Архимандрит Макарий (Глухарев): Жизненный путь и переводческая деятельность

Тихомиров Б. А.

Архим. Макарий (1792-1847), "один из самых замечательных людей той эпохи" — присоединимся к оценке, данной ему известным отечественным богословом и церковным историком о. Георгием Флоровским, знаменит среди церковных деятелей ХІХ в. прежде всего как выдающийся миссионер, основатель и первый руководитель Алтайской миссии (1830-1843 гг.), а также переводчик Священного Писания Ветхого Завета на русский язык. Память о нем не осталась обойденной вниманием исследователей. Его жизнеописанию был посвящен ряд монографий, были публикации, анализирующие его деятельность и творчество. Среди основных работ можно указать: Птохов П.В. Архимандрит Макарий (Глухарев), основатель Алтайской миссии. М., 1899 г.; Филимонов Д.Д. Материалы для биографии основателя Алтайской миссии архимандрита Макария. М., 1888 г.; Харлампович К.В. Архимандрит Макарий Глухарев. По поводу 75-летия Алтайской миссии. СПб., 1905 г. Исчерпывающую библиографию трудов, посвященных архим. Макарию, можно найти в предисловии к изданию его писем, подготовленному Харламповичем: "Письма архимандрита Макария Глухарева, основателя Алтайской миссии" (Казань, 1905). Отдельное внимание переводу архим. Макария в своем труде уделяет А.И. Чистович: "История перевода Библии на русский язык. СПб., 1899; М., 1997".

I. Очерк жизненного пути

Родился Михаил Яковлевич Глухарев, в будущем архимандрит Макарий, 30 октября 1792 г. в городе Вязьме Смоленской губернии в семье священника, широко известного в округе своей ревностной проповеднической деятельностью. Начало его образовательного пути было типичным для юношей из духовного сословия: училище и семинария. К несчастью, дикость отдельных порядков, царивших в низших ступенях тогдашней церковной школы, не обошла стороной молодого Михаила. Из-за сумасбродной выходки одного из преподавателей Вяземского духовного училища он получил серьезную простуду, осложнением которой на всю жизнь осталась слабость голоса и легких. Впоследствии в своей профессиональной деятельности педагога, священника, миссионера, в том, к чему ревностно себя готовил, он постоянно испытывал значительные трудности из-за проблем с голосом и здоровьем. Первый педагогический опыт он получил в 1812 г., когда в связи с событиями Отечественной войны прервались занятия в Смоленской семинарии, — обучал детей местного помещика. Семинарию Михаил окончил в следующем, 1813 г., с отличием и был оставлен в ней преподавателем латинского языка. А в 1814 г. за отличные успехи в семинарской учебе и на основании похвального отзыва о преподавательской деятельности его направили в Санкт-Петербургскую духовную академию для продолжения образования. Можно сразу отметить его основательную языковую подготовку, в целом характерную для "дореволюционного" церковного образования. Латынь Михаил хорошо освоил еще в домашних штудиях с отцом, училище, семинария и академия дали знание древнееврейского и древнегреческого, из современных, французского и немецкого языков.

Несомненно, одним из главных событий его студенческих лет, во многом определившим его будущее, было знакомство и сближение, вплоть до дружеских, доверительных отношений, с ректором Академии архим. Филаретом (Дроздовым), будущим знаменитым Московским святителем. Это были отношения не администратора и подчиненного, но, прежде всего, пастыря и его духовного чада. Впоследствии, когда жизненные пути этих выдающихся людей разошлись, их связь не прервалась, о чем свидетельствует многолетняя обширная переписка. Не раз впоследствии архим. Макарий пользовался гостеприимством архиерейского дома митр. Филарета. Необходимо отметить и особую атмосферу академической жизни этого времени, вовлеченность студентов в жизнь столицы, отличавшуюся тогда обостренными религиозными исканиями, подчас нецерковными. Оценка их — дело специального исследования, но, безусловно, определенная свобода, соединенная с чутким духовным наставничеством, сформировала в будущем пастыре широкий и открытый кругозор.

Академический курс Михаил Яковлевич Глухарев окончил в 1817 г. со степенью магистра богословия и был назначен инспектором в Екатеринославскую духовную семинарию. Помимо исполнения административного послушания вел курс церковной истории и преподавал немецкий язык. В том же году он назначается ректором Екатеринославских уездного и приходского училищ. Здесь, в Екатеринославе, исполнилось его заветное желание принять иноческое звание, высказанное еще во время учебы в Академии. Монашеский постриг совершил архиеп. Екатеринославский Иов (Потемкин) 24 июня 1818 г. На следующий день инок, нареченный Макарием, был рукоположен в сан иеродиакона, а еще через три дня — в иеромонахи. В Екатеринославе о. Макарий прослужил до весны 1821 г., когда указом Святейшего Синода был назначен ректором Костромской семинарии. Здесь же, в Костроме, он был возведен в сан архимандрита.

Как в Екатеринославе, так и в Костроме архим. Макарию пришлось проводить в жизнь осуществлявшуюся тогда реформу духовного образования, которая далеко не всегда легко принималась на местах. Молодой пастырь и руководитель подчас оказывался в сложной, изначально конфликтной ситуации. Не все складывалось гладко во взаимоотношениях как с правящими архиереями, так и с находившимися под его непосредственным начальством педагогами. Архим. Макарий не был "удобным", "компромиссным" человеком, не всегда давались ему и лестные характеристики. Весьма симптоматичен отзыв о нем еп. Костромского Самуила (Запольского): "При строгой, прямо монашеской жизни и честном поведении часто примечается задумчивым, часто вспыльчивым. Подвержен частым припадкам. Крайне слабогласен. К продолжению должностей впредь кажется малонадежным". Достаточно жесткая характеристика, данная с позиции администратора. С ней резко контрастирует другая, где о нем вспоминает его бывший ученик по Костромской семинарии, архиеп. Казанский Афанасий (Соколов) (позже их пути пересекутся в Сибири уже как правящего архиерея и его клирика): "Моей душе он всегда присущ, как наставник, из уст которого лились сладчайшие речи и в семинарии, и в его келии, куда он нередко призывал меня, юного богослова, для научения, обличения и усовершенствования в истине и правде и для принятия повеления произносить его собственные проповеди в церкви вместо него самого, по причине крайней слабости его голоса; но вечное место в душе моей он имеет наипаче потому, что духовная жизнь его при учении удерживала меня, 19-20-ти летнего, на путях Господних. Истину говорю, полный благодарения Господу, даровавшему мне такого наставника в юности моей...".

Не смотря на различие в подходах и позициях, обе характеристики дают возможность соприкоснуться с внутренним миром архим. Макария. И даже в столь кратких отзывах он предстает как человек по преимуществу духовных устремлений. Действительно, весь его жизненный путь есть поиск духовного. Здесь горение его души. Поиск, который для него всегда был не проторенной, мощеной дорогой, но воистину "узким", в евангельском значении, путем. (Говорят, в Сарове святой старец Серафим предсказал ему тяжелый жизненный крест.) Для о. Макария, по крайней мере, на начальном этапе его самостоятельного христианского становления, это был, прежде всего, внутренний поиск, проходивший подчас в непростой борьбе с самим собой. О своих борениях он постоянно беседовал со святителем Филаретом еще во время обучения в Академии, об этом писал ему впоследствии в Москву, об этом советовался с теми многими духовниками-старцами, которых он неизменно искал и с которыми сводила его жизнь. Здесь он целиком в атмосфере духовной жизни Церкви, вне которой он себя просто не мыслил. Конечно же, и в принятии им монашеского пострига следует видеть выражение этой внутренней стороны его жизни. Такая "интровертивность" его устремлений во многом объясняет его уход из сферы духовного образования. Очевидно, он тяготился необходимостью несения административно-хозяйственных обязанностей, как отвлекавших его от духовных исканий. Конфликты в преподавательской среде, осложнившиеся проблемы со здоровьем, крайне хрупким после той памятной тяжелой болезни, случившейся еще в Вяземском училище, стали "внешним" основанием к прошению об освобождении от административных и учебных должностей.

