Обед и беседа: славянские этимологии

А.А. Кретов, Воронежский государственный университет

Памяти русского лингвиста Никиты Ильича Толстого

В отношении этимологии слова обед царит едва ли обоснованное единодушие1 тогда как этимология существительного беседа спорна даже в свете последнего слова науки2.

Цель данной статьи - изменить этимологическую ситуацию и не только обнаружить у слов обед и беседа нечто общее, но и вписать их в круг праиндоевропейской культуры.

Этимологические словари возводят слово обед к корню *ed (еда, едим, едите, едят), реконструируя исконное значение 'трапеза' или 'время трапезы'3. Современная семантика слова обед4 столь близка к идее еды, что связь обеда с едой воспринимается как нечто само собой разумеющееся.

На этом фоне из поля зрения легко ускользают "мелкие" фонетические и акцентологические неувязки.

В частности, если обед - производное от глагола объесть-объедать (а как иначе может появиться глагольная приставка об- у существительного?), то почему это не *объед? Сравним: объезжать - объезд, а не *обезд, объявлять - объявление, а не *обявление, объяснять - объяснение, а не *обяснение, объять - объятие, а не *обятие. Да и в других словах с корнем ед-не находим случая взаимодействия гласного корня с конечным согласным приставки: надъедать, подъедать, разъедать, изъедать, съедать, отъедать. Во всех случаях между корнем и приставкой обнаруживаем морфонологическую прокладку {ъ/}.

В морфонологическом отношении глагол обедать и существительное обед могут быть удовлетворительно объяснены только как результат взаимодействия б и в на стыке приставки и корня. Этот процесс имел место еще в праславянскую эпоху и представлен в словах об-(в)ет, об-(в)ида, об-(в)ертка, об-(в)итатъ, об-(в)язатъ, а также в словах об-(в)олочка, об-(в)од, об-(в)оз, об-(в)онятъ, об-(в)оротенъ и др.5 Следовательно, с фонетической (морфонологической) точки зрения слово обед может представлять собой только результат взаимодействия приставки об-с корнем -вед(вёд-).

Непонятными оказываются и отношения "однокоренных" глаголов обедать и объедать. В народном сознании они противопоставлены, как это обычно бывает с омонимами. В.И.Даль в своем словаре приводит следующие поговорки: Обедай, да не объедай; Тебя звали обедать, а ты пришел объедать.

Совсем иные отношения у глагола обедать с глаголом ведать и его производными: они - сопоставлены, как это бывает с близкими по значению словами: Кабы я ведал, где ты ноне обедал, знал бы я, чью ты песенку поёшь! Кабы знать да ведать, где нынче обедать. Кабы ведал, у чужого б не обедал. Про то дедушка не ведает, где внучек обедает. Пошел проведать, да и остался обедать.

Столь широко представленная в пословицах "рифмованность" глагола обедать со словами корня ведать не случайна. Она указывает на еще одно веское доказательство того, что глагол обедать и глагол едать не имеют ничего общего - на различие их акцентологических характеристик.

Рассмотрим место ударения в глаголах едать, ведать и их приставочных производных.

ОБЕД и БЕСЕДА: СЛАВЯНСКИЕ ЭТИМОЛОГИИ

Как видим, в глаголах с корнем ед- ударение расположено на суффиксе -а-, тогда как глаголы с корнем вед- имеют ударение на корне. При этом глагол обедать имеет ударение на корне как типичный глагол с корнем вед-.

Этимологи, связывающие обед с едой, явно находятся под гипнозом современной семантики глагола. Если они и замечают необъяснимость формы слова, то, похоже, предпочитают игнорировать её во избежание необъяснимости значения6.

Приняв как очевидное формальную выводимость глагола обедать из глагола ведать, обратим внимание на древность фонетической трансформации БВ > Б на суффиксальном стыке. По свидетельству историков языка, этот процесс по меньшей мере современен процессу смягчения согласных перед j7, т.е. относится к 5-8 вв. н.э.8

Данное свидетельство формы необычайно важно, поскольку ориентирует нас не на современное значение слов обед и обедать, а на древнее значение, которое они имели на момент своего образования, т.е. задолго до 5 в. н.э. Чтобы понять исходное значение слов обед и обедать, необходимо обратиться к материальной и духовной культуре общества, находившегося на родо-племенном или даже первобытном этапе развития. Соответственно, следует обратить внимание на наиболее архаичную часть их современной семантики.

Во-первых, употребление слова обед хорошо сохранило социальный, формальный и обрядовый характер принятия пищи9.

Во-вторых, тесная связь обеда с ритуально отмеченным временем суток10 - полуднем - не менее очевидна, чем нагружен-

обЕд-ать отвЕд-ать вЕд-ать

обЕд-аю отвЕд-аю вЕд-аю

обЕд-аешь отвЕд-аешь вЕд-аешь обЕд-ает отвЕд-ает вЕд-ает

обЕд-аем отвЕд-аем вЕд-аем обЕд-аете отвЕд-аете вЕд-аете обЕд-ают отвЕд-ают вЕд-ают обЕд-ал отвЕд-ал вЕд-ал

обЕд-ала отвЕд-ала вЕд-ала

обЕд-ало отвЕд-ало вЕд-ало

обЕд-али отвЕд-али вЕд-али

обЕд-ай отвЕд-ай вЕд-ай

обЕд-айте отвЕд-айте вЕд-айте ность этого слова обрядово-ритуальной и сакральной семантикой11. Приурочение обеда к другому времени представляется позднейшим и вторичным.

