Особенности общественного развития

3. Особенности общественного развития.

Как выглядело западночжоуское общество и что было харак­терным для процесса его трансформации, протекавшего на фоне уже описанных политических событий и сводившегося в основ­ном к децентрализации власти в Чжоу и укреплению разрастав­шихся уделов?

Следует начать с того, что реформы, которые пытались про­вести Ли-ван и Сюань-ван, касались прежде всего чжоуских тер­риторий, расположенных близ Цзунчжоу и заселенных общин­ными поселениями чжоусцев. Именно здесь традиционно суще­ствовали крупные формы землевладения, о чем свидельствуют некоторые песни Шицзина и более поздние тексты, как, напри­мер, чжоуские главы древнекитайского источника Го юй. Из этих данных явствует, что в чжоуских землях существовали — как то было и в Шан — большие совместно обрабатывавшиеся поля, наиболее значительные из которых возделывались с участием са­мого вана и его приближенных. Из песни «Ци юэ» (седьмой ме­сяц), описывающей, скорей всего, чжоуское общество до завое­вания Шан или вскоре после этого, вытекает, что вся производ­ственная деятельность крестьян находилась под строгим контролем чиновников правителя, прежде всего надсмотрщиков тянь-цзю-ней, которые были, возможно, и старейшинами своих общин, и ответственными за работу крестьян на большом общем поле пра­вителя. Источники свидетельствуют о том, что чжоуские поля отчетливо делились на два клина — поля сы, каждое из которых крестьянская семья обрабатывала для себя, и поля гун, которые все семьи обрабатывали вместе для правителя. Согласно этой теории, в древности в Китае существовала система цзин-тянь,суть которой сводилась к тому, что в квадрате из девяти равных полей (три по вертикали и три по горизонтали) центральное поле было общим (гун) и обрабатывалось совместно восемью крестья­нами, владевшими остальными полями квадрата. Теория Мэн-цзы символически отобразила формы землепользования и меха­низм редистрибуции урожая в далеком прошлом. И как таковая она едва ли мржет быть оспорена, ибо примерно так и выглядели землепользование и редистрибуция в Шан и на чжоуских землях в Западном Чжоу: за право обрабатывать свой земли и кормиться с них семейные группы общин платили обязанностью обрабаты­вать большие поля правителя, урожай с которых предназначался и для ритуальных нужд, и для повседневных потребностей аппа­рата администрации со всеми его вспомогательными службами. Можно предположить, что постепенное разрастание террито­рии Чжоу создавало ситуацию, когда количество самих чжоус-цев, их новых поселений и обрабатываемых земель категории сы росло быстрее, чем могло создаваться новых больших полей, не говоря уже о том, что для содержания больших полей нужны были немалые дополнительные средства, а это в эпоху упадка власти вана и его администрации становилось обузой для казны. Видимо, именно этим и были вызваны реформы Сюань-вана: отказавшись от участия в обработке ритуального большого поля (т.е. показав свое отношение к системе больших полей как к пе­режитку прошлого), взамен он ввел налог в виде десятины-чэ, для чего им и была проведена перепись податного населения. Неясно, чем завершились эти реформы, — вскоре после них За­падное Чжоу как государство исчезло, а его территория стала основой нового полуварварского царства Цинь, развивавшегося по своим нормам. Однако факт остается фактом: и при Сюань-ване и после него, как о том свидельствуют песни Шицзина, продолжали существовать большие поля, урожай с которых шел в казну в качестве ренты-налога. Так продолжалось по меньшей мере до перемещения столицы чжоуского вана на восток, в район Лои, в 771 г. до н.э.

Что касается района второй чжоуской столицы, Лои, то он с самого начала Чжоу во многом отличался от древних чжоуских земель со столицей в Цзунчжоу. Эти отличия сводились прежде всего к тому, что в Лои основную массу жителей составляли, как о том можно судить по данным источников, покоренные и пере­мещенные шанцы и их потомки. Этнически пестрое население района второй столицы не было сковано жесткими традициями глубокой древности. Поэтому именно здесь, скорей всего, идея о необходимости взимания поземельного налога с крестьянских общин уже в Западном Чжоу (во всяком случае после реформ

Сюань-вана) должна была получить достаточно благоприятные возможности для реализации. Можно предположить, что городс­кое население Лои, его строители, ремесленники, торговцы и воины, по меньшей мере частично содержались за счет налога с крестьянских общин, хотя значительная доля средств для их со­держания поступала, видимо, из внутренних резервов (обработ­ка приусадебных участков горожанами и воинами).

