Метафорика романа Л.Н. Толстого "Воскресение"

Содержание

Введение

Глава I. Освещение теории метафоры в лингвистическом аспекте

1.1 Понятие метафоры

1.2 Классификация метафоры

1.3 Использование метафоры в художественном тексте

Выводы по главе

Глава 2. Метафорика в романе Л.Н. Толстого «Воскресение»

2.1 Метафорическая характеристика персонажей романа

2.2 Изображение объектов мира культуры и мира природы

Выводы по главе

Заключение

Литература

Приложение

Введение

Проблемам метафоры в научной литературе, как отечественной (В.В. Виноградов, Н.Д. Арутюнова, К.И. Алексеев, В.Н. Телия), так и зарубежной (Д. Лакофф, М. Джонсон, Дж. Серль и др.), уделяется должное внимание. Но остается немало вопросов, нуждающихся в своем разрешении.

Метафора, будучи одним из приемов смыслообразования, представляет собой использование слова, обозначающего некоторый класс объектов, явлений, действий или признаков, которые употребляются для характеризации или номинации другого класса объектов или индивида (сходного или несходного). Всякое слово, использованное в переносном значении, определяется как широкое понимание метафоры. Метафора активно влияет на процессы полисемии, что, в конечном счете, отражается на лексикографическом состоянии языка. Метафора является тем средством, с помощью которого в процессе мыслительной деятельности в сознании индивидуума не только отражаются, но и осмысляются, проводятся параллели, аналогии, а также приобретают модальность, оценочность и верификацию картины окружающего его мира. Таким образом, метафора становится инструментом, посредством которого изучается действительность, когда на уровне мышления, соответственного понятийного содержания осуществляется оперирование мыслительными аналогами объектов.

Метафорические образования, импликативные по своей сущности, являются продуктом эмоционально-экспрессивного переосмысления объектов, а также следствием творческого подхода к языковым единицам. Метафора, обозначая нечто новое, еще не обработанное сознанием человека (а потому и необычное сочетание слов), позволяет усваивать, осмысливать, перерабатывать тот прошлый опыт, который содержится в памяти индивидуума и на основе которого создается сама, поэтому процессы метафоризации постоянны, непрерывны.

Потребность в метафорическом восприятии действительности заложена в сущности человеческой природы, когда в результате осмысления человеком собственной жизнедеятельности, самоанализа возникает необходимость в изучении новых понятий, явлений, действий, признаков и т.д., которые лучше усваиваются и находят практическое применение при активном сопоставлении с уже известными знаниями. Следовательно, метафора способствует приращению, расширению и даже упорядочению системы знаний человека. Метафора задействует перцептивные представления и связи между объектами действительности, когда одни объекты становятся ориентирами (мерилами) для других, которые, в свою очередь, также могут стать «маяками» для последующих. Таким образом, метафора – архетип, дающий начало бесчисленному множеству символов, возникающих в рамках художественного произведения. Метафора в публицистических текстах более оперативно, гибко, в то же время субтильно отражает когнитивные процессы, происходящие в обществе; она более подвижна, не отягощена необходимостью экспликации в тексте.

Метафора в художественных текстах – одно из средств (наряду с образной номинацией, фразеологическими единицами и их трансформами) создания экспрессии. Сказанным определяется актуальность избранной темы «Метафорика романа Л.Н. Толстого «Воскресение».

Еще одним фактором актуальности данной работы является возросший в конце XX века интерес лингвистов к метафоре как средству более глубокого понимания картины мира писателя.

Дипломная работа посвящена изучению метафоры с позиции ее создания и реализации в романе Л.Н. Толстого «Воскресение». Выбор объекта исследования обусловлен рядом причин. Во-первых, метафора, являясь психолингвистической категорией, уникальна как форма проявления имплицитных текстовых смыслов и способов устранения хаотичности в структурах знаний индивидуума. Поэтому метафору можно рассматривать как систему кодирования информации, когда язык, с одной стороны, «обращен к внешнему миру (его элементы служат для именования объектов и явлений реальной действительности), а с другой – к преобразованию фактов действительности, т.к. процесс отображения зависит исключительно от воли, сознания и может проходить в разных плоскостях и под разными углами зрения. Метафора, сопоставляя два объекта (неизвестное через известное) и основываясь на ассоциативных связях между ними, характеризуется наглядностью оценочного компонента и эмпирическими проявлениями обще- и частнооценочными лексическими элементами. Метафора активно воздействует на воображение, формирование эмоций, подсознательные мыслительные центры индивидуума. Она представляет авторские замыслы, цели путем творческого замещения (субституции) буквальных семантических знаков, в результате чего в тексте создаются (эмоционально-экспрессивные, оценочно маркированные) сложные структурно-смысловые словесные обороты, исключающие шаблонность их восприятия читателем.

Во-вторых, метафора является неотъемлемой частью художественного текста.

В-третьих, роман Л.Н.Толстого «Воскресение» уникален по своей художественности. Язык его ярок, экспрессивен, в нем проявляется талант писателя-художника.

Предмет исследования – способы и средства метафорического переноса и переосмысления языковых значений и функции метафорических выражений в художественном тексте.

Источник исследования – роман Л.Н. Толстого «Воскресение».

Материал исследования – 193 метафоры, 89 сравнений и 16 эпитетов, используемых в тексте романа «Воскресение».

Цель данного исследования заключается в комплексном изучении особенностей создания и функционирования метафоры в структуре романа «Воскресение».

В соответствии с поставленной целью сформулированы следующие задачи:

- дать освещение теории метафоры в лингвистическом аспекте;

- проанализировать метафорику романа Л.Н.Толстого «Воскресение».

Общим методом исследования является описательный метод, основанный на наблюдении, описании и обобщении выявленных особенностей метафоры. В работе также использован метод сравнительно-сопоставительного, контекстуального, ономастического анализа.

Научная новизна работы заключается в попытке впервые комплексно рассмотреть метафору/метафорические как функциональную единицу в структуре художественного текста романа Л.Н.Толстого «Воскресение».

Практическая ценность дипломной работы определяется возможностью использовать ее результаты в школе на уроках словесности, материалы исследования могут быть включены в словарь метафорики Л.Н.Толстого.

Дипломная работа состоит из введения, основной части (состоящей из двух глав), заключения, приложения.

Во введении обосновывается выбор темы, её актуальность, определятся предмет работы, его объект, цели и задачи.

Цель первой главы – осветить теорию метафоры в лингвистическом аспекте. Рассматриваются понятия «метафоры», приводится классификация метафор, освещаются особенности использования метафоры в художественном тексте. Вторая глава обращена к анализу метафорики романа Л.Н.Толстого «Воскресение». В заключении обобщаются теоретические и практические результаты исследования, формулируются основные выводы по материалу работы. В приложении к работе зафиксированы все выбранные и анализируемые метафоры романа Л.Н.Толстого «Воскресение».
Глава I. Освещение теории метафоры в лингвистическом аспекте   1.1 Понятие метафоры

Попытки создания теории метафоры делались логиками, философами, психологами и лингвистами разных направлений. Феномен метафоры привлекал к себе крупнейших мыслителей, среди которых Аристотель, Руссо, Гегель, Э. Кассирер, Х. Ортега-и-Гассет и другие. Родоначальником всех последующих концепций метафоры был Аристотель, исследовавший ее онтологическую природу в своих трактатах «Поэтика» и «Риторика».

Метафора, по Аристотелю, подобна загадке, сущность которой состоит в том, чтобы говоря о действительном, соединить с ним невозможное. На этой идее построено определение метафоры как утверждения о свойствах объекта на основе некоторого подобия с уже обозначенным переосмысленном значении слова.

Возможность обозначения некоторого понятия вместо обычного его названия другими наименованиями заложено в сходстве самих понятий или в их пропорциональности. В последнем случае основой для переноса является аналогия в рамках некоторого пропорционального отношения на основании подобия членов этого отношения. Именно этот вид метафоры, основанный на семантическом сходстве, Аристотель считал наиболее изящным. Метафора как способ должна содержать в себе утверждение о равенстве двух понятий. В этом заключена сила метафоры как приема именования, творящая новый смысл, новое понятие.

Приведем определение самой метафоры, адекватно отвечающее задачам нашего исследования. О.С. Ахманова даёт следующее определение: «метафора (перенос значения) – троп, состоящий в употреблении слов и выражений в переносном смысле на основании сходства, аналогии» [Ахманова 2007, с.231]. Если мы обратимся к ЛЭС, то можем привести такое определение: «метафора (от греч. metaphora – перенос) – троп, или механизм речи, состоящей в употреблении слова, обозначающего некоторый класс предметов, явлений и т.п. для характеризации или наименования объекта входящего в другой класс, либо наименования другого класса объектов, аналогичному данному в каком-либо отношении» [Ярцева 1990, с.241].

Как отмечает Г.В. Токарев, в основе переноса по сходству, порождающего метафору, лежит логический закон эквивалентности, имеющий логическую формулу «и…, и…» [Токарев 2008, с. 53].

Нам представляется невозможным сделать окончательный вывод по определению термина метафоры без приведения высказываний различных учёных-лингвистов по данному вопросу, хотя оба приведённые выше словарные определения лежат в одной плоскости и рассматривают метафору со стилистической точки зрения, что говорит о схожести основных концептов определения термина.

 Джорж Ф. Миллер в защиту традиционной точки зрения на метафору утверждает, что «это стянутое сравнение и вызванная ею (метафорой) мысль касается сходств и аналогий» [Миллер 1990, с.236]. И.Р. Гальперин высказывается на предмет метафоры: «метафора – это отношение между словарным и вытекающим из контекста логическим значением, основанным на сходстве или подобии определённых собственных особенностях двух сходных понятий» [Гальперин 2005, с.136].

Следовательно, мы можем сделать обобщение и вывести определение метафоры как выразительного средства языка следующим образом: это сжатое сравнение, состоящее в переносе значения одного объекта (или класса объектов) на другой объект (или класс объектов) на основе сходства какого-либо признака.

Отметим, что не следует допускать ошибки в отожествлении сравнения и метафоры: они во многом сходны, однако различия их очевидны. Арутюнова Н.Д. в работе «Язык и мир человека» поднимает вопрос о природе тропов.

Когда речь идет о собственно образных средствах, прежде всего, имеются в виду случаи новой, оригинальной метафоризации, создающей яркие индивидуализированные образы, или случаи обновления, освежения различными способами общеязыковых метафор. Именно свежесть, новизна метафоры является одним из главных ее признаков как образного средства, характерного, прежде всего, для поэтической речи. Для создания неповторимой метафоры необходимо образное восприятие мира и особый талант. Однако, стремясь к выразительности и яркости речи, не только писатели создают метафоры. Удачные метафоры, а также образные эпитеты и сравнения можно встретить и в газетном очерке, и в научной статье, и в выступлении оратора, и в живом рассказе умелого собеседника.

При этом метафора соответствует некоторым требованиям. Она не должна быть надуманной, неестественной (когда сопоставляются признаки или понятия, вообще не сочетающиеся в жизни, в природе; вспомним, что метафора представляет собой скрытое сравнение). Она должна отвечать закономерностям языка. Следует помнить и о том, что метафора (как и другие образные средства) имеет свойство быстро стираться от частого употребления и превращаться в штамп, стандарт. Именно такой процесс часто наблюдается в газетной речи, когда недавняя свежая метафора становится надоедливым шаблоном, утратившим всю свою былую образность (маяки производства, высокие рубежи, зеленая улица), или терминологизируется (голубой экран, черное золото).

Общий принцип метафоризации был рассмотрен М. Блэком в его интеракционистской (interacting) теории. Блэк различает:

1) фокус метафоры – это номинативная единица, которая обнаруживает отклонение от обычного значения, то есть вторичное наименование;

2) рамку метафоры – это контекст, в котором у вторичного наименования появляется новое значение;

3) главный субъект – обозначаемый носитель приписываемых свойств;

4) второстепенный субъект – тот, что вызывает обычные ассоциации, то есть сведения об обозначаемом, которыми располагает обычный говорящий на данном языке [Блэк, 1990].

Приведем в качестве примера следующий отрывок:

Не говоря о том, что на него просто весело действовал вид этих счастливых, довольных собою и всеми голубков, их благоустроенного гнезда…[Толстой 1980, с. 321]

Эффект метафоры состоит, по Блэку, в том, что номинант (здесь – голубки) возбуждает всю систему его обычных ассоциаций. Вследствие этого любые человеческие черты, о которых можно сообщить, прибегая к связанным с этим вспомогательным субъектом ассоциациям, становятся выпуклыми, а те, которые неприложимы к главному субъекту (например, наличие крыльев, способ питания и т.п.), – погашаются. Так организуется представление о людях, которых можно назвать голубками.

Таким образом, основное качество метафоры состоит в двуплановости, то есть в ее приложении к двум субъектам одновременно, так что свойства того, о ком идет речь, просматриваются через свойства того, чьим именем он обозначается. Как выражается Н.Д. Арутюнова, «метафора, то есть столкновение признаков гетерогенных субъектов, есть стадия в переработке сырья, этап на пути от представлений, знаний, оценок и эмоций к языковому значению» [Арутюнова 1978, с. 173].

