Игорь Северянин

План.

Введение.

Биография поэта сквозь призму его творчества.

Литературная деятельность Игоря Северянина.

Заключение.

Список литературы.

Введение.

Эпохи одна от другой отличаются во времени, как страны в пространстве, и когда говорится о нашем серебряном веке, мы представляем себе, каждый по-своему, какое-то цельное, яркое, динамичное, сравнительно благополучное время со своим особенным ликом, резко отличающееся от того, что было до, и от того, что настало после. Эта эпоха длиною от силы в четверть века простирается между временем Александра III и семнадцатым годом нашего столетия.

Никто, кроме, пожалуй, некоторых литературоведов, не говорит о понятии "серебряный век" как о научном термине. Это понятие не столько филологическое, сколько мифологическое. Так оно понималось Н. Оцупом, Н. Бердяевым, С. Маковским и другими, теми, кто впервые вводил его во всеобщий обиход. Сами участники этого расцветшего, но загубленного российского ренессанса сознавали, что живут в пору культурного и духовного возрождения.

Контраст между серебряным веком и предшествующим ему безвременьем разительный. И еще разительней этот контраст и прямо-таки враждебность между серебряным веком и тем, что наступило после него, - временем демонизации культуры и духовности. Поэтому включение в серебряный век двадцатых и тридцатых годов, как это все еще делается, - невольный или подневольный черный юмор.

Серебряный век эмигрировал – в Берлин, в Константинополь, в Прагу, в Софию, Белград, Гельсингфорс, Рим, Харбин, Париж. Но и в русской диаспоре, несмотря на полную творческую свободу, несмотря на изобилие талантов, он не мог возродиться. Ренессанс нуждается в национальной почве и в воздухе свободы. Художники-эмигранты лишились родной почвы, оставшиеся в России лишились воздуха свободы.

Если границы эпохи могут быть установлены отчетливо, то определение содержания серебряного века наталкивается на череду препятствий. Кто из современников Бальмонта, Брюсова, З. Гиппиус, Мережковского, А. Добролюбова, Сологуба, Вяч. Иванова, Блока, Белого, Волошина, М. Кузмина, И. Анненского, Гумилева, Ахматовой, Мандельштама, Ходасевича, Г. Иванова принадлежит к серебряному веку? "По-настоящему мы не знаем даже имен", - говорил Ходасевич, размышляя о границах символизма.

Экстенсивность, с проявления которой и начались новые веянья, переросла в интенсивность новой культуры вместе с ее возвращением к родной почве. "Славянофильские" интересы этого поначалу столь западнического век сказались многосторонне, но мощнее всего проявились в двух направлениях. Во- первых, в открытии русского художественного и духовного наследия недавнего прошлого и, во-вторых, в глубоком художественном интересе к своим собственным корням – к славянской древности и русской старине. Были по-новому прочтены и заново открыты писатели и поэты недавнего прошлого: Фет, Тютчев, Григорьев, Достоевский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Баратынский. Возник интерес к славянской мифологии и русскому фольклору. Это проявилось и в музыке Стравинского, и в живописи Кустодиева, Билибина, Васнецова, Рериха, Нестерова.

Мы смотрим на серебряный век как на некоторое единство, в чем-то загадочное и не объясненное до конца. Это единство предстает как освещенное солнечным сиянием творческое пространство, светлое и жизнерадостное, жаждущее красоты и самоутверждения. В нем есть утонченность, ирония, поза, но есть и проблески подлинного самопознания. Сколько света по сравнению с пасмурной погодой безвременья восьмидесятых годов, какой контраст с тем, что было до, и с тем, что настало после. И хотя мы зовем это время серебряным, а не золотым веком, может быть, именно оно было самой творческой эпохой в российской истории.

В данной работе речь пойдет об Игоре-Северянине.

Биография поэта сквозь призму его творчества.

