Религиозные взгляды Ф.М. Достоевского

Содержание

Введение. 2

Глава 1. Жизненный путь ф.м. Достоевского и особенности его творчества 3

Глава 2. Философско-христианские взгляды ф.м. Достоевского. 9

Глава 3. "Легенда о великом инквизиторе" ф.м. Достоевского как утверждение свободы человеческого духа. 18

Заключение. 27

Список литературы.. 29

Введение

Все творчество Ф.М. Достоевского можно свести к двум "вечным вопросам": вопросу о существовании Бога и вопросу о бессмертии души. Безусловно, они составляют доминанту, которой подчинены все прочие творческие задачи писателя. По сути же, в двух этих вопросах заключена одна проблема. В самом деле: если есть Бог– душа бессмертна, если нет Бога– душа умрет. Герои Достоевского– и положительные, и отрицательные– олицетворение этой муки, воплощение этой главной духовной тайны. Их постоянная забота и неизбежное занятие – решение вопроса: есть ли Бог, есть ли бессмертие, или ничего подобного нет.

Анализ творчества Ф.М. Достоевского невозможен без анализа его религиозно-философского мировоззрения. Эта тема и рассматривается в данной курсовой работе.

Работа состоит из введения, трех глав и заключения. В работе я выделила в отдельную главу подробное рассмотрение "Легенды о Великом Инквизиторе", как ключевую для понимания религиозных взглядов Ф.М. Достоевского.

Глава 1. Жизненный путь ф.м. Достоевского и особенности его творчества

Достоевский Федор Михайлович родился 30 октября (11 ноября н. с.) в Москве в семье штаб-лекаря Мариинской больницы для бедных. Отец, Михаил Андреевич, дворянин; мать, Мария Федоровна, из старомосковского купеческого рода. Получил прекрасное образование в частном пансионе Л. Чермака, одном из лучших в Москве. В семье любили читать, выписывали журнал "Библиотека для чтения", который давал возможность знакомиться с новейшей иностранной литературой. Из русских авторов любили Н. Карамзина, В. Жуковского, А. Пушкина. Мать, натура религиозная, с малого возраста познакомила детей с Евангелием, возила на богомолье в Троице-Сергиеву лавру.

Тяжело пережив смерть матери (1837), Достоевский по решению отца поступил в Петербургское военно-инженерное училище, одно из лучших учебных заведений того времени. Новая жизнь давалась ему с великим напряжением сил, нервов, честолюбия. Но была и другая жизнь– внутренняя, сокровенная, неизвестная окружающим.

В 1839 неожиданно умирает отец. Это известие потрясло Достоевского и спровоцировало тяжелый нервный припадок– предвестие будущей эпилепсии, к которой у него была наследственная предрасположенность.

Закончил училище в 1843 и был зачислен на службу в чертежную инженерного департамента. Через год вышел в отставку, убежденный, что его призвание – литература.

Первый роман Достоевского "Бедные люди" был написан в 1845 году, опубликован Н. Некрасовым в "Петербургском сборнике" (1846). Белинский провозгласил "появление... необыкновенного таланта... ". Повести "Двойник" (1846) и "Хозяйка" (1847) Белинский оценил ниже, отметив растянутость повествования, но Достоевский продолжал писать по-своему, не согласившись с оценкой критика.

Позднее вышли "Белые ночи" (1848) и "Неточка Незванова" (1849), в которых обнаруживались черты реализма Достоевского, выделявшие его из среды писателей "натуральной школы": углубленный психологизм, исключительность характеров и ситуаций.

Удачно начавшаяся литературная деятельность трагически обрывается. Достоевский был одним из членов кружка Петрашевского, объединявшего приверженцев французского утопического социализма (Фурье, Сен-Симона). В 1849 году за участие в этом кружке писателя арестовывают и приговаривают к смертной казни, замененной затем четырьмя годами каторги и поселением в Сибири.

После смерти Николая I и начала либерального царствования Александра II участь Достоевского, как и многих политических преступников, была смягчена. Ему возвращают дворянские права, и в отставку в 1859 году он выходит уже в чине подпоручика (в 1849 году, стоя у эшафота, услышал рескрипт: "... отставного поручика... в каторжную работу в крепостях на...4 года, а потом рядовым").

В 1859 году Достоевский получает разрешение жить в Твери, затем в Петербурге. В это время публикует повести "Дядюшкин сон", "Село Степанчиково и его обитатели" (1859), роман "Униженные и оскорбленные" (1861). Почти десять лет физических и моральных страданий обострили восприимчивость Достоевского к человеческим страданиям, усилив напряженные поиски социальной справедливости. Эти годы стали для него годами душевного перелома, краха социалистических иллюзий, нарастания противоречий в его мировоззрении. Он активно участвует в общественной жизни России, выступает против революционно-демократической программы Чернышевского и Добролюбова, отвергая теорию "искусства для искусства", утверждая социальную ценность искусства. После каторги были написаны "Записки из мертвого дома". Летние месяцы 1862 и 1863 годов писатель проводит за границей, посетив Германию, Англию, Францию, Италию и др. страны. Он считал, что исторический путь, который прошла Европа после французской революции 1789 года, был бы гибельным для России, так же как и внедрение новых буржуазных отношений, отрицательные черты которых потрясли его во время поездок по Западной Европе. Особый, самобытный путь России к "земному раю"– вот социально-политическая программа Достоевского начала 1860-х.

В 1864 были написаны "Записки из подполья", важное произведение для понимания изменившегося мировоззрения писателя. В 1865 году, будучи за границей, в курортном Висбадене, для поправки здоровья, начинает работу над романом "Преступление и наказание" (1866), в котором отразился весь сложный путь его внутренних исканий.

В 1867 году Достоевский женился на Анне Григорьевне Сниткиной, своей стенографистке, ставшей для него близким и преданным другом.

