Коллективизация в СССР: факты, идеология, итоги

Гвоздецкий В. Л.

Революционные события 1917 г. нанесли сильнейший удар по формировавшемуся столетиями жизненному укладу русского крестьянства. Практически полностью утратила свою роль сельская община. Частнособственническая идеология индивидуального труда на земле подверглась давлению марксистско-ленинского учения о классовом характере общества и коллективизме как основе организации государственно-плановой экономики на месте рыночной стихии. Радикальное переустройство патриархального мира деревни рассматривалось лидерами Советской России как наиважнейшая задача в деле перевода жизни страны на социалистические рельсы. Для этого у новой власти были веские основания.

Согласно социально-демографическим характеристиками развития России, крестьяне являлись основной частью ее населения. По данным за 1913 г., они составляли 82 % от общего количества проживавших в Российской империи [1, с.19]. В этой связи крестьянский вектор в политике пришедших к власти большевиков являлся стратегической и тактической доминантой в строительстве социалистической государственности. Важнейшее идеологическое обоснование революционного взлома самодержавия, заключавшееся в лозунге "Землю – крестьянам!", стало знаковым обязательством советской власти перед крестьянством – социальной средой, от позиции которой зависело будущее страны и ее нового политического режима. Путь к союзу коммунистической власти и крестьянства пролегал через передачу огромных земельных пространств страны их подлинным хозяевам. Большевистское руководство прекрасно понимало это и в начале 1918 г. приступило к наделению крестьян конфискованными у землевладельцев угодьями. Размер выделявшихся деревне земель определялся количеством дворов, а площадь каждого надела – числом или работников, или всех домочадцев (как говорилось в документах того времени, "едоков"). Исполнение вековой мечты о земле всколыхнуло крестьянство: ожила сельская община, активизировались крестьянские сходы, увеличилось поступление сельскохозяйственной продукции на рынки. Однако уже летом 1918 г. в отношениях государства к крестьянству зарождаются и развиваются тенденции к расшатыванию крестьянской общины и свертыванию данных селянам свободы, самоуправления, трудовой демократии.

Для решения проблемы снабжения продовольствием промышленных городов и Красной Армии руководство страны пошло не по пути стимулирования крестьян к увеличению производства товарной продукции и ее продажи государству, а избрало в отношениях с аграриями административно-принудительные методы. Советом народных комиссаров разрабатывается и реализуется концепция продразверстки, предусматривавшая обязательные поставки сельхозпроизводителями хлеба и продовольствия. В случае уклонения от сдачи или неполного выполнения разнарядки так называемые "излишки" зерна и продуктов изымались специально созданными продотрядами. Одновременно запрещаются свободная продажа на рынке зерна, а в деревнях создаются "комбеды" – комитеты деревенской бедноты, объединявшие в подавляющем большинстве люмпенизированных, не способных или не стремившихся к сельскому труду крестьян.

Комбеды наделялись большими полномочиями, и одной из их главных задач было сотрудничество с продотрядами по обеспечению поставок продовольствия в город. В случае сокрытия крестьянами хлеба комбедовцам предписывалось наводить военизированных посланцев города на саботажников. В результате крестьяне, пытавшиеся спрятать хлеб, подвергались репрессиям, а "активисты-информаторы", по личному распоряжению В.И. Ленина, получали половину реквизированных продуктов. В 1928 г. вознаграждение за информацию об укрывавших хлеб было снижено до 25 процентов.

Политика комбедов, продразверстки и других социалистических новаций стала тяжелым испытанием для жителей деревни. Крестьяне с трудом справлялись с непомерными поборами государства. Делами верховодили т.н. сельские активисты и пришлые из города спецуполномоченные. Управление повседневной жизнью осуществляли недавно созданные сельсоветы. Жители деревень теперь по большей части занимались собственным хозяйством; производство товарной продукции резко упало.

