Краткое содержание книги И. Тэна Происхождение современной Франции

 

Ярославский Государственный Педагогический Университет им. К. Д. Ушинского

Краткое содержание книги И. Тэна «Происхождение современной Франции»

Выполнил:

студент 151 гр. ИФ

Хортов А. А.

Ярославль - 2005

 

И. Тэн является представителем культурно-исторической школы в литературоведении. Исходя из методологии позитивизма, он попытался дать причинное объяснение явлений художес­твенной жизни. Наибольшее значение Тэн придавал общес­твенной психологии, которая, в свою очередь, определяет­ся тремя основными факторами: «расой» (т. е. врождённы­ми национальными особенностями), «средой» (климатом, а также политическими и социальными обстоятельствами) и историческим «моментом» (влиянием традиции).

Свой «психологический метод» Тэн применил и в основном своем историческом труде «Происхождение современной Франции», посвящённом революции во Франции 1789 г.

Своё исследование Тэн начинает с изучения предреволю­ционной Франции. Вопреки традициям, он уделяет больше внимания французскому обществу, чем государству, и вы­водит старый строй из общественных потребностей Средне­вековья, а затем указывает на причины превращения этого строя в источник привилегий и злоупотреблений, мастер­ски демонстрируя контраст между аристократическими са­лонами и задавленными налогами низами.

В изображении самой революции Тэн отошёл от традиционной французской историографии — «патриоти­ческой» (апологии всех революций или одной из политичес­ких партий). Он резко отрицательно характеризует Революцию, его оценки отличаются эмоциональностью. Он критикует членов Учредительного собра­ния за то, что они, не дав Франции конституции, начали с составления Декларации прав человека и гражданина, а ведь свободы без обязанностей не бывает.

Касательно деятельности Учредительного собрания И. Тэн приходит к следующему заключению: "Учредительное Собрание несколькими законами… посеяло добрые семена. Но во всём, касающемся политических установлений, специальной организации, оно действовало, как академия утопистов, а не как законодательное учреждение практиков". Конституцию 1793 г. И. Тэн считает изначально не задуманной для применения на практике. В конституции, которую фабрикуют её составители, они хотят остаться повелителями Франции и поэтому объявляют, что Франция должна избрать из их среды две трети своих представителей.

Итак, нашему взору предстают консервативные и монархические взгляды Тэна, что представляет большой интерес, поскольку расходится со многими оценками Революции в целом и революционных Конституций в частности. «Отме­нив прежнее правительство [монархию], новое правитель­ство увлеклось теоретическими спорами, что породило в стране «безначалие». Взятие Бастилии, послужив­шее началом этой анархии, прежними историками рассмат­ривалось как патриотический подвиг. Для Тэна же это толчок, создавший благоприятную почву для зарождения нового политического типа (якобинца) и захвата им власти. И хотя Тэн считал негативно относился к якобинцам и якобинским вождям, это не помешало ему защищать их перед английским историком Карлейлем. «Они были преданы отвлечённой истине, как ваши пуритане — божественной; они следовали филосо­фии, как ваши пуритане — религии; они ставили себе целью всеобщее спасение, как ваши пуритане — своё лич­ное». При этом в якобинстве Тэн видел «зловредный поли­тический тип», происшедший от «властолюбия, вскормлен­ного догмой о всемогуществе государства, на благоприят­ной для того почве анархии, созданной революцией».

 

 

 

 

 

 

NB: пунктуация – согласно книге.

Том II.

«Не только власть выпала из рук короля, но она и не попала в руки Собрания; власть очутилась на земле, в руках у разнузданного народа, у буйной и чрезмерно возбуждённой толпы, у сборищ, хваставших её, как брошенное на улице оружие. В действительности, правительства уже не было; разваливалось целиком искусственное здание человеческого общества; всё возвращалось к состоянию первобытной природы. Это была не революция, это было распадение (dissolution).

«Две причины возбуждают и поддерживают всеобщий мятеж. Первая, это голодовка, непрекращающаяся в течение десяти лет; разрастаясь от насилий, ею же самою вызванных, она доведёт до безумия народные страсти и революцию заставит идти неверными, колеблющимися шагами». Вторая причина – надежда, «её лучи проникли в подвалы, где работает народ и даже в глубокие подземелья и в тёмные закоулки, где скрываются от судебного преследования люди, стоящие вне закона, бродяги и преступники, отвратительные и кишащие грязью подонки».

