Анна Снегина и Евгений Онегин

Министерство образования и науки Саратовской области .

Муниципальное общеобразовательное учереждение “средняя школа № 16”.

Сравнение.

« Анна Снегина »

и

« Евгений Онегин »

Реферат

ученика 11 Б класса

Говорова Максима

Учитель:

Завгородняя Т.Я.

г.Балаково 2004 год.

Реферат посвящён анализу литературы , таких произведений русской литературы как : «Анна Сненгина» - Сергея Александровича Есенина и «Евгений Онегин» - Александра Сергеевича Пушкина. Данная тема привлекает внимание многих учёных-литераторов , критиков и писателей . Тема мною выбрана из-за проблем ,которые рассматриаются в них . И интересно знать время , в которм жил и автор и сами герои .

Поэзия и поэтика Есенина порождены бытием революции и драматическим бытом ее. Логике революционного быта подчинен тот образ поэта, который объемлет есенинские стихи, худо­жественно их завершая. Поэт у Есенина — свидетель вспышек социальной борьбы на селе. И в поэме Есенина «Анна Снегина» собирается «обнищалый народ», мужики-криушане на сходку.Самодеятельная конфискация крестьянами земель помещиков Снегиных, вторжение обнищалого народа в усадьбу — прямое, фабульное отражение Есениным того, о чем мы толкуем: локаль­ных драм, в каждой из которых торопливо преломлялась история ,но и творчество Есенина в целом, творчество, взятое в доста­точно сложных и тонких гранях его, на уровне образной системы, стиля, ономастики и даже на уровне поэтической фоники, таи и себе своеобразные вариации драм, которые в первые годы peволюции нашей разыгрывались в окружавшей поэта жизни. И вое приятие Есениным традиций поэзии Пушкина может и должно, на наш взгляд, рассматриваться на фоне социальных столкновений перемен местами, которыми была пронизана неспокойна жизнь послереволюционной поры. Более того, восприятие иным традиции Пушкина есть своеобразный вариант такой «Есенин и его герои как бы вторгаются туда, где жили : Пушкина и сам Пушкин, а прежде всего — туда, где жили : романа «Евгений Онегин». Исконное крестьянское слово входич сферу, некогда очерченную, художественно завершенную две рянским, аристократическим словом Пушкина; а роль захваченного низами, недавними угнетенными бельэтажа или поместья играет... условный Парнас.Но велик, могучий голос того, что свершилось в истории в октябре 1917-го, и отзвуком могучего голоса звенит уверенное: «А ниш я...» Впрочем же, вторжение Есенина во владение Пушкина, 1м русский Парнас, начиналось и до революции. Семнадцатилетним поэт пытался примерить на себя одежды ровесника своего, «филсофа восьмнадцать лет», героя романа «Евгений Онегин»; и доку­ментальное свидетельство тому — эпиграф из пушкинского романа, поставленный Есениным к письму Марии Парменовне Бальзамовой: «Как грустно мне твое явленье! Весна, весна, пора любви!»Судя по всему, роман Пушкина сделал то, что он всегда делал : вошел в душевный обиход русского юноши, даже подростка, заворожил жизненностью, рассыпался каскадом цитат. И, вероят­но, толкнул к подражанию, ибо в том же письме" начинающий поэт признается: «Последнее время пишу поэму «Тоска», где вывожу под героем самого себя и нещадно критикую и осмеиваю. Что ж делать,— такой я несчастный, что и сам себя презираю».От поэмы «Тоска» ничего не осталось; но — особенно же на фоне цитаты-эпиграфа — возникает догадка:

Я молод, жизнь во мне крепка; Чего мне ждать?

 тоска, тоска!..—

рисует герой пушкинского романа. Можно сказать, что и он доста­точно нещадно критикует себя, да и ирония над собою ему не чужда. Семнадцатилетний ряжанец-поэт ему явно вторит: уже тогда начиналось сложное, отнюдь не просто подражательное ряжение им себя в обличье Онегина. Ряжение, внутренним содер­жанием коего была своеобразная духовная экспансия крестьяни­на в изысканный мир утонченных чувств и сложных душевных драм. И кстати, не была ли неведомая поэма «Тоска» каким-то невнятным черновиком будущей «Анны Снегиной»?

