Поэтическое мироощущение Ксении Некрасовой и классическая культура Востока

И.Г. Бухарова, Иркутский государственный педагогический университет

Наш век найдет себе новую Грецию в старом Китае

Э. Паунд

Ксения Некрасова создавала «пейзажи души» - стихотворения, в которых очарование природы соединялось с очарованностью души поэта. Для отечественной поэтической традиции не характерно противостояние личности и природы, природа всегда была «на стороне» поэта, даже когда поэт сомневался в ее к нему милости. Но мало кому из поэтов удалось вступить в такой глубокий и непосредственный эстетический и духовно-душевный контакт с природой, как это случилось с Ксенией Некрасовой.

Первоначальные ассоциации, которые возникают после знакомства с творчеством поэтессы, вызывают в памяти впечатления от чтения японских хайку, танка или китайской лирики.

Эти первоначальные впечатления указывают на один из возможных путей постижения художественного мира Ксении Некрасовой. Сразу заметим, что близость, сходство основаны не на стилизации или подражании, а, скорее всего, на близости мироощущения.

К.Некрасова - мастер поэтических миниатюр. Ее лучшие стихотворения, за немногими исключениями («Кольцо», «Платье», «О художнике», «Утренний этюд»), состоят из пяти-десяти коротких строк. Особенность эта становится заметнее, когда обращаешься к архиву поэта. Баллады на современные темы, стихотворения, посвященные героике войны, отклики на политические события - все эти объемные тексты чаще всего не закончены, хотя имеют несколько вариантов. По-видимому, это неслучайно: Ксения Некрасова была поэтом прекрасных мгновений, живой трепет которых умела сохранить в слове.

Поэзия Некрасовой чуждается категории «лирический герой», заставляя искать художественные системы, которым присущ свойственный ее творчеству тип субъектно-объектных отношений.

Ксения Некрасова - поэт, сказавший о гармонии и целостности мира. Отсутствие привычных для западной эстетики и художественной практики бинарных оппозиций (противостояний Неба - Земли, своего - чужого, природы и цивилизации, прошлого - настоящего, настоящего - будущего, Поэта - толпы и т.д.) опять же указывают на иную эстетику, воплотившуюся в творчестве китайских и японских поэтов.

Возможно, изменение привычной точки зрения, рожденной западной эстетикой, поможет осознать некоторые особенности поэтики и смысловой устремленности творчества Ксении Некрасовой.

Искусство ХХ века стало благодарным наследником культурных достижений предшествующих эпох и разных цивилизаций. Живописный и поэтический модернизм конца ХIХ - начала ХХ веков откровенно заявлял о своей любви к Востоку и увлеченно усваивал его уроки. На протяжении всего ХХ века происходит напряженный и яркий диалог двух культурных миров - Востока и Запада. В своеобразный диалог с искусством Китая и Японии, с философией буддизма вступила в пятидесятые годы и Ксения Александровна Некрасова.

Ее движение на Восток началось со Средней Азии, где Кс. Некрасова несколько лет провела там в эвакуации .Это были горькие годы общей и личной беды: война, голод, смерть ребенка, разрыв с мужем. В этот период Некрасова познакомилась в Ташкенте с Анной Ахматовой, высоко оценившей ее стихи и давшей ей рекомендацию в члены Союза писателей. Творческим результатом жизни в Средней Азии стал цикл «Азиатские скрипки». В цикл входят стихи «Сандал», «Анне Ахматовой», «Чеснок», «Весна в Ташкенте», «Да присохнет язык к гортани у отрицающих восточное гостеприимство…», переходящие из сборника в сборник, но, к сожалению, одно из лучших стихотворений цикла - «Верблюжонок», так понравившееся Ахматовой, до сих пор не напечатано [1, ед. хр. 2]. «Есть Азия чудес под синим небом …» - это убеждение Ксения Некрасова вынесла с собой из эвакуации, несмотря на всю горечь и боль своей обыденной жизни там.

