"Периодическая система" ритмов новейшей отечественной истории в геополитической концепции П.Н. Савицкого

Матвеева А. М.

Геополитический ренессанс начала 90-х гг. ХХ века в отечественной науке, вызванный поисками идеологии и стратегии восстановления великодержавного статуса новой России, привел во многом к спекулятивному внедрению географических констант (положение относительно морей, территория, климатические и почвенные зоны и т.д.) в области других наук, зачастую размывая их предметную определенность. Это способствовало распространению своеобразных «научных» гибридов, в числе которых популярная сегодня геоистория — плод интеграции методологического аппарата геополитики в историческую науку. Наиболее ярко ее сущность раскрывается в попытках ряда современных исследователей на основе геополитического подхода разработать периодизацию истории России. Однако подобные опыты уже имели место в истории минувшего века.

Впервые геоисторическая концепция была сформулирована и предметно определена в 20–30-х годах ХХ века в трудах главного идеолога евразийского движения Русского Зарубежья, кандидата экономических наук, профессионального географа П.Н. Савицкого и развита в произведениях его последователей (К.А. Чхеидзе, Г.В. Вернадского, Н.Н. Алексеева). Евразийцы не являлись основоположниками отечественного направления геополитической мысли, но, суммировав предшествовавшие теории как российских, так и западных геополитиков,впервые попытались системно применить данную область знания к объяснению исторического процесса, создав своеобразную «историко-географическую» концепцию. П.Н. Савицкий отмечал, что попытки применить «географическое истолкование истории» наблюдались в творчестве востоковеда В.В. Бартольда, но они относились к истории Ирана и Средней Азии. Евразийцы же претендовали на статус «обоснователей в русской науке геополитического подхода к русской истории» (выделено мной. — А. М.).

П.Н. Савицкий определял сущность геополитического подхода в установлении и исследовании связей «между характером политической деятельности, в широком, обще-историческом смысле этого слова, и природой географического поприща, на котором развертывается эта деятельность». В евразийской концепции данный «историко-географический синтез» выражался через категорию «месторазвитие», подкоторым подразумевалось «понятие, обнимающее одновременно и социально-историческую среду, и занятую ею территорию», некое живое «естественно-историческое целое». В западной геополитической мысли данному понятию предшествовал аналог «Raum» («пространство»), появившийся впервые еще в работах Ф. Ратцеля, а позже преобразованный в «Lebensraum» («жизненное пространство») в трудах К. Хаусхофера.

Евразийство изначально заявило о себе как об «идейном» течении, целью которого является осознание логики исторического развития именно Российской империи. Впоследствии представители данного течения оформили свой опыт в концепцию «научной системы россиеведения». Центральном звеном ее являлось представление о месторазвитии Россия-Евразия, как «особенном историческом и географическом мире, простирающемся от границ Польши до Великой китайской стены». Таким образом, пространственно Россия-Евразия в целом совпадала с границами Российской империи конца ХIХ века. Географ Савицкий отметил ряд «уникальных» особенностей пространства России–Евразии: «флагоподобное» расположение основных почвенно-ботанических и климатических зон, широтно-полосовое членение территории данного месторазвития, широтное простирание горных хребтов, окаймляющих евразийскую степь и пустыню, но самое среди них выдающееся, по мнению евразийского геополитика, «периодическая и в то же время симметрическая система зон». Это проявляется, в частности в том, что изменения, например, почвенно-ботанические, на крайнем юге (безлесье пустыни) симметричны изменениям на крайнем севере (безлесье тундры). А климатические интервалы, охватывающие лесную и степную зоны, распределены по пространству «Срединного материка» ритмично. Савицкий подчеркивал, что «нигде в другом месте старого Света постепенность переходов в пределах зональной системы ее «периодичность» и в то же время «симметричность», не выражена столь ярко, как на равнинах России-Евразии». Такое вполне научно-обоснованное (для естественных наук!) суждение подкрепляло, как казалось евразийцам, основное положение их концепции — представление о «периодической системе сущего», согласно которому, не только природные явления (в качестве подтверждений Савицкий приводил пример «периодической системы химических элементов», «периодической системы климатических зон»), но и все социальные, политические, экономические и прочие явления приобщены к выявленной ими географической «упорядоченности» и ритмике. В первую очередь, это относилось к области исторической науки, что нашло отражение в сформулированном Савицким своеобразном евразийском геоисторическом постулате: «Периодической системе зон России-Евразии отвечает периодическая ритмика ее истории». Отталкиваясь от данного утверждения, евразийский мыслитель разработал уникальную в своем роде периодизацию русской истории, теорию «малых циклов».

Следует подчеркнуть, что, несмотря на то, что Савицкий придавал универсальный характер данному геоисторическому методу (выведение исторических закономерностей из свойств ландшафта) в пространственно-временном отношении (т.е. для любой страны, любого периода), конкретизировал его только применительно к истории России, как периоду в процессе исторической эволюции евразийского месторазвития.