Игорь Северянин (псевдоним Игоря Васильевича Лотарева) (1887-- 1941) родился в Петербурге, сын офицера. Учился в Череповецком реальном училище. Начал печататься в 1905 г. в провинциальных газетах. Первый его сборник стихов "Зарницы мысли" вышел в 1908 г. С 1911 г. глава эгофутуристов, выпускавших газету "Петербургский глашатай". Книги стихов Северянина: "Громокипящий кубок" (1913) выдержал за два года семь изданий), "Златолира"(1914), "Ананасы в шампанском" (1915), "Victoria Regia" (1915), "Поэзоантракт" (l915). На вечере в Политехническом музее в
Москве был провозглашен публикой "Королем поэтов". Вторым был Маяковский. В марте тоге же года уехал в Эстонию и скоро оказался отрезанным от родины. В Россию больше не возвратился, хотя и тосковал по ней. Не удалось ему, несмотря на его горячее желание, вырваться на родину и в июне 1941 г., когда Эстонию захватили немецко-фашистские войска. Он скончался в Таллинне.

Северянин (Игорь Васильевич Лотарев) гордился родством с двумя знаменитыми в истории российской словесности людьми. Если его принадлежность к роду Шеншиных и, следовательно, к родству с Афанасием Фетом сомнений не вызывает, то родство с историком Николаем Карамзиным представляется либо сомнительным, либо столь отдаленным, что упоминать о нем можно лишь со ссылкой на самого поэта:

Известно ль тем, кто, вместо нарда,

Кадит мне гарный дым бревна,

Что в жилах северного барда

Струится кровь Карамзина?

И вовсе жребий мой не горек!..

Я верю, доблестный мой дед,

Что я - в поэзии историк,

Как ты в истории поэт!*

Владимир Маяковский, знавший наизусть множество стихотворений Игоря-Северянина, откликнулся на это его заявление смешной пародией:

И вовсе жребий мой не горек!

Я верю, доблестный мой дед,

Что я в поэзии - асторик,

Как ты в "Астории" - поэт.

Приятель поэта священник Сергий Положенский * вывел род Шеншиных из глубины XV века, назвав его родоначальником Самуила "Шеншу". В этом славном дворянском роду мы находим в XVIII веке майора Бориса Шеншина. Его внук Сергий Леонтьевич Шеншин имел чин коллежского асессора и служил начальником полиции Щигровского уезда Курской губернии, а его сын - Степан Сергеевич известен нам, как предводитель уездного дворянства. Он был женат на Ольге Козьминичне Дебериной. Брак был удачным. На свет появилось шестеро детей: сыновья - Иосаф (лейтенант), Николай (гусар), Михаил (в юности погиб на охоте), дочери - Александра, Елисавета и Наталия.

Богатый помещик, ротмистр Афанасий Неофитович Шеншин в бытность свою в Германии женился на вдове Шарлотте Фет (Foeth), урожденной Беккер. От брака с Шарлоттой родился Афанасий Афанасьевич - будущий поэт. До 14 лет Афанасий писался Шеншиным, но вдруг обнаружилось, что лютеранское благословение на брак в России не имело законной силы, а православное венчание родителей, произошло уже после его рождения. С этого момента он стал носить фамилию матери.

Но вернемся к Наталье Степановне Шеншиной, которая первым браком была за генерал-лейтенантом, инженером Георгием Ивановичем Домонтовичем, от которого имела умершую в молодости дочь Зою. Именно Зоя была тем звеном, которое связывало Игоря Васильевича Лотарева с родом Домонтовичей. Через родство с Зоей поэт состоял в свойстве (не кровное родство через женитьбу или замужество) сразу с несколькими известными в истории государства Российского людьми. Вот некоторые из них - братья Георгия Домонтовича: гласный Санкт-Петербургской Думы Иван Иванович Домонтович, сенатор Константин Иванович Домонтович, генерал Михаил Алексеевич Домонтович (кузен).