Весной 1825 г. о. Макарий прибыл в Киево-Печерскую лавру для несения монашеского послушания. Тем не менее, его без преувеличения мятущаяся душа не дала ему возможности надолго здесь задержаться. Из Лавры он перебрался в Китаевскую пустынь — 7 верст от Киева. Оттуда написал прошение в Св. Синод о занятии должности библиотекаря в Московской духовной академии — получил отказ. Уже в декабре того же 1825 г. с позволения Синода отбыл в Глинскую общежительную пустынь Путивльского уезда Курской губернии. Здесь на некоторое время о. Макарий нашел отдохновение в монашеском делании. Занимался он и литературной работой: переводил святых отцов, написал ряд духовных песнопений. Но и в Глинской пустыни ему не суждено было обрести своего места.

Естественно, его метания не остались без внимания высокого начальства, так, в письмах к нему свят. Филарета, Московского, в этот период звучит упрек в непостоянстве и своеволии, пренебрежении послушанием. Святитель высказывал опасения, найдет ли он себя на новом месте. Как отнестись к этому "непостоянству" о. Макария? Действительно, на месте ему не сиделось, и упрек представляется справедливым. И тем не менее, здесь скорее можно усмотреть извечный поиск души, ищущей и не находящей своего пристанища в этом мире, оказавшемся чуждой для нее оболочкой. Вся жизнь архим. Макарий предстает единым и неустанным поиском, который у него, может быть, не всегда гармонирует с такой традиционной ценностью как послушание — он ищет свой путь, свое христианское призвание, ни на минуту не останавливаясь в своих исканиях, не соблазняясь проторенной дорогой.

В начале 1829 г. в Св. Синод поступило его прошение о переводе в Сибирь и "употреблении" на дело миссии. На этот раз оно было удовлетворено, и уже в конце мая 1829 г. о. Макарий получил назначение в Тобольскую епархию, где архиеп. Евгений (Казанцев) организовывал миссию по христианизации народностей, живущих в этом обширном регионе. Так начался страннический путь архим. Макария в Сибирь к новой пастве.

XIX век открыл новую страницу в миссионерском служении Русской Православной Церкви. И, без преувеличения, золотыми буквами в историю миссионерского движения эпохи вписано имя архим. Макария, основателя Алтайской миссии, "романтического миссионера", как однажды назвал его Московский святитель. Сама же деятельность Алтайской миссии и при ее первом начальнике, и при его преемниках справедливо оценивается как "один из самых героических и святых эпизодов в нашей истории".

Летом, перед отъездом, архим. Макарий посетил Москву, где жил в Чудовом монастыре, собирая пожертвования на будущие начинания (как водится в России, его обокрали). В Тобольск он прибыл 30-го сентября. План архиеп. Евгения предполагал организацию в епархии двух миссий: на севере — для остяков (совр. ханты) и вогулов (совр. манси); и юге — для киргизов (речь идет о казахах, которые тогда отдельно еще не идентифицировались), калмыков и телеутов Алтая, также черневых татар (дореволюционное название северных групп народов Алтая). Высокопреосвященный Евгений предложил о. Макарию север, где миссионерствовал сам и хорошо представлял ситуацию. О. Макарий, однако, высказался за южное направление, конкретно "Киргизскую степь" (совр. Казахстан), аргументировав выбор слабостью здоровья для севера и своим предварительным знакомством именно с языками тюркской группы. На южном направлении и остановились, хотя в результате отношения с архиеп. Евгением были несколько испорчены. Но в "Киргизскую" степь о. Макария не пустили светские власти — был циркуляр правительства, запрещающий здесь какую бы то ни было христианскую проповедь. (Как отмечают, эта нейтральная религиозная политика закончилась распространением ислама, причем мечети часто строились даже руками православных казаков.) В результате окончательным направлением миссии был избран Алтай.

3 августа 1830 г. архим. Макарий с двумя сотрудниками — тобольскими семинаристами А. Волковым и В. Поповым — выехала из Тобольска. Первоначально обосновались в Бийске, ставшем резиденцией и одним из центров Алтайской миссии, наряду с впоследствии обжитыми Улалой и Маймой. Миссионерам пришлось заниматься буквально всем: катехизацией, обучением вчерашних язычников навыкам земледелия, преподаванием начал грамотности и детям, и взрослым, поставками сельскохозяйственного инвентаря, продовольствия и одежды, лечением, принятием родов... Архим. Макарий выписывал книги по агрономии... Один из проектов о. Макария, связанный с этой стороной деятельности Миссии и направленный им в Св. Синод, предполагал даже специальную стажировку ее сотрудников в Московском университете по некоторым естественным дисциплинам. Первое крещение миссионеры совершили уже 7 сентября 1830 г. — дата, считающаяся днем основания Алтайской миссии.

В общей истории христианского миссионерства, православного русского в том числе, христианизация часто начиналась и заканчивалась актом крещения, после чего новообращенный предоставлялся самому себе. За подобной практикой стояла и "простоватость" миссионеров, и восприятие таинства крещения главной, окончательной целью миссионерского служения. К крещению, по большей части, относились как к деянию самодостаточному, так сказать, "магически" предопределяющему искомый результат. "Издержки" подобного миссионерства достаточно известны, засвидетельствованные многочисленными сообщениями об отпадении крещеных обратно в язычество. (У нас проникновенно писал об этом Н.С. Лесков, в частности, в рассказе "На краю света".) Алтайская миссия, отдадим должное ее отцу-основателю, сразу же определила для себя иной путь. Сохранились описания как архим. Макарий готовил обращаемого к крещению: "Обычно он узнавал так или иначе, что в том или ином пункте имеется инородец, расположенный к принятию христианского учения. Тогда он спешил в то место, оглашал инородца, затем крестил, поручал надежному восприемнику, который и ограждал новообращенного от вредных влияний. Но иногда о. Макарию приходилось сталкиваться при оглашении алтайца с противодействием или его семьи, или шаманов. Тогда он или крестил тайно и велел разрывать семейные связи, или же отказывался крестить... Оглашение продолжалось от одного дня до двух недель, в зависимости от возраста и развития, умственного и нравственного, оглашаемого". За крещением следовало обязательное приобщение новообращенного к жизни церковной общины, собственно — шире — к христианской культуре и цивилизации. Практически это означало переход к оседлому образу жизни. И здесь со стороны правительства по представлению Миссии всем принявшим крещение оказывалась необходимая помощь в связи с новым обустройством быта. Вместе с семьями на определенное время они освобождались от податей, предоставлялась и определенная материальная поддержка.

Миссия быстро расширялась. На смену Волкову и Попову, покинувшим о. Макария уже в начале 30-х, приходят — произнесем имена первых делателей Алтайской миссии — двое ссыльных поселенцев Петр Лисицкий и Иван Савельев, в конце 30-х там трудились юноши Михаил Нигрицкий из Томского духовного училища, семинарист Стефан Ландышев, будущий преемник о. Макария на посту начальника, ссыльный дьячок Петр Торбаев, иеромонах Анастасий, крестьянин Филипп Гилев, Артемий Левицкий, студент медико-хирургической академии, впоследствии игумен Акакий, скончавшийся на Алтае в 1875 г... В начале 40-х годов из Москвы приехала девица Софья де-Вальмон, акушерка, ставшая учительницей в открывшейся при Миссии школе. Ставил архим. Макарий и вопрос о создании женского монастыря — не разрешили.