Согласно «периодической системе сущего» история России состоит из ритмически чередующихся периодов «подъема» и «депрессии», как проявлений смены организационных идей. В евразийской философии, организационная идея есть «предопределенная способность материи к организации и самоорганизации», «основной движущий фактор или эйдос исторического процесса», некая «властная», государственническая, а для России-Евразии имперская идея, «владеющая материей и движущая ею».

Генезис организационных идей евразийский теоретик не объяснял, указывая лишь, что их «высвобождение происходит взрывами…». Позднее Л.Н. Гумилев даже «подыскал» среду для таких «пассионарных» взрывов в космосе…

Соответственно «подъем» истории обусловливался реализацией организационной идеи, а «депрессия» — ее провалом. В представлении Савицкого данная система универсальна (применима как к Киевской Руси, так и к новейшей отечественной истории), с той лишь оговоркой, что содержание организационных идей, «устремления, которые их пронизывают», с ходом истории меняются.

Помимо метафизических определений «подъема» и «депрессии», каждому из этих периодов присущи целые группы или, как отмечал Савицкий, «пучки» признаков. «Подъем» характеризовался «временем усиленной экономической деятельности, «эпохой ставки на сильных», которые «реализуют свою волю к бытию». Такими «сильными», носителями организационной идеи, могут быть в зависимости от периода и наследственные монархи, и дворяне, и «энергичные работники колхозов». Это время активной внешней политики, экономического роста, социальной стабильности.

«Депрессия» же характеризовалась как «время уступок слабым». Это периоды социальных потрясений, политических распадов, экономических кризисов.

Чередование «подъемов» и «депрессий», обусловливалось состоянием организационной идеи: реализовавшись в материальном мире, она истощается, «терпит ущерб», что приводит к ее «провалу» или «депрессии», но со временем, «при накоплении экономических сил» вновь наступает «подъем».

Период, охватывающий время «депрессии» и «подъема», в концепции Савицкого определялся как «малый цикл», продолжительность которого с ходом истории менялась в сторону сокращения. (Тем самым, Петр Николаевич, отчасти, предвосхитил современную концепцию так называемого «сжатия исторического времени», развитую С.П. Капицей). При этом, изменение ритмов истории сопровождалось расширением «географических рамок» каждого цикла. Так, для периода Московского Царства 1538 — 1632 гг. «малый цикл» составлял 27 лет, а сами циклы прерывались 10-летними «переходными периодами» или «преддепрессиями», когда инерция подъема еще не исчерпана, но появляются «депрессионные» признаки. Данные положения П.Н. Савицкий отразил в следующей таблице, которую впервые представил общественности в Праге в конце 1930-х гг. в своем докладе «Социально-экономические циклы раннего Московского царства»:

I. Ранне-Ивановская депрессия 1538—1547 гг. 10 лет

II. Царь-Иванов подъем 1547—1564 гг. 17 лет

III. Переходный период 1564—1571 гг. 7 лет

IV. Поздне-Иванова депрессия 1571—1581 гг. 10 лет

V. Годуновский подъем 1581—1598 гг. 17 лет

VI. Переходный период 1598—1605 гг. 7 лет

VII. Лже-дмитриева депрессия 1605—1615 гг. 10 лет

Движение истории в рассматриваемой концепции не было абсолютно равномерным. Процесс развития российского пространства в новое более высокое организационное качество (например, централизованное государство) может вызвать явление «векового подъема». Савицкий обозначил им период 1453—1533 гг., когда складывались предпосылки для возникновения Московского царства. В 1957 году Петр Николаевич был убежден, что «ранняя социалистическая эпоха будет таким же вековым подъемом».

Применительно к новейшей отечественной истории, как было отмечено выше, ритмика в количественном отношении изменялась, что нашло отражение в следующей таблице, составленной П.Н. Савицким:

Характер периода Хронологические границы Длител. лет

Подъем 1893—1899 7

Депрессия 1900—1909 10

Подъем 1910—1916 7

Депрессия 1917—1926 10

Подъем 1927— … …

Как видно из данной таблицы, для истории России конца ХIХ — первой трети ХХ гг. характерно чередование семилетнего периода подъема с десятью годами «депрессии», т.е. по сравнению с феодальной эпохой «малый цикл» сократился на 10 лет, «переходные» периоды исчезли. Таким образом, историческое развитие, согласно данному категорично-жесткому подходу, шло не «волнами», как представлял это Савицкий, а своеобразными зигзагами без восстановительных этапов. При этом, исторические «ритмы» империалистической России без каких-либо изменений продолжали пульсировать в государственном теле уже Советской России. Савицкий подчеркивал, что «социальная революция и переход к обобществлению — конъюнктуры, как таковой, не отменяют».

