Афинские развалины. Собрание надписей, сообщения и рисунки Кириака

1. Кириак де'Пицциколи родился в 1391 году в Анконе, оживленном торговом городе, имевшем продолжительные связи с византийской монархией и долго принимавшем участие в торговле с Востоком наряду с Венецией, Генуей, Барселоной и Марселем. Предназначенный первоначально к коммерческой карьере, он был увлечен гуманитарными течениями своего времени и к врожденному стремлению видеть мир в нем присоединилось увлечение классической древностью.

Современники его из вожаков возрождения, центрами деятельности которых были дворы Евгения IV и Николая V, Федериго Урбинского, Козимо Медичи и Гонзага в Мантуе, - люди, как Поджио, Траверсари, Манетти, Николи, Леонардо Аретино, Гуарино Веронский, Флавио Биондо, - превосходили его познаниями. Но в то время как эти филологи и антикварии отыскивали, списывали и переводили греческие рукописи и клали основание римской археологии, в то время как великие мастера вроде Леоне Батиста Альберти, изучая римские развалины и усваивая принципы Витрувия, вводили в практику начала античного зодчества, Кириак с энтузиазмом пламенного исследователя приводил в связь западную науку с миром восточных развалин. Он посетил несколько раз Грецию, был в Архипелаге, Малой Азии, Сирии и даже в Египте.

В этом необыкновенном человеке как будто воскрес путешественник Павсаний, который еще во II веке объездил с научными целями древние культурные страны и которому обязано потомство сведениями о топографии, памятниках и художественных сокровищах греческих городов. Через тринадцать столетий после него купеческий сын из Анконы, единственной греческой колонии в Средней Италии, некогда основанной сиракузянами, равный ему по любознательности, хотя варвар в научном отношении по сравнению с ним, объездил давно превратившиеся в пустыню области эллинского Востока.

Предполагать, что в страну эллинов влекло Кириака преклонение перед этой родиной красоты и духа, значило бы ставить его слишком высоко. Его скорее увлекал просто пыл антиквара. Он собирал медали, произведения искусства и книги, срисовывал памятники и не жалел трудов, списывая античные надписи на месте. Поэтому он может считаться основателем науки о надписях (эпиграфики). Собрание надписей, которое он назвал комментариями древности, было главнейшим результатом его неустанных скитаний. Путешествия его охватывают период в 25 лет, так как он начал в 1412 году Египтом, Родосом и Малой Азией и окончил, кажется, около 1447 года Азией и Грецией.

Кириак учился на монументах Рима, где он был впервые в конце 1424 и в 1432 году, когда его венецианский друг Габриэль Кондульмер взошел на Св. Престол под именем Евгения IV В конце 1435 года он опять собрался в Грецию; в декабре он был в Корфу, в январе в Эпире, посетил Додону, затем Этолию, 26 февраля прибыл в Патрас, 21 марта в Дельфы; это был первый уроженец Запада, списавший здешние надписи. Затем он объездил Беотию, собирая надписи в Ливадии, Орхомене, Фивах и Эвбее. В Афины он прибыл 7 апреля 1436 года, во время правления Нерио II, и прогостил в доме своего друга Антонио Балдуино до 22 апреля. Он ограничил свои исследования самим городом, не заходя далее Элевсина, где он не нашел ничего, кроме больших развалин, между прочим, развалин водопровода. Пирей оказался в полном запустении, с гигантскими фундаментами прежних стен, остатками двух круглых башен и большим мраморным львом в порту Из Афин он отправился далее в Мегару, потом через Истм, где стену, восстановленную императором Мануилом, он нашел разрушенной турками, в Коринф, Сикион и через Патрас к герцогу Карло II в Левкадию. Он посетил Корфу и, объездив Эпир и Далмацию, возвратился на родину.

С герцогом Нерио он встретился впоследствии после изгнания его из Афин во Флоренции, куда Кириак приехал в 1439 году повидаться с многими выдающимися людьми, собравшимися здесь по случаю унии. Затем в 1447 году его путешествия привели его снова в Афины. Он писал об этом посещении одному из своих друзей: "Когда я отправился к флорентинцу Нерио Аччьяйоли, теперешнему герцогу афинскому, вместе с его двоюродным братом Нерио, мы нашли его в Акрополе, высшей части укрепленного города". Таким образом, Кириак назвал "castell Sethines" его старым именем. Так как в этом письме он не почтил Нерио ни одним из эпитетов, обычных в устах льстящего государю гуманиста, вроде humanissimus, liberalissimus, literarum cultor amautissimus и т.п., то вероятно, что Аччьяйоли или не был к нему достаточно внимателен, или же не произвел на него впечатления образованного человека.

