Основатели русской философии Просвещения

2. Основатели русской философии Просвещения

И.В. Киреевский первым дал имя русской философии - духовная философия, своей нацеленностью на постижение духовности человека и народа эта философия отделена и отдалена от западной философии.

Известно, что Хомяков и Киреевский, почти сверстники, равно заложили основания той философской традиции, которую принято называть славянофильской. Существуют затруднения при оценках приоритетов одного или другого мыслителя в идеях и обоснованиях. Не исключение и взгляды этих мыслителей на просвещение: не стоит подходить буквалистски к тому факту, что Киреевский опубликовал статью о просвещении Европы и России в 1852 году, а Хомяков на неё откликнулся. Откликнулся он не рецензией вовсе, а самостоятельной статьёй не меньшего размера и качества. Работа Хомякова имеет такой заголовок: «По поводу статьи И.В. Киреевского». Именно по поводу, а повод - это возможность высказаться самостоятельно, что и обнаруживается у А.С. Хомякова. Речь не идёт о несогласии Хомякова с выводами Киреевского, такие несогласия откровенно отмечены Хомяковым, а, прежде всего, как раз о согласии, о развитии, разработке заявленной темы, которую только и можно было верно разработать при сродстве душ, при способности сравнительно оценить истоки и судьбы просвещения Европы и России.

После кончины И. В. Киреевского, подводя итоги его творчества, А.С. Хомяков, в частности, отметил, что «может быть, более и яснее всех уразумел он шаткость и слабость тех мысленных основ, на которых стоит всё современное строение европейского просвещения». Хомякову близка была мысль Киреевского: «Рассудочность и раздвоенность составляют основной характер всего западного просвещения. Цельность и разумность составляют характер того просветительского начала, которое, по милости Божией, было положено в основу нашей умственной жизни».

Цельность как качество православного мировоззрения, выразившееся и в бытовой культуре русского крестьянина, и в философии тех русских мыслителей, которые крепко держались народных традиций культуры, духа святоотеческих преданий и лучшего, что дала греческая философия, - эта цельность отмечена давно, она более понятна, бесспорна и для современного читателя. Между тем, цитированием обходят другое, многократно отмеченное качество русского просвещения - разумность.

Хомяков и Киреевский владели тайнами немецкой философии, выработанными ею категориями, в том числе - рассудком и разумом как категориями, существенно противоположными.

Исходной точкой размышлений Хомякова и Киреевского о рассудочности западного просвещения и стали те смыслы, которые были вложены в категорию «рассудок» и «разум» немецкими философами, но русские мыслители не удовлетворились спекулятивной школой философствования, и разум у них стал характеристикой не столько высших форм теоретической мысли, умеющей снять противоречие в высшем категориальном синтезе, сколько характеристикой гармонии бытия человека и народа, где цельность и разумность такого бытия неразделимы.

И Хомяков, и Киреевский именуют разрушительную рассудочность как разлагающее действие отвлечённого разума, в этом нет подмены категорий разума и рассудка.

Стоит подчеркнуть то особое внимание, которое уделяет Хомяков статье Киреевского о просвещении в трехстраничном некрологе, он считал основное положение первой части статьи неколебимым, «точкой опоры для всего будущего развития нашего мышления», и верил, что достоинство идей Киреевского будет оценено как поворотное в движении русского просвещения.

На статью Киреевского о просвещении откликнулись И.А. Аксаков, Т.Н. Грановский, Ю.Ф. Самарин, Н.Г. Чернышевский. Откликнулись одни восхищённо, другие - скептически, но вровень со статьёй Киреевского по напряжению размышлений и их доказательности встала только работа Хомякова. Обособленно их рассматривать невозможно и ошибочно.

Совпадает ли просвещение народа с замыслом Божьим о предназначении народа с его исторически выверенным путём, или просвещение деформирует собственную национальную традицию.

