Огромная политическая роль бюрократии;

1.  Огромная политическая роль бюрократии;

2.  Патернализм и кеиентелизм (стремление быть под патронажем государства, отдельного его института или какого-либо лица; пре­имущественное использование элитами неформальных связей); ори­ентация гражданина на социальное восхождение не в результателичного трудового вклада (по протестантскому образцу), а вслед­ствие занятия более высокой позиции в государственной иерархии и извлечения из этого соответствующих льгот и привилегий;

3.  «Выключенность» широких народных масс из повседневного политического процесса, ограниченность сферы публичной полити­ки, а следовательно — массовая политическая инертность и иммобилизм;

4.  Отсутствие цивилизованных (или хотя бы корректных) форм взаимоотношений между «верхами» и «низами», правовой нигилизм и тех, и других. Поэтому нередки периодические вспышки революционаризма и контрреволюционаризма «сверху» и «снизу». Для сознания же граждан характерны диалектические единство и борьба комплекса верноподданного и комплекса революционера. И всякая «снизу» в России имеет тенденцию перерастать в страш­ный, по определению А. С. Пушкина, «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».

Если западная либеральная демократия так или иначе бази­руется на индивидуализме, при котором гражданин, как правило, стремится опираться на собственные силы, то русскому нацио­нальному характеру в гораздо большей степени свойственен вы­сокий уровень ожиданий от государства. Поскольку в России го­сударство — отнюдь не абстрактная инстанция, от которой человек стремится дистанцироваться, а активное действующее лицо, роль которого во многих случаях исключительно велика, наш гражданин (в отличие от западного) очень часто ждет от государства не столько хороших законов, устанавливающих справедливые «пра­вила игры» для самостоятельных, независимых субъектов, сколько вполне конкретных, зримых действий, непосредственно затрагива­ющих его жизнь.

Одним из первых, вероятно, парадоксальность политической культуры России, ее «антиномичность и жуткую противоречивость» отметил Н. Бердяев. Он указал на двойственность и иррационализм «русской души» — поразительный симбиоз анархизма и этатизма, готовности отдать жизнь за свободу и неслыханного сервилизма, шовинизма и интернационализма, гуманизма и жестокости, аске­тизма и гедонизма, «ангельской святости» и «зверской низости». Причину этого Бердяев справедливо видел в неразвитости лично­стного начала в российском обществе, а также в стихийном кол­лективизме. Кроме того, он высказал предположение о «женствен­ной» природе русского народа, при которой государство восприни­мается как «мужское» начало, т. е. как нечто внешнее, оформляю­щее, вводящее бесконтрольную народную стихию в определенные рамки. Этот тезис — быть может, очень спорный — на уровне «рабочей гипотезы» образно, но, как представляется, достаточно адекватно описывает характер взаимоотношений между государством и обществом в России.

«Самой глубокой чертой нашего исторического облика является отсутствие свободного почина в нашем социальном развитии», — писал П. Я. Чаадаев. «Стоит лишь какой-нибудь властной воле вы­сказаться среди нас — и все мнения стушевываются, все верования покоряются и все умы открываются новой мысли, которая предло­жена им... Отлитые, созданные нашими властителями и нашим климатом, только в силу покорности стали мы великим народом. Посмотрите... наши летописи, — вы найдете в них на каждой странице глубокое воздействие власти, непрестанное влияние почвы и почти никогда не встретите проявлений общественной воли». В результате, в отличие от Западной Европы, где, как писал П. Н. Милюков, «общество и государство строились, так сказать, снизу вверх» и «централизованная власть... явилась как высшая надстройка над предварительно сложившимся средним слоем фео­дальных землевладельцев», в России имело место государство иного типа — государство, формирующее общество.

Этатизм, гипертрофия государства и атрофия гражданского об­щества, полное или почти полное подчинение первым второго обус­ловливают такую черту России, как нехватка собственно обще­ственных интегрирующих основ, очень слабая способность русских (как народа, на протяжении веков несшего на себе основную тяжесть государственного строительства) к самоорганизации, что особенно заметно проявляется во время кризисов. В периоды политических катаклизмов, когда государство разваливается или становится не способным выполнять свои функции, русские подчас демонстрирую удивительную беспомощность, в то время как многие национальные меньшинства, привыкшие полагаться на свои силы, а не на покровительство государства, оказываются в гораздо более выгодном положении.