Но в качестве повелителей древней столицы муз Аччьяйоли все-таки не могли отрешиться от всякой связи с гуманитарными течениями своего времени. Они имели одно большое преимущество пред великими меценатами своей родины Италии: они превосходно знали греческий язык и, быть может, были также знакомы с кое-какими остатками греческой литературы. Тот факт, что итальянские искатели древних рукописей, сколько нам известно, не обращались за ними в Афины, доказывает, по крайней мере, если даже некоторые сношения этого рода остались нам неизвестными, что город философов не считался на Западе особенно богатым книжным рынком. Многие списки доставлены в Европу из различных местностей Греции, из Пелопоннеса, Модона, Навплии, Монемвазии, не говоря уж об Афоне и Константинополе; превосходные каллиграфы были доставлены островом Критом. Когда Иоанн Ласкарис в 1491-1492 годах путешествовал по Греции и Востоку для обогащения флорентийской библиотеки Медичи, он приобретал манускрипты в Корфу, Арте, Фессалониках, на Крите, в Пелопоннесе, в афонских монастырях и в Константинополе. В числе рукописей, привезенных им во Флоренцию, была одна - комментарии Прокла к "Республике" Платона в прекрасном списке X века, принадлежавшая, согласно надписи на первом листке, афинянину Гармонию. Неизвестно, однако, приобрел ли Ласкарис эту рукопись в Афинах. Если бы в самом дворце Аччьяйоли в Акрополе было какое-либо собрание редких греческих книг, такое сокровище едва ли ускользнуло бы от пытливого взгляда Кириа-ка, и он где-либо сделал бы какое-нибудь замечание об этом. Так, например, он не упустил отметить, что в Калаврите у классически образованного Георга Кантакузена он нашел выдающееся собрание книг, откуда получил Геродота и другие произведения. В Корфу он также приобретал рукописи.

Можно во всяком случае предположить, что во дворце Аччьяйоли было собрание классических произведений искусства, как несколько столетий спустя в доме французского консула Фовеля в Афинах. Можно, по крайней мере, предполагать интерес к этого рода вещам в герцогах афинских того времени, когда в Италии создавались первые музеи, когда папы и кардиналы собирали статуи, медали и геммы, когда Медичи и Ручеллаи устраивали во Флоренции кабинеты антиков, когда начали уже отыскивать в Греции произведения искусства. Хотя и невозможно доказать, что в эпоху раннего Возрождения в Италии, когда уже воскресла слава древнегреческой литературы, но имена Фидия, Праксителя и Мирона оставались еще в области сказаний, перевозились первоклассные произведения классической пластики из Эллады на Запад, - все-таки, вероятно, не одна древность попала туда через руки моряков и купцов, не один драгоценный мрамор соблазнил генуэзцев и венецианцев.

Вестфалец Лудольф, или Лудвиг, который в 1336-1341 гг. путешествовал по Востоку, замечает следующее: "Неподалеку от Патраса находится город Афины, где некогда процветала греческая наука. В эти времена это был первый из всех городов, но теперь превратился чуть не в пустыню. Ибо во всей Генуе нет ни мраморной колонны, ни порядочного скульптурного произведения, которое не было бы вывезено из Афин. Вся Генуя выстроена из Афин, равно как Венеция воздвигнута из камней Трои. Это оригинальное воззрение Лудольфа на происхождение генуэзских и венецианских сооружений опирается на предания об основании этих обоих чудных городов; но оно указывает, быть может, и на некоторые неизвестные факты - на то, что эти морские республики во время своего долгого владычества на греческих морях вывезли на родину массу древностей и драгоценного материала. Что касается Афин, то венецианцы продолжали их грабить таким образом вплоть до 1688 года. Стремление итальянцев коллекционировать древности обратилось естественным образом на Грецию. В Венеции восхищались греческими медалями; знаменитый Траверсари был в восторге от золотой монеты Береники, а Кириак в 1432 году показывал этому гуманисту в Болонье золотые и серебряные монеты Лисимаха, Филиппа и Александра. Флорентинцы не отставали от других в этом рвении, и именно они благодаря своим землякам Аччьяйоли находились в живейшей связи с Афинами. Но нам неизвестно, приобретали ли они там произведения искусства. Поджио, собиравший в своей вилле в Вальдарно антики, поручил одному путешествующему по Востоку минориту привезти ему статуи Минервы, Юноны и Дионисия и т.п. из Хиоса, где были открыты в одном гроте сотни таких статуй. Таким образом, земли греческие стали известны как сокровищницы древнего искусства, и Запад захватил бы, конечно, громадное большинство этих сокровищ, если бы в то самое время, как в Италии все живее становилось увлечение античным искусством и понимание его творений, в Элладе не появились турки, снова скрывшие от мира сокровища Греции.