М. Блэк назвал свою концепцию метафоры взаимодействующей (интерактивной) потому, что сущность процесса метафоризации составляет взаимодействие и интерференция двух понятий об одном субъекте, образующих новую их систему. Метафорический эффект, таким образом, обусловливается двухсубъектной системой метафорического значения.

Метафора способна разворачиваться в подчиненные, зависимые от нее метафоры, имплицируемые данной двухсубъектной системой метафорического значения. Под развернутой метафорой имеется в виду многочленная структура, представляющая собой единство составных частей, каждая из которых является метафорическим образом [Виноградов 2003, с. 83].

  1.2 Классификация метафоры

В зависимости от языковых функций выделяются следующие типы метафоры:

1) номинативная метафора, состоящая в замене одного дескриптивного значения другим и служащая источником омонимии.

Нехлюдов молчал, с недобрым чувством глядя на неподвижную маску бледного лица [Толстой 1980, с.263].

2) когнитивная метафора, возникающая в результате сдвига в сочетаемости предикатных слов и создающая полисемию, например, память человека → память сердца, память компьютера;

3) образная метафора, рождающаяся вследствие перехода дескриптивного значения в предикатное и служащая развитию фигуральных значений и синонимических средств языка, например:

Быстрая, широкая река хлестала в борта лодок парома, натягивая канаты [Толстой 1980, с.368].

Перечисленные группы выделяются традиционно. Однако В.Н.Телия обнаруживает еще одну функцию метафоры и на основании этого выделяет еще один тип – экспрессивно-оценочную метафору. Метафора в этом случае использует подобие в целях создания экспрессивного эффекта, рассчитанного, однако, не только и не столько на образное восприятие объекта, сколько на его оценку [Телия 1998, с. 256]. Таким образом, экспрессивно-оценочная метафора исполняет роль средства, формирующего наименования, способного наряду с отображением мира выражать оценочное отношение к нему. В.Н. Телия характеризует этот тип метафорического переноса как заимствующий признаки предметных сущностей для характеристики сущностей непредметных.

С нею вместе шли пешком двое политических: Марья Павловна Щетинина, та самая красивая девушка с бараньими глазами, которая поразила Нехлюдова при свидании с Богодухосвкой…» [Толстой 1980, с.320].

Сравнивая глаза девушки с бараньими, Л.Н.Толстой использует экспрессивно-образную метафору.

Среди семантических моделей особое место занимают лексико-семантические модели, обусловливающие переосмысление тематически соотносительных слов по общим правилам. С помощью лексико-семантических моделей можно установить типовое соотношение прямых и переносных значений у тематически близких слов.

Лексико-семантические модели характеризуются регулярностью, а в большинстве случаев и продуктивностью. Регулярность проявляется в однотипности семантических изменений у двух и более слов, связанных системными парадигматическими, деривационными отношениями. Признаком продуктивности модели является образование новых (окказиональных) значений у лексем по аналогии с уже существующими у других слов того же поля переносными значениями, зафиксированными в словаре.

Метафорическая модель – это регулярный – по общему правилу – перенос двух и более слов, тематически соотносительных, с одного класса предметов на другой на основе сходства предметов или их оценки. Регулярность метафорического переноса способствует установлению содержания значений, их структуры.

Понятие «метафорическая модель» является общим для традиционного и когнитивного аспектов исследования семантики слов. Метафорическая модель представляет собой регулярно реализуемую схему вербализации понятий; осознается носителями языка как основа семантически двуплановых единиц, типового взаимодействия двух значений – прямого (первичного) и переносного (вторичного).

Признак, который положен в основу номинации, указывает на то, что стало для языкового сознания существенным, на тот аспект явления, благодаря которому возможно его целостное понимание. Внутренние формы слов отражают систему стереотипных представлений, сложившихся в обществе.

При рассмотрении семантической структуры многозначных слов проясняются процессы концептуализации: появление одних и устаревание других значений (лексико-семантических вариантов), изменение семантического инварианта, иерархии значений в семантической структуре многозначного слова обусловлены изменением шкалы ценностей, следовательно, отражают эволюцию осмысления и репрезентации того или иного концепта.

Метафоризация осуществляется как процесс взаимодействия языка и мышления, опирающегося на ассоциативные связи между предметами разных классов. Язык выступает как средство закрепления этих связей и как «средство знакового хранения стандартов поведения, учитываемых при планировании будущих действий» (Сорокин, Тарасов, Уфимцева).

При анализе метафорических моделей важно установить соотношения между понятиями «метафорическая модель» и «поле». В переосмыслении по модели участвуют два идеографических поля: поле слов, значения которых выступают в функции мотивирующих (поле-источник), и поле, в которое данные лексемы входят благодаря переносным мотивированным значениям (поле-цель). С другой стороны, метафорические модели и соотношения между ними влияют на структуру идеографического поля, в основе выделения которого лежит понятийный критерий. Нередко в крупном идеографическом поле выделяются более дробные субполя, включенные в метафорический перенос, в отличие от других элементов данного поля.

Вслед за Г.В. Токаревым [Токарев 2008, c.56] выделим типы метафор по характеру вспомогательного денотата.

•  антропоморфная (антропоцентрическая) метафора. Она основана на тождестве неживых объектов, растений, животных с человеком: солнце смеётся, берёзки шепчутся. Антропоморфные метафоры наиболее распространены, что обусловлено антропоцентризмом человеческого сознания;

День совсем разгулялся, облака разошлись, солнце поднялось выше леса, и мокрая листва, и лужи, и куполы, и кресты церкви блестели на солнце [Толстой 1980, с.367].

•  биоморфная метафора. Она основана на тождестве с растениями, животными, насекомыми: корень слова, роза ветров, ветер воет;

•  фетишная метафора. Она основана на тождестве с предметами: Это чувство как будто раскрыло в душе Нехлюдова поток любви, не находящей прежде исхода, а теперь направляющийся на всех людей, с которыми он встречался [Толстой 1980, с.328].

•  пространственная метафора. Она основана на тождестве какой-либо части, измерении пространства: широкая душа, высокий авторитет;

•  акциональная метафора. Она основана на тождестве действий: плавать - 'не знать чего-либо'.

Эти классификации метафор указывают, что их образование имеет не хаотичный, а целенаправленный характер. Метафоры, как в языке, так и в речи как бы сочетаются, не противоречат друг другу. Такое свойство метафор называется когерентностью.

Таким образом, метафора выполняет не только номинативную, но и познавательную функции, отражает особенности мировосприятия человека или целого социума. Один и тот же предмет может осмысляться по-разному как членами одной лингвокультурной общности, так и разных. Например, папку меха гармоники ремесленники-горожане называли складка, а крестьяне – борина. Эти процессы и отражает метафора.

В зависимости от того, какой частью речи выражается метафорическое значение, различают:

• субстантивные метафоры:

Тот покров прелести, который был прежде на всем этом, был теперь для Нехлюдова не просто снят, но он видел, что было под покровом [Толстой 1980, с.266].

• адъективные метафоры:

…и главное, чем-то особенным, чем он нравился женщинам, сделал блестящую судейскую карьеру [Толстой 1980, с.276].

• глагольные метафоры:

В окне приказчика потушили огонь, на востоке, из-за сарая, зажглось зарево поднимающегося месяца, зарницы все светлее и светлее стали озарять цветущий сад… [Толстой 1980, с.197]

Термины метафора и метонимия используются не только в лингвистике, но и в литературоведении и стилистике, что является причиной их многозначности. Проблема терминологического разграничения ставилась уже давно. Учёные пытались разграничить, с одной стороны, номинативные и когнитивные метафоры, с другой – образные, оценочные, эмотивные. Последняя группа метафор соотносится с тропами, то есть оборотами речи, используемыми в экспрессивных целях. Лишь такие переносы учёные в строгом смысле определяют как метафоры. Этот же принцип реализован М. В. Пановым в его школьном учебнике. Иногда эти различия отражают терминами языковая метафора (узуальная, необразная, закреплённая в языке, воспроизводимая) и авторская, (индивидуальная) метафора (окказиональная, невоспроизводимая), однако эти термины не всегда охватывают указанные выше типы метафор.

Метафорические модели отличаются от метонимических меньшей продуктивностью, что объясняется спецификой семантических преобразований: в основе метафорического переосмысления слов лежит более сложный тип ассоциаций (по сходству).

Новые переносные метонимические значения, появившиеся в результате действия модели, обычно не фиксируются словарями, так как метонимия используется в тексте преимущественно как повторная номинация, более краткая, чем многоэлементные наименования предмета. Метафорический перенос чаще получает фиксацию в словаре, т.к. в бóльшей степени обусловливается парадигматическими отношениями значений, разнообразием этих системных отношений у слов.

Особого внимания требуют критерии определения семантики и объема метафорической модели.

При выявлении метафорической модели целесообразно установить структуру значения лексем, выделяя интегральные семы как прямых, так и переносных значений у идеографически (тематически) соотносительных слов. Обязательный минимум при определении модели – наличие хотя бы двух лексем, имеющих сходные и прямые, и переносные значения.

Важным критерием при рассмотрении метафорической модели является определение типа ассоциаций – на основе каких признаков было установлено сходство двух предметов.

Для выявления семантической общности лексических единиц обязателен анализ всех типов системных отношений у слов, переосмысленных по модели, – их синонимических, антонимических, гиперо-гипонимических и деривационных отношений в прямом и переносном значениях. При анализе синтагматических связей определяются сходство или различия лексической и грамматической сочетаемости у слов в прямом – переносном значении как доказательство их семантической близости и соотносительности с одной моделью.

При однотипности семантических изменений целесообразно включать в объем метафорической модели не только слова с одинаковой морфологической принадлежностью, но и лексемы разных частей речи.

1.3 Использование метафоры в художественном тексте

В основе художественного творчества действует эстетический принцип: искусство является познавательно-оценочным отражением действительности. Особенность художественного текста заключается в том, что он представляет собой художественно преобразованную замыслом автора реальную действительность, наполненную эстетическим смыслом и содержанием. Таким образом, художественное произведение является отражением объективной реальности, какой ее видит и воспринимает автор. Художественное отражение включает в себя личностное отношение художника к изображаемому, выражение его суждений, чувств, ценностных установок. Основной целью художественных произведений является достижение определенного эстетического воздействия, создание художественного образа. Художественный образ – одно из величайших достижений общественной сущности языка, позволяющее с большей эффективностью и эмоционально-экспрессивной достоверностью передать через них замысел и свое отношение к изображаемому.

Заложенные в метафорическом переносе когнитивные представления о действительности реализуются в конкретных языковых формах, обладающих в предложении определенным семантическим, эмоциональным, информационным и стилистическим статусами и своими функциональными характеристиками.

Метафора возникает при уподоблении одного явления другому на основе семантической близости состояний, свойств и действий, характеризующих эти явления. С формальной точки зрения, метафорический перенос заключается в употреблении слова (словосочетания, предложения), предназначенного для обозначения одних объектов (ситуаций) действительности, для наименования или характеризации других объектов (ситуаций) на основании условного тождества приписываемых им предикативных признаков.

Аристотель дал классическое определение метафоры как сжатого сравнения. В современной лингвистике исследование широкого спектра функционально-прагматических задач, сопровождающих процессы образования и экспликации метафоры в художественном тексте, предопределили выявление различных аспектов ее языкового статуса: 1) концептуальных – «метафора является не принципом необычайного словоупотребления, а способом художественного мирооформления. Она отражает индивидуально-творческие особенности в субъективном содержании мира поэтических видений» (Виноградов); 2) синтаксических – «метафора – это утверждение о свойствах объекта на основе некоторого подобия с уже обозначенным в переосмысленном значении слова» (Телия), «метафора – это транспозиция идентифицирующей (дескриптивной и семантически диффузной) лексики, предназначенной для указания на предмет речи, в сферу предикатов, предназначенных для указания на его признаки и свойства» (Арутюнова); 3) семантических – «сходство несходного (Павлович); 4) поэтических – «метафора – это греза, сон языка»; 5) социальных – «система общественных ассоциаций» (Блэк).

В художественном тексте метафора реализуется в единицах морфологического и синтаксического уровней. Метафорическая природа может прослеживаться в существительных (такое дубьё), прилагательных (молочные Альпы), глаголах (время летит), причастиях (пронзённая страхом), деепричастиях (остолбенев от неожиданности), наречиях (по-медвежьи), междометиях (Блин!).

Метафорический перенос может осуществляться в рамках лексемы, словосочетания или развернутой синтаксической единицы. Языковые механизмы реализации метафорического переноса в художественном тексте весьма разнообразны.