Если говорить о системе налогообложения в уделах, то дан­ных на этот счет практически нет или почти нет, как, впрочем, и сведений о существовании в уделах больших полей. Упомина­ние в «Шицзине» о том, что именно на полях удела Шэнь, со­зданного Сюань-ваном, была введена практика взимания деся­тины- чэ, позволяет предположить, что земельный налог являлся нормой в уделах и что с нововведением Сюань-вана в уделе Шэнь в западночжоуском Китае на последнем этапе его существования складывалась единая общая система взимания налогов. Это важ­но особо подчеркнуть, ибо процесс шел таким образом, что все чжоуские и нечжоуские районы, включая уделы, в то время уже вполне очевидно обрели сходство и, более того, постепенно сли­вались в единую цивилизационную общность, имевшую свои специфические характеристики.

Для всего западночжоуского общества бассейна Хуанхэ, или, точнее, той его части, которая позже стала именоваться терми­ном «Чжунго» (срединные государства) и куда не включались полуварварские окраинные царства вроде Западного Цинь или южного Чу, эта цивилизационная общность к концу Западного Чжоу стала нормой, как единым и нормативным был язык, на котором говорили жители Чжунго — в отличие, например, от южного Чу. Всюду уже прочно господствовали мощные и развет­вленные клановые структуры (цзун-цзу, цзя), нередко включав­шие в себя и крестьянские общины. Мощные и сплоченные кла­новые или удельно-клановые корпорации членились на мелкие нуклеарные семьи и в среде знати, и у общинных крестьян.

Переход к повсеместному применению налога-чэ еще больше способствовал индивидуализации семьи как низовой автоном­ной хозяйственной ячейки в рамках крестьянской общины. Ско­рей всего, нечто похожее было и в городах с их торгово-ремес-ленным и военным населением, обилием чиновников и обслу­живающего персонала. Семейные ячейки в городах, видимо, имели определенную хозяйственную автономию, но не слишком боль­шую: труд и продукт городских жителей шел не на рынок, кото­рого еще не было, а в казну, откуда специалистам, как следует полагать, выдавали продукты питания и различные необходи­мые вещи. Процесс приватизации и связанный с ним процесс

возникновения рынка и товарно-денежных связей еще были — если они вообще были — в зачаточном состоянии, как то вы­текает из материалов источников.

Подобного рода система редистрибуции была характерной для всех ранних государственных образований, какими являлись и западно-чжоуские. Однако в Китае эта система работала не так, как на Ближнем Востоке, где в древности преобладали храмовые хозяйства, выполнявшие функции государственной казны, скла­да и аппарата администрации одновременно. В чжоуском, да и в шанском Китае таких храмовых хозяйств не было, как не суще­ствовало и олицетворявших могущество божеств храмов. Избы­точный продукт общинной деревни вне зависимости от форм его получения проходил, видимо, через ведомство сы-ту (свои сы-ту были не только в столице вана, но и в уделах), а неземледель­ческий в городах — через ведомства сы-куна, сы-ма и других выс­ших сановников. Что же касается божеств и вообще религии в Чжоу, то об этом стоит еще раз сказать особо.

Как и шанцы, чжоусцы поклонялись своим предкам, точнее, предкам своих правителей. В конце Западного Чжоу они уже не именовались термином «дм», на смену которому пришло слово Шанди (у шанцев — совокупность их высших предков, шан-ди, в начале Чжоу — Божественная сила, имевшая отношение к пред­кам и ассоциировавшаяся с Небом), фактически обозначавшее все то же Небо, единственное высшее божество, которое при­знавалось чжоусцами. Небу от имени правителя-вана, сына Неба (тянь-цзы), торжественно приносились жертвы, но не челове­ческие. Аналогичные жертвы приносились на алтаре Земли, шэ, который был как у каждого владетельного аристократа, в каж­дом княжестве, так и в любой деревне. А всеобщее поклонение умершим правителям постепенно замещалось поклонением пред­кам в рамках каждого клана.

Согласно более поздним данным конфуцианского канона Ли-Цзи, уже в те времена, о которых идет речь, правитель-ван имел в своем храме предков семь алтарей мяо для приношения жертв умершим предшественникам. Простолюдинам же вообще не по­лагалось иметь храмов в честь предков — на их алтарях, как пра­вило, cтояли дощечки с именами близких им по времени покой­ников. Степень родства и близость к верхам имели отношение и к срокам траура по умершим.

В целом же чжоуские религиозные верования и представления в тличие от шанских как бы разделились: высшее государствен­ное значение приобрел культ Неба, отправлявшийся лично ва­ном и только им в полном его объеме; определенную роль стали

играть культы земли-территории (шэ) на различных уровнях,

вплоть до деревенского; что же касается центрального у шанцев культа правящих предков, то он трансформировался в Чжоу в слож­ную иерархическую систему культов предков социальных групп различных категорий. Никаких иных божеств и храмов в их честь чжоуская религиозная система не знала, хотя на низшем своем уровне бьша знакома (что характерно для всех народов на сходной ступени развития) с анимистическим поклонением явлениям при­роды, с пережитками тотемизма, магией, знахарствоми и т.п.

