Конфликтология универсальных прав

С. Королёв, (г. Москва, Институт государства и права РАН)

Поднимаются актуальные вопросы генетики универсальных прав человека, в том числе соотношение либеральных свобод и социальных прав, соотношение свободы и правоспособности, соотношение публичных и частных прав индивидов.

Генетика универсальных прав человека. Соотношение либеральных свобод и социальных прав.

Универсальные права человека, по образному выражению И.-В. Гёте, это такие права, которые «рождаются вместе с нами». Продолжая эту метафору, можно сказать: универсальные права - это такие права, которые не умирают вместе с нами. Наконец, если додумать эту мысль до завершения, то мы придем к платонизму, а именно: фундаментальные права действуют императивно (буквально, посредством отдельных индивидов), от которых эти права не зависят ни по форме, ни по содержанию.

Данная статья представляет собой попытку рассмотреть проблематику прав человека в платоническом, и поэтому конфликтологическом аспектах. При таком подходе становится дискуссионной господствующая либерально-демократическая парадигма прав человека и гражданина. Прежде всего, следует развести характеристики онтологического человека, с одной стороны, и буржуазного гражданина (реального или потенциального собственника), с другой. Итак, гражданин, начиная с эпохи Нового времени и до сих пор, является буржуазным носителем свобод, т.е. незапретов действовать (или бездействовать) в той или иной ситуации, как правило, связанной с защитой или приумножением частной собственности. Этот же гражданин по необходимости, но как бы вторично является и носителем универсальных прав человека. Другими словами, объем буржуазной правоспособности зависит всегда от того, насколько данный носитель прав одновременно является носителем собственности. Если он не обладает собственностью, представляющий какой-либо интерес для кого бы то ни было, то данный субъект обладает по преимуществу номинальной, т.е. плохо реализуемой правоспособностью (не случайно английское слово «interest» одновременно имеет значение «процент»).

В рамках либерально-демократической идеологии произошла двусмысленная метаморфоза, которую в логике называют «pars pro toto», а именно родовое понятие человека представлено здесь лишь одним своим аспектом (понятием собственника). Целостное представление о человеке в рамках рассматриваемой идеологии втиснуто в более узкое понятие «гражданина»: человек, как таковой, мыслится лишь как реальный или потенциальный собственник. Тем не менее, человек иной цивилизации и/или другой эпохи вовсе не обязан быть - и часто не ощущает себя «гражданином» в европейском значении этого слова, но при этом он всегда остается носителем определенных фундаментальных прав и обязанностей.

Отсюда, становится необходимым и другое важное разграничение между системой прав человека, с одной стороны, и системой свобод гражданина, с другой. Свобода индивидуалистична по своей природе, она не требует какого-либо положительного действия со стороны кого бы то ни было, она требует лишь воздержания от посягательств. Свобода индивида реализуется всегда посредством невмешательства чужого или даже враждебного субъекта в запретную зону личной свободы. Таким образом, в контексте социальных отношений свобода одного всегда основана на несвободе другого. Идеология свободы для своего возникновения неизбежно предполагает наличие развитой этики воздержания, т.е. в конечном счете этики Свободы в отношении всевозможных «дозволений». Другими словами, уважать свободу иного субъекта, может лишь тот, кто имеет власть над самим собой.

Либеральное государство должно обеспечить для свободы индивида соответствующий режим, но не имеет каких-либо положительных обязательств в отношении этих индивидов. Напротив, действительное право в отличие от свободы всегда предполагает «симметричное» сосуществование иного субъекта, который обязан это право выполнить. Если индивидуальная свобода требует замыкания индивида в рамках своей одинокой индивидуальности, то субъективное право всегда социально ориентированно, оно не может реализоваться без положительных действий носителей конкретных обязанностей.

Идея публичных субъективных прав

В Европе идея публичных субъективных прав (т.е. гарантированных государством прав человека) с самого начала «нерасторжимо» соединилась с идеей гражданских свобод. Первоисточником такого «синтеза» стала эпохальная Декларации французской Конституанты от 26 августа 1789 года. Немедленным результатом такого спряжения явилось то, что «напыщенный пафос (Декларации) внес смятение в умы, затуманил трезвость рассуждений, воспламенил страсти, задушил чувство долга (курсив мой — С.К.), поскольку о долге в ней не было ни слова» [28, с.1].

Такова, согласно Георгу Еллинеку, была реакция консервативной Европы на Декларацию прав и свобод человека и гражданина 1789 года. И в этой консервативной оценке знаменитого документа есть рациональное зерно. Понятие долга действительно как-то выпало из парадигмы новой революционной Европы, оказалось бесполезным для мировоззрения homo novus. Однако более важным и, по мнению Еллинека, положительным моментом является историко-правовое значение документа, поскольку до 1789 года европейским государствам были известны только «права глав государств, привилегии сословий, прерогативы отдельных или определенных корпораций, а всеобщие права подданных проявлялись лишь в форме обязанностей государства, а не в форме категоричных правомерных притязаний индивидов» (курсив мой - С.К.) [28, с.2].

Как бы то ни было, революционная Франция впервые выделила особый каталог прав индивида в качестве прав, обеспеченных конституцией («droits garantis par la constitution»).Следует отдать должное последовательности, с которой радикальная буржуазия (например, в лице Ж.-Ж. Руссо) отрицает те фундаментальные права, которые ограничивают священные ценности индивидуализма. В частности, Руссо недвусмысленно отвергает свободу вероисповедания, выводя вопросы веры из-под авторитарной опеки католической церкви. Последняя представляет собой независимую от либерального государства корпорацию, поэтому радикальный буржуазный идеолог на светский манер «анафематствует» ее как «стадо во главе с Пастырем», который отрицает буржуазные ценности.

Фактически Руссо предпринимает парадоксальную попытку осуществить своеобразную секуляризацию «корпорации верующих». В либеральном государстве a la Rousseau религия приобретает «цивильный» характер в том смысле, что отныне сообщество (посредством la volonte generate) самостоятельно по-светски разрабатывает «статьи веры», но не как религиозные догматы, а как «чувства общности»... При этом государство не может никого обязать верить этим «чувствам», но кто им не верит, тот может быть изгнан из страны» (il у a done une profession de foi purement civile dont il appartient au souverain de fixer les articles,non pas precisement comme dogmes de religion,mais comme sentiments de sociabilite... Sans pouvoir obliger personne a les croire, il peut bannir de FEtat quinque ne les croit pas) [28, c.7].

