Миграция сельского населения XVIII - I пол. XIX вв.: исторические и психологические аспекты

Министерство образования Российской Федерации

Астраханский государственный педагогический институт им. С. М. Кирова

Кафедра
истории
России

Миграция сельского населения России
XVIII — I пол. XIX вв.:
исторические и психологические аспекты (по материалам заселения Волго-Ахтубинской поймы)

ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

студента СЭФ Русанова Максима Анатольевича

Научные руководители:
кандидат исторических
наук, доцент кафедры
истории России
Воронова
Анна Анатольевна

кандидат педагогических
наук, доцент кафедры
психологии
Осухова
Наталия Георгиевна

Астрахань · 96 Содержание

Астрахань · 96 2

Содержание 1

Введение 2

Глава I. Социально-экономические аспекты колонизации и переселения
Волго-Ахтубинской поймы. 10

§1. Основные формы хозяйственного освоения Астраханского края и их возможности в
Волго-Ахтубинской пойме.
Первые поселения. 10

§2. Защитные и поощрительные меры правительства по заселению поймы
оседлым населением. 22

Глава II. Социально-психологические аспекты миграции сельского населения в России XVIII — первой половины XIX века (по материалам заселения
Волго-Ахтубинской поймы) 36

§1. Теоретические основы
социально-психологического изучения
процесса переселения 36

§2. Социально-психологические предпосылки миграционного процесса
(на материале заселения Волго-Ахтубинской поймы
XVIII — первой половины XIX века) 46

Заключение. 59

Литература и документы 61

Введение

Известно, что миграция (от лат. “переселение”) является естественным компонентом жизнедеятельности любого общества,— миграция существовала всегда! И чем свободнее были социальные связи общества, тем больше было внутренних и внешних мигрантов.

В истории нашей страны значительная часть внутренних миграций носила по преимуществу колонизационный характер (лат. colonu — поселение), т. е. осуществлялся процесс заселения и освоения пустующих и окраинных земель России. Отмечая этот факт известный русский историк В. О. Ключевский уделял ему особое внимание и даже считал колонизацию основным фактором русской истории. Он подчеркивал, что исходя из условий своей исторической жизни и географической обстановки, русское население не расселялось, а переселялось “перелетая из края в край, покидая насиженные места и садясь на новые”. [1, 165]

Изучение архивных источников и научной литературы, посвященных миграции позволило выделить следующие неисследованные проблемы:

Каковы внешние и внутренние предпосылки миграции и условия стимулировавшие переселение?

Как происходило заселение Волго-Ахтубинской поймы?

Каковы психологические особенности переселенцев?

Нетрудно заметить, что данные вопросы касаются изучения не только объективных факторов миграции, но и факторов субъективных. Понимание важности объективных и субъективных факторов в историческом процессе привело к тому, что в отечественной науке конца 70-х годов на стыке истории и психологии зародились такие дисциплины, как “психологическая история” и “историческая психология” [3, 7] (Б. Ф. Поршнев, О. М. Тутунджян, Л. И. Анцыферова, Б. Д. Порыгин, А. Я. Гуревич, Г. Л. Соболев), что позволяет изучать процесс миграции.

Для историко-психологического анализа был избран процесс миграции сельского населения России (по преимуществу крестьянства) в период XVIII-XIX вв. Выбор данной социальной группы обусловлен тем, что крестьянство было самой многочисленной социальной группой в России, поэтому проследить его миграционные потоки особенно интересно.

Территория исследования была ограничена четырьмя современными административными районами Астраханской области: Ахтубинский, Енотаевский, Черноярский, Харабалинский, части Красноярского и Наримановского или двумя с половиной бывшими уездами (Черноярский, Енотаевский и часть Царёвского, некогда полностью входившего в состав Астраханской губернии).

Указанное пространство представляет в пределах области относительное природно-климатическое и хозяйственное единство. Основное население здесь всегда сосредотачивалось в междуречье Волги и Ахтубы, образуя (соответственно по правой и левой сторонам этих рек) две цепочки поселений, повторяющих очертания самой Волго-Ахтубинской поймы, длиной в 450 км, шириной от 9 до 32 км. Устная традиция, а также некоторые официальные документы именовали указанное пространство “верхами”, уточняя, что они расположены между землями внутренней Букеевской орды и Калмыцкой степью правобережья Волги. Соответственно “низами” звалась территория вблизи и ниже г. Астрахани, включая разветвленное устье волги и приморские земли.

Исследователи астраханской колонизации, отмечая особенность исторической очередности заселения нашего края с юга на север [8, 77], совершенно определенно разделяли понятия “дельта” и “долина” (старое название поймы) и считали последнюю наиболее прочно освоенной переселенцами территорией [9, 10], поскольку низовые поселки ловцов часто исчезали или переселялись вслед за меняющимся руслом реки [8, 61].

Внутри самой Волго-Ахтубинской поймы колонизация шла с севера и частью с юга в центральную часть, а также с Волги на Ахтубу [10, 70; 8, 77].

Хронологически колонизация “верхов” начинается не ранее последней трети XVIII в. [8, 63], а основная масса колонистов пришла сюда в самом конце XVIII в. и за пять первых десятилетий XIX в. [9, 40]

Именно компактность территории, примерное единство природного комплекса и достаточно быстрое заселение территории основной массой переселенцев (»80 лет), дают нам основания выделить Волго-Ахтубинскую пойму как целостный район для исследования миграции.

До сих пор проблема миграции применительно к Астраханскому краю (да и России в целом) выражалась, в основном, в изучении состава, хронологии и форм колонизации [8; 9; 11]. Первой попыткой выйти за рамки лишь исторического анализа (на астраханском материале) стала работа А. В. Бородина “Россия — Астраханский край. человек с историко-колонизаторской точки зрения”. Но и в ней духовный мир крестьянина-мигранта, влияния переселения на его личностные особенности не рассматриваются. Это и не удивительно: лишь в последнее время в исторической науке наметилось стремление “перевести” на язык конкретной истории общесоциологического, психологического и философского положения о том, что изменяя мир люди изменяются сами, и обратится к изучению “творца истории” — человека. Этот парадокс отмечают исследователи (Литвак Б. Г., А. И. Клибанов и др.) [12; 13]. Так Кабытов пишет о парадоксе в познании духовного мира крестьян: хотя большинство крестьян было неграмотными и не оставляли “письменных следов”, а многие “образованные современники” не понимали “крестьянского взгляда” на проблемы, XIX век отнюдь не беден источниками. Причина невнимания к изучению “человеческого фактора” иная: недостаток методологических и методических подходов к изучению культуры и личности в исторической науке [14; 3]. Преодоление этого препятствия начато в “исторической психологии” [15; 12] и социальной психологии [5; 2].

В историческом плане первыми работами о миграции, переселении в Астраханский край, можно косвенно считать труды Равинского И. В., Штылько и др. [16; 17] Однако эти работы носят достаточно общий характер и не могут выступать в качестве источниковедческой базы данного исследования. что касается непосредственных источников этой работы, то самыми содержательными в архивной группе материалов оказались группы документов, составленные стараниями губернского статистического комитета. История их появления такова. В 1877 г. Императорское Русское географическое общество через статкомитет обратилось к мировым посредникам с “покорнейшей просьбой” оказать помощь в “доставлении сведений о местных преданиях, первых заселениях русских на Востоке и их борьбе с туземцами”.

Опросные листы заполнялись старостами сельских поселков Астраханской губернии и содержали 5-6 вопросов:

Начало заселения.

Кто был первым поселенцем и откуда пришел.

Чем привлекла переселенцев данная местность и какова была жизнь их.

Какие были препятствия со стороны природы и туземцев.

Ответ на пятый вопрос, в большинстве анкет практически отсутствует, т. к. само наличие преданий касающихся заселения отрицалось.

Наиболее полным является ответ на 2-й вопрос. Старосты были хорошо осведомлены о истории заселения своих сел.

Достоверность ответов по времени основания сел может быть признана удовлетворительной. В памяти жителей села запечатлялись те волны переселенцев, в которых участвовали их предки или они сами. Указанные даты конечно, несколько (не более 5-10 лет) искажают действительность, таково свойство субъективной памяти людей, однако эта информация весьма полезна для уточнения хронологии колонизации.

Описанную группу архивных документов с полным правом можно считать информацией, идущей непосредственно от крестьян, т. к. многие старосты упоминают о “расспросах переселенцев” и о “рассказах старожилов”.

Заметим, что данный источник практически не был использован исследователями, несмотря на его очевидную доступность. Вместе с тем, этот материал богат по содержанию и легко поддается систематизации. Именно эти анкеты стали для данной дипломной работы первичным статистическим материалом.

Важной для исследования является группа неопубликованных и малоизвестных документов, хранящихся в библиотеке Астраханского краеведческого музея: “Опросные листы сел Астраханской губернии”, датированные 1905 г. Они позволяют уточнить хронологию колонизации. Степень надежности этих документов равна предшествующим: это тоже анкеты, заполненные старостами астраханских сел.

Из опубликованных источников использовались следующие издания: “Военно-статистическое обозрение Российской Империи. Астраханская губерния”, М-1850 и то же обозрение, только по Саратовской губернии М-1852 г.,— т. к. Царевский уезд был некоторое время в составе этой губернии; “Списки населенных мест Российской империи. Астраханская губерния” 2-я часть СПб-1861 г., а также “Тетради” отчетов губернского статкомитета А-1875, 77, 79 и др.; “Сведения о населенных местах Воронежской губернии” В-1906.

Среди периодических изданий интерес для освещения темы миграции представляют отдельные статьи и заметки в астраханской газете “Восток” (за 1866 г. № 6, 1877 г. № 7), а также целый ряд публикаций в районных газетах области, за три последних десятилетия, авторами которых были краеведы, профессиональные историки, работники архива.

Весьма полезными, как источники, оказались дореволюционные труды по крестьянской миграции: Кауфман А. А. Община, переселение, статистика. //Сб. статей, М. 1915 г., В. Н. Григорьев. Переселение крестьян Рязанской губернии. М. 1885 г.

Исходя из описанной источниковедческой базы, территориальных и хронологических рамок исследования выделим следующее:

Объектом исследования является миграция, как сложное по составу и формам общественное явление, имеющее различные социально-психологические и экономические причины и последствия.

Предметом исследования стали объективные и субъективные предпосылки и условия стимулировавшие процесс переселения крестьян в Волго-Ахтубинскую пойму в конце XVIII — 1 пол. XIX века.

Целью работы стало изучение колонизации Волго-Ахтубинской поймы и исследование объективных и субъективных предпосылок и условий этого процесса.

В работе высказано предположение, что социально-экономические причины миграции оказывали прямое влияние на формы, в которой она осуществлялась (свободная и насильственная), а также на результаты колонизации. Успешность миграции зависела не только от социально-экономических причин и форм миграции, но и от субъективных социально-психологических факторов и форм миграции, таких, как: субъективное восприятие аграрного кризиса, существующие мифы, легенды и слухи о жизни на новых землях; при этом большую роль играли такие социально-психологические механизмы как суггестия и контрсуггестия.

Для достижения цели исследования необходимо решить следующие задачи:

Анализ научной и публицистической литературы по проблеме переселения и колонизации в России с целью нахождения связей между общими миграционными процессами в стране и Волго-Ахтубинской поймы.

На основе конкретного архивного материала выявить основные периоды колонизации Волго-Ахтубинской поймы и входящие в этот процесс миграционные волны.

Выявить объективные и субъективные предпосылки миграции.

Исследовать действие основных социально-психологи­ческих механизмов, стимулировавших миграционные настроения.

Дипломная работа состоит из введения, трех глав, заключения и приложения. Содержит 2 таблицы, 2 карты.