Я рад и охоте... Коль нечем Развеять тоску и сон.

Я быстро умчался в Питер Развеять тоску и сон,—

прозвучат в поэме слова, явно перекликающиеся с романом Пуш­кина: тоска и сон — два перманентных состояния героя сего ро­мана.

Огромный отпечаток наложил роман Пушкина на литературу: достаточно вспомнить, что ситуации его заведомо, сознательно.

Есенин давал давно сложившемуся, узаконенному обычаю: и в его «Анне Снегиной» имя героини — индикатор традиции.

Адаптация героев общепризнанных произведений литературы нравам, к новым условиям протекает по-разному. На их этапах развития русского реализма вновь и вновь вспомним про Татьяну и про Онегина. И точнее всего было бы сказать, В России укоренилась традиция суда над Онегиным. Роман Пушкина провоцирует на то, чтобы Онегина рассматривали словно живую реалию, отвлекаясь от сложной художни­ки игры, в романе ведущейся. Онегин — первый из героев . Он весь на виду, хотя облик его и его поведение интригующе противоречивы. Одни стороны его характера просто-таки просятся в обвинительную речь прокурора, а не-в апологетический монолог защитника.«Онегин» и «Снегина» — созвучие явное. Его уже зафикси­ровали: «близость звукового облика» названий романа Пушкина и поэмы Есенина заметила М. Орешкина. В ее небольшой статье о Есенине есть прекрасные догадки и наблюдения о жизненных прототипах героини, поэмы и о том, как имя (фамилия) ее развер­тывается в метафору; снег, а синоним снега — белый цвет, коим поэма окрашена. Наблюдения эти должны вести нас к дальнейшему сопоставлению «Евгения Онегина» с «Анной Снегиной». Я последний поэт деревни,— грустно клялся Есенин. Он ощущал себя последним из тех, кто в .Силу органического слияния, сотрудничества с природой мог прозревать сокровенную духовность ее.Звук и буква для Есенина были глубоко содержательны. Он счастливо избежал наивной прямолинейности, когда звуковая аллитерация, настойчивое повторение в чьем-то произведении одной буквы непосредственно возводится к некоей мысли, к идее. Но сам факт начертания, написания буквы был для него глубоко сакрален. Не надо, разумеется, доказывать того, что и Пушкин, и Есенин были связаны с фольклором и с мифом. Связь эта была чрезвычайно глубокой и не ограничивалась так называемыми элементами фольклора: фольклор ложился в осно­ву самой структуры творений двух русских поэтов .И в «Евгении Онегине» Пушкина не увидеть сюжетного воп­лощения многообразных начал, потенциально заложенных в именах героев романа? Евгений — знатный. Онегин — от «Онега» река. Онега — нечто текучее, неуловимое, непостоянное, ибо, как известно, нельзя дважды ступить в одну реку. К тому же, Онега — на севере, в царстве холода.Интереснейшие наблюдения были высказаны недавно и об имени героини романа Пушкина. «Имя, которое дал ей автор,— как прорицание волхвов: судьба Татьяны предсказана ее име­нем...» — пишет Геннадий Красухин1. Основание для высказанно­го утверждения: продуманная ориентация Пушкина на просто­народность имени героини, на -его укорененность в неуничтожи­мой среде российского демоса .Два имени — две судьбы, две сходящиеся и расходящиеся сюжетные линии пушкинского романа: Онегин — Татьяна, Татья­на — Онегин. А сто лет спустя появляется Снегина, молодая по­мещица, в жизнь которой входит изысканный, а заодно и прославленный петербуржец, аристократизированный крестья­нин-поэт.Замены О на С долго не замечали. Укорять тут некого: для нас буква — условный знак, выстукиваемый пишущей машинкой, отливаемый линотипом. Для Есенина с его обостренным чувством семантики всего сущего на земле превращение О в С могло озна­чать разрыв круга, кольца, вытеснение одних отношений другими. О обволакивает, защищает, делает недоступным: уместно вспом­нить о магическом круге, коим обвел себя в повести Гоголя «Вий» бурсак Хома Брут; покуда круг хранил свою цельность, бедняга был невидим, неуловим, но прорвался круг, и грянула гибель.А другим носителем страсти преступной оказалсясвоеобраз­ный Онегин начала XX века, Онегин-крестьянин, Онегин-поэт, ведущий социально-лирический диалог с дворянкой. Из огромной и много­гранной всемирно-исторической деятельности берется то, что никак не сочтешь первостепенным, главенствующим: Ленин -дворянский бич. Но Есенину важно: Ленин — против дворянства .Конфликтный диалог крестьянства с дворянством длился веками. Есенин ощущает себя у его вершины. Поэт, крестьянский сын призван сказать в древнем споре последнее слово, духовное возмездие совершить. И «Анна Снегина», такая, казалось бы, спокойная вещь, умиротворенно лирическая,— в русле этих ху­дожнических ощущений поэта: поэма пронизана идеей возмез­дия, ею поэма живет.«Куда ж поскачет... Чем ныне явится?» Евгений Онегин — в границах породившей его социальной среды, ее нравов, ее предрассудков. Но в пределах этих границ поведение его непред­сказуемо. Отсюда — вопросы.