Этатистский характер политической культуры России приводит также к тому, что в сознании граждан происходит смешение понятий патриотизма и лояльности к режиму, любовь к Родине не отличается от верноподданнической любви к власти. Поэтому патриотические мыслящие люди обычно проявляют неспособность дистанцироваться от непопулярных правительств и действовать самостоятельно, ока­зываются в полной растерянности, когда к власти приходят некон­сервативные силы (пример — полное банкротство консерваторов в 1917 году, поражение «патриотов-государственников» в конце 1980-х — начале 1990-х годов). Со своей стороны, радикалы, стре­мящиеся к кардинальным изменениям, часто отвергают патриотизм как признак реакционности и даже склонности к фашизму.

  Третья

Примерно со времени Петра I можно говорить о футуризме политической культуры Рос­сии — обращенности в будущее (быть может, иллюзорное) при недостаточном внимании к прошлому, при отсутствии осознанного следования традициям (неосознанное, безусловно, имеет место), крайней восприимчивости, чувствительности к новым веяниям. Однако футуризм политической культуры России приводит к тому, что как только именно футу­ристический потенциал конкретной модели развития ослабевает или оказывается исчерпанным, ее неумолимо сменяет следующая. Так коммунизм сменил Империю, а его, в свою очередь, — пост­советская демократия. Итоги выборов 12 декабря 1993 года также подтверждают этот вывод, свидетельством чего можно считать го­лосование четверти избирателей за В. Жириновского. И не следует думать, что В. Жириновский с его вроде бы реставрационными планами олицетворяет собой архаический проект. Напротив, судя по выступлениям и печатным работам В. Жириновского, его замыслы сопоставимы по своей грандиозной обращенности в «светлое буду­щее» с коммунистическим проектом начала века. В результате народ достаточно однозначно пренебрег «Памятью», «Славянским собором» и т. п. национал-патриотическими организациями, в идеологии или даже только в имидже которых оказались сильны архаические компоненты, но поддержал партию с абстрактным название ЛДПР.

  Четвертая

Политико-культурная «палитра» общества характеризуется в России крайней гетерогенностью, существованием субкультур с совершенно различными, если не диаметрально противоположными ценностными ориентациями, отношения между которыми склады­ваются конфронтационно, а подчас и антагонистично. Если посмот­реть на политическую историю России трех последних столетие нетрудно заметить постоянный конфликт субкультур — западниче­ской и почвеннической, радикальной и патриархально-консерватм* ной, анархической и этатистской, а в современных условиях — «демократической» и «коммунопатриотической». При этом для яе~ следних примерно полутора веков характерно существование актив­ной, агрессивной и достаточно многочисленной контрэлиты, мобг-лизующей и аккумулирующей потенциал социального и политиче­ского протеста, стремящейся свергнуть элиту и занять ее месте (Если рассматривать с этой точки зрения сталинские «чистки», г; можно трактовать их как закономерный финал политико-культ»;"-ного расщепления молодой коммунистической элиты (еще недавм: бывшей контрэлитой) на часть, усвоившую новые нормы полити­ческого поведения, подобающие правящему слою, и часть, сохра­нившую свой контрэлитный характер, что в новых, более жестм»* по сравнению с царскими временами условиях воспринималось i^,«, тяга к недопустимому отклоняющемуся поведению. В этом плач; весьма симптоматично, что наибольшей ненавистью сталинское режима пользовались троцкисты, исповедовавшие доктрину «перма­нентной революции».)

В общем, для политической культуры России характерно перманентное отсутствие базового консенсуса, национального согласия, болезненный разлад между различными социальными группами. Различия субкультур подчас настолько разительны, пропасть между ними на­столько велика, что у некоторых наблюдателей может создаться впечатление, будто в России сосуществуют две нации, не объединенные почти ничем, кроме общности языка и территории.

 И как показала практика всех более или менее свободных выборов парламент в России формируется из людей, не объединенных буквально ничем — ни какой-либо централь­ной идеей, ни общим мировосприятием. В результате представи­тельные органы изначально находятся в параличе, и лишь сильная авторитарная власть оказывается способной вывести страну из ту­пика.