«Как бы ни было дурно правительство, есть нечто худшее – это уничтожения правительства. Благодаря правительству человеческие воли приводятся в согласование и устраняется беспорядок. Оно в обществе играет роль мозга в живом организме… приносит больше добра, чем зла… в нём одном сосредотачивается высший разум, который понимает общий интерес и комбинирует целесообразные средства». «Если мозг ослабевает… социальный организм отступает на несколько шагов в своём развитии… человек впадает в своё первобытное бессилие и вся власть переходит к временным сборищам, которые вздымаются вихрями из человеческого праха». Они – «банда, имеющая целью насилие», она «не только формируется из самых несчастных, экзальтированных людей, наиболее склонных к разрушению и своеволию, но при этом беспорядочно учиняя насилие каждый из наиболее грубых, наиболее безрассудных и развращённых, опускается ещё ниже своего обычного уровня, в самые мрачные глубины, зверских безумных подонков своего существа… Он уже не боится закона, так как закон им же уничтожен… крестьянин, рабочий, буржуа, усмирённый и прирученный многолетней цивилизацией, вдруг превращается в варвара».

Тэн сравнивает революцию во Франции с нашествием на Римскую империю в четвёртом веке.

«Когда рухнул авторитет короля, рухнули и все власти, которым он давал полномочия».

«Народ потерял голову с первых же недель. Привыкнув к тому, чтобы им управляли, людское стадо встревожилось, почувствовав себя покинутым. Ему недостаёт его руководителей, которых он сам же затоптал ногами. Освободившись от наложенных ими уз, оно лишилось и их покровительства. Оно чувствует себя одиноким в незнакомой стране, подвергнутым всяческим опасностям, которых оно не знает и от которых не может защититься. Теперь, когда пастухи убиты или обезоружены, и вдруг явятся волки!»

«И действительно имеется уже обречённый класс и имя ему найдено, это – аристократия. Данное вначале дворянам и епископам, которые в Народном Собрании отказываются присоединиться к трём сословиям, эта убийственная кличка распространилась впоследствии на всех, кто по своему званию, служебному положению, связям, образу жизни отличается от массы. То, что должно было бы внушить уважение, является предметом злорадства, и народ, страдавший от их привилегий, всё же не питал к ним личной ненависти, начинает смотреть на них, как на врагов». «Теперь, когда третье сословие считает себя всей нацией, каждое сборище считает себя вправе изрекать приговоры над жизнью и имуществом, и само же приводит их в исполнение».

«Для начала они набрасываются на евреев, этих наследственных пиявок, разоряют их дома, делят между собой их деньги, и охотятся за ними, как за дикими зверями… От еврея ростовщика, до христианина-собственника расстояние невелико, и оно сразу было пройдено».

«Нигде не видно, чтобы восставшая деревня, мстила лично своему владельцу. Если народ стрелял в дворян, встречавшихся на его пути, это не из чувства злобы. Он разрушает класс, не преследуя определённых личностей. Он ненавидит феодальные права, налоги, проклятые монастырские и дворянские грамоты, обязывающие его платить оброк, но не дворянина, который, если он живёт тут же, обыкновенно человек гуманный, сострадательный, и часто даже благотворитель».

«Это война среди полного мира, война большинства, грубого и озверевшего, против избранных, воспитанных, вежливых, доверчивых, не думавших даже защищаться и лишённых какой бы то ни было поддержки». «Сначала ненавидели только монахов, теперь ненавидят всех, имеющих собственность».

«Среди разрушенного общественного строя, при отсутствии даже подобия правительства, происходит какое-то нашествие, нашествие варварское; террором оно докончит начатое насилиями, и подобно нашествиям Норманнов в X и XI веках, своей победой закрепит экспроприацию имущества у целого класса людей».

Том III.

Принцип якобинца (я.) – уверенность в своей непогрешимости. «Я. из принципа отрицают закон, ибо единственным законом для них является произвол черни. Они без стеснения оказывают сопротивление правительству, ибо для них правительство – простой чиновник, назначенный народом, которого последний во всякое время может прогнать». Для них «цель оправдывает средства».