Известный востоковед Н.И. Ильминский, активный участник православного миссионерского движения, впоследствии так отозвался о миссионерской деятельности архим. Макария: "По силе и благодати Божией, явились нерукотворно, т. е. без человеческой миссионерско-научной и искусственной подготовки и выправки, два миссионерских огня в Сибири: Иннокентий и Макарий Глухарев. Иннокентий — самородный сильный и ясный ум: он действовал преимущественно катехизической проповедью и инородческими переводами, которые он вполне убежденно и неотразимо считал (и совершенно справедливо) необходимым орудием миссии. Архим. Макарий имел некоторый мистический оттенок, старался возбудить дух христианский и благодатный в инородцах, хотя он не отрицал и даже признавал пользу местных языков. Но в том и в другом, в Иннокентии и Макарии, обитала таинственная и благодатная сила и действенность, и они прочно насадили христианскую веру среди полудиких племен Алтая и отдаленнейших окраин Сибири". Очень значимое сопоставление имен двух величайших деятелей православной миссии XIX столетия, двух, без преувеличения, апостолов Сибири. Позволим себе высказать только одно уточнение в отношении данной оценки маститого ученого. В сравнении с очерченной деятельностью святителя Иннокентия по переводу в ней несколько теряется значение переводческих трудов Алтайской миссии и непосредственно ее первого начальника на языки просвещаемых народов. Конечно же, переводы стали важнейшим направлением в деятельности миссионеров. Трудностей здесь было достаточно: большое количество диалектов в ареале работы Миссии, отсутствие грамматик, которые пришлось составлять самим... Однако результаты были и немалые. Так, за время пребывания архим. Макария начальником Миссии на одно из алтайских наречий, телеутское, были переведены: Четвероевангелие, почти полностью; несколько апостольских посланий и кн. Деяний; многие псалмы и выборочные места из Ветхого Завета; краткая Священная история; краткий катехизис митр. Филарета; огласительные поучения и сборник молитв.

Однако по мере накопления опыта миссионерского служения архим. Макарий стал отдавать предпочтение использованию русского языка в деле христианского обращения и воцерковления. Для нужд христианского просвещения на рубеже 1830-1840-х годов он составляет пособия, причем не только для крещеных алтайцев, но и для проживающих русских: "Начальное учение человеком, хотящим учиться книг Божественного Писания", "Алфавит Библии". Священное Писание в них цитировалось на русском языке. Эти тексты стали программными начинаниями Миссии. Приоритетной задачей православной миссии архим. Макарий начал рассматривать приобщение новообращенных к культуре русского Православия. И в этой связи выбор русского языка становился принципиальным. В своем письме к митр. Филарету он писал: "Одно из важнейших дел, составляющих службу миссии есть обучение новокрещенных инородцев грамоте не только природных наречий их, но и славянской и русской, потому что они призваны участвовать в общественном богослужении нашей Церкви, совершаемом на славянском языке, и потому что, вошедши в общение с народом русским в единой вере, для лучшего познания сей спасительной веры они должны искать общения с ним в самом языке русском и изучать сей живой язык, на котором, по милости Божией, имеет Церковь наша уже Новый Завет и некоторые из священных книг Ветхого".

Саму миссию Русской Церкви архим. Макарий видел достаточно широкой, не ограничивая ее только язычниками. В 1839 г. он послал в Св. Синод проект с выразительным названием: "Мысли о способах успешного распространения христианской веры между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе". Самому о. Макарию уже приходилось заниматься проповедью христианства по всем этим направлениям. Кроме того, Миссия окормляла и православных русских, живших в районе ее действия. При этом миссионеры столкнулись с крайне низким уровнем религиозной грамотности. Так вырисовываются масштабы православной миссии архим. Макария, в которой одной из насущных задач выступает требование серьезной работы в направлении общего религиозного просвещения. И здесь, как настоятельно необходимый, и встал для него вопрос о переводе Священного Писания на русский язык. Со своим замыслом во второй половине 30-х г. он обращался в официальные государственные и церковные инстанции, писал на Высочайшее имя. Наконец начал переводить сам... Так в его христианском служении открылась новая трудовая стезя, на которой он прославился не менее, чем своей собственно миссионерской деятельностью.

В конце 1839 г. архим. Макарий приехал в столицу, под предлогом поправить пошатнувшееся здоровье (к старому недугу с голосом и легкими прибавились проблемы со зрением). Разрешение от Синода на поездку ему было дано. Пребывание в Санкт-Петербурге архим. Макарий использовал прежде всего для того, чтобы возможно шире поднять вопрос о переводе Священного Писания. Выбранное для этого время, наверное, надо признать самым неудачным — официальная власть, как церковная, так и светская, крайне нервозно и болезненно реагировала на подобные попытки. Еще свежо было в памяти скандальное, по сути, закрытие Российского Библейского общества. О. Макарию было предложено оставить Санкт-Петербург и вернуться в Миссию. При этом первенствовавший в Св. Синоде митр. Санкт-Петербургский Серафим (Глаголевский) грозился выслать о. Макария из столицы с жандармами или сослать его в Спасо-Евфимиевский монастырь.

На обратном пути он некоторое время проживал в Москве, останавливался в Казани, собирая пожертвования и продолжая работу по переводу. Уже с Алтая он снова обращался в Синод с тем же предложением, посылал рукописи переведенных им книг. Ответом Синода было определение архим. Макарию епитимии, которую он отбывал, по существовавшей тогда практике, в доме своего правящего архиерея. Впрочем, и это наказание он использовал для переводческой работы, найдя в библиотеке Томского еп. Афанасия (Соколова), своего бывшего ученика, необходимые книги и пособия. Следующую епитимию он получил через год за попытку издать "Алфавит Библии".

Сейчас трудно достоверно установить истинную причину, почему в конце 1842 г. архим. Макарий подал в Синод прошение об освобождении его с поста начальника Алтайской миссии. Стало ли в этом решении определяющим намерение целиком посвятить себя делу русского перевода Священного Писания, без которого он с какого-то момента не мыслил успешной миссионерской деятельности? В это время он уже выказывал намерение посетить Святую землю и там завершить свою работу над русским переводом Библии. Во всяком случае, в ряде писем он ссылался на ослабление здоровья, прежде всего зрения, что становилось серьезным препятствием в исполнении служебных обязанностей. От руководства Миссии его освободили. Прошение о паломничестве в Палестину удовлетворено не было. Св. Синод определил его настоятелем Троицкого Оптина монастыря Орловской епархии близ г. Болхова (решение Синода от 16 июня 1844 г.). Здесь — место последнего служения о. Макария, продолжавшееся около 3-х лет. Болхов по сути стал для него продолжением миссионерской деятельности. Православную российскую провинцию он нашел в не меньшей степени нуждающейся в религиозном просвещении, чем Алтай. Касалось это всех слоев общества. Так, выяснилось, что даже городской голова не знал Символа веры, а из молитв только "Вотчу" (так в Болхове именовали молитву "Отче наш"(!), в произношении превращавшуюся в некое заклинательное бормотание). Отец настоятель организовывал катехизические курсы, куда приходили и дети, и их родители, учил молитве, основам веры, Священному Писанию (Евангелие читалось по-русски), вел пастырские беседы... Приходили к нему даже за исцелениями и, говорят, он, сам больной, помогал. И неустанно продолжал работать над переводом…

Только в 1847 г. Св. Синод дал архим. Макарию свое благословение на поездку в Святую землю, куда он стремился все последние годы. Говорили, у него было намерение поселиться в Вифлееме в пещере блаж. Иеронима, где, наконец, и завершить свой переводческий труд. Буквально накануне, когда все уже было готово к отъезду, он занемог...