  Пятая

Поскольку та или иная политическая модель будущего обычно строится на определенном видении прошлого, а прошлое России настолько противоречиво и многогранно, что никак не допускает однозначных трактовок, острота политических и мировоззренческих разногласий часто бывает близка к критической отметке. С другой стороны, при смене режимов, когда к власти приходят люди с иным пониманием задач страны и иным видением ее будущего, история нещадно переписывается, из-за чего иностранные журналисты ост­роумно окрестили Россию страной с непредсказуемым прошлым. Для русских характерно стремление (подчас сопряженное с мазо­хистским самобичеванием) к постоянному сокрушению кумиров и воздвижению новых, экстремизм, нетерпение, желание «до осно­ванья» разрушить «старый мир». Соответственно на стиль полити­ческой жизни и характер взаимоотношений между государством и индивидом накладывает отпечаток такая ярко выраженная особен­ность политической культуры России, как острая конфликтность (можно даже сказать, конфронтационность), «баррикадное сознание» (свойственное в других странах скорее ситуации гражданской войны, нежели мирного развития), неумение и нежелание искать точки соприкосновения с политическими противниками, латентное непри­ятие плюрализма, стремление многих политических субъектов к гегемонии и мировоззренческой унификации. Прежде всего это про­является в отношениях между правящими кругами и оппозицией, в стремлении ошельмовать, а при возможности и вывести из игры, раздавить политических оппонентов, за которыми не признается право высказывать и пропагандировать свои взгляды. Ограничен­ность «политического пространства» и стремление правящих сил занять его целиком приводят к невозможности существования в России конструктивной оппозиции, к тому, что оппозиционность проявляется либо в форме робкого, верноподданнического стремле­ния к «устранению отдельных недостатков» системы, либо в форме жесткой антисистемности.

  Шестая

Для России характерна специфическая державная (наднаци­ональная) идея «гуманного» империализма, претерпевающая в за­висимости от смены режимов различные метаморфозы. Соответст­венно преобладает государственная, а не национальная самоидентификация гражданина, национальный фактор маргинален, г государство и большинство населения национально и религиозно толерантны. (В качестве доказательства этого тезиса можно указать на поразительную легкость, с которой русские вступают в межна­циональные и даже межрасовые браки). В таких условиях имперски: сознание парадоксальным образом сочетается с интернационализмом, а патриотизм, как правило, носит государственнический, а не националистический характер. Достаточно бесспорно, что уже Ки­евское государство строилось на полиэтнической основе — в неге вполне равноправно входили не только славянские, но также бал­тийские, угро-финские и некоторые тюркские племена, что заведоме исключало какую-либо этнократию. Россия всегда (в том числе в советское время) была уникальной, единственной в своем роде империей, в которой «колонии» пользовались привилегиями и льго­тами за счет «метрополии». При этом само слово «русский» до революции означало «православный подданный Российской импе­рии», т. е. было не столько этнической, сколько политической и идеологической категорией. С течением времени дореволюционная «русскость» легко перешла в послереволюционную «советскость», а впоследствии — в «российскость». После распада СССР этнические русские легко растворились в «россиянах» и не испытывают от этого особых неудобств (трудно представить себе, чтобы нечто аналогичное произошло, например, с титульными нациями прибалтийских ре­спублик). Однако оборотной стороной этого является недостаточная способность русских осознавать, формулировать и защищать собственно национальные и этнические интересы.

Трансцендентность Российской политической культуры

Русский народ, изначально восточный по своему психическому складу, подвергшийся сильному влиянию Запада и абсорбиро­вавший в своем верхнем культурном слое различные западные идеи. При этом русская «душа» была «воспитана» православной церковью и получила чисто религиозную «формацию». Однако наряду с хри­стианским элементом в «душе» русского народа сохранился и силь­ный первобытный, природный, стихийный, языческий, дионисийский элемент. Поэтому, указывает Бердяев, в психике русского человека постоянно сталкиваются две конфликтующие силы — природное язычество и православный аскетизм, устремленность к потусторон­нему миру. «Религиозная формация русской души выработала не­которые устойчивые свойства: догматизм, аскетизм, способность не­сти страдания и жертвы во имя своей веры, какова бы она ни была, устремленность к трансцендентному, которое относится то к веч­ности, к иному миру, то к будущему, этому миру, — писал Н. Бер­дяев и далее отметил конкретные проявления этого, имеющие, на наш взгляд-, принципиальное значение. — Религиозная энергия русской души обладает способностью переключаться и направляться к целям, которые не являются уже религиозными — например, к социальным целям. В силу религиозно-догматического склада своей души русские всегда ортодоксы или еретики, раскольники, они апокалиптики или нигилисты». Так, марксизм, бывший на За­паде сугубо научной теорией, подлежащей критике и рациональному осмыслению, гипотезой, не претендующей на универсальность, в России превратился в разновидность религиозного откровения. Рус­ским чужд скептический критицизм западных людей, и это посто­янно приводит к смешениям и подменам.

