокламация..., в которой объяснялось, что убит он был за то, что уволил многих рабочих за декабрьскую забастовку и еще за 2 дня до смерти говорил рабочим, что если они будут бастовать, то "мясо их будет валяться на улицах".

Позднее был тяжело ранен выстрелом в упор директор завода Эзау, когда он проезжал в коляске по многолюдной Озерной улице. После первого выстрела, жена его, ехавшая с ним, бросилась к нему и закрыла его собою. Стрелявший, чтобы не попасть в нее, прекратил стрельбу. Директор завода Эзау, выдал многих активных рабочих, работавших под его начальством. Стрелявший скрылся. После покушения на жизнь директора завода Эзау, социал-демократы распространили слух, что рабочие против этого покушения, потому что этот директор - либерал; но рабочие на большом митинге единогласно выразили свою солидарность с этим актом.[1]

Но впоследствии Кропоткин с осуждением отозвался о той волне терроризма, которая поднялась в России в годы революции. "Множество пало у нас самой чудной, самоотверженной молодежи из-за пустейших и часто зловреднейших экспроприаций, или из-за "распыленного террора", - писал он в 1909 году. - История вспомнит, конечно, имена этих мучеников идеи, шедших на верную смерть с мыслью, что своим примером они расшевелят, поднимут народные массы. Сердце кровью обливается при воспоминании об этих гордых, честных, безвременно погибших людях. Но мы должны сказать также, что выступи они в 1902-м, 1903-м, 1904-м году, когда именно в таких застрельщиках была нужда, они неимоверно подвинули бы русскую революцию, и даже придали бы ей другой характер".

В подходе Кропоткина к проблеме терроризма, кроме стороны прагматической, была и еще одна, для него, по-видимому, не менее важная - этическая. Ведь террористический акт, как бы то ни было, - убийство, причем человека, личная вина которого не доказана никаким судом. Интересно привести отклик Кропоткина на гибель императрицы Изабеллы Австрийской, убитой анархистом Люччени: "Я почувствовал острую боль в сердце, когда узнал о смерти австрийской императрицы... - писал он. - Образ пожилой женщины особенно апеллирует к сознанию тех, кто знаком с ее интимной историей... Если бы было достаточно отдать свою жизнь, чтобы спасти хоть малую часть жертв, которые пали в разных странах на улицах и эшафотах, я бы сделал это без малейшего колебания". Но вместе с тем Кропоткин остановился на причинах, толкнувших Люччени на столь отчаянный акт. Беспризорник в детстве, затем солдат, которого учили "убивать сразу множество людей без всякого сожаления", затем свидетель кровавых расправ полиции над итальянскими крестьянами, Люччени был не только преступником, но и жертвой. Да, преступление может быть оправдано, и только лишь состоянием самого террориста или же в том случае, если является средством самозащиты. Подчеркнем еще раз, что для Кропоткина терроризм не является средством достижения цели, это - симптом революционного возбуждения масс, и, одновременно, - стимул этого возбуждения. Поэтому для Кропоткина важна не столько личность жертвы террористического акта, сколько личность самого террориста. Правая печать рисовала образ террориста, не жалея черных красок. Он изображался как фанатик-садист, чуть ли не сам Сатана. Но следует помнить, что подавляющее большинство террористических актов кончалось смертью и самих террористов. "Люди доведены до отчаяния и поэтому совершают отчаянные поступки", - писал Кропоткин о покушении П.Палласа, убившего в 1892 г. губернатора Каталонии М.Кампоса. Станете ли вы, - писал в другом месте, обращаясь к молодому поколению", Кропоткин, - ...требовать применения закона к несчастному, не слышавшему ни разу в жизни доброго слова, оскорбляемому с самого детства, за то, что он убил соседа из-за пяти франков? Потребуете ли вы, чтоб казнили этого преступника, вернее, больного, когда все общество ответственно за это преступление? Потребуете ли вы, чтоб послали на каторгу этого юношу, покушавшегося на коронованного убийцу, стоящего вне закона?..[10]

Если вы сознательно относитесь к окружающему, а не повторяете то, чему вас учили, если вы освободите закон от фикций, которыми его затуманили с целью скрыть его происхождение - волю сильного, и его сущность - оправдание притеснений, завещанных человечеству его кровавой историей, - вы безусловно отнесетесь с глубоким презрением к этому закону. Вы поймете, что писаные законы стоят в прямом противоречии с законами совести".