Сенатор Константин Домонтович был женат на Аделаиде Константиновне Муравинской, чья сестра Евгения Константиновна Муравинская* прославилась на всю Россию, как солистка Мариинского театра (колоратурное сопрано). Ее сценический псевдоним был Мравина, а роли - Манон Леско в "Манон" Ж.Массне, Джильда в "Риголетто" и Виолетта в "Травиате" Дж. Верди, Мими в "Богеме" Д.Пуччини. Одна из самых блистательных красавиц Санкт-Петербурга Евгения Мравина умерла в Крыму после тяжелой и продолжительной болезни в октябре 1914 года. Игорь-Северянин посвятил Мравиной очерк "Трагический соловей". Кстати, в записке "Родственники и " -чки"" поэт упорно именует ее Муравинской, хотя, по утверждению вдовы дирижера Евгения Мравинского А.М.Вавилиной-Мравинской, написание родовой фамилии "Мравинские" в форме "Муравинские" - явная ошибка, которую у поэта можно объяснить лишь не правильным восприятием на слух.

Аделаиде Константиновна Муравинская и сама оставила неожиданный след в творчестве Игоря-Северянина:

Мне было пять, когда в гостиной

С Аделаидой Константинной,

Которой было тридцать пять,

Я, встретясь в первый раз, влюбился...

С нее ведет начало школа

Моих бесчисленных побед

И ровно стольких женских бед...*

Дочерью кузена Михаила Алексеевича Домонтовича была Шурочка, известная нам, как Александра Михайловна Коллонтай Кузина Шурочка прославилась своими передовым взглядами на секс и на брак, принимала участие в революционном движении и была первой в мире женщиной, получившей ранг посла. В 20-е годы в среде русской эмиграции о ней ходили слухи, что своими нарядами, мехами и бриллиантами она затмевала царственных особ. Александра Михайловна остается едва ли не самой загадочной женщиной Советской России. Рассказывают, что до глубокой старости она сводила мужчин с ума. Впрочем, для нас это не имеет ровно никакого значения, потому что нам она дорога одним лишь воспоминанием о поэте, в котором тот предстает перед нами "мальчуганом с белым воротничком и не детски печальными глазами"*.

Отцовская линия представляется нам менее разветвленной, хотя и здесь встречаются имена, достойные упоминания. Василий Петрович Лотарев дослужился до звания штабс-капитана. Выйдя в отставку, он пытался заниматься коммерцией на родине, но крайне неудачно и невесть каким образом оказался в Китае. В то время в портах Дальний (Далян) и Порт-Артуре (Люйшунь) обустраивалась русская армия. Василий Петрович, очевидно, участвовал в каких-то армейских поставках, но недолго - помешала болезнь. Он скончался от чахотки в Ялте 10 июня 1904 года.

В отцовском роду были купцы, инженеры, химики и юристы. Для нас представляет интерес кузен будущего поэта Виктор Александрович Журов, сын Елисаветы Петровны Лотаревой и московского купца Александра Иродионовича Журова, выпускник юридического факультета Московского университета. Журов более известен, как баритон Витторио Андога. Предание гласит, что он даже стал режиссером в знаменитом миланском театре La Scala. Кузен был женат на одесситке Наталии Фесенко, известной нам, как оперная певица Аида Марчелла.

Из отцовского рода происходила одна из первых детских влюбленностей будущего поэта - кузина Елисавета Михайловна Лотарева (в замужестве Якульская). В июне 1899 года двенадцатилетний Игорь Лотарев без памяти влюбился в кузину Лилю, которая была на пять лет старше него. Лиля же была увлечена кузеном Виктором Журовым.:

Жемчужина утонков стиля,

В теплице взрощенный цветок,

Тебе, о лильчатая Лиля,

Восторга пламенный поток!

Твои каштановые кудри,

Твои уста, твой гибкий торс –

Напоминают мне о Лувре

Дней короля Louis Quatroz.

Твои прищуренные глазы –

... Я не хочу сказать глаза!..-

Таят на дне своем экстазы,

Присудская моя лоза. Исполнен голос твой мелодий,

В нем - смех, ирония, печаль.

Ты - точно солнце на восходе,

Узыв в болезненную даль...*

Это было написано едва ли не четверть века спустя, но как отменно хороши и до сих пор свежи "глазы, таящие на дне своем экстазы". Без всякого сомнения, Елисавета всегда производила сильное впечатление на своего кузена. Достаточно отыскать в "Громокипящем кубке" стихотворение "Эксцессерка", в котором поэт признается: "я не видел кузины в кузине и едва ли я в том виноват"* .

