Литература Германии XVII века

Литература Германии XVII века

XVII век - тяжелая, мрачная пора в жизни Германии. В течение тридцати лет (1618-1648) немецкие земли обильно поливаются кровью ее народа. Дания, а за ней Англия и Голландия, Швеция, а там и Франция вмешались в многолетние и бедственные для страны раздоры. Опустошены города и села, выжжены, разграблены, преданы поруганию целые края, загублены миллионы человеческих жизней (по вычислению историков, убито около 13 миллионов человек, что составляло три четверти всего населения Германии, разрушено 1629 городов и 18310 сел, сожжено 1976 монастырей). Германия выключена из системы мировой торговли, устья ее судоходных рек захвачены иностранцами (шведы контролируют Везер и Одер, голландцы - Шельду и Рейн, французы - верховье Рейна). Хозяйство Германии расстроено, ремесленное производство сократилось до минимума, деревни обезлюдели. "Когда наступил мир, Германия оказалась поверженной - беспомощной, растоптанной, растерзанной, истекающей кровью"¹. Таковы были последствия Тридцатилетней войны.

Страна, разделенная по Вестфальскому миру (1648) на огромное множество мелких княжеств, в течение целого века не может залечить нанесенные войной раны. Отсюда и упадок культуры. Немецкие писатели обращаются к литературам соседних народов в поисках образцов. Италия, Франция, Испания и Древний Рим - вот куда устремлены взоры деятелей немецкой культуры XVII в.: там их школа, там заимствуют они поэтические формы и даже в родной язык несут латинизмы, галлицизмы, испанизмы, часто без всякой надобности. "Германия, так долго наводненная иноземцами, проникнутая другими нациями, обращавшаяся в ученых и дипломатических сношениях к чужим языкам, никак не могла выработать своего собственного. Вместе с некоторыми новыми понятиями в него проникло бесчисленное множество нужных и ненужных иностранных слов: даже говоря о самых знакомых предметах, чувствовали необходимость прибегать к иностранным выражениям и оборотам. Немец, одичавший за время бедствий и смут, продолжавшихся чуть ли не два века, шел в науку к французам за приличиями и к римлянам за искусством выражаться", - писал Гете.

В обращении немецких писателей XVII в. к старшим или более богатым иноземным культурам нельзя не отметить определенного положительного элемента: они знакомили свой народ с поэтическим опытом других народов. Немецкие поэты становились учеными-филологами, иногда переводчиками, обогащавшими художественными переводами книжный фонд страны. Им не хватало подчас собственных творческих сил, произведения их отличались книжностью, некоторым ученым педантизмом, но деятельность их была полезной для отечественной культуры.

Формирование немецкой культуры

Огромную роль в формировании немецкой культуры нового времени сыграл поэт Мартин Опиц (1597-1639) и его теоретический трактат "Книга о немецкой поэзии". Опиц призывал своих товарищей по труду изучать поэтический опыт античности. "Поэт должен быть весьма начитан в греческих и латинских книгах, которые должны послужить для него школой поэтического мастерства", - писал он. В условиях запустения и культурного одичания, в которых жила Германия в те дни, такой призыв, бесспорно, нес в себе много полезного. Литература античная, как и достижения итальянцев и французов, должна быть использована, по мысли Опица, для создания национальной немецкой поэзии. Опиц формулирует при этом основные задачи литературы, которые, по его мнению, сводятся к нравственному воспитанию людей. Отсюда: значительность и важность содержания поэзии должны быть главным ее достоинством.

Опиц хорошо понимал нужды своего времени и потому с большой силой поставил вопрос о формировании единого литературного немецкого языка. В данном случае он снова выдвигал на первый план задачи, поставленные немецкими гуманистами XVI столетия и еще не решенные в XVII столетии. Лютер своим переводом Библии заложил основания немецкого литературного языка, но только Гете и Шиллер, только могучая плеяда философов второй половины XVIII и первой половины XIX в. придадут немецкому литературному языку подлинную силу и богатство форм.

