Интерпретация темы безумия в русской литературе первой половины XIX века

Интерпретация темы безумия в русской литературе первой половины XIX века

Тема безумия – одна из сквозных тем в литературе. Она всегда вызывала к себе интерес не только в силу непонятности феномена безумия, но и в силу того, что была постоянным и необходимым фактором литературного процесса, актуализируясь в эпохи “эпистемологического беспокойства” и стимулируя разработку новых литературных форм.

Объектом нашего исследования является тема безумия в русской литературе первой половины XIX века. Выбор данного периода обусловлен переходным характером этого этапа развития русской литературы, что связано со сменой литературных направлений и, соответственно, с ломкой старых систем и представлений и поиском новых. В рассматриваемый период сталкиваются разные подходы к пониманию безумия: литературный, научно-медицинский, бытовой. Мы обратимся к анализу особенностей интерпретации темы безумия в следующих произведениях: “Двойник, или Мои вечера в Малороссии” А. Погорельского, “Блаженство безумия” Н.А. Полевого, “Русские ночи” В.Ф. Одоевского, “Записки сумасшедшего” Н.В. Гоголя, “Двойник” Ф.М. Достоевского. Выбор произведений обусловлен их показательностью для рассматриваемого периода, а в случае с “Записками сумасшедшего” Гоголя и “Двойника” Достоевского – знаковостью, этапностью для разработки темы безумия. Все произведения представляют собой “реплики” в процессе большого диалога о безумии, развернувшегося в литературе первой половины XIX века.

Проблема безумия является объектом историко-культурологического анализа в фундаментальных работах М. Фуко “История безумия в классическую эпоху” и Д.С. Лихачева “Смех в Древней Руси”. Изучению патографического дискурса посвящена монография К.А. Богданова “Врачи, пациенты, читатели: патографические тексты русской культуры XVIII – XIX веков”. В рамках аналитической философии над проблемой безумия размышляет В.П. Руднев в работе “Диалог с безумием”.

Попытку дать целостную картину осмысления темы безумия в русской литературе представляет собой работа чешского исследователя И. Поспишила “Феномен безумия в русской литературе XIX – XX веков”. Развитие темы безумия в русской литературе XIX – XX вв. прослеживает Р.Г. Назиров в статье “Фабула о мудрости безумца в русской литературе”. Феномену “петербургского безумия” посвящена статья С.Г. Бочарова с одноименным названием. Литературоведческий и культурологический подходы к изучению проблемы безумия реализуются в статье Н.Г. Федосеенко “Мотив безумия в русской литературе и действительности 1830 – 1840-х годов”.

Цель данной статьи – проследить, как изменяется интерпретация темы безумия в литературе первой половины XIX века, и выявить причины происходящих изменений. На наш взгляд, эволюция темы безумия в литературе данного периода обусловлена изменением аспектов ее рассмотрения, вызванным, с одной стороны, процессом десакрализации безумия в результате развития научной психиатрии, с другой стороны – переходом от романтизма к реализму.

Возникновение романтизма с характерным для него культом иррационализма и повышенным интересом к проблеме безумия стало реакцией на плачевные результаты главного “детища” эпохи Просвещения – Великой французской революции 1789 – 1794 гг. Разочарование в идеалах Просвещения породило недоверие к созидательным возможностям разума и вызвало всплеск интереса к разного рода иррациональным явлениям (к гаданиям, спиритизму, магнетизму, оккультизму и т.п.), что часто происходит в переходные, нестабильные эпохи. Изменившиеся представления человека о мире обусловили резкую вспышку интереса к феномену безумия в рассматриваемый нами период.

Актуализации проблемы безумия способствовали и особенности русской общественной жизни: безумцами нередко объявляли неугодных власти людей, как, например, это произошло с П.Я. Чаадаевым, которого Николай I объявил сумасшедшим после выхода в “Телескопе” его “Философического письма” (1836).

Для литературы романтизма тема безумия стала одной из ключевых, знаковых тем. Это объясняется, на наш взгляд, тем, что в романтической концепции бытия безумие занимает важное место, что обусловлено спецификой восприятия романтиками мира, человека, истинного знания.