18 мая 1847 г. отошел к Господу архимандрит Макарий (Глухарев), основатель Алтайской миссии, настоятель Свято-Троицкого Оптина монастыря, переводчик Священного Писания... Похоронили его в монастырском соборном храме. Как отмечают биографы, и через пятьдесят лет его могилу посещали, и почитание его памяти в Болхове только возрастало... Закрыли монастырь в 1923 г., и до последнего времени он находился в руинах. Самое поразительное — даже годы "воинствующей" борьбы с религией не смогли стереть память об архим. Макарии среди болховчан. Особо помнят и почитают о. Макария на Алтае. Духовный запал Алтайской миссии, заложенный ее первым начальником, сегодня активно возрождается среди православных приходов Алтая. Создано Макариевское братство. С 1984 г. архим. Макарий признан здесь как местночтимый святой. В храмах Алтайской епархии представлены его иконы. Наконец, Юбилейным Архиерейским собором в августе 2000 г. архим. Макарий (Глухарев) прославлен как общечтимый святой. Чествование памяти преподобного Макария, просветителя Алтая, согласно Деяниям Юбилейного Священного Архиерейского собора о канонизации — 15/28 мая. Достойный христианского пастыря путь и достойное признание.

II. История и характерные особенности перевода

Сразу отметим, что переводил архим. Макарий только Ветхий Завет, считая свою работу продолжением проекта Российского Библейского общества, в рамках которого был осуществлен и издан русский перевод Нового Завета и Псалтири.

При непосредственном рассмотрении истории перевода архим. Макарием Священного Писания на русский язык нельзя не упомянуть об атмосфере его студенческих лет. Годы его обучения в Санкт-Петербурге пришлись на время энергичного становления Российского Библейского общества и первый опыт русского перевода Библии. Архим. Макарий был выпускником ІІ курса (набора) созданной в 1809 г. согласно проводимой тогда реформе духовного образования Санкт-Петербургской духовной академии. По замыслу устроителей Санкт-Петербургская академия должна была стать образцовым высшим церковным учебным заведением нового типа и широкого профиля. Со стороны светских властей и духовного руководства поощрялось активное участие студентов в общественной и религиозной жизни столицы. Михаил Глухарев обучался у цвета тогдашнего богословия: архим. Филарета (Дроздова), свящ. Герасима Павского,.. Он воспитывался в атмосфере религиозных исканий и свершений времени, важнейшим среди которых необходимо признать русский перевод Библии, к которому приступило РБО. Перевод стал начинанием, не оставившим равнодушных. И хотя нет никаких сведений о непосредственном привлечении студентов Академии к делу перевода, для многих из них это время запечатлелось неизгладимым следом в их душе, подвигнув впоследствии на собственные переводческие опыты.

Истоки обращения архим. Макария к делу перевода Священного Писания на русский язык вполне очевидны. К переводу он приступил непосредственно в миссионерский период своей деятельности, и побудительными причинами работы над переводом стали именно практические задачи молодой Алтайской миссии, как он их увидел и осознал. Для него вопрос перевода был прежде всего принципиальным и органичным вопросом жизни православной миссии, без решения которого движение вперед на каком-то этапе становилось невозможным.

К мыслям о насущной необходимости русского перевода архим. Макарий пришел уже в начале 30-х годов. Первым в письме от 23 марта 1834 г. он поделился ими с митр. Филаретом (Дроздовым). По форме написания письмо представляет собой почти официальный, программный документ, богословско-идеологический трактат-обоснование необходимости русского перевода Ветхого Завета. Архим. Макарий настаивал на необходимости перевода, поскольку славянский язык "непонятен простому народу", "перевод РБО незавершен, так как не охватывает Ветхий Завет", "европейские народы давно имеют Священное Писание на своих языках", русский перевод необходим всем многочисленным народам, живущим на территории Российской империи, "даже магометане имеют Алкоран на российском наречии"... Его возражения противникам перевода не лишены изобретательности и убедительности. Предлагал он издавать и специальный журнал при Санкт-Петербургской духовной академии, где варианты переводческих трудов проходили бы первоначальную апробацию (когда в конце 50-х годов ХІХ столетия работа по переводу была официально возобновлена, ее неизменной частью стали предварительные журнальные публикации). На последних страницах своего трактата архим. Макарий связывал задачи перевода с задачами православной миссии, которая у него обретала поистине вселенский масштаб: это миссия и к язычникам, и к мусульманам, и к евреям, это миссия и к самому крещеному народу русскому, в не меньшей степени нуждающемуся в просвещении Словом Божиим…

Все в этом письме продумано и логично. Тем не менее, год написания данного трактата — 1834-й, а адресат — митр. Московский Филарет! Вряд ли Московскому святителю, более кого бы то ни было сделавшему для перевода во втором-третьем десятилетии века, нужно было доказывать его необходимость, вряд ли что-то новое ему открывали обоснования этой необходимости самими текстами Священного Писания, в которых архим. Макарий порой доходил до пересказа сюжетов библейских книг (книги Иова, например, убеждая таким образом в ее церковной актуальности)... Что нового мог сказать автору Указа Александра І, санкционировавшему русский перевод Библии, и разработчику правил перевода РБО его бывший ученик? 1834 год! Восемь лет прошло с тех пор, как на кирпичном заводе Александро-Невской лавры был сожжен готовый тираж Восьмикнижия на русском языке, закрыто РБО. Настроение как церковных, так и светских властей не предполагало даже самой возможности постановки вопроса о продолжении перевода. Как мог отнестись митр. Филарет, с его известной осторожностью во всем (впрочем, в условиях общественной и церковной ситуации того времени ее скорее нужно воспринимать как мудрость), к подобному "прожекту"? Разве как к очередной небезопасной бестактности своего духовного воспитанника и протеже, как к сумасбродному эпигонству. Действительно, в этом отношении письмо выглядит более чем странно. Но в этом весь архим. Макарий, весь либо во внутреннем поиске, либо в горении христианского делания, чуждый каких бы то ни было условностей, если, на его взгляд, они стоят на пути заветов Христа и дела Церкви. (Представляется существенным, что в истории с переводом — вспомним высказываемые ему упреки в непостоянстве — он не только последователен, но настойчив, причем, до конца.) Ответом стало выразительное молчание иерарха.