С классической японской поэзией Некрасова познакомилась поздно и достаточно случайно, увидев в доме Яхонтовых вышедший в 1954 году сборник стихотворений в переводе В. Марковой, с предисловием Н. Конрада [1, ед.хр. 98]. Мемуаристка свидетельствует об интересе Ксении Некрасовой к стихам, но не комментирует этот момент. Разрозненные же дневниковые записи той поры свидетельствуют, что был не просто интерес к новой книге, а своеобразное удивление и стремление открыть для себя культуру Востока: «Восточная культура втягивает в себя, как в бездонный омут, показывая все новые и новые растения прекрасного погруженному в нее человеку» [1, ед.хр. 78]. В папке с рукописями 1954 - 1956 годов есть лист с заголовком «От прочтения японских миниатюр», на котором записаны следующие стихи:

Прополоскали ливни крыши,

и на асфальте - блеск дождей,

и люди с каплями на лицах

пересекают мокрый сквер,

чуть пламенея за плечами

полупрозрачными плащами.

[1, ед.хр. 44].

Там же варианты стихотворения «Инкрустация», тоже навеянного встречей с японским искусством. Описывая шкатулку, инкрустированную перламутром, поэтесса характеризует вещь через настроение: «из перламутра мастер создал радость», передавая то просветленное отношение к предметному миру, что характерно именно для японской поэзии. «Если предмет и я существуем раздельно, истинной поэзии не достигнуть», - говорил Басе [цит. по: 3, 204]. Обратим внимание, что в этом стихотворении звучит мотив радости, ведущий в творчестве Кс. Некрасовой, который в данном случае свидетельствует о внутреннем соответствии чужого и своего творчества.

Конечно, эти стихотворения не хайку или танка, но «философия» хайку помогает понять некоторые особенности поэзии Кс. Некрасовой.

Японцы видят в хайку сжатую Вселенную, хотя поэты описывают то, что доступно взору. Но сердечная сосредоточенность на внешнем переходит в духовное созерцание: «…стягиваясь в точку, соединяет земное с небесным, открывает дух - в любом земном существе, в обыденных вещах. В хайку только то, что видишь и слышишь, но видишь и слышишь глубинами души… С вершины поэзии стало доступно все разом. В полном покое хайку притаилась полнота жизни» [6, 291]. Здесь уместно вспомнить о неожиданном сравнении поэзии древнего Китая с лентой Мебиуса, которое встречается у А.Гениса: «Видимое и невидимое для них было двумя сторонами страницы, свернутой в ленту Мебиуса» [4, 241]. В своих размышлениях о хайку Т.П.Григорьева замечает: «Хайку появляются вдруг, мгновенно, спонтанно… Истинное хайку рождается в момент сатори - озарения, как вспышка молнии, вдруг озарившая землю. «Раскрывается цветок ума», поэт остается один на один с тем, что видит - никакое «я» не стоит на пути» [6, 292]. Это наблюдение важно для понимания сути поэтического творчества Ксении Александровны Некрасовой и некоторых формальных особенностей ее стиха. Согласно концепции М.М. Бахтина, «эстетическая реакция есть реакция на реакцию» [2, 22], следовательно, лирическое стихотворение не может быть непосредственным выражением (выделено мной. - И. Б.) чувств и переживаний автора, обязательно должен быть «зазор», отстранение, авторская «напряженная вненаходимость» [2, 41]. Несмотря на то, что стихотворения Некрасовой имеют варианты, у читателя возникает ощущение именно спонтанности рождения стихотворений, благодаря прежде всего трепету до конца не оформившихся чувств. Здесь и восторг, и благоговение, и удивление, и радость, и замирание сердца. Ритм стихотворений (а в основе его «разрушенные» традиционные размеры или свободный стих) соответствует этому трепету взволнованного живого дыхания. Некоторые грамматические и речевые неточности также вызывают впечатление рождающегося «здесь и сейчас» поэтического отклика на прекрасное:

Ликующее состоянье одна средь улицы стоишь,

и каждое из встречных лиц

как неоткрытая планета

средь звездных глаз,

сердечность приоткрыв.