Опиц не только призывал своих братьев по перу к великому подвигу во славу немецкой поэзии, но и сам совершал его. Он не был поэтом в подлинном смысле слова, его стихи лишены того непосредственного чувства, которое придает любой художественной речи, как прозаической, так и стихотворной, обаяние убедительности. Стихи его сложены душой холодной по заранее взятым рецептам. Однако он очень многое сделал для отечественной поэзии. Исходя из норм немецкого языка, он открыл поэтическую систему, нашел ключ немецкого стихосложения, и это открытие было равносильно революции в поэтическом искусстве.

Опиц установил силлабо-тоническую систему стихосложения, и широкий простор открылся для идущих в литературу талантов. Он во многом напоминает нашего Тредиаковского, произведшего реформу русского стихосложения, что признательно отметил великий Пушкин.

Поэт попытался регламентировать литературу, установить для нее своеобразные иерархические формы, от высоких к низким. В высоких жанрах (эпопея, трагедия) надлежит, по его мнению, изображать богов и героев и прибегать к словам "роскошным и высоким". В низких жанрах (комедия, эклога) - показывать простонародные типы и использовать "простонародные реченья". Перед нами типичная классицистическая теория со всей ее строгой системой регламентации.

Опица боготворили его современники, называли его немецким Гомером, Вергилием, Горацием. Его теорию восторженные последователи пропагандировали в университетах: Бухнер - в Виттемберге, Дах - в Кенигсберге, Чернинг - в Ростоке. Появилось огромное множество учеников и подражателей Опица. Нельзя не сказать о некоторых негативных сторонах этого подражания.

Поэзия отрывалась от народной почвы. Поэты, ориентируясь на античные образцы, пренебрегали национальными поэтическими традициями. Александрийский стих стал основным стихом для всего XVII столетия.

Пауль Флеминг (1609-1640) - наиболее талантливый ученик Опица. Его стихи безыскусственны и часто овеяны волнующей задушевностью. Жизнерадостный, энергичный, он был чужд той безысходной тоске, которая охватила его современников. Флеминг жадно изучает мир, много путешествует, посещает Россию.

Поэзия Флеминга оптимистична. Любовь, молодость, красота мира, красота человека - вот предмет его лирики. Его волнуют бедствия родины, но они нисколько не парализуют его бодрость, мужественную крепость воли.

Любопытен его сонет, посвященный Москве ("При созерцании ее золотых глав"), в котором очень хорошо проявилась жизнерадостная, жизнелюбивая натура поэта. "Царица русских городов - благородная, величественная, широкая, обильная, прекрасная! Гляжу я на тебя, на твою златую голову, и мыслю, что светлее золота та, к кому стремится душа моя. Роскошны косы прекрасной Базилены, полонившей меня своей красотой. Она моя госпожа, она для меня прекрасней всех красавиц мира, ты же - идеал для многих тысяч русских, и ничто не сравнится с твоей божественной красотой! Но вдвое хвалю тебя за то, что ты (и это возносит тебя до небес) напомнила мне прекрасную женщину, соединившую в себе все совершенства".

Флеминг умер рано, в полном расцвете сил. Вместе с ним ушла из немецкой поэзии, по крайней мере для XVII в., здоровая жизнерадостность, влюбленная в мир муза.

Немецкое барокко

Мрачное настроение охватило немецких поэтов, писателей, драматургов. Вместе с иноземными войсками общеевропейское барокко в пестрых, растрепанных одеждах, с головой горгоны, с воплями и стонами, исступленно бия себя в грудь, ворвалось на поля немецкой литературы и разметало, разбросало классически строгие, но еще непрочные строения, которые начала возводить эстетика Опица.