Игорь-Северянин не оставил нам своей биографии, но зато в поэме детства "Роса оранжевого часа" есть множество любопытных подробностей. Текст поэмы теперь доступен, что избавляет от необходимости пересказывать их, поэтому упомяну лишь те из них, которые непосредственно касаются родителей поэта.

Об отце поэт рассказывает, что происхождением он был из владимирских мещан. Детство и отрочество Василий Лотарев вместе с братом Михаилом провел в одном из немецких пансионов Ревеля. Учился в Санкт-Петербурге в Инженерном училище (Михайловский или Инженерный замок), Получив инженерную специальность - сапёр и офицерский чин, был принят на службу в I железнодорожный батальон (впоследствии полк). Отец был начитан, знал несколько языков, любил театр. Из офицерских развлечений предпочитал оргии и кутежи, имел повышенную слабость к женскому полу.

Мать, по словам поэта, до двадцати двух лет понятия не имела о том, что такое кухня. В молодости к ней сватался будущий председатель Совета министров Борис Штюрмер* , но замуж она вышла за генерал-лейтенанта Георгия Домонтовича, который был значительно старше нее. Муж принимал участие в строительстве Адмиралтейства в Петербурге и Троицкого моста через Неву. Род его, однако, к гетману Довмонту, как это полагал Игорь-Северянин, никакого отношения не имел. Знакомство вдовы генерала, Домонтовича и адъютанта Василия Лотарева произошло в кафе Горна в Майоренгофе. Их сын Игорь родился 4 мая (ст.стиль) 1887 года в Петербурге, в доме на Гороховой улице.

В творчестве Северянина нашли отражение и такие эпизоды его детства, как материнские рассказы о друзьях первого мужа. В поэме есть рассказ о том, как генерал-лейтенант Домонтович еженедельно играл в винт с четырьмя адмиралами фон Берентсом, Кроуном, Дюгамелем и Пузино. Все четыре персонажа, несомненно - реальные исторические лица. Например, имя контр-адмирала Ореста Поликарповича Пузино нередко встречается в российской морской литературе, а именем Александра Егоровича Кроуна в конце XIX века были названы два мыса: первый на полуострове Корея в Японском море, второй в Беринговом море в бухте Провидения. Что уж там Наталья Степановна запомнила из их разговоров неизвестно, да только в "Росе оранжевого часа" читаем следующее:

...Морские волки,

За картами и за вином,

Рассказывали о своем

Скитании по свету. Толки

Об их скитаньях до меня

Дошли, и жизнь воды, маня

Собой, навек меня прельстила.

Моя фантазия гостила

С тех пор нередко на морях,

И, может быть, они – предтечи

Моей любви к воде. Далече

Те дни. На мертвых якорях

Лежат четыре адмирала,

Но мысль о них не умирала

В моем мозгу десятки лет,

 вот теперь, когда их нет,

Я, вовсе их не знавший лично,

С отрадой вспоминаю их...*

В той же поэме мы видим воспоминание о странном сне. Судить о том был ли это реальный сон или художественный вымысел не берусь, но с этим сном из поэмы связано одно обстоятельство, знать о котором надобно.

...Я в детстве видел сон престранный:

Темнел провалом зал пустой,

И я в одежде златотканой

Читал на кафедре простой,

На черной бархатной подушке

В громадных блестках золотых...

Аплодисменты, точно пушки,

В потемках хлопали пустых...

И получалось впечатленье,

Что этот весь безлюдный зал

Меня приветствовал за чтенье

И неумолчно вызывал...

Я уклоняюсь от трактовки

Мной в детстве виденного сна...*

Однако были и другие сны. Один из них описан в стихотворении "Неразгаданные звуки":

В детстве слышал я ночами

Звуки странного мотива.

Инструмент, мне не известный,

Издавал их так красиво.