Вскоре они уезжают за границу: живут в Германии, Швейцарии, Италии (1867-1871). В эти годы писатель работает над романами "Идиот" (1868) и "Бесы" (1870-1871), который заканчивает уже в России. В мае 1872 Достоевские уезжают на лето из Петербурга в Старую Русу, где они впоследствии покупают скромную дачу и живут здесь с двумя детьми даже зимой. В Старой Русе написаны почти целиком романы "Подросток" (1874-1875) и "Братья Карамазовы" (1878-1879).

С 1873 года писатель становится ответственным редактором журнала "Гражданин", на страницах которого начинает печатать "Дневник писателя", становится учителем жизни для тысяч русских людей.

В конце мая 1880 Достоевский едет в Москву на открытие памятника А. Пушкину (6 июня, в день рождения великого поэта), где собралась вся Москва. Здесь были Тургенев, Майков, Григорович и другие русские писатели. Речь Достоевского была названа И. Аксаковым "гениальной, историческим событием". К сожалению, вскоре здоровье писателя ухудшалось, и 28 января (9 февраля н. с) 1881 года в Петербурге Достоевский скончался.

Для определения сути и особенности творчества Достоевского приведем мнение М.М. Бахтина.

При обозрении обширной литературы о Достоевском создается впечатление, что дело идет не об одном авторе-художнике, писавшем романы и повести, а о целом ряде философских выступлений нескольких авторов-мыслителей - Раскольникова, Мышкина, Ставрогина, Ивана Карамазова, Великого Инквизитора и др. Для литературно-критической мысли творчество Достоевского распалось на ряд самостоятельных и противоречащих друг другу философем, представленных его героями. Среди них далеко не на первом месте фигурируют и философские воззрения самого автора. Голос самого Достоевского для одних сливается с голосами тех или иных из его героев, для других является своеобразным синтезом всех этих идеологических голосов, для третьих, наконец, он просто заглушается ими. С героями полемизируют, у героев учатся, их воззрения пытаются доразвить до законченной системы. Герой идеологически авторитетен и самостоятелен, он воспринимается как автор собственной полновесной идеологемы, а не как объект завершающего художественного видения Достоевского. Для сознания критиков прямая полновесная интенциональность слов героя размыкает монологическую плоскость романа и вызывает на непосредственный ответ, как если бы герой был не объектом авторского слова, а полноценным и полноправным носителем собственного слова.

Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознании, подлинная полифония полноценных, голосов, действительно, является основною особенностью романов Достоевского. [1] Не множество судеб и жизней в едином объективном мире в свете единого авторского сознания развертывается в его произведениях, но именно множественность равноправных сознании с их мирами сочетаются здесь, сохраняя свою неслиянность, в единство некоторого события. Главные герои Достоевского, действительно, в самом творческом замысле художника не только объекты авторского слова, но и субъекты собственного непосредственно значащего слова. Слово героя, поэтому вовсе не исчерпывается здесь обычными характеристическими и сюжетно-прагматическими функциями, но и не служит выражением собственной идеологической позиции автора (как у Байрона, например). Сознание героя дано как другое, чужое сознание, но в то же время оно не опредмечивается, не закрывается, не становится простым объектом авторского сознания.

Достоевский– творец полифонического романа. Он создал существенно новый романный жанр. Поэтому-то его творчество не укладывается ни в какие рамки, не подчиняется ни одной из тех историко-литературных схем, какие мы привыкли прилагать к явлениям европейского романа. В его произведениях появляется герой, голос которого построен так, как строится голос самого автора в романе обычного типа, а не голос его героя. Слово героя о себе самом и о мире так же полновесно, как обычное авторское слово; оно не подчинено объектному образу героя, как одна из его характеристик, но и не служит рупором авторского голоса. Ему принадлежит исключительная самостоятельность в структуре произведения, оно звучит как бы рядом с авторским словом и особым образом сочетается с ним и с полноценными же голосами других героев.

Отсюда следует, что обычные сюжетно-прагматические связи предметного или психологического порядка в мире Достоевского недостаточны: ведь эти связи предполагают объектность, опредмеченность героев в авторском замысле, они связывают и сочетают образы людей в единстве монологически воспринятого и понятого мира, а не множественность равноправных сознании с их мирами. Обычная сюжетная прагматика в романах Достоевского играет второстепенную роль и несет особые, а не обычные функции. Последние же скрепы, созидающие единство его романного мира, иного рода; основное событие, раскрываемое его романом, не поддается сюжетно-прагматическому истолкованию.

Утверждение чужого сознания как полноправного субъекта, а не как объекта является этико-религиозным постулатом, определяющим содержание произведений Достоевского. Утверждение (и не утверждение) чужого "я" героем – основная тема его творчества.

Своеобразие Достоевского не в том, что он монологически провозглашал ценность личности (это делали до него и другие), а в том, что он умел ее объективно-художественно увидеть и показать как другую, чужую личность, не делая ее лирической,. не сливая с ней своего голоса и в то же время не низводя ее до опредмеченной психической действительности. Высокая оценка личности не впервые появилась в мировоззрении Достоевского, но художественный образ чужой личности впервые в полной мере осуществлен в его романах.

Сама эпоха сделала возможным полифонический роман. Достоевский был субъективно причастен этой противоречивой многопланности своего времени, он менял станы, переходил из одного в другой, и в этом отношении сосуществовавшие в объективной социальной жизни планы для него были этапами его жизненного пути и его духовного становления. Этот личный опыт был глубок, но Достоевский не дал ему непосредственного монологического выражения в своем творчестве. Этот опыт лишь помог ему глубже понять сосуществующие экстенсивно развернутые противоречия, противоречия между людьми, а не между идеями в одном сознании. Таким образом, объективные противоречия эпохи определили творчество Достоевского не в плоскости их личного изживания в истории его духа, а в плоскости их объективного видения как сосуществующих одновременно сил (правда, видения, углубленного личным переживанием).