Для классической геополитики, к которой, безусловно, принадлежит и теория Савицкого, подобная преемственность была вполне закономерна, поскольку одним из принципиальных ее положений было — рассмотрение государства как процесса в истории «жизненных пространств». Следовательно, и содержание государственной жизни в рамках данного подхода полностью зависело от специфики ландшафта занимаемой им территории. Так, Савицкий подчеркивал, что определяющей в историческом развитии государства является «торгово-географическая конъюнктура», тесно связанная с конъюнктурой «технико-экономической».

Поскольку географические факторы относительно постоянны и, как следовало, детерминированные ими экономические конъюнктуры тоже, евразийский мыслитель пришел к выводу, что «социальный переворот не совершает переворота в чередовании конъюнктур. И после революции основная ритмика является тою же, какой она была и в последние десятилетия до революции».

В объяснении исторической «ритмики» современной ему России-Евразии, Савицкий в большей степени руководствовался научными данными статистики и экономики, используя при этом и труды советских ученых. В его работах применительно к данному периоду становится все меньше идеалистических обоснований, больше объективных данных. Поэтому схемы «исторической механики» новейшего времени представляют большую научную ценность, нежели схемы, посвященные более ранним историческим эпохам.

В качестве определения нового «подъема» (при этом Савицкий подчеркивал, что, прежде всего, подъема экономического) евразийский теоретик приводил суждения К. Маркса о промышленном подъеме. Так, началом нового «подъема» считался момент, когда «основной показатель промышленной жизни переходит через грань, отвечающую максимуму предыдущего периода расцвета, чтобы достигнуть нового гораздо более высокого максимума». Это время «промышленного переоборудования страны», интенсивных геолого-разведывательных работ, отсутствия безработицы и т.д. Но главным показателем «подъема», определяющим всю меру его признаков, по мнению эмигрантского экономиста, являлся рост накоплений в промышленности. Причем, источник этих накоплений: будь то иностранный капитал или внутренние ресурсы, здесь не играл никакой роли. В результате, в данной черно-белой (или «подъемно-депрессионной») палитре экономической теории получалось, что картина русского строительства в период «виттевского подъема» 1893—1899 гг., происходившем, по оценке Савицкого, при «решающем участии иностранного капитала», «ничуть не уступала по яркости красок картине строительства «сталинской эры»».

Отсюда возникновение «депрессий», Петр Николаевич связывал уже не с провалом абстрактной «организационной идеи», но, прежде всего, с экономическим кризисом, как следствием «истощения накоплений, могущих служить для инвестиций в промышленность» (прежде всего, в тяжелую), а также с социально-политическим потрясениями. В качестве примера он приводил аграрные движения 1902 г., революции 1905 и 1917 годов. Важно подчеркнуть, что данные исторические события, согласно подходу Савицкого, являлись не причиной, а следствием проявлений «закономерностей» «кривой конъюнктуры» России-Евразии. Например, причиной февральской революции Савицкий считал сокращение суммы русского промышленного производства на 3 млрд. золотых рублей по сравнению с 1916 годом (при исчислении в довоенных рублях), а гражданской войны 1918-го — новое сокращение еще на 3 млрд. золотых рублей. Как видно, здесь сторонник «срединного пути» впадал в крайность, ударяясь в тот самый «воинствующий экономизм», в котором он обвинял большевиков.

Нельзя не отметить, что подход Савицкого к оценке показателей динамики хозяйства страны, только становившейся на рельсы индустриализации, был явно односторонним, а, следовательно, и необъективным, поскольку не учитывались многие показатели экономической жизни: товарооборот, уровень цен, национальный доход и т.д. Но главное, из сферы общественного производства полностью выпадал аграрный сектор. Отсюда и своеобразные «периодические» курьезы в выведенной им исторической системе: так, кризисный для народного хозяйства 1927 год (нэповский «кризис хлебозаготовок»), согласно схеме «малых циклов» Савицкого — «подъемный». А 1925 год, переломный для отечественной промышленности, когда руководство страны взяло курс на индустриализацию, «депрессионный».

Приведенная выше система «ритмов» русской истории выстраивалась независимо от «ритмов» западной истории и экономики. Точнее, по логике евразийского мыслителя, эти «волны» соотносились, как синусоида и косинусоида. Объяснение данному феномену Савицкий, согласно своей историко-географической концепции, черпал из области специфики ландшафтов России и Европы: «в Европе — сплошное сочетание и чередование равнин, холмистых областей, невысоких горных стран и высоких горных хребтов. В России — единая равнина, на пространстве вдвое большем, чем пространство Европы» и т.д. Различия в географии этих регионов, по евразийской логике, предопределили непохожесть их исторических судеб (Европа выросла из империй Римской и Карла Великого, Россия из монгольской державы), а значит и специфику «экономической конъюнктуры». Особенности же политического строя и самих экономических систем рассматривались как второстепенные факторы.