Подобно Риму и почти каждому другому городу античного происхождения, Афины были усеяны бесчисленным множеством остатков древних сооружений, которые или валялись в пыли, или употреблялись самым неподходящим образом. Великолепные вазы и саркофаги служили корытами для водопоя, мраморные плиты из театров и портиков лежали у порогов или служили столами в мастерских, понимающие в искусстве священники и граждане примуровывали к стенам церквей и домов всякие скульптурные произведения.

Когда французский путешественник Спон посетил в 1675 году Афины, он видел здесь много домов, над дверями которых вделаны были статуэтки или обломки барельефов, и он заметил, что во многих церквях и в частных жилищах сохранялись античные надписи. Обычай украшать дома такими обломками появился в Афинах, как и в Риме, несомненно, в эпоху падения язычества. Иезуит Бабин, видевший Афины одновременно с Споном, изображает их городом с узкими улицами без мостовых, с жалкими домишками, но не из дерева, как в Константинополе, а из камня, взятого из старинных развалин. Вид Афин в XVII веке немногим, верно, отличался от картины города в XV в.

Во времена Аччьяйоли, если не считать немногочисленных громадных развалин и обращенных в христианские церкви языческих храмов, весь город со всеми его художественными сокровищами - подобно Древнему Риму - как будто опустился под поверхность нового города. Кучи земли и сады покрыли агору, Керамик, берега Илисса, южный склон Акрополя и место храма Зевса. Чудные гробницы перед Дипилоном и по улице Академии, отчасти явившиеся вновь на свет Божий, были под землей, так как среди надписей афинских, скопированных Кириаком, нет ни одной, взятой с этих гробниц. Бесчисленное множество художественных произведений было зарыто на Акрополе, где развалины и дома сплошь покрывали прежнюю поверхность земли. Простая случайность, вероятно, не раз вела здесь к открытию классических произведений скульптуры, и каждый удар лопаты на Акрополе, да и во всей черте Афин мог воскресить бесценные создания искусства. Но ни эстетические, ни дилетантские стремления, ни наука археологии не дошли еще до того, чтобы какой-либо полуневежественный антикварий из афинян или один из герцогов напал на мысль произвести здесь топографические исследования или раскопки. Ибо указание, будто Антонио Аччьяйоли делал таковые, покоится на предположении, которое ничем не может быть подтверждено Падение науки в Афинах находит себе достаточное объяснение в долговременном владычестве невежественных франков, из среды, которых ни один государь не удостоился почетного названия мецената. Равным образом, сколько нам известно, ни один западный путешественник до Кириака не производил в Афинах археологических исследований. Кристофоро Буондельмонте, объездивший с 1413 г. берега и острова Греции и составивший в 1417-1421 гг. свой isolarium, не счел нужным, хотя сам был флорентинец, посвятить несколько внимания Афинам.

Лишь Кириак принес сюда дух Возрождения. Хотя он - несмотря на свое знакомство с греческим языком, который он изучал в Константинополе из любви к Гомеру, - не мог похвалиться достаточной ученостью, все же глаз его вследствие усердных исследований во время долгих путешествий набрался опытности, а сам он был в близких отношениях к основателям науки археологии в Италии

2. Общее впечатление, произведенное на Кириака Афинами при первом посещении, нашло выражение в следующих его словах: "7 апреля прибыл я в Афины. Здесь прежде всего мне бросились в глаза гигантские развалины стен, а в самом городе повсюду, точно на полях, замечательные мраморные строения, дома, святые храмы, скульптурные изображения разнообразных предметов, сделанные с удивительным искусством, - все в виде громадных развалин и обломков. Но самое поразительное сооружение, это великолепный, чудный храм богини Паллады над городской крепостью, божественное создание Фидия с 58 прелестными колоннами в 7 пальм (palma - мера длины) в поперечнике. Оба фронтона его, стены, карнизы и эпистили украшены лучшими изваяниями, какие когда-либо выходили из рук художника". К сожалению, Кириак не смог быть Павсанием разрушенных Афин XV столетия. Он не сделал подробного описания города и не сообщил нам ни своих наблюдений, ни впечатлений