«Я., чтобы быть избранными, обещали алчным арендаторам доходы и собственность помещиков».

Но «руководимое я. Собрание, если изменяет закон, то всегда в ущерб угнетаемым и в пользу притеснителей». «Новым паспортным уставом оно [Собрание] прикрепляет к месту всех граждан и подчиняет их право переезжать с места на место даже внутри государства, произволу я. Муниципалитетов». «Оно запрещает носить присущую духовному званию одежду, оно продаёт епископские дворцы, дома, ещё занятые монахами и монахинями. Оно восторженно приветствует священника, представляющего ему свою жену» [в католической церкви – целибат, то есть священники не могут иметь жён].

«Единственным желанным для них родом правления является демократия рассуждающей сволочи… Самые гнусные деятели, смутьяны по профессии, разбойники, фанатики, злодеи всех категорий, гордые и вооружённые бедняки… - вот их армия».

Состав партии я.: «моты, промотавшие отцовское наследство и потому ненавидящие всех, сохранивших его; люди ничтожные, которым царящий беспорядок открывает двери богатства и общественных должностей… мещане и помещики по сердцу и уму, расслабленные привычкой чувствовать себя в безопасности и наслаждении».

Король для я. – «чиновник, который должен считать для себя большим счастьем право занимать кресло рядом с председателем Собрания».

«Если бы у короля было желание бороться, он мог бы ещё защищаться, спастись и даже победить… Но у правящих, как и у управляемых, утратилось понятие о государстве, у одних вследствие гуманизма, возведённого в обязанность, у других вследствие неповиновения, возведённого в право».

«Каждый я. кружок в своём уезде облечён местной диктатурой; с т. з. я. это – единственное право, а тех пор, как Национальное Собрание объявило отечество в опасности, это уже является юридическим правом».

«В этой гибели разума и честности, которую навязывают якобинской революцией, иногда кто-нибудь да всплывал», но с ними расправлялись. Так, например, «администрации департаментов во многих местностях состояли из либералов, друзей порядка, просвещённых людей, неподкупных и убеждённых защитников закона».

Состав партии я. в 1789 г. – «все, кто пользовался почтением и уважением, кто получил образование, умственную и нравственную культуру», 1793 г. – «негодяи всех видов».

Том IV.

«Между якобинцами три человека, Марат, Дантон, Робеспьер, приобрели первенствующее положение и власть. Это объясняется тем, что благодаря уродству или неправильному строению своего ума и своего сердца, они выполнили требуемые условия».

Марат (М).

«Из них трёх М чудовищнее всех. Он почти стоит на границе сумасшествия, в нём можно отметить главные черты безумия, яростную экзальтацию, постоянное возбуждение, лихорадочную деятельность, неиссякаемую страсть к писанию, автоматизм мысли и столбняк воли, под влиянием и давлением idee fixe, кроме того обычные физические симптомы, бессонницу, сероватый цвет лица, крайнюю нечистоплотность».

«Лишённый таланта, неспособный к критике, человек посредственного ума, он был создан только для преподавания науки или для занятия каким-либо другим искусством, для того чтобы быть учителем или более или менее решительным и хорошим доктором, чтобы следовать с некоторыми уклонениями по заранее намеченному пути».

«В политике он присоединяется к бывшей тогда в моде нелепости – Социальному контракту, основанному на естественном праве и он делает её ещё глупее, присоединяя сюда рассуждения грубых социалистов, затерявшихся в морали физиологов, основывавших право на физической потребности». Цитата по М: «Из одних только потребностей человека проистекают все его права… Когда у кого-нибудь нет ничего, он имеет право отобрать у другого силой то, в чём у него излишек. Что я говорю? Он имеет право отобрать у него необходимое и, чтобы только не погибнуть от голода, он имеет право задушить другого человека и пожрать его ещё трепещущее тело. Для сохранения своей жизни человек имеет право посягать на собственность, свободу, даже на жизнь других людей, чтобы избегнуть ига он имеет право угнетать, порабощать и убивать. Для обеспечения своего счастья он имеет право решаться на всё».