Вследствие такого подхода, несмотря на качественные различия в способе производства (для Савицкого они были формальными), капиталистический Запад и Советская Россия, по мнению Савицкого, развивались по универсальным «периодическим законам»: «подъем, одинаково при капитализме и «строящемся социализме», — уже заключает в себе зерна депрессии», которая, в свою очередь, одинаково преодолевается появлением накоплений, с той лишь разницей, что «в капиталистическом хозяйстве — эти накопления производятся собственниками, а в СССР — эту роль берет на себя государство». Таким образом, геоисторическая концепция Савицкого провозглашала капитализм и социализм всего лишь формами историко-географических конъюнктур.

На основе сравнительного анализа развития экономики Европы и России, Савицкий пришел к выводу, что «подъем в России вполне может совпадать с кризисом на Западе». Например, экономический кризис 1907 года в Европе и Америке почти не задел Россию. Известно, что с 1901–1908 годы наблюдался даже некоторый рост крупной промышленности, не говоря уже о предприятиях группы Б. Или «подъем» с начала осуществления «пятилетнего плана развития промышленности в СССР» (1928—1933 гг.), когда наша страна шагала по пути превращения в крупнейшую индустриальную державу, весь капиталистический мир переживал «великую депрессию» (1929—1933 гг.).

По характеру протекания «ритмы» также различались. В России, как «особом географическом мире», «подъемы» более высокие, чем в «периферическом мире» Европы. В качестве иллюстрации Савицкий приводил русский «подъем» 1893–1899 гг., когда наша страна по производству чугуна перегнала передовые страны Европы, а по добычи нефти даже США. Но и русские «депрессии» (например, по схеме, 1900–1909, 1917–1926 гг.) по длительности превосходят европейские. Таким образом, основной вывод Савицкого состоял в том, что «русское экономическое развитие имеет свой собственный ритм, не совпадающий с ритмом европейской хозяйственной эволюции». Это положение логически дополняло евразийскую концепцию России-Евразии как особом автаркичном, экономически «самодовлеющем» «континенте-океане», «центре Старого Света», даже «уменьшенным воспроизведением его совокупности», что «предопределяло» ее вселенскую евразийскую миссию: объединить мир в пределах Старого Света.

Однако, трудно не заметить, что приведенная выше теория о диаметральной противоположности «волн» экономического развития России и Запада во многом повторяла известную историко-геополитическую антитезу «Европа — Азия», которая в евразийских построениях была заменена на антитезу «Европа и Россия-Евразия», где последняя определялась как «наследница империи Великих ханов», озаренная «светом с Востока». Ведь «самобытные» ритмы развития России-Евразии, по теории Савицкого, были заданы ей татаро-монголами, и которые, установив над Русью иго, «втянули ее в общий ход евразийских событий».

Данный подход был выстроен по принципам классической геополитики, для которой, как отмечалось выше, государство — это процесс в истории месторазвития, как субъекта исторического процесса. Поэтому в трактовке П.Н. Савицкого история нашей страны начинается не с Киевской Руси, которая «возникла на западной окраине Евразии» и не имела «общеевразийского значения», а именно с монгольского завоевания. По убеждению евразийского теоретика, «без «татарщины» не было бы России», поскольку татары «дали России свойство организовываться военно, создавать государственно-принудительный центр, достигать устойчивости; они дали ей качество — становиться могущественной ˝ордой˝»; словом, «татарское иго, способствовавшее государственной организации России, прививавшее и раскрывавшее дремавшие дотоле навыки, было в то же время горнилом, в котором ковалось русское духовное своеобразие».

Рассматривая период с середины XIII по середину XIV в отечественной истории, как период наиболее интенсивного «взаимодействия» России с Азией, он полагал, что в это время наблюдалась «несомненная сопряженность русской «конъюнктуры» с конъюнктурой золотоордынской», прослеживался параллелизм между «историческими кривыми» Руси и Азии. Это означало, что исторические ритмы Руси и «пакс монголика» в целом совпадали, точнее, в интерпретации Савицкого, ритм исторического развития нашей страны в то время задавала Азия, как выразительница «общеевразийского значения» евразийского мира, отражающая свойство его географической цельности через тенденцию унификации на политическом уровне в империи и централизме; появление же «демократических» тенденций, как антицентрализаторских, расценивалось Савицким как признак «депрессии».

Подобная цинично-оптимистическая интерпретация тяжелейшего периода в средневековой истории нашей страны была в свое время очень точно определена И. Ильиным, который метко окрестил ее «чингисхамством».

В концепции Савицкого «ритмы» истории не являлись следствием произвольной игры экономической стихии. Немаловажную роль при объяснении данного феномена играли и политические обоснования.

Евразийство было политическим движением, даже самопровозглашалось «Партией евразийского месторазвития», и, разумеется, проблема власти, «ведущего слоя» в истории стояла в центре его идейных и практических исканий.