Трансцендентный характер русской культуры выражается среди прочего в мессианстве. На протяжении нескольких веков он был связан с православной идеей и концепцией «Москвы — Третьего Рима», которые определяли русский народ как «народ-богоносец», несущий в себе некое боже­ственное начало и имеющий некое божественное призвание.

При этом, что очень существенно, православие на протяжении многих веков занимало в России положение моноидеологии. Из этого, конечно, вовсе не следует, что православная религия, бывшая стержнем национальной культуры, играла какую-либо отрицательную роль — напротив. Для нас в данном случае важно другое: вошедший в политическую культуру России идеологический монизм прекрасно сохранился даже после того, как религия утратила прежнюю роль и возникло вполне се-кулярное общество. После 1917 года место и функции религии во многом переняла коммунистическая идеология и пропаганда, соз­давшая нечто вроде атеистического культа со своими жрецами, святыми и священными книгами.

Политическая культура советского периода

Как представляется, существенное значение для эрозии комму­низма имел процесс формирования номенклатуры — замкнутой привилегированной элиты, принадлежность к которой стала чуть ли не наследственной. Разрастание и консолидация номенклатуры привели к тому, что она стала самостоятельной силой, способной противостоять даже главе партии (примером может служить сме­щение Н. Хрущева в октябре 1964 года). Вождь все более терял свободу рук, обстоятельства вынуждали его все в большей мере считаться с интересами бюрократии, вследствие чего массовые «чистки» партийного и государственного аппарата прекратились, а в политической культуре снизилась репрессивность.

Растущие противоречия между номенклатурой и основной массой народа не только подрывали тоталитарные механизмы гармонизации интересов в коммунистическом обществе, но и дискредитировали ценности, на которых оно базировалось. Вследствие своего правя­щего положения номенклатура все более «обуржуазивалась», отвер­гая своим образом жизни требования аскетической коммунистиче­ской морали. Видя это, народ утрачивал доверие как к личностям руководителей, так и к возглавляемой ими политической системе и, что немаловажно, к идеологии, персональным олицетворением которой они являлись.

(Следует иметь в виду, что деидеологизированность и прагматизм номенклатуры отнюдь не исключает наличия у ее конкретных пред­ставителей определенных взглядов, симпатий и предпочтений. Од­нако характер рекрутирования и специфика жизненного цикла но­менклатурного работника обусловливает почти полное отсутствие воздействие этих (обычно не афишируемых) взглядов на его поли­тическое поведение. Последнее оказывается чисто ситуативным и определяется лишь одной целью — удержанием власти и передачей ее по наследству. И когда коммунистическая система изжила себя, номенклатура первая нанесла ей удар в спину.)

В таких условиях неумолимо иссякал энтузиазм, готовность лю­дей упорно и бескорыстно трудиться, жертвовать всем ради абст­рактных идеалов. Они начали задумываться о неравноценности результатов своего труда для себя и для представителей номенклатуры. В итоге усилились потребительские настроения, которые отторгали коммунистическую идеологию, пропагандировавшую скромность и самоограничение. А поскольку возможности какого-либо позитивного самовыражения личности оставались недостаточными, первой жер­твой либерализации оказалась трудовая этика, которая начала раз­рушаться. Упала трудовая дисциплина, а с нею и производительность труда.

Без постоянного перенапряжения всех сил общества возможности тоталитаризма резко снизились, вследствие чего общественное раз­витие утратило динамизм, резко упали темпы экономического раз­вития — возникло явление брежневского «застоя». Усилились эле­менты разложения — коррупция, преступность, «черный рынок». В противовес плановой экономике развилась «теневая», которая ни­кому не была подотчетна и жила по своим собственным законам. Усложнение общественной жизни больше не позволяло правящей партии детально регламентировать все и вся, вследствие чего стала неизбежной подспудная либерализация и не только в политике, но и на чисто бытовом, поведенческом уровне. При этом привилеги­рованной категорией населения в период позднего социализма наряду с номенклатурой стали так называемые «выездные» граждане. Сло­жилась парадоксальная ситуация: преимущественное положение при социализме получили те люди, которые имели доступ к благам капитализма, и в этом можно видеть один из источников огромного влияния на российские умы Запада, западных идей, западного образа жизни и его символов.