Мир Достоевского – художественно организованное сосуществование и взаимодействие духовного многообразия, а не этапы становления единого духа. Поэтому и миры героев, планы романа, несмотря на их различную иерархическую акцентуацию, в самом построении романа лежат рядом в плоскости сосуществования (как и миры Данте) и взаимодействия (чего нет в формальной полифонии Данте), а не друг за другом как этапы становления. Но это не значит, конечно, что в мире Достоевского господствует дурная логическая безысходность, недодуманность и дурная субъективная противоречивость. Нет, мир Достоевского по-своему так же закончен и закруглен, как и дантовский мир. Но тщетно искать в нем системно-монологическую, хотя бы и диалектическую, философскую завершенность, и не потому, что она не удалась автору, но потому, что она не входила в его замыслы.

 

Глава 2. Философско-христианские взгляды ф.м. Достоевского

Вопрос о бытии Бога Достоевский считал главным в нашей жизни. "... Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла... ". "... Вопросы о том, есть ли Бог и есть ли бессмертие... первые вопросы и прежде всего"[2],– говорит Алеша Карамазов. Тот, кто над этими вопросами не задумывался, обречен на пустую жизнь. И ответить на главные вопросы должно только утвердительно. Достоевский не верил в возможность абсолютного атеизма: "Никто не может быть не убежден в существовании Бога. Я думаю, что даже и атеисты сохраняют это убеждение, хотя в этом и не сознаются, от стыда, что ли... ". [3] Отрицающий Бога попадает в логический тупик: рационально доказать, что Бога нет, он не может– слишком много неизвестного есть еще на Земле. Он начнет нам говорить о пороках церкви, укажет на противоречия в Писании, на слабость древних людей, выдумавших для утешения себе Бога. Но не о Боге будет говорить этот человек, а о людях, их пороках и несовершенствах. Говорит князь Мышкин: "Сколько я ни встречался с неверующими и сколько ни читал таких книг, все мне казалось, что и говорят они... будто не про то, хотя с виду и кажется, что про то". [4] Так, Ницше, объявляя о смерти Бога, вынужден бороться с моралью, а отсюда и со "слабыми и неудачниками", мораль придумавшими. Тем не менее, Достоевский продумывает разные виды приближения к атеизму и следствия из него.

Помня о "полифоничности" творчества Достоевского, рассмотрим его героев, которые находятся ближе всего к атеистическому мировоззрению. Самый логически последовательный из героев-атеистов– Кириллов. Его Бог измучил до болезни, до помешательства. Он уверен, что "Бог необходим, а потому должен быть", но, с другой стороны, убежден: "... Его нет и не может быть". [5] Его душу разрывают пополам две страшных силы: с одной стороны, ему даровано свыше ощущать "пять или шесть секунд" "присутствие вечной гармонии". "Как будто вдруг ощущаете всю природу и вдруг говорите: да, это правда". Он признается: "В эти пять секунд я проживаю жизнь и за них отдам всю мою жизнь, потому что стоит". [6] Сам Бог стучится в сердце Кириллова: как тут не уверовать? Но другая, не менее могущественная, сила, не дает ему верить– невероятная гордость. Он утверждает, что "жизнь есть боль, жизнь есть страх", "все подлецы" и люди нуждаются в другом мире– мире гордости и свободы. Для достижения его надо лишь прекратить выдумывать Бога и выказать своеволие: самому стать на место Бога, и тогда и люди, и Земля переменятся физически, исчезнет время. Бесспорно, Кириллов обладает огромной силой, если его богоборческие суждения выдерживают живое восприятие Бога. Однако выбор все же должен быть сделан, колебания не для таких людей, как Кириллов. Для него это выбор– вопрос жизни и смерти. "Неужели ты не понимаешь, что человеку с такими двумя мыслями нельзя оставаться в живых? "– спрашивает он у Верховенского. И выбор сделан– он сделан в рассуждениях Кириллова о том, что все хорошо: "Кто с голоду умрет, а кто обидит и обесчестит девочку– хорошо". Для Кириллова стерта граница между добром и злом, для него существуют только счастье и свобода; в этом смысле он говорит: "... Все хороши", т.е. свободны. Тот, кто научит, что "все хороши", тот "мир закончит", и "имя ему – человекобог" (предвосхищение ницшеанского сверхчеловека!). Одна мысль не дает покоя Кириллову: "Неужели никто на всей планете, кончив Бога... не осмелится заявить своеволие в самом полном пункте? " Этот же вопрос будет мучить и Ницше. Видимо, с Богом до конца не покончено; нужен акт абсолютного своеволия, чтобы раз и навсегда доказать: Бога нет, и человек свободен. "Ставрогин... не верует, что он верует",– говорит Кириллов. Это же мы можем сказать и по отношению к нему. Он желает верить, что Бога нет, но как же быть с теми "пятью секундами абсолютной гармонии"? "Я обязан неверие заявить",– провозглашает он, но как это сделать? Тем более Верховенский поддевает его: "... Вы веруете, пожалуй, еще больше попа". Ответ у Кириллова есть: "... Самый полный пункт моего своеволия– это убить себя самому". Совершивший самоубийство сам станет Богом, ибо проявит полное своеволие и независимость, освободится от страха и смерти и того света. Кириллов жизнью своей желает доказать, что Бога нет. А раз так, то мы сами боги. Эта мысль, по мнению Кириллова, великая. Осознавший ее– "царь, и уже не убьешь себя сам, а будешь жить в самой главной славе".

Сам себя Кириллов причисляет к "богу по неволе". Ему первому пришла в голову эта убийственная мысль: "Если Бога нет, то я Бог", и теперь он уже обязан убить себя, "иначе кто же начнет и докажет"? Все узнают, все поверят, что Бога нет и они свободны; на этом месте "переломится история". Ироничное замечание Верховенского: "Кому узнавать-то? Тут я да вы... " и многовековой опыт, свидетельствующий о том, что на человека, на практике доказывающего свои убеждения, смотрят в лучшем случае как на безумного, не могут остановить помешавшегося на своем подвиге самоубийства и одновременно убийства Бога Кириллова, и он кончает с собой...