Кто играл? На чем? - не знаю:

Все покрыто тайной мглою;

Только помню, что те звуки

Власть имели надо мною. *

Лучше понять происхождение этих "снов" поможет отсылка к стихам, умершей в 36 лет, поэтессы Марии (Мирры) Александровны Лохвицкой*. «Она умерла в августе 1905 года, и поэт никогда не был с ней знаком лично, но он выбрал ее своей Прекрасной Дамой, ей он поклонялся, ее славил в стихах»[1]. В поэзии "Серебряного века" трудно найти более яркий пример поклонения одного поэта другому, чем поклонение Игоря-Северянина Мирре Лохвицкой. Он посвятил Лохвицкой множество стихов, и много раз использовал в своих стихах ее мотивы. Игорь-Северянин, однако, никогда не задумывался над тем, что столь любезная его сердцу Мария Александровна Лохвицкая была одержима демономанией, причем в тяжелой форме. Он просто шел за ней, повинуясь ее призыву: "За мной, утомленные гнетом сомнений! Вы, пьющие жадно от мутной волны"*.

Вернемся, однако, к стихотворению "Неразгаданные звуки" (1903), в котором 16-летний Игорь-Лотарев использовал тему таинственного музыканта:

Я боялся этих звуков,

Их таинственного свойства,

Но, когда я их не слышал,

Я был полон беспокойства.

Я любил, когда незримый

Музыкант играл ночами;

Я лежал в оцепененьи

С удивленными очами;

Я лежал в своей кроватке,

Щуря глазки и, дыханье

Затаив, ловил так жадно

Их гармонию рыданья.

Звуков больше я не слышу.

Что они мне предвещали?

Счастье ль в мире равнодушья

Или горе и печали? (...)

А любил я их, мне мнится,

Потому, что эти звуки

Мне сулили счастье в смерти,

На земле напев лишь муки.

Открыто преклоняться перед Миррой Лохвицкой поэт стал только спустя почти пять лет, хотя потом утверждал, что начало было положено в августе 1905 года сразу же после ее смерти: "Твой голос, мной невпитый, мне знаком" *; "И правдивая, и невинная, и красивая!.. Умерла она, сделав больно нам..."*. Он приносил ей на могилу цветы, клялся в любви, отмечал в ноябре день ее рождения, приходил на кладбище в мае в свой день рождения, просил у нее совета, брал ее строки в качестве эпиграфов к своим стихам. Он назвал ее именем сказочную страну - Миррэлию, которая по некоторым признакам все же находилась в земных пределах: в окрестностях имения Бельское под Лугой. Сам Игорь-Северянин не страдал демономанией, да и в литературной некрофилии замечен не был, хотя легко мог написать: "Она меня так баловала, следя из-за гроба за мной"*. Он мог даже попросить у нее помощи в житейских делах:

Все так жалко, так ничтожно...

День угрозней дня...

Дорогая, если можно,

Поддержи меня.*

Но несмотря на обилие стихов, посвященных Мирре Лохвицкой поэт не оставил нам точного указания конкретных причин своего молитвенного отношения к ней: "Лишь поэту она дорога, лишь поэту сияет звездой!"* Возможно, кое-что объясняет помянутая выше Прекрасная Дама, которая совсем не обязательно должна быть и в жизни наделена реальными талантами и неземной красотой. Но случай поклонения Мирре Лохвицкой как-то не вмещается в стандартные прекраснодамские габариты:

Я Лохвицкую ставлю выше всех:

И Байрона, и Пушкина, и Данта.

Я сам блещу в лучах ее таланта,

Победно обезгрешившего Грех.*

Литературная деятельность Игоря-Северянина.

Прежде чем говорить о творчестве поэта необходимо поговорить о его необычном литературном псевдониме. Форма литературного псевдонима, избранного Игорем Лотаревым, даже для богатой на всяческие изыски русской литературы кажется довольно необычной. Я всегда придерживаюсь правила писать его через дефис, не разделяя наподобие имени и фамилии по той простой причине, что так придумал он сам. Дико читать литературоведческие статьи и публицистику, в которой поэта именуют Игорем Васильевичем Северяниным.