Все эти процессы рано или поздно должны были разрушить коммунизм «изнутри». В конечном итоге сложилось положение, когда в его мнимые достоинства перестали верить все — как народ, уставший от бесконечных, но несбыточных обещаний лучшей жизни, так и сам правящий слой, все более ориентировавшийся на буржу­азные жизненные стандарты. Система продолжала существовать как бы по инерции, и достаточно было какого-либо сильного толчка, чтобы она рухнула. Таким толчком стали реформы, предпринятые руководством КПСС под лозунгом устранения недостатков и демок­ратизации общества. Однако как только народу было позволено высказать свое суждение о господствующем политическом режиме, он отказал ему в праве на существование.

После краха СССР

Политическая культура посткоммунистической России представляла собой нечто неопределенное и противо­речивое. После подспудной «легализации» идеологического плюра­лизма в конце 1980-х годов очень быстро выяснилось, что преодо­ление политико-культурной гетерогенности в коммунистический пе­риод было иллюзорным. Можно констатировать, что и сейчас с переменным успехом идет иногда скрытая, иногда явная борьба разнонаправленных политических тенденций (демократизация — авторитаризм, централизация — регионализация, глобализация — изоляционизм), столкновение совершенно различных политических субкультур (коммунистической, радикал-либеральной, национал-патриотической), представители которых пользуются настолько не­схожими политическими языками и в силу склада своего мышления прибегают к настолько разным системам политической аргумента­ции, что, похоже, едва понимают друг друга. С другой стороны, сужение легального политического спектра после событий 3—4 ок­тября 1993 года, приведших к удалению с политической «сцены» ряда радикальных оппозиционных организаций, что вынуждает оп­понентов правительства переходить от антисистемной оппозиции к внутрисистемной (т. е. к политической борьбе в рамках рыночной экономики и президентской республики), а также постепенное осоз­нание правящими кругами важности защиты государственных ин­тересов и учета национальной специфики дает надежду на будущую консолидацию российской политической культуры на некоторых компромиссных началах.

Коммунистическое общество, бесспорно, сумело избавиться от наиболее вопиющих социальных контрастов, но при этом утратило значительную часть культурного и интеллектуального потенциала, аккумулированного образованными слоями дореволюционной Рос­сии. Уничтожение старой культурной элиты, «аристократии духа» привело к духовной деградации населения, усреднению стандартов и господству посредственности. Более того, следует отметить, что из-за ущербности процесса модернизации в России и сверхбыстрого, неорганичного формирования в советское время высших социальных групп возникло такое парадоксальное явление, как неэлитарность элиты, ее плебейский характер. (Если рассматривать социальную структуру коммунистической России с точки зрения уровня потреб­ления и отношения к собственности, то можно сделать вывод, что роль элиты в ней практически играл средний класс, в то время как абсолютное большинство народа было отброшено на позиции низшего класса.) Поэтому в 90-х годах, после легализации частной собст­венности, распространенная в «верхах» психология выскочки-«вы-движенца» плавно трансформировалась в психологию выскочки-ну­вориша. Длительное отлучение народа от собственности и процесса принятия решений неизбежно породило распространенное среди бук­вально всех слоев населения люмпен-пролетарское сознание, кото­рое, в свою очередь, обусловливает крайнюю неустойчивость обще­ственных настроений, падкость на обещания, повышенную воспри­имчивость к демагогии.

Особенности отношения гражданина к государству в России (осо­бенно с учетом длительного тоталитарного опыта) обусловливают значительную специфику его политического поведения. В такой ситуации самоустранение властей от решения многих вопросов и передача слишком многих управленческих функций обществу, ко­торое как структурно, так и психологически не готово к этому, приводит к негативным последствиям. При этом в России прави­тельство, которое не решается употребить, где нужно, власть, не пользуется достаточным уважением. Отказ от жесткого контроля сверху часто воспринимается как признак слабости и стимулирует региональный сепаратизм и другие формы политического «отклоня­ющегося поведения», вследствие чего возникает угроза анархии (не случайно поэтому паралич центральной власти во время конфликта между Съездом депутатов и президентом Б. Ельциным в 1993 году едва не поставил Российскую Федерацию на грань развала). Рос­сийское общество, не привыкшее жить в условиях свободы, не приемлет политического вакуума, и властные полномочия, от ко­торых отказывается государство, неизбежно перенимают другие, подчас нелегитимные структуры (в том числе и связанные с орга­низованной преступностью). Кризис государственности, поразивший Россию практически сразу после падения коммунистического режи­ма, еще раз продемонстрировал крайнюю слабость в нашей стране интегрирующих основ, раздавленных многолетней тиранией, отсут­ствие прочных элементов гражданского общества, структурирующих и цементирующих нацию.

