Б.Н.Ельцин как публицист

Излагая взгляды любого известного политика, а тем более пыта-ясь анализировать его собственный стиль, проявляющийся как в пись-менных, так и в устных выступлениях и заявлениях, никогда не сле-дует забывать о том, что, как правило, создание всякого рода пуб-лицистичесих документов такими людьми преследует опеределенные це-ли, а не достижение художественной ценности. Кроме того, чем более высокое кресло занимает такой “публицист”, тем большее число людей в конечном итоге подключается к созданию биографических и публи-цистических материалов, и тем грамотнее сказывается в этих произ-ведениях работа имиджмейкеров.

Все вышесказанное вдвойне верно по отношению к Президенту России Борису Николаевичу Ельцину. Поэтому скорее имеет смысл об-ращаться к его ранним работам, таким как автобиографическая и ра-зошедшаяся по всему миру огромным тиражом “Исповедь на заданную тему”, написаннная в 1990 году, когда Ельцин находился на гребне своей популярности: все опросы общественного мнения давали пример-но одну и ту же картину - к примеру, журнал “Собеседник”, на воп-рос “Какому политику Вы доверяете больше всего?” приводил такое распределение: Ельцин - 1420 голосов, ныне позабытый Собчак -350 голосов, Гавриил Попов, известность которого давно перекрыта сла-вой Лужкова - 215 голосов, а замыкал список теряющий популярность Михаил Горбачев - 115 голосов (причем 1535 респондентов назвали его самым разочаровавшим политиком).

Конечно же, эта книга также преследовала основную цель любого крупного демократического деятеля - поддержание собственной попу-лярности в ответственный момент конкуренции за выборный пост. Вы-ход “Исповеди на заданную тему” приурочен к изматывающей борьбе за пост председателя российского Верховного Совета через последова-тельные стадии выборов во всесоюзные народные депутаты, потом в союзный Верховный Совет, а потом и в Верховный Совет России.

Ельцин - политический деятель харизматического типа (подобно Фиделю Кастро на Кубе), к тому же склонный сохранять власть любой ценой, известный своими популистскими действиями. Поэтому не странно, что в этой книге он старается подать себя как выходца из народа, откровенно противопоставляя свою автобиографию “бунтаря и революционера” сухим жизнеописаниям советских партократов.

Родившийся в 1931 году в маленьком уральском селе Бутка в 250 километрах к востоку от Свердловска и проживший десять лет в захолустном городишке Березники Ельцин о своем детстве и юности пишет многословно, описывая свою жизнь в “длинном, дощатом, продуваемом насвозь бараке калийног комбината, про одну сторону - общий коридор, по другую - до двадцати небольших комнатушек, в каждой из которых ютилась целая семья”, рассказывая, как работал на приработках, уезжая с матерью летом в ближайший колхоз и заготавливая сено, как они купили козу, которая своим жирным молоком спасала их от голода во время войны, как отец регулярно порол его вплоть до пятнадцатилетия, называя это воспитанием. Длинные пассажи о тяжелом детстве находили свой отклик в сердцах людей с подобной судьбой (а кто из простых россиян не найдет в своей биографии столь же трудных моментов?), уставших от бесконечной болтовни партократов, бесконечно далеких от народа.

Однако, предусмотрительный Ельцин все же не пишет о том, по-чему состоялся переезд семьи в Березники, оторвавший их от привыч-ного крестьянстования. Дело в том, что в 1935 году родной брат его отца был арестован по ложному обвинению как саботажник и осужден на длительный срок принудительных работ с отправкой в те самые Бе-резники, куда вслед за ним и переехала семья маленького Бориса. Все же в начале 1990 года, еще до августовского путча, старые свя-зи с коммунистами еще не были полностью порваны, не было известно, как будут развиваться события, и для обнародования таких порочащих правоверного коммуниста фактов семейной истории еще не пришло вре-мя. Кроме того, в умонастроениях людей старшего поколения (что яв-но показали последние выборы в Думу) оставалось сильна вера в то, что коммунистический путь развития - единственно верный, так как уровень жизни граждан России начал неумолимо снижаться. Поэтому не стоило терять голоса старшего поколения, не изменившего своим взглядам. Из тех же соображений он не забывает упомянуть о том, как конспектировал в школьные годы ленинские произведения.

Он много пишет о годах своего обучения в неотягщенном идеологической нагрузкой ВУЗе - строительном факультете Уральского политехнического института, о своих занятиях волейболом, подробно описывая, как, заболев ангиной и получив ревматическое осложнение на сердце, заставлял свой организм вернуться к ритму спортивной игры, подчеркивая свою работоспособность - качество, необходимое для крупного руководителя, свое крепкое здоровье, свою противополож-ность дряхлым Генеральным Секретарям прошлого.