Основополагающим для романтизма является принцип двоемирия, подразумевающий разделение мира на две сферы: сферу реального и сферу идеального. Сфера реального – это действительный, повседневный мир, который является лишь фикцией, обманом, видимостью бытия. Сфера идеального – это высший мир, единственно настоящий, в котором раскрывается подлинная сущность бытия. Понять и объяснить высший мир с помощью разума невозможно: на первый план в романтической гносеологии выходит чувственное познание, присущее лишь неординарной, талантливой личности, творцу, способному оторваться от повседневной действительности. Будучи тесно связанным с проблемой познания и понимания окружающего мира, безумие в литературе романтизма осмысливается как эпистемологическая проблема и понимается как форма истинного, духовного знания, противопоставляемого ложному бездуховному знанию, постигаемому рациональным путем.

Понимая безумие подобным образом, романтики актуализируют античную и средневековую традицию сакрализации безумия, суть которой выражена в словах Платона: “Бог уделил пророческий дар человеческому умопомрачению”, и лишь безумец может быть причастен “истинному пророчеству” [1, с.237]. Эпоха Просвещения с ее тотальной ориентацией на разум лишила безумие ореола святости, поместив его в круг человеческих пороков и определив как “заблуждение ума” [2, с.63]. Романтики не только реабилитировали безумие и актуализировали данную тему в литературе, но и привнесли новые оттенки смысла в интерпретацию самого феномена.

В романтической литературе была разработана новая формула безумия. “Романтическое безумие” часто сводилось “к набору поверхностных штампов” с характерным делением на “мужское” и “женское” [3, с.35]. Героинь потрясения страсти чаще всего приводили к трафаретному концу: горячка, бред, безумие, смерть. Героям доставалось “высокое” безумие: “экстатический бред провидца или творца” [3, с.37]. В большинстве случаев сумасшествие героя было “метафорой, раскрывающей социальную трагедию несовместимости идеала и действительности”, хотя иногда соединялось и с “действительной психической ненормальностью” [4, с.118].

Несмотря на условность изображения в литературе романтизма безумие впервые приобрело художественно выразительную функцию, будучи социально мотивированным. Сущность “романтического безумия” – в конфликте между гением и непонимающей его толпой. С одной стороны, безумие – это результат беспредельных мучений человека (от непонимания окружающих, несчастной любви и т.п.), с другой стороны – блаженство, открывающее человеку дорогу в идеальный, духовный мир. Симпатии романтиков всецело на стороне гениального безумца: “смешной и презренный в глазах толпы, безумец на деле стоит неизмеримо выше ее, он мученик идеала и alter ego самого романтического поэта” [5, с.94]. Безумие привлекает романтиков заложенной в нем возможностью приобщения к высшей форме внутренней свободы.

Вместе с тем, в первой половине XIX века проявилась тенденция к десакрализации безумия, что было связано с развитием отечественной и зарубежной психиатрии, рассматривавшей безумие как душевную болезнь.

Уже в 20-е гг. в России появляются первые переводные и оригинальные работы по психиатрии. Так, в 1829 году в русском переводе выходит книга Ф. Пинеля “Врачебно-философское начертание душевных болезней”. Основной мыслью этого сочинения является предположение автора о том, что порой сложно отличить сумасшедшего человека от психически здорового: “Способность судить одна и та же в человеке помешанном и имеющем полный рассудок. Способность сближать идеи по их существенным видимым законам сходства одинакова в том и другом” [Цит. по: 6,c.91].

В 1834 году в России появляется первое оригинальное сочинение по психиатрии – “Душевные болезни, изложенные сообразно началам нынешнего учения психиатрии в общем и частном, теоретическом и практическом содержании” доктора медицины Петра Бутковского. В сочинении условно выделяются две части: историческая и теоретическая. В исторической части приведены примеры душевных заболеваний мифологических и библейских героев (например, Эвридики, которую Орфей излечил от меланхолии). Первыми психиатрами Бутковский называет Сократа, Пифагора и Платона. В теоретической части работы предлагается классификация известных в то время типов безумия. Несмотря на попытку автора дать феномену безумия научно-медицинское объяснение, в работе П. Бутковского заметно ощутим литературный подтекст: сказывается влияние романтической и предшествующих ей традиций разработки проблемы сумасшествия.