В конечном счете проблема эволюции политической культуры современной России сводится к тому, сможет ли наша страна по­строить устойчивую демократическую систему и достойно войти в третье тысячелетие, или же, как уже бывало, перевесит груз авто­ритарно-монархических и тоталитарных традиций и Россия вновь вернется на круги своя, обусловленные ее политико-культурным «генотипом». Причем следует иметь в виду, что демократия не сводится к регулярным выборам, многопартийности, парламента­ризму и т. п. — эти внешние атрибуты имели и многие диктатуры (особенно в «третьем мире»). С другой стороны, развитие рыночных отношений и внедрение частной собственности отнюдь не гаранти­рует автоматически политическую демократию: феномен «капита­лизма в условиях диктатуры» хорошо известен на примере Латинской Америки.

Сложность нашего положения заключается в том, что демокра­тические идеи в России не имеют глубоких корней. Октябрьская революция 1917 года прервала процесс медленного вызревания в нашей стране собственной демократической традиции, опиравшейся на опыт общинного и земского самоуправления, а также на опыт работы Государственной Думы. Пока что демократия в России почти всецело опирается на заимствование западных идей.

Не следует упускать из виду, что современная либеральная демократия — это не власть толпы, не власть механического боль­шинства избирателей, а власть закона, диктатура процедуры, ос­новывающаяся на абстрактном, формализованном мышлении. У мно­гих же русских нет привычки к формализованному мышлению; наше мышление более предметно, более конкретно и, соответственно, наше восприятие политики более эмоционально, и часто оно обус­ловливается негласным желанием «хлеба и зрелищ», даже если в качестве последних выступает штурм здания парламента.

Речь, напомним еще раз, идет не о том, можно ли привнести в российскую политическую практику формальные демократические процедуры — как раз возможность этого не вызывает никаких сомнений. Настоящая проблема заключается в другом: можно ли добиться в России цивилизованных и органичных отношений между человеком и государством, при которых граждане смогли бы дей­ственно влиять на политику властей и государство было бы не самодовлеющей бюрократической корпорацией или инструментом удовлетворения каких-либо эгоистических интересов, а проводником и защитником общего блага, совокупностью институтов, обеспечи­вающих обществу благоприятные возможности развития? Сможет ли, наконец, народ преодолеть хроническую безответственность по­литических лидеров, изжить ситуацию, при которой власти остаются неподконтрольными обществу, добиться от государства квалифици­рованного выполнения своих функций?

Окончательный ответ на этот вопрос, конечно, может дать только сама жизнь.

Заключение

Перестроечный и реформистский периоды жизни России конца 80-х и начала 90-х годов привели к формированию некоторых предпосылок и элементов политических отношений типа конститу­ционализма. Однако еще нет достаточного материала для утверж­дения, что конституционализм — это наша политическая судьба, а гражданское общество — естественная социальная аура нашего бы­тия.

Если на Западе идеи конституционализма развивались и реа-лизовывались в результате корректировки устоявшихся христиан­ских максим и национальных- традиций, поиска основ мира в об­ществе, то в России идея конституционализма возникла как попытка выйти из тупика, застоя, как обоснование условий ускорения раз­вития, приобщения России к прогрессивным просветительским идеям.

Современный вариант приобщения к конституционализму является, с одной стороны, итогом и способом критики советского социализма, а с другой — решением проблемы выхода из режима администрирования, остаточной формы тоталитаризма, перехода от всеобщей огосударствленности к отношениям, основанным на разных формах собственности.

Имеющийся англо-американский и евроконтинентальный опыт говорит о том, что нет единой универсальной модели отношений общества и государства. Более того, можно подвергнуть сомнению общецивилизационность конституционализма, коль скоро он еще не стал частью всех национальных культур. Другое дело, допустить, что в европейских по происхождению ценностях есть общецивили-зационное начало. Это упрощает подход к нашим российским про­блемам. Западные варианты в таком случае не эталоны, но поу­чительные примеры.

Список литературы

1.     Фонотов А. Г. «Россия: От мобилизационного общества к инновационности», М., 1993

2.     Белов Г. А. «Политология: Курс Лекций», М: 1999

3.     под ред. Василика М. А. «Политология: учебник для студентов вузов», М.:2001

4.     «Политическая культура: теория и национальные модели», сборник статей, М.: 1994.

[1] Фонотов А. Г. «Россия: от мобилизационного общества к инновационности», М,1993