¹ Красухин Геннадий. Татьяны милый идеал.— «Наш современник», 1983, № 3, с. 177.

«Куда ж поскачет... Чем ныне явится?» Евгений Онегин — в границах породившей его социальной среды, ее нравов, ее предрассудков. Но в пределах этих границ поведение его непред­сказуемо. Отсюда — вопросы.

Вопрос в «Евгении Онегине» — не только на уровне синтак­сиса речи, но и на уровне, так сказать, сюжетного синтаксиса: гадания Татьяны, ее безмолвная беседа с книгами Онегина в его кабинете — тоже вопрос, вопрошение, предполагающее мно­жественность возможных решений-ответов. А там, где развер­зается подобная множественность, шутка непременно сольется с тайной. Роман Пушкина шутливо-таинственен и таинственно-шутлив. В его стиле — стиль жизни самого Пушкина, носителя тайн каких-то, в шутках сокрытых. Видит ли Есенин это двоемирие Пушкина?

О Александр! Ты был повеса, Как я сегодня хулиган,—

произнес Есенин. Он пытается разгадать и Пушкина и 'Онегина, В стихотворении «Пушкину» всплывает словечко, фактически открывающее роман «Евгений Онегин»; и Пушкин характери­зуется так же, как сам он назвал своего героя, «повеса». А главное, сказывается в есенинском обращении к Пушкину социально аргументированное стремление: почтить, выразить любовь, но и встать на место того, кого чтут, славят, любят. «А ныне я» — таков принцип. И если Маяковский в своем «Юбилейном» декла­рирует этот принцип по-пушкински же шутливо, то Есенин гораздо более серьезен и социально целенаправлен.

И ныне музу я впервые

На светский раут привожу;

На прелести ее степные

С ревнивой робостью гляжу.

Сквозь тесный ряд аристократов,

Военных франтов, дипломатов

И гордых дам она скользит...

У музы Пушкина — «прелести степные». У Есенина — опять словечко, словно из «Евгения Онегина» забежавшее: «мое степное пенье». Но степная муза Пушкина зрит перед собою «тесный ряд аристократов», тех самых, о которых Есенин высказывался весьма недвусмысленно. А «степное пенье» Есенина их отвергает. Призвание поэта — оттеснить их и, усвоив их психологию, стиль их жизни, высказаться от лица своей социальной родины, рус­ской деревни.Есенину была ведома традиционная для русской литера­туры раздвоенность в пространстве. Она выразилась в «Черном человеке»; общеизвестно: и «Моцарт и Сальери» Пушкина. Но дворянский Онегин все-таки не диковина. Онегин пришел на готовое: наследовал отцу, дядюшке. Онегин — «наследник всех своих родных». А в сфере культуры он — наследник всего сословия своего, ничего не завоевавший, а лишь хранивший наследство, да к тому же и дурно, небрежно хранивший. А Онегин крестьянский — за-во-е-ва-ни-е. Крестьянин, надевший «костюм английский», крестьянин-йапёу — это характер, типаж, олицет­воряющий огромные социальные сдвиги, обозначающий совер­шившееся возмездие.

Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил; И раб судьбу благословил...

Ни молодой повеса, ни его почивший в бозе дядя не отдавали щенков крепостным кормильцам. Не травили собаками мальчика. Но едва ли не страшнее: они не замечали народа или все с тою же оскорбительной снисходительностью скользили вокруг себя рав­нодушно-доброжелательным взглядом. Могли не утруждаться, экономических нововведений не затевать; а могли и «порядок новый» установить. И раб судьбу благословил: барин снизошел до него!

Но время прошло, и потомок осчастливленного раба, живой прототип мальчишки, который идиллически проказничал с Жучкой, возвращается в родное село полноправным лидером русской поэзии: посмотрим, кто кого возьмет! В самой жизни Онегин-крестьянин одолел, победил Онегина-дворянина, героя романа Пушкина. «Анна Снегина»— свидетельство его победы и на литературном поприще, в качестве героя поэтического произведения.

...Будучи произведением цельным и вполне законченным внутренне, «Евгений Онегин» Пушкина в то же время содер­жит в себе и как бы конспекты каких-то других, лишь вчерне намеченных тем, коллизий, характеров; а едва ли не любая из сюжетных линий романа могла бы развиться и не так, как она развилась.

«А счастье было так возможно, Так близко!..» —

с горечью произносит Татьяна. Герои романа действительно ходят где-то поблизости от доступного счастья, от него отвора­чиваясь. А если б не отворачивались? Если бы жизнь свою построили они по-другому?

Пушкин порою мысленно продолжал какое-либо событие не в том варианте, в каком оно имело место в реальности или в литературном сюжете, а в другом варианте, противоположном. Отсюда, например, размышление его о двух возможных продол­жениях жизни Ленского: Ленский мог бы стать и обрюзгшим, съедаемым подагрой помещиком, но мог бы стать и великим поэтом. И можно предположить, что повесть «Метель» — шутли­вый и причудливый вариант романа «Евгений Онегин», постскриптум к нему, написанный тогда же и там же, где был закончен роман, осенью 1830 года в Болдине. Во всяком случае, «Метель» и «Евгений Онегин» — произведения-побратимы; и в сферу творческого внимания Есенина попадают оба шедевра Пушкина. Оба они отзываются в «Анне Снегиной».

«Село, значит, наше — Радово, Дворов, почитай, два ста, Тому, кто его оглядывал, Приятственны наши места».

«Жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаври­лович Р***. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием: соседи поминутно ездили к нему поесть, попить...» Кладешь рядом «Метель» Пушкина и поэму Есенина «Анна Снегина» и не знаешь, кто кому отвечает: Есенин Пушкину или Пушкин Есенину. Радушный помещик живет в своем Ненарадове, поджидает гостей, и к нему словно бы едет еще один гость.Я в радовские предместья Ехал тогда отдохнуть.

Правда, село называется не Ненарадово, Радово просто. А так — подобие явное, и герой Есенина въезжает... Конечно, конечно же в родное село Константиново. Реальное географичес­ки, хотя и переименованное в веселое Радово. Конкретное исто­рически: вести о революции, начало гражданской войны, раздоры между соседями.

Что прежде всего служило предметом критики Онегина последующими поколениями? Все действия Онегина — ответ на чьи-то действия. Онегин — этическое эхо окружающей его жизни. Онегин оказывается «чувства мелкого рабом» и, что еще страшнее, «мячиком предрассуждений». Раб и игрушка: мя-чик. Нечто не имеющее инициативы, бросаемое по воле играющих.

В наброске статьи о Глебе Успенском Есенин писал: «Мне кажется, что никто еще так не понял своего народа, как Успен­ский. Идеализация народничества 60-х и 70-х годов мне представ­ляется жалкой пародией на народ. Прежде всего там смотрят на крестьянина как на забавную игрушку». Жизнь Есенина прони­зана желанием доказать, что ни крестьянство вообще, ни лично он — не игрушка.