Глава I. Социально-экономические аспекты колонизации и переселения
Волго-Ахтубинской поймы. §1. Основные формы хозяйственного освоения Астраханского края и их возможности в
Волго-Ахтубинской пойме.
Первые поселения.

Колонизационная емкость любой территории зависит от нескольких показателей, таких как:

степень безопасности территории для мигрантов;

природные ресурсы (в т. ч. климат);

интенсивность хозяйственного освоения.

Основой начальных форм освоения любой местности являются те или иные особо привлекательные для поселенцев природные ресурсы. чем богаче и доступнее будут ресурсы, по сравнению с соседними территориями, тем эта местность будет дольше привлекать к себе иммиграционные потоки.

Конечно, свою роль здесь будут играть геополитические факторы, как, например, выгодное торгово-экономическое положение и т. п.

Присоединение Астраханского ханства к Русскому государству вызвало к жизни два основных вида хозяйствования, ставшими определяющими для этого края на последующие века. Это рыболовство, причем поначалу только ценных пород рыб, а также добыча соли, используемой долгое время в основном на посол пойманной в крае рыбы и мало вывозившейся за пределы губернии. Ещё в XVI — середине XVIII вв. названные отрасли получили развитие как промысловые исключительно в “нижней” части губернии (которая выделилась из Казанской в 1715 г.): рыболовство — на многочисленных рукавах и протоках устья Волги, добыча соли главным образом велась на южно-астраханских самосадочных озерах [9; 5].

Есть несколько причин того, что основная масса населения, переселяющаяся в наш край, спешила к устью, в приморские районы, оставляя без внимания пустынные земли Волго-Ахтубинской поймы. Наибольшие рыбные запасы уже в XVI-XVII вв. сосредотачивались в устье Волги. Более того, промышленный лов имел тенденцию к переходу в море, что и случилось к середине XIX в. [9; 8] Таким образом эксплуатация рыбных запасов началась в месте их наибольшего скопления. Добыча соли, являясь непременным спутником рыбных промыслов, производилась невдалеке. Определяющим для развития этих отраслей хозяйствования была близость их к г. Астрахани, которая давала защиту российским мигрантам от кочевников — калмыков и разбойничьих отрядов разного этнического состава.

Долгое время после того, как Астрахань вошла в состав Московского государства, она была единственным постоянным населенным и военным пунктом на огромном расстоянии почти от Казани и до Каспийского моря [8; 54]. Именно под Астраханью селились первые переселенцы из центра страны.

Для Волго-Ахтубинской поймы перечисленные формы хозяйственного освоения края были невозможны, по крайней мере на начальном этапе заселения края в силу следующих обстоятельств.

Незащищенность Московского тракта (главной дороги соединяющей Астрахань с внутренними губерниями) как и всей Волго-Ахтубинской поймы, приводило, по выражению одного астраханского губернатора, к тому, что “купецким людям, так и прочим проезжим и рыбным ловцам от калмыков и кубанцев чиниться великое разорение и работных людей берут в плен”. [9; 26] Строительство крепостей по правому берегу Волги — Черного Яра в 1626 г. и Енотаевска в 1742 г. [8; 54], несколько сняло остроту проблемы, и, видимо, вызвало первый приток переселенцев.

В 12 верстах от Черноярской крепости, т. е. Под непосредственной защитой гарнизона в 450 человек [18; 26], в 1700 г. было основано переселенцами с Украины и/или из Тамбовской губернии с. Соленое займище (Солянка). Два разных источника называют независимо друг от друга один год основания села, причем по разному трактуя историю названия “Соленое Займище” — 1700 г., что увеличивает историческую достоверность этой даты. [19; 120], [20] Выстроенная в этом селении каменная церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы в 1820-21 гг. [21; 120] косвенно подтверждает время основания села. Обычно, даже деревянную церковь, из местного ветлового леса, строили на 4, 6-м десятилетии существования села, когда поселенцы “обрастали” хозяйством и накапливали первые капиталы. Нередко, долгое время обходились и более скромной “часовней покрытой землёй” [19; 25], в исключительных случаях, при поддержке разбогатевших мещан, купцов или крестьян, церкви ставились из соснового привозного леса. Таким образом, возможно признать 1700 г. — временем основания первого российского гражданского поселения в Волго-Ахтубинской пойме.

По мнению исследователя астраханской колонизации — П. Любомирова, показателем действенности строительства крепостей, стало возникновение и быстрое развитие рыболовства на Черной Гряде, в 40 верстах ниже Енотаевска. Основание этого селения ученый относит к 1746 г., а к 1762 г. там было уже 7 ватаг (рыболовецких промыслов). С увеличением населения было разрешено построить в поселке церковь. [8; 61]

В 1750 г. Каменноярское урочище населили чуваши, к которым присоединились татары, русские — переселенцы из Московской, Воронежской, Тамбовской губерний, из казанской губернии сюда пришла мордва. Анкета 1877 г. указывает, что место “первоначально застроено было купцом Кострашиным, рыболовной ватагой” и лишь “впоследствии поселились татары” и др. Однако, дату основания, анкета определяет примерно — “в царствование императрицы Екатерины II, около 100 лет тому назад”, т. е. 1777 г. Поскольку Екатерина Великая начала самостоятельное правление с 1762 г.,— то, возможно, авторы анкет близки к точному определению времени первого заселения. В то же время другие источники ещё более “омолаживают” дату,— исследователь Н. Васькин называет 1782 г. Нереальность этого года подтверждается тем, что каменноярцы построили уже в 1790 г. — мечеть, а в 1803 г. — православную церковь [21], итак, необходимо признать 1750 г. — датой основания Каменного Яра.

До 1760 г. образовалось село Никольское¹ “около ватагиѕ принадлежащей черноярскому мещанину Вендерскому, где было не более 5 дворов [19; 122]. Хотя дорогих сортов красной рыбы в черноярских водах не было, промыслы всетаки привлекали многих рыбопромышленников и вокруг города (как и Енотаевской крепости) промышляли ватаги принадлежавшие местным и приезжим купцам. [18; 27] Наиболее “смелые” владельцы ватаг устраивали свои заведения вдали от гарнизонов. “В царствовании Екатерины II около ста лет назад (от 1877 г.) около ватаги купца Солодникова поселились переселенцы Вятской губернии”. Видимо долгое правление императрицы означало для авторов целую эпоху, поэтому они и связали несколько удаленные даты: 1762 — начало царствования и 1757 г. — основание села Солодники. Хотя, математические вычисления здесь весьма ненадежны, поэтому, прибавив к 1757 г. — 5-6 лет определим заселение Солодников — началом 1760-х гг. [19; 101]

Почти все 5 вышеописанных селений правобережья Волги возникли рядом с рыболовецкими ватагами, поэтому наверняка первые мигранты занимались ловом, что и составляло основу их первоначальной жизни. Хотя профессор Любомиров и считал, что до 1765 г. вблизи и выше г. Астрахани русские поселения возникали только как промысловые (главным образом рыболовецкие поселки), пока нельзя определить хозяйствование жителей села Соленое займище иначе как сельскохозяйственного направления. К заселению местности, основателей первого в пойме поселка привлекли “доброкачественные земли и бесплатное пользование” [19; 101]. Жители остальных 4-х селений дружно указывали на “свободные степи, леса и рыболовство”. В целом можно признать, что именно рыбные запасы основного русла волги от Царицына до Астрахани вызвали первоначальный в Волго-Ахтубинской пойме вид хозяйствования — рыболовство.

Совершенно иное положение было по левой стороне Волги, на её рукавах — Ашулуке и Ахтубе. Эти реки по спаде воды делались мелководными и потому не совсем привлекательными для рыбы” [23], т. е. Не обладали промысловыми запасами рыбы, которые могли бы привлекать колонизацию. По мнению Любомирова “эксплуатация рыбных богатств по Ахтубе в пределах Енотаевского и Черноярских уездов, была сомнительной вследствие отсутствия защиты и ещё большей трудности получить рабочую силу. [8; 62] Очевидно, что наличие рыбы было не главным среди природных ресурсов левобережья и, все же, старосты 2-х, основанных в XIX в. сел [19; 134-150] на вопрос о факторах привлекших переселенцев отмечали “обильное рыболовство”.

Наиболее привлекательными и действительно значительными природными ресурсами левобережья были соляные богатства.

Соляное дело в России долгое время было государственным. Поступления от продажи соли даже в 50-х гг. XVIII в. составляли 14% государственного бюджета [24; 21], поэтому правительство всегда очень внимательно относилось к заявлению частных лиц о новых месторождениях соли. Так получив (в правление царя Алексея Михайловича)от симбирского воеводы Дашкова сообщение о соленом Баскунчакском озере под Черным Яром (современный Ахтубинский район) со слов какого-то Якушки Щербака, из приказа предписывали воеводе “послать из Симбирска с известчикомѕ кого пригожеѕ для осмотру и описи” названного озера и для взятия образцов соли.

О частных разработках соли упоминает книга “Большого Чертежа” (1627 г.): “а в озере том ломают соль, чиста как ледѕ” Исследователь соледобычи В. Таркема считал, что: “Хотя ещё в XVI в. русские появились на горе Чапчачи (север Харабалинского р-на) и добывали каменную соль, но на это можно смотреть лишь как на неудобный опыт, вскоре оставленный: даже на озерах Эльтонском и Баскунчакском русские промышленники утвердились после 1665 г., когда кочевавшие в той степи калмыки приняли подданство России. Последним, впрочем, не мешало продолжать свои набеги и разорять возникшие на промыслах селения. Соль приходилось добывать под охраной ратных людей.” [25; 127] Таким образом, понятно, что добыча соли на севере губернии было делом затратным и далеко не безопасным, почему и не вызывало особого энтузиазма у промысловых людей. Добавим к этому, что монополия государства,— а с 1731 г. астраханские разработки стали переходить в руки казны [10; 86], препятствовала развитию частного предпринимательства и следовательно удешевлению работ. Внутри губернии потребность в соли обеспечивалась южно-астраханскими озерами, расположенными рядом с основными потребителями — рыбными промыслами дельты. Центральные районы России обслуживали солеварницы Прикамья и Пермского края [24; 21]. Спрос на богатства Эльтона и Баскунчака ещё не превышал трудности по их добыче. Лишь в 1741 г. астраханский губернатор Татищев организовал проведение исследования озера Эльтон в целях выявления возможности и целесообразности крупных соляных разработок. Исследование показало хорошее качество и огромные запасы соли [26; 7]. Это побудило правительство к значительным затратам. Остановившись выбором на Эльтоне, чиновники сосредоточили особое внимание на этом озере и поставили его на 1-ое место рядом административных и хозяйственных мер. Главную задачу составляла колонизация пустынной приволжской степи. Для привлечения к промыслу рабочих и фурщиков (возчиков), им отводили обширные земли на льготных условиях, но с тем, чтобы они занимались соляным делом. С поселенцев слагали налоги и разные повинности, обещались хорошие заработки. Желающих переселиться вызывали из отдаленных мест империи, в основном украинских крестьян-чумаков [25]. В сентябре 1747 г. чумак Иван Осипов с группой своих земляков, также украинских крестьян, доставил в Саратов первый транспорт соли. [26; 7]

Для организации солеразработок на озере Эльтон и перевозок добытой соли до Камышина и Саратова была учреждена в Астрахани особая контора, которая в 1753 г. была переведена в Саратов.