Безбожника-то я совсем не встречал ни разу, а встречал заместо его суетливого... – говорит Макар Иванович Долгорукий в "Подростке". –... Есть такие, что и впрямь безбожники, только те много пострашней этих будут, потому что с именем Божиим на устах приходят". [7] Ставрогин, Верховенский, Раскольников– люди во многом суетливые, хотя для них вопрос о Боге тоже жизненно важный. Они либо Бога не принимают, либо Его забывают и действовать пытаются соответственно. Им не открыта мировая гармония, как Кириллову, и поэтому они чувствуют глубокое разочарование в жизни (Кириллов же был счастливым). Ставрогину прийти к Богу помешали его гордость и презрение к людям, судьба Верховенского неизвестна, Раскольников, пройдя через очищение страданием, Бога принял. Однако самый сильный богоборец у Достоевского– Иван Карамазов. Он Бога принимает, но мира созданного принять не может, т.е. идет по дороге сатанинского бунта.

Иван Карамазов превосходит Кириллова и по своему духовному развитию, и по своей страсти. Он понял то, что "человекобог", не понял: абсолютное своеволие приведет к страшным последствиям.

Мучения Ивана происходят из-за его неспособности любить людей, своих ближних ("разве что дальних") – в этом он признается Алеше. "Иван никого не любит",– говорит про него отец. Мало того, он не верит в Божию любовь к миру и поэтому видит в нем одно зло. Его любовь к человечеству расходится с божественной к людям. "Не хочу гармонии, из-за любви к человечеству". [8] Иван бунтует из вполне гуманных соображений. Он признается в сильнейшей страсти к жизни, но понимает, что с его бунтом жить нельзя. Даже страдания, неистовые мучения над главными вопросами бытия не могут дать ему полноты жизни, ибо он забыл о вселюбящем, всепрощающем Боге. В поэме о Великом Инквизиторе Иван рисует грандиозную картину отступления людей от Христа (заметим, что в одной коротенькой главе Достоевский предвосхитил или переосмыслил множество западных религиозных учений), а в конце повествования брата Алеша спрашивает у него: с кем он, с Инквизитором, задумавшим исправить подвиг Христа, или с Христом? Иван признается в своем равнодушии, но от формулы "все дозволено" не отказывается. Все дозволено для созидания счастья человеческого, даже пойти против Бога. "Ты убьешь себя сам, а не выдержишь",– восклицает Алеша, ибо нет такой силы, способной выдержать неприятие всего мира. Но богоборец уверен: такая сила есть, "сила низости карамазовской", т.е. разврат, нравственная деградация. Иван считает, что выдержит до тридцати лет, а потом "все дозволено" возьмет верх над признанием Бога и постепенно можно будет дойти до житейского равнодушия. Но до указанного возраста Ивану в здравом уме дожить не довелось... Мысль о вседозволенности была подхвачена Смердяковым, и тот убил Федора Павловича Карамазова. Первый же практический вывод из собственных размышлений вверг Ивана в безумие. Он не смог перенести вины за преступление, которого фактически не совершал, но спровоцировал небрежно брошенной мыслью.

По рассуждению атеистических героев Достоевского, мистический ужас жизни, закабаленность человека естественными и социальными законами бытия– это та очевидная нелепица, которая позволяет им попирать все законы, презирать все добродетели, преступать все границы, поставленные Богом, природой и людьми. Они оправдывают свои поступки тем, что делают это "во имя исстрадавшегося человечества, преклоняясь перед его страданиями и мукой". Страдание– атмосфера нашей печальной планеты. Антигерои не могут смириться со страданием. Страдание для них– это самое очевидное отрицание Бога. Возможно ли оправдание Бога, если существует бессмысленное страдание? Может ли существовать Бог в этом мире, ужасном своей нелепостью? Между человечеством и Богом стоит отвратительное чудовище, имя которому– страдание. Антигерои, не имея возможности его устранить, ненавидя его, не могут смириться с ним, а потому и не принимают мир, который "почивает на абсурде".

Для них этот мир– наихудший из всех возможных миров. Они рассматривают его как онтологическое доказательство небытия Бога, или по крайней мере Его безумия. И как доказательство безграничной власти дьявола. История рода человеческого для них есть обличение Бога и оправдание дьявола.

Можно сказать, в мировой литературе нет равных Достоевскому, когда речь идет о демонологии. Он не только писатель, он– прозорливец. Его очи видят в сущностях этого мира то, чего не видят многие, даже самые одаренные люди. Но исключительная заслуга Достоевского в том. что он открыл тайный метод дьяволова внедрения в человеческую деятельность. Этот метод виртуозно совершенен: дьявольская сила таинственно растекается по человеческому существу, пропитывая душу, постепенно овладевает психическими силами человека. И, в конце концов, человек неосознанно ощущает эту силу, эту энергию как часть своей собственной, как суть самосознания. И эта ужасная сила участвует в его мыслях и чувствах, во всей его деятельности, хотя он уверен, что независим, автономен, самостоятелен и самобытен.

Тайнозритель человеческой души, Достоевский видел все это ясно, до тонкостей и потрясающе точно описал. О нем можно с полным основанием сказать: он знает "глубины сатанинские". Поэтому некоторые считают, что Достоевский был носителем дьявольского духа. Так, В. Вересаев назвал Достоевского "подвижником дьявола". Отто Биербаум пишет о Достоевском: "Русского дьявола имел он в своем теле! И еще какого дьявола! Во скольких обликах! Легион дьяволов! Поэтому его произведения настоящий пандемониум".

И это грустная правда. Но правда и в том, что, только будучи таковым, Достоевский мог в совершенстве познать тайну беззакония– тайну природы дьявола, его психологию, логику, методику. Только при этом он и мог обнаружить, что дьявол– это та единственная сила, которая разоряет, расстраивает и обезличивает человека. Только будучи таковым, каким он был. Достоевский с помощью своих антигероев смог написать таких дьяволов, которых мир прежде не видел. И только Достоевский мог реально ощутить и прочувствовать всю отвратительную, мерзкую сущность, всю уродливость метафизического чудовища – дьявола и в отчаянии взыскать Бога– Надежду всех отчаявшихся, единственное Прибежище всех проклятых и единственное Утешение человека и человечества.

