Понимание закона и религии

2.3 Понимание закона и религии

Доводы Руссо в пользу примиримости общей воли с индивидуальной свободой основаны на своеобразном понимании закона. Закон, по его мнению, сочетает всеобщность воли с всеобщностью объекта; предмет, относительно которого делается постановление, так же общ, как и воля, которая постановляет; весь народ устанавливает что-либо относительно всего народа. Не может быть, рассуждает Руссо, общей воли, направленной на частный объект. Своеобразное понимание закона как нормы, распространяемой абсолютно на всех граждан, придает определенную логическую (но только логическую!) убедительность утверждению о том, что нельзя быть несправедливым по отношению к самому себе.

Но могут ли законы носить исключительно всеобщий характер? Не принимает ли суверен ряд норм, касающихся отдельных категорий граждан. Очевидно, что на практике это так, и принимаются они, как всякий закон, большинством голосов. И Руссо, противореча сам себе, не отрицает этого. «Закон, — пишет он, — может, конечно, установить привилегию, но он не может дать привилегии поименно тому-то или тому-то; закон может разделить граждан на несколько классов, может даже обозначить признаки, которые дают право на принадлежность к этим классам, но он не может зачислять граждан в тот или иной класс...»[14] В таком случае несправедливый закон явно не означает несправедливость по отношению к самому себе.

Руссо допускает, что и приказания начальников могут считаться выражением общей воли только до тех пор, пока суверен, имеющий возможность противостоять им, не пользуется этой возможностью. Руссо признает, что решения народа не всегда одинаково правильны. Но все эти допущения возможности злоупотребления суверенитетом не помешали Руссо твердо отстаивать полную неограниченность верховной власти: нет такого закона, который суверен не мог бы нарушить, который бы связывал его волю. «Подданные, — утверждает Руссо, — не нуждаются в гарантии против суверенной власти, ибо невозможно предположить, чтобы организм захотел вредить всем своим членам...» Каждый член договора ассодиации полностью отчуждает себя со всеми своими правами в пользу общества, отчуждение происходит без оговорок. Это делает союз совершенным.

Солидаризируясь в концепции народного суверенитета с Дж. Локком, Руссо в плане отношения государства и личности принципиально смыкается с его политическим антиподом Т. Гоббсом. Идея государства как искусственного человека, нового организма, полностью поглотившего личность со всеми ее правами и не дающего ей никаких гарантий, кроме участия в формировании общей воли, сродни гоббсовскому Левиафану. Вся разница в том, что у Руссо эту роль выполняет суверенный народ на началах равенства, а у Гоббса возможны разные носители суверенитета. Это не делает, однако, права личности более обеспеченными. Они приносятся в жертву народному суверенитету, в жертву диктатуре общей воли. «Общественный договор, — пишет Руссо, — дает политическому организму абсолютную власть над всеми членами последнего». Но суверен «не может налагать на подданных никаких оков, если это бесполезно для общества». Предполагается также, что суверен ни в коем случае не вправе отягощать одного подданного более, чем другого, но оговорки Руссо о возможности установления привилегий для отдельных категорий граждан практически снимают эти ограничения.

«Общественный договор, — рассуждает Руссо, — имеет целью сохранение договаривающихся. Кто одобряет цель, тот одобряет и средства, ведущие к цели, а эти средства связаны, безусловно, с некоторым риском, даже с некоторыми потерями. Кто хочет сохранить свою жизнь при помощи других, должен также отдать ее за других, когда это нужно. Гражданин уже не может быть судьей опасности, которой закон велит ему подвергнуться, и когда государь говорит ему: «Для государства необходимо, чтобы ты умер», он должен умереть...» Итак, несмотря на незначительные и неубедительные оговорки, Руссо утверждает, что «общая воля всегда права». «Если кто-нибудь откажется повиноваться общей воле, то он будет принужден к повиновению всем политическим организмом; и это означает лишь то, что его силой заставят быть свободным»[15].

Абсолютная власть государства распространяется не только на действия, но и на мысли граждан. «Общественное мнение, — пишет Руссо, — есть своего рода закон, исполнителем которого служит цензор, применяющий, подобно государю, закон к частным случаям». Подданные должны, по Руссо, «отдавать отчет суверену в своих убеждениях», правда, «лишь поскольку убеждения эти важны для общины». Этими соображениями Руссо руководствуется и при определении роли религии и ее места в государстве.

Руссо, в отличие от большинства энциклопедистов, обладал глубоким религиозным чувством. Материализму, скептицизму и даже атеизму типичных французских просветителей он противопоставил веру в верховное существо. Взгляды Руссо на религию изложены в «Исповеди савойского викария». Человек с первых своих шагов ощущает присутствие верховного существа, величие и расположение которого сказывается в благодательном характере природы. Но Руссо против религиозного формализма, догматики, его идеал — вдохновенная религия. Однако она должна быть подчинена интересам государства, превратиться в «гражданскую религию». Эти мысли развиваются в главе VIII книги четвертой «Общественного договора».

Руссо упрекает Иисуса в том, что тот, стремясь установить на земле духовное царство, отделил теологическую систему от политической, в результате чего государство перестало быть единым. Это сделало «совершенно невозможным в христианских государствах всякое хорошее государственное устройство», ибо «никогда нельзя было с точностью узнать, кому следовало повиноваться: светскому повелителю или священнику».