Признавая «ведущий слой» «Первой реальностью государственной жизни», евразийцы определяли своей главной политической целью утверждение в России «государства истинной идеологии» или идеократии, где власть принадлежит «ведущему отбору», служащему некой «наднациональной» общеевразийской «идее», являющейся, в свою очередь, проявлением «организационной идеи» евразийского месторазвития. Такой «ведущий слой», оформленный, как «активный нумен нации» и выразитель «потребностей и воли великой «партиемунди» Евразии» в Партию, мог создать «демотический», то есть «истинно народный» государственный порядок, «при котором власть принадлежит организованной, сплоченной и строго дисциплинированной группе, осуществляющей власть во имя удовлетворения потребностей широчайших народных масс и проведения в жизнь их стремлений».

Проблема же взаимоотношения правящего слоя и волновой динамики истории разрешалась довольно просто. Возможность существования той или иной власти во главе государства определялась «созвучием» ее ритму жизни своей страны. И здесь надо не просто поймать «волну» «подъема», но и удержаться на ней. Так, по мнению Савицкого, императорская власть послепетровского периода попала «в разнобой» с ритмикой жизни России, продолжая европеизировать Россию вопреки ее потребностям (в отличие от Петра Великого), … «закоченела», «она должна был пасть и пала».

В этой связи представляет интерес объяснение П.Н. Савицким факта утверждения (а значит, и самой возможности существования) «интернациональной» и «чужеродной» советской власти в России.

Согласно вышеизложенной логике геоисторической концепции Савицкого, большевистское движение как «импортированный из-за границы феномен», чуждый русско-евразийской самобытности в силу своего интернационализма не должно было утвердиться и государственно оформиться на самобытной русской почве. Ведь большевики определялись как носители идеологии европейских «новых веков», не соответствующей уникальным историческим «ритмам» самобытной России-Евразии. Данное положение евразийской теории, вступавшее в очевидное противоречие с исторической практикой «снималось» в концепции П.Н. Савицкого контраргументами из области географии. «Не могло бы быть коммунистического эксперимента в России, не могло бы быть «пятилетнего плана», в его нынешней форме, — писал он в 1933 году, — если бы не было этой (географической. — А. М.) отрезанности России от всей окружающей среды». Именно такое континентальное положение России в центре материка Евразии, отрезанность ее от океана, позволила, по мнению евразийского геополитика, осуществить «отрыв» отечественного социально-экономического и политического строя от окружающего капиталистического мира. Это вполне соответствовало пространственной логике евразийской истории: мощные объединительные тенденции, жесткая централизация власти в силу необходимости контролировать большую территорию, этатизм (в евразийских державах «всегда было распространено хозяйствование от государя и государства»), стремление к автаркии и т.д.

Таким образом, согласно евразийской концепции, право на существование советского государства было предопределено его месторазвитием: «без наличия в истории Евразийского мира тенденций и к чрезвычайной концентрации власти не могло бы создаться государственного центра, способного осуществить замысел, подобного «пятилетке».

Оценивая коммунистический режим, Савицкий пришел к выводу, что советская власть стала адекватна «внутренней логике» месторазвития России-Евразии с 1927 года, с которого начинается время «подъема». Успех «пятилетнего плана развития народного хозяйства» обосновывался Савицким не достижениями советского народа и руководства партии, а совпадением его с периодом «подъема» в истории: «Не подъем был создан планом, но самый план стал реальностью потому, что с очевидностью обнаружились признаки подъема» При этом, историческая традиция месторазвития стала влиять на советский режим и преобразовывать его. В этатизме, стремлении развивать промышленность, Савицкий узнавал «знакомые образы русской истории»: устремления Алексея Михайловича в строительстве заводов, развитие государственной промышленности при Петре Великом. Провозглашенный же И.В. Сталиным в 1924 году курс на построение социализма в отдельно взятой стране, евразийский мыслитель считал полным «осознанием природы России-Евразии, как «особого мира»». Кстати, именно поэтому в борьбе и с Л.Д. Троцким, и с зиновьевской оппозицией Петр Николаевич поддерживал И.В. Сталина, считая его одновременно и «интегральным коммунистом», и «евразийским националистом», но главное настоящим патриотом. Поэтому «национальная сущность» «пятилетки», которую по значению Савицкий приравнивал к «акту о мореплавании» О. Кромвеля, рассматривалась им как «доказательство подлинности» патриотичности Сталина.

Особое одобрение у евразийца вызывало развитие тяжелой индустрии. Положительные оценки получила вторая «подъемная» пятилетка (1933–1937). В исторический «ритм» попала и «сплошная коллективизация», которая «опиралась на потребности, близкие по характеру к тем, которые породили в свое время в России поместное землевладение». Таким образом, коллективизация рассматривалось им как продолжение евразийской традиции. Начала этих преобразований советской власти Петр Николаевич находил в возрождении «тягловых» и «служилых» начал в социальном режиме СССР, в сходстве «государевой пашни» XVI—XVII веков с совхозами и колхозами.