Достоевский в каждом своем произведении неопровержимо доказывает, что дьявол существует. Но для писателя было бы катастрофой, не сумей он столь же неопровержимо доказать существование Бога и участие Его в жизни человека. Без Бога мир– невыносимая бессмыслица, без бессмертия человек– олицетворение злобной насмешки.

Достоевскому, гонимому ураганом бессмысленной трагедии этого мира, необходим Бог, необходим– чтобы не сойти с ума от ужаса и отчаяния. Он ему более необходим, нежели Шекспиру или Канту, Толстому или Ницше. Более, чем кому-либо другому, ему необходим Бог, который обитал бы в человеке, был бы Человеком. Ему не нужен Бог, который, ужаснувшись этому миру, забыл о том, что Он– Бог. Ему необходим Бог, который смотрел бы на мир глазами человека и не обезумел бы от ужаса, Бог, который переболел бы всей болью человека, страдал бы всеми страданиями человека и не впал бы в отчаяние. Достоевскому необходим Бог, который пережил бы смерть и не устрашился бы ее. Бог, который бы жил в таком страшном мире и не проклял бы его, а благословил Своим Воскресением.

Без веры в Бога для Достоевского невозможны ни настоящая нравственность, ни подлинная любовь к людям. Заключенный в тюрьму Митя Карамазов говорит Алеше: "Меня Бог мучит... А что, как Его нет?. . Тогда если Его нет, то человек шеф земли, мироздания... Только как он будет добродетелен без Бога-то?. . У меня одна добродетель, а у китайца другая - вещь, значит, относительная". [9] Если мы будем отрицать существование единого морального идеала, подкрепленного Высшим авторитетом, то придется признать, что возможны всякие представления о морали, в том числе совершенно противоположные. Но когда они сталкиваются друг с другом, мы видим образцы самых губительных безнравственных действий. Если мораль приводит к аморализму, то или мораль ложная (рассуждение Ницше), или она относительна и нет никаких обязательных нравственных норм. Но можно рассуждать и по-другому: существующий порядок вещей далек от должного; слишком большие расхождения во взглядах на нравственность говорят лишь о несовершенстве людей. Тогда все морали представятся нам в большей или меньшей степени искажением и отступлением от единого нравственного идеала из-за людских грехов и слабости. На этом основании возможна терпимость друг к другу носителей различных моральных установок и совместное стремление к нравственной чистоте. Очень важно научиться меньше оценивать поступки окружающих и большие свои, иначе значимым и моральным будет казаться не сам поступок, а его оценка. Достоевский считает, что судить людей– дело не наше, а Божие. "Помни особенно, что не можешь ничьим судиею быти,– говорит старец Зосима. – Ибо, был бы я сам праведен, может, и преступника, стоящего передо мною, не было бы". Христианское учение понимается Достоевским не как этика, а как жизнь, и заповеди Христа– не ограничитель поведения (как часто толкуется мораль), а некие установления свыше, следуя которым, мы получим полноту жизни в этом мире и вечную жизнь в ином.

Достоевский не представлял мир без Бога; отклонение от него ведет к гибели личности, к людским бедствиям: "Раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до удивительных результатов. Это аксиома". [10] Бог мучил Достоевского всю жизнь, сделался для него самым важным вопросом бытия.

Соловьев В.С. отмечает: "Христос не был для Достоевского только фактом прошедшего, далеким и непостижимым чудом. Если так смотреть на Христа, то легко можно сделать из Него мертвый образ, которому поклоняются в церквах по праздникам, но которому нет места в жизни. Тогда все христианство замыкается в стенах храма и превращается в обряд и молитвословие, а деятельная жизнь остается всецело нехристианскою. И такая внешняя Церковь заключает в себе истинную веру, но эта вера здесь так слаба, что ее достает только на праздничные минуты. Это– храмовое христианство. И оно должно существовать первее всего, ибо на земле внешнее прежде внутреннего, но его недостаточно. Есть другой вид или степень христианства, где оно уже не довольствуется богослужением, а хочет руководить деятельною жизнью человека, оно выходит из храма и поселяется в жилищах человеческих. Его удел – внутренняя индивидуальная жизнь. Здесь Христос является как высший нравственный идеал, религия сосредоточивается в личной нравственности, и ее дело полагается в спасении отдельной души человеческой.

Есть и в таком христианстве истинная вера, но и здесь она еще слаба: ее достает только на личную жизнь и частные дела человека. Это есть христианство домашнее. Оно должно быть, но и его недостаточно. Ибо оно оставляет весь общечеловеческий мир, все дела, общественные, гражданские и международные,– все это оно оставляет и передает во власть злых антихристианских начал. Но если христианство есть высшая, безусловная истина, то так не должно быть. Истинное христианство не может быть только домашним, как и только храмовым,– оно должно быть вселенским, оно должно распространяться на все человечество и на все дела человеческие. Такое вселенское христианство исповедовал и возвещал Достоевский". [11]

Глава 3. "Легенда о великом инквизиторе" ф.м. Достоевского как утверждение свободы человеческого духа