Немецкое барокко обусловлено двумя причинами. Первая из них - дух тогдашнего немецкого дворянства, дворянских салонов, княжеских дворов. Дворянство захвачено всеобщей модой. Марино и Гонгора, пастушеские Аркадии - утонченная игра в слова, игра в чувства, игра в опрощение - все это суть различные стороны одного и того же явления и характеризуют попытку уйти от реальности в иллюзорный, выдуманный мир. Еще в конце XVI столетия изысканный "Амадис Гальский", в двадцати четырех томах, в испанских рыцарских доспехах появился на немецких землях, переведенный по приказу герцога Вюртембергского на немецкий язык, и высокопарным слогом, с кружевным узором эпитетов рассказал о молочных реках и кисельных берегах, о прекрасных дамах и благородных принцах.

Накануне Тридцатилетней войны в Веймаре создалось аристократическое общество по очищению родного языка - "Плодоносное общество", впоследствии переименованное в "Орден пальмы". Во главе общества - герцог Людовик Ангальтский, затем Вильгельм IV Саксен-Веймарский, затем герцог Август Саксонский. Какие имена! Аристократы, движимые патриотическими чувствами, проявляющие заботу о родном языке! А в действительности - игра в опрощение, игра в патриотизм, подражание итальянским академиям такого же образца.

В годы кровавых событий, в самый разгар национальной трагедии, аристократы услаждают себя столь недостойной игрой. В 1633 г. в Страсбурге создается общество "Большой сосны", в 1643 г. в Гамбурге - "Общество добрых немцев", в 1644 г. в Нюрнберге - "Общество пастухов из Пегница". Члены обществ дают себе имена "Кормилец", "Приятный", "Роза", "Лилия", "Гвоздика" и т.д. Они придумывают взамен иностранных слов, уже вошедших в обиход немцев, новые, "отечественные" слова, как это делали у нас в России Шишков и "Общество любителей российской словесности", и спорят, спорят из-за пустяков.

Поэты, близкие к этим аристократическим обществам, обряжаются в аркадских пастушков, воспевают в самых утонченных и не лишенных пряного эротизма стихах прелести красоток. Такова первая сторона немецкого барокко, обусловленная настроениями, вкусами, идеями тогдашней не только немецкой, но и всей западноевропейской аристократии.

Вторая сторона более серьезна, более трагична и глубоко связана с мрачными событиями истории Германии XVII столетия. Здесь уже не фривольный дворянский эротизм, не игра в чувства и слова - здесь настоящая трагедия, здесь отчаяние, здесь тот мрачный отсвет, какие оставили в человеческих душах кровавые пожарища Тридцатилетней войны.

Антивоенная тема и роман Гриммельсгаузена "Симплициссимус"

Не было поэта, писателя в Германии в XVII столетии, который так или иначе не отозвался бы на события Тридцатилетней войны.

Мартин Опиц, не доживший до конца ее, пишет ироническое "Похвальное слово богу войны", с грустью констатируя, что издревле человеческий род неотступно преследует бог войны, понуждая людей вступать в распри, в раздоры, возбуждая их алчность, беспокойную страсть захвата и стяжания. Только тогда, заявляет он, были люди счастливы, когда они не знали понятий "мое" и "твое" и когда непритязательно довольствовались желудями.

Те же антивоенные мотивы и в поэзии Пауля Флеминга. В "Оде на новый, 1633 год", рисуя бедствия войны, поэт мечтает о мирной жизни, о мирном труде. Здесь нет еще отчаяния, здесь печаль об участи народной и невысказанная, но ощутимая в бодром строе стиха вера в победу светлых начал миропорядка. О войне пишет Андреас Грифиус. В Германии до сих пор помнят сонет его "Слезы отчизны". Поэт-сатирик Фридрих Логау, писатель Мошерош и другие тоже не обходят тему войны. Войне посвящен и знаменитый роман Гриммельсгаузена "Симплициссимус"¹.

Гриммельсгаузену было 27 лет, когда окончилась война. Его юность прошла в самые тяжелые годы страданий народа.20 лет он носил в себе мрачные наблюдения юности, чтобы потом запечатлеть их в потрясающих по трагизму и художественной яркости образах.