Насаждение крупных государственных сельскохозяйственных предприятий определялось как адекватная геополитика внутреннего пространства России-Евразии и историческая необходимость. Савицкий отмечал, что без крупных сельскохозяйственных объединений, советская власть не может быть «людной и оружной», т.е. не сможет стать крупной индустриальной державой: «вернуться к сплошному морю мелких крестьянских хозяйств в том виде, как оно существовало в 1928—1929 гг., это значило бы понизить обороноспособность страны».

Сталинский план индустриализации признавался геоисторически закономерным. Савицкий считал, что выдвижение на первый план отраслей промышленности, производящих средства потребления, означало бы переход к «депрессии». Но, по мнению Петра Николаевича, убежденного в объективности своей «периодической системы» истории, кризис все равно был неизбежен. Считая «фактом-пророчеством» это утверждение, он подчеркивал, что «всякий период «подъема», благодаря лихорадочной деятельности ему свойственной, вызывает психологическое утомление в населении и тем подготавливает «жесткий упадок сил», который за ним следует». Полагалось, что социалистическое ударничество советского народа и «безудержный оптимизм» руководителей государства, нажим на народное потребление, за счет которого шло социалистическое строительство, имеют свои пределы. А значит, рано или поздно, неизбежно придется понизить цены на промизделия, отменить прямые займы, и…подорвать капитальное строительство, приостановив промышленное и сельскохозяйственное переоснащение страны. Вызванная этими факторами безработица, по логике евразийского экономиста, ознаменует новую «депрессию». Признаки грядущего экономического апокалипсиса Савицкий «прозревал» в истощении накоплений в советском бюджете, «на что жаловался Сталин в своей речи от 23 июня сего (1931. — А. М.) года». Причем на протяжении 30-х годов, по оценкам евразийского экономиста, эта тенденция все более усиливалась. Так, по его данным, в расчете не по государственным, а коммерческим ценам, уже в 1934 году Советская Россия находилась «в фазе острой инфляции», а «денежное хозяйство в стране находится в состоянии разложения». Подтверждение такой «натурализации хозяйственного оборота» Савицкий усматривал во введении несколькими годами ранее сельскохозяйственных заготовок, которые, по его мнению, являлись прямыми налогами. А в 1936, 1937 гг. «несомненные, хотя и ослабленные признаки депрессии» СССР евразиец видел в том, что «производство средств производства во многих случаях развивается медленнее, чем производство средств потребления».

Предполагалось, что коммунисты будут стараться продлить промышленный подъем, запустив в ход «факторы нормализации»:эмиссию, делать «ставку на сильных» при проведении коллективизации. Кстати, Савицкий признавал, что многие из них были введены советским руководством: переход к нео-нэпу и разгром противников из «левой оппозиции», принятие Конституции 1936 года, Колхозного Устава, возвращение к русским национальным истокам в культуре и т.д. Но эти меры по преодолению «депрессии» расценивались им как малоэффективные, поскольку они не могли компенсировать нереализованность главного условия «подъема» — рост накоплений. Советский бюджет первой и второй пятилеток Петр Николаевич представлял в военно-коммунистических формах — как «военный бюджет», полностью сформированный за счет народного потребления и при этом, «не оставляющий в распоряжении власти никаких «военных резервов» » и вообще не позволяющий делать какие-либо накопления. Иными словами, это бюджет обреченной на катастрофу экономики. В этой связи, единственным действенным средством для продления подъемного развития народного хозяйства СССР евразийский теоретик считал широкое привлечение иностранного капитала, как в виде кредитов, так и в форме концессий. При этом оговаривалось, что «удачная деятельность иностранных концессионеров возможна только в том случае, если будут обеспечены условия для нормальной работы русских предпринимателей», т.е. при условии восстановления их частнособственнических прав. В противном же случае, «при подавлении отечественного частного сектора», привлечение иностранных капиталов, по мнению Савицкого, означало установление «режима капитуляций». Но следует подчеркнуть, что решающая роль в представленном варианте «оздоровления» советской экономики отводилась иностранному капиталу.

Нельзя не отметить, что такой подход противоречил разработанной Савицким же концепции России-Евразии, как «экономически самодовлеющего континента-океана». Но сам Петр Николаевич уверял в своих публикациях, что предлагаемая им мера будет иметь своим следствием лишь «мобилизацию имеющегося основного капитала», но никак не восстановление капитализма, что определялось им как «злостная контрреволюция». Более того, «рекапитализация России», по мнению Савицкого, была «неприемлема в социально-политическом смысле, невозможна и в чисто хозяйственном отношении; народное достояние вложено в национализированный сектор, его денационализация немыслима за отсутствием тех кадров русских капиталистов, которые могли бы перенять государственную промышленность не в форме экспроприации народного достояния».