[8, 172].

Составителям сборников стихотворений приходится нелегко, поскольку приходится сталкиваться все время как бы с незавершенными и потому несовершенными текстами (как в случае с только что процитированным стихотворением, которое опубликовано впервые в сборнике 1999 года).

Итак, существует поэтическая традиция, для которой не характерна принципиальная «вненаходимость» автора, ведущая к появлению условной категории лирического героя. И эта «чужая» поэтическая традиция объясняет нам нашего поэта.

Надо заметить, что после знакомства с японской классической поэзией Кс.Некрасова как бы успокоилась, стала более определенной в своем творчестве: сосредоточилась на миниатюрах, которые, действительно, более всего соответствовали ее внутренней сути; отказалась от объемных произведений, насколько можно судить по архивным материалам. Но, к сожалению, вскоре последовало обострение болезни и смерть.

Главный объект изображения японских и китайских поэтов - природа, внешняя реальность, вступившая в «сердечное созвучие» с человеком. Красота и одухотворенность природы является той силой, что «вызывает к жизни» стихи Ксении Некрасовой. Но сказать однозначно, что природа есть объект изображения поэтессы, нельзя. Объектом скорее является то состояние или чувство, которое вызвали в субъекте природа или люди, своеобразная «суммарная эмоция» субъекта и объекта. Вообще, в обычном делении на субъект и объект есть не просто условность, но и опасность: если мир есть совокупность вещей, то в нем нет места духу, точнее, дух лишается своей опоры в реальности. Природа помогает найти в душе истинное, достойное человека чувство и выявиться ему, «расцвести». Необходимо говорить об особом типе связи - о резонирующем взаимодействии. Именно такая связь между художником и природой существовала на Востоке: «Произведение искусства на Востоке обнаруживает резонанс внутренней природы художника с той, что его окружает. Это опыт взаимодействия с миром, в котором царит дружественная солидарность субъекта с объектом. Очищая … душу от воли, от страстей, от своей личности, наконец, поэт упраздняет преграду, мешающую ему слиться с природой, а ей отразиться в нем» [4, 242]. Подобное взаимодействие с природой характерно и для Ксении Некрасовой. Лирический субъект перестает быть «главным» в ситуации обретения чувства. Не менее, если не более, активной в данном случае оказывается природа, которая становится своеобразным «зеркалом» субъекта. «Взаимоотраженность» настроений природы и лирического субъекта и определяет глубину восприятия мира, что приводит к возникновению эпифанического пафоса.

Главным условием творчества восточные художники считали преодоление в себе эгоцентризма: «…субъект участвует в процессах, но и очищает себя от субъективности, преодолевает себя» [6, 288]. Главным препятствием для творчества считалась чрезмерная сосредоточенность на себе, на своем даре. «Чем меньше сознание сосредоточено на себе, тем больше расширяется, тем восприимчивее душа. Забывая о себе, поэт соединяется с творческим Духом» [6, 291].

Душа поэта Кс.Некрасовой вбирает в себя весь мир, но, быть может, ориентируясь на представления о природе творчества Китая и Японии, точнее будет сказать, что ее душа растворяется в окружающем мире, восхищенно соединяясь с душами других.

В лирике Некрасовой часто встречаются объективированные «действующие лица» (юный скрипач, археолог, художник, «девчонка с хворостинкой» Анка, слепой), открывающие себе или окружающим красоту природы, творчества. Например, в стихотворении «Весна» :

Босоногая роща

всплеснула руками

и разогнала грачей из гнезд.

И природа,

по последнему слову техники,

тонколиственные приборы

расставила у берез.