Гриммельсгаузен верен жизненной правде. Никаких украшений! Речь его проста, почти обыденна, часто грубовата, как те нравы, которые он описывает. Вот образцы ее: "У сей девицы волосы такие желтые, словно пеленки замаранные, а пробор на голове такой белый и прямой, словно на кожу наклеили свиной щетины... Ах, гляньте, какой красивый у нее лоб; разве не выступает он нежнее, чем самая жирная задница, и не белее ли он мертвого черепа, много лет под дождем провисевшего?" Ирония, как видим, не только грубовата, но и мрачна.

Роман его не что иное, как философское раздумье о человеческом мире. Мысли автора, выраженные в пестрой галерее картин и лиц его романа, мрачны. Ни один луч света не прорезывается сквозь темную пелену обрисованных кошмаров.

В главах XV-XVII шестой книги своего романа он повествует о беседе Симплиция с... подтиркой ("Симплиций в месте укромном под дыркой беседу ведет с шершавой подтиркой"). Подтирка рассказывает о своей родословной. Сначала было семя, из него вырос стебель конопли, из конопли сделали тонкое полотно, оно превратилось в ветошь, которая пошла на изготовление бумаги, на бумаге были написаны письмена и, наконец, бумага стала подтиркой. "Так же поступит с тобою смерть, когда снова превратит тебя в прах, от коего ты взят, и ничто не даст тебе отсрочки", - заключила свой рассказ философствующая подтирка.

Гриммельсгаузен мрачен до отчаяния. Он не верит ни в какую стабильность бытия - все изменчиво, причем изменчивость мира - трагического порядка. Меняется все к худшему. Судьба человека плачевна: "Я - мяч преходящего счастья, образ изменчивости и зерцало непостоянства жизни человеческой", "Ты завтра будешь не тот, что сегодня... нынче ты одержим целомудрием, а назавтра воспламенишься похотью" и т.д.

Часто Гриммельсгаузен смеется, смеется нарочито громко, но этот смех мрачен. Как не "смеяться", когда грабители-солдаты обрекают бедного поселянина на смерть от конвульсий, заставляя козла лизать подошвы его ног? Как не "смеяться", когда в горло несчастной жертвы льют липкую навозную жижу? Как не "смеяться", когда крестьянина поджаривают в обыкновенной кухонной печи? Разве это не смешно? Так с саркастическим смехом как бы спрашивает автор, и вам становится жутко от этого смеха.

Имя героя романа - Симплиций Симплициссимус ("простой из простейших"). Таких имен никто не носил в Германии. Это имя выдуманное, символизирующее философскую основу романа. Автор предлагал читателю взглянуть на мир глазами простака, у которого зрение не замутнено цивилизацией, университетским образованием, книгами, теориями и сохраняет природный здравый смысл. Вся жизнь Симплиция - вереница насилий над ним, над его волей, над его природным здравым смыслом, инстинктом добра и нравственными принципами, также полученными им от природы. Гриммельсгаузен рассказывает о приключениях своего героя отнюдь не ради развлечения читателя и не ради реалистического бытописания. Иногда писатель отходит от правдоподобия и вносит в свой роман эпизоды фантастические. Так, Симплиций попадает на шабаш ведьм, отправляется к центру Земли. На страницах романа появляются призраки, привидения. Да и сама жизнь Симплиция, неожиданные перипетии в его судьбе отнюдь не есть реальная жизнь реального человека. Все является философской аллегорией. Во второй книге романа рассказывается, как при дворе правителя Ганау из Симплиция хотят сделать шута. Его спаивают вином, инсценируют чистилище и ад; люди, переодетые в чертей, кривляются и преследуют его. Симплиция одевают в телячью шкуру, водят на веревке. Все это делается для того, чтобы расстроить его рассудок, довести до умопомешательства. Вряд ли писатель стал бы рассказывать эту мрачно-веселую историю, чтобы позабавить читателя еще одним диковинным приключением своего героя.

Мир полон безумия, утрачено самое святое - любовь к человеку. Несчастье человека служит потехе, веселит людей. Что может быть ужаснее этого?

Автор сталкивает Симплиция со множеством социальных типов, помещает его в самые различные социальные среды, он водит его по широкому людскому миру и показывает, как Симплиций Симплициссимус, простой из простейших, милый, наивный парень, не знающий красивых слов и красивых манер, но не знающий и пороков, становится таким, как все.