Я понял, что я — игрушка,—

говорит герой «Анны Снегиной» о своей роли в минувшей рос­сийско-германской войне. И если раб, осознавший свое рабство, уже не раб, то и игрушка, осознавшая свою принадлежность к миру игрушек, уже не игрушка. Герой «Анны Снегиной» понял то, чего не смог понять его аристократический предшественник; в поэме явлен очищающийся, внутренне освобождающийся Онегин.Герой Есенина, ревниво приглядываясь к Онегину, успешно усваивает его изысканность, независимость. Но к изысканности Онегина прибавляется слава, способная соперничать со славою самого Пушкина. Эта слана— вознаграждение за труд,, совершен­ный .бывшим крестьянским мальчиком. Он талантлив, стихи даются ему легко. Но все же он труженик. Труженик по душе, по призванию. Крестьянин-интеллигент, он естественно и просто находит общий язык с окрестными мужиками, радуется встрече с каждым из них, посмеивается над местным болтуном и тру­сишкой. Петербуржец, столичная знаменитость, он на равных беседует с жителями Радова и Криуши о революции и о Ленине. Как назвать то, что происходит в поэме Есенина по отношению к пушкинскому роману, к герою его? И опять-таки готового на­звания нет, а сущность ясна: художественная трансплантация, перенесение литературного героя из одних общественно-исто­рических условий в другие, его полемическое обновление и утверждение своего превосходства над ним. Для Есенина это позиция. Очень продуманная. Формировавшаяся долгие годы. Выношенная в душе и укрепленная революцией. И такая по­зиция — компенсация обиды огромной, прежде всего многове­ковой, социальной, крестьянской, но также и личной.

«Анна Снегина» не могла да, по замыслу поэта, и не должне была подняться до романа в стихах. Это повесть в стихах. С жанром романа Есенин только соприкасается, оставаясь стороне от него. Ему нужна ясность. Нужна законченное! характеристики того, что свершилось в истории: сословие, за социальной жизнью которого он ревниво и гневно следил, закан­чивает многовековой путь. Заканчивает на полях битв, которые стали бессмыслицей, или же в эмиграции. Повесть с ее стремле­нием показать преломление истории в частной жизни, дополнить историю справилась с насущным для ее времени художественны» заданием: внятно сказать о конце усадебного дворянства.

«Анна Снегина» — не спокойное и не умиротворенное слово. В повести Есенина немало социально направленного сарказма, прорывается в ней и памфлет. И традиция здесь — акт огромного уважения к ее основоположнику, но и акт общественной рев­ности. Акт состязания, акт борьбы за первенствование. Акт суровый.

«Анна Снегина» сопоставима с романом Пушкина по многим параметрам: ирония тона повествования, обрамление рассказы­ваемого письмами героев, их имена и их судьбы. Традиция живет, пульсирует, неузнаваемо преображается, таится, но вдруг обнаруживает себя в случайных или в преднамеренных совпа­дениях, в мелочах.Можно считать, что «Анна Снегина» Есенина — на вершине споров о «Евгении Онегине» Пушкина: полемика здесь достигает высшего напряжения, а «приложением» к поэме стал весь стиль жизни ее творца; онегинское начало воплощалось и воплотилось этим стилем в реальности.

Список литературы :

1) «Московские встречи». М., 1961, с. 59—63, а также воспоминания С. Фомина в сб. «Памяти Есенина». М., 1926, с. 134—135

2) РЛ, 1976, № 3, с. 175—176; цит. по сб.: «Русские писатели о литературном труде, т. 4, Л., 1956, с. 708).

3) «Девушка в белой накидке» — журн. «Огонек», М., 1977, № 46

4) М. Орешкиной — журн. «Рус. речь», 1974, № 2, с. 36—42

5) Бычков В. В. в сб. «Русская советская поэзия и стиховедение». М., 1969, с. 258—265

6) Морозова М. Н. в сб. «Вопросы стилистики». М., 1966

7) Красухин Геннадий. Татьяны милый идеал.— «Наш современник», 1983, № 3, с. 177