В результате указанных мер добыча соли на Эльтоне быстро увеличивалась и к середине XVIII в. южно-астраханские разработки теряют своё значение, а эльтонская соль распространяется в Центральной России. Несколько десятков лет Эльтон не имел соперников. Но в конце XVIII в. был приобретен Новороссийский край и Крым с его соляными богатствами. Насколько трудна была колонизация пустынных окрестностей Эльтона, настолько же легко и быстро шло заселение вновь приобретенных областей и развитие соляного промысла. С началом XIX столетия наступило соперничество между Эльтонским и Крымским промыслами, хотя оно и не могло иметь характер свободной конкуренции, потому что оба находились в заведовании казны и большим покровительством пользовался Эльтон. Тем не менее район распространения эльтонской соли значительно уменьшился: в 1803 г. продажа эльтонской соли составляла 17 млн. п., а в 1817 понижается до 1,5 млн. п. [25; 130]

Другим конкурентом мог бы явиться Баскунчак, но ему не дали развиваться. Добыча на этом озере началась казной в том же 1747 г. Для охраны промысла построили небольшую крепость с гарнизоном в 50 рядовых и 2 офицера, 40 казаков, половиной артиллерийской роты с пушками и снарядами. По берегу озера были устроены кордоны, где постоянно несли службу казаки. Такая внушительная защита промысла должна была, по всей видимости, свидетельствовать о долгосрочных планах правительства,— однако этого не случилось. Уже через 7 лет после начала государственной разработки соли, она была прекращена под предлогом дороговизны. Действительной причиной, однако, было стремление усилить параллельно разрабатываемый Эльтонский солепромысел, на который делались большие затраты. Разработку на Баскунчаке возобновляли с 1785 по 1808 гг. и лишь с отменой крепостного права и передачей солеразработок в частные руки выяснилась ошибочность протекции Эльтона. Баскунчакская соль оказалась по химическому составу намного качественней эльтонской, берега озера менее болотистыми, а дорога до ближайшей волжской пристани в 2 раза короче. Без титанических усилий и жестокостей, а руководствуясь только частным интересом, быстрое развитие Баскунчакского солепромысла всего за несколько лет вынудило прекратить промышленные солеразработки на Эльтоне (1863) и сделало Баскунчак главным поставщиком соли на внутренний рынок России. [27; 10]

Отличительной чертой казенного хозяйства состояло,— по мнению исследователя солепромыслов В. Таркема,— в преобладании бюрократических связей, которые отличались слабой отзывчивостью к действительным нуждам населения. Период казенных разработок изобилует разного рода распоряжениями, имевшими целью развить и поддерживать один промысел в ущерб всем остальным, которые могли бы иметь при “естественном ходе соляного дела” более шансов к развитию, чем намеченный правительством. [27; 130]

Трудные климатические условия, низкие расценки перевозок соли, произвол управляющих государственной “Низовой соляной конторы”,— всё это вызвало бегство части ломщиков и возчиков соли. Тогда правительство пошло на жестокие меры: в 1794 г. к солеразработкам были прикреплены восемь украинских селений (современная территория Волгоградской области) возникших, видимо на призывы к заселению. В 1805 г. к разработкам были прикреплены и ахтубинские крестьяне. [26; 7] такие “крепления” вряд ли способствовали увеличению привлекательности солепромыслов для мигрантов. И всё же в исследуемом районе основание нескольких селений напрямую связано с солеразработками.

В 1768¹ г. “на левом берегу реки Ахтубы, при протоке Кирпичном” (теперь называемом Мурня) возникло селение получившее название “Соляная пристань” [28]. Место, на котором возникло селение, является одним из выгоднейших на р. Ахтубе, т. к. совсем рядом здесь протекает Волга и выйти в неё дело несложное. Кроме того пристань стояла на конце кратчайшего пути от Баскунчакского промысла до ближайшей водной дороги.

Таким образом не подлежит сомнению “соляное” происхождение поселка, получившего, от построенной в 1801 г. церкви, название Владимирская слобода [29] и являющимся сегодня вторым по величине городом области — Ахтубинск. Экономическое вредное решение о закрытии государственной разработки соли на Баскунчаке, не остановило жизнь поселка. Местное население, несмотря на преследование инспекции, продолжало в небольших количествах добывать соль, не имея других стабильных источников пропитания — урожайность была низкая, пастбища в основном принадлежали кочевым народам. [29] Удаленность Эльтонского промысла (современная Волгоградская область) делало невозможным участие владимировцев в его разработке.

С эльтонскими разработками связано основание лишь самых северных селений в исследуемом районе. “При реке Подстепке, впадающей в реку Ахтубу, в 1800 г. близ высокого яра поселился крестьянин по фамилии Капустин, с которым прибыло также несколько семей из разных мест России, большей частью малороссы и небольшая часть великороссов.”[30; 104] По некоторым сведениям Капустин был рыбопромышленником, заведение которого было под яром. Однако, опросный лист 1905 г. уточняет, что “сам Капустин, так и прибывшие с ним, были солевозчиками казенными, поселились на казенной земле и затем земля была отведена им в надел”. [30; 104] Итак, можно признать, основание этого села (давшего название космическому полигону) связанным с солепромыслом.

Южнее Капустина Яра, в 1812 г. малороссами было основано село Пологое Займище, жители которого именовались казенными возчиками соли с Эльтона. [19; 37]

Кроме соледобычи на левой стороне Волги необходимо отметить ещё один промысел организованный государством — добычу селитры. Незначительность ресурсов сказалась на непродолжительном существовании промысла. На месте основанного у Ахтубы в 1746 г. (одного из 2-х) селитренного городка сегодня расположено с. Селитренное Харабалинского района. Существование этого селения, видимо, прерывалось, но жители XIX в. — “государственные крестьяне из внутренних губерний России” были весьма хорошо осведомлены об истории своего местожительства. В 1877 г. они писали, что “построение селения относится к XV столетию” [19; 111] видимо считая себя преемниками золотоордынского города, здесь существовавшего и на остатки которого они указывали. В 1905 г. местный староста отмечает, что хотя “здесь когда-то работали селитру”, однако новое поселение возникло “в 1793 г. на бывшей татарской, мамойской земле”.

Итак, все вышеприведенные материалы этого параграфа свидетельствуют о том, что два основных вида хозяйственного освоения Астраханского края XVI-XVIII вв. (добыча соли и рыбы), зародившись в дельте, имели необходимые природные ресурсы для развития в Волго-Ахтубинской пойме. Однако, важнейшим условием этого распространения было уменьшение опасности для мигрантов, прибывающих в эту часть губернии. Без защиты поселенцев от кочевников не было и речи о широком освоении пойменной части Астраханской губернии. Основание по Московскому тракту 2-х крепостей с постоянными гарнизонами и 16-ти временно обитаемых форпостов и почт, имело военно-стратегическое и обслуживающее значение. Без этих мер хозяйственное освоение правобережья волги было бы невозможным. Первоначальным видом хозяйствования нагорной стороны волги было рыболовство: четыре из пяти сел, возникших до 1765 г., были основаны при ватагах, которые и привлекали мигрантов.

Монополия государства на добычу соли, административный диктат и ошибка в выборе озера Эльтон в качестве основного объекта правительственных усилий, более чем на столетие задержало развитие Баскунчакского солепромысла. Была упущена возможность ранней и сильной колонизации Волго-Ахтубинской поймы. Эпизодические солеразработки на Баскунчаке и расселение возчиков соли, незначительно затронувшее исследуемый район, вызвали основание лишь трех селений. Однако, колонизация левобережья вряд ли началась, а в нагорной стороне продолжилась,— если бы правительство своевременно не приняло решение об усилении защиты колонистов.

Действенность этих и других мер правительства, поощрявших заселение, будет рассмотрено в следующем параграфе.

§2. Защитные и поощрительные меры правительства по заселению поймы
оседлым населением.

Заселение Волго-Ахтубинской поймы начавшись с основания в 1627 г. Черного Яра 1765 г. составило в сумме: 2 военных крепости, 16 форпостов и почт, 6 селений и несколько одиноких ватаг. Данный “набор” составил первую часть колонизации поймы.

В 1765 г. начинается новый (2-я часть) период в истории заселения не только поймы,— но по мнению П. Любомирова,— и всего Астраханского края. [8; 63] С этого года начинается расселение станицами по Московскому тракту астраханских казаков и разрешается продажа государственных земель дворянам, чем и полагается начало т. н. “помещичьей колонизации”. Хотя правительство и ранее приглашало переселенцев, только после 1765 г. осуществляются организованные переселения крестьян в Волго-Ахтубинскую пойму. Однако без защиты переселенцев колонизации не произошло бы, поскольку уже первые мигранты, прибывшие на правый берег Волги, где уже были военные гарнизоны, “терпели от набегов и притеснений со стороны калмыков”. [19; 35-101]

Использование казаков в почтовой службе на большие расстояния приводило к разорению их семей, поэтому астраханский губернатор Н. А. Бекетов просил “высочайшего разрешения” на создание “наподобие как у донцов ландмилиции” [31; 60]. Так, по московскому тракту были созданы 5-ть первых станиц: Лебяжинская, Сероглазинская, Замьяновская, Ветлянинская и Грачевская. Почти одновременно со “служилыми” станицами были образованы ещё два станичных поселения из отставных казаков — Косинская и Копановская. Организация этих станиц была вызвана большими пробелами в расстоянии по обе стороны от Енотаевска до Ветлянинской и Сероглазинской станиц; заселялись станицы в 1766 г. отставными казаками и солдатами, жившими в Астрахани. Для пополнения данных станиц населением, туда должны были переселяться выходившие в отставку казаки из числа пригородных (Астрахань), однако казаки бежали и укрывались на рыболовных ватагах. Тогда губернатор в 1767 г. своим решением принятие казаков на работу с пристонодержательством беглых людей [31; 88]. Такая жесткая политика была направлена на решение одной задачи — заселения губернии. Тот же Бекетов не только покрывал переселение беглых в край, но и помогал их обустройству. В 1770 г. узнав о том, что недалеко от Ветлянинской станицы “15 коломенских бурлаков или лучше сказать беглых людей осталисьѕ зимоватьѕ заехал к ним и объявил,ѕ что если они имеют желание, то могут привести жен и детей здесь селиться и что паспортов никаких с них не спросят, те изъявили желание и просили его пособияѕ Губернатор приказал жителям Никольского и Ветлянки привезти им из займища лесуѕ — так каждый из них поставил себе отдельную лачугу и вызвал семейство.”[19; 125] В результате этих событий было основано село Пришиб.¹ [31; 60]

Если по правобережью Волги проблема защиты переселенцев была в целом решена к началу 70-х гг. XVIII в. (последняя казачья станица основана в 1830-е гг. — Михайловскя), то луговая сторона была полностью беззащитна. Вскоре случилось событие, заставившее правительство принять срочные меры.

В 1771 г. находившаяся на луговой стороне Волги, значительная часть калмыков откочевала в пределы китайских владений. С того времени в опустевшие пространства начинают проникать из-за р. Урал новые кочевники, неправильно называемые в XIX в. киргиз-кайсаками.

Над поселенцами, прибывающими на Ахтубу нависла угроза хозяйственного разорения и даже физического уничтожения. Колонизация левого берега Волги оказалась под вопросом. В марте 1874 г. новый губернатор астраханский Жуков предписывает командиру астраханских казаков Персидскому “в предосторожность от появившихся воровских кайсацких партий, дабы они селениям здешним русским и кочевым татарам, не могли причинить вреда, а паче захвата людей и отгона скота и лошадей, учредить из Красноярской служилых казаков, на основании прежних предписаний, разъезды и производить оные прикрывая кундровских татар и российские селения”.кроме оседлых поселений в воинской охране нуждались ещё и соляные озера, на которых работали ломщики соли, а также возчики её.