Страшен мир человеческий, разделенный на бедных и богатых, на власть имущих и слабых, обездоленных, страшен он взаимной ненавистью людей, развратом и корыстью. Но неужели нет выхода? Неужели ничто не может исправить этот порочный, грязный мир? Гриммельсгаузен рассказывает о встрече своего героя с человеком, вообразившим себя Юпитером. Вот их разговор.

Слухи о человеческих пороках дошли до неба, и на совете богов было решено подвергнуть землю новому потопу. Но я - друг людей, - сказал Юпитер, - и прежде чем применить последние меры, я захотел сам узнать правду о их жизни и мыслях. Я нашел человеческий мир в еще более плачевном состоянии, чем ожидал. Но мне все же жаль людей, я не хочу уничтожать весь человеческий род. Пусть будут наказаны самые злые и порочные, других же я попытаюсь подчинить своей воле.

Господин Юпитер, - ответил ему Симплиций, - ваше доброе сердце обманывает вас. Всякая частичная мера ничего не даст. Что сделаете вы для того, чтобы наказать лишь одну часть людей? Если вы начнете войну, выгадают лишь негодяи и пройдохи, а страданья станут уделом честных; если нашлете на людей голод, вы окажете этим услугу ростовщикам, которые станут спекулировать на хлебе; если нашлете чуму, многие умрут, а их состояние перейдет в руки алчных. Поверьте мне, откажитесь от милосердия, и да падут на всех людей кары небесные.

Ты мыслишь недалеким человеческим умом. Только боги могут заботиться о том, чтобы вместе с преступником не погиб и безвинный. У меня особые планы. Я пошлю людям своего избранника. Он предстанет перед ними как герой, одаренный сверхъестественными способностями. Он разрушит укрепленные земли и перестроит всю Германию. Он отведет каждому городу прилегающие земли, и пусть жители возделывают их. Каждый город изберет двух своих граждан, наиболее мудрых и деловых, и пошлет их в парламент. Все немецкие города соединятся в братский союз. И не будет больше ни десятинных налогов, ни барщины, ни войн, ни принуждений, и люди, наконец, познают, что я их создал для счастья.

А что же скажут сеньоры и принцы? - спросил Симплиций.

Я убью из них всех, кто ведет совершенно преступную жизнь. Остальных разделю на две части: тех, кто откажется принять установленный мной порядок, я вышлю за Венгрию, Валахию, Македонию, вплоть до самой Азии. Там они будут все королями и пусть себе вечно воюют. Те же из них, кто предпочтет мирную жизнь на родине вечному изгнанию, будут жить как простые люди; правда, тогда доля крестьянина будет более завидной, чем теперь жизнь принца... Наконец, я сойду сам с Олимпа со всем сонмом богов. Я перенесу в Германию Геликон, и музы переедут туда на постоянное жительство. Я забуду греческий язык и стану говорить по-немецки. Мир воцарится среди германских племен и между всеми народами мира, и благородные создания человеческого разума заменят гнусные изобретения войны."

Как прекрасна эта светлая мечта Гриммельсгаузена! Появится герой, сильный и храбрый, как Геркулес, прекрасный, как сама богиня любви Венера, и мудрый, как Меркурий. Он, этот герой, созовет парламент. В него соберутся лучшие люди Германии. Будет создана конституция. Будет уничтожено рабство. Короли и князья лишатся своих престолов, и человечество забудет само слово "владыка". Навсегда прекратятся войны; великие, благодетельные боги Олимпа спустятся со своих высот к людям и будут жить среди них, ибо жизнь человеческая будет подобной жизни богов, и боги будут хранить вечный мир и дружбу народов. Увы, единственный человек его романа, который высказывает эти прекрасные мысли, всего лишь жалкий сумасшедший, вообразивший себя Юпитером.