А прохожий сказал о них,

низко склоняясь:

«Тише, пожалуйста, это подснежники…» [9, 16]

Каковы взаимоотношения лирического субъекта и объекта? Является ли субъект наблюдателем? Нет, он скорее становится частью объекта, точнее - сливается с ним, поскольку субъект и объект охвачены одним чувством - чувством благоговейного смирения перед тихой силой весеннего цветка. Таким образом, здесь объект становится «зеркалом» субъекта, и наоборот. Более того, здесь есть явственно звучащее в творчестве Некрасовой «мы». Это «мы» рождено верой в объединяющее людей чувство прекрасного. Кавабата в своем эссе «Красотой Японии рожденный» пишет: «Когда любуешься красотой снега или красотой луны, словом, когда испытываешь благодать от встречи с прекрасным, тогда особенно думаешь о друзьях: хочется разделить с ними радость. Словом, созерцание красоты пробуждает сильнейшее чувство сострадания и любви к людям, и тогда слово «друг» становится словом «человек» [7, 387]. Это чувство, несомненно, было присуще и Кс.Некрасовой, оно постоянно прорывается в ее стихах. Но есть и некоторое отличие, свидетельством чему являются стихи «О художнике», «Баллада о прекрасном», «Музыка», «Весна». Если восточные поэты внутренне и обращены к «неведомому другу», то внешне они находятся в состоянии одиночества, тогда как у Кс.Некрасовой есть явленное «мы». Дружественность, доверие к «другому» в поэзии Востока чаще всего остаются в подтексте. Русская поэтесса склонна выражать эти настроения непосредственно.

В стихах Некрасовой о любви возникает эмоциональный союз субъекта, объекта его чувств, природы и очень часто - окружающих. Причем «зеркалом» чувств субъекта становится и прекрасная природа, и прекрасные люди, «соощущение» возникает прежде всего между ними.

Твоей руки

коснулась я,

и зацвела сирень…

Боярышник в сквере

Большого театра

цветами покрыл шипы.

Кратчайший миг,

а весна на весь мир,

и люди прекрасней ветвей

идут, идут,

излучая любовь,

что в сердце зажглась моем… [9, 30].

Миг и вечность, личное и общезначимое, природа и люди - в этом единстве проявляет себя Гармония. Идеал гармонии всегда одухотворял поэзию, но «…на Востоке художник участвует (выделено мной. - И.Б.) в природе, выявляя разлитую в ней гармонию, непременной частью которой он является» [4, 242]. Китайские стихи, по мнению А.Гениса, не отвергают природу, не конкурируют с ней, а завершают ее. «Связывая природу с человеком, они делают мир по-настоящему единым. В этом смысле каждое произведение искусства - манифестация целостности бытия» [4, 242]. Еще раз подчеркнем, что у Ксении Некрасовой в этот круг любви входят окружающие («мы»):

Когда стоишь ты рядом,

я богатею сердцем,

я делаюсь добрее

для всех людей на свете,

я вижу днем

на небе синем - звезды,

мне жаль ногой

коснуться листьев желтых,

я становлюсь, как воздух,

светлее и нарядней.

А ты стоишь и смотришь,

и я совсем не знаю:

ты любишь или нет. [9, 60].

Просветление, озарение, «расширение» сердца сопровождают обретение гармонии с миром, даже печаль безответного чувства растворяется в свете и тепле радости, разделенной с людьми и природой. Обратим внимание на то, как в этой целостности мира непосредственно «участвуют» Земля и Небо: на небе днем становятся видны звезды - это и подарок неба, и одновременно указание на духовную созерцательность; желтые листья на земле были живыми свидетелями свидания, и чувство к ним лирического субъекта - чувство к вдруг обретенным друзьям.