Анализируя эпизоды истории, в том числе поведение русских людей в различных ситуациях, А.С. Хомяков пишет: «… Закон любви взаимной проникал или мог проникать все отношения людей друг к другу: по крайней мере, они не признавали никакого закона, противного ему, хотя часто увлекались страстями или выгодами личными…". Исправление этих страстей Хомяков, разумеется, видел не в ещё лучшем освоении юридических законов, а на путях нравственных, духовных, достигаемых, достигаемых совершенствованием духовного просвещения. Без нравственного закона человек вовсе не может стать человеком.

Общинная ещё дохристианская жизнь славян создавала предпосылки для естественного принятия христианства, «казалось, - как очень тонко пометил А.С. Хомяков, - что не проповедь истины искала славян, а славяне искали проповеди истины». Веками монастыри были средоточием книжности: русские монастыри обладали такими библиотеками, каких не знала Европа, но главным Киреевский и Хомяков считали то, что иноческие обители, с их напряженной духовной жизнью, давали высшее направление всему просвещению старой Руси. Та цельность духовной жизни, которая могла развиваться в монастырях, помогла мирянам обрести душевное равновесие, заглянуть в обитель духа, справляться со страстями и заблуждениями. Неполноту духовного просвещения в Древней Руси Хомяков связывал с неполнотой веры, поскольку «большинство наших предков были христианами более по обряду, чем по разуму». Разум же предполагает не только интуитивное, бессознательное отношение к миру, но высокое развитие сознания, а в Древней Руси, по выражению Хомякова, «разуму недоставало сознания». Следовательно, критическое отношение Хомякова к рационализму не означало его склонности к иррационализму.

Разумеется, Хомяков и Киреевский не могли единолично оценить все особенности русской духовной философии и её специфический категориальный состав.

Хомяков и Киреевский, таким образом, шагнули в неизведанную область различий категорий русской духовной философии от категорий европейского рационализма, но, обнаружив такие различия, пытались примирить их несоответствие друг другу; иногда это проявилось в открытии подлинного смысла категорий европейской философии, иногда же категорию русской духовной философии переносили в чужеродную почву рационализма - это как раз относится к категории правды, ибо европейские языки не ведают сокровенно русского смысла правды и вполне обходятся одним словом для обозначения и научной истины, и тех духовных, нравственных исканий, которые в России зовутся правдой, правдоискательством, правдолюбием и зачастую оказываются не исканиями даже, а терзаниями, мучительным приближением к высшей нравственной планке жизни, непостижимой интеллектом, ибо, правда - это истина души, стремящейся к божественной Истине. «Русской земле, - писал А.С. Хомяков, - была чужда идея какой бы то ни было отвлеченной правды, не истекающей из правды христианской, или идея правды, противоречащая чувству любви».

Разведение смыслов внешней и внутренней правды, безусловно, должно быть поставлено в заслугу Хомякову, ибо обнаружение смыслов, а не терминов составляет задачу теоретического исследования. Внешняя правда предстаёт у него как обожествление политического общества и выстраивается в «какую-то таблицу счетоводства между Богом и его творением… Рационализм и формальность римской образованности приносили свои плоды».

Хомякову и Киреевскому принадлежит первая, отчётливо выраженная, рефлексия об особенностях русского просвещения, которое во многом определило, в свою очередь, особенности русской культуры, философии, искусства, литературы. Если западное просвещение рационалистично нацелено на развитие изощрённости интеллекта, то русское просвещение подразумевало всегда иную главную цель - озарить духовным светом душу человека. И это принципиальное различие, даже противоположность, не исчезли до сих пор, и это свидетельствует о неуничтожимости русской духовной традиции, выявленной философски нашими выдающимися славянофилами. И, Бог весть, не окажутся ли пророческими слова А.С. Хомякова, в отношении будущей роли России, хотя сказаны они были о Византии?! Слова эти таковы: «Несколько раз потрясённая до основания, она снова утверждалась и отстаивалась; побеждённая и почти покорённая, она покоряла и пересозидала своих победителей силой своих просветительных начал».