Отдельные проникновения разбойничьих отрядов казахов происходили и до 1771 г. (Любомиров считает, что строительство Енотаевска было связано с первыми опустошительными набегами казахов.) Теперь, с уходом калмыков, набеги приобрели угрожающий российскому присутствию характер. Академик П. С. Паллас, рассказывая о своей поездке по Волге в 1774 г., так описывает Владимирский соляной склад: “На соляной пристани все казалось быть в великом беспорядке, киргизы хорошие дома, коих было три, обратили в пепел, прочие срыли до основания, словом вся домашняя утварь, даже и печи, были переломаны. По причине разбоев, чинимых на степи, никто не осмеливался нынешнего лета собирать соль на Баскунчакском озере.”

С усилением натиска казахских набегов, от приморских ватаг до немецких колоний на Волге, было решено через 12 лет после ухода калмыков, по проекту Симбирского и Уримского генерал-губернатора барона Игельстрана “в отношении тишины и безопасности в пределах Астраханского и Симбирского края принять более существенные меры, чем временные высылки воинских команд”. По предложению барона было решено ежегодно на осень и зиму выставлять за Волгой воинский кордон, который должен представлять цепь постов. Постоянными кордоны стали в 1793–1794 гг.

В 1809 г. командир астраханского казачьего полка П. С. Попов, для служащих на кордонных постах казаков издал на основании высочайшего повеления инструкцию, по которой, кроме прочего, вменялась казакам в обязанность делать между постами разъезды по 4 раза в сутки. Разъезды при встрече должны были извещать один другого о благополучии и обмениваться сургутными печатями, наклеенными на маленьких дощечках, что служило доказательством свиданий разъездов между собой.

Показателем необходимости подобных мер, может служить следующий факт. На вопрос о препятствиях при заселении “со стороны туземцев”, из 9 селений расположенных на Ахтубе старосты 2-х сел ответили положительно. “В первоначальном заселении место (1798) ныне называемое под словом “Болхуны” переселенцами встречалось и в настоящее время встречается со стороны кочевого народа кирюгиз присягающих в степи близ земли балхунского общества, наглые обращения к населившемуся народу: как то постоянное воровство скота, ограбления и даже наносят жестокие побои, от которых редкий житель может ускользнуть и даже приводят некоторых крестьян в крайний упадок”. [19; 36] Кстати, ответ этот был записан в 1877 г. уже после уничтожения линии кордонов.

Жители с. Сокрутово так же испытывали при заселении “воровство скота, личную обиду” со стороны казахов.[19;140]

И всё же во время существования кордонной линии, казачьих постов на Ахтубе, возникла основная часть селений (кроме уже названных):

1789 г. — с. Харабали [44];

1797 г. — с. Сасыколи [9; 21];

1798 г. — с. Болхуны [30; 4];

1807 г. — с. Золотуха [19; 134];

1808 г. — с. Сокрутовка [30; 8];

1811 г. — х. Левкин [30; 17];

1811 г. — с. Пироговка [19; 122];

1812 г. — с. Пологое займище [19; 36];

1814 г. — с. Батаевка [30; 97];

1814 г. — с. Михайловка [30; 6];

1818 г. — с. Новониколаевка [30; 5];

1818 г. — х. Кожевников [30; 6];

1820 г. — д. Рождественка [30; 7];

1828 г. — с. Тамбовка [30; 20].

Важно отметить, что основание этого массива российских селений в Волго-Ахтубинской пойме произошло после ухода калмыков и во время закрепления во “внутренней степи” (между р. Урал и р. Волгой) нового здесь народа — казахов, т. е. в промежутке между сменой двух кочевых этносов. Это событие весьма примечательно в этнополитическом смысле. Заселение Ахтубы усилило российское присутствие на Нижней Волге, укрепило положение Астраханского края как составной части России.

С увеличением заселенности Ахтубы, отдельные посты кордонной линии упразднялись. С 1829 г. казакам разрешалось делать разъезды не четыре, а лишь два раза в сутки, между некоторыми постами и один раз [33; 8].

В 1836 г. на интересующей нас территории остается только три поста казаков: Сасыкольский, Баскунчакский и Эльтонский. Из них только два последних остаются с уничтожением Внутренней Астраханской линии в 1865 г. [33; 8]

Поскольку большинство казаков было распущено по родным станицам или переведено на другую линию, возможно сказать, что казаки не оставили заметных следов в освоении Ахтубы, хотя и способствовали её колонизации. Задача кордонной системы состояла в защите некогда редких и малолюдных селений. Ахтубинская линия сыграла отведенную ей роль защиты от нападений казахов.

Политика российского правительства по отношению к новым кочевникам-казахам была двоякой. С одной стороны, проводилось сдерживание переселения этого этноса не российскую сторону р. Урал. Насколько возможно это было в бескрайних степных просторах, проводилась регламентация переселившихся, их учет. “Со всех родов перепустивших свой скот на здешнюю сторону (р. Урал) в залог спокойствия брались “атаманы”. В то же время остановить эту волну великих переселений народов было невозможно. Поэтому правительство спешило придать законную основу этой иммиграции.

В 1798 г. высочайшее разрешение предоставляло внутреннюю степь Астраханской губернии “в пользование киргизов, дозволив им кочевать по берегу Каспийского моря, по Рын Пескам и по Волге”. При этом кочевавшим по левобережной степи калмыкам казенного ведомства приказано было отодвинуться ближе к Ахтубе, с стоявшие по Узеням кордонные посты перевести на линию Эльтон–Владимировка–Красный Яр. Таким образом, некоторая часть калмыков ещё долго оставалась на левом берегу Волги. Поэтому первые, кого видели русские переселенцы в степях у Ахтубы, это были не казахи, совершавшие отдельные нападения, а довольно уже мирные калмыки. Сведения о заселении с. Михайловки в 1814¹ г. содержат следующее признание: “При заселенииѕ бывшей одной природой калмыков никаких препятствий встречено не было”. [30; 16]

Топономика этих мест изобилует калмыцкими словами,— название с. Болхуны, ерика Абицун-Цона и др., что также свидетельствует о контактах поселенцев с калмыками.

Отношения калмыков и русских поселенцев долгое время были враждебные. Исследователь отношений 2-х народов — А. Позднеев считал, частые нарушения шерсти (договора-присяги), которую калмыки давали царям, было вызвано незначимостью для кочевников текста присяги, которая писалась на русском и татарском языках. [35; 12] Автор сборника статей по русско-калмыцким отношениям, полагал, сто правительство России слишком долго оставляло безнаказанным бесчисленные грабежи русских селений. Стоило российской администрации приступить к уничтожению сильной власти хана и укреплению контроля над улусами, как большая часть кочевников ушла в Джунгарию. Из опасения побега оставшихся калмыкам было запрещено кочевать одновременно всеми улусами по левой (азиатской) стороне Волги. Усиление русского влияния на внутреннюю жизнь кочевого народа порождало конфликты, особенно в правовой сфере,— правосознание народов сильно отличалось. Например, на отгон скота русские смотрели как на преступление, караемое жестоко наряду с грабежом; калмыки же рассматривали отгон скота как проявление удальства. [36; 147] Русские не соглашались (в судебной практике) на калмыцкие законы по которым смертная казнь была запрещена и даже убийца должен был платить возмещение. Подобное несовпадение правовых норм и правосознания влияло на взаимоотношение народов. [36; 197]

Российское правительство ещё со времен Московских традиций присоединения инородных земель, старалось привлечь к сотрудничеству национальную аристократию. По сообщению Симона Гмелина одной из целей строительства Енотаевской крепости, было привлечение калмыцкой верхушки к оседлой, европейской жизни. Предполагалось сделать Енотаевск центральным пунктом управления калмыцким народом, для чего в крепости специально для хана был построен и подарен дом. [37] В учереждении казачьих станиц по Волге также преследовалась цель оказать “культурное влияние на кочевников. Эти старания кончились тем, что для владельца Замьянга “с его фамилией в городке его имени Замьяне – или Замьяновской станице – был построен казен­ный дом. Калмыки же, ни с казаками (как предполагалось в каждой станице), ни отдельно поселены не были. [31;60]

Идея патронажа над калмыцким народом, переход его к оседлости, прямо таки “преследовало” российское правительство.

“В 1785 г. указом 9 мая, повелено было Генерал-губернатору Саратовскому и Кавказскому Потемкину, озаботится заселением степи между Царицыным, Черкасском и Кавказской линией.”[38; 5] Истинная цель указа состояла в “усилении между калмыками наклонности к оседлой жизни и по возможности водворять их”. Но предложением этим суждено было сбыться только спустя 60 лет, да и то отчасти. В 1846 г. 30 декабря было “повелено основать 44 станицы на Калмыцких землях” вдоль пяти дорог; в исследуемой территории это были дороги по московскому тракту и по торговому тракту от Астрахани до Царицына вдоль левого берега. Убеждать калмыков в выгодности оседлой жизни, благоустройством своих хозяйств, должны были крестьяне, поселяемые в тех же селениях для примера. Историк колонизации Астраханского края — А. И. Карагодин, отмечал, что особенность этой широкой, вызванной правительством, волны миграций государственных крестьян, было весьма зажиточное положение основной массы переселенцев. [39; 135] Что касается калмыков, то они и на этот раз поселены не были,— это не удавалось даже известному герою войны 1812 года, “цивилизатору” своего народа — найону Тюменю, зато крестьяне (преимущественно воронежцы) получили повышенные, 36-ти десятинные наделы земли. Основание станиц (так они назывались в указе) на калмыцких землях началось в 1848 г. и продолжалось несколько лет.

Основанное в 1848 г. “на земле дачи очередного кочевья калмыцкого всех улусов, кроме Хошеутовского, под № 62” село Удачное (совр. Ахтубинский р-н) уже своим названием говорило о том, что первые поселенцы воспользовались душевым наделом по количеству и качеству выгоднее, удачнеё соседних сел. Наверное за независимость и умение воспользоваться всяким случаем, для своей выгоды, соседи прозвали удачинцев “дубиновцами”, а село даже в официальных документах носило название — “Дубиновка”. [38, 23]

Кроме указанного селения на торговом тракте по указу 1846 г., были основаны: села Княжево (оно же Вольное и Котел) — т. к. основано на земле князя (найона) Тюменя; село Хошеутово — на земле под названием Хошеутовская,— от имени одного из калмыцких родов или как считали поселяне по названию зимних укрытий для скота (по калмыцки хошей). [19, 114]

По Московскому тракту возникли селения Старица и Владимровское (1846).

Итак, указ 1846 г. вызвал появление в Волго-Ахтубинской пойме пяти селений государственных крестьян, по преимуществу хлебопашцев. Именно к середине XIX века по губернии, в основном за счет севера — Черноярского и Царевского уездов, растет количество посевов зерновых и других культур. Однако эти уезды не могли удовлетворить даже собственных потребностей в хлебе, поэтому главной отраслью хозяйствования здешних крестьян являлось скотоводство. [40; 260] Как справедливо отмечал краевед И. Михайлов: “В Астраханской губернии не всякий крестьянин — рыболов, не всякий — земледелец, но всякий — скотовод”. [41; 74] Это замечание с полной уверенностью можно отнести к поселенцам Волго-Ахтубинской поймы,— достаточно обратиться к специальным работам по хозяйственному освоению Астраханской губернии. [39-40] Огромные степные пространства, обхватывающие пойму с двух сторон, во всех отношениях были пригодны для занятий скотоводством.