Когда надежды на ответ были исчерпаны, уверенность в неотложной необходимости перевода заставила его обратиться к светским властям. Еще более пространное послание на этот раз он адресует обер-прокурору Св. Синода С.Д. Нечаеву (от 8 июня 1836 г.). Повторяя общие тезисы, озвученные и в письме к Московскому святителю, архим. Макарий более обстоятельно высказался на этот раз по поводу вопиющей религиозной невежественности русского народа. Яркость приведенных им примеров заслуживает того, чтобы их повторить. Он писал: "...надлежит.., чтобы и вообще в Российском народе и, особенно, в служителях алтаря умножался спасительный для человеков свет истинного Богопознания. Если же все еще будем бояться полной Библии на Российском наречии; то не вошел бы в число миссионеров наших некто, подобный одному клирику, приходившему ко мне с объявлением, что он желает послужить святой Церкви проповеданием слова Божия иноверцам. Хорошо, говорю, друг мой; но скажи мне, сколько у нас Богов, чтоб знать, какую веру мы намерены проповедовать. И что же? Он насчитал мне их не только три, но и четыре, и пять, и, может быть, простерся бы далее, если бы я не пресек этого исчисления. Архиепископ всплеснул руками от удивления и прискорбия, когда я рассказал ему разговор мой с этим клириком. Впрочем, у нас нельзя и ожидать того, чтобы одни миссионеры и клирики приходских церквей проповедовали иноверцам Бога истинного; но и все православные земледельцы и торговые люди нередко изъясняют им веру, которую называют „крещеною", и многие из сих учителей называют честныя иконы богами, а полочки, на которых они стоят, божницами". Поскольку подобного рода примеры в истории известны, вряд ли можно здесь упрекнуть о. Макария в чрезмерном сгущении красок.

Ответа не последовало и на этот раз. Видимо отчаявшись, что столь нужный для миссионерского дела перевод когда-либо будет санкционирован официальными инстанциями, архим. Макарий в 1837 г. приступил к нему самостоятельно. Первое сообщение об этом находится в письме к одному из его многочисленных адресатов от 25 июля 1837 г.: "Весною нынешнего года претерпевал я сильные искушения от уныния и тоски; и, думаю, что Само Провидение Божие, милосердно пекущееся о таком грешном черве, как я, навело меня на одно занятие, в котором душа моя находила утешение и подкрепление. Это перевод книги Иова с еврейского языка на российский. Началось дело на Пасхальной неделе, и в полночь накануне дня Иова Праведного [5 мая], при помощи Божией, кончено". (Пасха в 1837 г. приходилась на 18 апреля, таким образом, на весь перевод согласно данному сообщению ушло не более 17 дней.) Перевод книги Иова, свой первый переводческий опыт, о. Макарий отослал в Комиссию духовных училищ для его издания. В сопроводительном, на этот раз кратком, письме он подчеркивал: "В народе Российском многие миссионеры, и в том числе знатная часть служителей Церкви (здесь и далее в цитатах курсив мой — Б.Т.), не могут хорошо разуметь Ветхий Завет на славянском, уже мертвом у нас наречии".

Только после этого публичного заявления о своем переводе пришел ответ от митр. Филарета на послание трехлетней давности: "Беседу с вами начать надобно, кажется, с мыслей ваших о полном переводе Библии на русское наречие. Вы употребили не мало труда на изложение сих мыслей, но посев ваш пришел не на готовую землю и не во время сеяния. Сомнения о полезности перевода, доселе сделанного, и прекословия о достоинстве его или не прекратились, или возникли вновь, так что продолжение сего дела более угрожало бы умножением сомнения и прекословий, нежели обнадеживало бы умножением плода духовного...". Вежливая и осторожная попытка дать понять отцу архимандриту всю несвоевременность его начинания…

Уже в следующем, 1838 г., архим. Макарий отправил в Комиссию свой новой перевод библейской книги, пророка Исаии, также с кратким сопроводительным письмом, выражающим надежду, что обе переведенные книги будут опубликованы. Судьба переводов была предрешена самой ситуацией — на основании отзыва, сделанного профессором еврейского языка Санкт-Петербургской академии прот. И. Ивановым, надо отметить, не во всех своих частях одобрительного, который, конечно же, ничего не решал, оба перевода были сданы в архив Св. Синода.

В нарушении всех норм субординации, архим. Макарий стал писать на Высочайшее имя, Государю императору Николаю Павловичу, пытаясь соблазнить царя тщеславными посулами: "Если Владимир Великий просветил Русский народ святым крещением, то ныне царствующий Монарх просветит Святой Библией на Российском наречии"; "…весь Христианский мир, на все времена, читал бы [в надписании русской Библии]: „Император Николай І-й Российскому народу"". Как и в предыдущих посланиях, он выступал апологетом русского перевода. Отослал он императору также рукописи своих переводов. Естественно, письма были переадресованы в Св. Синод, а первенстовавшему в Синоде митр. Санкт-Петербургскому Серафиму было строго указано на недопустимое поведение рядового клирика.

Посещение архим. Макарием столицы в 1839 г. только еще раз показало всю бесперспективность возбуждения вопроса о переводе в той исторической обстановке. Все его многочисленные попытки как-то повлиять на ситуацию закончились предписанием Синода немедленно вернуться на Алтай. Тем не менее, в столице он неожиданно получил и новый стимул к своей работе — удалось достать литографии перевода ветхозаветных книг с еврейского текста прот. Герасима Павского, его преподавателя по Академии. О существовании этого перевода о. Макарий раньше не подозревал. К сверке своих переводов с переводом Павского он приступил сразу по оставлении столицы, сначала в Москве, позднее в Казани, и закончил уже по приезде на Алтай.

Новый, пересмотренный перевод книг Иова и Исаии он отослал уже не в Комиссию духовных училищ, но непосредственно в Св. Синод, сопроводив его и этому адресату пространным проектом о русском переводе Библии. В нем нет принципиально новых аргументов, но тональность существенно иная. Голос о. Макария возвышается до грозного гласа ветхозаветного пророка, ревнующего о деле Божьем, в служении Которому нет и не может быть никаких компромиссов. "Сделанные в недавние годы переводы Священного Писания на русский язык [имеются в виду переводы под эгидой РБО] — величайшее благословение Господне России. И оставление этого богоугодного начинания — величайший грех и нечестие, за которые Россию постигли нынешние многочисленные бедствия, которые есть суд Божий". Среди них он перечисляет и Петербургское наводнение 1824 г.: "И вдруг он дунул, и море побежало на сушу, и волны гнева Его покрыли стогны твои, размыли домы твои, дошли до выи твоей, поглотили многих сынов и дщерей твоих, и возрыдали Царь и народ Его"; и преждевременную, скоропостижную кончину Александра I: "Потом он дунул и на Царя, и Царь увял в крепости сил своих, как увядает прекрасный цвет от зноя солнечного во время чрезвычайной засухи, и возрыдал Русский народ о Царе своем, и сетовали с ним Цари и народы вселенной". Тем же слогом он высказался о бунте декабристов и его подавлении, о голоде вследствие засухи и неурожая, о пожарах театра и царского дворца, страшном армянском землетрясении... Все эти события расценены им как исполненные Высшего смысла, как наказание Господне за небрежение слова Божьего, поскольку "Пятикнижие в русском переводе, та святая и страшная книга Закона Божия, которая лежала на ковчеге завета Иеговы, во Святая Святых <...> у премногих особ лежит в простом складочном месте..." "Неужели, — вопрошал архим. Макарий, — слово Божие в облачениях Славянской буквы перестает быть словом Божиим в одеянии Российского наречия?"

Св. Синод был последней церковной инстанцией, до которой архим. Макарий пытался достучаться, его грозный пророческий глас — последней возможностью быть услышанным... Ему определили епитимию: послушание при доме Томского архиерея от 3 до 6 недель по усмотрению последнего. Скорее пожурили, чем действительно наказали.