Таким образом, историко-культурная ситуация, сложившаяся в России первой половины XIX века, актуализировала проблему безумия, сделав ее объектом не только специального, психиатрического, но и художественного исследования, что отразилось в большом количестве литературных произведений, посвященных безумию как особому культурному феномену.

На повесть А. Погорельского “Двойник, или Мои вечера в Малороссии” (1828) заметное влияние оказала переходность литературной эпохи: повесть была создана в период зарождения в русской литературе романтизма и отразила движение писателя, не чуждого идеям Просвещения, от сентиментализма к новой системе мировоззрения.

В повести Погорельского представлено безумие не только в узком смысле слова (как психическое заболевание), но и в широком (как отсутствие нормы/закона в развитии мира и в жизни человека). В “Двойнике” безумие выступает как одна из форм постижения и объяснения мира, отражая, вместе с тем, эпистемологическую ситуацию философской неуверенности автора, его стремление разобраться в сложившейся ситуации и справиться с внутренним кризисом путем изображения раздвоенности своего сознания.

В трех из четырех вставных новелл повести безумие является результатом несчастной любви и душевных переживаний. Изидор, герой новеллы “Изидор и Анюта”, сходит с ума от горя, потеряв свою возлюбленную. В “Пагубных последствиях необузданного воображения” безумие Алцеста становится результатом душевного потрясения: прекрасная невеста героя оказывается куклой-автоматом. Полковник из новеллы “Путешествие в дилижансе” сходит с ума от горя и угрызений совести, убив воспитавшую его обезьяну Туту.

Безумие в повести мотивируется по-разному: во-первых, наличием в жизни необъяснимых, непостижимых до конца явлений; во-вторых, сменой ценностных ориентиров в обществе, повлекшей за собой всплеск интереса к иррациональному; в-третьих, формой художественной условности в произведении.

Таким образом, в повести Погорельского тема безумия трактуется в духе романтической традиции: как результат несчастной любви в двух первых случаях и как наказание за совершенное против своей совести преступление – в последнем. При этом, безумие героев Погорельского становится сюжетной развязкой и не изображается как психическое заболевание, а является эвфемизмом. Погорельский проходит мимо медицинских представлений о безумии, опираясь на бытовую традицию понимания сумасшествия как результата несчастной любви и душевных страданий.

В повести Н.А. Полевого “Блаженство безумия” (1833) сумасшествие интерпретируется в русле романтического понимания этой проблемы, о чем свидетельствует название произведения. Присущая повести неоднозначность трактовки темы безумия объясняется положенным в основу произведения принципом двоемирия. Главный герой повести, безумец Антиох одновременно живет в реальном, обыденном мире и в мире идеальном. Отсюда, с точки зрения носителя обыденного сознания, безумие Антиоха – это психическое заболевание, которое надо лечить. В этом случае идеи героя о существовании “до-бытия земного” воспринимаются как бред больного сознания. Однако с позиции человека, приобщенного к высшему миру идей, безумие Антиоха – форма единственно возможного, истинного знания о мире. В этом случае справедливы слова Антиоха о том, что им разгадана “тайна бытия” [7, с.113]. С этой позиции прав друг Антиоха Леонид, утверждающий, что человек, руководствующийся умом, слеп, а Антиох в своем безумии разрешил “загадку жизни человеческой” [7, с.113].

В рассуждениях Леонида о безумии нашел отражение присущий современникам Полевого скептицизм по отношению к способности медицины вылечить душевные болезни: “Лечить можно только то, на что известны лекарства; но целый мир лекарей до сих пор не умеет лечить душевных болезней. Бедные медики заботятся только о теле и производят опыты только над трупами телесными. <…>; но кто мог когда-нибудь разанатомировать труп души и сказать, чем можно пособить в той или другой душевной болезни? “ [7, с.119].