Проводимая властями аграрная политика вызвала активное недовольство крестьянства. По ряду губерний средней полосы и юга России прокатилась волна протестных выступлений и вооруженных мятежей. Принудительная поставка сельхозпродукции полностью себя дискредитировала. Необходимость ослабления административного пресса в отношении крестьян и хотя бы частичного отказа от политики принуждения была абсолютно очевидна. Враждебные большинству селян комбеды были распущены, а продразверстка заменена продналогом – более гибкой и демократичной формой получения государством сельскохозяйственной продукции. Одновременно был снят запрет на продажу результатов крестьянского труда, разрешены аренда земли и использование в ограниченных размерах наемной рабочей силы.

Вместе с тем руководство страны при некоторой либерализации крестьянской политики не могло поступиться одной из главных идеологических доктрин – учением о классовом характере общества, которое, применительно к крестьянству, предполагало наличие кулаков, середняков и бедняков. Считалось, что вторые в подавляющем большинстве, а третьи полностью являются социальной опорой коммунистов в деревне. Исходя из этого, середнякам и особенно малоимущим предоставлялись всевозможные экономические послабления и льготы. Так, зажиточные крестьяне облагались налогом в несколько раз большим, чем бедняки.

Советская власть видела свою важнейшую задачу в отношениях с аграриями в идеологическо-мировоззренческом проникновении в крестьянскую среду, вытеснении из ее сознания креационистского, в первую очередь православного, миропонимания и переводе национального менталитета народных масс в систему социалистическо-атеистических координат. "Социализация" крестьян и их труда в понимании новой власти пролегала через преодоление индивидуализма отдельных производителей и объединение их в коллективы хозяйствующих субъектов. В целях усиления аргументации намеченного доказывалась преемственность идей соборности, многовековой практики общинного жизнеустройства крестьянства и насаждавшихся новых коллективных форм организации жизни и труда на селе.

В теоретическом плане большевистская доктрина аграрного строительства сопрягалась и даже воспроизводила концепцию ведущих русских ученых в области сельского хозяйства – Н.Д. Кондратьева, А.В. Чаянова, А.Н. Челинцева и др., развивавших идеи традиционализма в устройстве крестьянской жизни, сохранения общинно-артельной организации труда, обеспечения хозяйственной инициативы и свобод.

В декларативном плане позиции русских ученых и большевистских теоретиков во главе с Н.И. Бухариным были близки, однако на практике советская власть шла по пути администрирования и жесткого внедрения единой для всей страны схемы кооперирования.

Идея кооперации крестьян реализовывалась в трех формах, отличавшихся степенью обобществления средств труда, земли, сельхозпродукции и всякого рода недвижимости. Наивысшей формой являлась коммуна, где осуществлялась полная коллективизация производства, а иногда и быта. В артелях кооперация затрагивала животноводство и полеводство. В "Товариществах по обработке земли" (ТОЗ) – только полеводство.

Кооперация была радостно встречена люмпенизированным крестьянством, так называемыми "босомыжниками", "зимогорами", "шатунами", всякого рода убогими, немощными, горемыками, всеми, кто не хотел или не мог жить своим трудом. Они в одночасье получали инвентарь, скот, ссуды, посевное зерно, освобождение от налогов на землю. Однако насаждавшиеся сверху коммуны, артели и ТОЗы просуществовалим недолго. Большинство из них распались, имущество разворовали, продали, пропили. Зажиточные крестьяне, наоборот, не торопились отдавать в общее пользование нажитое тяжелым трудом в течение многих лет имущество, рабочий и продуктовый скот. В итоге на конец 1920 г. число вступивших в коммуны (в народе их называли коммунарами) составляло лишь 0,5 процентов от всего сельского населения страны.

Идеи кооперации и обобществления всего и вся не нашли понимания у подавляющей части крестьян. Они, стремились дистанцироваться от новых веяний и остаться в русле сформировавшегося в течение многих поколений уклада крестьянской жизни. Вместе с тем возникшие трудности вынуждали жителей сёл и деревень усилить поиски источников существования вне традиционной сферы занятости и сосредоточиться, в основном, на возделывании приусадебного участка и ведении домашнего хозяйства. Это привело к уменьшению производства товарной массы и снижению поставок ее на рынки. В результате непродуманных экспериментов упал объём производства продукции. В 1921 г. производство зерновых составило лишь 30 процентов от уровня 1913 г., а производство мяса снизилось в 4 раза [2, с. 217, 367].