Кропоткин призывал к снисхождению к этим людям с искалеченными душами. Вот что писал он толстовцу В.Г.Черткову о Дж. Пассананте, совершившем в 1878 г. неудачное покушение на жизнь итальянского короля Гумберта I: "Ведь это был простой, полуграмотный повар... И как его мучают! 17 лет в полутемной камере... изможденного, без единого волоска... без зубов... полупомешанного. И когда Палата послала своего депутата взглянуть на этот труп, депутат представил свой доклад и просил выпустить старика. "Никогда. Не упоминайте о нем!" - был ответ Гумберта. Все можно ему простить или хотя бы объяснить (король, мол!). Но этого ничем ни оправдать, ни объяснить нельзя".

Кропоткин писал в "Этике анархизма": "Перовская и ее товарищи убили русского царя, и все человечество, несмотря на отвращение к кровопролитию, несмотря на симпатию к тому, кто освободил своих крестьян, признало, что они имели право на этот поступок.

Почему? Не потому, чтобы этот акт был признан полезным: три четверти человечества еще сомневается в этом, но потому, что каждый чувствовал, что Перовская и ее товарищи ни за какие сокровища мира не согласились бы стать в свою очередь тиранами. Даже те, которым неизвестна эта драма в ее целом, тем не менее убеждены, что в этом поступке сказалось не удальство молодых людей, не попытка к дворцовому перевороту, или стремление к власти, а ненависть к тирании, ненависть, доходящая до самоотвержения и смерти. "Эти люди, - говорят про них, - завоевали себе право убивать". [8]

Террор оправдан, если он является ответом на насилие. Террористический акт должен быть следствием эмоционального потрясения, а не холодного расчета. После гибели С.М.Кравчинского, одного из первых русских террористов, Кропоткин писал Н.В.Чайковскому: "Ну, а насчет террора вот что я тебе скажу. Люди, принимавшие в нем деятельное участие, личное участие, все, по мере того, как факт отходил в прошедшее, начинали бояться, как бы их пример не повлек за собою молодой рисовки террором, как бы факты такие не случались без необходимой крайности, как бы люди молодые не прибегали к нему легкомысленно. [...] В этом смысле он [Кравчинский - О.Б.] и говорил, и писал: "Террор - ужасная вещь, есть только одна вещь хуже террора: это - безропотно сносить насилие".

Когда живой рассказ заставлял его пережить злодейства, ну хоть французских штрафных батальонов, он становился террористом. Но он всегда боялся, как бы молодые люди не шли в террор без достаточно глубоких аффектов. Оно - так. Террор понимают только те, кто переживает аффекты, вызывающие его".

Однако отношение Кропоткина к террору революционного правительства было иным: он осуждал его безоговорочно.[10]

Неслучайно начало нисходящего этапа Великой французской революции Кропоткин связывал с якобинским террором. Робеспьер, несмотря на отдельные положительные оценки, в целом представлялся ему довольно мрачной фигурой. Причиной террора была, по его мнению, не столько необходимость подавления контрреволюции, сколько стремление Робеспьера к усилению личной власти. Об этом, считал он, свидетельствовала речь Робеспьера в Конвенте 8 термидора 1794 г.: "Все ждали заключений его речи, и когда он дошел до них, то всем стало ясно, что в сущности он требовал только усиления власти для себя и своей группы. Никаких новых взглядов, никакой новой программы! Перед Конвентом стоял просто человек правительства, требовавший усиления власти, чтобы карать врагов его власти".

В значительной степени этический подход определил неприятие Кропоткиным "планового" террора эсеров и, с другой стороны, критики эсеровского терроризма социал-демократами. "К организованному террору он относился неприязненно, - свидетельствовала М.И. Гольдсмит, - так, ему была несимпатична - даже в самую блестящую ее эпоху - Боевая организация с.-р., именно потому, что в ней были вожди, намечавшие определенные акты и выбиравшие исполнителей". Не удивительно, что возмущение Кропоткина вызвала статья в анархистском журнале "Хлеб и Воля" "К характеристике нашей тактики. II.Террор". В статье содержались призывы создать в каждой губернии, уезде, волости "охотничьи команды", которые постоянно будут "нападать на врага, с целью дезорганизовать его, смутить, сбить с позиции". Хотя "хлебовольцы" заявляли, что "из всех форм борьбы" они считают "наиболее выгодным и целесообразным" децентрализованный и разлитой террор, здесь же говорилось, что "исключать из числа людей, имеющих право на смерть и только на смерть, каких-нибудь тиранов, какую бы кличку они не носили - короля, царя, султана - мы считаем совершенно нелогичным". "Но, не говоря о крупных тиранах, бывают моменты, когда "с чисто педагогической целью" является прямо необходимым "изъять из обращения" некоторых из самых мелких представителей власти". [9]