Следует отметить, что применительно к собственно евразийской политике, т.е. на случай прихода к власти в СССР Евразийской партии, стратегия экономических действий менялась кардинально. Так, в одном из писем к главе белградской группы евразийцев В.А. Стороженко Савицкий уверял его, что можно обойтись без иностранных займов, «ведь, все таки, представить себе не можете, какие внутренние ресурсы уже мобилизованы».

Поскольку советская власть была далека от понимания «циклической природы экономических процессов» и не создавала «требуемых иностранными капиталистами правовых и конституционных гарантий концессионных договоров», все «факторы нормализации», задействованные в СССР, рассматривались как временная мера — «депрессия» неминуема: «подъем порождает диспропорции между покупательной способностью населения и средствами к ее удовлетворению. Поэтому вождям «генеральной линии придется восстановить единый и свободный рынок, дабы ликвидировать товарный голод». А это, как отмечено выше, ознаменует собой начало депрессии. Такой вывод был очень важен для евразийцев в практически-политическом отношении.

Выстроенная Савицким «периодическая система» ритмов русской истории рассматривалась и как стратегия действия. Это вытекало из специфического понимания евразийцами, стремящимися к власти в СССР, сути политических процессов. Своеобразно трактуя К. Маркса, Савицкий был убежден, что «определенным образом объясняя мир, можно стремиться к его изменению». Не только «осмысление всего, что пережито за последние десятилетия» входило в цели евразийцев. «Прозревая глубокий смысл революции», они собирались «готовить следующую ее фазу». В представлении Савицкого, познание логики русской истории позволяет повлиять на нее, через использование «фактов-пророчеств». Одним из них и было «пророчество» о «депрессии» в Советской России: «Полоса подъема (пятилетнего плана. — А. М.) придет к концу, подобно тому, как сменялись упадком предыдущие полосы «подъема». Тогда-то наступит критический момент для организуемого коммунистами промышленного строительства. Тогда-то нужно ждать изменений в политической ситуации, в обстановке, в которой протекает в настоящее время (1931 год. — А. М.) осуществление пятилетнего плана» (выделено мной. — А. М.). Под «политическими изменениями» подразумевался приход к власти Евразийской Партии, которая уже с начала 30-х ставила своей задачей «быть готовой к действию в этот (кризисный для Советской России. — А. М.) момент». Причем, в «национальном деле» преобразования Коммунистической партии в Евразийскую, Петр Николаевич, как лидер Пражского кружка, рассчитывал на «государственников» или «ревнителей интересов особого мира Евразии» внутри ВКП(б).

Для полноты картины завихрений «исторической кривой» в геоисторической концепции Савицкого, необходимо обратиться и к собственно географической ее составляющей. Ведь помимо внутренних признаков подъема, евразийский геополитик указывал и на тесно связанные с ними внешние — это внешнеполитическая активность (дипломатическая и военная) и расширение колонизационной деятельности (в значении освоения территории на окраинах собственного месторазвития). Причем колонизация, как «подъем географической энергии» народа, в представлении Савицкого, была сопряжена с образованием у этого народа нового «правящего слоя», как правило, в результате того или иного важного исторического события. Яркими примерами таких «катаклизмов», по мнению евразийца, были новый «правящий отбор» при Петре I, революция 1917 года, поскольку они «имели своим следствием прокладывание новых путей», стратегически и торгово-экономически важных.

Причем, эти открытия, как составная часть «подъема», также подчинялись «ритмическим законам» — впадение страны в «депрессию» сопровождалось ослабеванием «географической энергии» русского народа. Но поскольку здесь вступали в силу относительно постоянные географические факторы, в «периодической системе» русской колонизации были определены некоторые геополитические закономерности и свой геополитический цикл, укладывавшийся в исторический «ритм» месторазвития, но определявшийся не во временных показателях, а в географических.

Во-первых, это определенные в ходе развития государства векторы геополитических интересов. Савицким была подмечена их диалектическая устойчивость, а именно: проявляющееся в периоды подъема «повторение геополитических фактов». Так, стержнем восточной политики во время «петровского подъема» (Петра Великого) был вопрос об овладении Восточным Туркестаном («Еркети»), куда посылались несколько военных экспедиций. Во время подъема 1893 — 1899 гг., как отмечал Савицкий, русские там достигли «максимума влияния», когда Синь-Цзян (Восточный Туркестан) фактически управлялся главой отечественного консульства Покровским. А в конце 1920-х, с началом уже советского «подъема», 90 % синь-цзянского экспорта шло в СССР.

Или же другой пример, относительно океанического направления отечественной геополитики, приводимый Савицким. Во времена расцвета империи, Петр Великий направил большую географическую экспедицию поисков пути в Америку с Дальнего Востока. Несколько позднее, в 1741 г. эта задача была решена во время плавания Беринга и Чирикова (тогда был открыт западный путь в Америку от Камчатки). А в 1937 г., также в «подъемное» время становления могущественной советской державы эта «русская традиция» привела уже северным путем к берегам Нового Света В. Чкалова с товарищами. Савицкий даже подметил, что «советские авиаторы вышли как раз на тот участок Тихоокеанского побережья, вдоль которого плыл Чириков в июле 1741 года».