Собственно для развития, распространения хлебопашества и скотоводства, правительство разрешило дворянам в 60-е годы XVIII века скупать, обычно за бесценок, астраханские (в том числе пойменные) земли. Замечая исключительно рыбопромышленный интерес дворянства к приобретаемым владениям, правительство указом Сената 1772 установило шестилетний срок заселения купленных земель. В противном случае, предполагалась принудительная смена владельцев в пользу “радетелей” заселения края. Однако, целеустремленная прямолинейность законов компенсировалась их невыполнением. По 4-й ревизии, только каждый четвертый дворянин купивший землю в крае, заселил её крестьянами. [43; 113] Подобное соотношение изменялось в сторону правительственных желаний только на севере губернии, где климат и почвы позволяли заниматься, хотя и с большим риском, пашенным хозяйством. Но и здесь не редкостью было переселение крепостных ради формального соблюдения законов. Основные доходы дворяне получали с рыбных промыслов. В таких случаях незавидная доля крепостного крестьянина отягощалась бессмысленной затеей переселения. Люди выбрасывались на произвол судьбы в отдаленный край империи. Непривычный климат новой родины сводил на нет все аграрные знания крестьян. Сожженные июльским солнцем побеги зерновых, отсутствие заработка, невозможность вернуться на родину за тысячи верст, приближающиеся холода — всё это из реальной жизни крепостных селения Шишка (с. Ушаковка Черноярского р-на, принадлежавшего графу Нарышкину с 1775 г.). Вслед за всеми домашними животными, включая кошек и собак, для утоления голода, в пищу пошли коренья и т. п. Без денег нечем было ловить рыбу. И только счастливая мысль о заработке от продажи леса, спасла крестьян от мора. Заготовка и реализация (в Царицыне) древесного угля, надолго стала наряду с земледелием, важным занятием поселян. [42]

Внимание двух поколений помещиков Кишенских к ватажному рыболовству, имели результатом заселение трех мест:

сельца Ивановского, около 1780 г. [43; 8];

двух деревень — Николаевки в 1833 г. и Федоровки в 1800 г. [43; 8]

Главными помещиками-колонизатороми северной части губернии стали представители графской фамилии Зубовых, на чье имя было записано основание не менее 6-и селений:

Золотозубовка в 1775 г.;

Сереброзубовка (…?);

Зубовка (Дмитриевка) в 1797 г.;

с. Поды, д. Александровка, д. Никольское,— все к 1803 году. [43; 8]

По мнению П. Любомирова все “зубовские” поселки, располагавшиеся по Волге и Ахтубе, их притокам и ерикам, имели рыбные ловли “приносящие особливый доход их господину”. [8; 69]

Сугубо сельскохозяйственное направление имели дер. Никитовка (Равино) заселенная Равинскими до 1770 г. и дер. Бароновка поручика Егора Баронова.

Таким образом, из всего вышесказанного следует, что

Основные формы хозяйственного освоения Астраханского края (поначалу только дельты) в XVI — 1 пол. XIX века (лов рыбы и соледобыча) имели необходимые ресурсы для освоения Волго-Ахтубинской поймы.

Решение правительства в сер. XVIII в. о приоритетном развитии и поддержке государственного солепромысла на оз. Эльтон, в ущерб другим, являлось экономически ошибочным и вызвало в изучаемом районе (из-за удаленности озера от поймы) основания только трех селений.

Опасность грабежей со стороны кочевых народов (калмыки, киргизы) тормозило заселение поймы.

Защитные меры правительства (расселение казаков по Волге (9 станиц), создание кордонов на её Луговой стороне) и поощрение переселяющихся крестьян (указы о привлечении чумаков, призыв осваивать калмыцкие земли) способствовали заселению Волго-Ахтубинской поймы.

Вызванная правительством активность помещиков по переселению крепостных крестьян, несмотря на старания администрации имела, в основном, рыбопромышленный интерес. Всего в пойме помещиками было основано 10 немноголюдных селений.

Большая часть селений, появившихся в XVIII — 1 пол. XIX века в Волго-Ахтубинской пойме, была основана государственными крестьянами (28 селений из 47).

Глава II. Социально-психологические аспекты миграции сельского населения в России XVIII — первой половины XIX века (по материалам заселения
Волго-Ахтубинской поймы) §1. Теоретические основы
социально-психологического изучения
процесса переселения

Человек переселяется. Он меняет своё место жительства, перебираясь за сотни километров. В этот процесс включается целая цепь событий, которая оказывает на жизнь переселенца влияние; причем далеко не всегда позитивное.

Расставание с родственниками и знакомыми лишает человека привычного круга общения; неизбежна распродажа имущества (часто за бесценок), которая нередко создает множество хлопот и обедняет семью. человек покидает землю на которой жили, трудились и умирали его предки, в которой покоится их прах. По сути дела, речь идет о нарушении привычного уклада жизни, разрыве социальных и родственных связей. Несомненно, что-то должно было произойти в жизни человека, чтобы он решился на подобные действия. Рассмотрению предпосылок, а также условий и способов социально-психологического воздействия, которые стимулируют включение личности в процесс миграции и посвящен этот параграф.

Анализ исторической литературы позволяет утверждать, что, как правило, психологические аспекты миграции остаются за пределами исторических исследований, посвященных проблемам переселения. В отечественной исторической науке советского периода миграция сельского населения рассматривалась как колонизация окраинных территорий Российской империи. При этом основное внимание уделялось изучению социально-экономических проблем процесса колонизации. Лишь в конце ХХ века исследователи (Б. Д. Парыгин, Б. Ф. Поршнев и др.) обратились к изучению социально-психологических аспектов исторического процесса и доказали их значение для адекватного понимания исторических событий. Сегодня уже не вызывает сомнений положение, что события, явления можно считать совокупностью многих социальных факторов, как объективных, так и субъективных, т. е. социально-психологических. Социально-психологические явления справедливо признаются историческими, как обязательные условия и активный фактор исторического развития. Известный американский психолог Э. Фромм даже называл социально-психологические явления производительными силами социального процесса. [43]

Изучая миграцию сельского населения России XVIII — первой половины ХIХ вв. в социально-психологическом ключе, поставим вопрос: каким образом человек осуществляет принятие решения о переселении? Для ответа на этот вопрос нам необходимо очертить тезаурус психологических понятий. Проведенный понятийный анализ по проблеме позволяет утверждать, что необходимыми и достаточными для исследования социально-психологических предпосылок миграции понятиями являются такие, как “настроение”, “об­щественное настроение”, “внушение” (“суггестия”) и “контр­суггестия”. Рассмотрим сущность данных категорий более подробно.

Среди явлений общественной психологии, представляющих интерес для исторической науки,— потребностей, мотивов, чувств, стереотипов поведения, вкусов, умений, навыков (как отдельной личности, так и различных социальных общностей) — особое место занимают социальные настроения, преобладающие в обществе в тот или иной исторический период.

Значимость настроения в структуре социально-психологических явлений объясняется тем, что оно представляет собой не какой-либо отдельный элемент психики, а её целостную и притом динамическую характеристику. Являясь сравнительно устойчивым, продолжительным психическим состоянием,— настроение проявляется в качестве положительного или отрицательного эмоционального фона психической жизни индивида. В отличие от ситуативных эмоций и аффектов настроение является эмоциональной реакцией на непосредственные последствия тех или иных событий, а на их значения для человека в контексте его общих жизненных планов, интересов и ожиданий. [46]

Сформировавшиеся настроения, в свою очередь, способны влиять на непосредственные эмоциональные реакции по поводу происходящих событий, соответственно изменяя направления мыслей, восприятие и поведение человека. Таким образом, настроение окрашивает переживание и деятельность личности [46] “в определенный цвет” (В. Вилюнас), определяет его модальность (К. Левин).

Поскольку в данной работе речь идет о таком социальном явлении, как переселение, которое, несомненно, можно отнести к массовидным явлениям. Однако, поскольку мы исследуем такое массовидное социальное явление, как миграция, недостаточно говорить только о настроении,— уместней использовать социально-психологический термин “общественное настроение”. Это понятие определяет преобладающее состояние чувств и умов тех или иных социальных групп в определенный период времени. Общественное настроение представляет собой не только самое массовидное явление, изучаемое социальной психологией, но и одну из наиболее значительных сил, побуждающих людей к той или иной деятельности, накладывающих отпечаток на поведение различных социальных групп (коллектив, нации и др.) и, конечно же, членов этих групп.

Одной из форм общественного настроения является массовые настроения, способные объединить различные значительные группы людей (слои, классы и др.). Однако будем учитывать, что общественное настроение может носить как массовый, так и “локальный” характер. “Локальное” общественное настроение (в отличие от массового) проявляется в социально-психологическом климате микросреды (семья, группа).

Общественное настроение характеризуется определенной предметной направленностью (политической, религиозной, а в нашем случае — миграционной), а также характером и уровнем эмоционального накала (апатия, депрессия — подъем, энтузиазм).

На жизнь отдельной личности общественное настроение влияет ровно настолько, насколько эта личность вовлечена в жизнедеятельность конкретной социальной группы, как части общества.

По мнению Б. Д. Парыгина, настроение личности, ровно как и общности, может выполнять три основных функции:

Функция регулятора и тонизатора психической активности людей.

Функция установки восприятия любой информации.

Функция ценностной ориентации или направленности и деятельности.

Эти функции настроения носят общий ценностно-установочный характер и по сути побуждают, направляют и регулируют деятельность и поведение, а также придают им тот или иной смысл (ценность). Особый интерес для исследования предпосылок включения личности в миграционный процесс представляет способность настроения создавать ту или иную установку при восприятии информации, обуславливая избирательность восприятия.

В человеческой психике, как известно, различают две формы предъявления информации (Б. Ф. Поршнев):

побудительное, императивное, которое по сути содержит своеобразное указание, инструкцию к действию (приказ, совет, просьба, запрещение, разрешение в отношении тех или иных действий);

констатирующая (информация о фактах, при разной степени достоверности).

Хотя, в конечном счете обе эти формы информации способны служить побуждением к тому или иному действию или воздержанию от действия, различие между ними (прямой побудительной и косвенной предварительной) существенные. Оно состоит не только в форме предъявления информации, но и в субъективной реакции на неё. Ведь окончательное решение о действии или воздержании от него принимает сам информируемый человек,— именно он осуществляет выбор (осознанный или неосознанный).

Естественно, что фильтр недоверия сильнее выражен при первой форме предъявления информации (прямо побудительной информации), чем при второй. Получив инструкцию, указание действовать, человек первым делом вольно или невольно соотносит свою реакцию со степенью доверия к “побудителю”, значимостью этого человека или группы людей для себя. В конечном счете, значимая для человека информация обладает той или иной возможностью побуждать к действию. Но если источник информации вызывает настороженность, человек отклоняет идущие от него стимулы или, по крайней мере, подвергает информацию данного источника проверке. Причем его отношение будет тем критичнеё, чем сильнее настороженность по отношению к источнику информации.

При второй форме предъявления информации (констатирующая информация) вероятность “принятия информации”, “доверия к ней” возрастает. В ситуации определенной направленности настроения личности восприятие обоих форм информации может осуществляться с помощью суггестии — внушения.

Внушение — процесс воздействия на психическую сферу человека, связанный со снижением сознательности и критичности при восприятии внушаемого содержания, с отсутствием целенаправленного активного его понимания, логического анализа и оценки в соотношении с прошлым опытом и данном состоянием субъекта. [46]

Внушение осуществляется в форме гетеросуггестии (внушения со стороны) и аутосуггестии (самовнушения).

Объектом гетеросуггестии может быть как отдельный человек, так и группа (феномен массового внушения); источником внушения (суггестором) — индивид, группа и др.

Аутосуггестия предполагает объединение в одном лице суггестора и суггеренда. По методам реализации внушения подразделяются на прямое и косвенное, а также на преднамеренное и непреднамеренное.