В-третьих, столь же не случайна и ритуально мотивирована пространственная привязка обеда, отразившая в наличии у слова значения 'юг'12 или 'юго-восток'13. (Обратим также внимание на то, что не семантика слов с корнем *ed-, а именно семантика слов с корнем *ved- оказывается максимально нагруженной сакральными, ритуальными и шире - социальными смыслами14.

Этот факт можно рассматривать как третий - семантический - аргумент в пользу наличия в слове обед корня вед-.

Каким же образом семантика знания, ведения могла превратиться в семантику приема пищи?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо реконструировать целостную семантику слова, которая складывается не только из семантики корня15, но и из семантики префикса.

Как следует из вышеизложенного, существительное об(в)ед мы считаем производным от глагола об(в)едать, который, в свою очередь, является приставочным производным от глагола ведать.

Обратимся к семантике приставки об- в словах обедать и обед, для чего прежде всего попытаемся хотя бы приблизительно определить относительную хронологию этих слов.

Рассмотрим слова, образованные по той же модели, что и слово обед. Как известно, именно в производных словах обычно сохраняются древнейшие значения производящих, которые сами производящие нередко со временем утрачивают, поэтому обращение к отглагольным существительным гарантирует лучшее сохранение древнейшей семантики, чем обращение к глаголам с приставкой об-.

Вот эти слова: об-(в)ет, об-рок (первоначально то же, что обет), об-ряд, об-(в)ида, об-ман, об-мен, об-раз.

Как видим, ритуальная и шире - социокультурная принадлежность этих слов налицо. Очевидно, что и по семантике, и по модели образования эти слова относятся, как минимум, к праславянскому периоду и отражают менталитет древних индоевропейцев.

Обратим внимание на семантику приставки об- как таковой, которая в современном русском языке группируется вокруг двух основных значений: "направить вокруг или во все, на все стороны чего-либо действие, названное мотивирующим словом" -обежать, осмотреть, ощупать и т.д. и "направить мимо предмета находящегося на пути, действие, которое названо мотивирующим словом", например, обежать, обойти, объехать и т.д." 6

Нас будет интересовать тот центр семантики приставки об-, который организован концептом круга как символа всесторонности, всеохватности, целостности, единства.

Реконструируемая таким образом семантика всеобщего, охватывающего и объединяющего всех сакрального знания прекрасно описывает древний обряд жертвенной трапезы, жертвенного пира, связанного "с очень важным концептом "причащения едой"17. Ср. реконструируемую для и.-е. праязыка семему социального термина *t'aHp^ ^ 'ритуальные яства, преподносимые божеству и съедаемые во время праздничных церемонии .

О.М.Фрейденберг, специально исследовавшая роль и семантику еды в архаичных культурах, свидетельствует: "В первобытном обществе еда совершается сообща, и главарь разделяет пойманного зверя на части, которые раздает среди присутствующих. Таковы спартанские сисситии и афинские обеды в пританее: каждый получал свою долю в общественном столе, даровом, связанном с общественной должностью" . В православной традиции все участники обряда евхаристии причащаются "Святых Христовых Тайн". Тем самым все они как бы становятся "со-ведающими" эти тайны. Таким образом, первоначально главное в ритуале об-веда, не еда, а при-об-щение20 сакральному знанию. Еда же и питье - лишь способ, так сказать, "техника" этого причащения.

Семантика круга, единства, всеохватности ритуального действа и передается приставкой об-21.

Аналогичную внутреннюю форму О.М.Фрейденберг находит в греческих словах "*Vze:V4 - 'делить на части', 'растерзывать', *Vz>H - 'пир' (где у каждого равная порция, так называемый пир в складчи-ну)"22.

Древний протославянский *ob-vedb был ритуалом, привязанным к полудню - моменту наивысшего положения солнца на небе, когда оно находится в южной стороне23. Об общественной значимости обрядов жертвоприношения и участия в них для членов архаичных социумов можно судить, в частности, по римским свидетельствам о религиозной практике кельтов. "Ритуал жертвоприношения обеспечивал непрерывность времени, поддерживал его естественный ход. Поэтому "отлучение от жертвоприношений", о котором писал Цезарь, воспринималось древними кельтами как тяжелейшее наказание: выброшенный из общества, такой человек терял возможность регулярно приобщаться к божественной сути [выделено мной - А.К.] и тем самым выпадал из круга времени"24.

То, что обеды до сих пор устраиваются по любым сколь-нибудь значительным событиям в жизни коллектива или индивидуума, неопровержимо свидетельствует о том, что перед нами не просто "прием пищи между завтраком и ужином", а именно социально значимый обряд, ритуал, призванный принести благополучие тому, кто его устраивает. Этнографам хорошо известно внутреннее родство дара и пира. Пир (об-вёд) как жертвоприношение был даром, приносимым богам в обмен на их благосклонность. Таким образом, современные обеды, устраиваемые в честь кого-, или чего-либо, являются, по существу, "отдарком" за дары свыше.

Неотлучна от обеда и семантика круга, формы солнца(!), как ритуально маркированной фигуры и символа жизни, единства, соборности, сопричастности25.

Значение круга, его символики, семантики, семиотики для культуры трудно переоценить. Древнейшие бытовые (чум, юрта, вигвам, иглу) и культовые постройки имеют форму круга, которую до наших дней донесли цирк и стадион26.