Взывающие к гармонии и целостности мудрецы Востока знали, что «…все соединяется между собой не принуждением, силой, а чуткостью, откликом» [6, 293]. «Целый» человек не противопоставляет себя всему миру, обретенная гармония проявляет себя в сложном, но непротиворечивом единстве состояний покоя и радости. Именно эти мотивы являются константными в творчестве Ксении Александровны Некрасовой. Восточные мудрецы помогают проникать в «трепетные смыслы» идей радости и покоя. «Стоячая вода так покойна, что в ней отразится каждый волосок на нашем лице, и она так ровна, что послужит образцом даже для лучшего плотника. Если вода, будучи покойной, способна так раскрывать природу вещей, то что же говорить о человеческом духе? О, как покойно сердце мудрого! Оно есть ясный образ Неба и Земли, зеркало всех вещей» [4, 241]. А размышления о радости закреплены в китайской пословице «Радость есть особая мудрость». Целостность восприятия характерна для детства, потому что ребенок живет вне концепций и категорий, доверяясь интуиции, чувствам. Кс. Некрасова не склонна была к теоретической рефлексии, а вот детское доверие к миру сохранила, как и ощущение целостности и гармонии мира. Смысл имеет только целостная жизнь, никакой набор частностей ее не дает. «Лишь целое, завершенное, имея душу, может откликаться другой душе, всему миру» [6, 285].

Изначальная гармония мира восстанавливается, осуществляется благодаря человеку, если он способен избежать односторонности, которая характерна для западного мышления, основанного на бинарных оппозициях: свет - тьма, душа - тело, земное - небесное… Не исчерпала ли себя эта парадигма мышления, обусловившая особенности западной культуры? Может быть, стоит поверить, что «в состоянии недвойственности, исчезновения границ между субъектом - объектом, чувством - разумом, в состоянии «не-я» достигается высшая центрированность, стянутость жизненной энергии в одну точку» [5, 157]? Человечество должно познавать не предметы, а прежде всего связи, видеть «не одно и другое, а одно в другом (выделено автором)» [5, 137].

«В конфуцианской традиции … человек имеет высшее, космическое назначение, находясь в ряду трех мировых потенций: Небо, Человек, Земля, олицетворяет связь Неба и Земли … в нем достигает полноты действие инь - ян…» [5, 149]. Мы особо останавливаемся на этом положении, потому что образы Неба и Земли в их единстве постоянно возникают в поэзии Кс.Некрасовой.

Идеальный образ Поэта для нее - Андрей Рублев. Именно о нем стихотворение:

Поэт ходил ногами по земле,

а головою прикасался к небу.

Была душа поэта словно полдень,

а все лицо заполнили глаза. [9, 126].

В характеристике Рублева-поэта главное - открытость, доверчивость, полнота души (сравнивается с полуднем) и глубокая созерцательность («все лицо заполнили глаза»). Поэт соединяет Землю и Небо, становясь той осью мира, без которой гармоническое единство мира может и не состояться. В стихотворении «О художнике», посвященном Р.Фальку, также звучит мотив единства Земли и Неба. Любимые образы, воплощающие заветную идею, появляются и в следующем стихотворении:

А я недавно молоко пила козье под сочно-рыжей липой

в осенний полдень.

Огромный синий воздух

гудел под ударами солнца,

а под ногами шуршала трава,

а между землею

и небом - я,

и кружка моя молока,

да еще березовый стол

стоит для моих стихов. [9, 11].

Думается, что образы эти были для Некрасовой естественны, она, возможно, и не осознавала воплощения их символического значения в своих стихах: ее глаза были так устроены, что все время видели безбрежность, величественность, чистоту и просто синеву неба. Да, «большие» художники - ось, связывающая небо с землей, но себя она скорее представляла растением или…сверчком («Угодно было солнцу и земле Из желтых листьев и росы Сверчка, поющего стихом, На свет произвести [1, ед.хр. 44], что отразилось и в приведенном выше стихотворении, совершенно лишенном поэтического эгоцентризма.

Не признавая среди других и оппозиции Поэт - Чернь, тем более, что для нее характерна вера в дружественный союз умеющих ценить красоту и, что особенно важно, - растворенность в «другом», Ксения Некрасова и «обыкновенных» героев делает причастными небу:

Луна,

как маятника диск,

чуть колебалась над землей,

и степь лежала , как ладонь

натруженной земли.