Для исследования миграции особое значение имеет суггестия в значении “заражения”, переселенческими настроениями и подражания действиям переселенцев. С биологической точки зрения суггестия в чистом виде таит в себе катастрофу, ибо в результате воздействия одного организма на рефлексы другого могут быть нарушены жизненно важные функции организма. В подобных случаях организм может выдать негативную реакцию на суггестию в виде торможения внушаемой информации (к примеру, явление когнитивного диссонанса, паники и др.).

Физиологи считают негативизм (в т. ч. негативизм в отношении словесного воздействия) явлением сводимым к ультрарадикальному состоянию. Это значит кричащая биологическая ситуация (недоедание например) “взламывают” принудительную силу слов (обычаев и традиций, например — крепостной зависимости).

Считается, что именно контрсуггестия (Поршнев) и становится непосредственно психологическим механизмом осуществления всех и всяческих изменений в истории, порождаемых не только зовом биологической самообороны, но и объективной жизнью общества, противоречием экономических и других отношений.

Помня слова Гегеля о движении истории, которую осуществляет её “дурная сторона”, “порочное начало” — неповиновение, можно признать историю людей как резкое сочетание повиновения и непокорности, послушания и дерзости.

С усложнением социальных связей в обществе суггестия не исчезает — она наблюдается в измененном виде по мере роста и изменения контрсуггестии. Происхождение последней в истории начинается с весьма элементарных защитных, негативных реакций на суггестию. По-видимому, самая первичная из них в восходящем ряду — уклонится от видения и слышания того и тех, кто форсирует суггестию в межличностном общении. Это означает уход, удаление. Таким образом, самые древние миграции людей, начиная с распространения человека по планете, как и миграции вообще в истории, в психологическом плане можно представить как преодоление межиндивидуального давления, как уход небольшими группами и в одиночестве от разного рода ограничений.

Сформулированные положения стали методологическими ориентирами при анализе социально-исключающих предпосылок и условий включения личности в миграционный процесс. Анализ научной литературы позволяет четко увидеть различия в подходе и пониманию миграции в дореволюционный и “советский” период. Немногочисленные работы, появившиеся за годы советской власти отличаются от дореволюционных исследований несколько упрощенным подходом к процессу миграции (прежде всего к экономическим и социально-психологическим предпосылкам переселения крестьян). Так, мы читаем:

“Основной импульс миграционных потоков вызывался классовыми противоречиями феодального общества”. [46, 142] При этом формы колонизации выделялись только исходя из видения только активного субъекта миграции: “помещичья-крепостническая”, “государственная колонизация” [9, 18], хотя в российской истории далеко не всегда этим субъектом был сам переселенец. Выяснение причин т. н. “народной” [9, 18] или “вольнонародной” колонизации сводилось к “усилению классовой борьбы” или “стремлению значительной части жителей изменить к лучшему условия своего существования путем переселения в другие местности, особенно на новые земли”. [46, 143]

В нашей работе, критерием для выделения форм миграции послужил субъективный фактор миграции, т. е. кем именно было принято решение о переселении: было ли это волеизъявлением самого мигранта или он действовал под влиянием внешнего воздействия (решение принималось без его участия). Употребляя термин “субъект миграции” мы подразумеваем, что решение о переселении принял сам человек, оно может считаться относительно самостоятельным. На основе источников по астраханской колонизации и материалов дореволюционных исследований (Кауфман, Романов, Григорьев) можно предположить, что миграция сельского населения России в XVIII — первой половине XIX века происходила в двух основных формах:

Свободная миграция. Она включала в себя все виды переселения, которые осуществлялись с разрешения и при поддержке правительства (в ответ на правительственные призывы и меры по защите переселенцев и наделению их льготами). В эту форму включается и несанкционированная миграция полусвободных государственных крестьян, а также нелегальные переселения беглых крепостных, которых, впрочем, редко возвращали владельцам. К этой группе также отнесены переселившиеся члены религиозных сект, подвергавшихся гонениям (молокаи и др.), а также бежавшие от хозяев крепостные крестьяне. В перечисленных случаях переселенец был субъектом, а не объектом миграции.

Насильственная миграция предполагает несвободу переселенца в принятии решения о переезде. Здесь переселенец выступает как объект миграции. Решение о его переселении принималась в соответствии с “государственными задачами” (как их понимало правительство) или по воле помещика. В астраханском варианте переселение крепостных по воле помещиков было инспирировано правительством, которое осуществляло колонизацию слабозаселенных пустынных окраин империи. К данной форме миграции относится и “обязательный” перевод государственных крестьян в низовья Волги (по распоряжению правительства), и расселение астраханских казаков по Волге.

Большинство переселенцев, заселивших Волго-Ахтубинс­кую пойму в конце XVIII — начале XIX века были “свободными мигрантами”, т. к. оседали в новых местах “с разрешения властей и на казенной земле”. Интересно, что основной массив дореволюционной литературы по проблемам миграции посвящен именно свободной форме переселения.

§2. Социально-психологические предпосылки миграционного процесса
(на материале заселения Волго-Ахтубинской поймы
XVIII — первой половины XIX века)

Мы рассмотрели основные формы миграции. Каковы же были основные предпосылки и условия переселения крестьян в Волго-Ахтубинскую пойму?

Обратимся к историческим источникам.

Рассматривая общие предпосылки свободного переселения ряд дореволюционных исследователей (Кауфман, Романов) усматривая “первопричину” миграции в “относительном малоземельи”, которое на субъективном уровне обращается в сознании, как “влияние субъективно ощущаемого проявления кризиса существующей системы крестьянского землевладения”. [47; 163]

В крестьянской среде существовало субъективное ощущение аграрного кризиса и самые первые “звонки” этого кризиса (снижение урожайности, заметное увеличение населения) усиливали тревогу крестьян, усиливали ожидание худшего (земельного передела в соответствии с общинным правом, голода и др.). Яркое подтверждение этого мы находим в работе Григорьева В. Н. [48; 41] Приведем собранные им высказывания крестьян — “дети одолели, не прокормить их на нашей земле”, “жил здесь — лучше не надо, да тесно скотине”, “штрафы (за потраву скотом) одолели”. Интересно, что в большей мере тесность угодий для скота, теснота усадьбы и боязнь, что у детей земли будет мало,— по мнению исследователей характерны для высказываний зажиточных крестьян, что подтверждает нашу мысль о важности субъективного восприятия.

Конечно, сам кризис является результатом перенаселения и недостатка в земле,— но не абсолютного, а относительного перенаселения и такого же относительного малоземелья. “Переселение,— писал Кауфман,— растет именно там, где крестьянство переживает критический момент замены залежного и безнавозного парового хозяйства навозным трехпольем,— и оно останавливается по минованию этого кризиса”. [47; 79]

Адреса мигрантов, прибывших в Волго-Ахтубинскую пойму, дают нам представление о распространении кризисных настроений крестьянства центрально-чернозёмной зоны России. Об этом же говорят и работы дореволюционных статистиков и публицистов, описывающих тревожные настроения крестьянства ряда южных и центральных губерний (Кауфман, Григорьев). Значение этих настроений в контексте общих жизненных планов, интересов и ожиданий крестьян велико. Дело в том, что крестьяне, составлявшие основной массив мигрантов, видели в земле единственный источник существования.

Всякое сокращение владений (в результате общинного передела, роста семьи) отрицательно сказывалось на благосостоянии крестьянских семей и воспринималось как ухудшение условий жизни, угроза самому существованию. Ведь других возможностей заработка крестьяне себе не представляли. Отличительной чертой психологии крестьянина-мигранта, переселяющегося вследствие влияния аграрного кризиса (прямо или косвенно), была своеобразная “рамочность”, ограниченность представлений о возможной смене рода его занятий. Дореволюционные историки считали основную массу мигрантов,— выходцами из южных районов центрально-российских губерний, где по сравнению с севером любой губернии земли были плодороднее. Исследователи отмечали, что именно “северяне”, в силу давнего (по сравнению с югом) малоземелья и бедности почв в трудных ситуациях находили выход в смене занятий (“отхожие” промыслы). Крестьяне с “жесткими” представлениями о занятиях “пашней”, переселившись на юг губернии в силу определенных обстоятельств задумывали миграцию на окраины страны. Интересно, что в случае с переселенцами в Волго-Ахтубинскую пойму наиболее часто встречаются адреса крестьян прибывших из Павловского уезда, который был самым южным в Воронежской губернии. [49]

Среди личных качеств крестьянина-мигранта составившую свободную форму переселения, необходимо отметить такое качество, которое в психологии получило название “внутренний локус контроля” или ответственность. Крестьянин нередко шел в малоизвестные места надеясь лишь на бога и на себя. Кроме фактора воли, энергии и решительности переселенца, важны и факторы знаний и умений.

Можно лишь частично согласиться с Кауфманом, который считал, что переселяются как раз те, кто не сумеет изменить своё хозяйствование на родине так, чтобы оно соответствовало “изменяющимся условиям населенности и рынка”. Опровержением его утверждения по сути может служить сама история заселения Волго-Ахтубинской поймы и развития этого региона, хотя агротехнические приемы и знания крестьян не редко перечеркивались неизвестным им климатом и почвами. Обилие целины способствовало использованию самой древней и малоэффективной формы земледелия — перелога.

Таким образом, для типичного крестьянина-переселенца (насколько об этом можно судить по дореволюционной научной литературе) были свойственны большое личное мужество, готовность к риску, уверенность в своих силах, решительность.

Конечно, принятие решений о переселении часто принималась при воздействии механизма внутрисемейной и конфессиональной гетеросуггестии.

Под внутренним прямым и преднамеренным внушением здесь понимается своеобразие межличностных отношений в так называемой “большой семье”. Состоящая из отца, матери, малолетних детей и женатых сыновей с женами и потомством, большая семья была традиционным типом крестьянской семьи, преобладавшей в России до конца XIX века. (Р. Пайпс) Роль главы семьи — “большака” или хозяина — была огромна. За ним оставалось последнее слово во всех семейных делах; он также устанавливал порядок полевых работ и проводил сев. Власть его была закреплена традицией. Все имущество находилось в совместном владении. В экономическом смысле такая семья обладала громадными преимуществами. И правительство, и помещики делали все от них зависящее, чтобы сохранить этот институт в фискальных и административных интересах,— легче было иметь дело с главой семьи, нежели с её отдельными членами. Отношение самих крестьян к такой семье было сложным. Они, несомненно, видели её экономическое преимущество, ибо стихийно сами пришли к ней. Однако им не нравились трения, неизбежно возникавшие при жизни нескольких супружеских пар под одной крышей. Они также хотели вести своё собственное хозяйство. Распад большой семьи происходил обычно лишь после смерти главы семейства или отхода его от дел. Однако, и тогда сложная семья зачастую продолжала существовать в прежнем виде под началом одного из братьев, избранного на должность большака.

По статистике В. Н. Григорьева (Рязанская губ. 1880-е гг.) — около 8% выселяющихся крестьян не составляли до переселения самостоятельных домохозяйств, выделяясь из других семей лишь перед самой миграцией. [48; 49] Можно предположить, что для определенной группы крестьян одной из предпосылок включения в миграционный процесс являлась сложность внутрисемейных взаимоотношений. Сам акт переселения субъективно приобретал для них смысл избавления от ситуации подчинения большаку и приобретения самостоятельности.