Дореволюционная критика и журналистика вкупе с издателями никак не могла смириться с дефисом в псевдониме и упорно воспроизводила псевдоним в виде имени и фамилии. «Первые 15 брошюр и два отдельных стихотворения, изданные поэтом за свой счет, подписаны его гражданским именем - Игорь Лотарев»[2]. Еще 20 небольших сборников стихотворений вышли уже под псевдонимом "Игорь-Северянин". Первый крупный издатель стихотворений Игоря Лотарева Сергей Кречетов - "Гриф"* категорически воспротивился написанию псевдонима через дефис. "Громокипящий кубок", "Златолира" в издании Грифа, а также последовавшие за ними сборники "Ананасы в шампанском" и "Victoria Regia" в издательстве "Наши дни" вышли в свет без дефиса. Не счел возможным воспроизвести дефис известный издатель Викентий Пашуканис*, выпустивший в свет собрание сочинений поэта. Тем не менее, в пашуканисовском "Громокипящем кубке" был помещен фотопортрет автора с воспроизведенным автографом "Игорь-Северянин".

В изданиях эстонского времени наблюдается разнобой. Так, в ранних эстонских изданиях "Creme des Violettes", "Вервэна", "Роса оранжевого часа", "Колокола собора чувств" псевдоним воспроизведен в авторском написании, а в берлинских изданиях того же периода и в поздних эстонских изданиях дефис в нем снова пропадает.

Рукопись неизданного сборника "Лирика" со стихами 1918-1928 годов - псевдоним на обложке выписан с дефисом. Та же картина в рукописях "Настройка лиры", "Литавры солнца", "Медальоны". Предисловия к обеим книгам Раннита подписаны псевдонимом "Игорь-Северянин". Все известные автографы поэта, за исключением того, на который ссылается В.Илляшевич*, содержат дефис в написании псевдонима. На книгах подаренных жене* и в письмах к ней, в письмах к Георгию Шенгели*, в письмах к Ирине Борман* можно видеть сокращенную форму псевдонима "Игорь. -" Теперь я открываю два наиважнейших документа - два завещания, одно из которых датировано 9 марта 1940 года, а другое 20 октября того же года. В обоих документах мы находим подпись в виде полного псевдонима с присовокуплением гражданского имени поэта: "Игорь-Северянин. (Лотарев)". Таков "поздний Северянин без дефиса".

Он стал основателем эгофутуризма, в добавление к просто футуризму, провозгласив культ индивидуализма, возвышающегося над безликой толпой обывателей. Но это приятно щекотало самолюбие самих обывателей. С футуризмом Маяковского Северянина объединяли эпатирующее озорство, презрение к милитаристскому патриотизму и издевка над затхлым искусственным мирком смертельно скучных классицистов. Однако буржуазия, которую Северянин дразнил и издевательски подкалывал насмешками, стала его главной обожательницей. На вечере поэзии в Политехническом музее Северянин был избран Королем поэтов, несмотря на присутствие Блока и Маяковского. Северянин наслаждался, вводя в поэзию такие, новые тогда, слова, как "синема", "авто", и наизобретал кучу салонно-технических неологизмов. Его причудливая высокопарность иногда походила на самопародию. Называть себя гением он никогда не стеснялся, но в быту был очень прост. Юный Антокольский был потрясен, когда Северянин в его присутствии заказал в ресторане никакие не "ананасы в шампанском", не "мороженое из сирени", а штоф водки и соленый огурец. При всей его "грезэрности" Северянин явление очень русское, провинциально-театральное. Но зато у него есть одно качество настоящего поэта - стихи его никогда ни с кем не спутаешь. Когда Северянин эмигрировал, литераторы-эмигранты, не столь известные, как он, с наслаждением отомстили ему за его славу своим высокомерием, барским пренебрежением, которого у самого Северянина никогда не было. Вычеркнутый из списка "настоящих поэтов", Северянин оказался в полном одиночестве в Эстонии, и после ее аннексии написал оду, приветствующую в стиле его ранних неологизмов "шестнадцатиреспубличный Союз". Это было не политическое стихотворение, а скорее ностальгическое. Северянин перед смертью был счастлив, получив письмо своих почитателей откуда-то с Алтая. Он и не подозревал, что его имя в сталинском СССР обросло легендами, а его стихи переписывали от руки. Но он предугадал это в своем горьком парафразе Мятлева: "Как хороши, как свежи будут розы моей страной мне брошенные в гроб!" Кокетливый талант, в каком-то смысле искусственный. Но его кокетливость неотразимо обаятельная, а его искусственность самая что ни на есть естественная. По известному выражению, многие трагедии кончаются фарсом. В случае с Северяниным фарс превратился в трагедию.