По окончании института Ельцин поставил себе цель - за год ос-воить 12 строительных профессиий, чтобы “чувствовать себя вправе компетентно и требовательно руководить стройкой и людьми”. В опи-саниях своей работы на многочисленных строительных должностях Ель-цин всегда подчеркивает свою огромный трудовой напор и организа-торские способности, вообще вся первая часть книги воспоминаний выставляет Ельцина в очень выгодном свете именно перед стреднеста-тистическим избирателем образца 1990 года - рабочим человеком, консервативным в личной жизни, но уставшим от коммунистической идеологии в общественной.

В книге о себе Ельцин как-то обошелся без личной жизни. В его мемуарах жена и две дочери отдельно, личностно, не обнаруживаются, он пытается настигнуть памятью моменты ранних лет его брака, рож-дение дочерей, но описания его работы на стройках выглядят значи-тельно ярче, чем портреты близких. Он показывает их сквозь мелод-раматический флер расхожего представления о семейном счастье. В этом проявляется его индифферентное отношение к индивидуальной судьбе.

Перейдя, по казенному выражению самого Ельцина, “с хозяйственной на партийную работу”, он в течение девяти лет оставался на посту первого секретаря Свердловского обкома. Установленные им с самого начала служебные отношения с обкомовскими партаппаратчиками описываются скорее как авторитарные, а не демократические. Поста-вивший чуть ли не основным пунктом своей оппозиционной программы отмену элитарности в обществе, он описывает как “ликвидировал в Свердловске все спецмагазины и спецпайки. Спецбольница, правда, еще оставалась, но там лечились и пенсионеры, ветераны партии. Подходили уже к тому, что надо и от этого отказываться”.

Вообще-то по своему индивидуальному типу Ельцин скорее диало-гист, в отличие от монологиста Горбачева, вопросы-ответы - его из-любленный жанр того времени. Поэтому он подробно описывает свое “личное нововведение” - регулярные встречи с народом, устраивавши-еся по инициативе самого Ельцина. Именно в них выработался тот спонтанный, динамичный стиль неформального общения с массами, ко-торый через несколько лет так поразил московскую аудиторию, позво-лив сформировать образ харизматичного лидера.

Горбачев сам вызвал Ельцина из Свердловска и дал ему высший московский партийный пост. Вступив в новую должность, он стал ездить в общественном транспорте, неожиданно появлялся на предприятиях и в магазинах, устраивал многочасовые пресс-конференции, отвечая на сотни вопросов. Ответы были откровенными, неподготовленными и наивными - их широко обсуждали, над некоторыми посмеивались. Как-то у него спросили о режиме дня, и он ответил: “Работаю с 6 утра до 12 ночи. Сплю 4 часа. С 6 до 8 утра - работа над со6бой.” Над этой “работой над собой” москвичи-интеллигенты еще долго потешались. Провинциализма своего он не скрывал, скоре, выставлял напоказ, бравировал им, рисовался. Сквозь его простоту сквозило лукавство. Откровенность, открытость, прямота были не хитростью, но стилем, а может быть и тактикой, кто знает. В Москве появился совершенно новый человек, среди кремлевских коолег, да и аппарат-чиков рангом пониже, Ельцин выглядел белой вороной, но это его как-то не очень и волновало - если он и делал карьеру, то не в партийный кулуарах, но на московских улицах, за что и был вскоре обвинен в популизме. Обвинение было вполне справедливым, но выиг-рыш от этой тактики - огромным. В настоящее время за ним след в след идет Юрий Лужков, воплощающий в жизнь тот же образ знающего все обо всех подведомственных раскладах хозяина.

Выступая перед московскими пропагандистами весной 1986 года на напоминание о том, что через три года придется отчитываться и отвечать за те авансы, которые он надавал, он отвечает открыто и прямо: “Я к этому готовлюсь и намерен эти годы полностью отдать борьбе”.

Никаких трех лет в запасе у Ельцина не было, а было только 18 месяцев, по истечении которых он из всесильного, самоуверенного и напористого хозяина столицы превратился в отверженного аутсайдера.

Однако все это время он посвятил работе над собственным имиджем и повышению популярности. Отвечая на тысяячи вопросов - на одной только встрече в Доме политпросвещения Ельцин ответил на триста, он не только оттачивал свое красноречие, но еще и непрерывно “уп-ражнялся в демократии, потому что не уходил ни от одного вопроса, каким бы трудным и оскорбительным для него он ни был. Разумеется, в давних его ответах легко обнаружить рудименты коммунистической ортодоксии, партийной демагогии и административного активизма, пропагандистские штампы, устаревшие лозунги, ено впоследствии, уже после известного скандального пленума, он коренным образом изменил традиционную партийно-политическую лексику, и в его речах замель-кали такие крамольные слова, как “оппозиция”, “раскол”, “плюра-лизм”, “многопартийная система”, “партийное инакомыслие”, “тотали-тарный социализм”, “фракционная борьба” и слово-табу, от которого шарахалась партийная номенклатура - “департизация”.