Другой социально-психологической предпосылкой вклю­чения личности в миграционный процесс является эсхатолого-хилиастические настроения русских сект (она характерна для членов таких сект, как молокане, староверы и др.). Исследователь религиозных движений в России — А. И. Клибанов приводит сведения о молоканских проповедниках, особенно активных в начале XIX в. на территории Саратовской губернии. Именно из Камышинского уезда этой сопредельной с Астраханским краем губернии в 1814 г. в Царёвский уезд переселилось несколько сот молокан, основавших с. Батаевку. Название оно получило по фамилии доверенного выходцев Ивана Батаева. [30; 97] Обычно подобные организаторы переселений одновременно были и проповедниками, своего рода суггесторами. Обладая ораторским талантом и знанием Священного писания “рьяный и упорный” проповедник мог внушить (прямо или косвенно, но всегда преднамеренно) побудительную информацию о необходимости переселения в “места убежищ” нескольким тысячам своих единоверцев. Под влиянием его проповедей люди расставались с обжитыми селами, недвижимым, а частично и движимым имуществом, оставляя незасеянные поля, в другом случае несжатые пашни. Государство в лице чиновника, полицейского, иерарха официальной церкви преследовало наиболее активных проповедников [50; 48], вызывая тем самым недовольство членов сект. Преследования (гетеросуггестия в виде “наставления на путь истинный” и т. п.)давали обратный эффект, приводили к усилению миграционных настроений сектантов, стремившихся покинуть суетный и опасный “Вавилон”.

Другой предпосылкой вовлечения личности в переселение можно назвать, как это ни странно,— существование крепостного права. Система стародворянского, помещичьего государства привязывала крестьянина к месту, гасила ростки социально-экономической активности и создавала “придавленность личности”. [12; 181] По мнению исследователя крестьянских движений — Б. Г. Литвака, стремление искоренить “чувство личности” у крепостных, или не дать ему окрепнуть, лежало в лежало в основе жесткого обращения помещиков со своими крестьянами. [12; 190] Несомненно, недовольство крестьян жестоким обращением, чувство бесправия, несвободы уже само по себе есть почва, на которой могли возникнуть инциденты и, как следствие, желание переселиться в иное место. Однако, Б. Г. Литвак считает, что уровень сознания крестьянства определялся не только отрицательными эмоциями крепостных, не только их недовольством своим состоянием и борьбой “против”, но и их положительным идеалом, их борьбой “за”. Крепостное “за” было нечто весьма неоформленное, очень смутное, чаще всего оно получало реальное выражение в индивидуальном или коллективном стремлении так или иначе изменить свой образ жизни, социальный статус (к примеру, перейти в другую сословную группу крестьянства). Понятие “воля” — постоянный спутник процесса осознавания себя крестьянином как личности — имело самое простое содержание: свобода от помещика. Собственно сама крепостная зависимость крестьян предполагала действие механизма перманентной гетеросуггестии. Внушение при этом производилось в прямой побудительной и преднамеренной форме. Понятно, что такое внушение приводило в действие контрсуггестию, т. к. фильтр недоверия и даже отторжения подобной информации очень высок. Крепостную зависимость к можно представить как сочетание постоянного внешнего “давления” наличность, закономерно порождающего у наиболее сильных личностей внутреннее противостояние. Если личность поднимется до осознания, она начинает искать выход из этого “тупикового” состояния угнетения, несвободы.

Рассмотрев субъективные предпосылки включения личности в миграционный процесс выясним: какие условия стимулировали крестьянскую миграцию. Под условием здесь понимаются непосредственные события, происходящие в жизни личности и страны, эмоциональной реакцией на которые стало создание массовых миграционных настроений крестьян.

Конечно, это наиболее общие, объективные предпосылки переселения, которые можно назвать инвариантной схемой. В каждом конкретном случае эти предпосылки действуют в конкретной ситуации, причем, лишь “переломив­шись” в субъективном восприятии крестьян. Ответы крестьян свидетельствуют о нужде в разных её проявлениях. Здесь и неудобное расположение надела, аренда земли на тяжелых условиях, недостаток топлива, хлеба, тяжесть податей, бедность и общая нехватка денег при мало и при многоземелье “гонит крестьян на самару” (собирательное название места для переселения). Запутавшись в долгах, человек не видит на родине средств выйти из своего положения: “плохой год, хлеба нет, продано всё, кроме необходимогоѕ продать дом или землю? Голодать, побираться придется, поэтому и продают”. “После этого только и остается, что хоть на удачу идти, хоть Христовым именем, кое-какая надежда на успех есть, а хуже чем здесь не будет”. [48; 55] Перед нами явно выраженное субъективное ощущение безысходности, которое порождает у наиболее самостоятельных крестьян (о личностных качествах переселенцев мы писали ранее) стремление найти выход из тупика и тем самым становится одной из субъективных предпосылок миграции.

Неурожайные годы, пожары и вообще все острые несчастья, подрывая крестьянские хозяйства, усиливали стремление к переселению. Одни крестьяне собирались идти “на самару вовсе избившись — им нечем взяться за дело, не у чего жить здесь”,— другие хотя и ведут хозяйство, но чем-либо подстегиваемые, предвидя возможность спуститься на низшую ступень благосостояния (для себя и для детей) — также решаются идти на “вольные земли”.

Причем в процесс включаются не только беднейшие, но иногда и зажиточные, обеспеченные крестьяне: “вдруг заробеют, что дальне плохо будут жить, а на самаре можно будет прочно устроиться”.

Богатый материал, позволяющий воочию увидеть действие объективных и субъективных предпосылок включения крестьян в процесс миграции, даёт изучение мнения переселенцев о жизни. Нами были проанализированы ответы крестьян на вопросы анкет 1877 г. [19] Поскольку на время заполнения анкет некоторые селения существовали пятьдесят и более лет, то понятно, что вопросы отражали мнения второго и третьего поколения переселенцев, а также тех, кто переселился много позже “отцов-основателей”.

Приведем основные вопросы анкет, которые были использованы при анализе:

что привело или вынудило к заселению данной местности;

какие препятствия были встречены переселенцами со стороны туземцев или, если можно, природы;

какова была первоначальная жизнь переселенцев.

Из общего количества свободно основанных селений (28), источники колонизации Волго-Ахтубинской поймы выделяют 27,5% сел, жители которых считают, что их вынудили переселиться такие обстоятельства, как “по случаю крайнего недостатка земли и других угодий” [19, 133], а также “более из стеснения полного числа жителей из тех мест” [19; 136]. Эти ответы явно свидетельствуют о субъективном ощущении крестьянами аграрного кризиса.

Нетрудно представить модель поведения крестьянина, в ситуации субъективного ощущения кризиса. Сами ожидания ухудшения жизни, как показывают исследования современных психологов (Э. Берн, Дж. Тойч, Дж. Гриндер и др.), негативным образом влияют на жизненные планы и настроения как отдельной личности, так и всей крестьянской семьи. В подобной ситуации в качестве выхода из кризиса, тупика возникает поисковая активность: человек ищет ответ на вопрос: Что делать, чтобы выжить? Как уйти от неблагоприятных условий? Несомненно, существовали и иные варианты выхода, но геополитические условия России (обширные территории империи, политика правительства, направленная на заселение новых земель и др.) делала предпочтительным выход через переселение крестьянства на окраины страны.

Исследователь переселенческих легенд о “далеких землях” К. В. Чистов читал, что ожидания потенциальных мигрантов, как и вообще крестьянские представления о переселениях на окраины империи, отражали не столько реальное развитие бегства и миграционных движений, но в первую очередь сознание их участников или крестьян готовых, но не имевших возможности примкнуть к ним. Бегство и уход с родных и насиженных мест, готовность пройти тысячи верст в поисках выхода из тисков личного или общественного кризиса сопровождали такие амбивалентные чувства, как отчаяние и решительность. Но не только они стимулировали переселенческий процесс. Без слухов, мифов, порождавших мечты и иллюзии, без массового заражения этим общественным настроением — переселение таких больших человеческих массивов не могло бы осуществиться. Беглецы и переселенцы не просто рвались в неизвестность, им светили далекие, но яркие огни, на их горизонте рисовался красочный мираж, который звал и вел, заставляя обрубать столетние корни привязанностей к земле. [13; 317]

Интересен отмеченный в источниках факт: не все переселенцы доверчиво относились к рассказам о “далеких землях”. Некоторые группы крестьян “проверяли” слухи: они посылали сначала своих “пытовщиков” разведать возможности переселения [48; 76] и лишь получив достоверные сведения принимали решение о переселении на новые земли.

Миграционные настроения крестьян кон. XVIII — сер. XIX вв. несомненно, укрепляла государственная политика по заселению окраинных земель. Так, в Астраханской губернии, специально для защиты переселенцев от кочевников, несколько лет с 1784 г. создавалась Астраханская кордонная линия из расселенных станицами с 1765 г. казаков. Были приняты также специальные законы, которые предоставляли льготы некоторым группам переселенцев [31; 217]. Более того, местными, а иногда и имперскими властями принимались решения “покрывающие” переселения в Понизовье беглых крепостных крестьян [9; 29]. Подобные меры способствовали распространению самой разноречивой информации, которая порождала и укрепляла миграционные настроения крестьянства, “заражая” большое количество лиц переселенческими настроениями.

Распространение информации с разной степенью достоверности “о привольном приволжском месте и излишку противу числа душ участков земли” [19; 125], приводило миграционно настроенных крестьян в движение. Переселенческие настроения иногда охватывали сразу целые волости и уезды. Так, основатели села Болхуны Черноярского уезда, представляли более пяти селений Воронежской губернии. “Зараженность” миграционным настроением охватывала группы крестьян до 500 “ревизских душ обоего пола” [30;18].

Таким образом, правительственные меры по защите и поощрению колонизации окраин империи, само наличие этих районов, с внешне привлекательными ресурсами (обилие лугов, вод и пр.), порождало распространение ярких, эмоционально окрашенных слухов, мифов, на основе которых возникали разного рода ожидания, которые в сою очередь трансформировались в массовидные миграционные настроения, порождавшие субъективную готовность к переселению.

Весьма важным в понимании механизмов включения личности в миграционный процесс является следующее положение: независимо от предпосылок возникновения миграционных настроений, готовность к переселению даёт четкую установку на восприятие любой информации относительно возможного переселения как полезную и положительную. Поэтому, констатирующая (косвенная, предварительная) информация о наличии привлекательных районов для миграции, выраженная непреднамеренным способом в виде слухов, предположений и др. сообщений, активно воздействуют на психику потенциального мигранта. Это воздействие снижает сознательность и критичность при оценке содержания информации. Здесь мы имеем дело с гетеросуггестией, которая с учетом готовности суггеренда (ожидание определенного рода информации) может плавно перейти в аутосуггестию.

Обратимся к нашим материалам: на территории Волго-Ахтубинской поймы для 86% (25 сел) основателей селений главная причина миграции являлась привлекательность новых мест: “изобилие рыбы, птицы, диких сайгаков”, “обширные хлебородные и тучные сенокосные земли”, “много лесу”, “плодородная местность и мягкий климат”.

Интересно, что все высказывания отмечают привлекательность новых земель, вовсе не учитывая их иных характеристик. Поселенцам ещё предстояло узнать о “ураганах, которые засыпают песком засеянные хлебаѕ появлении сусликов, приносящих значительный вред урожаю” [19; 113]. Первые колонисты ещё не подозревали, что пойменные леса и тончайший слой гумуса степи,— наиболее дорогие и быстро уничтожаемые дары, в целом весьма бедного для сельскохозяйственного освоения, засушливого края. Эти “открытия” ещё предстояло сделать переселенцам. Они стали явными, как правило для второго и третьего поколения. Реже недостатки новых мест констатировало уже первое поколение. [19; 114]

Основная масса мигрантов прибыла в Волго-Ахтубинскую пойму из района сосредоточия мирового фонда чернозёмов (хотя и варварски используемых) — Воронежской, Курской, Тамбовской губерний. Здесь явно проявилось субъективность восприятия,— для первых поселенцев “при­вольная в то время жизнь” (на начало колонизации) “каза­лась несравненно лучше тех мест, где прежде жили”. Можно говорить о некритичности восприятия, в которой большую роль сыграли неоправданные ожидания по отношению к “новой родине”, восприятие акта миграции как единственного средства улучшения положения крестьянской семьи.