Более того, кто обманывает суверена, т.е. все собщество (la volonte generate) и сначала верит, а потом ведет себя так, как будто не верит «статьям» такой гражданской «религии», тот согласно руссоистской логике совершает деструктивный акт самообмана и поэтому должен умереть («Que si quelqu'un,apres avoir reconnu publiquement ces memes dogmes, se conduit comme ne les croyant pas,qu'il soit puni de mort»). Столь же последовательно — и не без оснований — опасность для буржуазного индивидуализма с одной стороны, и для политического сообщества (государства) с другой, Руссо видит в любых иных объединениях. Радикальный индивидуализм всегда анархичен, поэтому Руссо «анафематствует» свободу объединений и союзов внутри и/или помимо государства. Отсюда, кстати, возникает проблема легитимации современного (много)партийного государства. Во всяком случае, средства либеральной идеологии здесь непригодны. Более того, традиционный либерализм для современного государства представительной демократии является, скорее, разрушительной, чем конструктивной идеологией.

Итак, концепция [1] прав человека и [2] свобод гражданина не представляет собой единое целое. В ее основе лежат две плохо совместимые мифологии: 1) анархическая мифология буржуазно-либеральной «робинзонады», т.е. ни на чем не основанное представление о «человеке вообще», как абсолютно свободном, «гордо звучащем» (мелком) буржуа и 2) демократическая мифология секуляризованного этатизма, т.е. наивное убеждение в том, что «освобожденных робинзонов» можно принудить (sic!) поклоняться светской религии, или идеологии коллективного нарциссизма, т.е. идее человекобожества в духе Опоста Конта.

Систематика универсальных прав человека. Соотношение свободы и правоспособности

«Человек рождается свободным, но повсюду он в оковах» [8, с. 152]. Универсальность этого руссоистского постулата становится весьма дискуссионной, если поставить вопрос о соотношении свободы индивида, с одной стороны и его правоспособности, с другой. Другими словами, следует, прежде всего, рассмотреть вопрос не о свободе, а о правоспособности человека. Известно, что в разные эпохи и в разных цивилизациях далеко не всегда и не всякий человек рождается правоспособным. Болезненный и/или увечный младенец в Спарте имел лишь право умереть, несмотря на то, что рождался свободным. Здесь, как и в других местах Трактата, Руссо использует, на наш взгляд, слишком абстрактные понятия. Яркая руссоистская метафора не отвечает на вопрос о том, в какой степени свобода индивида зависит от его способности быть носителем определенных прав или в какой степени свобода индивида опирается на его правоспособность.

С точки зрения современности всякий человек рождается правоспособным, поскольку он имеет право на жизнь, на человеческое достоинство, на общение. Такова, во всяком случае, позиция современного международного права. Однако внутреннее право различных государств по-разному интерпретирует понятие право-спосбности вообще и конкретных ее видов, в частности. Так, в «каталог правоспособности» повсеместно входит право на жизнь. Однако далеко не везде государственное право признает за своими гражданами право на личное мнение, право ассоциаций, право неповиновения неправовым законам, наконец, право вынужденной самообороны против злоупотреблений властьпредержащих и т.п. Как видим, человек не может быть лишен правоспособности как таковой, не утрачивая при этом некоторых фундаментальных характеристик Человеческого. В то же время люди остаются правоспособными, не будучи реальными носителями очень многих прав (например, права собственности, права на жилище, права гражданства).

Следует признать, что в триаде основных потенций Человеческого (право-, дее- и волеспособности), правовая характеристика выражена значительно менее рельефно и бесспорно уступает деятельному и волеизъяви-тельному началам. Более того, нет согласия и между двумя этими последними антропологическими качествами. Так, человек часто становится деятельным в силу чужой, а не собственной воли, или же деятелен лишь инерционно, так сказать, в реактивном состоянии. С другой стороны, человек нередко лишь «изъявляет волю», не подкрепляя этот акт необходимыми действиями («синдром Манилова»). Отсюда, правоспособность(как юридический аспект Человеческого) всегда опосредует акт волеизъявления (как психологический и нравственный аспект) внутри отдельного человека, помогая ему осознать и свое право, и свою обязанность. С другой стороны, юридическая полнота правоспособности реализуется лишь в соединении с правоспособностью контрагента. В результате синтеза этих двух(или более правоспособностей) возникает единое правоотношение, посредством которого контрагенты интегрируют свои субъективные права и соответствующие им субъективные обязанности в объективный правопорядок.

Однако, как отмечает Георг Еллинек, «правопорядок может различным образом реагировать на индивидуальное волеизъявление. Правопорядок может предписывать (индивиду) определенное поведение, т.е. ограничить его естественную свободу; (правопорядок) может и признать естественную свободу; правопорядок может дополнить эту свободу тем, что не принадлежит ей по естеству; наконец, правопорядок может отказать в дополнении этой свободы (новыми качествами) или снова лишить индивида этой свободы. Предписания, дозволе-ния,гарантии, отказы (в силу объективных причин-С.К,), .. .являются формами, в которых реализуются отношения между правопорядком и индивидами» [29, с.45].

По мысли Еллинека субъективные права человека подлежат, по меньшей мере, двоякой дифференциации: 1) субъективные права публичного права необходимо отличать от субъективных прав частного права, 2) публичное субъективное право необходимо отличать от т.н. рефлексного права /Reflexrecht/.

Соотношение публичных и частных прав индивидов

В рамках первого разграничения между правами индивида публично-правового характера и правами индивида частноправового характера, по мнению Еллинека, следует различать три момента: 1) притязание субъекта права, 2) (временное) отчуждение этого притязания и 3) погашение(утрата) или передача указанного притязания [29, с. 55]. Все указанные моменты присущи субъективным правам в собственном смысле, т.е. правам частноправового содержания, но не являются столь же бесспорными характеристиками субъективных прав публично-правового типа.

Более того, как полагает Георг Еллинек, притязания всегда носят конкретно-актуальный характер, и являются, так сказать,тос1ш operandi частноправовой способности индивида. Напротив, права носят абстрактно-потенциальный характер и, соответственно, отличаются некоторой неопределенностью и безадресностью. Именно права, а не притязания, являются modus operandi публичной правоспособности граждан. В любом случае, публичное субъективное право всегда трансформируется в частноправовое притязание, прежде чем такое право приобретает юридический смысл.

«Хотя запрет, нарушать мое право собственности, обращен ко всем, притязание на устранение или отмену такого нарушения возникает у меня лишь в отношении того, (конкретного - С.К.) индивида, который уже каким-то образом начал осуществлять такое нарушение» [29, с. 55].

Как бы то ни было, частное субъективное право «принципиально отделимо от своего носителя посредством волеизъявления самого этого носителя» [29, с. 55]. Однако вопрос о том, в какой степени данное обстоятельство характеризует природу публичного субъективного права, до сих пор остается открытым. В самом деле, может ли индивид произвольно и в одностороннем порядке отказаться от гарантированных конституцией демократических ценностей, например, отказаться от субъективного избирательного права? Или, заостряя проблему, может ли индивид отказаться даже от права на жизнь?