В образовании метафоры, как правило, участвуют два субъекта: главный (основной) субъект референции и вспомогательный обобщенный субъект, имеющие эксплицитные или имплицитные формы выражения. Имплицитный или эксплицитный характер вспомогательного субъекта – носителя признака – определяется главным субъектом. Ассоциативные связи, возникающие при метафорическом переносе, имеют общепринятый характер или опираются на субъективно-авторскую оценку рассматриваемых явлений. Существование в языке этнически маркированных образов, составляющих основу фразеологических сочетаний (хитрый как лиса, трусливый как заяц и т. д.), предопределяют широкое использование их в художественной литературе для квалификации персонажей. Некоторые из этих образов с теми же квалификационными признаками существуют в других языках (смелый как лев, свободный как птица, зоркий как орел), другие обладают национальной спецификой.

Наряду с традиционными образами в художественных текстах используются субъективно-авторские ассоциации: «На ее тонкой и длинной шее, похожей на куриную ногу, было наверчено какое-то фланелевое тряпье» (Ф.Достоевский). При поэтическом взгляде на действительность даже цвета могут приобретать нетрадиционную интерпретацию: «Две лишь краски в мире не поблекли: В желтой – зависть, в красной – нетерпенье» (А.Кушнер); «Розовые тени скользили по белизне мачт и снастей, все было белым, кроме раскинутых, плавно двинутых парусов цвета глубокой радости (об алом цвете – О. Г.)» (А.Грин).

Ассоциативные образы, используемые в художественных текстах, варьируются в зависимости от предмета описания и от прагматических установок автора. Выбор образов для сравнения во многом определяется устойчивыми ассоциациями, закрепленными в сознании носителей языка. К ним прибегают для того, чтобы приблизить читателя к рассматриваемым событиям, сделать доступными и узнаваемыми описываемые детали: «Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети» (Л. Толстой); «Амалия Ивановна покраснела как рак»; «За ним ... красный, как пион ... вошел стыдящийся Разумихин» (Ф. Достоевский); «Самоварная краска поползла по шее и щекам Студзинского» (М. Булгаков). В качестве вспомогательных для описания степени и характера покраснения в приведенных выше примерах используются различные образы: дети, рак, пион, самовар. Рак в традиционном восприятии не обладает позитивной семантикой. Образ ребенка, наоборот, в сознании носителей языка имеет устойчивую положительную коннотацию. Цветок в художественных текстах обычно ассоциируется с молодостью и красотой. Использование этого образа в приведенном высказывании связано с молодостью и неопытностью героя, а конкретизация образа по виду – пион – определяется, скорее всего, формой мужского рода этой лексемы.

С введением понятия коннотата размываются структурно-семантические границы между средствами вторичной номинации. В основе метафоры, метонимии, сравнения лежит единый способ презентации признаковых значений, а синтаксическая структура способствует формированию дополнительных смыслов или дает возможность сделать акцент на том или ином аспекте их проявления. Существующая в сознании носителей языка система образов-символов, имеющих устойчивое значение и положительную или отрицательную коннотацию, позволяет в каждом конкретном случае выбрать свой вариант для сравнения. В зависимости от контекста и от конкретных прагматических задач автора, на синтаксическом уровне используются различные механизмы реализации сравнительных отношений.

Метафора в художественной речи служит эстетической, а не собственно информативной функции языка. Благодаря образу метафора связывает язык с миром и искусством и соответствующими им способами мышления – мифологическим, художественным, синтетическим (Э. Кассирер).

В данном исследовании наше внимание будет остановлено на метафорике романа Л.Н. Толстого «Воскресение». Роман «Воскресение» Л.Н. Толстой начал писать спустя десятилетия после пережитого им духовного переворота, о котором он рассказал в «Исповеди». Это роман-пролог, в котором ставится вопрос о перспективах жизни, это раздумье о человеке и человечестве, о подлинном и ложном бытии, о смысле жизни на фоне неизбежной смерти. Эти проблемы ставятся как в отвлечённом морально-нравственном плане, так и в конкретно-историческом. Это роман о движении жизни и её смысле. В самом названии романа заложен символический подтекст. В академическом словаре русского языка читаем: «Воскресение – по учению некоторых религий – восстание из мертвых, возвращение к жизни».

Таково происхождение этого слова, связанное еще с языческими верованиями и мифологией древности, в частности мифологией христианской. Но мы давно уже употребляем это слово – «воскресение» – в переносном, метафорическом значении.

Рассмотрим особенности употребления метафоры в тексте романа Л.Н. Толстого «Воскресение».

Выводы по главе

1.  Метафора – это сжатое сравнение, состоящее в переносе значения одного объекта (или класса объектов) на другой объект (или класс объектов) на основе сходства какого-либо признака.

2.  Под метафорической моделью мы понимаем устойчивое и повторяющееся в ряде метафорических выражений уподобление одного предмета или предметной области другому.

В зависимости от языковых функций выделяются следующие типы метафоры:

1) номинативная, состоящая в замене одного дескриптивного значения другим и служащая источником омонимии;

2) когнитивная, возникающая в результате сдвига в сочетаемости предикатных слов и создающая полисемию;

3) образная метафора, рождающаяся вследствие перехода дескриптивного значения в предикатное и служащая развитию фигуральных значений и синонимических средств языка.

По характеру вспомогательного субъекта выделяются метафоры:

- антропоморфные, то есть отождествляющие основной объект с человеком;

- биоморфные, отождествляющие объект с животным или растительным миром;

- фетишные, отождествляющие объект с неживыми предметами;

- пространственные, отождествляющие объект с частью пространства или его измерением;

- акциональные, отождествляющие действия.

3. Метафора распространена во всех жанрах речи, предназначенных для воздействия на эмоции и воображение адресата.

Национально-культурная специфика языка отражается в первую очередь в экспрессивной части его словарного состава (пословицах, поговорках) и в оценочной лексике, возникающей в результате образности и переноса значений. Выделяя образные модели, на основе которых строится произведение, нам легче понять, что именно хотел сказать автор.

Яркая индивидуально-авторская метафора хороша тем, что при ее рецепции возникает целый сонм ассоциаций, определяющий восприятие текста на подсознательном уровне. Корневая метафора развивается в языке в зависимости от исходного образа, который содержит энциклопедическую, национально-культурную информацию. Следует отметить, что из совокупности метафор, ставших в языке узуальными, можно видеть, какие идеалы были заложены в основу культуры на том или ином этапе ее развития.

Истоки метафоризации следует искать в глубокой древности, когда человек сопоставлял неизвестные ему объекты мира с тем, что было наиболее хорошо изучено и знакомо. Изучение метафоры как элемента лексической системы связано с вопросами представления знаний об окружающей действительности в том или ином языке и затрагивает формирование общеязыковой картины мира.

Глава 2. Метафорика в романе Л.Н. Толстого «Воскресение»   2.1 Метафорическая характеристика персонажей романа

В ходе работы в тексте романа Л.Н. Толстого «Воскресение» были выделены и проанализированы многочисленные примеры использования вторичной номинации. Метафора в широком смысле слова – перенос наименования по сходству. Для анализа были взяты не только метафоры в строгом смысле, то есть, слова в переносном значении, возникновение которого основано на сходстве (фокусе) главного субъекта (денотата) и вторичного. Примером такой метафоры может быть следующая: «Придёт какой-нибудь: где тут бумага какая или ещё что, а я вижу, что ему не бумага нужна, а меня так глазами и ест, - говорила она, улыбаясь и как бы в недоумении покачивая головой. – Тоже - артисты» [Толстой 1980, с.116].

В этой фразе чиновники, работающие в суде, получают вторичное наименование «артисты» (те, кто занимаются публичным исполнением произведений искусства, здесь актёры). Общие черты главного и вторичного субъектов – наличие игры, исполнение ролей.

Метафора у Л. Н. Толстого может быть и более распространённой, требовать домысливания. Например, «Умственные силы этого человека – его числитель – были большие; но мнение его о себе – его знаменатель – было несоизмеримо огромное и давно уже переросло его умственные силы» [Толстой 1980, с. 403]. Собственно говоря, в данном примере две метафоры, ведущие к третьей. Л.Н. Толстой называет главный субъект – умственные силы – и даёт ему вторичное наименование «числитель» (в математике: делимое в дроби) на основании, а затем ещё один главный субъект – мнение человека о себе и его вторичное наименование «знаменатель» (в математике: делитель в дроби). Таким образом, человек в целом, его интеллект и восприятие себя, уподобляется дроби, устанавливается взаимозависимость между положительными качествами человека и его самомнением.

В другом примере: «Ничего ты не сделаешь с этой женщиной, - говорил этот голос, - только себе на шею повесишь камень, который утопит тебя и помешает тебе быть полезным другим» [Толстой 1980, с. 153] – метафора распространяется, отсылая уже в качестве второстепенного субъекта не к отдельному предмету или личности, а к целой ситуации. Героиня романа – Катюша Маслова – отождествляется с камнем, связь с нею изображается как наличие камня на шее, невозможность жить так, как хотел бы жить Нехлюдов – с гибелью. И камень (твёрдая горная порода, … а также кусок такой массы) на шее, и женитьба на Масловой (женщине иного круга, с тёмным прошлым) – нечто тяжёлое. Как невозможно плыть с камнем на шее, так якобы невозможно Нехлюдову, женившись на Масловой, быть полезным другим людям.

Стремление донести до читателя свою мысль максимально точно, характерное для творческой манеры Л.Н. Толстого, нередко побуждало писателя прибегать к ещё более развёрнутым текстовым конструкциям, которые оформлялись уже не как тропы-метафоры, а с помощью различных стилистических фигур, прежде всего эпитетов и сравнений, и сочетания всех этих средств. Эпитеты, то есть образные определения, используются как самостоятельное средство метафорического обозначения (то есть не в составе развёрнутой метафоры, а как единственный её представитель в тексте) достаточно редко. Среди немногочисленных примеров такого рода можно найти, например, следующий: «Все дело в ней, мне ведь нужно только, чтобы эта пострадавшая душа отдохнула, – сказал Симонсон, глядя на Нехлюдова с такой детской нежностью, какой никак нельзя было ожидать от этого мрачного вида человека» [Толстой 1980, с. 408] «Детская нежность» – эпитет, уподобляющий чувство взрослого человека чувству ребёнка, на главный субъект по ассоциации переносится значение «чистый, наивный».

Часто Л.Н. Толстым употребляются одновременно метафоры и сравнительные конструкции или метафоры и эпитеты, а иногда и прямое описание того же самого субъекта или ситуации, чем достигается совершенная образность и вместе с тем максимальная точность выражения.

Вот характеристика героя: «Да… это был весь хрустальный человек, всего насквозь видно. Да… он не то что солгать – не мог притворяться. Не то что тонкокожий, он точно весь был ободранный, и все нервы наружу» [Толстой 1980, с. 411]. Здесь мы видим и метафорический эпитет (хрустальный человек), и сравнительный оборот (точно весь был ободранный), и метафоры (всего насквозь видно, все нервы наружу). Иногда автор сочетает метафору и сравнение для введения вторичного субъекта: «Нынче так набиваются во все места, что беда. Хозяева швыряются народом, как щепками. Везде полно» [Толстой 1980, с. 243] Языковая метафора «швыряются» (пренебрегают, проявляя легкомысленное отношение) выступает определяемым словом по отношению к сравнительному обороту «как щепками» (щепка – тонкая пластинка, отколотая по слою дерева). В обоих случаях причиной такого переноса и сравнения стало значение «ненужности».

Возможно, именно выраженность, однозначность, а значит, и более лёгкое и однозначное восприятие сравнения читателем послужило причиной частого употребления этой конструкции Л.Н. Толстым. Полная структура сравнения включает в себя наименования первичного и вторичного субъектов (субъект и фокус), основания сравнения, а также оператор сравнения. Возьмём, например, описание внешности героини: «Катюша, сияя улыбкой и чёрными, как мокрая смородина, глазами, летела ему навстречу» [Толстой 1980, с. 47]. Здесь субъект – глаза, фокус – смородина, основание сравнения – чёрные.

В своём стремлении передать все оттенки эмоционального состояния персонажа Л.Н. Толстой нередко создаёт целые тексты-метафоры, в которых персонаж «раздваивается», сравнивается сам с собой, и автор описывает уже борьбу неких двух новых личностей, читателю слышны «два голоса»: «Тот животный человек, который жил в нём, не только поднял теперь голову, но затоптал себе под ноги того духовного человека, которым он был в первый приезд свой и даже сегодня утром в церкви, и этот страшный животный человек теперь властвовал один в его душе…

Хоть слабо, но ещё слышен был голос истинной любви к ней, который говорил ему об ней, о её чувствах, о её жизни. Другой же голос говорил: смотри, пропустишь своё наслаждение, своё счастье. И этот второй голос заглушил первый» [Толстой 1980, с. 62]. В результате создания автором такого психологического мини-сюжета, читатель поставлен перед необходимостью выбирать, кому из описанных метафорой «людей» он сочувствует, чью сторону принимает.