Так фонетический процесс, вызванный законом возрастающей звучности в слоге, преобразовавший в V-VIII вв. н.э. обвёдъ в обёдъ, способствовал народно-этимологическому сближению обеда с едой (для чего были основания и в самом ритуале), а тем самым - и перемещению слова из сакральной сферы ритуала в профанную сферу быта. В процессе профанизации, инициированном возникшей в результате фонетического процесса (bv > Ъ) омонимией корней вед- и ёд-, акцент с ритуала переместился на одну из его составляющих, сделав главным не цель - вещую сопричастность божественной сути, а средство - саму трапезу.

Наряду со словом обед социальным термином являлось первоначально и слово беседа. На это указывают "ст.-чеш. beseda ж. р. 'развлечение', 'рассказ', 'приятное общение с друзьями', 'пир', 'садовая беседка' (Ст.-чеш., Прага)", в.-луж. bjesada ж. р. 'беседа, общество, компания' (Pfulil 20), польск. biesiada ж. р. 'пир' (Dorosz. I, 514), др.-русск. беседа 'седалище, место сиденья', 'разговор в собрании', 'разговор с кем-нибудь', 'речь, слово, слова', 'речь, язык' (Срезневский I, 83—84), русск. беседа ж. р. 'разговор, преимущественно деловой или задушевный', 'собрание, общество людей', (обл.) 'скамейка', диал. беседа 'деревенская вечеринка, посиделка' (Куликовский 4), 'вечернее собрание молодежи в доме с работой или только для увеселения', 'пирушка', 'договор между родителями жениха и невесты о браке, сговор', 'свадьба; все участники свадьбы', 'группа пожилых крестьян, собравшихся посидеть, поговорить на завалинке перед избой или на траве', 'сидение в гостях без приглашения', 'толпа, компания', 'прием', 'сиденья для ямщика в телеге', 'место для сидения', 'постройка в виде галереи, со столом и скамейками', 'общественная изба для крестьянской работы' (Филин 2, 261—263), ст.-укр. беседа, беседа ж. р. 'разговор', 'компанейское веселье, с угощением' (Тимченко I, 85, 87—88), укр. бесгда ж. р. 'разговор, беседа, речь', 'пир, пирушка', 'общество гостей' (Гринченко I, 53), диал. бёсЧда 'разговор' (Чучка 309) [ЭССЯ, 1, 211]".

Среди данного материала позднейшим является значение 'разговор, обсуждение, обмен мнениями', более ранним - 'пир, общество гостей', а самыми близкими к исходному этимологическому значению являются значения 'садовая беседка', 'место для сидения' и 'постройка в виде галереи, со столом и скамейками'. Особенно хорошо эти значения сохранились в производном беседка, в котором они преобладают.

При этимологизировании большинство авторов недооценивает древности производного, как в формальном, так и в семантическом плане.

Современная форма слова образовалась в результате переразложения и переосмысления исконной формы слова, каковой мы считаем слово оби-седа с даже для русского языка редкой словообразовательной моделью на оби-.

По этой модели образованы старославянские, церковнославянские и древнерусские слова: обиход 'правило, имущество', обиходити/ъ, обизор 'позор, стыд, поношение, поругание, срам', обизърёти 'осматривать', обиступити 'осадить', обихыщати 'захватывать, похищать', обиток (Обиточ-ная коса на сев.-зап. Азовского моря и река Обыточка в бассейне Днепра)27. Этот список может быть расширен за счет диалектного материала .

Этимологи практически единогласно возводят о- к об-, а последний к и.-е. *obhi-Валентин Кипарский рассуждает следующим образом: "Принимая во внимание, что об встречается преимущественно в древнейших старославянских памятниках, а объ, напротив, только в Супрасльской рукописи (середина XI в.) или в древнерусском языке, вряд ли могло случиться, будь объ исконным, чтобы уже в Зографском, Ассеманиевом и Мариинском кодексах встречались не единичные случаи, а последовательная утрата редуцированных"29.

Из этого он делает вывод, что объ- является вторично восстановленой формой, а формы на оби- привнесены в русский язык украинскими писцами, как, по мнению В.Кипарского, правильно объяснил Хенинг Андерсен (Andersen 1969a, 1969Ъ)30.

Правда, не вполне ясно, как быть с тем фактом, что тексты с формами объ-, объ-, и оби- относятся к XI-XIII векам, т.е. к более раннему времени, чем украинский язык31.

Таким образом, "правильное" объяснение Х.Андерсена страдает анахронизмом. И это не единственный изъян объяснения В.Кипарского-Х.Андерсена. Как известно, украинский вариант приставки o6i- соответствует русскому ОБО- < ОБЪ-. Например, обозвать (из объзъвати) - об1звати. Редуцированный же приставки ъ прояснялся в о лишь в сильной позиции (перед слогом с редуцированным; см. выше). В слабой позиции редуцированный приставки утрачивался, что отражает и украинский язык: рус. обзывать - укр. обзивати. В словах оби-гражати "заграждать; стеснять"; обиёда-ние; обиёхати, обизаряти, обисёдати, обисёсти, обисияти, обистати, обистоя-ние, обистояти, обиступати, обиступити, обитекание, обитекати, обитечи, обиход, обиходити и множестве родственных последнему, нет условий для прояснения ъ в о, а следовательно - и для появления украинского z, поскольку во всех приведенных случаях находим и перед слогом с гласным полного образования.

Показательно, что А.Мейе и в голову не приходило объяснять древнерусскую форму оби- из украинского языка, которому еще только предстояло возникнуть32.

Как видим, любое предположение о хронологической разновременности приставок с консонантной и вокальной финалью приводит исследователя к патовой ситуации.