Серьезнейшим фактором, дестабилизировавшим сельскохозяйственное производство, была ценовая политика государства. В то время, как стоимость промышленных товаров и инвентаря неизменно росла, закупочные цены на сельхозпродукцию в административном порядке постоянно занижали и зачастую устанавливали ниже ее себестоимости. Если в 1913 г. для покупки плуга требовалось продать 20 пудов зерна, то в 1923 г. необходимо было реализовать 150 пудов. Для приобретения сенокосилки эти цифры составляли соответственно 150 и 847 пудов. Проводимая государством политика перекачки экономического потенциала деревни в пользу города, промышленности и армии оборачивалась отсутствием экономических стимулов к сельскохозяйственному труду, падением его производительности, снижением количества производимой продукции, оттоком жителей деревень в город.

Введенная и разрекламированная система кредитования деревни носила ростовщический характер. В 1925 г. краткосрочный кредит выдавался из расчета 12 процентов годовых, а долгосрочный – 7 процентов. Столь высокая ставка лишала его всякого смысла.

Тяжесть положения крестьянства усугублялась введением всеобщей трудовой повинности. Каждое село, деревня, двор должны были выделять определенный процент тружеников на работы по ремонту и строительству дорог, заготовке топлива, перевозке грузов и т. д. В этих условиях структура сельского населения быстро менялась: происходил массовый отток горожан в поисках пропитания в сельскую местность и наоборот – призыв в Красную Армию молодых трудоспособных крестьян. Масштабы их мобилизации достигали около 40 процентов от всего мужского населения села.

Итогом проводимой аграрной политики стало снижение всех важнейших показателей функционирования деревни. В 1925 г. валовая продукция колхозов составила 1 процент от всей сельскохозяйственной продукции. В 1928 г. в стране было заготовлено 300 млн пудов зерна против 428 млн пудов в 1927 г. [3, с.10]. Резкое снижение хлебозаготовок привело к нарушению снабжения крупных городов и армии, создалась угроза срыва индустриализации страны. В качестве экстренной меры была введена карточная система, то есть нормирование потребления продовольствия. Сложилась объективная необходимость радикальной корректировки аграрной политики.

В декабре 1927 г. состоялся XV съезд ВКП(б). Важнейшим итогом его работы стало принятие политического решения о проведении тотальной коллективизации сельского хозяйства. Руководство страны полагало, что невозможно успешно проводить дальнейшие социалистические преобразования на двух принципиально разных основах: крупной машинной индустрии и мелкотоварном, в основном ручном, единоличном крестьянском хозяйстве. Съезд принял постановление о необходимости перехода к быстрейшему и всеобщему кооперированию крестьянства, созданию крупных зерновых и мясомолочных коллективных хозяйств на базе механизации трудовых процессов в аграрном секторе через создание крупных машинно-тракторных станций (МТС).

Как и в начале двадцатых годов, главными методами проведения коллективизации были администрирование и классовый подход. В 1927 г. структура сельского населения Советского Союза была следующей: 35 процентов малоимущих, 60 процентов середняцких и 5 процентов зажиточных или, как их называли, кулацких дворов [1, с. 139]. Четких критериев определения принадлежности того или иного крестьянского хозяйства к одной из трех категорий не существовало. Во многом это зависело от региональной специфики и субъективных факторов. Но самыми общими посылками к определению статуса двора была для бедняков работа по найму у своих же селян за натуральные продукты или невысокую плату и отсутствие в хозяйстве не только рабочей, но и продуктовой скотины; для середняков – наличие достаточно прочного, включавшего и поголовье рогатого скота, хозяйства, которое поддерживалось и развивалось собственными силами семьи; для кулаков – владение хотя и небольшими, но агропромышленными производствами – мельницами, маслобойнями, сыроварнями, колбаснями, кожевнями и т. п., доходы от продажи продукции которых составляли значительную долю бюджета двора, содержание в собственности рабочей скотины, использование наемного труда, сдача в наем сельскохозяйственных машин и строений, занятие ростовщичеством, скупкой и перепродажей сельхозпродукции и скота.