Целью его было рассмотреть памятники и, главное, списать надписи. Он был таким образом предшественником Спона и Вьюлера, Чендлера Стюарта и Фурмона. Его собрание афинских надписей, как первая работа в своем роде, представляет собой нечто замечательное. Если эти копии и не всегда вполне верны, то в общем их точность засвидетельствована позднейшими исследователями Внося надписи в свою записную книжку, он указывал также место и памятник, где они скопированы, а иногда прибавлял к ним краткие отметки о времени. К сожалению, не все выясняется этими заметками в достаточной степени. Если Кириак приписывает "у ворот нового города" или "у новых городских стен", то из этого можно заключить, во-первых, что были выстроены новые стены, вероятно, при Аччьяйоли и, во-вторых, что часть города носила название "нового города". Но остается неизвестным, где была эта часть, - обозначает ли это название все, что окружено было так называемой Валериановой стеной

Исследователю, собирающему надписи и срисовывающему памятники, ни одно место в Афинах не могло дать более богатых материалов, чем Акрополь. Кириак списал одну надпись на воротах его и другую, в первом дворике. Но вообще число эпиграмм, добытых им в Акрополе, весьма незначительно.

Он списал также две надписи на Парфеноне или вблизи дворца. У восточного входа (vestibulum) церкви Богоматери, о которой он не нашел нужным сообщить ни слова, он скопировал надпись на архитраве храма Ромы и Августа. Еще одну надпись он нашел на новой колонне, стоявшей посреди церкви, - стало быть, предназначенной для целей реставрации. Надписи, найденные на южном склоне Акрополя, также весьма немногочисленны; между ними мы встречаем надписи на памятниках хорегов Тразилла и сына его Тразикла, перед гротом Панагии Хризоспелиотиссы. Кириак, кажется, считал этот памятник, а также монумент Лисикрата мраморными скамьями, скамьями из театра. Вообще, очевидно, театр Дионисия не был ещё забыт совершенно, хотя он, равно как и святилища Асклепия, разрушенные христианами в V столетии, был почти весь под землей; иначе Кириак списал бы и здесь несколько надписей, особенно с мраморных скамей. По той же причине ему осталась неизвестной большая надпись на подножии статуи императора Адриана, которую воздвигли в театре афинские филы этому благодетелю города. Другие надписи в честь Адриана, собранные Кириаком, составляют столь несоразмерно большую часть его афинской коллекции, что даже одного этого собрания было бы достаточно, чтобы видеть, как велика была любовь императора к Афинам. Замечательно, что Кириак в развалинах Олимпия, от которого до его времени сохранилась еще 21 колонна с поперечными балками, нашел еще ряд пьедесталов, на которых некогда стояли в периболе святилища статуи, воздвигнутые греческими городами олимпийцу Адриану по случаю освящения законченного им храма. Кириак списал некоторые надписи с этих пьедесталов.

Заметки анконского путешественника имеют значение для истории Афин лишь постольку, поскольку дают представление о сохранившихся в эту эпоху античных памятниках. Если мы к вышеозначенным монументам, существование которых подтверждается надписями, скопированными с них Кириаком, прибавим те, которые он видел, как, например, Ареопаг, сохранившийся со своими 30 колоннами храм Тесея (по Кириаку - Марса), агору (форум), солнечные часы Андроника Кирреста, принятые Кириаком за храм Эола, памятник Филопаппа и гимназии без названия, то мы получим инвентарь памятников афинских, который, правда, короче современного, но все же заключает самые главные из нынешних античных развалин города Афин.

К сожалению, заметки Кириака весьма поверхностны; о вторичном его пребывании в Афинах у нас нет совсем никаких сведений, кроме письма из Хиоса от 29 марта 1447 года, где он говорит несколько подробнее о чудных сооружениях Акрополя, и то не о всех. Он видел крепость афинскую одиннадцать лет ранее, чем она занята была турками; поэтому описание ее тогдашнего вида было бы для нас драгоценно. В этом письме, однако, не сказано ни слова ни о стенах и укреплениях Акрополя, ни о входе, ни о группах зданий на вершине; нет даже описания герцогского дворца.