В “Блаженстве безумия” автор пытается изобразить сумасшествие Антиоха и как психическое заболевание. После смерти своей возлюбленной герой действительно впадает в состояние, которое уже и не воспринимается Леонидом иначе как болезнь: “Подле смертного одра ее сидел мой друг – в явном помешательстве…” [7, с.127]. Доктора, выслушав историю Антиоха, выносят вердикт: “сумасшествие особенного рода” [7, с.131] и помещают Антиоха в дом умалишенных. Однако излечению его болезнь не поддается и Антиох умирает спустя год после смерти Адельгейды.

Поскольку в авторском понимании безумие является видом эзотерического знания, в повести Полевого на первый план выдвигается трактовка безумия как высшего блага.

В состав философского романа В.Ф. Одоевского “Русские ночи” (1844) вошли произведения, написанные преимущественно в 30-х гг. для книги “Дом сумасшедших”, которая должна была стать “монументальным памятником гениальным безумцам” [8, с. 193]. Но “Дом сумасшедших” так и не был завершен, а написанные новеллы автор включил в роман “Русские ночи”, концепция которого существенно изменилась. В “Русских ночах” тема безумия, будучи помещенной автором в контекст важнейших философских проблем, приобрела новое звучание.

Герои романа знакомятся с записками друзей-путешественников, обратившихся в поисках истины к жизни людей “великих, или… сумасшедших”, чтобы “в этих людях поискать разрешения тех задач, которые до сих пор укрывались от людей со здравым смыслом” [9, с.26]. Истории о безумцах предварены рассуждением автора о природе сумасшествия. “Состояние сумасшедшего не имеет ли сходства с состоянием поэта, всякого гения-изобретателя? “ – задается вопросом Одоевский, анализируя в подтверждение справедливости своего предположения механизм зарождения новой мысли, когда “все понятия, все чувства” творца “собираются в один фокус” [9, с.25]. Писатель считает, что “нет ни одного великого человека, который бы в час зарождения в нем нового открытия, когда еще мысли не развернулись и не оправдались осязаемыми последствиями, не казался сумасшедшим” [9, с.25]. Безумие понимается Одоевским как своеобразный двигатель в развитии человечества.

В “Русских ночах” собраны различные виды безумия, и каждый из них трактуется автором по-своему. Прежде всего, это творческое безумие, которое рассматривается в новеллах “Последний квартет Бетховена”, “Opere del Cavaliere Giambattista Piranesi”, “Импровизатор” и “Себастиан Бах”.

Безумие Бетховена осмысляется автором в русле традиционной романтической идеи о “высоком безумии” гения, непонятого окружающей его толпой. Архитектор Пиранези – тоже гений, но злой. Он наказан безумием за бессмысленное расточительство таланта. Карой за превращение творческого процесса в механическую работу становится безумие импровизатора Киприяно. В новелле “Себастиан Бах” роль романтического безумца отведена органному мастеру Албрехту. Сам же Бах выглядит странным (но не безумным) в глазах окружающих из-за своей одержимости искусством. Особым видом безумия автор наделяет Магдалину, жену Баха. Магдалина, имеющая итальянские корни, после знакомства с итальянцем Франческо загорается страстью к итальянским песням. Бах называет жену сумасшедшей. Но безумие Магдалины имеет новые черты: оно осложнено “биологическим мотивом “голоса крови” и идеей инстинктуального чувства как одной из форм самопознания” [8, с.264]. Интерпретируя тему безумия в таком ключе, Одоевский пытается научно осмыслить проблему сумасшествия, обнаружить его истоки на уровне “бессознательного чувства” [9, с. 199]. М.А. Турьян определяет этот вид безумия как безумие “биологическое” [8, с.264].

Проблема социального безумия рассматривается в записках экономиста и в новелле “Город без имени”. В центре новелл “Последнее самоубийство” и “Город без имени” – общественные системы, одержимые безумием, в основу организации которых положены нелепые идеи. По мнению В.Ф. Одоевского, социальное безумие указывает на отклонение человечества от истинного пути развития.