Сцена заканчивается тем, что "Юпитер", никого не стесняясь, при всей честной компании соседей спустил с себя штаны "и принялся вытряхивать из них блох, кои, как хорошо было видно по его испещренной расчесами коже, ужаснейшим образом его тиранили". Шутовская концовка эпизода говорит об отношении автора к социальным утопиям: как не посмеяться над безумцами, возмечтавшими исправить мир!

Чем же кончается роман Гриммельсгаузена? Симплиций находит обетованный уголок на маленьком островке, где-то среди вод Индийского океана. Там нет людей. Симплиций обретает душевный покой в мирном труде на лоне природы. "Здесь мир - там война; здесь неведомы мне гордыня, скупость, гнев, зависть, ревность, лицемерие, обман, здесь тихое уединение без досады, ссоры, свары, убежище от тщеславных помыслов, твердыня про-тиву всяких необузданных желаний, защита от многоразличных козней мира, нерушимый покой..."

В годы страшных бедствий народу случается терять свой жизненный оптимизм. Так произошло в Германии в период Тридцатилетней войны, и народный писатель Гриммельсгаузен изобразил мир как хаос зла, он не увидел в действительности никакой руководящей, разумной закономерности, не хотел видеть ее и в искусстве. Хаос в мире - хаос в искусстве.

Драматургия

Стиль барокко особенно сильно сказался в драматургической литературе Германии XVII столетия. Трагедия на немецкой почве превращается поистине в сгусток крови, в изображение самых диких злодеяний. Убийство, разврат, кровосмешение - вот темы трагедий Каспара фон Лоэнштейна ("Софонизба", "Клеопатра", "Агриппина", "Ибрагим-султан", "Ибрагим-паша" и др.). Все это приправлено словесной цветистостью и не содержит никаких серьезных проблем.

Нельзя этого сказать о театре Андреаса Грифиуса. Грифиус - поэт, талантливый, серьезный. Он творит с глубокой мыслью, ему не чужд критический взгляд на социальную несправедливость. В своей трагедии "Лев Армянин" он с симпатией рисует образ тираноборца. Но во всех его драмах, как и во всем его творчестве, жизнь человеческая предстает как безысходная юдоль скорби. Он прославляет христианское мученичество. Героиня его трагедии "Екатерина Грузинская", умирающая за веру Христову, перед казнью зовет смерть-утешительницу: "О смерть! О желанная смерть! О утешительный дар!" (акт IV).

Грифиус в трагедии "Убиенное величество, или Карл Стюарт, король Великобритании!" осуждает революционный английский народ, казнивший короля. На сцене появляется хор королей, убитых в различные периоды истории; хор коронованных призраков призывает к мщению, обращает свои мольбы к богу. Призраки, привидения, ведьмы - постоянные персонажи трагедий Грифиуса.

Даже в бытовой драме "Карденио и Целинда", любопытном с точки зрения эволюции театральных жанров сочинении, - те же призраки, говорящие мертвецы и пр. Грифиус пессимистически смотрит на мир, и наиболее излюбленные его изречения - изречения Экклезиаста о суетности мира, о тщете человеческих начинаний¹.

Настроения Гриммельсгаузена, наиболее яркого таланта в Германии XVII столетия, были настроениями, присущими всем тогдашним мастерам пера. Близок ему Фридрих Логау (1604 - 1655).

Фридрих Логау, поэт-сатирик, стихом язвительным, едким, словом, подчас грубым, но сильным и верным, с саркастической улыбкой на устах говорит о новых алхимиках, которые делают золото из крови немцев. Страшная усталость и какое-то нравственное опустошение, безверие звучат в его стихах. Ни светлых дней, ни радостных улыбок не предвидится ему в будущем. Мир населяют звери, и эти звери именуют себя людьми.

Какова Германия после тридцатилетних разбоев, грабежей и бесчинств озверелой военщины? Вот она, отвечал Логау с убийственной иронией в стихотворении "По окончании войны":

Рубищем покрыты, Только горем сыты, Без гроша в кармане, С болью в каждой рапе, С духом сокрушенным, - К оскверненным женам, К чужеродным детям, К опустевшим клетям Тянутся солдаты. На войне проклятой Понабили ранцы Только иностранцы.