"Легенда о Великом Инквизиторе"– вершина творчества Достоевского, увенчание его идейной диалектики. В ней нужно искать положительное религиозное миросозерцание Достоевского. В ней сходятся все нити и разрешается основная тема, тема о свободе человеческого духа. Она трактуется в Легенде откровенно. Поразительно, что легенда, представляющая небывалую по силе хвалу Христу, влагается в уста атеиста Ивана Карамазова. Легенда– загадка. Остается не вполне ясным, на чьей стороне рассказывающий Легенду, на чьей стороне сам автор. Многое предоставлено разгадывать человеческой свободе. Но легенда о свободе и должна быть обращена к свободе. Свет возгорается во тьме. В душе бунтующего атеиста Ивана Карамазова слагается хвала Христу. Судьба человека неотвратимо влечет его или к Великому Инквизитору, или к Христу. Необходимо выбирать. Ничего третьего нет. Третье есть лишь переходное состояние, невыявленность последних пределов. Своеволие ведет к утере и отрицанию свободы духа в системе Великого Инквизитора. И свобода может быть лишь обретена во Христе. Изумителен художественный прием, к которому прибегает Достоевский. Христос все время молчит, он остается в тени. Положительная религиозная идея не находит себе выражения в слове. Истина о свободе неизреченна. Выразима легко лишь идея о принуждении. Истина о свободе раскрывается лишь по противоположности идеям Великого Инквизитора, она ярко светит через возражения против нее Великого Инквизитора. Эта откровенность Христа и Его Истины художественно действует особенно сильно. Аргументирует, убеждает Великий Инквизитор. У него в распоряжении сильная логика, сильная воля, направленная к осуществлению определенного плана. Но безответность Христа, Его кроткое молчание убеждает и заражает сильнее, чем вся сила аргументации Великого Инквизитора.

В Легенде ставятся лицом к лицу и сталкиваются два мировых начала– свобода и принуждение, вера в Смысл жизни и неверие в Смысл, божественная любовь и безбожное сострадание к людям, Христос и антихрист. Достоевский берет идею, враждебную Христу, в чистом виде. Он начертал возвышенный образ Великого Инквизитора. Это– "один из страдальцев, мучимых великою скорбью и любящих человечество". Он– аскет, он свободен от желания низменных материальных благ. Это– человек идеи. У него есть тайна, Тайна эта– неверие в Бога, неверие в Смысл мира, во имя которого стоило бы людям страдать. Потеряв веру, Великий Инквизитор почувствовал, что огромная масса людей не в силах вынести бремени свободы, раскрытой Христом. Путь свободы трудный, страдальческий, трагический путь. Он требует героизма. Он непосилен такому ничтожному, жалкому существу, как человек. Великий Инквизитор не верит в Бога, но он не верит также и в человека. Это ведь две стороны одной и той же веры. Потеряв веру в Бога, нельзя уже верить в человека. Христианство требует не только веры в Бога, но и веры в человека. Христианство есть религия Богочеловечества. Великий Инквизитор прежде всего отрицает идею Богочеловечества, близости и соединенности божеского и человеческого начала в свободе. Человек не выдерживает великого испытания его духовных сил, его духовной свободы, его призванности к высшей жизни. Это испытание его сил было выражением великого уважения к человеку, признанием его высшей духовной природы. От человека многое требуется, потому что он к чему-то великому призван. Но человек отрекается от христианской свободы, от различения между добром и злом. "Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столько стоит? " Человек не может вынести страданий своих и чужих, а без страданий невозможна свобода, невозможно познание добра и зла. Перед человеком ставится дилемма – свобода или счастье, благополучие и устроение жизни, свобода со страданием или счастье без свободы. И огромное большинство людей идет вторым путем. Первый путь есть путь немногих избранников. Человек отказывается от великих идей Бога, бессмертия и свободы, и им овладевает ложная, безбожная любовь к людям, ложная сострадательность, жажда всеобщего устроения на земле без Бога. Великий Инквизитор восстал против Бога во имя человека, во имя самого маленького человека, того самого человека, в которого он также не верит, как и в Бога. И это особенно глубоко. Обыкновенно целиком отдаются устроению земного благополучия людей те, которые не верят, что человек имеет своим предназначением высшую, божественную жизнь. Бунтующий и самоограниченный "Эвклидов ум" пытается построить миропорядок лучший, чем созданный Богом. Бог создал миропорядок, полный страданий. Он возложил на человека невыносимое бремя свободы и ответственности. "Эвклидов ум" построит миропорядок, в котором не будет уже таких страданий и ответственности, но не будет и свободы. "Эвклидов ум" неизбежно должен прийти к системе Великого Инквизитора, то есть к созданию муравейника на началах необходимости, к уничтожению свободы духа. Эта тема ставится еще в "Записках из подполья", в "Бесах" у Шигалева и П. Верховенского и разрешается в "Легенде о Великом Инквизиторе". Если мировая жизнь не имеет высшего Смысла, если нет Бога и бессмертия, то остается устроение земного человечества по Шигалеву и Великому Инквизитору. Бунт против Бога неизбежно должен привести к истреблению свободы. Революция, имеющая в своей основе атеизм, неизбежно должна привести к безграничному деспотизму. То же начало лежит в основании католической инквизиции и принудительного социализма, то же неверие в свободу духа, в Бога и человека, в Богочеловека и Богочеловечество. Точка зрения эвдемонизма неизбежно враждебна свободе.

Свобода человеческого духа несовместима со счастьем людей. Свобода– аристократична, она существует для немногих избранников. И Великий Инквизитор обвиняет Христа в том, что, обременив людей непосильной свободой, Он поступил, как бы не любя их. Из любви к людям нужно было лишить их свободы. "Вместо того, чтобы овладеть свободою людей, Ты увеличил им ее еще больше. Или Ты забыл, что спокойствие, даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла? Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. И вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз и навсегда, Ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было не по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе". Для счастья людей необходимо успокоить их совесть, то есть отнять от них свободу выбора. Лишь немногие в состоянии вынести бремя свободы и пойти за Тем, который "возжелал свободной любви человека".