“Русские ночи” В.Ф. Одоевского – это своеобразная энциклопедия безумия, в которой автор не только систематизировал представления своих предшественников о проблеме сумасшествия, но и внес существенные изменения в традиционную романтическую трактовку темы безумия. Во-первых, Одоевский переосмыслил проблему творческого безумия, указав на душевную ущербность, односторонность гения. Во-вторых, писатель одним из первых поставил вопрос о социальном безумии. В-третьих, Одоевский изобразил так называемых социальных безумцев, сумасшествие которых стало следствием ненормального устройства окружающего их мира. Кроме того, Одоевский выдвинул идею биологического безумия, пытаясь объяснить феномен безумия с научной точки зрения.

Повесть Н.В. Гоголя “Записки сумасшедшего” (1834) представляет собой качественно новый этап в разработке темы безумия в русской литературе. Еще В.Г. Белинский отметил удивительную точность изображения Гоголем процесса помешательства Поприщина, главного героя “Записок сумасшедшего”, назвав повесть “психической историей болезни” [10, с.174]. Несмотря на это известно, что на вопрос своего врача А. Тарасенкова об использовании при работе над повестью подлинных записок душевнобольных или наблюдений над ними Гоголь ответил отрицательно [11, с.287]. Однако писатель не был безразличен к достижениям психиатрии своего времени. Так, например, известен факт его знакомства с печатавшимися в “Северной пчеле” отрывками из “Рассуждений о лечении умалишенных доктора Левенгайна”, в которых описывались случаи, когда больные воображали себя Королем, Ангелом, Богом [12, с.149]. По мнению А. Белого, “Записки сумасшедшего” были “навеяны разговорами о фактах быта душевнобольных” [13, с.58], возможно, связанных со статьями о жизни пациентов петербургского сумасшедшего дома, опубликованными в феврале 1834 г. в “Северной пчеле”.

Кроме того, в “Записках сумасшедшего” автор опирался и на бытовые представления о безумии как о результате несчастной любви и несбывшихся надежд. Титулярный советник Поприщин сходит с ума, потерпев фиаско в любви и не добившись успехов в карьере. В таком случае безумие Поприщина представляет собой “компенсаторную мечтательную модификацию реального быта”, но модификацию “мнимую, субъективную, болезненную” [14, с.165]. Сумасшествие Поприщина – это переход из мира реального в мир воображаемый, из объективного – в субъективный.

Использование фактического материала о жизни душевнобольных и знакомство с медицинской литературой обусловило изображение Гоголем сумасшествия Поприщина как “вполне патологического явления” [15, с.540], ведущего к распаду личности. Однако, несмотря на онтологизацию и тематизацию безумия, в “Записках сумасшедшего” не снимается проблема его непостижимости.

В “Записках сумасшедшего” Гоголь усиливает социальную мотивировку безумия своего героя. Автор изображает социальное безумие, порожденное ненормальным устройством общества, в котором человек с легкостью превращается в “ноль”, в “черепаху” [11, с.157,163], а степень ценности человеческой личности определяется его статусом в социальной иерархии.

Тесная взаимосвязь прослеживается между интерпретацией Гоголем темы безумия в “Записках сумасшедшего” и романтическим безумием. Первоначально повесть задумывалась как “Записки сумасшедшего музыканта”, но затем музыканта заменил чиновник – произошло снижение “высокого” романтического безумия. Вместе с тем, Гоголь дополнил романтическую трактовку безумия, переосмыслив его в социальном аспекте, сделав способом изображения ненормальности общественного устройства николаевской эпохи. Подобно романтическому безумцу, Поприщин тоже обретает свободу – в поступках, мыслях и словах. Так, он объявляет себя королем, освобождаясь тем самым от ненавистной ему должности титулярного советника; он освобождается от унизительного подхалимства, свойственного служащим департамента; наконец, он освобождается от чувства робости перед “ее превосходительством” Софи. Однако освобождение Поприщина далеко не полное. Даже в безумии ценность человеческой личности он соотносит, прежде всего, с ее положением на социально-иерархической лестнице, потому и провозглашает себя королем. Этим безумие Поприщина отличается от романтического. В “Записках сумасшедшего” налицо инверсия романтической модели “исключительный человек, носитель истинного знания – безумец в глазах непонимающей его толпы”: происходит снижение героя, превращающегося из исключительной личности в маленького человека, противопоставленного ненормальному в своей античеловечности обществу. В повести “индивидуальное сумасшествие … оборачивается сумасшествием коллективным – безумием социальных порядков и ненадежностью идеологических конвенций” [16, с.265]. Тем не менее, в “Записках сумасшедшего” сохраняется присущее романтической традиции понимание безумия как формы истинного знания.