Если, согласно государственной доктрине колхозного строительства, бедняки были союзниками советской власти, кулаки – врагами, то середняки в самом общем смысле – попутчиками. Они составляли основную массу крестьян и от того, какую позицию займут – вольются ли в колхозное строительство или продолжат индивидуальное ведение хозяйства, зависел успех социалистических преобразований аграрного сектора экономики страны. Середняки находились как бы на перепутье: не торопились в ряды активных строителей колхозного мира и не противодействовали развернувшейся коллективизации. Неопределенность их позиции сопрягалась с аналогичным отношением к ним властных структур. Во многом это отношение зависело от региона, конкретной деревни и сложившейся в ней ситуации, позиции проводников линии партии, так называемых районных уполномоченных по коллективизации, руководителей сельских советов и колхозных активистов.

Середняки в своей массе не видели достаточных экономических выгод для немедленного вступления в колхозы. В то же время, будучи опытными и дальновидными, они понимали, что в тихой заводи единоличного хозяйства отсидеться не удасться: придут, предложат, а если откажешься, – сомнут не силой, так рублем. И это соответствовало действительности.

На опыте начала двадцатых годов власти осознали уязвимость и неэффективность чистого администрирования в сфере кооперативного движения. Теперь наряду с принудительно-репрессивными акциями большое значение отводилось экономическим рычагам. Важнейшим из них было налогообложение с огромнейшей вилкой верхней и нижней шкал. По данным на 1931 г., двор члена коллективного хозяйства облагался ежегодным сельхозналогом в размере трех рублей, индивидуальное крестьянское хозяйство малоимущих или середняков, не вступивших в колхоз,– 30 рублей, богатое крестьянское хозяйство (кулацкое) – 314 рублей [4, с. 98]. Кроме того, зажиточные крестьяне несли большие расходы по мало понятным им статьям "культсбора" и "самообложения".

Создаваемым колхозам и вступавшим в них предоставлялись различные налоговые, финансовые и кредитные льготы, дешевая аренда, сельхозинвентарь и машины, выделялись лучшие земли, а также имущество, которое было конфисковано у крестьян, не согласных с политикой коллективизации.

Если экономические механизмы и просветительская работа по вовлечению дворов в колхозы не давали желаемых результатов, то возникала большая вероятность зачисления "строптивого индивидуалиста" в кулаки или подкулачники. Это влекло за собой поражение в гражданских правах, изъятие земель, конфискацию имущества и скота. Отнятию нажитого предшествовало полное трагизма проведение руководителями сельсовета и колхозными активистами описи хозяйства. Политическим основанием кампании раскулачивания стало принятое в марте 1928 г. постановление "О землепользовании лиц, существующих на нетрудовые доходы". Но репрессивным методам предшествовала хорошо продуманная и выстроенная система экономических воздействий на сомневавшихся крестьян.

Руководство страны уделяло огромное внимание идеологическому обеспечению коллективизации. Для проведения кампании был задействован большой пропагандистский аппарат. По радио, на страницах газет, на митингах и собраниях постоянно внушалась мысль о необходимости коллективизации и ее важнейшей роли в построении социализма в стране. Все несогласные и сомневавшиеся зачислялись в ряды "социально враждебных и отсталых" элементов, "перерожденцев и подпевал контрреволюции", "мироедов, кулаков и подкулачников – угнетателей трудового крестьянства". Термин "кулак" стал нарицательным прозвищем, клеймом вероотступничества, символом всего враждебного, чужого, презренного.