«Находя, что члены учредительного собрания разрушают и снова воссоздают слишком медленно, он [М] заявляет, что он в состоянии всё уничтожить и снова воссоздать в совершенно другом виде в одно мгновение».

«В глазах Марата, Марат – превосходящий всех своим гневом и характером, является единственным спасителем». Он один из «помешанных с проблесками разума», у него – «честолюбивый бред…, мания преследования». Сначала против него – «заговор философов», далее – «заговор докторов», «наконец последовал заговор академиков». «По его мнению учёные, не пожелавшие восхищаться им – дураки, шарлатаны и плагиаторы». «В политике… друг народа [М] может иметь соперниками только злодеев».

«После бреда честолюбия, мании преследования и постоянного кошмара наступает мономания убийства. С первых же месяцев Революции эта мания овладевает М; дело в том, что она была ему прирожденна, была ему заранее привита, он отдался ей из принципов и сознательно. Никогда рассудительное безумие не проявлялось более резким образом». «Оправдываются бесчисленные мятежи, вызываемые голодовками и так как эти голодовки постоянны, ежедневные мятежи вполне законны».

«С другой стороны, выставив принципом верховенство народа, он выводит из него «священное право давших полномочия отозвать своих делегатов», схватить их за горло, если они нарушают свой долг, свернуть им шею, если когда-нибудь у них появится поползновение неподобающе вотировать или управлять».

«Точным глазомером хирурга М определяет размеры зла. В сентябре 1792 г. в Совете Коммуны он исчисляет приблизительно в 40.000 число голов, которые нужно отрубить. Когда шесть недель спустя общественный нарыв становится гораздо больше, число возрастает соответственно, теперь он уже требует 270.000 голов, всё из человечности, «чтобы обеспечить ему общественное спокойствие», при том условии, чтобы ему поручить произвести эту операцию, одну только операцию, в качестве мстителя».

Дантон (Д).

«В Д нет ничего безумного, напротив, у него не только самый здравый ум, но он ещё обладает политическим талантом в столь значительной степени, что с этой стороны ни один из его сотрудников или противников не может быть с ним сравниваем и что среди деятелей Революции один Мирабо был ему равен и превзошёл его. Это оригинальный, самобытный ум, а не, подобно большинству своих современников резонёрствующий теоретик и писака, то есть педантичный фанатик, существо созданное книгами, лошадь вертящая мельничный жернов с наглазниками и всё кружащаяся по одному и тому же пути. На его взгляд не оказывают влияния абстрактные предрассудки, он не вносит с собой ни социального договора подобно Руссо, ни социального искусства подобно Сийесу, ни принципов или кабинетных комбинаций, он отошёл от них в сторону инстинктивно, может быть даже из презрения: он в них не нуждался, он не знал бы что с ними делать».

«До самого конца, вопреки взглядам своих приверженцев, он старался уменьшить или по крайней мере не увеличивать сопротивлений, которые должно было победить правительство».

«Деспотизм, установленный силой и поддерживаемый страхом – вот его цель и средства; это он, прилаживая средства к цели и цель к средствам, руководит великими днями и вызывает решительные меры Революции».

«Но почему же раз он создал машину, он не решается ею управлять? Дело в том, что хотя он её построил, он не способен управлять ею».

«С одной стороны, глаза его не покрыты серой пеленой теории: он видит людей не сквозь призму социального договора, как сумму арифметических единиц, но видит их такими, какими они на самом деле, видит, что они живут, страдают, в особенности те, которых он знает, видит что у каждого есть своя физиономия, свои жесты… С другой стороны на глазах его нет толстой пелены неспособности и непредусмотрительности. Он понял внутренний недостаток системы, неизбежное и скорое самоубийство Революции». «Он предпочитает быть гильотинированным, чем гильотинировать других».

 

 

Робеспьер (Р).

«Ни один ум своей посредственностью не соответствовал более духу времени, в противоположность государственным людям он витает в пустом пространстве, среди отвлечённостей, всегда сидя верхом на принципах, не желая соскочить с них и коснуться обеими ногами практики». Р ничего не понимает ни в области финансов, ни в области внешней политики.