“Петербургская поэма” Ф.М. Достоевского “Двойник” (1846) генетически связана с “Записками сумасшедшего” Гоголя. Главный герой “Двойника” – титулярный советник Яков Петрович Голядкин – сходит с ума, подобно Поприщину, “от амбиции” [17, с.31]. В “Двойнике” Достоевский с предельной с медицинской точки зрения точностью изобразил постепенное нарастание сумасшествия Голядкина. Это не было случайностью: в повести отразился интерес писателя к научной психиатрии. По свидетельству врача С.Д. Яновского, уже в 40-е гг. Достоевский увлекался чтением специальной медицинской литературы “о болезнях мозга и нервной системы, о болезнях душевных и о развитии черепа по старой, но в то время бывшей в ходу системе Галла” [18, с.163].

Вместе с тем, Достоевский социально мотивирует безумие Голядкина, показывая обусловленность расстройства его психики ненормальным устройством общества, в котором происходит обесценивание человеческой личности, унификация, ведущая к всеобщему обезличиванию.

В “Двойнике” Достоевский поэтапно изображает процесс помешательства Голядкина, начиная с изображения незначительных отклонений в психике героя в главе I и заканчивая наступлением полного безумия в конце главы XI. Внимание автора к процессу углубления психической болезни Голядкина указывает на заинтересованность Достоевского проблемой безумия в медицинском аспекте.

Уже в главах I – III наблюдаются некоторые изменения в психическом состоянии Голядкина: герой маниакально зациклен на идее готовящегося против него заговора; в его голове “полнейший разброд и хаос” [19, с.128], что обусловливает неспособность Голядкина объясниться с окружающими. На проблемы героя со здоровьем указывает и посещение Голядкиным доктора. Изгнание Голядкина с бала в доме Берендеевых наносит сильнейший удар по психике героя, подготавливая появление его двойника, происки которого приводят в дальнейшем к полному помешательству Голядкина. В главах VI – X происходит постепенное углубление психического расстройства Голядкина: сначала он мучается бессонницей (“Всю ночь провел он в каком-то полусне, полубдении…” [19, с.184]), затем начинает бредить (объясняет появление двойника “интригой” врагов, колдовством “немки одноглазой” [19, с. 191]). Полное помешательство героя наступает в конце главы XI: он принимает пузырек с лекарством за яд – расширяется круг врагов, среди которых оказывается теперь и Крестьян Иванович, в последней главе увозящий Голядкина в сумасшедший дом.

Интерес писателя к безумию во многом объясняется биографическими факторами. Больной эпилепсией, Достоевский жил в постоянной тревоге за свое психическое здоровье, балансируя на грани между нормой и патологией. Поэтому проблема безумия для него носит, прежде всего, гносеологический характер. Пытаясь познать это явление, писатель изучает литературу по психиатрии и анализирует безумие в своих произведениях, сопереживая его со своими героями. Расценивая безумие как серьезное психическое заболевание, Достоевский вместе с тем осознает зыбкость грани между нормой и патологией, между здоровьем и болезнью. Безумие, по мнению Достоевского, по своей сути непознаваемо.