Л.Н. Толстой часто сравнивает персонажей с животными и такое сравнение часто тоже становится причиной порождения текстов в тексте: «Он чувствовал себя в положении того щенка, который дурно вёл себя в комнатах и которого хозяин, взяв за шиворот, тычет носом в ту гадость, которую он сделал. Щенок визжит, тянется назад, чтобы уйти как можно дальше от последствий своего дела и забыть о них, но неумолимый хозяин не отпускает его. Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость того, что он наделал, чувствовал и могущественную руку хозяина, но он всё ещё не понимал значения того, что он сделал, не признавал самого хозяина. Ему всё хотелось не верить в то, что то, что было перед ним, было его дело. Но неумолимая невидимая рука держала его, и он предчувствовал уже, что он не отвертится» [Толстой 1980, с. 80].

Для классификации выбранных из текста единиц мы пользовались семантическим основанием: делили их на смысловые группы по типам главных субъектов метафорического (или сравнительного) именования, а также рассматривали и вторичный субъект, определяя метафорические модели.

Предметный мир романа Л.Н. Толстого «Воскресение» может быть разбит на три больших группы. Это:

1) люди, их действия и состояния;

2) предметы и явления мира природы;

3) предметы и явления мира культуры.

Данные группы, и, прежде всего, первая, требуют дополнительной дифференциации. Так, в предметном поле «Люди» выделяются такие субполя, как «Внешность и голос, физическое состояние человека», «Психологическое состояние человека», «Действия человека и отношения между людьми» и т. д. Предметное поле «Мир культуры» подразделено на «Предметы материальной культуры» и «Факты духовной культуры». Данное разграничение, несомненно, не является единственно возможным. Границы между некоторыми группами чрезвычайно зыбки. Так, примеры, иллюстрирующие субполе «Внешность человека» иногда могли бы быть отнесены к субполю «Психологическое состояние», поскольку писатель, уделяя гораздо больше внимания характеристике внутреннего мира героев, описывает персонажей с целью выявления событий их духовной жизни.

Обратимся к метафорической характеристике персонажей романа.

Предметное поле «Люди, их действия и состояния» наиболее широко проиллюстрировано примерами из романа. Очевидно, Л. Н. Толстого более всего привлекают люди, их внутренняя жизнь: мысли, чувства, воспоминания, отношения. Писатель характеризует внешность человека, многообразие его физических и психологических состояний, характеризует и человека в целом. Таких примеров много.

Давая общую характеристику героя, писатель часто делает это устами своих героев. Отрицательных характеристик намного больше, чем положительных. Иногда это даже характеристики-ругательства:

«Ах, кобель бритый! Что делает, - проговорила рыжая…», «То-то шкура барабанная! Чего гогочет!- сказала Кораблёва, покачав головою на рыжую…» [Толстой 1980, с. 114]; «Придёт какой-нибудь: где тут бумага какая или ещё что, а я вижу, что ему не бумага нужна, а меня так глазами и ест, - говорила она, улыбаясь и как бы в недоумении покачивая головой. – Тоже – артисты» [Толстой 1980, с. 116]; «Только жена у него из русских, – такая-то собака, что не приведи бог» [Толстой 1980, с. 244]; «Что ж это, барин, правда, что двенадцать человек арестантов уморили до смерти? … Ужли ж им ничего за это не будет? То-то дьяволы!» [Толстой 1980, с. 346]; «Вон они звери! Какое же может быть общение между нами и ими?» [Толстой 1980, с. 401].

В большинстве случаев в таких метафорах реализуется модель «Человек как животное», «Человек как инфернальное существо», иногда «Человек как предмет».

Последняя модель иллюстрирует тенденцию овеществления людей, например, «Как ни тяжело мне было тогда лишение свободы, разлука с ребенком, с мужем, все это было ничто в сравнении с тем, что я почувствовала, когда поняла, что я перестала быть человеком и стала вещью» [Толстой 1980, с. 297] и их духовных качеств: «И он точно не сомневался в этом не потому, что это было так, а потому, что если бы это было не так, ему бы надо было признать себя не почтенным героем, достойно доживающим хорошую жизнь, а негодяем, продавшим и на старости лет продолжающим продавать свою совесть» [Толстой 1980, с. 273]. Здесь совесть представлена как товар и соответственно реализуется модель «Человек как представитель определённой профессии».

Положительные характеристики реализуют модели «Человек как продукт питания» (Баба ухватистая да молодая, в соку [Толстой 1980, с. 360]) и «Человек как стекло» (Да… это был весь хрустальный человек, всего насквозь видно. Да… он не то что солгать – не мог притворяться. [Толстой 1980, с. 411]). Внимание читателя обращается на такие качества, как ловкость, молодость, честность.

Нельзя считать однозначной характеристику, выраженную моделью «Человек как ребёнок»: «Погоди, говорит, старуха, бабенка – робенок вовсе, сама не знала, что делала, пожалеть надо. Она, може, опамятуется». [Толстой 1980, с. 359] С одной стороны, здесь актуализируется сема несознательности, с другой стороны, – жалости, сочувствия к субъекту.

Как было видно из приведённых выше примеров, Л. Н. Толстой использовал для общей характеристики персонажей как авторские («перестала быть человеком и стала вещью»), так и языковые метафоры («артисты», «в соку»).

Итак, при общей характеристике персонажей были выделены такие метафорические модели, как «Человек как животное», «Человек как инфернальное существо», «Человек как предмет», «Человек как продукт питания», «Человек как стекло», «Человек как представитель определённой профессии», «Человек как ребёнок». Таким образом, в описании человека представлены главным образом базовые биоморфные, фетишные и антропоцентрические метафоры, ставящие человека в один ряд с животными, растениями и предметами, отождествляющие его с другими людьми.

Субполе «Внешность и голос, физическое состояние человека».

Описывая внешность персонажей, Л. Н. Толстой часто стремится не только создать портрет героев, но и охарактеризовать их внутренний мир, создать определённое отношение читателей к описываемым лицам.

Метафоры и сравнения данного предметного субполя регулярно обращают нас к миру природы. Чаще других используется автором романа модель «Внешность человека как природное явление». Улыбка, глаза, особенное одухотворённое выражение лица соотносятся со светилом: «Всё было прекрасно, но лучше всего была Катюша в белом платье и голубом поясе, с красным бантиком на чёрной голове и с сияющими восторгом глазами». [Толстой 1980, с. 58]; «Она тотчас же через головы шедших перед ней увидала его, и он видел, как просияло её лицо.» [Толстой 1980, с. 59]; «Ранцева просияла своей улыбкой». [Толстой 1980, с. 405] все эти и другие метафоры, построенные по этой модели, связаны с положительной коннотацией.

К таким метафорам примыкают и те, где взгляд, выражение глаз сравниваются с огнём: «На мгновение в глазах Филиппа вспыхнул огонёк». [Толстой 1980, с. 99]; «Как же это вы могли сделать? Это очень странно вы говорите, - сказала Аграфена Петровна, и в старых глазах её зажглись игривые огоньки» [Толстой 1980, с. 121].

Для описания внешности, чаще выражения лица, Л. Н. Толстой употребляет и антропоморфные метафоры, созданные по модели «Часть тела как человек» или, точнее, как живое существо вообще. Например, «Но она сказала совсем не то, что говорили ее глаза» [Толстой 1980, с. 246], «Особенно поразили Нехлюдова добрые, круглые глаза, вопросительно и испуганно перебегающие с него на надзирателя»… [Толстой 1980, с. 180], «Молодая кровь, как всегда при взгляде на него, залила всё милое лицо, и чёрные глаза, смеясь и радуясь … остановились на Нехлюдове» [Толстой 1980, с. 58].

Толстой часто использует модели «Человек как растение» и «Часть тела как растение». Это подтверждают примеры: «Спереди против них сидели их дети: разубранная и свеженькая, как цветочек, девочка … и восьмилетний мальчик с длинной, худой шеей…» [Толстой 1980, с. 334], «И старый же ты стал, ваше сиятельство; то как репей хороший был, а теперь что! Тоже забота, видно» [Толстой 1980, с. 217]. В обоих случаях основой для сравнения становится некая положительно оцениваемая черта растения: слову цветок как правило присуща сема «красивый», репей – символ стойкости, жизненной силы в фольклоре и в творчестве самого Л. Н. Толстого (например, в повести «Хаджи-Мурат»). В следующем сравнении часть тела – глаза – сравниваются с частью растения – ягодами: «Катюша, сияя улыбкой и чёрными, как мокрая смородина, глазами, летела ему навстречу» [Толстой 1980, с. 47]. Основой сравнения здесь становится не только цвет, но и особый блеск, поэтому здесь именно «мокрая смородина». Подобное сравнение повторяется в тексте несколько раз, пока описывается счастливая молодая Катюша, а вот в описании уже многое пережившей Масловой она не встречается.

Сравнение, построенное по выше указанной модели: «Всё лицо женщины было той особенной белизны, которая бывает на лицах людей, проведших долгое время взаперти, и которая напоминает ростки картофеля в подвале» [Толстой 1980, с. 7] – даёт возможность домыслить подробности ситуации, не высказанные автором, поскольку основанием для сравнения женщины с «ростками картофеля в подвале» служит местонахождение взаперти, видимо, без достаточного света.

В некоторых случаях реализация модели «Часть тела как растение» помогает создать контрастный, неуклюжий образ, создаёт комический, даже гротескный эффект: «Рядом с силачом красавцем Филиппом, которого он вообразил себе натурщиком, он представил себе Колосова нагим, с его животом в виде арбуза, плешивой головой и безмускульными, как плети, руками» [Толстой 1980, с. 99].

Нередко для изображения внешности автором романа используется модель «Человек как животное»: «…по тонким костям рук и скованных ног и по сильным мышцам всех пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное, ловкое человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо более совершенное, чем тот буланый жеребец, за порчу которого так сердился брандмайор. А между тем его заморили, и не только никто не жалел его как человека, – никто не жалел его как напрасно погубленное рабочее животное» [Толстой 1980, с. 343]. Здесь человек и прямо называется животным, когда писателю необходимо сконцентрировать внимание читателя на телесном совершенстве персонажа, и сравнивается с жеребцом как с «рабочим животным». Так автор обращает внимание на ценность человека, если не как личности, то хотя бы как рабочей силы.

В немного изменённом виде та же модель представлена примером: «Слушая соловьёв и лягушек, Нехлюдов вспомнил о музыке дочери смотрителя; вспомнив о смотрителе, он вспомнил о Масловой, как у неё, так же, как кваканье лягушек, дрожали губы, когда она говорила: «Вы это совсем оставьте» [Толстой 1980, с. 206]. Эту модель можно уточнить: не просто «Человек как животное», но и «Действия человека как действия животного».

Л.Н. Толстой использует также метафорическую модель «Часть тела как насекомое»: «Старческий же ребёнок весь расплылся в улыбку, изгибая свои, как червячки, тоненькие ножки» [Толстой 1980, с. 219]. Эта модель связана с отрицательной коннотацией и в сочетании с несоединимым с существительным «ребёнок» эпитетом «старческий» призвана усилить впечатление ненормальности положения крестьян.

Реализация модели «Человек как животное» в выше приведённых примерах связана с отрицательной оценкой происходящего, призвана вызвать у читателя чувство сострадания. Только эпитет «бараний» автор употребил для создания положительного образа героини: «Всё было красиво в этой девушке … но главную прелесть её лица составляли карие, бараньи, добрые, правдивые глаза» [Толстой 1980, с. 185], тогда как сравнение человека с бараном в языковых метафорах обычно несёт отрицательную коннотацию.

Следует отметить и модель сравнения «Человек как человек в особой ситуации». Для описания внешности эта модель используется редко. Нам встретилось два примера, соответствующих этой модели: «…Колосов, выпив водки, вина, ликёра, был немного пьян, не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из вина привычку. Он не шатался, не говорил глупостей, но был в ненормальном, возбуждённо-довольном собою состоянии» [Толстой 1980, с. 98]. Сравнение сначала апеллирует к жизненному опыту читателя, а потом для абсолютной точности выражения мысли поясняется самим автором. Интересно, что оно содержит не два, как обычно, а три субъекта, сравниваемых между собой.

В следующем примере героиня романа сравнивается автором с нею же, но в невозможных обстоятельствах: «Мисси в шляпе и каком-то тёмно-полосатом платье, схватывавшем без складочки её тонкую талию, точно как будто она родилась в этом платье, была очень красива» [Толстой 1980, с. 193].

При анализе предметного субполя «Внешность и голос, физическое состояние человека» мы снова встречаем модель «Человек как ребёнок». С помощью метафоры, построенной по такому образцу, характеризуется взгляд одного из персонажей, Симонсона: «Еще тогда она заметила… это невольно поражающее соединение в одном лице суровости, которую производили торчащие волосы и нахмуренные брови, детской доброты и невинности взгляда» [Толстой 1980, с. 374]. Примечательно, что сравнения по модели «Человек как ребёнок», относящиеся именно к этому герою, неоднократно встречаются в романе.

В рамках субполя «Внешность…» реализуются также модель «Человек как вещь» и её варианты. Так, например, лицо человека представляется маской: «Нехлюдов молчал, с недобрым чувством глядя на неподвижную маску бледного лица» [Толстой 1980, с. 301]. Основой такого сравнения стала общая черта главного и вторичного субъектов – неподвижность.

