Слово о русском языке

Слово о русском языке

Великий могучий русский язык.

«Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Ивановича Даля - явление исключительное и, в некотором роде, единственное. Он своеобразен не только по замыслу, но и по выполнению. Другого подобного труда лексикография не знает. Создатель его не был языковедом по специальности. О себе и своём словаре В. И. Даль говорит: «Писал его не учитель, не наставник, не тот, кто знает дело лучше других, а кто более многих над ним трудился; ученик, собиравший весь век свой по крупице то, что слышал от учителя своего, живого русского языкa». Выдающийся знаток русского слова, В. И. Даль был чутким ценителем и заботливым собирателем русской речи в самых многообразных её проявлениях: меткая самобытная пословица, поговорка, загадка, сказка находили в нём внимательного собирателя и бережного хранителя. Отсюда и та необыкновенная полнота, с которой отражается народное речевое творчество в составленном им словаре

В. И. Даль обладал исключительным интересом к русскому народному языку, творчеству и быту, а личная судьба его сложилась так, что ему пришлось побывать в различных частях обширного русского государства, прийти в тесное соприкосновение с многочисленными и разнообразными представителями русского народа, по преимуществу крестьянства.

В. И. Даль горячо сетовал на отрыв книжно-письменного языка его времени от народной основы, от живого русского языка, на обильное засорение книжной речи «чужесловами», то есть словами, заимствованными из западноевропейских языков. «Пришла пора подорожить народным языком и выработать из него язык образованный», - писал В. И. Даль. Составляемый им словарь, по его замыслу, должен был ответить этой задаче. Автор-составитель понимал, что путь преобразования литературного языка долгий и сложный, посильный лишь грядущим поколениям писателей и учёных. Свою роль он осознавал как роль начинателя большого и важного дела. Убеждённая уверенность В. И. Даля в высоких достоинствах русского языка, в безграничной способности его к совершенствованию, в полной возможности своими национальными средствами выразить любую мысль не покидала его на протяжении всего творческого пути и определила характер составленного им словаря. Своим словарём и обильно введёнными в него материалами народной речи В. И. Даль стремился указать современникам средства народного обновления русского литературного языка XIX века. И, действительно, «Толковый словарь» Даля сыграл очень большую роль в подъёме интереса к живым говорам русского языка и к народной основе литературной речи

В. И. Даль не ошибался в той высокой оценке, какую он давал русской народной речи: «Живой народный язык, сберёгший в жизненной свежести дух, который придаёт языку стойкость, силу, ясность, целость и красоту, должен послужить источником и сокровищницей для развития образованной русской речи». Этот его завет неоспорим, и тот путь, которым шли и идут лучшие мастера художественного слова, создатели великой русской литературы, подтверждает правильность его мысли. В. И. Даль вовсе не считал обязательным переносить всё из народной речи в язык литературно-книжный. В этом отношении он совершенно недвусмысленно характеризует свой словарь как собрание материалов, которые подлежат переработке под пером писателя: «Я никогда и нигде не одобрял безусловно всего, без различия, что обязан был включить в словарь: выбор предоставлен писателю». Больше того, он предостерегает от внесения в литературную речь резко выраженных областных слов и оборотов, которые приводят к порче литературного языка, засорению его. «Нет, языком грубым и необразованным писать нельзя, это доказали все, решившиеся на такую попытку, и в том числе, может быть, сам составитель словаря». Между этим заявлением и одной из попыток сближения литературного языка с народным, которую демонстрировал Даль Жуковскому за двадцать пять лет до того, существует заметная разница. Взгляды и вообще мировоззрение В. И. Даля, несомненно, эволюционировали, отчасти и под влиянием критики, которой они подвергались. В 1837 году, встретившись в Уральске с Жуковским, Даль представил ему образец двоякого способа выражения: общепринятого книжного и народного. Фраза на книжном языке имела такой вид: «Казак седлал лошадь как можно поспешнее, взял товарища своего, у которого не было верховой лошади, к себе на круп и следовал за неприятелем, имея его всегда в виду, чтобы при благоприятных обстоятельствах на него напасть». На народном же - «Казак седлал уторопь, посадил бесконного товарища на забедры и следил неприятеля в назерку, чтобы при спопутности на него ударить». В ответ на характеристику В. И. Далем народного способа изложения как более короткого и выразительного В. А. Жуковский заметил, что вторым способом можно говорить только с казаками и притом о близких им предметах. Справедливость ответа Жуковского, очевидно, побудила Даля к пересмотру своих убеждений. Во всяком случае, от крайностей он постепенно освобождался. Личный опыт обработки Далем народного языка с целью превращения его в язык книжно-литературный оказался неудачен. Борьба за создание литературного языка на народной основе, сближение литературного языка с живым, разговорным языком широких демократических слоев общества - эта задача была продиктована эпохой Даля и решалась его великими современниками Пушкиным и Гоголем.