Великий Инквизитор печется о тех многих, неисчислимых, как песок морской, которые не могут вынести испытания свободы. Великий Инквизитор говорит, что "человек ищет не столько Бога, сколько чудес". В этих словах сказывается низкое мнение Великого Инквизитора о человеческой природе, неверие в человека. И он продолжает упрекать Христа: "Ты не сошел со креста... потому что не хотел поработить человека чудом, и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника перед могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но и тут Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками". "Столь уважая его (человека), Ты поступил, как бы перестав ему сострадать, потому что слишком многого от него потребовал... Уважая его менее, менее от него и потребовал бы, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл". Великого Инквизитора возмущает аристократизм религии Христа. "Ты можешь с гордостью указать на этих детей свободы, свободной любви, свободной великолепной жертвы их во имя Твое. Но вспомни, что их было всего только несколько тысяч, да и то богов, а остальные? И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие. Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров. Да неужто же и впрямь приходил Ты лишь к избранным и для избранных". И вот Великий Инквизитор становится на защиту слабосильного человечества, во имя любви к людям отнимает у них дар свободы, обременяющий страданиями. "Неужели мы не любим человечество, столь смиренно сознав его бессилие, с любовью облегчив его ношу". Великий Инквизитор говорит Христу то, что социалисты обычно говорят христианам: "Свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою. Убедятся тоже, что не могут никогда быть и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики. Ты обещал им хлеб небесный, но может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагодарного людского племени с земным? И если за Тобою, во имя хлеба небесного, пойдут тысячи, десятки тысяч, то что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ, которые не в силах будут пренебречь хлебом земным для небесного? Или Тебе дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные, как песок морской, слабых, но любящих Тебя, должны лишь послужить материалом для великих и сильных? Нет, нам дороги и слабые". "Во имя этого самого хлеба земного и восстанет на Тебя дух земли и сразится с Тобою и победит тебя и все пойдут за ним... На месте храма Твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня". Атеистический социализм всегда обвиняет христианство в том, что оно не сделало людей счастливыми, не дало им покоя, не накормило их. И атеистический социализм проповедует религию хлеба земного, за которым пойдут миллионы миллионов, против религии хлеба небесного, за которым пойдут лишь немногие. Но христианство потому не осчастливило людей и не накормило их, что оно не признает насилия над свободой человеческого духа, свободой совести, что оно обращено к свободе человеческой и от нее ждет исполнения заветов Христа. Не христианство виновато, если человечество не пожелало исполнить его и изменило ему. Это вина человека, а не Богочеловека. Для атеистического и материалистического социализма не существует этой трагической проблемы свободы. Он ждет своего осуществления и избавления человечества от принудительной материальной организации жизни. Он хочет побороть свободу, угасить иррациональное начало жизни во имя счастья, сытости и спокойствия людей. Люди "станут свободными, когда откажутся от свободы своей". "Мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы. О, мы убедим их, наконец, не гордиться, ибо Ты вознес их и тем научил гордиться... Мы заставим их работать, но в свободные от трудов часы мы устроим их жизнь, как детскую игру, с детскими песнями, хором, детскими плясками. . О, мы разрешим им и грех, ибо они слабы и бессильны". Великий Инквизитор обещает избавить людей "от великой работы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут счастливы, все миллионы существ". "Великий Инквизитор ушел от гордых и воротился к смиренным для счастья этих смиренных". И в оправдание свое он укажет "на тысячи миллионов счастливых младенцев, не знавших греха". Христа же он обвиняет в гордости. Этот мотив у Достоевского повторяется. В "Подростке" говорят о Версилове: "Это – очень гордый человек, а многие из очень гордых людей верят в Бога, особенно несколько презирающие людей. Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтобы не преклониться перед людьми, преклониться перед Богом не так обидно". Вера в Бога – признак горности духа, неверие– признак плоскости духа. Иван Карамазов понимает головокружительную высоту идеи Бога. "То диво, что такая мысль – мысль о необходимости Бога– могла залезть в голову такому дикому и злому животному, каков человек, до того она свята, до того трогательна, до того премудра и до того делает честь человеку". Если существует высшая природа человека, призвание к высшей цели, то существует и Бог, то есть вера в Бога. Если же нет Бога, то нет и высшей природы человека, то остается только социальный муравейник, основанный на принуждении. И Достоевский в Легенде раскрывает картину социальной утопии, которая повторяется у Шигалева и повсюду, где грезит человек о грядущей социальной гармонии.

В трех искушениях, отвергнутых Христом в пустыне, "предсказана вся дальнейшая история человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на земле". Искушения отвергнуты Христом во имя свободы человеческого духа. Христос не хотел, чтобы дух человеческий был порабощен хлебом, чудом и царством земным. Великий Инквизитор принимает все три искушения во имя счастья и успокоения людей. Приняв три искушения, он отказывается от свободы. Прежде всего, он принимает искушение превращением камней в хлебы. "Ты отверг единственное абсолютное знамя, которое предлагалось Тебе, чтобы заставить всех преклониться перед Тобою бесспорно,– знамя хлеба земного, и отверг во имя свободы и хлеба небесного". Принятие трех искушений и будет окончательным успокоением человека на земле. "Ты исполнил бы все, что ищет человек на земле, то есть: перед кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться, наконец, всем в бесспорный, общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей". Система Великого Инквизитора решает все вопросы о земном устроении людей.

Тайна Великого Инквизитора в том, что он не со Христом, а с ним. "Мы не с Тобой, а с ним, вот наша тайна". Дух Великого Инквизитора – дух, подменяющий Христа антихристом, является в разных обличьях в истории. Католичество в своей системе папской теократии, превращающей церковь в государство, для Достоевского – одно из обличий духа Великого Инквизитора. Тот же дух можно было бы открыть и в византийском православии, и во всяком цезаризме, и во всяком империализме. Но государство, знающее свои границы, никогда не есть выражение духа Великого Инквизитора, не насилует свободы духа. Христианство в своей исторической судьбе постоянно подвергается соблазну отречения от свободы духа. И не было ничего труднее для христианского человечества, как сохранить верность христианской свободе. Поистине нет ничего мучительнее и невыносимее для человека, чем свобода. И человек находит разные способы отречься от свободы, сбросить с себя ее бремя. Это происходит путем не только отречения от христианства, это совершается и внутри самого христианства. Теория авторитета, игравшая такую роль в истории христианства, есть отречение от тайны Христовой свободы, тайны распятого Бога. Тайна христианской свободы и есть тайна Голгофы, тайна Распятия. Правда, распятая на кресте, никого не насилует, никого не принуждает. Ее можно только свободно обличить и принять. Распятая правда обращена к свободе человеческого духа. Распятый не сошел с креста, как требовали от Него неверующие и требуют и до нашего времени, потому что "жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника перед могуществом, раз навсегда его ужаснувшим". Божественная правда явилась в мир униженной, растерзанной и распятой силами этого мира, и этим утверждена была свобода духа. Божественная правда, поражающая своим могуществом, торжествующая в мире и силой своей берущая души людей, не требовала бы свободы для своего принятия. Поэтому тайна Голгофы и есть тайна свободы. Сын Божий должен был быть распят силами этого мира, чтобы свобода духа человеческого была утверждена.