Часть тела человека – волосы – отождествляется с архитектурным сооружением: «Один из них был черный и плешивый, с таким же бордюром черных волос на затылке, какой был у Игнатья Никифоровича» [Толстой 1980, с. 336]. Общая черта бордюра и волос персонажа – расположение по краю чего либо.

Овеществляют героев и созданные по такой модели эпитеты: «…прелюбодеяния с молодыми, средними, полудетьми и разрушающимися стариками…» [Толстой 1980, с. 13], «Массы всегда обожают только власть, – сказал он своим трещащим голосом» [Толстой 1980, с. 401] Модель «Человек как вещь» всегда связана с отрицательной коннотацией.

Таким образом, в описании облика людей наиболее активно используются модели: «Внешность человека как природное явление», «Человек как растение», «Человек как животное» и «Человек как вещь». Для описания внешности употребляются в основном биоморфные, фетишные и антропоцентрические метафоры.

Субполе «Психологические состояния людей».

Это самая обширная группа примеров. Л. Н. Толстой очевидно уделяет наибольшее внимание мыслям, чувствам, воспоминаниям персонажей. Писатель старается доступно передать малейшие перемены в мировоззрении, настроении, эмоциях. Она была разделена нами на две группы: «Чувства, переживания, воспоминания», то есть, преходящие состояния, и «Черты характера» – постоянные характеристики человеческой натуры.

Довольно широко в этом субполе представлены биоморфные метафоры. Например, метафоры, воплощающие модель, «Человек как животное», как собственно авторские: «Нехлюдов испытывал чувство, подобное тому, которое должна испытывать лошадь, когда её оглаживают, чтобы надеть узду и вести запрягать. А ему нынче, больше чем когда-либо, было неприятно возить» [Толстой 1980, с. 100], так и языковые: «Так что доводов было столько же за, сколько и против; по крайней мере, по силе своей доводы эти были равны, и Нехлюдов, смеясь сам над собою, называл себя буридановым ослом. И всё-таки оставался им, не зная, к какой из двух вязанок обратиться» [Толстой 1980, с. 21]. Здесь Толстой обыгрывает фразеологизм «буриданов осёл», распространяя и поясняя его.

Сравнения, построенные по этой модели, часто распространены, дополнены и пояснены. Автор создаёт целый текст в тексте, чтобы создать яркий художественный образ и вместе с тем быть предельно ясным и точным: «Казалось, служа в гвардейском, близком к царской фамилии полку, Масленникову пора бы привыкнуть к общению с царской фамилией, но … всякое такое внимание приводило Масленникова в такой же восторг, в который приходит ласковая собачка после того, как хозяин погладит. Потреплет, почешет её за ушами. Она крутит хвостом, сжимается, извивается, прижимает уши и безумно носится кругами. То же самое был готов делать Масленников» [Толстой 1980, с. 192]; «Он чувствовал себя в положении того щенка, который дурно вёл себя в комнатах и которого хозяин, взяв за шиворот, тычет носом в ту гадость, которую он сделал. Щенок визжит, тянется назад, чтобы уйти как можно дальше от последствий своего дела и забыть о них, но неумолимый хозяин не отпускает его. Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость того, что он наделал, чувствовал и могущественную руку хозяина, но он всё ещё не понимал значения того, что он сделал, не признавал самого хозяина. Ему всё хотелось не верить в то, что то, что было перед ним, было его дело. Но неумолимая невидимая рука держала его, и он предчувствовал уже, что он не отвертится» [Толстой 1980, с. 80].

Л. Н Толстой воплощает также модель «Человек как птица». Примером такой реализации является развёрнутое сравнение: «Убеждения графа Ивана Михайловича с молодых лет состояли в том, что как птице свойственно питаться червяками, быть одетой перьями и пухом и летать по воздуху, так и ему свойственно питаться дорогими кушаньями, приготовленными дорогими поварами, быть одетым в самую покойную и дорогую одежду, ездить на самых покойных и быстрых лошадях, и что поэтому это все должно быть для него готово» [Толстой 1980, с. 254]. Основой для сравнения является непреложность, очевидность для птицы и графа определённых жизненных законов. Это сравнение создаёт сатирический эффект в силу противопоставления действительного свойства птицы – она не может быть иной – и мнимых свойств графа.

Продолжая разговор о биоморфных метафорах, следует коснуться и модели «Человек как растение», реализующейся в романе: «Нехлюдову было ясно, что оба были богатые натуры и были только запущены и изуродованы, как бывают запущены и изуродованы заброшенные растения» [Толстой 1980, с. 316]. В данном случае автор сравнивает двух заключённых с запущенными растениями. Основой такого сравнения стало наличие внешней силы, имеющей дурное влияние как на растения (человек, не ухаживающий за ними), так и на людей (развращающее общество).

Для создания ярких образов психологических состояний людей, автор сравнивает их с объектами неживой природы: «В любви между мужчиной и женщиной бывает всегда одна минута, когда любовь эта доходит до своего зенита, когда нет в ней ничего сознательного, рассудочного и нет ничего чувственного» [Толстой 1980, с. 60]. Здесь реализуется модель «Переживание как светило».

Обычно сравнения и метафоры, построенные по модели «Переживание как объект неживой природы», – это развёрнутые сравнения, становящиеся причиной возникновения текста в тексте: «Они, как служащие, были непроницаемы для чувства человеколюбия, как эта мощеная земля для дождя, – думал Нехлюдов, глядя на мощенный разноцветными камнями скат выемки, по которому дождевая вода не впитывалась в землю, а сочилась ручейками. – Может быть, и нужно укладывать камнями выемки, но грустно смотреть на эту лишенную растительности землю, которая бы могла родить хлеб, траву, кусты, деревья, как те, которые виднеются вверху выемки. То же самое и с людьми, – думал Нехлюдов, – может быть, и нужны эти губернаторы, смотрители, городовые, но ужасно видеть людей, лишенных главного человеческого свойства – любви и жалости друг к другу… Разбойник все-таки может пожалеть – эти же не могут пожалеть: они застрахованы от жалости, как эти камни от растительности» [Толстой 1980, с. 354-355]. В этом примере Толстой выбирает главным субъектом людей – служащих – и сравнивает их с мощёной землёй, с камнем. Возможно, автор опирается на представление о камне как о твёрдой субстанции, реализованном и переосмысленном в языковых метафорах в символ бессердечности, неэмоциональности, бесчувственности: каменное сердце, сердце не камень. Далее писатель отождествляет растения с любовью и жалостью. Основой для сравнения является естественность, нормальность растения на земле и любви и жалости в человеке.

Ту же модель «Человек как объект неживой природы» иллюстрирует следующее авторское сравнение: «Люди, как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то тёплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь всё между тем одним и самим собою» [Толстой 1980, с. 197]. Главный субъект здесь – люди, вторичный – реки, основанием для сравнения является изменчивость при сохранении всех собственных свойств. Как много вариантов проявления человеческой натуры, так многообразны и воды рек. Это многообразие показано длинным перечислением.

В описании психологического мира персонажей автор романа пользуется метафорической моделью «Человек как вещь». Бурные эмоции героини романа отождествляются с процессом кипения воды: «От них она поступила горничной к становому, но … становой, пятидесятилетний старик, стал приставать к ней, и один раз, когда он стал особенно предприимчив, она вскипела, назвала его дураком и старым чёртом и так толкнула в грудь, что он упал» [Толстой 1980, с. 10]. Писатель использует языковую метафору «вскипеть – прийти в состояние сильного гнева, раздражения». Основой для сравнения здесь служит бурное проявление как процесса кипения (кипеть – бурлить, клокотать, вспениваться), так и сильных эмоций.

В следующей метафоре подразумевается сравнение героини с плотиной, её чувств, вырвавшихся наружу, – с водой: «С тех пор ей всё стало постыло, и она только думала о том, как бы ей избавиться от того стыда, который ожидал её, и она стала не только неохотно и дурно служить барышням, но, сама не зная, как это случилось, - её прорвало. Она наговорила барышням глупостей, в которых сама потом раскаивалась, и попросила расчёта» [Толстой 1980, с. 10]. Отметим, что автором используется безличная конструкция «её прорвало», то есть, героиня романа действует не по своей воле, она в страдательном положении. Реализация модели «Человек как вещь» и её вариантов в данном субполе предполагает обезличение человека, его подвластность кому-то или чему-то.

Устами своих героев Л.Н. Толстой также сравнивает людей с неживыми предметами: «Вот так-то, – продолжал фабричный, – то хороша-хороша, а то и заскрипит, как телега немазаная. Мавра, так я говорю?» [Толстой 1980, с. 358] основой сравнения человека с телегой стало представление о том, как должно работать механизму телеги и должно вести себя человеку. Здесь «скрипит» значит выражает недовольство, ругается так же, как телега издаёт неприятный звук, если что-то не так, нарушена работа механизма, надо смазать его детали.

В следующем сравнении реализуется модель «Душа как механизм»: «С Нехлюдовым не раз уже случалось то, что он называл «чисткой души». Чисткой души назвал он такое душевное состояние, при котором он вдруг, после иногда большого промежутка времени, сознав замедление, а иногда и остановку внутренней жизни, принимался вычищать весь тот сор, который, накопившись в его душе, был причиной этой остановки…

Так он очищался и поднимался несколько раз, так это было с ним в первый раз, когда он приехал на лето к тётушкам…

С тех пор и до нынешнего дня прошёл длинный период без чистки, и потому никогда ещё он не доходил до такого загрязнения…» [Толстой 1980, с. 105] Сам механизм никак не называется автором, но внутренняя жизнь изображается как движение, в котором возможны «замедление» и «остановка» в связи с «загрязнением» – грехами, дурными поступками. Слово «чистка», как правило, сочетается с названиями неживых предметов, поэтому и возникает ассоциация души с механизмом.

К этой же метафорической модели можно отнести и следующий пример: «…несмотря на его солдатское одурение и машинообразность, видно было, что он жалел мальчика и неохотно рассказывал о своей поимке» [Толстой 1980, с. 124], так как здесь тоже прослеживается овеществление человека, сравнение его с машиной. Что же касается выражения «солдатское одурение», это реализация модели «Человек как человек определённой профессии», здесь «Человек как солдат». Основой для такого сравнения и с машиной («механическим устройством, совершающим полезную работу…»), и с солдатом («рядовым военнослужащим») служит непроизвольность действий того и другого. Как машина выполняет некие заданные ей человеком действия и солдат выполняет приказы командующих, так и персонаж, описанный метафорой, поступает не так, как бы ему хотелось, говорит рубленными уставными фразами. По тем же законам создана и следующая метафора: «Так точно, - проговорил этот, очевидно ещё не освободившийся от гипнотизма солдатства, крестьянин» [Толстой 1980, с. 225].

«Внутренняя жизнь как вещь» представлена и примером: «Но тут же он почувствовал, что теперь, сейчас, совершается нечто самое важное в его душе, что его внутренняя жизнь стоит в эту минуту как бы на колеблющихся весах, которые малейшим усилием могут быть перетянуты в ту или другую сторону» [Толстой 1980, с. 153]. Состояние внутренних колебаний героя передаёт образ весов. В сравнении присутствует также некая никак не названная сила, которая может «перетянуть весы в ту или иную сторону».

Некоторые сравнения имеют в качестве главного субъекта не человека или весь его внутренний мир, а лишь отдельные его эмоции. Например, реализуя модель «Переживание как вещь», писатель сравнивает причины, по которым Нехлюдов долгое время не вспоминал о собственном поступке с Катюшей, с «завесой»: «А между тем … он уже чувствовал всю жестокость, подлость, низость не только этого своего поступка, но всей своей праздной, развратной, жестокой и самодовольной жизни, и та страшная завеса, которая каким-то чудом всё это время, все эти двенадцать лет скрывала от него и это преступление, и всю его последующую жизнь, уже колебалась, и он урывками уже заглядывал за неё» [Толстой 1980, с. 80 – 81].

Изображая переживания персонажей, писатель воплощает модель «Переживание как насекомое»: «Извозчики предлагали свои услуги, но он пошёл пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове» [Толстой 1980, с. 92] в основе данной модели лежит представление о насекомом как о мелком, но неотступном, очень надоедливом мучителе.

В следующем сравнении внутренняя духовная работа человека представлена как работа пчёл: «Воспоминания эти не сходились с её теперешним миросозерцанием и потому были совершенно вычеркнуты из её памяти или скорее где-то хранились в её памяти нетронутыми, но были так заперты, замазаны, как пчёлы замазывают гнёзда клочней, которые могут погубить всю пчелиную работу, чтобы к ним не было никакого доступа» [Толстой 1980, с. 156]. Основой для сравнения стали представления о кропотливости, постепенности, постоянности пчелиной работы. Произвольная изолированность человеческих воспоминаний здесь ассоциируется с замазанными пчёлами гнёздами вредителей: как пчёлы стараются избавиться от клочней, так и человек – от тяжёлых воспоминаний.

