Разложение и консолидация общины

2. Разложение и консолидация общины

А могло ли такое быть? Совместимо ли одно с другим? Не исключает ли одно другое? Попробуем разобраться на сей счет.

Община давно перестала быть целостной, единой. Неуместны сетования некоторых публицистов об «артельном духе» общины, о «вольной артели», – качествах деревни, которые якобы были сметены коллективизацией.

Да никогда община не была организацией, проникнутой артельным духом. Тем более в XX в. Все это напоминает народнические утопии.

Раскол общины приобретает зримые черты в XIX в., заметно усиливается в годы столыпинской аграрной реформы. Несмотря па возрождение общины во время аграрной революции 1917–1918 гг., одновременно большевики пытаются искусственно, на почве голода, расколоть деревню с помощью комбедов.

Аграрная и социальная политика Советской власти в 20-е годы также была направлена на поддержку бедноты и постоянный прессинг состоятельных слоев. Этому способствовало постоянное противопоставление бедноты «кулакам» посредством агитации и пропаганды.

Да, маломощные слои всегда, так сказать, органически были враждебны состоятельным крестьянам. Наиболее богатых и сильных в деревне называли «мироедами», «кулаками». Знать было за что. Последнее же, в свою очередь, не жаловали бедноту, презрительно клеймя их «голытьбой», «лентяями», «лежебоками». И в этом тоже была доля правды. Политика Советской власти приводила к удивительному парадоксу. Крестьяне с удивлением убеждались, что «выгоднее сидеть, сложа руки на животе и ждать от государства кусок хлеба», чем гнуться на тяжелой работе.

Политика – натравливания одних слоев на другие приносила свои плоды, особенно со второй половины 20-х годов. Из Пензенской губ., например, сообщали в 1926 г.: «На базарах только и считали, у кого сколько кулаков и бедноты. Все обвиняли друг друга. Дело доходило вплоть до убийств».

Однако, несмотря на антагонизм, в деревне постоянно держался своеобразный баланс сил, равновесие, поскольку органическая неприязнь к богатому, зависть уравновешивались страхом и даже уважением к богатому соседу я, конечно же, материальной зависимостью от него. Бедняк обращался к нему за лошадью, за инвентарем, за куском хлеба, за стаканом молока для детей. Порой просил даже помыться в бане соседа. Расплата же за все это была не только экономического порядка, ной политического, например, при выборах в сельсоветы. Такая зависимость заставляла отдавать голос бедняка кандидатам и предложениям богатых, «потому что не можем выступить против наших богатых соседей и кумов из-за совести, ибо в противном случае наши соседи не только не одолжили бы нам нужных в хозяйстве предметов, но и выгнали бы нас из своих домов, осыпая разными оскорбительными словами». (Письмо крестьянина В. Архипова из села Чурашево, Воскресенской волости, Чебоксарского уезда Чувашской автономной области в «Крестьянскую газету» в 1924 г.).

В свою очередь, богатые крестьяне всегда нуждались в дешевой рабочей силе. Внутриобщинный найм обычно оказывался самым дешевым. К точу же всегда находился рядом бедный сосед, который вечно ходил в должниках, которого проще было привлечь к самой неблагодарной работе. Внутри общины существовала и самая дешевая аренда земли. Как правило, множество участков забрасывалось по причине дальноземелья.

Имелось достаточно бытовых обстоятельств, в силу которых отношения богатого с бедняком строились как отношения благодетеля и холопа. Поэтому, появившийся в 20-е годы термин «подкулачники» не лишен основания. Так называли тех крестьян, которые всячески поддерживали богачей на сходах и собраниях. Последние же особенно нуждалась в такой поддержке с момента включения в местные политические игры.

Неосторожная, негибкая политика Советов каждый раз сама способствовала тому, что она не только не разъединяла деревню, а, наоборот, кидала бедняка в объятия кулака или сама заставляла защищать его. Так, в годы продразверстки нередко бедняки не выдавали тех, у кого имелся запас хлеба, предпочитая, чтобы он оставался в деревне, и было у кого взять его взаймы, когда кончится свой. А обман правительством крестьян в 1928 г., лживые обещания вновь толкнули крестьян к кулаку, сблизили их.

Видимо, прав Л.Б. Алаев, когда вопреки традициям отечественной историографии о генеральном пути эволюции общины в сторону ее разложения, заметил, что на общину «одновременно действуют разлагающие и консолидирующие факты», которых множество: экономические, социально-политические и пр.

Своеобычный «союз» бедняка с кулаком строился, безусловно, на том, что был выгоден богатому, бедняк же в этой упряжке оказывался вынужденным.

Кроме того, более или менее прочное единство деревни могло поддерживаться и следующим немаловажным фактором. Жизнь настолько разнообразна и сложна, что, несмотря на углублявшийся раскол, в деревне постоянно оставалась какая-либо сфера общих интересов. И это связующее начало побуждало к совместным действиям всех крестьян. Например, общая нужда в товарах, которая подталкивала крестьян к кооперации. Так было в первую мировую войну, когда потребность в хлебе и иных товарах толкала вступать в «потребиловки» чуть ли не целые общества. Так было и во второй половине 20-х годов, когда нужда в «ширпотребе» побуждала также к массовому вступлению в кооперативы. Их называли «мануфактурными», ибо только в кооперации крестьянин мог приобрести ситец и иные товары городского производства.

Но такие образования как бы «не в счет», имея в виду проблему трансформации общины в кооператив. Такие объединения напоминали искусственные артели В. Левитского конца XIX в., как временное пристанище от нужды. Но только к концу 20-х готов нужда крестьян в промышленных товарах была постоянной. И когда выдохлись кооперативы, народ стали заманивать возможностью их приобретения в колхозах.

Как бы промежуточным вариантом стали поселковые товарищества и контрактация, которая вроде бы учитывала заинтересованность в ней всех слоев деревни.

На деле контрактация подготавливала активное разрушение общины. Самодостаточность и целостность крестьянского мира могла быть разрушена только извне.