Остается одно: предположить, что оба варианта существовали независимо и параллельно. Намек на такое решение имеется уже у А.Мейе: "Наряду [!! - выделено мной - А.К.] с о, об, соответствующим лит. ар, ab, существует в действительности форма с конечным редуцированным, объ, объ, соответствующая скр. abhi и встречающаяся в таких случаях, как ст.-слав. объ-стояти и объстояти, объходити, объ-дръжати и т.д.; именно форму объ- мы находим в производных типа ст.-слав. объщъ "общий" и в сложении типа объдо "богатство", а усиленную форму оби- (ср. лит ару-) - в др.-русск. обистоупити, оби-сёсти и т.д. [Мейе 1951, с.124]"33.

Поддержку позиции А.Мейе находим у Ю.Покорного: Возводя формы объ-, объ- к праформе *ebhi-, obhi-, bhi-, он пишет: "Форма о-, об- содержит древнее *ор- (лит. ар), см. *epi-"34.

Совершенно определенно в пользу такого решения высказался О.Н. Трубачев: "В слав, реконструкциях принимали нередко обобщенную форму obi- (объ-) (см. Mik-losich 219), но едва ли не с неменьшим основанием восстанавливается также ob- с чистым исходом..., а случаи на объ- чаще вторичны; сказанное разумеется, не касается архаичных примеров вроде *obb-do, к тому же, реальность сложений на *оЫ- (с долготой) позволяет признавать в слав, отражение двоякого *ob(i/i)- (ЭССЯ 26, 73)".

По-видимому, и семантическую неоднородность предлога о, об и приставки об-, объ-, оби- можно связать с различием в происхождении. Мы имеем в виду, с одной стороны, семантику направительности-направленности, которую можно объединить вопросом "куда?", а с другой стороны, семантику круга, всестороннего охвата объекта.

Подробности фонетической трансформации объ > объ также хорошо известны: "В связи с редукцией конечного слога происходило отвердение согласного в этом слоге. Этот процесс происходил в разных славянских языках в разное время, и в доисторическое и в их истории. Так, например, было с согласным t' в окончании 3 л. ед. и множ. наст. вр. (-tb); в одних языках раньше, в других позднее происходило это отвердение. В раннее время, до IX в., произошло отвердение t' (в -tb) в тех группах, которое легли в основу болгарских. В связи с таким изменением произошло и изменение гласного: tb —> tb... Старославянские памятники представляют формы 3 л. ед. и множ. наст. вр. с окончанием -тъ несет, несхпгъ, хвал>тъ... Рано отвердел t' в этих формах и в тех группах, которые легли в основу западнославянских. Позднее происходило отвердение t' в восточнославянских. Так северно-русские памятники письменности XI-XII вв. представляют это окончание в виде —ть "35.

Таким образом, несмотря на то, что древнерусские памятники моложе, они отражают более архаичное состояние, чем старославянские, а следовательно, не остается никаких оснований видеть в оби- украинизм.

В свою очередь, процесс отвердения совпал по времени с выравниванием всех приставок, оканчивавшихся на согласный, по образцу приставок *vb, зъ, kb, утративших к тому времени конечный п. Выравнивание это (как и утрата конечного согласного предлогами-приставками *vbn, Тсьп, $ъп) было связано с действием закона возрастающей звучности в слоге. Вокализация финалей приставок, оканчивавшихся на согласный, позволяла устранить его нарушения на приставочном стыке. Таким образом, в форме объ- совпали ранние (протославян-ские) приставки из объ- и поздние (прасла-вянские) - из об-, возникшие в результате аналогического выравнивания приставок в период действия закона возрастающей звучности в слоге.

Поскольку предлог и приставку об-единодушно возводят к и.-е. obhi-, отметим, что именно объ- представляет собой закономерный рефлекс и.-е. праформы. Следует принять во внимание, что в праязыке кроме ebhi-, obhi- и bhi-, имелось также слово epi-, opi-, pi-; оба "частично совпадали по значению"36. Принимая точку зрения Т.В. Гамкрелидзе и В.В. Иванова, согласно которой придыхательность не была фонологически значимым признаком37, мы получаем ситуацию, при которой признак звонкости-глухости "частично" не выполняет смыслоразличительной функции, а следовательно, появляется основание видеть в двух разных словах и.-е. праязыка "частичные" варианты одного слова.

Вслед за А.Мейе, все дружно указывают на то, что в славянском об- совпали ebhi-, obhi-, bhi- и epi-, opi-, pi-, семантика которых со временем унифицировалась38.

Говоря о семантике, отметим, что префиксальная семантика круга, охвата, столь важная и яркая в славянских языках, наличествует лишь в рефлексах архаичной латыни, германских и балтийских языков. Предположение же о совпадении в славянском *оЫ- и.-е. *оЬЫ- и *ambhi- (ЭССЯ 26, 73-74), несмотря на некоторые фонетические затруднения (бесследное исчезновение т), решает все семантические проблемы.

Таким образом, есть основания видеть в слове беседа искаженный вариант весьма архаичного имени *оби-сёда, производного от исторически засвидетельствованного глагола оби-сёсти 'Осадить, окружить' (СлРЯ XI-XVII вв. 12, 55). Первоначальная семантика этого глагола хорошо сохранилась в литовском языке. Ср. ap-sesti 'обсесть, обседать (кого-что); сесть (садиться) вокруг (кого-чего)' (Косухин, Либерис 1956, 34). Древнерусские тексты дают и употребления глагола обсёсти, объсёсти - в том числе и с древним значением 'Сесть, расположиться вокруг': "Обсядутъ бо ны и друзи наши, советы творяще, кое убо былие клю-чается на оздравление наше. Поел. Ив. Гр., 189. XVII в. ~ 1573 г." (СлРЯ XI-XVII вв. 12, 168).