Христианство Достоевского есть новое христианство, хотя он остается верен исконной истине христианства. Достоевский в своем понимании христианской свободы как бы выходит за пределы исторического православия. Для чисто православного сознания он, конечно, более приемлем, чем для сознания католического, но и консервативное православие должна пугать духовная революционность Достоевского, его безмерная свобода духа. Как и все великие гении, Достоевский стоит на вершине. Серединное же религиозное сознание раскрывает себя на плоскости. Соборность религиозного сознания есть качество сознания, соборность ничего общего не имеет с количествами, с коллективностью, она может быть, у нескольких более, чем у миллионов. Религиозный гений может более выражать качество соборности, чем народный коллектив в количественном смысле слова. Так всегда бывает. Достоевский был одинок в своем сознании христианской свободы, количество было против него. Но в нем было качество соборности. В своем понимании свободы он родствен Хомякову, который тоже возвышался над официальным православным сознанием. Православие Хомякова и Достоевского отличается от православия и митрополита Филарета, и Феофана-Затворника.

Положительные религиозные идеи Достоевского, его своеобразное понимание христианства нужно искать прежде всего в "Легенде о Великом Инквизиторе". В ней Достоевский более гениален, более единствен, чем в образе Зосимы и Алеши, чем в поучениях "Дневника писателя". Образ Христа Достоевского родствен ницшевскому Заратустре. Тот же дух горной свободы, та же головокружительная высота, тот же аристократизм духа. Это– оригинальная черта в понимании Достоевским Христа, на которую еще не было указано. Такого отождествления образа Христа со свободой духа, доступной лишь немногим, никогда не бывало. Эта свобода духа возможна только потому, что Христос отказывается от всякой власти над миром. Воля к власти лишает свободы и того, кто властвует, и тех, над кем властвуют. Христос знает только власть любви, это– единственная власть, совместимая со свободой. Религия Христа есть религия свободы и любви, свободной любви между Богом и людьми.

Заключение

На основании проведенной работы можно сделать следующие выводы:

Достоевский – творец полифонического романа. Он создал существенно новый романный жанр. Поэтому-то его творчество не укладывается ни в какие рамки, не подчиняется ни одной из тех историко-литературных схем, какие мы привыкли прилагать к явлениям европейского романа. В его произведениях появляется герой, голос которого построен так, как строится голос самого автора в романе обычного типа, а не голос его героя. Слово героя о себе самом и о мире так же полновесно, как обычное авторское слово; оно не подчинено объектному образу героя, как одна из его характеристик, но и не служит рупором авторского голоса. Ему принадлежит исключительная самостоятельность в структуре произведения, оно звучит как бы рядом с авторским словом и особым образом сочетается с ним и с полноценными же голосами других героев.

Вопрос о бытии Бога Достоевский считал главным в нашей жизни. Достоевский не верил в возможность абсолютного атеизма, но в своих произведениях выводит ряд герое-богоборцев, с атеистическим мышлением: Кириллова, Ставрогина, Верховенского, Раскольникова, Ивана Карамазова.

Христос не был для Достоевского только фактом прошедшего, далеким и непостижимым чудом, Достоевский исповедовал и возвещал "вселенское христианство", которое "должно распространяться на все человечество и на все дела человеческие".

Христианство Достоевского есть новое христианство, хотя он остается верен исконной истине христианства. Достоевский в своем понимании христианской свободы как бы выходит за пределы исторического православия.

"Легенда о Великом Инквизиторе"– вершина творчества Достоевского, увенчание его идейной диалектики. В ней сходятся все нити и разрешается основная тема, тема о свободе человеческого духа. Эта свобода духа возможна только потому, что Христос отказывается от всякой власти над миром. Воля к власти лишает свободы и того, кто властвует, и тех, над кем властвуют. Христос знает только власть любви, это – единственная власть, совместимая со свободой. Религия Христа есть религия свободы и любви, свободной любви между Богом и людьми.

Список литературы

1.  Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. М.: Вехи, 2001.

2.  Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского. М, 1990.

3.  Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М, 1971.

4.  Достоевский Ф.М. Бесы. М, 1971.

5.  Достоевский Ф.М. Дневник писателя.1873.

6.  Достоевский Ф.М. Идиот. М, 1971.

7.  Достоевский Ф.М. Подросток. М, 1971.

8.  Лосский. Н.О. Бог и мировое зло. М., 1994.

9.  Соловьев В.С. Сочинения в двух томах, т.2, М., Мысль, 1988.

10.  Скворцов А. Достоевский и Ницше о боге и безбожии. // Октябрь. 1996-№ 11.

[1] Бахтин М.М. Проблемы творчества Достоевского. М.: Вехи, 2001.

[2] Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М, 1971. Ч. 2, кн. 5.3.

[3] Лосский Н.О. Бог и мировое зло. М., 1994. Стр.68.

[4] Достоевский Ф.М. Идиот. М, 1971. Ч. 2,4,7.

[5] Достоевский Ф.М. Бесы. М, 1971. Ч. 3,6.

[6] Достоевский Ф.М. Бесы. М, 1971. Ч. 3,5.

[7] Достоевский Ф.М. Подросток. М, 1971. Ч. 3,11.

[8]Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М, 1971. Ч.2 Кн. 5,6.

[9] Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М, 1971. Ч.4 Кн. 11,4.

[10] Достоевский Ф.М. Дневник писателя.1873.

[11] Соловьев В.С. Сочинения в двух томах, т. 2, М., Мысль, 1988. Стр..230-323.