В. И. Даля глубоко волновал вопрос об иноязычных заимствованиях в русском литературном языке; в его высказываниях по этому поводу содержится немало и здравых мыслей, хотя в целом его теория явно неубедительна и носит путаный характер. В. И. Даль объявляет войну далеко не всем иноязычным словам, проникшим в русский язык: «Мы не гоним общей анафемой все иностранные слова из русского языка, мы больше стоим за русский склад и оборот речи, но к чему вставлять в каждую строчку: моральный, оригинальный, натура, артист, грот, пресс, гирлянда, пьедестал, и сотни других подобных, когда без малейшей натяжки можно сказать то же самое по-русски? Разве: нравственный, подлинный, природа, художник, пещера... хуже? Нисколько, но дурная привычка ходить за русскими словами во французский и немецкий словарь делает много зла. Мы очень нередко видим, что писатели вставляют самым странным образом французское слово, явно против воли и желания своего только потому, что не могли вскорости найти русского, или даже не знали его - неужели и это хорошо и извинительно». Не всегда предложения В. И. Даля в отношении замены являются счастливой находкой и приемлемы; вряд ли кому-либо придёт в голову заменять иноязычное по происхождению слово пьедестал рекомендуемым Далем русским словом стояло, но самая идея замены ненужных иноязычных слов, особенно в области специальной научной и технической терминологии, близка нашему времени.

Когда В. И. Даль пишет: «читатели и писатели, надеюсь, согласятся, что между словами: сапог, кушак, журнал - и какими-нибудь газонами, кадаверами, кавернами, есть разница», - он стремится отграничить иноязычные заимствования, усвоенные под влиянием действительной нужды, с одной стороны, от заимствований под влиянием моды и слепого подражания - с другой. Реформатор-одиночка, мировоззрение которго было весьма близко к славянофилам, В. И. Даль не мог найти правильного решения вопроса об иностранных словах в русском языке, а его практическая пуристская деятельность шла вразрез с прогрессивным течением общественной мысли. Современная Далю критика упрекала его в том, что он впадает в крайность, борясь с «чужесловами». В. И. Даль, видимо, сам отдавал себе в этом отчёт, когда писал: «Во всяком новом деле крайности неизбежны; станется, что и тут было не без того. Но из крайности этой может выйти со временем что-нибудь путное, из посредственности же никогда и ничего не выйдет».

В. И. Даль не избегал иноязычных слов в своём словаре, справедливо считая: «От исключения из словаря чужих слов, их в обиходе, конечно, не убудет; а помещение их, с удачным переводом, могло бы иное пробудить чувство, вкус и любовь к чистоте языка». Помещая «чужесловы» в своём словаре, он xoтел обезвредить их, вывести из употребления своеобразным приёмом: подбирая им замены и иногда создавая для этой цели новые слова. Далю казалось, что при возможности такого выбора отпадёт потребность в «чужесловах». Вступая на путь словотворчества, Даль не самообольщался: ему были ясны все трудности продвижения в жизнь нового слова по личному почину. «Переводы эти, - писал он, - многих соблазняют и вызывают глумление; признаемся, что на это пенять нельзя: где только, в применении малоизвестного слова, видна натяжка, а тем более во вновь образованном - погрешность против духа языка, там оно глядит рожном». В. И. Даль, конечно, был убеждён, что в его опытах не будет «погрешности против духа языка», что тщательно и стремился доказать, сердясь и негодуя, когда оставался непонятым. Слабая сторона позиции В. И. Даля была в другом: ему было чуждо понимание социальной природы языка. Изобретённые Далем слова: колозёмица, мироколица (атмосфера), небозём (горизонт), насылка (адрес), носохватка (пенсне), самотник (эгоист) и другие подобные не могли войти в практику живого речевого общения, оставаясь мёртвыми препаратами, так как они не были рождены «настоятельной нуждой в общении с другими людьми». Апелляция же к тому, что «чужесловы» не соответствуют «духу русского языка», не помогала.

Даль несколько раз высказывал убеждение, что «словарник не узаконитель, а раб языка; что есть - то он обязан собрать», но на деле он не остался на этой скромной позиции. Он пожелал быть не только собирателем, но и реформатором русского языка. И если его собирательская деятельность встречала полное сочувствие и одобрение современников, то его пуристические попытки осуждались неоднократно и вполне справедливо.

Долгий срок жизни знаменитого детища Даля свидетельствует о его выдающихся лексикографических достоинствах. Являясь одной из самых богатых сокровищниц человеческой речи, Словарь Даля навсегда останется классическим памятником литературы.

Рекомендации Словаря Даля как увлекательной и занимательной книги для чтения, советы воспользоваться таким полезным чтением делались неоднократно и разными авторами. Академик Грот, один из первых исследователей «Толкового словаря», вскоре после выхода книги писал: «Словарь Даля - книга не только полезная и нужная, это - книга занимательная: всякий любитель отечественного слова может читать её или хоть перелистывать с удовольствием. Сколько он найдёт в ней знакомого, родного, любезного, и сколько нового, любопытного, назидательного! Сколько вынесет из каждого чтения сведений драгоценных и для житейского обихода, и для литературного дела». Писатель К. Чуковский в двадцатых годах заявлял: «Нужно, чтобы переводчики всячески пополняли свой мизерный запас синонимов. Пусть они воспользуются знаменитым советом Теофиля Готье и возможно чаще читают словарь. Даль - вот кого переводчикам нужно читать».