Христианская религия благодаря своему исключительному тяготению к иному миру «не только не привязывает сердца граждан к государству, она отвращает их от него, как от всех остальных земных дел». «Я не знаю, — заключает Руссо, — ничего более противоположного социальному духу». «Христианство — религия всецело духовная, занятая исключительно небесными делами; отечество христианина не в этом мире; он исполняет, конечно, свой долг, но он исполняет его, относясь глубоко индифферентно к хорошему или дурному результату своих забот... Если хранитель этой власти начинает злоупотреблять ею, то это бич, которым Господь Бог наказывает своих детей. Изгнать узурпатора не хватит духа; для этого надо было бы нарушить общественный покой, применить силу, пролить кровь; все это плохо согласуется с мягкосердием христианина; и, наконец, не все ли ему равно, будет ли он свободным или рабом в этой юдоли бедствий. Главное — это попасть в рай, а смирение — только средство для этого». Оценка Руссо напоминает знаменитый приговор Макиавелли: христианство обессилило мир, предало его в жертву мерзавцам. «Христианство, — пишет Руссо, — проповедует лишь рабство и зависимость; дух его слишком выгоден для тирании... Истинные христиане созданы для того, чтобы быть рабами; они знают об этом, и это их мало смущает. Краткая земная жизнь имеет слишком мало ценности в их глазах». Магомет был совершенно прав, когда отказался от разделения светской и духовной властей. Английские короли и русские цари провозгласили себя главами церкви, но на деле они не сумели сломить авторитет духовенства, составляющего особую корпорацию: и в Англии, и в России, как и везде, существуют две власти, два суверена. «Из всех христианских авторов, — пишет Руссо, — один только философ Гоббс прекрасно понимал и зло и средство для его излечения; он один осмелился предложить соединение двух глав орла и приведение всего к политическому единству, без которого никогда ни государство, ни правительство не будут хорошо устроены». (Напомним, что Т. Гоббс рассматривал церковь как департамент государства.)

Государство, заинтересованное в том, чтобы каждый гражданин имел религию, которая заставляла бы его любить свои обязанности, имеет право устанавливать статьи чисто гражданского символа веры. Они не рассматриваются как догматы религии, но при несоблюдении их нельзя быть хорошим гражданином. Гражданская вера предполагает существование «могучего, разумного, благожелательного, предусмотрительного и заботливого божества», будущую жизнь, счастье для справедливых, наказание злых, святость общественного договора и законов. Она, по словам Руссо, исключает нетерпимость. Однако, «не имея возможности принуждать кого-нибудь верить в установленные им догматы, государство может изгнать из своих пределов всякого, кто в них не верит; оно может его изгнать не как нечестивца, а как человека необщественного». «Если же кто-нибудь, признав публично эти догматы, ведет себя как неверующий в них, то он должен быть наказан смертью: он совершил величайшее преступление: он солгал перед законами». Так «вдохновенная вера» Руссо, превратившись в государственную религию, становится орудием духовной тирании, подкрепляемой всей принудительной мощью суверенной общей воли.

Изобразив идеал государственной религии, Руссо сознает, что он не может быть немедленно осуществлен и что государствам необходимо терпеть существующие религии, «по крайней мере в той степени, в какой догматы этих религий не заключают ничего противного обязанностям гражданина». «Но тот, кто осмеливается сказать: «Вне церкви нет спасенья», должен быть изгнан из пределов государства, если только государство не есть в то же время и церковь, а государь — не первосвященник»[16].

Руссо — убежденный сторонник народного суверенитета. Но это отнюдь не означает, что он во всех случаях выступает за демократическую форму правительства. Руссо напоминает своим читателям, что конституция государства и конституция правительства — разные вещи, в этом Руссо следует Бодену, который говорил о формах государства и формах правительства, управления, т. е. исполнительной власти в отличие от законодательной. Но у Бодена и формы Государства различны, суверенитет можетпринадлежать монарху, аристократии или народу. У Руссо сувереном всегда является только народ, а всякое правительство получает власть от народа Суверенитет народа— это суть общественного договора. А форма управления зависит от воли народа. На выбор формы влияет многие факторы: территория, население, климат. Руссо готов обсуждать достоинства и обусловленность разных форм правления но у него есть и определенные методологические соображения на этот счет.

О демократии Руссо высказывается так: если бы народ составляли боги, то у них было бы демократическое правительство. Что же касается реальности, то невозможно держать народ постоянно в сборе для ведения управленческих дел (Руссо - противник представительной демократии). К тому же есть смысл в том, чтобы законодатель не занимался и исполнением законов (влияние теории разделения властей Локка—Монтескье), иначе вместо общих вопросов правящий народ был бы поглощен частностями. Одним словом, демократическое правительство непрактично.

Монархия одобренная всем народом и выборная, представляется Руссо законной (как форма правительства). Он назвал ее республиканской монархией. Монархическое правительство — самое сильное, но оно и легче всего поддается частным желаниям.

Предпочтение Руссо отдает аристократической форме правительства. Естественно, Чтобы сильные и мудрые управляли народом, но народ их выбираем демонстрируя при этом свою мудрость. Итак, форма государства — демократическая, форма правительства — аристократическая Такое сочетание противоположностей представлялось Руссо удачным. Он взял его из опыта Женевской республики, хотя и понимал, что принцип народного суверенитета не раз сводился там к формальности.