«Ползучая легализация» суицида вроде бы свидетельствует об абсолютной свободе индивида даже в отношении «отказа» от права на жизнь. Полуязыческие раздумья Гамлета уже не терзают современных неопага-нистов, очутившихся на пороге рокового решения. Их «трусами не делает раздумье». Ведь им уже неведом

«... страх чего-то после смерти -Безвестный край, откуда нет возврата Земным скитальцам...» [14.2 т. с.194-195].

Однако публичное субъективное право тем и отличается от частного субъективного права, что защищает не только — и даже не столько — интересы единичного субъекта, сколько определенную характеристику Человеческого, или, другими словами, конкретную антропологическую ценность. В этом смысле объективное право на жизнь защищает в субъективном праве на жизнь конкретного «Иванова, Джонса или Крюгера» ценность человеческой жизни как таковой. Следовательно, суицид в принципе ничем не отличается от любого иного «человекоубийства». Отсюда можно сделать предварительный вывод, что среди основных прав человека некоторые из них образуют принципиально неотчуждаемое ядро. От таких прав их носители отказаться не могут, не отрицая в себе некоторые фундаментальные характеристики homo juris («человека права», «человека внутри правопорядка»).

Идея рефлексного права

Рассмотрим второе разграничение между публичным субъективным правом и так называемым рефлексным правом. Здесь возможны три «чистые теории».

Первая восходит к известному немецкому государствоведу XIX века фон Герберу (v.Gerber). Согласно его монистической теории существует только объективный правопорядок. Его целью является исключительно вполне в духе Аристотеля общее благо. Однако при осуществлении этой цели государство косвенно реализует частные интересы отдельных индивидов. В этом случае соответствующие нормы законодательства - но только в данной ситуации и в отношении данных частных лиц, как бы трансформируются в рефлексное право, т.е. субъективное право, буквально отраженное или производное от объективного правопорядка. Например, в рамках этой теории снижение экспортных пошлин преследует лишь определенную макроэкономическую цель. При этом некоторые экспортеры могут получить определенную выгоду, однако они не приобретают право на эту выгоду. Иначе говоря, государство не берет на себя обязательства отныне впредь и навсегда связывать судьбу «общего блага» с интересами данной группы хозяйствующих субъектов.

Вторая также монистическая теория является противоположностью первой. В рамках этой ультрасовременной теории система публичных субъективных прав фактически представляет собой principes generaux du droit, les principes ou garanties fondamentales, составляющих остов, или каркас объективного права. Другими словами, государство должно раствориться в обществе. Общее благо представляет собой лишь сумму индивидуальных интересов. Роль «рефлексного» права здесь играет сам объективный правопорядок, который выступает как сумма личных и корпоративных притязаний. Правопорядок призван отражать псевдоюридические притязания общественного мнения. Объективное право при таком подходе должно лишь выполнять роль относительно неподвижной инфраструктуры, которая позволяет обеспечить временную интеграцию быстро меняющихся конъюнктурных частных и корпоративных интересов. Соответственно, наиболее устойчивые частные и корпоративные интересы фактически отождествляются с системой публичных субъективных прав.

Третья смешанная теория в принципе наиболее верна. Согласно этой теории, с одной стороны, существует объективный правопорядок как самостоятельная ценность (следовательно, возможным является и рефлексное право в смысле теории фон Гербера). С другой стороны, как самостоятельная ценность действует и система публичных субъективных прав (и в этом смысле некоторые аспекты объективного правопорядка также могут рассматриваться как рефлексы основных принципов права).

Однако смешанная теория невозможна как строго дуалистическая. Так или иначе смешанная теория синтезирует два уже рассмотренных концептуальных подхода: в одном случае объективный правопорядок будет первичен по отношению к системе фундаментальных принципов права или системы публичных прав. Во втором случае, напротив, объективный правопорядок будет производным от системы публичных прав, или principes generaux du droit. В первом случае государство получает возможность более четко формулировать цели «общего блага». Во втором случае, становится возможным в большей степени учитывать либеральные (индивидуалистические) ценности.

Система основных прав по Еллинеку

Георгу Еллинеку также принадлежит разработка наиболее полной системы субъективных прав человека. В частности, Еллинек различает четыре категории таких прав:

1) пассивный статус (иначе status subjectionis),

2) негативный статус (status libertatis),

3) позитивный статус (status civitatis),

4) активный статус (status der aktiven Zivitat).

Пассивный статус индивида определяет ту сферу его вовлеченности в государственный правопорядок, в котором от гражданина требуется не только безусловное подчинение, но и отказ от какого-либо самоопределения. Данная сфера совпадает с системой безусловных запретов и предписаний и лучше всего объясняется в терминах теории фон Гербера. Другими словами, речь идет об исключительной сфере действия объективного права и, соответственно, возможности лишь рефлексных субъективных прав.

Пассивный статус индивида, в некоторой степени, отражает специфику одностороннего действия публичного права. Так, некоторые немецкоязычные правоведы полагают, что отношение как таковое в публичном праве невозможно. Их аргументация сводится к следующему: всякое отношение представляет собой соотношение в том смысле, что соответствующие контрагенты взаимно ограничивают друг друга. Однако может ли индивид «ограничить» государство? Отсюда, в частности, швейцарский правовед Вальтер Буркхардт делает вывод: «Публичное право представляет собой per definitionem область принудительных правовых норм, т.е. безусловных, абсолютных обязанностей, от которых никто не может освободить и которым не противостоит никакой управомоченный (например, индивид - С.К.). Они не образуют правоотношение, а существуют сами по себе лишь в силу соответствующего закона» [20, с. 111].

Негативный статус, несмотря на малоудачную терминологию Еллинека, является противоположностью пассивного (а не активного) статуса. Речь идет о сфере свободного самоопределения индивида, в которую государство в принципе не должно вмешиваться. По мнению Еллинека, формальными характеристиками такой зоны являются, во-первых, строго индивидуальные цели и интересы и, во-вторых, исключительное действие принципа свободы волеизъявления. Как видим, негативный статус отрицает монополию императивных аспектов государственного правопорядка, т.е. «монополию запретов и предписаний».

Сам Еллинек, вероятно, склоняется к отождествлению сферы действия негативного статуса индивида и сферы действия частного права вообще. Однако объективный правопорядок не возбраняет индивиду «самоопределяться» также и в так называемом внеправовом пространстве (rechtsfreie Raum), например, в сфере исключительного господства профессиональной этики, религиозного самоопределения, родственных отношений и т.п. Здесь для носителя негативного статуса могут возникать проблемы, особенно когда он не умеет или не желает различать: 1) частноправовой режим данного статуса и 2) внеправовые режимы этого же статуса. Другими словами, проблемы могут возникать для тех индивидов, которые не умеют или не желают разграничивать юридическую природу своих прав и обязанностей в первом случае и нравственную, религиозную и т.п. природу своего самоопределения во втором случае. В рамках первой ситуации они могут обладать притязаниями в отношении иных субъектов частного права, во втором случае они имеют лишь обязанности в отношении самих себя.