Рассмотрим возможные причины и механизм превращения обисёды в беседу. Как известно, предлоги вън, кън, сън, отсутствуют в старославянских памятниках: "уже задолго до ГХ в. произошло в славянских языковых группах обобщение этих предлогов в виде vb, kb, уь"39. Это привело к тому, что на стыке предлога и существительного возникла позиция нейтрализации, представление о которой даёт строка из песни "Вдоль по Питерской": "Во пиру я была, во беседушке"40. Эта строка может с равным успехом передавать как предположительно исконную предложно-падежную конструкцию "въ обиседушке", так и её современную, полученную в результате переразложения, версию: "во беседушке". Поскольку главной семантикой предлога-приставки *obhi была направительная, то, естественно, что наиболее употребительным предлогом, предшествовавшим слову *обисёда, был именно предлог въ (из *vbri), что постоянно создавало условия для осмысления начального гласного как принадлежащего предлогу: *въ обисёду, *въ обисёде. Поскольку это было одно фонетическое слово, то звучало оно как [въб'эис'ёду], [въб'эис'ёд'ь]. Механизм переразложения представляется следующим: 1-ый этап - соположение, приводившее к стечению двух одинаковых гласных: [въ_ъб'эис'ёд'ь]41; 2-ой этап - стяжение гласных: ъъ > ъ [въб'эис'ёд'ь]; 3-ий этап -переразложение: осмысление въ как предлога, а остатка существительного бес °д- (в силу неинтерпретируемости сегмента би-/бе- в начале русского слова) - в качестве самостоятельного корня [въ_б'эис'ёд'ь].

Как и в случае со словом обед, утрата словом внутренней формы (в данном случае - связи с глаголом сидеть и приставкой оби-) сопровождалась его переосмыслением: на первое место вышел наиболее актуальный в новое время и в новой ситуации аспект ритуала - 'разговор, обмен мнениями'. Многообразие семантики указывает, что ведущими могли представляться и другие аспекты ситуации: 'пир', 'развлечение', 'компанейское веселье с угощением', 'вечернее собрание' и т.д. (ЭССЯ 1, 211).

Если во втором предударном слоге происходила нейтрализация оппозиции ъ:о, то в первом предударном - оппозиции и: е. Написания обе-, наряду с оби-42 свидетельствуют о том, что имела место также фонетическая нейтрализация оппозиции и:ё. Показательно также наличие вариантов обсёсти

- объсёсти - обисёсти; обсияти - объсияти

- обисияти; обступити - объступити - оби-ступити; обстояти - объстояти - оби-стояти в древнерусских текстах (СлРЯ XI-XVII вв. 12).

Двойственность семантики приставки оби-/об- проявляется в оппозиции: замкнутый круг <-> разомкнутый круг. Замкнутый круг является символом целостности, единства, абсолюта, а разомкнутый круг утрачивает все эти свойства, вступая в невыгодную для себя оппозицию с прямой линией. В итоге две оппозиции, имеющие общий член, составляют триаду: 'замкнутый круг <-> ра-зомнутый круг = кривая <-> прямая'. С аксиологической точки зрения эта триада имеет вид "[+] <-> [—] <-> [+]", крайние члены триады составляют позитивные ценностные концепты, а средний - негативные.

К первой из оппозиций приставочных значений восходят такие оппозиции глагольных ЛСВ, как обойти всех (каждого) <-> обойти (миновать) кого-л. одного; обнести всех (каждого) <-> обнести (миновать) кого-л. одного.

К семантике 'разомкнутого круга = кривой' как раз и восходит значение приставки об- 'миновать кого-что-л. по окружности, по кривой'43.

Именно это значение и позволяет объяснить происхождение глагола обидеть (< об-видетъ), неочевидность связи значения которого со значением глагола видеть ставила в тупик А.Г. Преображенского (Преображенский 1, 627), да и по сей день не имеет внятного объяснения в этимологических словарях.

Речь идет о ситуации, по существу, хорошо нам известной: "В одно собранье Он едет; лишь вошел... ему Она навстречу. Как сурова! Его не видят, с ним ни слова; У! как теперь окружена Крещенским холодом она! (А.С.Пушкин, "Евгений Онегин", гл. VIII, XXXIII)". Все дело в том, что Онегина намеренно, демонстративно не видят, потому что обходят, минуют взглядом. Когда тебя нарочно не замечают, это, действительно, обидно, поэтому развитие значения 'обидеть' из значения 'обойти видением', представляется вполне прозрачным.

Обизор "позор, стыд, поношение, поругание, срам" - производное от глагола обиз-рети, как и позор, при котором виновник "выставляется на позор", т.е. на всеобщее обозрение и поругание (ср. современный армейский ритуал разжалования перед строем или гражданской казни - в России XIX в.), принципиально отличается от обиды. Тут тебя не обходят вниманием, а напротив - за какую-то провинность помещают в центр всеобщего внимания, что не обидно, а позорно.

Тем самым есть основание для соотнесения первоначального значения приставки об- с семантикой разомкнутого круга (на это указывает и семантика слов озор из об-зоръ, озорной, озорник, тот, кто озирается, осматривается, оглядывается44, собираясь сделать нечто опасное, предосудительное)45 а приставки оби- (объ-) с семантикой замкнутого круга.