Подводя итоги проделанного анализа предпосылок и условий миграции крестьян в кон. XVIII — нач. XIX вв. в район Волго-Ахтубинской поймы, представим основные данные в таблице:

Таблица 1.

Предпосылки и условия, создания массовых
миграцонных настроений крестьян

Объективные предпосылки миграции	Субъективные предпосылки включения личности в миграционный процесс	Условия, стимулирующие миграцию
Аграрный кризис (рост населения, истощение почв)	Нежелание, невозможность, неумение перестроить своё хозяйство в соответствии с изменяющимися условиями рынка, природного и демографического факторов. Ощущение ухудшения условий жизни.	Недовольство своим положением, страх перед будущим: а) Стремление сохранить достигнутое благосостояние или улучшить своё положение. б) Восприятие крестьянами своего положения как безвыходного.
Прирост новых земель	Ожидание лучшей, “обильной” новой жизни на новых землях	Меры правительства, поощрявшие миграцию (призывы, льготы, защита). Слухи о вольных землях, больших просторах, нетронутой земле.
Преследование инакомыслящих. Ограничение свободы передвижения	Эскато-хелеалистичес­кие проповеди конца света	Стремление к духовным исканиям вместе с единоверцами
Крепостное право (вариант барщинного хозяйствования)	Стремление к свободе от власти помещиков	Ощущения наиболее “сильными” личностями невозможности дальнейшего подчинения помещику
Наличие “боль­ших” патриархальных семей	Стремление молодого поколения “больших” семей к самостоятельности	Жизнь нескольких супружеских пар, поколений под “одной крышей” и ведение общего хозяйства.

Заключение.

Приобретенный в XVI в. Астраханский край, как и другие южные и юго-восточные владения России, обладал гигантским колонизационным фондом земель, имея редкое кочевое население. На столетия вперед задачей правительства стало заселение богатого рыбой и солью края. Именно эти природные ресурсы привлекали первых мигрантов. Опасность со стороны кочевников тормозила заселение края, в т. ч. Волго-Ахтубинской поймы. Как и в большинстве окраин России, роль государства в заселении поймы была огромна, хотя и не всегда экономически и нравственно оправдана (монополия на соледобычу, принудительное переселение).

Заселение поймы начавшись с основания в 1627 г. Черного Яра, имело два основных периода: до 1765 г. и после,— когда правительство принятием ряда мер активизировало миграцию в этот район, вызвав несколько миграционных волн (основание казачьих станиц, заселение калмыцких земель по Указу 1846 г.).

Анализ архивных материалов с точки зрения социальной психологии позволяет сделать следующие выводы.

В заселении Волго-Ахтубинской поймы XVIII — первой половины XIX века существенную роль играли не только объективные, но и субъективные предпосылки миграции, среди которых было: реакция на аграрный кризис, отделение от “большой семьи”, религиозные гонения, стремление крестьянина освободиться от власти помещика. Кроме этих, так или иначе упоминавшихся исследователями (хотя и без определенной системы) предпосылок миграции были выделены и исследованы такие социально-психологические феномены, как воздействие на формирование миграционных настроений слухов, мифов, ожиданий.

Была проанализирована работа основных психологических механизмов формирования миграционного настроения (суггестия и контрсуггестия) и разработана модель принятия решения о переселении.

Литература и документы

Ключевский И. О. История России. Сокращенный сборник лекций. М., 1991.

Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1979.

Тутунджян О. М. Прогрессивные тенденции в исторической психологии Мейерсона. //Вопросы психологии, 1963 № 3.

Анцыферова Л. И. Ж. П. Вернан об исторической психологии. //Вопросы психологии, 1967 №4.

Порыгин Б. Д. Социальная психология как наука. Л., 1967.

Гуревич А. Я. История психологии. //Психологический журнал, 1991 №4.

Соболев Г. Л. Проблема общей психологии в исторических исследованиях. //Критика новейшей буржуазной историографии. Л., 1967.

Любомиров П. Г. Заселение Астраханского края в XVIII в. //Наш край. 1926, №4. С. 54-77.

Васькин Н. Заселение Астраханского края. Волгоград, 1973.

Солосин И. Астрахань в кармане. Астрахань-коммунист, 1925.

Буганов В. И. и др. Эволюция феодализма в России. М., 1974. С. 140-144.

Литвак Б. Г. О некоторых чертах психологии русских крепостных 1 пол. XIX в. //Сб. История и психология. М., 1971. С. 199-215.

Клибанов А. И. Народная социальная утопия в России XIX в. М., 1978.

Кабытов П. С. Русское крестьянство. Этапы духовного освобождения. ММ., 1988.

Крамник В. В. К вопросу о психологическом аспекте истории политических движений. //Сб. История и психология. М., 1971. С. 215-225.

Равинский А. А. Хозяйственное описание Астраханской и Казанской губернийѕ СПб. 1809.

Штылько А. Астраханская летопись. А., 1988.

Голикова Н. Б. Очерки по истории городов Нижнего Поволжья XVII — 1 пол. XVIII в. Реферат автодисертации. М., 1970.

ГААО, Ф-32, оп1, д263. Сведения о первых русских поселенцах, о религиозных праздникахѕ

Мироненко Н. Крутые ступени. //Волга, 20.10.1987.

Село старинное, село современное. //г. Ленинское знамя. 29/01/76.

Путешествие графа Потоцкого в Астрахань. //Памятная книжка Астраханской губернии. Астрахань, 1895.

Аверков. Очерк оседлых поселений нагорной стороны Енотаевского уезда. //Восток, 1866 №6.

Введенский Р. М. Проекты реорганизации соляного дела в нач. XIX в. и их социальная сущность. С. 20-35. //Из истории общественно-политической мысли России XIX в. М., 1985.

Гаркема В. Очерк месторождения соли и её добычи. А. 1890.

Сысоев П. С. Из истории соляной промышленности Астраханской губернии. А., 1958.

Бадула В. Всесоюзные солонке — 100 лет. А., 1963.

Это было недавно — это было давно. //Ахтубинская правда, 5/2/91.

Горшков А. Из истории Ахтубинска. //Ахтубинская правда, 13/11/83.

Библиотека Астраханского краеведческого музея. Опросные листы Астраханского Стат. комитета за 1905 г. № 15606/ѕ

Бирюков А. И. История Астраханского казачьего войска. Т. 2.

Бирюков А. И. История Астраханского казачьего войска. Т. 3.

Бирюков А. И. Служба Астраханских казаков на кордонных постах против киргиз-кайсаковѕ

ГААО. Ф. 476, оп1, д292. Дело о доставлении сведений о калмыках.

ГААО. 1694. Позднеев. Сб. ст. Астраханские калмыки и их отношение к России до начала нынешнего столетия. М., 1928.

ГААО. 11. Этюды по истории приволжских калмыков. Пальмов Н. Н. Часть 2. А., 1927.

Виноградов И. Из истории нашего края. //Знамя комунизма. 15/9/88.

Списки населенных мест Российской империи. Астраханская губерния. СПб., 1861.

Карагодин А. И. Крестьянское освоение Астраханского края в 1 пол. XIX в. //Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. Сб.IX. М.,1980. С. 131-148

Крагодин А. И. Экономическое освоение Астраханского края в кон. XVIII — 1 пол. XIX в. с. 239-259. //Труды молодых ученых Калмыкии. Вып. 3. Э., 1973.

Михайлов А. Хозяйственно-статистический очерк Астраханской губернии. СПб., 1851.

Матюшкова Н. Ушаковка. //газ. Ленинское знамя. 15/01/81.

Васькин Н. И. Помещичье землевладение в астраханском крае во II пол. XVIII в. //Проблемы истории СССР. М. ун-т, 1976.

Жиляков И. Сказ о Харабалях. //Волга, 7/9/89.

Фромм Э. Бегство от свободы: Пер. с англ. /Общ. ред. и посл. Гуревича П. С. М., Прогресс, 1989.

Поршнев Б. Ф. Контрсуггестия и история. //Сб. История и психология. М., 1971.

Кауфман А. Сб. ст.: Община, Переселение, Статистика. М., 1915.

Григорьев В. Н. Переселение крестьян Рязанской губернии М., 1885. Изд. ред. Русская мысль.

Сведения о населенных местах Воронежской губернии. В., 1906.

Психологический словарь под ред. Петровского А. Н. М., 1986.

Рецензия

Доктора психологических наук Тимофеева Ю. П. на
дипломную работу студента V курса исторического факультета АГПИ Русанова М. А.
“Миграция сельского населения России
XVIII — 1 пол. XIX веков:
исторические и психологические аспекты
(по материалам заселения
Волго-Ахтубинской поймы
Астраханской области)

Дипломное исследование М. А. Русанова посвящено историческим и психологическим аспектам заселения Волго-Ахтубинской поймы и находится, по существу, на стыке истории и социальной психологии.

Работа имеет несомненную научную значимость и актуальность, т. к. анализ большого количества научной литературы и архивных материалов позволил автору не только восстановить картину заселения Волго-Ахтубинской поймы в XVIII — 1 пол. XIX веков, но и выявить объективные и субъективные предпосылки миграции и условия, стимулировавшие этот процесс, знание которых помогает в понимании переселений активно происходящих в конце ХХ века. В работе четко определены объект и предмет исследования, сформулирована гипотеза, выделены цель и задачи, необходимые для её достижения. Это свидетельствует о методологической грамотности автора и корректности проведенного исследования.

Новизна работы М. А. Русанова состоит прежде всего в том, что процесс заселения Волго-Ахтубинской поймы XVIII — 1 пол. XIX века исследуется в русле направления основанного Б. Ф. Поршневым и получившего название исторической психологии.

Автор аргументировано обосновал периодизацию Волго-Ахтубинской поймы, выделил непротиворечивую систему объективных и субъективных предпосылок а также условий включения личности в миграционный процесс. Научный интерес представляет также конкретизация действий основных социально-психологических механизмов, стимулировавших миграционные настроения, а также модель включения личности в миграционный процесс.

К достоинствам работы можно отнести также вдумчивый анализ источников, внимание к понятийному аппарату исследований, стройную логику и продуманную аргументацию.

Анализ дипломной работы М. А. Русанова позволяет утверждать, что перед нами самостоятельное, законченное исследование, соответствующее всем требованиям предъявляемым к дипломной работе и заслуживающие высшей оценки.

Доктор психологических

наук, заведующий кафедры

педагогики и психологии

начальной школы /Ю. П. Тимофеев/

Подпись Тимофеева Ю. П.

заверяю.

Начальник ОК и

спецчасти АГПИ /А. Г. Сапельникова/

1 Интересно, что П. Любомиров определяет Никольское как “новое селение в 180 дворов на Волге, появившееся до 1797 г. Н. Васькин считает, что “сходцы проживающие в Енотаевке в 80-х гг. XVIII в. основали Никольское”, при этом не объясняется причина небывалого роста населения: по ревизии 1795 г. — 1104 чел.

1 Словарь Брокгауза и Ефрона подтверждает дату основания.

1 В целом для поймы не характерна миграция беглых, зависимых людей. Кроме Пришиба только в Никольском и Михайловском (совр. Харабалинский р-н) селах документы отмечают “сходцев”, как тогда называли беглых людей.

1 Интересно, что в случае с Михайловкой, более ранний вопросник (1877) дает дату основания 1830 г. казанскими сходцами, а анкета 1905 г. говорит об 1814 г. основания воронежскими крестьянами. По всей видимости здесь речь идет о разных волнах колонизации.