Реализация метафорической модели «Воспоминание как вещь» затрагивает ту же тему: «Эти воспоминания где-то далеко нетронутыми лежали в её душе» [Толстой 1980, с. 133]. Здесь воспоминания отождествляются с некими предметами материального мира, которые можно куда-то поместить, отделить от себя, изолировать.

«Я должна быть довольна – и довольна. Но есть червяк, который просыпается…– И ему не надо давать засыпать, надо верить этому голосу, – сказал Нехлюдов…» [Толстой 1980, с. 291]. Видимо, эта метафора была создана по типу языковой метафоры «червь сомнения». Как правило, любые страдания, сомнения, а здесь подразумеваются именно они, связаны с отрицательной коннотацией, но здесь сомнения играют роль движущей силы на пути к нравственной жизни, поэтому червяк уже не червяк, но «голос», который должен говорить.

Герои Толстого часто слышат внутренние голоса, раздваиваются, представляются автором не как единые личности, а как спорящие, даже физически борющиеся антагонисты. Обычно это человек духовный – олицетворение высоких нравственных, моральных, религиозных качеств – и человек животный – образ инстинктов, пороков, недостатков человека. Так реализуется модель «Человек как два человека»: «В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека. Один – духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благо и других людей, и другой – животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира. В этот период его сумасшествия эгоизма, вызванного в нём его петербургской и военной жизнью, этот животный человек властвовал в нём и совершенно задавил духовного человека... Тот животный человек, который жил в нём, не только поднял теперь голову, но затоптал себе под ноги того духовного человека, которым он был в первый приезд свой и даже сегодня утром в церкви, и этот страшный животный человек теперь властвовал один в его душе». [Толстой 1980, с.55–62] В этом психологическом этюде присутствует ещё и метафора «сумасшествие эгоизма», реализующая модель «Человек как человек в особой ситуации». Здесь эгоист уподобляется сумасшедшему на основании «ненормальности» (умственной и нравственной) обоих.

Присутствие двух личностей – духовной и животной – в одном человеке не всегда словесно выражено автором. Иногда оно подразумевается, поскольку «слышен голос или голоса», спорящие друг с другом: «Хоть слабо, но ещё слышен был голос истинной любви к ней, который говорил ему об ней, о её чувствах, о её жизни. Другой же голос говорил: смотри, пропустишь своё наслаждение, своё счастье. И этот второй голос заглушил первый» [Толстой 1980, с. 62]. Так автор изображает внутреннюю борьбу человека, его выбор между желанием и долгом.

 Модель «Человек как два человека» иногда трансформируется Толстым как «Человек как духовное существо»: «Но то свободное, духовное существо, которое одно истинно, одно могущественно, одно вечно, уже пробудилось в Нехлюдове»; «А это было не ребячество, а беседа с собой, с тем истинным, божественным собой, которое живёт в каждом человеке. Всё время этот я спал, и мне не с кем было беседовать. Пробудило его необыкновенное событие 28-го апреля, в суде, где я был присяжным» [Толстой 1980, с. 132].

Такое присутствие духовной личности тоже может быть не выражено вербально, никак не названо. Мы по действию этого присутствующего чего-то догадываемся о его присутствии: «Так казалось Нехлюдову, когда он взглядывал на её стройную фигуру в белом платье с складочками и на сосредоточенно радостное лицо, по выражению которого он видел, что точь-в-точь то же, что поёт в его душе, поёт и в её душе» [Толстой 1980, с. 58].

К метафорам и сравнениям, созданным по модели «Человек как два человека» примыкает и следующий пример: «При первом свидании Нехлюдов ожидал, что увидав его, узнав его намерение служить ей и его раскаяние, Катюша обрадуется и умилится и опять станет Катюшей, но, к ужасу своему, он увидал, что Катюши не было, а была одна Маслова» [Толстой 1980, с. 154]. Здесь обыгрываются две ипостаси одного персонажа – Катюша до падения и Маслова после нескольких лет работы в доме терпимости. Поскольку в данном отрывке автор смотрит на героиню глазами Нехлюдова, который знал совсем юную героиню именно как Катюшу, а спустя годы, увидел её уже как подсудимую Маслову, имя женщины стало олицетворением её лучших качеств, фамилия – олицетворением всего наносного, приобретённого в несчастиях и развратной жизни.

Во многих антропоморфных метафорах персонажи сопоставляются с людьми испытывающими то или иное физическое состояние. Когда речь идёт о духовной сущности человека, о его духовном «я», часто присутствует мотив сна и пробуждения, как в приводимых выше примерах «свободное, духовное существо, которое одно истинно, одно могущественно, одно вечно, уже пробудилось», «этот я спал», «пробудило его необыкновенное событие».

Частным случаем воплощения модели «Человек как человек в особом физическом состоянии» является и развёрнутое сравнение, рисующее целую ситуацию: «Вчерашний соблазн представился ему теперь тем, что бывает с человеком, когда он разоспался, и ему хочется хоть не спать, а еще поваляться, понежиться в постели, несмотря на то, что он знает, что пора вставать для ожидающего его важного и радостного дела» [Толстой 1980, с. 293]. Здесь сон – прошлая светская бездеятельная и бессмысленная жизнь Нехлюдова, «желание поваляться» – соблазн увлечься светской красавицей, «важное и радостное дело» – помощь Катюше. В подобных метафорах и сравнениях сон является воплощением представления о бессилии, бездействии.

Не раз автор сравнивает состояние героев с состоянием человека под гипнозом. Видимо, для Толстого и сон, и нахождение под гипнозом – символы бессилия, безволия, не властности над собой: «Ну, что Питер, как на тебя действует, – прокричал Богатырев, скажи, а?– Чувствую, что загипнотизировываюсь, – сказал Нехлюдов» [Толстой 1980, с. 299]; «Некоторые, как загипнотизированные, шли за партией, но потом останавливались и, покачивая головами, только провожали партию глазами» [Толстой 1980, с. 334]; «Нехлюдов, как загипнотизированный, пошёл за ними» [Толстой 1980, с. 342].

Близки к мотиву сна мотивы жизни и смерти, пронизывающие авторские метафоры и сравнения: «Она радует меня той внутренней переменой, которая, мне кажется, – боюсь верить, – происходит в ней. Боюсь верить, но мне кажется, что она оживает» [Толстой 1980, с. 329]. В таких конструкциях жизнь – это жизнь нравственная, возвращающийся к ней соответственно «оживает».

 Толстым используются и трансформированные им узуальные метафоры смерти (умереть от смеха, убит горем): «Ты меня уморишь, – говорила она, закашлявшись» [Толстой 1980, с. 288]; «Нет, нельзя. Я на панихиду еду к Каменской. Она ужасно убита» [Толстой 1980, с. 258], означающие крайние состояния бессилия от горя или, наоборот, от смеха.

Продолжая разговор об антропоморфных метафорах, следует отметить модели «Человек как человек в особой ситуации» и вытекающая из неё «Чувство как чувство в особой ситуации». Они представлены примерами: «Когда судебный пристав с боковой походкой пригласил опять присяжных в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он шёл судить, но его вели в суд» [Толстой 1980, с. 69]; «Оттого и разные веры, что людям верят, а себе не верят. И я людям верил и блудил, как в тайге; так заплутался, что не чаял выбраться» [Толстой 1980, с. 422]; «Он испытывал теперь чувство, подобное тому, которое испытывал на охоте, когда приходилось добивать раненую птицу: и гадко, и жалко, и досадно. Недобитая птица бьётся в ягдташе: и противно, и жалко, и хочется поскорее добить и забыть» [Толстой 1980, с. 70]; «Нехлюдов пробыл в этой комнате минут пять, испытывая какое-то странное чувство тоски, сознанья своего бессилья и разлада со всем миром; нравственное чувство тошноты, похожее на качку на корабле, овладело им» [Толстой 1980, с. 147].

Как мы уже говорили, субполе «Психологические состояния» очень велико. Постараемся перечислить и проиллюстрировать большую часть менее распространённых в этом предметном субполе метафорических моделей.

Для характеристики героев Толстой нечасто использует пространственные метафоры, но всё-таки они присутствуют: «Владимир Васильевич Вольф был действительно un homme tres comme il faut, и это свое свойство ставил выше всего, с высоты его смотрел на всех других людей и не мог не ценить высоко этого свойства, потому что благодаря только ему он сделал блестящую карьеру…» [Толстой 1980, с. 260] Здесь раскрывается модель «Свойство характера как точка в пространстве».

Иногда эмоциональное состояние героев или какие-то его черты сравниваются с природными явлениями, то есть, реализуется метафорические модели «Переживание как явление или объект мира природы»: «Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря» [Толстой 1980, с. 61]; «Воспоминание это жгло его совесть» [Толстой 1980, с. 67] (воспоминание представляется как огонь), а также «Переживание как живое существо»: «И в душе Нехлюдова шевельнулось дурное чувство» [Толстой 1980, с. 88]. Нечасто, но также воплощается в мире метафор романа модель «Чувство как жидкость»: «Вы спрашивали про моих детей; хотите видеть их? ...– …очень, очень интересно, – сказал Нехлюдов, тронутый этой переливающейся через край счастливой материнской любовью» [Толстой 1980, с. 433].

Мы уже говорили о воплощении в метафорах и сравнениях романа модели «Человек как человек определённой профессии». Героиня романа отождествлена писателем с охотником: «Весь интерес ее жизни состоял, как для охотника найти дичь, в том, чтобы найти случай служения другим» [Толстой 1980, с. 371]. Общее для вторичного и главного субъектов – поиск объекта: дичи и человека, который нуждается в помощи.

Как и в субполе «Внешность человека», Л. Н. Толстой, говоря о чувствах Симонсона, прибегает к использованию модели «Человек как ребёнок»: «Все дело в ней, мне ведь нужно только, чтобы эта пострадавшая душа отдохнула, – сказал Симонсон, глядя на Нехлюдова с такой детской нежностью, какой никак нельзя было ожидать от этого мрачного вида человека» [Толстой 1980, с. 408].

Таким образом, в изображении внутреннего мира персонажей Л. Н. Толстой прибегает к всему возможному арсеналу изобразительных средств: используются и биоморфные, и фетишные, и пространственные, и, особенно, антропоморфные метафоры, где в качестве вторичных субъектов выбираются важнейшие потребности человека и сами люди в разнообразных ситуациях.

Субполе «Действия человека и отношения людей друг к другу».

Описывая действия, а уж тем более отношения людей друг к другу Л. Н. Толстой не только разворачивает перед читателем определённую сюжетную линию, но, как и в случае изображения внешности персонажей, стремится раскрыть особенности их внутреннего мира, сиюминутного или постоянного душевного состояния, показать то, как оно меняется под влиянием тех или иных обстоятельств. Так, например, характеризуя отношение Масловой к деньгам, автор рассказывает о том, как она их тратила: «Повитуха взяла у неё за прожитьё … за два месяца сорок рублей, двадцать пять рублей пошли на отправку ребёнка, сорок рублей повитуха выпросила себе взаймы на корову, рублей двадцать разошлись так … так что, когда Катюша выздоровела, денег у неё не было…» [Толстой 1980, с. 10] В основу языковой метафоры «разошлись» положено представление о деньгах как о живых существах. Не человек тратит или накапливает их – они сами расходятся. Изображая действие, героини в следующих строках, характеризуя его сравнением, автор в действительности сосредотачивается на её состоянии, чувстве: «Он стукнул в окно. Она, как бы от электрического удара, вздрогнула всем телом, и ужас изобразился на её лице» [Толстой 1980, с. 64]. В данном случае воплощается модель «Чувство как удар током».

Говоря о данном субполе, следует начать с акциональных метафор, самой широко представленной примерами группе (более 30 примеров). В группе преобладает метафорическая модель «Действие как другое действие». Такова, например, следующая языковая метафора: «Нехлюдов только что хотел взяться за письма, как из двери, ведшей в коридор, выплыла полная пожилая женщина в трауре…» [Толстой 1980, с. 15], где ходьба отождествляется с плаванием. Возникновение этой метафоры было обеспечено представлением о передвижении по воде как о плавном, медленном движении.

Вообще, среди акциональных много языковых метафор: «Вид этой картины, над которой он бился два года, и этюдов, и всей мастерской напомнили ему испытанное с особенной силой в последнее время чувство бессилия идти дальше в живописи» [Толстой 1980, с. 19]; «Девчонка не виновата, запуталась, – сказал добродушный купец, – надо снисхождение дать» [с. 81]; «Ну, а если только может вытянуть у вас двадцатипятирублёвый билет – зубами вырвет» [с. 158]. Языковые метафоры могут оставаться нетронутыми, но иногда Толстой меняет их, дополняет: «В числе присяжных нашёлся знакомый Нехлюдова…

 - А, и вы попали? ... Не отвертелись?