Что касается семантики глаголов зази-рать, завидовать и их производных (зазорный, зависть), то семантика приставки за- в качестве одного из вариантов прямого значения предполагает направленность действия внутрь пространственного ориентира, мыслимого как замкнутое пространство (Волохина, Попова 1993, 56-57, 59). Следует уточнить - речь идет о том, пространстве, вне которого находится субъект действия, т.е. о "чужом" для него пространстве. Таким образом, зависть, это постоянное смотрение на "других", постоянное сравнивание себя с другими, проистекающее из того, что человек 'считает себя обделённым в каком-либо отношении'. Если человек так не считает (не завидует), он интересутся своими, а не чужими делами, присматривает, приглядывает, призирает за своим, держит под присмотром, приглядом, призором своё, а не за чужое.

Рассмотрим теперь семантику слов оби-сести, *оби-седа и попробуем разобраться, почему "сесть кругом, вокруг чего-либо" первоначально имело сакрально-ритуальный смысл. Для этого необходимо доказать, что круг и сидение были ритуально маркированы, отягощены сакральной символикой. Поскольку относительно концепта 'круг' это уже установлено, обратимся к анализу концепта 'сидеть'.

Начнем с того, что язык, особенно в своих истоках, построен на бинарных оппозициях. Это справедливо и относительно глаголов положения в пространстве. Для обозначения положения в пространстве предметов и живых существ, как правило, используется два глагола. Один из них обозначает нормальное (а значит - немаркированное) положение предмета или существа в пространстве, а другой - аномальное и маркированное. Например, стакан, бочка, стул, автомобиль, жито, подсолнух, дерево, животное, человек может стоять (норма) или лежать (аномалия). Корова, лошадь пала -значит, 'умерла'; человек пал, значит, 'погиб', слёг, значит, 'заболел', и напротив - на ногах, значит, 'жив, здоров'. Ничего не меняет и употребления глагола сидеть для обозначения нормального положения в пространстве: воробей, пчела, муха, комар сидят (норма) или лежат (аномалия); морковь сидит в земле (норма) или лежит на земле (аномалия); ничего не меняется и с появлением в оппозиции глагола висеть: яблоко, груша, шишка, вишня, слива висит (норма) или лежит (аномалия) - пара "норма <-> аномалия" остается неизменной. Тюркские языки вообще имеют исконно специализированные корни для выражения только двух положений в пространстве: нормального и аномального.

Таким образом, столь привычная нам триада стоять <-> сидеть <-> лежать отнюдь не является чем-то само собой разумеющимся, а напротив, заслуживает всяческого удивления. Начнем с того, что круг субъектов, способных занимать все три положения весьма узок: человек и человекоподобные (обезьяны, медведи) или очеловеченные (одомашненные) животные.

Обратим внимание и на другое: наиболее древней семантикой глагола сидеть является отнюдь не 'занимать определенное положение в пространстве', а 'покоиться, находиться в одном месте' в отличие от 'двигаться, перемещаться, менять место пребывания и обитания'. Это древнее значение хорошо сохранилось в семантике прилагательного оседлый и глагола осесть в противоположность прилагательному кочевой и глаголу кочевать, как частному случаю движения. Сидеть первоначально входило в оппозицию "перемещаться <-> покоиться; двигаться <-> не двигаться" и обозначало именно неподвижность. В свете этой оппозиции вполне понятно, почему птицы и летучие насекомые сидят: они либо 'двигаются' (летают), либо 'покоются, не летают' (сидят)46.

Показательно, что даже те птицы, которые не сидят, а стоят (как например, цапля), всё же садятся на землю, а не становятся или останавливаются. Между стать и сесть, в равной мере противопоставленных как статальные глаголы глаголам динамическим, налицо противопоставление по признаку 'временный (стать) <-> окончательный (сесть) перерыв в движении'. И то, что птица, сев, может снова взлететь, ничего не меняет: это будет уже новый полёт. Точно так же и люди, о-сев, no-селившись в одном месте, могут пере-селиться в другое - и это будет уже не по-, а пере-селение.

Подтверждения значения неподвижности у слов с корнем сёд-/сид- находим в чешском sidlo "местонахождение, сидение" (Фасмер III, 596), в русских словосочетаниях сидеть без дела; сидеть, сложа руки 'бездействовать', в семантике самого глагола сидеть: "Находиться в неподвижном [!! - А.К.] положении, при котором туловище опирается на что-л. нижней своей частью, а ноги согнуты или вытянуты; находиться где-л., занимая место для сидения 3. находиться, пребывать где-л., проводить время где-л.; находиться, пребывать в каком-л. состоянии" [выделено мной - А.К.] (РЯССС, 505).

Не менее красноречивы и показания латинского языка: лат. sedeo, 1) сидеть, восседать, 3) оставаться, находиться; сидеть без дела; (замкнуто) жить, пребывать; воен. стоять; 8) оседать, садиться, опускаться; 10) утихать, улечься (Дворецкий И.Х. Латин-ско-русский словарь, М., 1976, с.912-913); s d s 1) сиденье, седалище, кресло; 2) место жительства, жилище, обиталище, местопребывание; местонахождение; 3) место отдохновения; место успокоения; 4) почва, основание, устой; 5) ритор, остановка (во фразе), пауза (Дворецкий 1976, 913).

В старославянском языке сстн означает не только 'сесть', но и 'взойти на престол', а также 'осесть, поселиться' (СтСл, 678). Соответственно глагол сдтн означает не только 'сидеть', но и 'править, сидеть (на престоле)', а также 'находиться, пребывать, жить' (СтСл, 678).