Легко заметить, что рационализм ритуалов, заметный уже в шанское время, в чжоуском Китае продолжал развиваться. Духам предков и духам природы приносили жертвы, дабы они не вре­дили. Примерно так же строились и взаимоотношения чжоусцев с духами земли-территории шэ: не принесешь жертву — не будет урожая; не отстоишь город с алтарем шэ от разрушения врагом — потеряешь свою землю. Даже взаимоотношения знати с уходя­щими на Небо духами их умерших предков и с самим великим Небом имели, как было и в Шан, явно прагматический смысл: небесные силы призваны были заботиться о благе живущих, а живущие напоминали им о себе в положенные сроки специаль­ными жертвоприношениями.

Следует обратить внимание на то, что с начала Чжоу практи­ка шанских гаданий на костях и панцирях черепах (на очищен­ной поверхности писался текст, выдалбливались и затем прижи­гались лунки, а по трещинам после прижигания гадатели судили о реакций ди, к которым обращался правитель) сошла на нет, а на смену ей пришло гадание на стеблях тысячелистника. Впос­ледствии, уже в Восточном Чжоу, эта практика гадания была хорошо разработана, обрела облик сочетанийдвух черт (цельной и прерванной) и в форме триграмм (три такие черты должны присутствовать в любом сочетании — всего восемь сочетаний) и гексаграмм (шесть черт — шестьдесят четыре сочетания) легла в основу гаданий по формулам книги Ицзин. Со временем эта книга обросла различными по характеру и все отчетливей обретавши­ми философский смысл комментариями. Как известно, впослед­ствии Ицзин был включен в конфуцианское Пятикнижие (Уц-зин), и это превращение книги гаданий в часть конфуцианского канона убедительно свидетельствовало о том, что текст Ицзина был не столько мистическим справочником, сколько весьма ра­циональным осмыслением различных, легко изменяющихся жиз­ненных ситуаций.

Этическая идея, заложенная в начале Чжоу в концепцию не­бесного мандата, и отчетливо фиксируемый рационализм в сфе­ре верований и культов способствовали оттеснению мифологи­ческого мышления и суеверий, включая мистику, на периферию

чжоуской культуры и вьщвижению на передний план ритуала и церемониала. Это в свою очередь вполне коррелировалось с осо­бенностями эволюции чжоуской политической структуры и, в частности, с формированием в верхних правящих слоях обще­ства мощной и влиятельной аристократии. Чжоуская удельная знать, незнакомая с религиозными догмами, могущественными богами и связанной с ними мифологией, считала едва ли не глав­ным в сфере верований и культов строгий ритуал и торжествен­ный церемониал, а во взаимоотношениях между людьми — де­тально разработанный этикет. Собственно, именно хорошее зна­ние ритуала и церемониального этикета прежде всего отличало знатные верхи от неграмотных и необразованных низов. И хотя формально мудрые и способные из низов всегда приветствова­лись и включались в правящую элиту (выявление таковых входи­ло даже в должностные обязанности администраторов разных рангов), на деле это значило лишь одно: неважно, откуда ты ро­дом, важно, чтобы ты выглядел своим среди аристократических верхов, т.е. был образованным и грамотным, знал ритуалы и це­ремониал. Тот, кто принадлежал к верхам, должен был быть — или стать — аристократом, т.е. обладателем должности, причаст­ным к влиятельному клану и, главное, строго соблюдающим нор­мы этикета, центральным пунктом которого уже в конце Запад­ного Чжоу стали ритуал и церемониал. А в начале Восточного Чжоу и особенно в период Чуньцю (722—464 гг. до н.э.) все эти черты и признаки приобрели еще большую важность.

Литература.

1.  Кравцова Марина Евгеньевна. История культуры Китая: Учеб. пособие для студ. вузов, обуч. по спец. "Культурология". — С.Пб. : Лань, 1999. — 416с

2.  Фицджералд Чарлз Патрик. История Китая / Л.А. Калашникова (пер.с англ.). — М. : Центрполиграф, 2005. — 459с.

3.  Архипов Дмитрий Борисович. Краткая всемирная история. Наукометрический анализ / РАН; Институт аналитического приборостроения. — С.Пб. : Наука, 1999. — 189с.

4.  Бадак Александр Николаевич, Войнич Игорь Евгеньевич, Волчек Наталья Михайловна, Воротникова О. А., Глобус А. Всемирная история: В 24 т. / И.А. Алябьева (ред.) — Минск : Литература

5.   Т. 5 : Становление государств Азии. — 543с.