Если негативный статус признает только частноправовые аспекты индивидуального правопользователя, то позитивный статус закрепляет за ним также и публично-правовые характеристики. Иначе говоря, субъект в таком случае приобретает права не только в отношении других (равных по статусу) правопользователей, но и в отношении государства как такового. Носитель позитивного статуса в целях реализации своих публично-правовых интересов приобретает право пользоваться государственными институтами. При этом государство обязано не только НЕ противодействовать осуществлению этих интересов (принцип поп facere), но должно положительным образом содействовать их реализации (принцип facere). Таким образом, в рамках этого статуса государство обязано со своей стороны обеспечить кумулятивное действие как принципа поп Гасеге,так и принципа facere.

Активный статус тесно связан с позитивным статусом гражданина. По мысли Еллинека, активный статус как бы побуждает своего носителя к активной гражданской позиции, т.е. к активной реализации публичных прав, уже юридически закрепленных. Другими словами, если позитивный статус очерчивает лишь зону jus potentiale,TO активный статус представляет собой jus actuale, т.е. сферу исполнения гражданской правоспособности. В этой связи возникает вопрос о соотношении активного статуса с прочими двумя. Ясно, что активная гражданская позиция не может быть полной без опоры на этику воздержания, т.е. без способности гражданина удержать пассивный статус в сфере исключительного действия запретов и предписаний объективного правопорядка. Менее однозначным представляется взаимодействие активного и негативного статусов. Здесь могут возникать конфликты между сферой так называемых личных и общественных интересов. Как бы то ни было, объективный правопорядок не может обеспечить приоритет «общего блага» над личными интересами. Отсюда, следует, что многие правопользователи при возникновении коллизий между частными и общественными интересами предпочтут бегство от своего активного статуса в менее регламентированную сферу пассивного статуса.

Государство как «субъект универсальных прав»?

Ахиллесовой пятой конституционного права вообще и проблемы прав человека, в частности является проблема юридического статуса государства как «единой тотальности». Дело в том, что публично-правовые отношения строятся на принципе субординации, т.е. принципиальной неравнозначности государства, с одной стороны, и адресата публично-правовой нормы, с другой. Иначе говоря, взаимность прав и обязанностей предполагает равнозначность, или соразмерность участников правоотношений. Но о какой соразмерности можно говорить между государством-«левиафаном»,с одной стороны, и отдельным гражданином, с другой? Отсюда, некоторые правоведы делают вывод о принципиальной невозможности симметричности публично-правовых отношений в том смысле, что обязанность индивида всегда предполагает определенное субъективное публичное право государства. Так, итальянский правовед Петроне полагает, что «понятие правосубъектности представляет собой понятие соотношения и... взаимности. Государство не может утверждать себя в качестве субъекта права и (в то же время - С.К.) не устанавливает никакого иного субъекта права вовне себя» [35, с. 143].

С ним согласен и известный швейцарский юрист Вальтер Буркхардт: «Но когда государство выполняет функцию объективного правопорядка и его олицетворяет, оно действует в одиночестве (steht er allein da) и не имеет противостоящих ему управомоченных; его правоотношения с участниками политического сообщества (если можно говорить о правоотношениях) являются не субъективными правоотношениями, а проявлениями объективного права в конкретной форме» [20, с. 83-84].

Действительно, в данной проблеме необходимо отвлечься от установления ложной корреляции между гражданином и государством. Такая корреляция только затемняет безусловность социальной функции государства, с одной стороны, и социальных обязанностей гражданина, с другой. Указанные функции государства и обязанности гражданина не противостоят, а взаимно усиливают друг друга.

В отношении субъективных прав государства вполне уместно применить «бритву Оккама», т.е. правило, согласно которому НЕ следует множить сущности. Это означает, что требуется воздерживаться от введения новых понятий там, где проблема решается и без них. Никчемность же понятия «субъективные права государства» можно доказать тем, что если додумать его до конца, то трудно миновать абсурдной ситуации, о которой упоминает Вальтер Буркхардт: «Неуместно говорить о субъективных правах государства в публичном праве... В противном случае, преступник имел бы заслугу перед государством в том, что снабдил государство еще одним (быть может, очень ценным) субъективным правом на применение соответствующей санкции (Strafanspruch)» [20, с. 84].

Отвечая на второй вопрос, а именно о природе обязанностей государства по отношению к своим гражданам, необходимо, прежде всего, решить вопрос о характере самого этого государства. Так, для государства либерального толка государственные обязанности будут начинаться с того, что государство НЕ должно делать ни при каких обстоятельствах. Прежде всего, государство не должно вмешиваться в сферу личных свобод своих граждан. Другими словами, по ироническому определению Ф. Лассаля, государство должно выполнять лишь функцию «ночного сторожа» (Nachtwachterstaat).

Напротив, в социальном государстве в сферу его обязанностей входят по преимуществу положительные действия государственных органов, направленные на снижение уровня социальных антагонизмов, выравнивание социальных возможностей, борьбу с нищетой, неграмотностью и т.п. Таким образом, если либеральное государство тщательно отграничивает себя от общества, то социальное государство, наоборот, все более и более отождествляет себя со своей социальной функцией.

Отсюда для правового государства возникает проблема координации функции формального отграничения, дифференциации социальных ролей граждан и функции материальной поддержки социально слабых слоев населения и, следовательно, укрепления социальной солидарности. Эти функции настолько различны, что некоторые правоведы вообще отрицают возможность их совмещения. Однако при этом они по умолчанию сначала отождествляют либеральное государство с правовым с тем, чтобы противопоставить последнее социальному государству. Так, известный немецкий правовед Эрнст Форстхофф утверждает: «Половинчатое правовое государство и половинчатое социальное государство не суммируются в социальное правовое государство. Это означает, что компромиссное решение невозможно» [25, с. 34].

Тем не менее, не существует принципиального антагонизма между правовым характером государства и его социальной функцией. Прежде всего, следует сразу же подчеркнуть, что сначала государство должно стать правовым, лишь затем оно сможет адекватно выполнять свои функции, в том числе и социальную. Если данную проблему рассмотреть в терминах Георга Еллинека, то можно дать следующее определение: Правовое государство это такое политическое сообщество, в котором самоограничение государства (Selbstbeschrankung) дополняется и одновременно корректируется его добровольными обязанностями (Selbstverpflichtung). Другими словами, смысл правового государства в том и состоит, чтобы уравновесить права и свободы отдельных индивидов и интересы политического сообщества как целого.