«Толковый словарь живого великорусского языка» - это настоящая энциклопедия русского народного быта, склада ума и характера, нашедших своё выражение в речи. Достаточно указать, что В. И. Даль под разными словами поместил около тридцати тысяч пословиц. Словарь Даля далеко выходит за пределы, которые ограничивают обычные филологические словари: он объясняет и предметы, характеризующие русский народный быт, и поверья, и приметы, связанные с сельскохозяйственным календарём, а также даёт множество других этнографических сведений. Толкуя то или иное слово, В. И. Даль подбирает множество синонимов, свидетельствующих об исключительном богатстве русского языка, его гибкости и выразительности, он показывает безграничные словообразовательные возможности русского языка.

Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие совестливость, доброту… Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами…

Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наше страдание - не отдавай всего этого за понюх табаку.

Мы умели жить. Помни это. Будь человеком

ТУРГЕНЕВ Иван Сергеевич (1818-83), русский писатель, член-корреспондент Петербургской АН (1860). В цикле рассказов «Записки охотника» (1847-52) показал высокие духовные качества и одаренность русского крестьянина, поэзию природы. В социально-психологических романах «Рудин» (1856), «Дворянское гнездо» (1859), «Накануне» (1860), «Отцы и дети» (1862), повестях «Ася» (1858), «Вешние воды» (1872) созданы образы уходящей дворянской культуры и новых героев эпохи разночинцев и демократов, образы самоотверженных русских женщин. В романах «Дым» (1867) и «Новь» (1877) изобразил жизнь русских за границей, народническое движение в России. На склоне жизни создал лирико-философские «Стихотворения в прозе» (1882). Мастер языка и психологического анализа, Тургенев оказал существенное влияние на развитие русской и мировой литератур.

РУССКИЙ ЯЗЫК

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины,- ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!

В формировании исторического сознания с Нового времени остро соперничают два главных носителя письменной ментальности в России: государство и интеллигенция. Первое - пытаясь монополизировать национальный архив; вторая - апеллируя к языковому началу культуры. Государственность наша дика, церковь подхалимна, наука и философия скудны, но язык - великий русский язык - наша звучащая плоть; пока он есть - Россия существует. "Для России отпадением от истории, от царства исторической необходимости, от свободы и целесообразности было бы отпадение от языка. Онемение двух-трех поколений могло бы привести Россию к исторической смерти" (Мандельштам О. Проза. М., 1983. С. 61.).

Глагол времён, мой гений, мой язык,

Скрещение судеб и мужества народа…

Русский язык всегда отличался изменчивостью и умением включать в себя иностранные слова, которые через какое-то время становились настолько родными, что исконные термины выпадали из оборота. Хороший пример этому слова «зодчий» и «архитектор». Хорошо это или плохо? Надо ли, да и возможно ли бороться с этим процессом?

Например, Екатерина II. Несмотря на немецкое происхождение, была большой патриоткой России и боролась за чистоту русского языка. Однако, даже с высоты царского престола не удалось заставить называть «клизму» - «задослабом» а «бульвар» - «просадом». Можно, кстати, привести и обратные примеры. Павел I своим указом сумел заставить военных отдавать команды по - немецки. Именно при нем вместо «ступай» стали говорить «марш», а «стражу» назвали «караул».

 Памятный знак великому русскому языку

В поселке Мостовском вскоре появится памятный знак, посвященный великому русскому языку. Инициатива установки знака была выдвинута несколько лет назад. Однако тогда многие отнеслись к ней скептически.

И только сейчас представители общественности смогли обратить внимание районных депутатов на вечные ценности и заручиться их поддержкой. Проект памятного знака уже готов и даже благословлен владыкой Майкопско-Армавирской епархии епископом Филаретом.

Уместно ли сегодня размышлять и писать о русском языке, когда неясна судьба самого творца и носителя этого языка - русского народа? Вот уже целое десятилетие русский народ несет тяжелый крест роста болезней и сокращения численности. По всем прогнозам, ему предстоит нести этот крест и дальше. Конечно, существует официальный, казенный оптимизм, типа известной песенки про прекрасную маркизу и ее кобылу. И хотя этот оптимизм возглашается с достаточно высоких эстрад, он не вдохновляет. Более убедителен оптимизм самой жизни: язык до сих пор не удалось ни приватизировать, ни продать с устройством капитала в иностранный банк; даже самый обездоленный бомж остается владельцем того “великого, могучего, правдивого и свободного языка”, о котором когда-то с таким чувством говорил И.С.Тургенев. И при смерти человек стремится свои последние слова сказать на этом языке. А на его поминках все будут стараться говорить в канонах родного языка, родной культуры (как давно установили археологи и этнографы, погребальные традиции особенно устойчивы). Только такой оптимизм позволяет преодолеть тоскливое, щемящее чувство безбудущности, свертывания науки, культуры и самого языка.