Жанровый спектр идеологических усилий власти был столь широк, а сама пропаганда столь активна, что даже такая инерционная и консервативная форма народного творчества, как устный фольклор в виде пословиц и поговорок, вдруг заявила о себе множеством безликих рифмовок на злобу дня. "Кулаков турнули – спину разогнули", "Колхозная сила – кулакам могила", "Недаром говорится: кулак колхоза боится", "По справкам – бедный, по делам – вредный", "Труд советского бедняка виден издалека", "Не будь тетерей – борись с кулаком и потерей", "Надо всем знать, как кулака распознать" – эти и множество других образчиков классовой агитации буквально наводнили жизнь советских людей.

Благодаря гипертрофированной поддержке советской властью малоимущих крестьян, всеохватывающей и хорошо выстроенной пропаганде в стране был создан настоящий "культ бедняка". Здесь уместно привести рассказ очевидца тех событий крестьянина Н.П. Новикова. "Культ бедноты,– отмечал он,– разводит притворщиков ("химиков", как их зовут в деревне), которые в полном сознании, на виду у всех, не заводят себе скота и инвентаря; даже по два года не кроют крыши и живут, как самоеды, в гумне. Это же заставляет сильные семьи селиться врозь, чтобы всем сразу же стать бедняками и начать есть тоже чужой хлеб. Стыд и позор должны быть не на так называемых "кулаках" и зажиточных, имеющих свой хлеб, а на тех "химиках", бедняках, которые, имея 10 лет равное со всеми количество земли, все-таки не хотят, как нужно работать и искусственно поддерживают свою бедноту и голод в надежде на государственную помощь. Разве это не позор! Культ бедноты надо изменить в корне, иначе они, как тощие фараоновы коровы, сожрут всех тучных и сами не пополнеют. Тунеядство и притворство надо вырвать с корнем" [5, с. 26].

Зажиточные крестьяне, имевшие крепкие хозяйства, понимали, что набрасываемая на единоличников экономическая удавка скорее всего приведет к неизбежному, в конечном счете, крушению и утрате всего нажитого. И в этом отношении выбор в пользу коллективного хозяйства был бы меньшим из двух зол. Но вероятность передачи имущества во всеобщее пользование и, как следствие, утраты самого понятия "мое", была для них источником тяжелых душевных переживаний. Они не могли вопреки здравому смыслу и логике происходившего заставить себя принять решение, которое исключило бы развитие событий по трагическому пути. А это, несмотря на коррективы, внесённые руководством страны в организацию колхозного строительства в начале 1930 г., было вполне реальным.

Принуждение как главный метод коллективизации привело к многочисленным злоупотреблениям и нарушениям провозглашенных принципов колхозного строительства. Власти необходимо было скорректировать проводимую линию и объяснить народу происходившее. 2 марта 1930 г. И.В. Сталин опубликовал статью "Головокружение от успехов". Она вызвала большой общественный резонанс и стала сигналом к принятию ЦК ВКП(б) постановления от 14 марта 1930 г. "О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении". В нем говорилось "…наряду с действительными и серьезнейшими успехами коллективизации наблюдаются факты искривления партийной линии в различных районах СССР.

Прежде всего нарушается принцип добровольности в колхозном строительстве. В ряде районов добровольность заменяется принуждением к вступлению в колхозы под угрозой раскулачивания, под угрозой лишения избирательных прав и т. п. В результате в число "раскулаченных" попадает иногда часть середняков и даже бедняков, причем в некоторых районах процент "раскулаченных" доходит до 15, а процент лишенных избирательных прав – до 15–20. Наблюдаются факты исключительно грубого, безобразного, преступного обращения с населением со стороны некоторых низовых работников, являющихся иногда жертвой провокации со стороны примазавшихся контрреволюционных элементов (мародерство, дележка имущества, арест середняков и даже бедняков и т. п.). При этом в ряде районов подготовительная работа по коллективизации и терпеливое разъяснение основ партийной политики как бедноте, так и середнякам подменяются бюрократическим, чиновничьим декретированием сверху раздутых цифровых данных и искусственным вздуванием процента коллективизации (в некоторых районах коллективизация за несколько дней "доходит" с 10 до 90%).