Прочитав статью о терроре в "Хлебе и Воле", Кропоткин писал В.Н.Черкезову, что она поразила его "крайне неприятно", а "построение и тон" ее первой половины "показались возмутительными". "Если якобинцы могут взывать к террору из Швейцарии, то анархисту это непозволительно, - раз он понимает, что такого рода пропаганда может делаться только примером. Такого тона в анархистской прессе никогда не было. Вообще, террор возводить в систему, по-моему, глупо. Затем уверять читателей, что люди несут голову на плаху, чтобы "изъять из обращения с педагогической целью" - просто возмутительно. Таким тоном говорили только буржуазята, ворвавшиеся одно время в парижское анархистское движение, чтобы поиграть ницшеанскими фразами".[9]

Также и в письмах В.И.Ленину (1918 г.) Кропоткин протестовал против красного террора и критиковал руководителей РКП (б) за "призывы к массовому красному террору; их приказы брать заложников; массовые расстрелы людей, которых держали в тюрьмах специально для этой цели - огульной мести". Эти меры напоминали Кропоткину политику "Комитета Общественной безопасности и его полицейских органов во всех секциях... В русском народе - большой запас творческих, построительных сил. И едва эти силы начали налаживать жизнь на новых, социалистических началах, как обязанности полицейского сыска, возложенные на них террором, начали свою разлагающую, тлетворную работу, парализуя всякое строительство и выдвигая совершенно неспособных людей... Куда это ведет Россию? К самой злостной реакции».[15]

Сейчас, оглядываясь назад и вспоминая расстрелы невинных людей, этапы заключенных, трагедию "раскулачивания", мы должны по-новому услышать пророческие слова русского мыслителя и по-новому их оценить.

Таким образом, Кропоткин считал терроризм неизбежным спутником революционного движения, симптомом нарастания недовольства масс и одновременно средством революционной агитации. Террор должен расти снизу, дело же революционера-анархиста - принять в нем участие, если он чувствует, что совершение того или иного террористического акта отвечает настроениям масс и будет ими понято. Централизованный террор не эффективен, если приводит к изменениям лишь в политической сфере, не сопровождаясь радикальными изменениями экономической структуры общества. Но Кропоткин никогда не был действительным сторонником террора.

Заключение

Петр Алексеевич Кропоткин был уникальной и во многом символичной фигурой в русской истории на рубеже ХIХ-ХХ веков.

Вступая в ХХI век, мы оглядываемся назад, чтобы полно и ясно представить себе картину того, что происходило ранее, чтобы не повторять ошибок прошлого. Ведь недаром говорят, что если вы забыли прошлое, то обречены повторить его вновь; и поэтому мы хотим вынести из нашего прошлого все то полезное и необходимое, что может нам пригодиться в будущем. И те ошибки, которые допускали люди, не обращая внимания, а порой и не зная о тех выводах, к которым пришли гениальные мыслители прошлого, показывают нам, что для того, чтобы миновать эти и другие ошибки в будущем мы должны основываться на опыте прошлых лет, на достижениях мысли всех предыдущих поколений. И это только часть ответа на вопрос «почему работы Кропоткина представляют собой интерес не только для современного, но и для будущего общества?».

Несмотря на всю многочисленную критику, вылитую на теории Кропоткина, эти учения все-таки несут в себе великую силу, думаем, в нашей работе достаточно свидетельств того, что деятельность П.А.Кропоткина внесла значительный вклад в развитие мировой общественной мысли. Много значило его учение и в развитии непосредственно анархизма как течения, об этом свидетельствует то, что верхушка движения, не имевшая после смерти П.А. Кропоткина в 1921 г. подлинного руководителя и теоретика, раскололась на несколько частей. Многие анархисты заявили о кризисе движения, его перерождении в своем желании трудиться на благо большевиков и вступили в РКП(б). Другая часть духовному гнету и лжи предпочла иммиграцию или была выслана за границу. Наконец, оставшиеся в стране приверженцы анархии пытались проводить какую-то работу, но их ничтожно мало, а к 30-м годам анархические организации в стране прекратили свое существование.