Переходя непосредственно к анализу творчества эгофутуриста, необходимо отметить , что излюбленными стихотворными формами Игоря-Северянина были сонет и рондо, хотя он выдумал и такие формы, какие искусству стихосложения были неведомы до него: миньонет, дизэль, кэнзель, секста, рондолет, перекат, перелив, переплеск, квинтина, квадрат квадратов.

Он часто называл свои поэзы по названиям музыкальных жанров и форм: "Увертюра", "Рондо", "Интермеццо", "Соната", "Интродукция", "Прелюдия", "Баллада", "Фантазия", "Романс", "Импровизация", "Лейтмотив", "Канон", "Дифирамб", "Гимн", "Элегия", "Симфония", "Дуэт душ", "Квартет"[3]. У Константина Фофанова есть несколько ноктюрнов, но у Игоря-Северянина их больше - 9 штук в пяти первых сборниках стихов. Излюбленная поэтом музыкальная форма - песня: "Песня", "Chanson russe", "Chanson coquette", "Шансонетка горничной", "Бриндизи" (итальянская застольная песня), "Эпиталама" (свадебная песня), "Серенада". Есть и колыбельные песни - "Berceus сирени", "Малиновый berceus", "Berceus томления". Игорь-Северянин отдал дань танцу: "Шампанский полонез", "Хабанера", "Кадрильон" (от кадриль - парный танец), "Вальс", "Пляска мая", "Фокстротт". Кстати сказать, фокстрот он не любил и называл его вертикальной кроватью. В названиях стихотворений встречаются аккорд, октава, лейтмотив, мотив и мелодия.

Бокал прощенья

Шампанским пенясь, вдохновенье

Вливалось в строфы - мой бокал.

За все грехи земли – прощенье

Из сердца я в него вливал.

Я передумал, - и в осколки

Бокал прощенья превращен:

Вам, люди-звери, люди-волки,

Достойно отдан мною он!.. *

Таллинн. Январь-март 2003

Тридцать лет между литературным дебютом (1905) и эмиграцией (1918) были для Северянина годами бури и натиска. До выхода "Громокипящего кубка" (1913) - первой книги - И. Северянин издал 35 брошюр со стихами, создал "академию эгопоэзии" и литературное направление эгофутуризм, выступал с многочисленными "поэзоконцертами" во всех уголках Российской империи, вызывал намешки и брань критики и восторги переполненных аудиторий. Самореклама, поза, тривиальность, завуалированная иронией, - ни эти, ни другие качества не могли, однако, повлиять на суждения серьезной критики. В.Брюсов видел в И. Северянине "истинного поэта, глубоко переживающего жизнь". Гумилев, скептически относившийся к эгофутуристическому новаторству, признавал: "Из всех дерзающих... интереснее всех, пожалуй, Игорь Северянин: он больше всех дерзает"[4].

С начала 1918 г. поэт поселился в тихой эстонской деревне Тойла. Начиная с 1921 г. он возобновил свои "поэзоконцерты", выступал с чтением стихов в Эстонии, Латвии, Литве, Польше, Югославии, Болгарии, Румынии, Германии, Франции, Финляндии. В общей сложности он появлялся перед аудиторией даже больше, чем в пору своего "громокипящего" успеха в России. Сколько- нибуль существенных средств "поэзоконцерты" не приносили. В одном из его писем эмигрантской поры читаем : "Все, что я зарабатываю, идет на погашение долга. Мы буквально ничего себе не позволяем..." Поездки, впрочем, были эпизодическими. "Итак, сижу в глуши, совершенно отрешась от "культурных" соблазнов, среди природы и любви", - писал Северянин о своей повседневности.