Таким образом, 1741 и 1937 годы, «в промежутке между которыми географическая и техническая энергия русского народа слабела», образовывали хронологические рамки некоего замкнутого географического цикла, сопряженного, согласно концепции Савицкого, с геоисторической ритмикой. Но основным критерием его выделения, как отмечалось выше, являлись не временные, а пространственные характеристики, главной среди которых была колонизационная направленность. В этой связи, Савицким прослеживалась прямая связь между «эпохой вселенских океанических открытий» Российской империи (примерно 1803—1835 гг.) и «достижениями СССР в Арктике». Но следует отметить, что океанические открытия были «преходящим эпизодом», поскольку Аляску вместе с фортом Росс и Алеутскую гряду продали «за ненадобностью» Соединенным Штатам, а открытая Чкаловым «воздушная дорога» не могла сравниться со значением океанических открытий первой трети ХIХ века, когда, согласно указу Александра I от 1821 года территориальными водами России объявлялись все пространство моря и заливы по северо-западному берегу Америки.

Важно подчеркнуть, что в отношениях между направленностью русских географических открытий и развитием географических исследований, зачастую сопряженных с колонизацией, западных путешественников наблюдалась та же обратная пропорциональность, «перемежающаяся ритмика», которая, по мнению Савицкого, устанавливалась применительно к «экономическим волнам» и «историческим кривым» Запада и России. Например, в 1830-х годах, когда русские (как представители континентальной империи) были активны на океанических и северных направлениях, англичане (как носители океанического имперского начала) совершали в Евразии внутриматериковые открытия (проникновение в Туркмению, исследование Верховьев Аму-Дарьи). В 1840-е годы цикл срединно-материковых путешествий англичан прекратился (во многом это было связано с афгано-британской войной 1841–1842 гг.), и начался новый цикл — «евразийских материковых открытий».

Установление подобного рода «параллелизмов» между исторической ритмикой и географической составляло предмет евразийской геополитики. Полагалось, что такой естественно-исторический синтез должен усилить авторитет россиеведческой концепции, а значит и сделать более привлекательными обосновываемые ей политические выводы евразийцев.

Не останавливаясь на вопросе о вполне очевидной научной несостоятельности подобного рода «метафизических упражнений», обратим внимание на явное противоречие в теоретических построениях Савицкого. Согласно «прогнозам» евразийского «пророка» «историческая кривая» СССР в 30-х годах должна была неминуемо пойти по нисходящей, но в то же время наблюдался необычайный всплеск географической и геополитической активности (а это важный признак «подъема») Советской России, что признавал сам Савицкий…

Как известно, истинность той или иной теории доказывается проверкой на практике. Ожидания евразийцев «депрессии» для «любимой» Отчизны ни в 1933–1934 годах, ни позже, не оправдались. Исторический процесс «не пожелал» укладываться в придуманную Савицким схему «периодической ритмичности»… В качестве комментария здесь уместно привести слова самого Савицкого, адресованные П.Б. Струве еще до официального оформления евразийского движения: «Пророк обычно бывает лже-пророком в отношении практической политики».

Претендуя на обоснованность и объективность прогностической функции своей теории, подчеркивая, что «основным научным и философским методом ее являлось выделение «фактов-пророчеств», Савицкий исказил смысл научного планирования, игравшего для периода 20–30-х годов очень большую роль особенно для нашей страны. Если советские ученые (в том числе и Н.Д. Кондратьев) при построении научных прогнозов руководствовались принципом «управлять — значит предвидеть», то евразийцы во главе с П.Н. Савицким при поисках своих «фактов-пророчеств» следовали иной логике «предвидеть, чтобы управлять». Однако и это «предвидение» было оторвано от общественно-исторической практики. Ярким примером этому служит предложенное евразийским теоретиком средство для оздоровления советской экономики в виде «широкого притока иностранных капиталов», что по своему действию напоминало гильотину в качестве лекарства от головной боли. Но ради объективности заметим, с тезисом Савицкого о невозможности возрождения в России капитализма в рамках предложенной им программы по развитию экономики СССР нельзя не согласиться — этот прогноз подкреплен всемирно-исторической практикой: в колониях не строят капитализм.

Из вышесказанного следует, что «периодическая система» ритмов, основанная в том числе, и на научных выводах, «подгонялась» под политические цели евразийского движения, что нивелировало ее научность. Явное несоответствие установленных П.Н. Савицким геополитических законов исторической практике, не могло не быть очевидным для его последователей, в частности для Л.Н. Гумилева и так называемых «неоевразийцев»: никто из них не попытался продолжить открытую евразийским мыслителем «биологическую кривую истор