Посредине степи - костер,

во все стороны - тишина,

и, спиной прислоняясь к небесам,

сидят парни вокруг огня… [9, 101]

Поистине, «путь мастеров освещала вера в человека, триединого с Небом и Землей» [6, 283]. Еще раз подчеркнем: небо для Кс. Некрасовой не было прямой аллегорией Божественного начала или символом духовных прозрений или идеей истинного пути. Конечно, все эти смыслы «просвечивают», актуализируются, но при этом небо не перестает быть прежде всего просто небом.

Есть ли в классической эстетике Китая и Японии, в художественном опыте поэтов и художников или в философии буддизма размышления о том, что мы называем эпифанией? (Считаем эпифанический пафос главным в поэзии Ксении Некрасовой).

Несомненно, одно из главных понятий буддизма, воспринятых поэзией Востока, - «сатори» - имеет отношение к «эпифании», что мы вслед за Дж. Джойсом понимаем как совмещение физической и психологической реальностей (внешний мир - пейзаж, предмет - отражается в душе как нечто значительное, необходимое тебе изначально), произошедшее в результате единого творческого акта ума и сердца.

«Сатори - озарение, просветление, в отличие от нирваны - мгновенное постижение истины путем внезапного внутреннего пробуждения» [7, 390]. Цель сатори - «открыть око души - и узреть основу жизни» [10, 83]. Сатори - «интуитивное проникновение в природу вещей в противоположность аналитическому или логическому пониманию этой природы. Практически это означает открытие нового мира, ранее неизвестного смущенному уму, привыкшему к двойственности. Иными словами, сатори являет нам весь окружающий мир в совершенно неожиданном ракурсе» [10, 83]. Своеобразную характеристику состояния сатори дает Т.П. Григорьева: «выброс сознания в безграничное» [5, 157]. Как нам кажется, это еще один интересный вариант характеристики именно эпифанического состояния души. В этой характеристике важно указание на то, как возникает эпифаническое состояние («выброс»). Ранее мы использовали слова «вспышка», «озарение», которые указывают на неожиданность и энергетическую наполненность этого явления-состояния. В результате этого выброса, вспышки или озарения человек на какое-то время растворяется в мире, ощущает свое «однобытие» с миром. Не об этом ли Ясунари Кавабата скажет как о «свободном общении всего со всеми» [7, 392]? Нельзя видеть в произведениях Ксении Александровны Некрасовой воплощение идей, почерпнутых из философии и эстетики Китая и Японии, но нельзя не заметить и не подчеркнуть созвучия мироощущений поэтов Востока и русской поэтессы ХХ столетия. Ксения Некрасова вошла в отечественную литературу в тридцатые годы со своими, казалось, наивно-детскими стихами о прекрасном и целостном мире. Сегодня ее стихи оказываются удивительно созвучными тревогам мира, требующего изменения парадигмы мышления.

Архив К.А. Некрасовой в РГАЛИ. Фонд 2288, опись 1.

Бахтин М.М. Автор и герой: к философским основам гуманитарных наук. СПб., 2000. 332 с.

Дьяконова Е.М. Природа, люди, вещи и способы их отражения в поэзии трехстиший // Человек и мир в японской культуре. М.: Наука, 1985. 280 с.

Генис А. Билет в Китай. СПб.: Амфора, 2001. 333 с.

Григорьева Т.П. Мудрецы, правители и мастера // Человек и мир в японской культуре. М.: Наука, 1985. 280 с.

Григорьева Т.П. Синергетическая модель японской культуры // Синергетическая парадигма. Нелинейное мышление в науке и искусстве. М.: Прогресс-Традиция, 2002. 496 с.

Кавабата Я. Красотой Японии рожденный // Тысячекрылый журавль. Снежная страна. Новеллы, рассказы, эссе / Пер. с яп. М.: Прогресс, 1971. 400 с.

Некрасова К.А. В деревянной сказке. Стихотворения. М.: Художественная литература, 1999. 318 с.

Некрасова К.А. Стихи. М.: Советский писатель, 1973. 160 с.

Руднев В.П. Словарь культуры ХХ века. М.: Аграф, 1999. 38