Итак, первоначальное значение глагола сидеть 'не двигаться; пребывать в неподвижности' мы выявили. Теперь обратим внимание на то, как этот глагол вошел в отношения с глаголами положения в пространстве. Очень важным оказывается его промежуточная, срединная, медиальная роль между нормальным (стоять) и аномальным (лежать) положением человека в пространстве. Срединное положение является в культуре отмеченым положением. Главный герой мифов и сказок - медиатор, посредник между мирами.

О.М.Фрейденберг отмечает "священный характер акта сиденья" и его семантику как "преодоление смерти", "сидящий" аналогичен богу, 'сиденье' - это тот же стол типа ложа, "вместилище божества или человека". Вспомним древние ритуалы - сидят цари, а подданные стоят (или простираются ниц) перед ними. Вспомним колоссальные каменные изваяния сидящих египетских (божественных и обожествляемых) фараонов47.

В этом свете предстает совершенно очевидным, что *оби-сёда так же, как и об-вёдъ, была ритуалом жертвоприношения, который сопровождался трапезой, возлияниями, песнями, плясками. Обиседа была одновременно и храмом, и общественным собранием, и судом48.

Подведем предварительные итоги. Мы обнаружили два древних славянских ритуальных термина, в равной мере восходящих к обряду жертвоприношения: *об-вёдъ и *оби-сёда. Оба ритуала связаны с семантикой и символикой замкнутого круга как сакральной, магической, ритуально отмеченной фигуры. Наличие этой семантики и символики в других древних культурных терминах: об-вётъ, об-рок, об-ряд, об-мен, об-ман, об-вида, оби-зор, хоровод свидетельствует о той важной роли, которую играл круг в культуре и ритуалах древних славян.

Оба термина, хотя и по-своему, обозначают ту же реальность, которую обозначает и ещё один древний культурный термин -пир. Поскольку наука знает ритуалы, состоявшие в жертвенных возлияниях в честь богов, то предположение Т.В.Гамкрелидзе и В.В.Иванова о том, что первоначально корень *p'h'oH(i)- означал не просто 'пить', а 'пить опьяняющие напитки' (Гамкрелидзе-Иванов II, с.702-803), кстати, наиболее уместные в магическом ритуале, представляется вполне оправданным49. На это указывает и слово пиво, обозначающее хмельной напиток, и однокоренное ему слово пир, обозначавшее, таким образом, ритуал, главной частью которого было жертвенное возлия-ние50.

Следовательно, в обиходе древних славян различались как минимум два ритуала: полуденный (и летний) - *обвёдъ, вечерне-ночной (и осенне-зимний) - *оби-сёда. Учитывая весьма архаичную форму существительного пир и то, что он сохранился лишь в южнославянских языках (в русском - из старо- и церковнославянского), а также принимая во внимание регулярное соседство пира и беседы52 (которая представлена во всех славянских языках), можно предположить, что в севернославянских языках архаичный термин пир был вытеснен относительно более новым термином *оби-сёда.

В.Н.Топоров53, справедливо отмечая системные связи глаголов положения в пространстве с глаголами движения и друг с другом, на наш взгляд, чрезмерно акцентирует фазу вхождения в вертикальное положение (*vbz-statf) в ущерб фазе движения (например, хождения), которая предшествует фазе неподвижности в том же самом положении (стояния). Такое смещение акцентов вполне понятно и уместно при исследовании "сверх-эмпирического" смысла глагола стоять, но приводит к искажению общей картины (в том числе и для мифопоэти-ческого сознания) при расширении круга исследования. Поскольку безусловной нормой жизни является движение, а безусловной аномалией - неподвижность, стояние, действительно, предстает как культурно отмеченное парадоксальное состояние - как аномалия (неподвижность) в норме (стоянии). Прими исследователь во внимание это соображение, может быть, ему не потребовалось бы возвышать ритуальную значимость "стояния" за счет в значительно большей степени аномального и маркированного "сидения", что прекрасно показано самим же исследователем (см. ниже).

Замечание В.Н.Топорова о большем богатстве аномальных членов оппозиции безусловно справедливо именно потому, что в языке (и вообще - в культуре) в маркировании нуждается - и всегда маркируется (!) -именно аномалия, а маркирование - это всегда дополнительная (по сравнению с нормой) информация.

Далее В.Н.Топоров пишет: "Действие "сидение" промежуточно-связующего характера между двумя "абсолютными" крайностями, выражающимися в соответствующих им положениях-позах, - стоянием и лежанием, исключительной вертикальностью и исключительной горизонтальностью. Сидение предполагает или одну вертикаль (туловище и голова, например, в ситуации сидения на земле) или две вертикали (туловище и голова, ноги ниже колен, например, в ситуации сидения на стуле), соединенные горизонталью (опора верхней части тела при сидении), и, следовательно, оно в одном отношении разделяет общие черты со стоянием, в другом - с лежанием. Исключительность "сидения", отличающая его и от "стояния" и от "лежания", состоит в том, что оно ориентировано прежде всего на человека, в гораздо меньшей мере на животных (достаточно крупных обычно и относящихся к млекопитающим, а из мелких - к птицам)54 и вовсе не свойственно ни вещам (если только это не "игрушечное" изображение человека и животных), ни объектам неживой (включая сюда и растения) природы, хотя они могут кодироваться (в разгадке) через мотив "сидения" (Топоров 1996, 49)".

Тут исследователь, справедливо отметив вхождение "сидения" в оппозицию "движение - неподвижность", не отрицает использования глагола сидеть применительно в предметам и растениям (ибо тут же приводит примеры: плеть гороха, капуста, лук, морковь, редька (в земле), сучки (в бревнах), очки (на носу), помело (на палке) - "сидят", и это их нормальное положение), а подчеркивает, что сидят они не так, как люди, что лишь людям и человекоподобным свойственна триада положений в пространстве.