Была еще одна попытка сделать русский перевод достоянием общественности, теперь в обход официальных властей, — попытка напечатать "Алфавит Библии". Этот труд, написанный им на Алтае по возвращении из столицы, представлял собою своеобразный библейский катехизис, где основные истины христианского вероучения были проиллюстрированы подбором цитат из Священного Писания, "естественно", по-русски. Издать этот труд архим. Макарий попытался через московского генерал-губернатора князя Д.В. Голицына, одного из жертвователей на дело Алтайской миссии. И снова возникает вопрос: на что рассчитывал архим. Макарий? Конечно же, и столь высокое лицо не могло исполнить подобной просьбы в обход цензуры. Кн. Д.В. Голицын переслал "Алфавит" обер-прокурору Св. Синода графу Н.А. Протасову. Протасов отдал его на рецензию ректору Санкт-Петербургской духовной академии архим. Афанасию (Дроздову). Опять же, история с "Алфавитом" пришлась на самое неблагоприятное время. Протасовым как раз было инициировано обсуждение вопроса об утверждении славянской Библии в исключительном употреблении в Православной Церкви в России, наподобие соответствующего положения Вульгаты в Католической Церкви. Ставился вопрос и о запрещении чтения Священного Писания мирянам. В начале 1842 г. началось громкое синодальное расследование по поводу литографированных переводов прот. Г. Павского, которому пришлось давать обстоятельные и унизительные объяснения, отрекаться от собственных убеждений. Отзыв на "Алфавит", естественно, был отрицательный, а архим. Макарий серьезно предупрежден.

Небезынтересный контраст представляет отношение к двум "закононепослушным" переводчикам: прот. Г.Павскому и архим. Макарию. Архим. Макарий буквально кричал о переводе. От него отворачивались, стараясь не слышать. Он стучал в спины, продолжая убеждать. В своей настойчивости постоянно нарушал столь значимые в то время для общества, как светского, так и церковного, правила приличия. Чего стоил хотя бы тон его писем в Св. Синод или прямое обращение на Высочайшее имя! От него отмахнулись, отослав обратно на Алтай, для острастки пожурили. В отношении находящегося с 1835 г. на покое прот. Г.Павского, чья работа по переводу Священного Писания велась в рамках учебного процесса и не претендовала выйти за границы учебного заведения (отлитографированные варианты переводов, которые и дали основание для расследования, делались студентами исключительно по собственной инициативе), был проведен целый показательный процесс. Чем объяснить столь разительное отличие? Поддержкой, которую, безусловно, оказывал Московский святитель своему "неугомонному" чаду? Очевидно предвзятым отношением митрополита к прот. Г. Павскому?..

Неудача в официальных инстанциях никак не сказалась на решимости архим. Макария продолжить свой труд. Трудности его не останавливали. Рукописи своих переводов он широко рассылал для отзывов и просто в дар самым разным людям. Уже в начале работы своим авторитетом священника и личной увлеченностью он вовлек в дело перевода многих лиц из своего обширного окружения. Близкие и просто знакомые люди, сочувствующие о. Макарию, переписывали варианты перевода. Своей сотруднице по Миссии Софье де-Вальмон он писал: "Достопочтенная сестра о Господе, благодарю за труды, и посылаю исправленный перевод кн. Иова; старайтесь писать как можно правильнее и степенным почерком; видите как Непряхина пишет; впрочем, Вы не все буквы у нее перенимайте...". Упомянутая в этом письме его духовная дочь Е.Ф.Непряхина на пятом десятке лет занялась изучением французского, немецкого и английского языков, чтобы помощь в переводе была более действенной. К делу перевода он даже привлек находящихся в ссылке в Тобольске декабристов: М.А.Фон-Визина, П.С.Бобрищева-Пушкина, Н.П.Свистунова – их знанием европейских языков о. Макарий воспользовался для перевода современных библейских комментариев. Были у архим. Макария помощники в этом деле и среди духовенства: свящ. Н. Лавров, прот. Е. Остромысленский... По существу, он организовал целый переводческий коллектив, который трудился под его началом.

Методология переводческой работы архим. Макария наглядно представлена в воспоминаниях Д.Д. Филимонова, его помощника и биографа, уже на второй (!) день знакомства привлеченного о. Макарием к переводу: "После обычного приветствия, усадив меня подле себя за стол, заваленный рукописями и книгами, о. Макарий подал английский перевод Библии и попросил передать по-русски, как можно ближе к английскому тексту, первую главу из книги Иова. Хотя это было несколько ex abrupto [лат. — "неожиданно", "внезапно", даже "несколько ошеломительно"], но я счел долгом беспрекословно исполнить его желание. По окончании 1-ой главы он дал мне французский и затем немецкий тексты, прося продолжать читать и передавать для сличения ту же главу по-русски. Сам о. Макарий между тем все время следил по исписанной по-русски тетради, проверяя с еврейским текстом, справляясь по временам с различными комментариями и высказывая при том нередко замечания: какой по его мнению перевод оказывался ближе к еврейскому". В этом кратком, живом рассказе показаны все основные источники перевода, на которых о. Макарий основывался в своей работе: еврейский текст, как базисный, современные европейские переводы и комментарии к ним, как ориентиры в работе.

Архим. Макарий делал свой перевод с еврейского, масоретского, текста. Это была принципиальная позиция, высказанная архим. Макарием во всех его официальных посланиях: и к свят. Филарету, и в Комиссию духовных училищ, и к Нечаеву, и к Государю императору, и в Св. Синод. В этом он полностью солидарен со своими коллегами по переводу — Библейским обществом и прот. Г.Павским. Основным аргументом было то, что еврейский язык для Ветхого Завета — это язык "оригинала": "Молим даровать нам полную российскую Библию на российском наречии, верно переведенную с оригинальных языков еврейского и эллинского". Обращение к языку оригинала выражало всеобщие ожидания и чаяния связанные с переводом, а именно: получить ясный и понятный текст Библейского Откровения: "Библию, которая сама себя изъясняет". Это — ожидание обретения тайны Откровения, не только "сокрытой от веков и родов", но и затемненной непонятным языком и непрямым переводом славянской Библии: "Перевод всей Библии Ветхого Завета с еврейского языка на российский будет уже и сам по себе исполнением заповеди Спасителя, и трудом, который будет увенчан Его благословением; а между тем сей труд будет награжден святыми корыстями разумения, которые обогатят и украсят Российскую Церковь паче всех сокровищ мира и паче всякого великолепия вещественного, — многими прозрениями в таинства Божии, принадлежащие и открывающиеся душам, которые со страхом Божиим и верою приступают к размышлению о путях Божиих, прозрениями, которые сретаются с неизглаголанными воззрениями Премудрости Божией, веселящими душу верною ей, неверную же обличающими и к верности воззывающими"; "...иная мера нашему времени, просвещаемому паки Еврейской Библией Ветхого Завета и Эллинской Нового"; "Многие места в пророческих книгах Ветхого Завета усердные христиане знали бы наизусть, если бы сии книги были столь доступны для общего разумения на российском наречии, как они вразумительны на других новейших языках в переводе с еврейского". И конечно же, перевод с еврейского для архим. Макария имел миссионерское значение именно в том широком понимании им задач христианской миссии, которые им постоянно декларировались: "Вот богодухновенная Библия Ветхого Завета на российском наречии в переводе с еврейского, читайте ее бедным евреям; и когда они с удовольствием будут видеть, что Библия наша совершенно сообразна с их Библией, тогда вы [миссионеры] открывайте им, каким образом Иегова ведет их рукою Моисея и пророков к Иисусу...". Переводя с еврейского текста, он ожидал обрести ясный и, наконец-то, единый текст Откровения. (Эта проблема, и по сей день остается актуальной, но трудноразрешимой для библеистики и христианского богословия.)