«Он не имеет верного и точного представления о современной ему Франции: вместо людей он видит 26 миллионов простых автоматов, которых можно заставить действовать согласно и без толчков; действительно, по природе своей они добры и после маленькой необходимой чистки они все станут добрыми – поэтому их коллективная воля – «голос разума и общественного интереса». «Его ум остаётся закрытым, из предрассудка или из корысти… поэтому он или тупица или шарлатан, и в действительности он и то и другое, потому что тот и другой сливаются и образуют педанта, то есть человека пустого и надутого, который полагает, что в нём масса идей только потому, что он за словом в карман не полезет, который наслаждается своими собственными фразами и обманывает самого себя, чтобы руководить другими… в Революции, искусственной и декламаторской трагедии, он играет главную роль. Пред ним мало-помалу стушёвываются на задний план сумасшедший и варвар; к концу М и Д стушёвываются или их стушёвывают, и Р, один оставшийся на сцене, приковывает к себе все взгляды».

«Он является последним выродком и засушенным плодом классического духа… его сочинения и речи полны отвлечённых и смутных сентенций, нет ни одного точного факта, ни одной индивидуальной и характерной подробности, ничего, что говорило бы глазам и вызвало бы живой образ, ни одного личного и характерного замечания, ни одного отчётливого откровенного и непосредственного впечатления».

«Под своими громкими словами о справедливости, человечестве, он подразумевает кучу набросанных друг на друга голов».

«Первая его страсть… - это литературное тщеславие. Никогда глава партии, секты или правительства не был даже в решительный момент таким неизлечимым риториком и притом плохим, высокопарным и плоским риториком». «Нет ни одного искреннего тона в его изворотливом красноречии, одни только наставления и при том риторические фигуры уже потёртые, общие выражения, заимствованные у греческих и латинских авторов… С таким жалким умом, как его ум менее всего можно было руководить людьми».

«Но Революция вознесла его в Учредительное Собрание и в течение долгого периода времени, на этой большой сцене, жестоко страдало самолюбие его, самая чувствительная фибра подобных ему людей… В Национальном Собрании, заслонённый крупными талантами, он долго оставался в тени и не раз он, благодаря своей настойчивости и отсутствию такта, находился в смешном положении».

«У Р нет потребностей как у Д, он ведёт скромный образ жизни, чувства его не мучают, если он им поддаётся, то делает это с хмурым видом… Но его можно обольстить… обедами… ласками… вкрадчивой привлекательностью дворянской вежливости и тонкого общества… прелестями широкой жизни и полной свободы… К концу Учредительного Собрания, благодаря тому, что люди более или менее способные и компетентные удалились или были устранены, он остаётся одним из самых видных теноров на политической сцене и во всяком случае самым знаменитым тенором среди якобинцев».

«У него все характерные черты не главы религии, а главы секты. Он создал себе репутацию строгости нравов, граничащей со святостью. Он говорил о Боге и Провидении, он выставлял себя другом бедных и слабых и за ним следуют женщины и люди неразумные, он с важностью принимает их обожания и знаки их преклонения. Р – священник и всегда будет только священником».

«Такая степень холодного, безумного себялюбия и самовосхваления равняется горячечному блюду и Р доходит до мыслей, почти до видений М. В своих собственных глазах он подобно М считает себя гонимым человеком, подобно М он считает себя мучеником, но при этом он более искусно и сдержанно ведёт себя; у него покорный жалкий вид чистой жертвы, готовой погибнуть и подняться к небесам, оставив людям вечную память о своих добродетелях… подобно М, он видит вокруг себя только «извращённых людей, интриганов, изменников». Конечно у него, как и у М, здравый смысл извращён и подобно М он говорит, что ему никогда не нужно обдумывать, так как он всегда отдаётся первому своему впечатлению. Для него «лучшими мотивами являются его подозрения» и эти подозрения не может уничтожить даже осязательная очевидность... подобно М, он создаёт в своём воображении самые необыкновенные, мрачные выдумки, но менее импровизированные и менее нелепые, более обдуманные и более искусно сконцентрированные в его мозгу резонёра и полицейского».

«В этом ограниченном мозгу, склонным к отвлечённостям и привыкшем разделять людей на две категории с совершенно противоположными этикетками, укрепилось убеждение, что тот, кто не ним, против него и что между мятежниками всякого направления и негодяями всякого рода царит полное согласие». «Кто спотыкается или уклоняется от этого пути [намеченного Р согласно его принципам], тот злодей, изменник».