Он обратил внимание лишь на два античных сооружения: Пропилеи и Парфенон. Он не назвал первых по имени, равно как нет в его заметках названий Эрехтеиона и храма Нике; но ввиду того, что Леонардо Аретино в одном письме к нему говорит о его рисунке, изображающем "Пропилеи", то, очевидно, это античное понятие было знакомо Кириаку. Сам он называл великое создание Мнесикла "аула" и описал его в виде великолепной залы, из которой выступает наружу четырехколонный портик, а внутри на двенадцати колоннах в два ряда покоится блестящий штучный мраморный потолок. Очень прискорбно, что рисунок его утерян: здесь, несомненно, было - хотя бы неверное - изображение замка Аччьяйоли. Вообще же Кириак не принимал неправильных антикварских названий вроде арсенала Ликурга и канцелярии. Хотя он не говорит прямо, что аула составляла часть герцогского дворца, ясно, что он имел в виду последний.

То, что храм Девы Марии в Акрополе есть древний Парфенон, было известно Кириаку так же хорошо, как всякому ребенку в Афинах. Но для него, исследователя Древнего мира в эпоху возрождения язычества, реликвии и картины христианской церкви не представляли никакой ценности. Он и не упоминает о ней ни словом, но с восторгом говорит о величавом храме божественной Паллады, "который, по свидетельству Аристотеля королю Александру, а также нашего Плиния и других знаменитых авторов, есть волшебное создание Фидия". Он насчитал в храме 58 колонн, по 12 на каждом фасаде и по 17 с обеих сторон; он обратил некоторое внимание на скульптурные украшения фронтонов и метоп и принял фриз за изображение побед города Афин во времена Перикла. Письмо свое он заканчивает замечанием, что общий вид великолепного здания изображен в "Комментариях" к его путешествию по Греции. Эти "Комментарии" не дошли до нас. По свидетельству друга Кириака Петра Рассано, он собрал свои заметки, рисунки и надписи в трех больших томах. После его смерти они погибли; сохранились одни фрагменты. Эти сокровища изумляли гуманистов Италии, которым никогда до сих пор не приходилось видеть ничего подобного.

В альбоме набросков римского архитектора Сан Галло-старшего от 1465 года сохранился целый ряд довольно далеких от истины изображений памятников, напр., башни ветров, монумента Тразилла, Филопаппа, портала Адрианова водопровода, вид Пирея со львом и двумя круглыми башнями и Парфенона.

Даже в Германию попали фрагменты дневников великого путешественника. Дюрер получил изображения афинских сооружений через посредство нюрнбергского врача Гартманна Шеделя, который срисовал их из одного экземпляра "Комментариев" в Падуе.

3. Свои афинские исследования Кириак делал, несомненно, при содействии местных знатоков древностей, без помощи которых он не сумел бы ориентироваться в развалинах города. В XV веке здесь должны были возродиться такие археологи, быть может, даже проводники, чичероне, так как к этому времени сношения Запада с Афинами стали оживленнее, чем во времена каталанцев. Многие образованные итальянцы, посещавшие двор Аччьяйоли, несомненно, должны были нуждаться в проводниках; поэтому-то здесь мог воскреснуть, хотя бы в очень скромной форме, старинный институт афинских проводников, процветавший еще во времена Павсания. Остатки классической древности были единственной гордостью афиняну вечно призывавшими их к борьбе с варварством, наложившим руку на создания их предков. В школах, которые, конечно, существовали, хотя и в жалком виде, грамматик бросал еще слабый свет на афинские развалины. Ни имена старых богов, ни мифологические сказания не были истреблены церковью в сознании народа; они жили в христианской форме в виде преданий и даже в народных обычаях. А память о великих мужах древности, хоть и затуманенная веками варварства, жила в народной памяти неистребимым сокровищем.