Переводчики Священного Писания на русский язык первой половины ХІХ в., по существу, были первопроходцами. В своем "библейском" начинании Россия отставала от остальной Европы на несколько столетий. Конечно же, переводчики обращались к опыту, который был накоплен в переводах Библии на языки народов Западной Европы. Это было тем более естественно, что с западными переводами в России оказалась тесно связанной домашняя практика чтения Священного Писания. Как известно, образованная часть общества, причем не только аристократия, но даже часть духовенства и семинаристы, предпочитала чтению Библии на славянском языке современные европейские переводы. Широкое использование о. Макарием в своей работе современных европейских переводов и библейских комментариев наглядно представлено в вышеприведенном пассаже Д.Д. Филимонова. Из "различных комментариев", которыми пользовался о. Макарий, в его письмах определенно названы два: Остервальда (1663-1747), швейцарского пастора и богослова, редактора французского перевода Библии, и Розенмюллера (1768-1835), немецкого востоковеда, автора пространного библейского комментария. Безусловно, сам архим. Макарий не делал акцента на каком-либо переводе или комментарии. Так, в отношении комментария Розенмюллера он высказывался предельно критично: "при переводе книги Исаии пророка, пользуясь ученостию Розенмюллера, я не последовал его жалкой неверности". Об одном из французских переводов он писал: "Посылаю французскую Библию. Я удивляюсь, как Г. Женуд мог издать такой перевод в то время, когда немецкие и английские богословы представляли ему столь богатые пособия". Видимо, не стоит преувеличивать здесь возможную зависимость.

Более определенно можно говорить об отношении перевода архим. Макария к современным ему русским переводам, именно переводу РБО и переводу прот. Г.Павского. На связь и преемственность своего перевода с переводом прот. Г.Павского вполне определенно указывал сам о. Макарий: "...я за учителем моим по Еврейской Библии следовал как ученик, а не как невольник, и не все мнения его принял за самые верные, но в некоторых местах удержался на других основаниях; и, хотя, при священном тексте сих книг находятся у меня прежние объяснительные примечания, которые также пересмотрены и исправлены, однако поправок в тексте было так много, что перевод, сделанный мною, стал уже не моим. Усердно желаю, чтобы он соделался нашим". В состав литографированного перевода прот. Г.Павского, которым располагал и о. Макарий, входили следующие библейские книги: Иова, Притчей Соломоновых, Екклесиаста, Песни Песней, Исаии, Иеремии, Иезекииля, Даниила, 12 малых пророков. Хотя вышеприведенное высказывание о. Макария хронологически относится к самому началу его работы по переводу Священного Писания (1840 г.) и непосредственно касается книг Иова и Исаии, его можно ко всему своду данного литографированного перевода. Сверка этих переводов, показавшая их очевидную близость, была осуществлена И.Чистовичем: "Сличение перевода прочих книг архим. Макария с переводом Г.П. Павского показывает, что Макарий только исправлял готовый перевод, ограничиваясь большей частью заменой одних слов другими".

Очевидную близость показывает перевод архим. Макария и с переводом Восьмикнижия, сделанным РБО в 20-е годы (переводчиком по преимуществу был Павский). Уничтоженный в большем своем объеме, его тираж так и не имел публичного распространения. Тем не менее, в узком кругу он был известен. Об этом, в частности, свидетельствует тот упрек, который о. Макарий высказывает в цитированном выше послании в Св. Синод. С большой долей вероятности можно предположить, что экземпляром данного издания располагал и архим. Макарий, хотя прямых указаний на это нам у него найти и не удалось. О таком положении дел может говорить явная близость двух переводов. Можно отметить незначительные стилистические отличия в подборе отдельных слов. (К примеру, Быт 2, 2: "совершил" — Мак.; "окончил" — РБО...). Они, как правило, не затрагивают строя предложения и не влияют на смысловое выражение текста. Перевод архим. Макария также более последователен в его ориентации на еврейский текст, что, в частности, проявляется в выборе произношения собственных имен. Перевод РБО в этом старается не отходить от традиции славянской Библии. Например, "Беэр-Шава" (Быт 21, 31, 32 и др.) у Мак., когда перевод РБО сохраняет традиционное "Вирсавия"; "Реуэл" и "Циппора" (Исх 2, 18, 21 и др.) в противоположность "Рагуил" и "Сепфора"; "Елишева, сестра Нахашонова" (Исх 6, 23), а не "Елисавета, сестра Наассонова",.. Хотя в отношении наиболее значимых деятелей Священной истории Ветхого Завета, произношение имен которых в масоретском тексте иное, нежели в славянской библейской традиции, таких как "Исаак" ("Ицхак" — МТ), "Моисей" ("Моше"),.. архим. Макарий, как и перевод РБО, остается на позиции, утвердившейся в русском Православии.

Несколько неопределенно выглядит практика двух переводов в отношении Личного, Священного божественного имени. У архим. Макария в книгах Бытие и Исход везде читается "Иегова". ("Иегова" — искусственная форма прочтения Священного божественного имени, согласно Исх 3, 13-15; 6, 2-3, открытого Моисею, и представленного в еврейском тексте четырьмя буквами YHWH, Священная тетраграмма, Тетраграмматон. Еще в дохристианскую эпоху из благочестивых побуждений охранения этой величайшей святыни от "профанного" употребления Имя табуируется в произношении и заменяется при чтении соответствующих мест чаще всего на имя Adonay, "Господь". Данная практика замены определяет прочтение Имени во всех древних переводах: LXX — Kurios; Vulg. — Dominus. Отсюда и "Господь" в традиции славянского перевода. В масоретском тексте Священная тетраграмма вокализируется гласными от имени Adonay, что и дает при прочтении "Иегова". Со времени Реформации данная форма постепенно находит себе место в новых европейских переводах, которые делаются с масоретского текста. Только в XIX столетии библеистика окончательно убеждается в ее искусственности — сегодняшняя реконструкция звучания Имени предполагает "Ях(г)ве". И перевод РБО, и перевод Макария в отношении прочтения Имени следуют еще старой школе, что естественно, поскольку тогда вопрос о его правильном озвучивании еще не обрел своего окончательного разрешения в библейской науке.) В переводе Библейского общества употребление формы "Иегова" чередуется с традиционным именем-заменой "Господь", и подобная практика является характерной для всего "Восьмикнижия". Поскольку такое смешение никак не отвечает исходным для перевода РБО библейским текстам, еврейскому и греческому, выбор переводчиков в данном случае представляется полностью произвольным. В книгах: Левит, Числа, Второзаконие, Иисуса Навина, Руфь, далее, выходя за границы Восьмикнижия, всех четырех Царств, первой-второй Паралипоменон у Макария везде стоит "Господь". В остальных книгах, где он находит поддержку в переводе прот. Г.Павского, употребляется форма "Иегова", и соответствие переводу учителя в этом отношении полное. Подобным же образом переведены Ездра и Неемия. Скорее всего, такая непоследовательность вызвана незавершенностью перевода архим. Макария. Действительно, из его переписки становится очевидным, что перевод существовал во многих вариантах и постоянно редактировался. К сожалению, издатели XIX в. никак не охарактеризовали публикуемый ими текст в отношении к тем рукописным вариантам, которые у них имелись, поэтому в настоящий момент проследить тенденции перевода и определиться с окончательным выбором переводчика в этом вопросе вряд ли представляется возможным.