Смысл правового государства не может, разумеется, противоречить присущему ему modus operandi. Другими словами, правовое государство должно быть связано правом.Вот как ставит эту проблему Георг Еллинек: «Правопорядок государства представляет собой право для его подданных. Представляет ли он также право и для самого государства?» [27, с. 367].

Ниже Еллинек дает следующий ответ: «Господствующая сила /Herrschergewalt/ становится правовой посредством ее ограничения. Право есть власть, ограниченная правовыми средствами. Потенциальная мощь политического сообщества превосходит его актуальную власть. Посредством самоограничения (такая) власть приобретает правовой характер. Подобное самоограничение не является произвольным, т.е. не во власти государства решать вопрос, будет ли оно вообще «самоограничиваться»...Отсюда, государственная власть не является просто властью, а представляет собой власть, осуществляемую в правовых рамках... Поэтому все государственные акты подлежат правовой оценке» [27, с. 386-387].

Прагматика универсальных прав человека. Соотношение правоспособности и услугоспособности

Прагматика универсальных прав человека является необходимым продолжением уже рассмотренной систематики. Речь пойдет о том, каким образом правоспособность граждан может и должна трансформироваться в соответствующую услугоспособность. Данная тема была затронута еще Ж.-Ж. Руссо в его знаменитом трактате «Об общественном договоре»: «В этом исследовании я всегда буду стараться сочетать то, что разрешает право с тем, что предписывает выгода, так чтобы не оказалось никакого расхождения между справедливостью и выгодой» [8, с. 151-152].

Итак, в данной цитате Руссо, во-первых, противопоставляет право и выгоду. Во-вторых, латентно допускает отождествление объективного права и справедливости. В-третьих, он полагает, что между справедливостью и выгодой возможна или даже желательна некая гармония. Прежде всего, следует отметить, что выгода в значении «случайная и/или незаслуженная прибыль» не может считаться институтом права. Не может считаться таким институтом и выгода в значении «барыш» (прибыль посредством плутовства, мошенничества). В указанных смыслах выгодополучатель либо вовсе не вступает в юридические отношения с определенным выгододате-лем (выгода «падает ему с неба прямо в руки»), либо сознательно вступает в социальные отношения в качестве правонарушителя.

Юридическая природа выгоды реализуется лишь в том случае, когда, во-первых, выгодополучатель одновременно является услугополучателем. Отсюда, во-вторых, данному услугополучателю по необходимости противостоит услугодатель. Лишь при такой симметричной координации двух или более контрагентов возникает условие для возникновения правоотношения. Поскольку услугодателя можно рассматривать как субъекта определенной обязанности, то услугополучателя, соответственно, можно рассматривать как субъекта конкретного субъективного права. Однако данное допущение, как правило, предполагает юридическое оформление за конкретными контрагентами статусов услугодателя и услугополучателя, соответственно.

Однако проблематика выгоды и услугоспособности не исчерпывается только ситуативной специализацией контрагентов в том смысле, что в конкретном правоотношении один является носителем права, а другой — носителем обязанности. В действительности, услугоспособность, понимаемая как правоспособность, всегда тотальна. Это означает, что (латентно) конфликтологическая природа взаимоотношений между услугодателем и услугополучателем диалектически «снимается» в первичной способности этих контрагентов выступать в качестве услугоносителей.

Субъекты права, способные постоянно вознобновлять свой статус услугоносителей (не важно в каком из двух возможных видов), выполняют важнейшую интегративную функцию правопорядка. Эта роль услугоносителей как первичных носителей правопорядка подкрепляется и тем, что один и тот же услугоноситель ежедневно и даже ежечасно попеременно вступает в правоотношения то в качестве услугодателя, то услугополучателя.

Более того, услугоносители, т.е. те члены общества, которые способны (и постоянно стремятся) оказывать специализированные услуги, являются не только пользователями, но и первичными носителями правопорядка. Эффективность правопорядка тем выше, чем надежнее удается государству (т.е. всем согражданам) обеспечить в любом конкретном правоотношении синтез двух условий: 1) поддержание услугоспособности достаточной части населения и 2) поддержание определенного уровня свободы услугоносителей (т.е. свободы оказывать или не оказывать конкретную услугу).

Субъекты услугоспособности

Как уже отмечалось, в относительно дифференцированном сообществе услугоспособность всегда носит специализированный и, соответственно, ограниченный характер. Это означает, что особым (и относительно привилегированным) статусом должны пользоваться, во-первых, потенциальные услугоносители (подрастающее поколение). Для них правопорядок должен обеспечить предпосылки для овладения социально необходимыми специализациями. Во-вторых, иным (иначе привилегированным) статусом должны обладать услугоносители, уже исчерпавшие свой ресурс и/или утратившие свой статус по объективным причинам (пенсионеры, инвалиды, военнослужащие, уволенные в запас и т.п.).

В-третьих, специальным статусом должны обладать услугоносители, утратившие социально-полезные качества по субъективным причинам (все люмпенизированные бывшие специалисты). Такой статус должен с одной стороны поощрять стремление тех носителей статуса, которые стремятся повысить ресурс своей услугоспособности и, напротив, репрессивно воздействовать на тех, кто стремится жить за счёт всего сообщества (free-riders). В-четвертых, в целях самосохранения правопорядок должен удерживать в сфере минимальных обязанностей маргинальные слои населения. Речь идет о пассивных или низших маргиналах, которые изначально, ввиду какой-то неотвратимой силы, не обладают качеством услугоспособности, т.е. не способны долговременно, надежно и на достаточном уровне качества оказывать специализированные услуги.

Наконец, в-пятых, в целях самосохранения правопорядок должен создавать социальный вакуум в окружении активных или высших маргиналов, и тем самым не столько искоренять, сколько по возможности переводить их асоциальную гиперактивность в менее одиозные формы. Речь идет о негативных услугоносителях (специалистах по социально вредным и особенно деструктивным «услугам»). Среди таких субъектов нередко встречаются высоко одаренные люди, которые ввиду опять-таки необъяснимых социологических законов - сознательно выбирают зло. Однако многие негативные услугоносители часто способны оказывать и позитивные услуги. Более того, некоторые из них предпочли бы это делать при более благоприятных условиях. Таким образом, и для высших маргиналов всегда должен быть открыт «узкий путь» в сообщество нормальных услугоносителей.

Как ни парадоксально, внутри сообщества негативных услугоносителей действует жестко отлаженная структура взаимных прав и обязанностей. От нормального правопорядка (для умеренных, усредненных людей) негативный или теневой «правопорядок» отличается дифференцированной и частично иррационально кастовой организацией, слабой дифференцированностью и жестокостью наказаний за нарушение внутреннего кодекса правил, отсутствием некоторых фундаментальных принципов права, например, принципа формального равенства (что, впрочем, является следствием кастовой природы негативного правопорядка).