…ЦК обязывает партийные организации:

1. Прекратить наблюдающуюся в ряде мест практику принудительных методов коллективизации, ведя одновременно дальнейшую упорную работу по вовлечению крестьянства в колхозы на основе добровольности и укреплению существующих колхозов" [6, с.194,195].

Несмотря на корректировку методов коллективизации, грубейшие ошибки, допущенные при её проведении, привели к резкому обострению классового противостояния в деревне. Путём убийств сельских активистов, уничтожения колхозного имущества, поджогов скотных дворов, запугивания крестьян и распространения ложных слухов кулакам удалось дестабилизировать ситуацию. В деревнях и сёлах начались волнения и акты неповиновения властям. Лишь в течение одной зимы 1928/29 гг. произошло 5721 выступление крестьян против коллективизации [7, с.51]. По официальным данным, на начало 1930 г. поголовье крупного рогатого скота сократилось на 9,5 млн голов, свиней – на 7, 8, овец и коз – на 13,7 млн голов по сравнению с 1928 г. [1, с.140].

В этих условиях руководство страны применило жёсткие меры к противникам колхозного движения. Кампания раскулачивания и выселения в районы Урала, Сибири, Севера и Казахстана была жестокой и невыверенной. При её проведении пострадало много середняков и их семей.

И.В. Сталин в одной из бесед с У. Черчиллем в годы войны на вопрос английского премьер-министра о количестве раскулаченных и спецпереселенцев поднял вверх обе ладони с растопыренными пальцами, дав понять, что речь идёт о 10 млн человек. Немного помолчав, советский лидер добавил: "Это было что-то страшное, это длилось четыре года. Чтобы избавиться от периодических голодовок, России необходимо было пахать землю тракторами. Мы были вынуждены пойти на это" [8, с.101].

Коллективизация – одна из трагических страниц в истории Советского Союза. За революционные преобразования в деревне была заплачена огромная цена. Но при этом исходные цели колхозного строительства в конечном счёте были достигнуты: создан адекватный требованиям предвоенного времени мобилизационный механизм функционирования сельского хозяйства страны. В новейшей Большой российской энциклопедии отмечается: "В конце двадцатых годов 50-55 млн единоличников ежегодно производили 72-73 млн т зерна, более 5 млн т мяса и свыше 30 млн т молока; к началу сороковых годов 30-35 млн колхозников и рабочих совхозов – соответственно 75-80, 4-5 и 70 млн т. Повышение производительности труда в деревне обеспечило высвобождение для народного хозяйства 20 млн человек" [9, с.377].

Радикальное переустройство русской деревни на рубеже 30-х гг. предопределило пути развития советского сельского хозяйства на все последующие десятилетия. При этом с годами всё более стали проявляться изъяны социалистической модели коллективного труда крестьян. Точечные коррективы, многократно вносившиеся в аграрную политику, не смогли приспособить колхозный строй к меняющейся социально-политической ситуации. Это стало одной из причин системного государственного кризиса и последовавшего за ним разрушения Советского Союза.

1. СССР. Энциклопедический справочник. М.: Советская энциклопедия. 1982. 607 с.

2. Дэн В.Э. Экономическая география. М., 1924.

3. Сталин И.В. Сочинения. Т.11. М.: Гос. изд-во политич. лит-ры. 1949.

4. Залесский М.Я. Налоговая политика Советского государства в деревне. М. 1970.

5. Горизонт. 1989. № 1.

6. Решения партии и правительства по по хозяйственным вопросам (1917–1967 гг.). В 5 т. Т. 2. М.: Изд-во политической литературы. 1967.

7. Ивницкий Н.А. Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса. М.: Наука, 1972.

8. Октябрь. 1988. № 1.

9. Большая российская энциклопедия. "Россия". М.: БРЭ, 2