В свете сказанного представляется небесспорным разделяемое В.Н. Топоровым мнение о том, что первоначально и.-е. корень *sed- обозначал перемещение в сидячем положении, т.е. верхом или в повозке, на носилках, etc55.

Первоначально данный корень мог обозначать только окончательное прекращение движения (по горизонтали - ср. осадить коня), связанное с понижением в пространстве. Поэтому понятна аналогия между прекращением движения птицы, которая, садясь, снижается и прекращением пути всадника или возницы, которые, переходя к оседлому образу жизни, спешиваются, т.е. в известном смысле также снижаются.

Именно в наличии концепта "снижения, понижения" ("сверху вниз") можно видеть ритуальную "слабость" концепта сидения по сравнению с концептом "стояния". Но ритуальная "приниженность" "сидения" компенсируется тем, что в "сидячих" ритуалах также имеется концепт "снизу вверх": их участники не сидят, а "воз-седают, пред-седают", а перед этим "восходят" на специально предназначенные для них возвышения (стол, пре-стол, трон, кафедру и т.д.).

Впрочем, ритуальной значимости "сидения", в принципе, не отрицает и В.Н. Топоров, говоря о кинемах "ложения-лежания" (горизонтальное положение, низ) и "сажания-сидения" (горизонтально-вертикальное положение, ни верх, ни низ) как "отчасти также ритуализуемых (Топоров 1996, 33)".

Если принять во внимание реконструируемое для древних индоевропейцев "проецирование отношений между 'свободным' и 'несвободным' на отношения между 'богом' и 'человеком' и представление о 'человеке' как 'несвободном' по отношению к 'богу' (Гамкрелидзе, Иванов 1993, Т.2, 440, 480.)"56, то зная, что "человек" стоит перед "богами" и сидит перед "несвободными" по отношению к нему людьми, нельзя не согласиться с О.М.Фрейденберг в том, что "сидящий аналогичен богу", а "сидение" -это божественная поза - "сильная" в ситуации одновременного сидения и стояния участников ритуала: стоит - проситель, сидит -даритель, податель благ. Таким образом, в ритуале матично само "вз-ставание - воз-стание" обращающегося к богам, как кинема, свидетельствующая о направленности, так сказать, "устремленности" ритуала, а стояние, обладая необходимой для ритуальной позы амбивалентностью (аномальная, ибо неподвижная, нормальность, ибо стояние), кроме того, является позой просящего: жрец в ритуале стоит не потому, что это самая "сильная" поза, как полагает В.Н.Топоров, а потому, что он верит, в то, что боги, которых он молит о ниспослании благ, в этот момент внимают ему сидя на своем небесном престоле57.

Следовательно, беседа является, несомненным первоначальным именованием архаичного ритуала, маркированным самой сильной58 и самой амбивалентной59 из человеческих поз - позой сидения.

Таким образом, об-вёдъ и оби-седа (обозначающие два архаичных и почти тождественных по содержанию ритуала с круговым размещением его участников и с застольем-жертвоприношением богам, обеспечивающим единение социума, причащение его членов кругу времен через совместное вкушение пищи) находятся в отношении дополнительного распределения, будучи противопоставлены по следующим оппозициям: подвижность (обед) <-> неподвижность (беседа); под богом, вне дома (обед) <-> под крышей, в дому (беседа); юг (обед) <-> север (беседа); солнце (обед) <-> луна (беседа); полдень (обед) <-> полночь (беседа); лето (обед) <-> зима (беседа), молчание (обед) <-> речь (беседа); сдержанность (обед) <-> веселье (беседа); еда (обед) <-> питье (беседа); слабая (стоя)60 позиция участников (обед) <-> сильная (сидя) позиция участников (беседа)61. Первоначально ни еда (обед), ни речь (беседа) не составляли главного содержания ритуала, хотя и являлись его неотъемлемыми составляющими.

Список литературы

1 "Сложение оЪ- и корня ed-..." (ЭССЯ 26, 183).

2"Это слово по-прежнему может считаться спорным по происхождению, хотя в ходе этимол. дискуссий некоторые моменты выяснились достаточно определенно» (ЭССЯ 1,211).

3Шанский Н.М., Иванов В.В., Шанская Т.В. Краткий этимологический словарь русского языка, М., 1971, 296; полнее - в (ЭССЯ 26, 183-184).

4"принятие пищи, обычно в середине дня в отличие от завтрака и ужина. БАС-1, т. 8, 69"; "основной прием пищи, еда (обычно в середине дня)". - Большой толковый словарь русского языка. / Сост. и гл. ред. С.А.Кузнецов. - СПб.: Норинт, 1998, 664 (БТС).

5Полнее смотри у В.Кипарского: Valentin Kiparsky, Russische historische Grammatik. Band III. Entwicklung des Wortschatzes. Heidelberg, 1975, 321-325.

6B этой связи показательна позиция А.Г. Преображенского в сходной ситуации. Выбирая между возведением слова обида к беда или к видеть, он замечает: "На чьей стороне истина, сказать трудно. Во всяком случае первым толкованием удобней объясняется значение (Преображенский 1, 627)".

7Ср. у А.Мейе: "Что касается bv, то оно редуцируется в b. *w поглощается предшествующей губной согласной, точно так же, как j поглощается предшествующей зубной или задненёбной (А. Мейе, Общеславянский язык,М., 1951, 115)".

8Shevelov, A Prehistory of Slavic, 633

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.vestnik.vsu.ru