Так как с течением времени первоначальное назначение большинства античных памятников афинских, от которых во многих случаях оставались одни развалины, было забыто, то фантазия любителей древности и народа постаралась связать их с именами выдающихся мужей прошедшего. Большие массы развалин носили в Афинах обыкновенно название царского дворца или палациона. Если первое, будучи греческим словом, напоминает о римской и византийской монархии, то второе, очевидно, принесено латинянами. Пропилеи назывались в Афинах Palation megiston, остатки Олимпиона также Palation или Basileia, так как никто не знал, что это развалины некогда всемирно известного храма Зевса Олимпийского. Уже Михаил Акоминат не упоминает о нем. Кириак называет эти громадные развалины с гигантскими колоннами домом или дворцом Адриана, как называли его сами афиняне. Название это вызвано надписями на статуях этого императора, и исследователь, копировавший надписи, мог тоже видеть в них подтверждение того, что название это верно. Еще в 1672 году Бабин не знал, где находится в Афинах храм Зевса, так как он сомневался, не следует ли видеть знаменитый храм во дворце Фемистокла (так наз. гимназия Адриана). Через несколько лет после него ученый путешественник Спон был в таком же недоумении

Предания, хранившиеся не столько в народе, сколько среди местных любителей древности, связывали со многими развалинами имена великих афинян: так то в Пилэ агоры, то в развалинах Стой Адриана усматривали дворцы Фемистокла или Перикла; в стенах Одеона Ирода Аттика - дворец Мильтиада, в других развалинах неизвестных строений - дома Солона, Фукидида и Алкмеона. Еще в 1674 году французскому маркизу Ноэнтелю показывали древние развалины дворца Перикла, а башню ветров называли гробницей Сократа Воспоминание о Демосфене было связано с памятником Лисикрата, с сохранившимся до наших дней прекрасным круглым портиком с шестью коринфскими колоннами, на которых некогда стоял треножник. Этот памятник хорега, украшавший вместе с другими такими же улицу Треножников, назывался в середине Средних веков, по свидетельству Михаила Акомината, фонарем Демосфена. Рассказывали, что великий оратор жил здесь или удалялся сюда для занятий, причем зажигал в честь своих богов светильники, от дыма которых почернел мрамор Другие памятники хорегов по той же улице считались, по преданию, также жилищами того или иного знаменитого афинянина.

Древние философы, перенесшие славу города мудрецов даже к арабам и туркам, не могли исчезнуть из памяти народа афинского. Живо еще было представление об их школах (didasca-leia), и воспоминание о них связывалось с различными развалинами, после того как Академия, Лицей, Стоя и сады Эпикура, как жаловался еще Акоминат, исчезли бесследно. Во времена Кириака Академией называли какую-то группу базилик или больших развалин, место которых теперь определить невозможно. Показывали также "дидаскалион" Платона "в саду"; кажется, это была одна башня в садах Ампелокпии, древнем Алопеке. Здесь, впрочем, помещали также еще одну школу элеатов; ходили росказни о школах некоего Полидзела и Дио-дора на Гиметте. Возможно, что при этом имели в виду монастырь Кайсариани на этой горе. Греческие монахи вообще ставили очень высоко звание "философа".

Лицей или Дидаскалион Аристотеля помещали в развалинах театра Дионисия, под двумя колоннами хорасического памятника Тразилла Кириак списал здесь греческую надпись, не упомянув о великом философе; он даже заметил, что остатки водопровода Адриана носят в народе афинском название "studia Aristotelis". Стою и школу Эпикура переносили даже в Акрополь, в те большие строения, которые представляют собой, вероятно, часть Пропилеев, а храм Нике, кажется, принимали за музыкальную школу Пифагора. На запад от Акрополя показывали школу циников, подле которой непонятным образом очутилась также школа трагиков. Развалины у Калдироэ оказывались остатками сцены Аристофана.

Кириак был, вероятно, самый образованный, или, по крайней мере, самый любознательный из представителей Запада, посетивших Афины во время франкского владычества; он являлся представителем итальянской образованности в эпоху Возрождения, он был любимцем того папы Евгения IV, который ставил себе в заслугу воссоединение церквей греческой и римской; кроме того, он был в дружественных отношениях со многими выдающимися эллинами, равно как с могущественнейшими государями и со всей умственной аристократией Италии Поэтому он, несомненно, завязал и в Афинах знакомство с образованными греками, интересовавшимися научными вопросами. Мы, правда, не знаем имен таких греков; неизвестно также, был ли в это время кто-нибудь из Халкокондилов в Афинах. Неустанное рвение, с каким этот иностранец измерял и срисовывал памятники и списывал с них надписи, должно было произвести на афинян значительное впечатление. Сомнительно, чтобы до Кириака какой-либо грек вздумал заниматься составлением коллекции афинских надписей. Такая идея могла возникнуть скорее в Риме, как вследствие живейшего интереса, какой имела Западная Европа к резиденции императора и пап, так и потому, что политическое сознание римских граждан воспитывалось именно свидетелями древности.