- Я и не думал отвёртываться, - строго и уныло сказал Нехлюдов» [Толстой 1980, с. 23]; «Сплошь драка пойдёт…– Бабы друг дружке все глаза повыцарапают» (с. 233); «Люди должны в поте лица хлеб есть, а он их запер…» [Толстой 1980, с. 441]

В тексте встречаются и авторские акциональные метафоры и сравнения: «Он молча посмотрел на неё, как будто что-то взвешивая» [Толстой 1980, с. 369]; «Генерал не выразил никакого ни удовольствия, ни неудовольствия при вопросе Нехлюдова, а, склонив голову набок, зажмурился, как бы обдумывая. Он, собственно, ничего не обдумывал и даже не интересовался вопросом Нехлюдова, очень хорошо зная, что он ответит ему по закону» [Толстой 1980, с. 271]. Интересен пример реализации модели «Действие как другое действие», когда названное словом в прямом значении действие через сравнительный оборот сравнивается с действием, в свою очередь сравнивающимся с третьим действием через метафору: «Она тряхнула головой, как бы отгоняя ненужные мысли, и пошла вперёд более быстрым, чем обыкновенно, шагом» [Толстой 1980, с. 96]. В метафоре «отгоняя мысли» воспроизводится модель «Мысль как насекомое».

Действие может сравниваться не просто с действием, а с целой ситуацией с участием одного или нескольких субъектов, в которой вторичное действие производится: «Графиня Катерина Ивановна сидела у мозаикового столика, облокотив голову на обе руки, и толстые плечи ее вздрагивали. Кучер удивленно и испуганно смотрел на немца, точно он наезжал на него дышлом, а он не сторонился» [Толстой 1980, с. 265]; «… спросила она у Нехлюдова, слегка улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не могло быть сомнения о том, что она со всеми была, есть и должна быть в простых, ласковых, братских отношениях» [Толстой 1980, с. 185]; «И он стал, как бы оправдываясь, подробно описывать все удобства, доставляемые содержимым, как будто главная цель этого учреждения состояла в том, чтобы устроить для содержащихся лиц приятное местопребывание» [Толстой 1980, с. 271].

Описываемое действие может быть названо как словом в прямом значении – в таком случае образность создаётся с помощью сравнения, как в предыдущих примерах – так и словом в переносном. Особый эффект сочетания точности и образности создаёт использование автором и метафоры, и сравнения: «Всякие попытки его изменить эту жизнь разбивались, как о каменную стену, об ее уверенность, поддерживаемую всеми ее родными и знакомыми, что так нужно» [Толстой 1980, с. 284]. Здесь абстрактные стремления – попытки – отождествляются с предметами, их объединяет сема хрупкости, а чувство уверенности – с каменной стеной, основой такого сравнения служит твёрдость, непробиваемость и отгороженность тех, кто находится за этой стеной и тех, кто испытывает такую уверенность.

Среди акциональных метафор особый интерес представляют метафоры, связанные с жизненными потребностями человека, например, с потребностью в еде: «Матвеевна говорит: ослобонят, а я говорю: нет, говорю, касатка, чует моё сердце, заедят они её…» [Толстой 1980, с. 115]; «Подпишись, говорит, – продолжал лохматый мужик своё суждение о речи барина. – Подпишись, он тебя живого проглотит» [Толстой 1980, с. 227]. Действие, наносящее человеку сильный вред, изображается как «съедение» или проглатывание. Общая сема здесь – вред, уничтожение. С потребностью в еде связана и используемая Толстым языковая метафора «есть глазами»: «Придёт какой-нибудь: где тут бумага какая или ещё что, а я вижу, что ему не бумага нужна, а меня так глазами и ест…» [Толстой 1980, с. 116], только тут уже основанием для сравнения является поглощение, переход внутрь субъекта, тот, кто очень пристально и долго смотрит как бы впитывает в себя увиденное.

Основой для сравнения становится и потребность человека в отдыхе. Мы уже говорили о метафорах сна. Их пример есть и в субполе «Действия человека и отношения людей друг к другу»: «Когда же он, больной и испорченный от нездоровой работы, пьянства, разврата, одурелый и шальной, как во сне, шлялся без цели по городу и сдуру залез в какой-то сарай … мы … хотим поправить дело тем, что будем казнить этого мальчика» [Толстой 1980, с. 127]. Здесь сон – олицетворение бессмысленного, бессознательного состояния, в котором человек не отвечает за свои действия.

При изображении действий человека возникает и образ физической боли: «Нет, возьми, – пробормотал он и сунул ей конверт за пазуху, и, точно как будто он обжёгся, он, морщась и стоная, побежал в свою комнату.

И долго после этого он всё ходил по своей комнате, и корчился, и даже прыгал, и вслух охал, как от физической боли, как только вспоминал эту сцену» [Толстой 1980, с. 67]. Хотя здесь описывается действие, на самом деле, автору важно показать, что чувствует герой, а уже это чувство и выражается в действии. Персонаж испытывает чувство стыда, настолько сильное, что писатель отождествляет его с чувством физической боли.

При описании действий персонажей Л. Н. Толстой использует и модель «Действие как вынужденное действие»: «Ведет князя смотреть своих малышей, – смеясь, закричал генерал от карточного стола, за которым он сидел с зятем, золотопромышленником и адъютантом. – Отбудьте, отбудьте повинность» [Толстой 1980, с. 433].

Субполе «Действия человека и отношения людей друг к другу» представлено и достаточным количеством биоморфных метафор (14 примеров). Метафорическая модель «Человек как животное» здесь представлена такими действиями над людьми или таким отношением к людям, которые характерны для обращения с животными. Используя эту модель, автор хочет показать ненормальное, нечеловеческое отношение к людям: «Так как же они безжалостно оторвали меня от всего, что дорого, и заперли, как дикого зверя?» [Толстой 1980, с. 297]; «С этими людьми поступали так, как поступают при ловле рыбы неводом: вытаскивают на берег все, что попадается, и потом отбирают те крупные рыбы, которые нужны, не заботясь о мелкоте, которая гибнет, засыхая на берегу. Так, захватив сотни таких, очевидно не только не виноватых, но и не могущих быть вредными правительству людей, их держали иногда годами в тюрьмах, где они заражались чахоткой, сходили с ума или сами убивали себя; и держали их только потому, что не было причины выпускать их, между тем как, будучи под рукой в тюрьме, они могли понадобиться для разъяснения какого-нибудь вопроса при следствии» [Толстой 1980, с. 376]; «Везде было то же самое: везде те же холодные, голодные, праздные, зараженные болезнями, опозоренные, запертые люди показывались, как дикие звери» [Толстой 1980, с. 440]; «…как свиней, кормит без работы, чтоб они озверели» [Толстой 1980, с. 441]. В устах персонажей романа данная метафорическая модель может выражать и мнимую безжалостность. Так, свекровь Федосьи, выданной замуж в 16 лет и в отчаянии попытавшейся отравить мужа, в чём впоследствии девушка горько раскается, говорит о невестке: «Пока мы ее держать будем, она, говорит, нас, как тараканов, изведет» [Толстой 1980, с. 359]. Основой для сравнения в данном случае стал способ уничтожения – отравление.

Иногда эта модель реализуется с целью показать страдательность положения героев, их бессилие и беззащитность и вызвать сострадание читателя к ним: «На предложение председателя сказать то, что она имеет для своей защиты, она только подняла на него глаза, оглянулась на всех, как затравленный зверь, и тотчас же опустила их и заплакала, громко всхлипывая» [Толстой 1980, с. 78]; «Дети эти, как жеребята в табуне, жались между арестантками» [Толстой 1980, с. 331]; «…сам же обвиняемый во всём винился и, как пойманный зверок, бессмысленно оглядываясь по сторонам, прерывающимся голосом рассказывал всё, как было» [Толстой 1980, с. 124];

Модель «Человек как животное» используется Толстым и при описании поведения героев, лишённых, необходимых нравственных человеческих качеств: «Он … ко всем выдающимся людям относился как к соперникам и охотно поступил бы с ними, как старые самцы-обезьяны поступают с молодыми, если бы мог. Он вырвал бы весь ум, все способности у других людей, только бы они не мешали проявлению его способностей» [Толстой 1980, с. 404] или людей, проявляющих злость: «Товарищ прокурора сердито, как бы огрызаясь, что-то записал у себя на бумаге и с презрительным удивлением пожал плечами» [Толстой 1980, с. 77], эгоизм: «Напротив, только тогда земля не будет лежать впусте, как теперь, когда землевладельцы, как собака на сене, не допускают до земли тех, кто может, а сами не умеют эксплуатировать ее» [Толстой 1980, с. 324].

Частный случай метафорической модели «Человек как животное» - «Люди как насекомые» – употребляется Л. Н. Толстым для образного описания действий массы людей: «Еще со двора было слышно гуденье голосов и внутреннее движение, как в хорошем, готовящемся к ройке улье, но, когда Нехлюдов подошел ближе и отворилась дверь, гуденье это усилилось и перешло в звук перекрикивающихся, ругающихся, смеющихся голосов» [Толстой 1980, с. 387]. В этом сравнении главный и вторичный субъекты отождествляются по звуку, производимому ими: и пчелиный рой, и множество людей в тесном помещении издают гул. В другом сравнении, созданном по этой модели, основанием для сравнения стало общее движение, его быстрота, разнонаправленность: «По подмостям лесов сновали, как муравьи, забрызганные известью рабочие: одни клали, другие тесали камень, третьи вверх вносили тяжелые и вниз пустые носилки и кадушки» [Толстой 1980, с. 242].

Переходя к другим натуралистическим метафорам, отметим воплощение модели «Человек как река» в обыгрывании языковой метафоры: «Он знал, что в ней была эта любовь, потому что он в себе в эту ночь и в это утро сознавал её, и сознавал, что в этой любви он сливался с нею в одно. [Толстой 1980, с. 60] Основой метафоры послужила возможность объединения, поскольку ‘сливаться – соединяться в один поток (о жидком, текучем)’.

В описании действий и отношений персонажей автор романа «Воскресенье» использует также фетишные метафоры. В таком типе метафор и сравнений как неживой предмет может изображаться деятель: «Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге» [Толстой 1980, с. 447], а может – и живой субъект, на который направлено действие: «Хозяева швыряются народом, как щепками. Везде полно» [Толстой 1980, с. 243]. В данном случае подчёркивается страдательность такого субъекта. В обоих примерах реализована модель «Человек как вещь».

Вот ещё один пример метафоры, построенной по модели «Человек как вещь»: «И зачем это читать? Только затягивают. Эти новые мётлы не чище, а дольше метут» [Толстой 1980, с. 73]. Он отличается от вышеприведённого тем, что это не авторская метафора. Впрочем, и не совсем языковая. Дело в том, что существует фразеологизм: «Новая метла чисто метёт». Так говорят о начальнике, который подбирает себе новых подчинённых, вводит какие-то изменения в рабочий процесс. Писатель обыгрывает фразеологизм, придумывая к нему противопоставление. Главный субъект здесь – человек, товарищ прокурора, недавно получивший эту должность, что и послужило основанием для сравнения. Что же касается продолжения метафоры, оно описывает ситуацию, когда этот персонаж затягивает судебный процесс ненужными подробностями, не улучшая этим качество судопроизводства.

Характер действия в романе передаётся и сравнениями, построенными по модели «Предмет как другой предмет»: «В тесноте, да не в обиде, – сказал певучим голосом улыбающийся Тарас и, как перышко, своими сильными руками поднял свой двухпудовый мешок…» [Толстой 1980, с. 358]

Описывая особенности субполя «Действия человека и отношения людей друг к другу», нельзя не сказать и о немногочисленных антропоморфных метафорах. Чаще они используются автором романа для изображения отношений между людьми. В них прослеживается мотив несвободы. Например, «Так и видно в нем было – в его позе, его взгляде, которым он обменялся с женою, – властелин, собственник красивой жены» [Толстой 1980, с. 304]; «Он чувствовал, что нет больше той Наташи, которая когда-то была так близка ему, а есть только раба чуждого ему и неприятного черного волосатого мужа» [Толстой 1980, с. 352]. Здесь реализуется метафорическая модель «Человек как другой человек». Основой таких метафор является отношение изображаемых персонажей друг к другу.

Тот же мотив наполняет акциональную метафору: «… он ничего не сказал ей такого, что бы связывало его, не делал ей предложения, но по существу он чувствовал, что связал себя с нею, обещал ей, а между тем нынче он почувствовал всем существом своим, что не может жениться на ней» [Толстой 1980, с. 101]. Здесь моральное обязательство одного человека перед другим рассматривается как связь: общее для главного и вторичного субъектов сравнения – несвобода.

Модель «Человек как другой человек» воплощена и в следующем сравнении: «Как по-своему? Я верю, как баба самая простая, – сказала она, улыбаясь» [Толстой 1980, с. 290].

Таким образом, в изображении и характеристике действий, поступков, отношений людей преобладают акциональные, присутствуют биоморфные, фетишные и антропоцентрические метафоры. Данное субполе содержит больше языковых метафор, чем субполе «Психологические состояния людей». Действия описываются менее детализировано и образно, эти описания несут меньше коннотативно-оценочных компонентов.

2.2 Изображение объектов мира культуры и мира природы

Предметное поле «Мир культуры».