Антивоенной теме посвящена немецкая проза XVII столетия. Писатель Мошерош тоже сатирик и также не чуждается грубого, правдивого слова. В его сатирическом произведении "Видения Филандра фон Зиттевальда" (1642) - в обличении пороков мира, в философии жизни, в самой манере письма - самое доподлинное барокко. Мошерош воспользовался испанским образцом - "Сновидениями" Кеведо.

"Диковинные и подлинные видения Филандра из Зиттевальда, в коих выведены и отражены, как в зеркале, для всеобщего обозрения дела мирские с их натуральными красками, суетностью, насилием, лицемерием и глупостью" - само заглавие книги содержит в себе философию автора. Раскрываем книгу. Картина "Солдатская жизнь" полна кошмаров и ужасов войны. С натуралистической подробностью Мошерош рассказывает о бесчинствах солдат, о пытках самых невероятных, самых изощренных. Далее - картина "Дети ада". Но что такое ад? Люди говорят о кошмарах преисподней. Это детская игра сравнительно с тем, что творится на земле. Разве может дьявол измыслить зло, которое превосходило бы зло, порожденное человеком? Нигде нет правды, добра, справедливости, и особенно при дворах владык. "О проклятая жизнь! Вечные распри, вечная ненависть, вечная склока, вечная злоба, вечная ложь!" - вот человеческий мир. И нет ничего светлого на свете. Кажется, внешний облик прекрасен, но протяните руку - и все преобразится перед вами, рука не ощутит плоти, видение окажется тенью. И все летописи мира запечатлевают лишь ложь, внешнюю форму, скрывающую грязную правду под мишурой красивости: "... бытие всех людей - лишь внешняя личина, суетное лицемерие".

Излюбленный прием Мошероша - гротеск, заимствованный им у Фишарта, писателя XVI столетия, подражавшего Рабле. Гротеск Мошероша кошмарен. И как бы иллюстрируя трагическую разорванность мира, кричащие противоречия, сумбур, хаос, царящий в мире, Мошерош прибегает к такому же стилю изложения. Прочь строгую линию композиции, долой гармоническую красоту классиков, ясность образов! Да здравствует сумбур в искусстве, грубая, неотчеканенная, вихреобразная фраза! ¹

Бросая общий взгляд на немецкую литературу XVII столетия, нельзя не видеть трагизма, который лежит на ней и окрашивает ее в мрачные тона. Причина тому бедствия войны.

Начинания немецкого классицизма были пресечены войной и тем влиянием, которое она оказала на культуру. Восторжествовало барокко - аристократическое ("пастушеские поэты", Каспар фон Лоэнштейн и др.) и народное (Мошерош, Логау, Грифиус и самый яркий из них - Гриммельсгаузен).

Аристократическое крыло немецкого барокко питалось иностранными образцами (маринизм, гонгоризм, пастушеская поэзия Италии и Германии); народное - исходило из национальных традиций. Национальная трагедия не могла не породить упадочных настроений. Это и создало условия для процветания барокко.

Германия XVII столетия дала миру крупнейшего писателя - Гриммельсгаузена. Его роман "Симплиций Симплициссимус" перешагнул рамки своего времени и своей страны и в наши дни поднят на уровень высокой мировой классики.

Список литературы

1.  Неустроев В.П. Немецкая литература эпохи Просвещения. - М., 1978.

2.  Тройская М. Немецкая сатира эпохи Просвещения. - Л., 1962.

3.  Жирмунский В.М., Сигал А. У истоков европейского романтизма // Уолпол, Казот, Бекфорд. Фантастические повести. - Л., 1967.

4.  Ланштейн П. Жизнь Шиллера. - М., 1984.

5.  Морозов А. "Симплициссимус" и его автор. - Л., 1984.

6.  Тураев С. От Просвещения к романтизму. - М., 1983.

7.  Сокомиский М. Западноевропейский роман эпохи Просвещения. - Киев, 1983.