Таким образом, в русской литературе первой половины XIX века наблюдается переход от условно-метафорического изображения безумия в творчестве романтиков к медицински точному изображению процесса помешательства в повестях Гоголя “Записки сумасшедшего” и Достоевского “Двойник” с усилением социальной мотивировки сумасшествия героев. Интерес Гоголя и Достоевского к проблеме безумия в психиатрическом аспекте обусловлен личной судьбой писателей, которые, как известно, были потенциально больными людьми; происходит онтологизация темы безумия у Гоголя и выдвижение гносеологической проблематики в осмыслении темы у Достоевского. Изменения философских и художественных акцентов в осмыслении темы безумия закономерно отразились в поиске новых форм повествования и появлении нарратива безумия.

Список литературы

1.    Платон. Тимей / Платон // Соч.: в 2 т. – Л., 1960. – Т.2. – С.234 – 245.

2.    Фуко, М. История безумия в классическую эпоху / М. Фуко. – СПб.: Антей, 1998. – 624 с.

3.    Дилакторская О.Г. Фантастическое в “Петербургских повестях” Н.В. Гоголя / О.Г. Дилакторская. – Владивосток: Изд-во Дальневосточн. ун-та, 1986. – 154 с.

4.    Ванслов В.В. Эстетика романтизма / В.В. Ванслов. – М.: Искусство, 1970. – 423с.

5.    Назиров Р.Г. Фабула о мудрости безумца в русской литературе / Р.Г. Назиров // Русская литература 1870 – 1890 годов: сб. статей / Уральск. гос. ун-т; под ред. И.П. Кувшиновой. – Свердловск, 1980. – С.94 – 107.

6.    Федосеенко Н.Г. Мотив безумия в русской литературе и действительности 1830 – 1840-х годов / Н.Г. Федосеенко // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Интерпретация текста: Сюжет и мотив / Е.К. Ромодановская [и др. ]; под ред. Е.К. Ромодановской. – Новосибирск, 2001. – Вып.4. – С.89 – 99.

7.    Полевой Н.А. Блаженство безумия / Н.А. Полевой // Избранные произведения и письма. – Л., 1986. – С.89 – 134.

8.    Турьян М.А. Странная моя судьба. О жизни Владимира Федоровича Одоевского / М.А. Турьян. – М.: Книга, 1991. – 398 с.

9.    Одоевский В.Ф. Русские ночи / В.Ф. Одоевский. – Л., 1975. – 234 с.

10.  Белинский В.Г. О русской повести и повестях г. Гоголя / В.Г. Белинский // Полн. собр. соч.: в 10 т. – М., 1955. – Т.1. – С.138 – 175.

11.  Гоголь, Н.В. Записки сумасшедшего / Н.В. Гоголь // Собр. соч.: в 7 т. – М., 1984. – Т.3. – С.153 – 172.

12.  Золотусский И.П. “Записки сумасшедшего” и “Северная пчела” / И.П. Золотусский // Поэзия прозы / И.П. Золотусский. – М., 1987. – 240 с.

13.  Белый, А. Мастерство Гоголя / А. Белый. – М.: МАЛП, 1996.

14.  Мелетинский Е.М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов / Е.М. Мелетинский // Литературные архетипы и универсалии / Е.М. Мелетинский [и др. ]; под ред.Е.М. Мелетинского. – М., 2001. – С.73 – 149.

15.  Пумпянский Л.В. Гоголь / Л.В. Пумпянский // Классическая традиция: Собрание трудов по истории русской литературы / Л.В. Пумпянский. – М., 2000. – С.257 – 342.

16.  Богданов К.А. Врачи, пациенты, читатели: Патографические тексты русской культуры XVII – XIX вв. / К.А. Богданов. – М.: ОГИ, 2005. – 504 с.

17.  Достоевский Ф.М. Петербургская летопись / Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. – Т.18. – Л., 1984. – С. 20 – 42.

18.  Яновский С.Д. Воспоминания о Достоевском / С.Д. Яновский // Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников: в 2 т. – М., 1964. – Т.1. – С.153 – 175.

19.  Достоевский Ф.М. Двойник / Ф.М. Достоевский // Полн. собр. соч.: в 30 т. – Т.1. – Л., 1972. – С.109 - 229.