П.А. Кропоткин видел путь к новому обществу через очищение и воскрешение культуры. Он был проповедником нравственного возрождения общества, основанного на принципах альтруистической любви и этики солидарности. Нам хотелось бы привести сейчас слова Питирима Сорокина: "В безумстве декадентского мышления человек чувственного общества сегодня снова разрушает свой чувственный дом, который он с такой гордостью воздвигал последние пять столетий. Чувственная этика и право вновь зашли в тупик, отмечающий конец настоящей эпохи. Без перехода к этике и праву, без новой абсолютизации и универсализации ценностей общество не сможет избежать этого тупика. Таков вердикт истории в отношении прошлых кризисов чувственной этики и права, и таким должен быть приговор в отношении настоящего кризиса". Этическое учение - колоссальная работа мысли, обобщение многовекового опыта развития этической теории и нравственной практики, позволяющих автору дать свою оригинальную концепцию этики. Этика П.А.Кропоткина - это этика консолидации общественного, этика, позволяющая индивиду максимально и полно реализовать свой потенциал. Она лишена нормативных требований и санкций, а просто говорит человеку, что общество и его нравственность суть продукт эволюции природы и самого человека и что соблюдение этой нравственности, действия в соответствии с ней есть не что иное, как следование своей собственной человеческой природе, законам ее прогрессивного развития. Нравственность возникла из практики взаимосвязи и солидарной деятельности людей, и ее основное предназначение - развивать и совершенствовать эту человеческую солидарность.

В этом и заключается непреходящая гуманистическая ценность этических идей П.А.Кропоткина. И не случайно сегодня, в наше сложное и подчас трагическое время мы все чаще обращаемся к сознанию человека, к нравственности, к ее ценностям, справедливо надеясь на нее, как на ту естественную духовную силу, которая способна помочь удержать общество от разрушения и хаоса.

Он приветствовал новый, лучший мир и старался работать для его приближения. И закончим такими словами Кропоткина, которые дают и сейчас каждому человеку ту планку жизни, которую ему необходимо преодолеть, тот моральный уровень, к которому должен стремиться каждый, несмотря на то, что слова эти были написаны около века назад: "Чтобы быть действительно плодотворной, жизнь должна изобиловать одновременно умом, чувством и волей. Но такая плодотворность во всех направлениях и есть жизнь единственное, что заслуживает этого названия. За одно мгновение такой жизни те, кто раз испытал ее, отдают годы растительного существования. Тот, у кого нет этого изобилия жизни, тот - существо, состарившееся раньше времени, расслабленное, засыхающее, нерасцветши, растение".

Петр Алексеевич Кропоткин - поистине явление не только отечественной, но и мировой культуры. Весь свой могучий талант исследователя природы и общества он посвятил одной цели - сделать достойной жизнь человека, гармонизировать общественные и личные интересы, научить каждого ощущать себя органической частью природы.

Список использованной литературы

1. Будницкий О.В. П.А.Кропоткин и проблема революционного терроризма//Отечественная история.-1994.-№8.

2. Боровой А. Проблема личности в учении П.А.Кропоткина//Сборник статей памяти П.А.Кропоткина. М.: Голос труда, 1922.

3. Волгин В.П. Очерки истории социалистических идей, М., 1975

4. Гроссман-Рощин И. К критике основ учения П.А.Кропоткина//Вопросы истории.-1993.-№7.

5. Исаев А. Второй призыв // Община. 1987. N 6.

6. Комин B.B. Анархизм в России. Калинин, 1969.

7. Кропоткин П.А. Записки революционера.-М.,1990.

8. Кропоткин П. А. Этика: Избранные труды.- М., 1991.

9. Кропоткин П. А. Хлеб и воля. Современная наука и анархия.-М., 1990.

10. Мкртичян А.А. П.А.Кропоткин и Западная Европа//Вопросы истории.-1996.-№4.

11. Пирумова Н. М. Петр Алексеевич Кропоткин.- М., 1972.

12. Пронякин Д. Анархизм: «исторические» претензии и уроки истории.-Л., 1990.

13. Рябов П. Краткий очерк истории анархизма// История: Приложение к газете «Первое сентября»- 2000.- № 5.

14. Старостин Е.В. ПА. Кропоткин (1842-1921). Библ. указатель печатных трудов.- М., 1980.

15. Старостин Е.В. О встречах В.И.Ленина и П.А.Кропоткина. Археографический ежегодник. 1968.

16. Ударцев С.Ф. Кропоткин П.А.- М., 1989.

17. Цовма М.Д. А. Боровой и П. Кропоткин//Вопросы истории.-1996.-№2.

18. Шикман А.П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник.- М., 1997.