Состав этих изменников: «Сколько диссидентов переодетых правоверными, сколько шарлатанов переодетых патриотами, пашей переодетых санкюлотами. Присоедините эту сволочь к той, которую хочет раздавить М и уже придётся считать виновных и отрубить головы не сотням тысяч, а миллионам… И согласно своим принципам Р должен отрубить все эти головы. Он это знает: как не враждебен его ум точным идеям, но сидя иногда в кабинете, наедине с самим собой, он ясно сознаёт происходящее, также ясно как и М».

«Но по мере того как он предаётся этому ремеслу ремесленника, разрушительные инстинкты, долго заглушённые цивилизацией, поднимают голову. Сначала он был похож на домашнюю кошку, беспокойную, но довольно тихую. Затем он начал походить внешностью на дикую кошку, а затем и на тигра… Таким образом, пожираемое внутренним ядом, выделяемым из себя, его физическое существо приходит в расстройство, как и у М, только с другими симптомами». Он показной моралист, «который никогда не различал ложного от истинного и вся чувствительность которого заимствована от чувствительных писателей!»

«Такова декорация революции, показная её сторона и такова её обратная отвратительная сторона; при номинальном господстве гуманитарной теории она прикрывает действительную диктатуру злых и низких страстей. В её истинном представителе, как и в ней самой, везде сквозь филантропию прорывается жестокость, а в напыщенном педанте – палач».

«Если необходимо опьянение для пробуждения зверя, достаточно диктатуры для пробуждения сумасшествия. У большинства новых властителей умственное равновесие нарушено; между тем, чем был человек и чем он есть теперь, разница слишком велика. Некогда мелкий адвокат, сельский врач, учитель колледжа, неведомый член местного клуба, вчера ещё был в Конвенте простым вотирующим среди семисот пятидесяти человек, а сегодня он в каком-нибудь департаменте вершитель всех судеб… Они умеют только смещать, гильотинировать, приводить в расстройство, идти вперёд с закрытыми глазами, швырять человеческими жизнями, быть причиной поражения, иногда гибнуть сами. Они всё потеряли бы, если бы результаты их неспособности, их дерзости, не смягчились преданностью офицеров и энтузиазмом солдат… Каково бы ни было социальное орудие, правосудие, администрация, кредит, торговля, промышленность, земледелие, они могут привести его в расстройство и безнаказанно его ломать… В этом то и заключается их миссия, в противном случае их сочли бы за дурных якобинцев, они скоро бы возбудили подозрение. Они царствуют только при условии быть разрушителями, в них извращение здравого смысла является необходимостью и на этой основе обязательного безумия могут произрасти все физические извращения… У тех, кого можно наблюдать вблизи, не только разум извращён, но и нервная система затронута и началось постоянное возбуждение и болезненное раздражение».

Характеристики лидеров якобинцев на местах.

Лебон: «ему всего 28 лет, он уже затронут тщеславием, жаждой мести, и теперь под громадностью своего величия он теряет голову».

«Менее тщеславен, но более ужасен Карье в Нанте. Он одержим более мрачными мыслями и иногда его припадки превращаются в галлюцинации».

Но «за всеми этими могилами, которые они роют, они видят, уже отверстой могилу предназначенную для них самих, и им остаётся только забыться, предавшись удовольствиям момента. Большинство так и делает, инстинктивно, потому что пышность показной стороны увеличивает их авторитет».

«В пользовании абсолютной властью чувствуешь необыкновенное наслаждение: во всякое время приятно иметь доказательство того, что ты всемогущ и самое действительное доказательство заключается в возможности разрушать… Разрушать и укрощать становится громадным наслаждением, дымом жертвоприношения, совершаемого деспотом на своём собственном алтаре; в этом ежедневном жертвоприношении он является в одно и то же время и божеством и жрецом и сам приносит себе жертвы, для того, чтобы чувствовать сознание, что он божество». «Привыкнув к виду человеческой крови они уже начинают чувствовать удовольствие… Очевидно ремесло мясника начало им нравиться… они опьяняются своими убийствами».