Таким образом, можно констатировать глубокую внутреннюю связь и близость русских переводов первой половины XIX столетия: РБО, прот. Г.Павского, архим. Макария. Можно ли на этом основании утверждать, как это делает Чистович, что перевод архим. Макария "не имеет значение труда самостоятельного"? Скорее эта близость дает основание оценить труд о. Макария в более широком аспекте замысла и характера работы. Очевидно, что архим. Макарий выступает как самостоятельный переводчик. Другое дело, стремился ли он придать своей работе отличительные и индивидуальные черты. Сопоставление переводов позволяет дать однозначно отрицательный ответ на данный вопрос. Определенно не предполагал архим. Макарий и прославится как переводчик Библии. Посылая в Синод свои переводы, он просил, "чтобы, в случае издания его перевода, не показывали его имени и не означали Алтайской церковной миссии на заглавных листах". Эта просьба полностью отвечала сложившейся на Руси традиции издания Священного Писания, не знавшей опубликования имен переводчиков. Таковыми были все издания славянской Библии, подобной же практике придерживались издания русских переводов в проекте РБО. (Опубликованный в 1876 г. первый полный перевод русской Библии, "Синодальный", также не называет имен переводчиков, будучи авторизован именем Высшего управляющего органа Русской Церкви, что определяло его авторитет, как санкционированного Церковью перевода.) Задача архим. Макария не в индивидуальности перевода, не в увековечении своего имени как переводчика. Его главная цель — дать народам Российской империи, русскому в первую очередь, полный и понятный текст Священного Писания. В этом — его миссия несения Слова Божьего народам России. Он стремился завершить дело Российского Библейского общества и прот. Г.Павского.

Работу над переводом архим. Макарий не прекращал до самых последних дней своей жизни. Перевод постоянно редактировался. Важнейшей целью его поездки в Святую Землю было окончание перевода и организация его издания Заграницей, поскольку весь опыт общения с официальными инстанциями свидетельствовал о невозможности напечатать его в России. Предположение о том, что именно таковыми были планы архим. Макария, высказывал Д.Д. Филимонов.

Об объеме сделанного архим. Макарием перевода позволяет судить его публикация. История милостиво отнеслась к переводческому наследию архим. Макария — оно не "кануло в лету". Перевод издали. Произошло это после того, как в 1856 г., при следующем императоре, Александре II, был официально возобновлен труд перевода Библии на русский язык. Начало работы над новым переводом было предварено публикациями переводов первой половины века. "Увидели свет" и перевод прот. Г.Павского (частично), и перевод архим. Макария, изданные в академической богословской периодике, как в свое время предлагал апробировать переводы библейских книг их журнальными публикациями архим. Макарий. В 1861 г. в журнале "Прибавления к творениям св. отцов", кн. ХХ митр. Филаретом было опубликовано письмо о. Макария от 34-го г. с мыслями о насущной необходимости русского перевода. Перевод архим. Макария печатали в московском "Православном обозрении" в 1860-67 гг. Были изданы: книги Исаии, Иеремии, Плач Иеремии (1860 г.); Иезекииля, Даниила, Иова, Осии, Иоиля, Амоса (1861 г.); Авдия, Ионы, Михея, Наума, Аввакума, Софонии, Аггея, Захарии, Малахии (1862 г.); Песнь Песней, Екклезиаста, Притчей, Бытия (1863 г.); Исход, Левит, Чисел, Второзаконие (1864 г.); Иисус Навин, Судей, І Царств (1865 г.); ІІ-ІV Царств, Руфь (1866 г.); І-ІІ Паралипоменон, Ездра, Неемия (1867 г.). Это полностью книги Ветхого Завета в объеме еврейской Библии, за исключением Псалтири, единственной ветхозаветной книги, изданной в переводе РБО. (Оглавление в ПО за 1867 г. т. 24: "Вторая книга Ездры в переводе с еврейского архим. Макария" очевидно ошибочно, поскольку это перевод І Ездры.) Таким образом, перевод Ветхого Завета архим. Макария состоял только из книг, составивших свод иудейского Священного Писания. (Неверно указание Чистовича о том, что изданные в ПО за 1868 г. І и ІІ Маккавейские книги переведены архим. Макарием, — в ПО переводчиком назван свящ. А.А. Сергиевский.)

Значение перевода архим. Макария обретается, прежде всего, в ряду общего значения русских переводов этого периода. Они подготовили почву для Синодального перевода. И хотя во второй половине ХІХ в. были избраны несколько иные принципы перевода — используя при переводе Ветхого Завета масоретский текст как базисный, Синодальный перевод в значительной степени ориентирован на текст Семидесяти — новый перевод во многом использовал наработки старых. Можно уверенно говорить о преемственности Синодального перевода переводам первой половины ХІХ столетия.

И последнее, то о чем говорить не хочется, но сказать необходимо. Не так давно (конец 1996 г.) т. н. "Свидетели Иеговы" осуществили издание "Священного Писания", где Ветхий Завет представлен в "Опыте переложения на русский язык Еврейских Писаний русского архимандрита Макария (из Православного Обозрения за 1860-67 гг.) и Псалтири русского протоиерея Г.П.Павского (изд. 1822 г.)". В пресс-релизе "Исторический перевод Библии, доступный теперь русскому народу" к данному изданию, в качестве побудительного мотива публикации приводятся слова М. Морозова, представителя "Управленческого Центра Свидетелей Иеговы в России": "Мы рады сохранить важную часть русского наследия и надеемся сделать Священное Писание доступным как можно большему числу россиян". Не будем и на этот раз обманываться в отношении благих намерений "Свидетелей". Их интерес к переводу архим. Макария, определенно, иной. Истинный мотив издателей вполне явственно звучит в аннотации к опубликованному ими тексту и, очевидно, непосредственно связан с особенностью их доктрины: "В сравнении с уже существующими на русском языке переводами Библии эти труды особенно знаменательны тем, что в них более 3600 раз встречается имя Бога — Иегова". (Наш комментарий в отношении данной особенности перевода архим. Макария дан выше).

Несколько слов о самой публикации "Свидетелей". Она представлена как воспроизведение издания "Православного обозрения". Это не совсем так. Перевод книг: Левит, Чисел, Второзакония, Иисуса Навина, Руфь дан по изданию Восьмикнижия РБО. Мотив отхода издателей от перевода архим. Макария в данном случае представляется вполне прозрачным — это как раз те книги, в которых у о. Макария форма "Иегова" не встречается, так как переводчик пользовался именем-заменой "Господь". В книгах: Бытие, Исход, Судей, где в переводе везде стоит "Иегова", издатели следуют "Православному обозрению" с той особенностью, что личные библейские имена ими даются в традиционной славянской транскрипции (в отличие от о. Макария), и это характерная черта всего издания. Выбор также понятный — нет никакого смысла менять привычное прочтение там, где это впрямую не связано с особенностями господствующей доктрины.

Что ж, у Церкви нет "копирайта" ни на перевод архим. Макария, ни на перевод прот. Г.П. Павского, ни, даже, на Синодальный. Остается лишь вспомнить мудрые слова Тертуллиана, сказанные им еще на заре христианской эпохи, правда, в связи с несколько иным адресатом, тем не менее, звучащие удивительно к месту и актуально: "Эта ересь не признает некоторых [книг] Писания, а если какие и признает, то не целиком, искажая их вставками и пропусками в угоду своему замыслу. А если кое-что сохраняется в целом виде, то и это искажается, будучи снабжено различными толкованиями. Превратный смысл настолько же противен истине, насколько испорченный текст. Пустые предрассудки, разумеется, не желают признавать того, чем изобличаются; они пользуются тем, что составлено из лжи и взято из двусмысленности. К чему придешь ты, знаток Писания, если защищаемое тобой отрицается и, наоборот, отрицаемое тобой защищается? Ты, впрочем, ничего не потеряешь в споре, кроме голоса, но ничего и не приобретешь, кроме разлития желчи от брани" . Ну да, Бог им су