Указанные различия агентов (по объему и характеру услугоспособности) делают необходимым различать и правоспособность соответствующих индивидов. Прежде всего, следует различать услугоспособность частноправового характера и услугоспособность публично-правового характера. Первый вид услугоспособности отличается характеристиками:

а) симметричности (формального равенства контрагентов),

б) преобладанием свободного и совместного волеизъявления сторон,

в) преобладанием диспозитивного метода регулирования отношений. Второй вид, напротив, отличается характеристиками:

а) асимметричности (неравенства статусов соответствующих контрагентов),

б) преобладанием односторонних волеизъявлений со стороны носителя более высокого статуса (например, со стороны государственного органа),

в) преобладанием императивного метода регулирования отношений.

В свою очередь, публично-правовая услугоспособность может быть реализована в двух видах:

1) в виде восходящей услуги, например, от рядового гражданина в адрес государства,

2) в виде нисходящей услуги, например, от муниципального органа в адрес конкретного жителя. Специфика этих услуг заключается в том, что они не являются трансакциями, т.е. одновременным и адресным взаимообменом. Данное обстоятельство логически следует из таких указанных характеристик, как асимметричность и односторонность этих услуг. Однако в условиях господства либеральной идеологии государство стремиться минимизировать как объем, так и характер нисходящих услуг. Соответственно, в условиях социального государство правительство вынуждено увеличивать объем и характер указанных услуг.

Напротив, рядовые граждане в подавляющем большинстве заинтересованы лишь в минимизации восходящих услуг, субъектами которых они являются, но личную выгоду от которых они либо не ощущают вовсе либо считают весьма недостаточной. Впрочем, степень минимизации восходящих услуг тем меньше, чем приближеннее к рядовому гражданину адресат данной услуги. Например, услуга индивида в адрес компактного муниципального сообщества будет более результативной, чем услуга для государства вообще, особенно крупного государства.

Следует отметить, что небольшое муниципальное образование в отличие от государства вообще в принципе не нуждается в позитивированном праве. Правда, для этого должны быть обеспечены, по крайней мере, следующие условия:

1) в данном сообществе социальные отношения должны находиться под контролем структурно взаимосвязанного и компактного микро-сообщества услугоносителей,

2) политическая жизнь в муниципалитете должна лишь отображать, но не разрушать сложившуюся структуру отношений между услугоносителями,

3) все услугоносители должны отличаться корпоративным сознанием и мгновенно реагировать на любые попытки деструктуризации сложившейся системы услуг. Таким образом, компактное и обозримое сообщество услугоносителей в состоянии автоматически генерировать и поддерживать правопорядок в режиме обычного права, т.е. в пограничной ситуации даже вопреки позитивированному (государственному) праву.

Внешняя конфликтология универсальных прав

Внешняя конфликтология универсальных прав действует в двух параллельных режимах:

1) по вертикали она объемлет сферу потенциальных конфликтов между частными и/или корпоративными ценностями, с одной стороны, и государственными интересами, с другой;

2) по горизонтали данная конфликтология означает возможность конфликтов между различными индивидуальными (а также корпоративными) свободами и/или правами, когда субъекты частного права не только противостоят, но и противодействуют друг другу.

Тема вертикальных конфликтов является неразрешимой апорией в том смысле, что (латентно) речь идет о необходимости отдать предпочтение либо социальной, либо персоналистической характеристике homo juris. Это невозможно в принципе, поскольку личность одновременно является 1) результатом, 2) средством реализации и 3) единственной целью существования человеческого сообщества. Отсюда, частично пессимистический вывод о невозможности ни совершенного сообщества, ни совершенного человека. С другой стороны, оптимистический вывод заключается в том, что личность приобретает исторически возможную полноту своих характеристик лишь в относительно развитом сообществе. Соответственно, политические сообщества утрачивают некоторые одиозные черты гоббсова «Левиафана» лишь в той мере, в которой «население» начинает на собственной основе наращивать гуманитарный капитал, т.е. увеличивать количество и качество специализированных элит (разумеется, сюда не включаются ни просто «богатые и сытые», ни просто «голодные и дерзкие»).

Итак, вертикальные конфликты возникают, как правило, не между «общественным благом» и персоналистической ценностью как таковыми, а между государственными интересами в интерпретации господствующего класса, с одной стороны, и корпоративными интересами негосподствующих классов (в интерпретации соответствующего интеллектуального авангарда), с другой. При этом действует важный социологический закон: чем более разнородна социальная и профессиональная структура господствующих классов, с одной стороны, и чем более консолидированы интересы ведущих негосподствующих классов, с другой, тем в большей степени удается приблизить друг к другу общественные и персоналистические ценности.

Это объясняется тем, что основной антагонизм действует не между общим и личным благом, а между этими благами, с одной стороны, и корпоративными интересами, с другой. Здесь только корпоративный интерес услугоносителей является исключением и как раз потому, что он преследует вовсе не политические, а правовые цели, т.е. защищает инфраструктуру собственно человеческих характеристик сообщества.

Тема горизонтальных конфликтов реализуется в сфере частного права. Данное обстоятельство, не в последнюю очередь, объясняется тем, что носителями гражданских прав и обязанностей (и соответствующих коллизий) могут быть лишь вполне определенные лица. Специфические требования, которые предъявляются к субъекту частноправовых отношений, можно свести к двум кардинальным вопросам: «Что у тебя есть в наличии?» и «Что ты умеешь делать?»

Таким образом, homo juris частного права — это услугоноситель par excellence, т.е. человек, который так или иначе участвует в коммерческих отношениях. Независимо от того, как тот или иной носитель правопорядка относится к коммерции вообще, он вынужден практически ежедневно участвовать в качестве одной из сторон во всевозможных трансакциях, начиная от закупок продовольствия и заканчивая контрактными обязательствами.

По мере усиления вовлеченности субъекта в коммерческие правоотношения возрастают и требования персоналистического характера. Это прежде всего относится к волевым качествам homo juris. Императив: «я хочу» оттесняется на второй план императивом: «надо», «я должен». Во-вторых, возрастают требования, предъявляемые к социальным качествам субъекта частноправовых отношений: точность, аккуратность, должная осмотрительность при выборе контрагентов становятся sine qua поп репутации любого услугоносителя.

Пожалуй, самым положительным аспектом homo juris частного права является элемент взаимности. Отсюда, более или менее постоянными носителями таких правоотношений могут быть лишь те, кто привык серьезно относиться к своим обязательствам. С отрицательной стороны, это же означает, что масштаб homo juris частного права неприложим к маргинальным слоям общества, начиная от профессиональных нищих и заканчивая профессиональными мошенниками.