Не раз повторялся миф об устраненности И. Северянина от эмиграции. Но его многочисленные выступления перед эмигрантской аудиторией свидетельствуют о противном. В эмиграции поэт работает без устали. Его стихи печатаются во многих русских газетах - в Харбине, Париже, Таллине, Риге, Ковно, Берлине.В эмиграции вышло более 20 его книг, считая и сборники переводов. Значительное число стихотворений до сих пор не опубликовано.

Заключение.

Игорь-Северянин... Истинный поэт и глава петербургских эго-футуристов. Сам по себе Северянин был действительно выдающимся талантом. Он - единственный из всех футуристов, о ком восторженно отзывался Валерий Брюсов: "Не думаю, чтобы надобно было доказывать, что Игорь-Северянин - истинный поэт. Это почувствует каждый, способный понимать поэзию, кто прочтет "Громокипящий кубок". Помимо Брюсова, об истинности и серьезности поэтического дарования Северянина в разное время говорили и писали А. Блок, Ф. Сологуб, О. Мандельштам, М. Горький, Вл. Маяковский, А. Толстой, Вс. Рождественский и многие другие.

Игорь-Северянин первым из русских поэтов использовал слово "футуризм", вернее "эго-футуризм", выпустив в 1911 году сборник "Пролог. Эго-футуризм".

В 1912 году он и К. Олимпов выпускают листовку-манифест "Скрижали Академии эго-поэзии (Вселенский футуризм)". В этом же году он со своей группой - "Ассоциацией эго-футуристов", в которую входили: К. Олимпов, И. Игнатьев, В. Гнедов и другие, опубликовал в газете "Дачница" несколько статей. В этих статьях "Ассоциация", образованная еще в 1911 году, объявила себя футуристами. Два положения в этих статьях раскрывали основы программы эго-футуристов. Первое - истинно футуристическое расширение границ языка, так как "существующими в нашем богатом языке словами они [футуристы] не могли бы передать всех обуревающих их головы идей, впечатлений и понятий". Второе положение - принятие треугольника в качестве своего символа, так как он "является эмблемою посредника между нашими "Ego" [Я] и Вечностью".

По мнению Валерия Брюсова, который, правда, весьма пренебрежительно относился к футуристам, как ни старался смотреть на них непредвзято, успехи эти были более чем сомнительны. По его мнению, рядовые эго-футуристы вовсе не создали ничего стоящего, тем более нового, все их творчество - лишь перепевы того же Игоря Северянина и прочих. К сожалению, творчество этих поэтов практически не сохранилось до наших дней, о них, собственно, и известно лишь потому, что среди них был Игорь-Северянин.

Как бы то ни было, об Игоре-Северянине стоит сказать вне зависимости от его вклада в футуризм. Это был выдающийся поэт, вспыхнувший ярчайшей звездой на сияющем небосклоне Серебряного века. Звезда, которая вспыхнула и угасла, поскольку, как писал в 1922 году все тот же Брюсов, "Северянин чрезвычайно быстро "исписался". Ну так что же? Вечная память поэту, да останутся с нами его творения.

Список литературы.

Пинаев С.М. Над бездонным провалом в вечность...Русская поэзия Серебряного века. М.: Уникум-Центр, Поматур, 2001

Информация сайта http://severyanin.narod.ru/

М.Петров. Бокал прощенья.//http://www.hot.ee/interjer/bocal/bocal-0.html

[1] Пинаев С.М. Над бездонным провалом в вечность...Русская поэзия Серебряного века. М.: Уникум-Центр, Поматур, 2001

[2] Информация сайта http://severyanin.narod.ru/

[3] М.Петров. Бокал прощенья.//http://www.hot.ee/interjer/bocal/bocal-0.html

[4] Пинаев С.М. Над бездонным провалом в вечность...Русская поэзия Серебряного века. М.: Уникум-Центр, Поматур, 2001