Уже к эпохе Карла Великого относится собрание надписей Эйнзидельнского анонима. Ранее середины XIV века собрана была коллекция трибуна римского Кола ди Риенцо, а еще ранее было составлено столь распространенное описание города Рима, Mirabilia Romae. В Афинах такая же потребность могла быть обязана своим происхождением любви к родине, но еще скорее могла она возникнуть в ученой среде. Мы, однако, не имеем сведений, занимались ли такие мужи, как филэллины Михаил Пселл и Акоминат, собиранием афинских надписей.

Хотя пребывание Кириака в Афинах было непродолжительно, оно успело оставить здесь некоторый духовный след. Быть может, его влиянию обязаны двумя греческими фрагментами афинской топографии. Их можно назвать - правда, весьма отрывочными - афинскими "Мирабилиями", так как они по характеру вполне сходны с теми Mirabilia Romae XII века, которые во времена Кириака были единственным археологическим путеводителем по Вечному городу и оставались в этой роли даже после того, как Флавио Биондо сделал первые попытки научного описания Рима. Сходство этих археологических обозрений Афин и Рима обусловлено совершенно одинаковыми народными и мифологическими воззрениями на древность и ее памятники в это темное время.

Эти незначительные фрагменты составлены скорее афинянами, чем другими греками. Они доказывают, что во второй половине XV столетия в Афинах занимались этими предметами. Если эти описания и не имеют почти никакой научной ценности, то мы в них все-таки имеем единственные греческие произведения этого характера со времен Павсания. На них, во всяком случае, можно смотреть, как на список тогдашних классических развалин в Афинах: на христианские древности города составитель не обратил никакого внимания.

Упрекать греков и любителей классической древности этого времени в том, что они не оставили потомству ни топографической карты Аттики, ни плана города Афин, значило бы требовать от них невозможного. Если и производились какие-либо тяжелые опыты в этом роде, то они погибли для нас или ждут еще своего Колумба где-нибудь в библиотеках. Мы указывали уже, что, быть может, было сделано описание, пожалуй, даже изображение Акрополя, для Иннокентия III, и что нечто в этом роде могло также попасть в руки Педро IV Арагонского; но это лишь гипотеза. У нас нет ни планов, ни панорам громадного средневекового Константинополя; понятно, что их не могли оставить маленькие Афины. Осталось очень мало планов и изображений даже такого города этого времени, как Рим. Кроме известного плана Рима эпохи Иннокентия III и символического изображения на Золотой булле императора Людвига Баварского, все они относятся уже к эпохе раннего Возрождения.

В том же XV столетии начали понемногу и на Западе заниматься такими же изображениями Афин, хотя и в совершенно ненаучной и никуда не годной форме: для украшения миниатюрами и рисунками книг, где говорилось что-нибудь о Греции. В рукописях Космографии Птоломея и Isolarium Бондельмонте имеются символические изображения Афин в виде замка с зубчатыми стенами и башнями. В хронике Жана де Курси Афины изображены совершенно фантастически - в виде фландрского города, в известной нюрнбергской хронике Гартманна Шеделя они являются немецким городом Последняя панорама имеет надпись "Athene vel Minerva"; на ней в совершенно произвольном виде изображены группы домов и церковь с готическими фронтонами у моря. Замок со сводами на возвышенности, с круглой башней и стенами должен напоминать Акрополь. В основании этого изображения нет никакого непосредственного знакомства с местностью; не видно также влияния рисунков Кириака, ибо нет ни намека на древние развалины. Это просто шаблон, который даже повторяется в той же хронике для изображения Александрии, подобно тому как гравюра на дереве с подписью Софокл служит там же для изображения Ксенократа и даже римского историка Платины. Ничто не показывает разницы времени и идеалов более разительно, чем сравнение смехотворного нюрнбергского портрета с статуей великого трагика в Латеранском музее. Между тем эти гравюры названы в хронике Шеделя произведениями Вольгемута В всемирной хронике, состоящей из прекрасных миниатюр без текста и нарисованной миланцем Леонардо да Безоццо в XV веке, вида Афин нет совсем, хотя в этом замечательном альбоме изображены не только Тесей и Кодр и знаменитые афинские философы и поэты, но и несколько древних городов, как, например. Троя, Карфаген и Рим.