В этом, собственно, и состоит так называемый феномен Ельцина

в полной мере обладая политической интуицией, он понял, что пра-вила игры изменились, что коммунистическое государство насквозь прогнило и трещит по швам, а Горбачев продолжает вести свои кремлевские игры, и из реформатора превращается в ретрограда. Поняв все это, Ельцин и начал соответственно действовать. В результате он коренным образом и необратимо изменил политическую раскладку в стране.

Однако вернемся к событиям 21 октября - 18 ноября 1987 года, когда произошел беспрецедентный бунт Ельцина, который явился полной неожиданностью для обитателей партийного Олимпа. Различные версии текста его речи на октябрьском пленуме широко публиковались как в российском самиздате, так и ведущих изданиях западной прес-сы, таких как “U.S.News and World Report” и “Observer”. Стенограм-ма была опубликована в “Известиях ЦК КПСС” только весной 1989 го-да, и когда Ельцин впервые прочел свое экспромтное выступление, то, как сам он пишет в воспоминаниях, очень сильно удивился - тог-да, на пленуме, ему казалось, что он выступал гораздо ярче и ост-рее. Неоднократно высказывалось мнение, что публикаторы причесали его выступление, опустив личные выпады и смягчив отдельные форму-лировки. Сейчас этого уже невозможно проверить. Засекречивание ре-чи Ельцина немало способствовало мифологизации образа, и в ка-кой-то степени сыграло ему на руку.

Но партийный этикет требовал от жертвы еще и покаяния, выта-щенный из больницы (где он находился с сердечным приступом на фоне нервного истощения), затравленный и деморализованный Ельцин смог произнести свое оправдание только нечто бессвязное и маловразуми-тельное. Телезрители, смотревшие трансляцию этого выступления, могли видеть одутловатое, отекшее лицо, слышать глухой голос и прерывистую речь - он часто останавливался, чтобы перевести дыха-ние. Говорил рассеянно, терял мысль, путался, перескакивая с одно-го на другое.

Вот объяснение самого Ельцина, которое не кажется исчерпываюшим: “Я был очень тяжело болен и прикован к постели. Мне было приказано через полтора часа быть на пленуме. Что в меня вливали, я не знаю до сих пор. Но, говоря откровенно, я был просто “отключен” (...) Физически я не был в состоянии бороться.”

После этого партийного аутодафе Ельцин был снят со всех постов и отправлен на тихую, бюрократическую работу в Госстрой, где, однако, при нормальной продолжительности рабочего дня и относи-тельно бесскандальной жизни, он смог восстановить свое здоровье и работоспособность, и через какое-то время вновь начать подъем как политик. Первым после публичной экзекуции его выступлением была речь со “взятой штурмом” трибуны на XIX Всесоюзной Партконференции, которое было необычайно смелым, радикальным. Собственно, к тому времени Ельцину уже нечего было терять, а выигрыш мог бы быть огромен. Его выступление было резко антиноменклатурным. Однако, по настоящему сенсационным оно стало благодаря его последним фразам - несомненно, Ельцин продумал все заранее, до мелочей, это было по-добно театральной постановке, он просто вынудил аудиторию предос-тавить ему дополнительное время для просьбы о своей политической реабилитации, в которой ему было отказано. Обращаясь с этой прось-бой, Ельцин реально ни на какую реабилитацию не рассчитывал, он оправдывался не за мнимые грехи, а за свое постыдное покаяние. Но апеллировал он не к народным массам, а все еще к партийной арис-тократии.

Однако уже через полгода после этого выступления он стал открыто задирать Горбачева в своих пресс-конференциях. На данном этапе он больше рисковал, чем выигрывал - все дальнейшие препоны на пути Ельцина были связаны именно с этим преждевременным вызовом. Во время выборов народных депутатов, на которые была выставлена кандидатура Ельцина, и не где-нибудь, а в Москве, Ельцин проявил себя как истинно народный вождь - в противовес Горбачеву, вождю номенклатурному. Он много выступал, и чем больше совершалось напа-док на него, тем больше появлялось сторонников. Ажиотаж вокруг кандидатуры Ельцина достиг своего апогея - любое обвинение отска-кивало от него как от стенки горох. Публика была настолько экзаль-тирована, что не позволяла на предвыборных митингах никакой крити-ки в адрес своего любимца.

Но времена меняются! Прошло всего шесть лет, и на последних президентских выборах Ельцин уже не смог повторить свой прежний бешеный успех, хотя и был избран.