Вместе с тем, образ человека в частном праве не является единым. Более того, различные фрагменты, на которые он распадается, в принципе трудно совместить в единую антропологическую модель. Начнем с того, что вышеприведенные кардинальные вопросы частного права логически не вытекают один из другого. В известном смысле, можно даже утверждать, что в вопросе «Что у тебя есть в наличии?» - заключена иная шкала ценностей, чем в вопросе «Что ты умеешь делать?».

Первый вопрос является чисто финансовым. Для ростовщиков, компрадоров, рантье (капиталистов в собственном смысле) он фактически совпадает с постоянной и единственной заботой о самовозрастании финансового капитала. Для пролетариев и поденщиков он совпадает с постоянной заботой о хлебе насущном в его денежном выражении. В терминах римского права «компрадорское мировоззрение» выражается формулой do ut des, т.е. «даю (деньги), чтобы и ты дал». При этом в контексте самовозрастания капитала речь идет прежде всего о процентном капитале.

Пролетарское мировоззрение выражается формулой facio ut des, т.е. «делаю, чтобы ты заплатил». Впрочем, в качестве резерва пролетарский тип homo juris всегда имеет возможность вступить в бартерные отношения в рамках своего же класса: facio ut facias, т.е. «делаю, чтобы и ты сделал».

Как ни парадоксально, но именно пролетарское мировоззрение служит связующим звеном между первым и вторым кардинальными вопросами частного права. Дело в том, что во втором вопросе («что ты умеешь делать?») заключена предпринимательская шкала ценностей. Однако данная шкала объемлет как собственно предпринимательскую формулу do ut facias, т.е. «даю (деньги), чтобы ты сделал», так и пролетарскую формулу facio ut des, т.е. «делаю, чтобы ты заплатил». Первая формула охватывает отношения предпринимателя и наемных рабочих, а вторая — служит основой взаимоотношений между самими предпринимателями.

Между указанными ростовщической (или в современную эпоху - компрадорской), предпринимательской и пролетарской моделями homo juris всегда остается возможность для развития антагонизмов. Как бы то ни было, исходя из принципа взаимности в частноправовых отношениях самым ущербным субъектом этих отношений является тип ростовщика или компрадора. Отсюда предпринимательский и пролетарский типы homo juris являются естественными союзниками в борьбе против всех представителей компрадорского и ростовщического капитала.

Этот союз тем более настоятелен, что засилье ростовщического и компрадорского капитала в контексте частного права означает следующее: и предприниматели, и наемные рабочие вынуждены действовать в рамках резервной пролетарской формулы «facio ut facias» («делаю, чтобы и ты сделал»). Данное обстоятельство, впрочем, не устраняет внутреннего противоречия частноправовых отношений как отношений социальных. Их формально-юридическая симметричность, т.е. обязательное наличие, по крайней мере, двух контрагентов (активного и пассивного субъектов), лишь формализует и, следовательно, консервирует действительное неравенство. Право здесь, как и везде, лишь удерживает в цивилизованных рамках неэквивалентный обмен, присущий большинству коммерческих трансакций. Необходимость этих формально-юридических рамок объясняется тем, что без них диспропорции социальных трансакций стали бы нетерпимыми.

Внутренняя конфликтология универсальных прав

Внутренняя конфликтология универсальных прав в отличие от уже рассмотренной внешней означает разлад внутри человека между абсолютными ценностями Человеческого, с одной стороны, и субъективными устремлениями индивида, с другой. Внутренние конфликты также могут быть двух типов:

1. Сознательные конфликты возникают, как правило, между велениями буржуазных свобод и велениями общественного долга. Такой разлад возникает, когда человек в некоторых аспектах своего бытия стремится соответствовать минимальным критериям Человеческого, причем не только по объективным, но и субъективным причинам (например, желая сохранить респектабельный вид). В других же, потаенных аспектах существования он выбирает «путь Зверя», т.е. путь абсолютного эгоизма, агрессивности, бесчеловечности. Данный конфликт, скорее рано, чем поздно приводит к личной катастрофе. «Внутренний Зверь» так или иначе пожирает «внешнего человека». При этом физическая смерть либо совпадает с этой катастрофой, либо непосредственно следует за ней. Данный тип людей можно назвать «юридическими самоубийцами».

2. Бессознательные конфликты возникают, как следствие постепенной личной деградации, которая для самого носителя конфликта часто малозаметна. В какой-то момент по внешним признакам (например, по отношению к себе окружающих) такой человек начинает смутно ощущать внутренний разлад между воспоминанием (в платоническом смысле) о человеческом предназначении и актуальностью своего скотоподобного прозябания. Как ни странно, сам факт этого разлада является некоторым залогом будущей ресоциализации такого юридического инвалида (архетип блудного сына).

Следует отметить, что синдром «юридического инвалида» необязательно является характеристикой только явных маргиналов и/или люмпенов. В той степени, в которой внешне респектабельный человек, является носителем самосознания маргиналов и люмпенов, в этой же степени он может приобрести и синдром «юридического инвалида». Так, «внутренний человек» (т.е. скрытый от глаз «человек страдающий») преуспевающего сутенера может находиться в еще более плачевном состоянии, чем «внутренний человек» маргинала на последней стадии личной деградации.

Однако сильное нравственное потрясение может либо вернуть «юридического инвалида» в низший ранг сообщества услугоносителей (подобно тому, как пришел в себя Евангельский блудный сын), либо может оказаться последним нравственным событием. В этом случае «юридический инвалид» становится «юридически усопшим». Он уже не способен ни различать, ни чувствовать разницу между Добром и Злом.

Вместо заключения

Критерием человечности является правоспособность, которая, в свою очередь, по Иерингу, означает обязанность перед самим собой. «Юридические инвалиды» и «юридически усопшие» не ощущают такой обязанности. Отсюда они не испытывают потребность в реализации социальных обязанностей, ибо социально ориентированное поведение всегда триалистично и предполагает

1) необходимость выполнения адресных обязанностей в отношении некоторых других,

2) необходимость выполнения безадресных обязанностей или долга перед обществом вообще:

3) необходимость выполнения обязательств перед самим собой.

Кстати, конфликтогенностъ универсальных прав является нормальным способом их реализации. Таким образом, плох ни конфликт сам по себе, а характер конфликта. Другими словами, следует различать конструктивные и деструктивные конфликты ценностей. Например, нормальный услугоноситель может отдать предпочтение третьей ценности социально-ориентированного поведения и, следовательно, избрать стратегию «врастания в Человеческое в себе самом» («путь монаха»). Неизбежно при этом две другие ценности социально-ориентированного поведения будут подчинены избранной стратегии. Во внешнем проявлении обязанность перед самим собой часто требует минимизации диффузных (случайных) социальных контактов и соответствующих адресных обязательств, а также порой радикального сокращения объективных возможностей реализации долга перед обществом («путь юродивого»).

Услугоноситель, какую бы из трех основных стратегий социального поведения он ни избрал, готов и умеет жить в условиях постоянного конфликта. Что же касается «юридических инвалидов» и тем более «юридически усопших», то они страдают как раз хронической конфликтофобией. Они не способны удержать и направлять неизбежный конфликт ценностей как внутри, так и вовне себя, поэтому этот конфликт подавляет и, в конечном итоге, уничтожает их человеческие характеристики.

Система прав человека представляет собой принципиальное единство прав и обязанностей не только в том общеюридическом смысле, что каждый человека является носителем прав лишь поскольку в других отношениях он является носителем юридических обязанностей. Принципиальное единство прав человека означает (в духе Иеринга), что каждый человек обязан бороться за свои права и управомочен удерживать свои обязанности.

Услугоноситель (как субъект права par excellence) преодолевает дуалистическую природу буржуазного субъекта правоотношений. Если последний попеременно выступает, то как носитель прав, то как носитель обязанностей, то первый всегда реализует свое право как обязанность, а обязанность — как право.

Парадокс основных прав заключается в том, что их универсализм не следует понимать номинально. С одной стороны, универсализм требует, чтобы основные права являлись правами «всех» и, причем, любых «всех». С другой стороны, основные права — это всегда права, реализованные при непосредственном усилии конкретного индивида. Отсюда, как уже отмечалось, возможность конфликтов внутри основных прав, во-первых, между универсальным международно-правовым каталогом, в котором все права являются равноценными, с одной стороны, и национальными, конституционно-правовыми каталогами, в которых могут отдаваться предпочтения лишь некоторым универсальным правам в зависимости от характера цивилизации и/или национальной доктрины, с другой. Во-вторых, конфликты возможны и внутри национальных каталогов, например, между каталогом прав титульной нации и каталогами меньшинств, входящими в данное государство. В-третьих, возможны, так сказать, и латентные локальные конфликты между системами ценностей отдельных меньшинств, которые актуализируются, как правило, лишь в более грубой форме этнических конфликтов.

В условиях такой многоступенчатой конфликтологии наименее значимыми являются все опосредованные и/или промежуточные каталоги основных прав, поскольку именно на этом уровне основные права человека выступают в наиболее идеологизированной форме. Тут уместно выдвинуть следующую гипотезу: чем компактнее и, следовательно, однороднее, сообщество, тем легче система его социальных ценностей укладывается в масштаб универсального каталога, декларированного на уровне международного права.

Напротив, государственно-правовые каталоги наименее уживчивы как друг с другом, т.е. по горизонтали, так и в отношении каталогов высшего и низших уровней, т.е. по вертикали. Именно государственно-правовой вид каталогов является, на наш взгляд, главным источником деструктивной конфликтологии универсальных прав, во-первых, в отношении слишком абстрактных ценностей, декларированных на уровне международного права и, во-вторых, в отношении каталогов меньшинств, т.е. каталогов реально действующих на уровне компактных относительно однородных сообществ.

Итак, основные права человека

1) могут быть лишь декларированы, но не могут действовать в качестве прав большинства,

2) различные меньшинства, напротив, при защите своих интересов часто успешно апеллируют к юридической фикции, т.е. глобальному человечеству как носителю универсальных прав человека и

3) действительная реализация этих прав всегда происходит на уровне отдельных индивидов, которые, однако, выступают не в качестве «самодостаточных робинзонов», а в качестве персоналистических агентов, наиболее адекватно представляющих ценности определенного микросообщества.

Список литературы

1. Бердяев Н.А. Философия неравенства. М.: ИМА-пресс, 1990.

2. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990.

3. Гофф Ж.. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992.

4. Камю А. Бунтующий человек. М., 1990.

5. Камю А. Миф о Сизифе:эссе об абсурде // Сумерки богов. М., 1989. С. 222.

6. Лосев А.Ф. Философия, мифология, культура. М., 1991.

7. Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993

8. Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М.: Наука, 1969.

9. Самосознание европейской культуры XX века / Сост.Гальцева Р.А.М., 1991. Ю.Соловьёв Вл.С. Сочинения. В 2 т. М.: Мысль, 1988.

11 .Сорокин П.А. Человек, цивилизация, общество. М., 1992.

12.Флоренский П.А. Имена // Опыты /Сост.Гулыга А.В. М., 1990. С. 351.

13.Homo juridicusMaTepnanbi конференции по юридической антропологии / Отв. ред. Н.И. Новикова, А.Г.Осипов. М., 1997.

14.Шекспир В. Комедии, хроники, трагедии. М.: Худ.лит., 1988.

15.Шпенглер О. Закат Европы. М.: Искусство, 1993.

16.Шубарт В. Европа и душа Востока. М.,1997.

17.Агоп R. Essai sur les libertes. Paris, 1965.

18.Baechler J. La solution indienne:Essai sur les origines du regime des castes. Paris, 1988.

19.Bruckner P. Le sanglot de 1'homme blanc:Tiers-monde,culpabilite,haine de soi. Paris, 1983.

20.Burckhardt W. Die Organisation der Rechtsgemeinschaft. Basel, 1927.

21.ChanteboutB. Droit constitutionntl et science politique. Paris, 1978.

22.Defois G.L. Occident en mal d'espoir. Paris, 1982.

23.Ehrlich S. Pluralism on and off course. UK, 1982.

24.Ferrarotti. R. The myth of inevitable progress- London etc., 1985.

25.Forsthoff E. Rechtsstaat im Wandel. Stuttgart, 1964.

26.Giovenale F. П tempo delle vacche magre. Firenze, 1981.

27Jellinek G. Allgemeine Staatslehre. Berlin, 1914.

28Jellinek G. Die Erklaerung der Menschen-und Buergerrechte. Muenchen etc., 1927.

29Jellinek G. System der subjektiven oeffentlichen Rechte. Tuebingen, 1919.

30.Jhering R. Der Kampf urns Recht. Wien, 1906.

31Johnson W. The future is not what it is used to be:Returning to traditional values in an age of scarcity. US, 1985.

32.Lahbabi M.A .Le monde de demain:Le Tiers-monde accuse. Casablanca, 1980.

33.Matteucci N. П liberalismo in un mondo in trasformazione. Bologna, 1972.

34.Parenti M. Power and powerless. N.Y., 1978.

35.Petrone G. II diritto nel mondo dello spirito. Milano, 1920.

36.Sorel G. Les illusions duprogres. Paris, 1