Предметное поле «Мир культуры» подразделено на субполя «Предметы материальной культуры» и «Факты духовной культуры». Первое очень малочисленно. Факты духовной культуры разделены на смысловые группы «Явления общественной жизни» и «Образ жизни людей».

В группу «Явления общественной жизни» были отнесены сравнения и метафоры, характеризующие религию и отношение к ней, явления политической и научной жизни, выражения, описывающие работу органов власти, пороки общества и т. д.

В связи с особенностями сюжета Лев Николаевич Толстой не раз касается темы суда. Иногда им используются газетные штампы, например: «Ну что же, подрывали основы? – сказал Колосов, иронически употребляя выражение ретроградной газеты, восстававшей против суда присяжных» [Толстой 1980, с. 93]. Автор использует такую метафору для выражения многочисленных сомнений главного героя романа, по ошибке осудившего невинную женщину.

Нехлюдов, разочарованный в системе правосудия, увидевший, что в тюрьму сажают и невиновных, а виновных там не исправляют, а окончательно портят, называет суд и наказание за преступление комедией: «И ведь сколько и каких напряжённых усилий стоит это притворство, – продолжал думать Нехлюдов, оглядывая эту огромную залу, эти портреты, лампы, кресла…вспоминая…всю армию чиновников, писцов, сторожей, курьеров, не только здесь, но во всей России получающих жалованье за эту никому не нужную комедию» [Толстой 1980, с. 126]. Суд, тюрьма, этап отождествляются с притворством и комедией, основанием для метафоры служит бесполезность, искусственность, неестественность, увиденная героем в том, что одни люди наказывают других и как эти люди бывают наказаны. Толстым реализуется модель «Суд как театральное представление».

Рассуждения о суде выливаются у Толстого в развёрнутое сравнение: «…юрист, к которому пришли судиться, после указания на всевозможные законы, по прочтении двадцати страниц юридической бессмысленной латыни, предложил судящимся кинуть кости: чёт или нечет. Если чёт, то прав истец, если нечет, то прав ответчик. Так было и здесь. То, а не другое решение было принято не потому, что все согласились…а… потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается» [Толстой 1980, с. 85-86]. Принятие судебного решения отождествляется здесь с игрой в кости. Основой такого сравнения является необоснованность, случайность выбора решения. Сравнение строится по модели «Суд как игра».

Мы уже говорили о мотивах насущных потребностей человека в метафорах «Воскресения». Здесь своеобразно проявляется мотив потребности в пище: «Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге; что его зятю, например, да и всем тем судейским и чиновникам, начиная от пристава до министра, не было никакого дела до справедливости или блага народа…» [Толстой 1980, с. 417]. Людоедство рассматривается в этой метафоре как нанесение крайнего вреда человеку.

Автор романа рассуждает об отношении к религии. Его образно описывают достаточно жёсткие, натуралистичные сравнения. Например: «Так же как в одной поваренной книге говорится, что раки любят, чтоб их варили живыми, он вполне был убежден, и не в переносном смысле, как это выражение понималось в поваренной книге, а в прямом, – думал и говорил, что народ любит быть суеверным» [Толстой 1980, с. 300]. В этом отрывке реализуются модели «Человек как животное», когда народ отождествляется с раками, и «Действие как другое действие». Сравнение можно сократить и перефразировать: народ любит быть суеверным настолько же, насколько раки любят, чтобы их варили живыми.

В следующем сравнении также воплощены несколько метафорических моделей: «Он относился к поддерживаемой им религии так, как относится куровод к падали, которою он кормит своих кур: падаль очень неприятна, но куры любят и едят ее, и потому их надо кормить падалью» [Толстой 1980, с. 300]. Модель «Человек как человек определённой профессии» реализуется при отождествлении чиновник – куровод; модель «Религия как продукт питания для птиц» – при сравнении религии с падалью, модель «Человек как птица» раскрывается в сопоставлении людей и кур. Это сравнение имеет черты сразу и антропоморфной, и фетишной, и биоморфной метафоры.

Метафоры используются автором романа и для описания явления проституции: «В конце же недели поездка в государственное учреждение – участок, где находящиеся на государственной службе чиновники, доктора – мужчины, иногда серьёзно и строго, а иногда с игривой весёлостью. Уничтожая данный от природы для ограждения от преступления … стыд, осматривали этих женщин и выдавали им патент на продолжение тех же преступлений, которые они совершали со своими сообщниками в продолжение недели» [Толстой 1980, с. 14]. Писатель стремится показать всю порочность одобряемой властями деятельности дома терпимости. Работу проституток Толстой сравнивает с преступлением. Основанием для такого сравнения служит нарушение закона, общее для этих двух явлений; преступник в прямом смысле этого слова – это человек, нарушивший юридический закон, а женщины из публичного дома нарушают закон моральный. Клиенты дома терпимости тоже нарушают нравственный закон, поэтому автор отождествляет их с сообщниками. Таким образом, воплощаются метафорические модели «Действие как другое действие» и «Человек как человек в особой ситуации».

Другая метафора той же тематики реализует модели фетишных метафор «Человек как жидкость» и «Человек как вещество»: «Эта, уличная женщина, – вонючая, грязная вода, которая предлагается тем, у кого жажда сильнее отвращения; та, в театре, – яд, который незаметно отравляет все, во что попадает» [Толстой 1980, с. 306]. Эта метафора несёт в себе мотив экзистенциальных потребностей человека, здесь это жажда.

К группе «Явления общественной жизни» мы отнесли и такую метафору: «Ему никакого дела не было до того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него был такой же игрушкой мысли, как и творение в шесть дней» [Толстой 1980, с. 396] Теория происхождения жизни на земле отождествляется автором с игрушкой – ‘предметом, используемом или специально изготовленном для игры’. Игра – ‘развлечение, забава’, нечто несерьёзное, неважное. Таким образом, эта фетишная метафора показывает маловажность для персонажа теории происхождения жизни.

Говоря о явлениях общественной жизни, писатель высказывает взгляд на революцию одного из своих героев: «Революция, в его представлении, не должна была изменить основные формы жизни народа…, революция, по его мнению, не должна была ломать всего здания, а должна была только иначе распределить внутренние помещения этого прекрасного, прочного, огромного, горячо любимого им старого здания» [Толстой 1980, с. 396] Здесь две метафоры: антропоморфная метафора, где революция отождествляется с живым существом, скорее всего человеком (модель «Политическое явление как человек») и фетишная метафора, представляющая привычный герою уклад жизни как здание (модель «Государственное устройство как архитектурное сооружение»).

Следующая анализируемая нами группа в субполе «Факты духовной культуры» – «Образ жизни людей». Образ жизни – это условия и особенности повседневной жизни людей, устойчивые формы социального и индивидуального поведения, нравственных установок и оценок в том или ином обществе, поэтому мы и отнесли выражения, описывающие образ жизни персонажей романа к субполю «Факты духовной культуры».

В романе «Воскресение» Л. Н. Толстой сравнивает жизнь людей разных сословий. На жизнь писатель часто смотрит глазами своих героев. Так о Катюше автор пишет: «За неё сватались, но она ни за кого не хотела идти, чувствуя, что жизнь её с теми трудовыми людьми, которые сватались за неё, будет трудна ей, избалованной сладостью господской жизни» [Толстой 1980, с. 9] Метафора «сладость господской жизни», скорее всего, восходит к узуальной метафоре «сладкая жизнь». Сладкий – ‘имеющий приятный, свойственный сахару, вкус’. Основой для возникновения сравнения качества жизни со вкусом еды послужила сема «приятный». Метафорический эпитет был создан по модели «Жизнь как продукт питания».

Описывает жизнь прачек, автор романа использует языковую метафору: «Она с соболезнованием смотрела теперь на ту каторжную жизнь, которую вели в первых комнатах бледные, с худыми руками прачки, из которых некоторые уже были чахоточные, стирая и гладя в тридцатиградусном мыльном пару с открытыми летом и зимой окнами, и ужасалась мысли о том, что и она могла поступить в эту каторгу» [Толстой 1980, с. 12]. Каторга – тяжёлые принудительные работы, на которые ссылались преступники. Метафора и эпитет реализуют модель «Жизнь как наказание».

Авторский эпитет рисует образ жизни проституток: «И с тех пор началась для Масловой та жизнь хронического преступления заповедей божеских и человеческих, которая ведётся сотнями и сотнями тысяч женщин не только с разрешения, но под покровительством правительственной власти, озабоченной благом своих граждан, и кончается для девяти женщин из десяти мучительными болезнями, преждевременной дряхлостью и смертью» [Толстой 1980, с. 13]. Эпитет «хронический» здесь употреблён в значении «постоянный». Отметим, что обычно это слово сочетается с названием какой-либо болезни или симптома. Таким образом, описываемая жизнь уподобляется болезни. Как болезнь – нарушение нормальной жизнедеятельности организма, так и жизнь уличных женщин невозможна без нарушения нормальной деятельности совести, то есть здесь воплощается метафорическая модель «Жизнь как болезнь».

Ту же тему Толстой развивает в развёрнутой метафоре: «На четырёх страницах … шло таким образом описание всех подробностей наружного осмотра страшного … разлагающегося трупа веселившегося в городе купца… Жизнь Катюши и вытекавшая из ноздрей сукровица, и вышедшие из орбит глаза и его поступок с нею – всё это, казалось ему, были предметы одного и того же порядка, и он со всех сторон был окружён и поглощён этими предметами» [Толстой 1980, с. 71]. Сначала в этом предложении сравниваются сразу несколько субъектов: перечисляются страшные, очень неприятные подробности, несущие объективно отрицательную коннотацию, и с ними в один ряд ставится образ жизни Масловой, уличной женщины, и то, как Нехлюдов поступил с нею, соблазнив и бросив совсем юную Катюшу. Такое сравнение возможно из-за общего отрицательного коннотативно-оценочного компонента всех субъектов: всё перечисленное гадко. Во второй части предложения перечисленные предметы осмысливаются как среда, в которой находится Нехлюдов. О них говорится, что Нехлюдов «был окружён и поглощён этими предметами». Окружать – быть той средой, в которой кто-нибудь живет. Поглощать – пропитавшись чем-нибудь, вбирать в себя. Таким образом, перечисленные предметы олицетворение среды, в которой живут герои, их образа жизни. В данной метафоре реализуется модель «Жизнь как вещь».

Толстой использует языковую метафору для обозначения привычного образа жизни: «Кроме того, что он чувствовал фальшь в этом положении просителя среди людей, которых он уже не считал своими, но которые его считали своим, в этом обществе он чувствовал, что вступал в прежнюю привычную колею и невольно поддавался тому легкомысленному и безнравственному тону, который царствовал в этом кружке» [Толстой 1980, с. 257]. Не только на привычность такой жизни для персонажа обращает внимание читателя автор. Колея – это углубление на дороге от колеса, много раз проезжавшего по одному и тому же месту. Ехать по колее удобно, выбившись из неё – трудно. Так и герою, пытающемуся изменить привычный образ жизни, очень тяжело продвигаться по новому жизненному пути. В данном случае метафора построена по модели «Жизнь как путь/дорога».

В заключение анализа группы метафор, с помощью которых автор воссоздаёт и характеризует образ жизни персонажей романа, проанализируем метафору, построенную по модели «Жизнь как смерть»: «Как ни ново и трудно было то, что он намерен был сделать, он знал, что это была единственная возможная для него теперь жизнь, и как ни привычно и легко было вернуться к прежнему, он знал, что это была смерть» [Толстой 1980, с. 293]. Прежняя жизнь, бессмысленная, бездумная сравнивается здесь со смертью, новая жизнь в помощи другим называется «единственной возможной» жизнью. Основой для сравнения стало то, что смерть – это «не жизнь», а Нехлюдов перестал считать настоящей жизнью свой прежний светский образ жизни. Таким способом Толстой противопоставляет образ жизни Нехлюдова до встречи с Катюшей в суде и после этого. Подобную метафору можно включить в круг метафор, несущих мотив насущных человеческих потребностей: жажды, голода, сна, а здесь – самосохранения.

В романе «Воскресение» Л. Н. Толстой если даёт, то очень точные, чёткие описания предметов, используется слова в прямом значении. Нами были найдены лишь два примера образных описаний предметов материальной культуры.

В первом примере автор сравнивает ботинки с зеркалом: «Обмыв там холодной водой мускулистое, обложившееся жиром белое тело и вытершись лохматой простыней, он надел чистое выглаженное бельё, как зеркало, вычищенные ботинки и сел перед туалетом расчёсывать двумя щётками небольшую чёрную курчавую бороду…» [Толстой 1980, с. 14]. Основу для такого сравнения дают общие признаки зеркальной поверхности и вычищенных ботинок – блеск и гладкость.

 Во втором примере огни отождествляются с человеком, дающим обещания, возникает антропоморфная метафора: «Во всех трех домах теперь светились огни, как всегда, в особенности здесь, обманчиво обещая что-то хорошее, уютное в освещенных стенах» [Толстой 1980, с. 384]

Подводя итоги анализа предметного поля «Мир культуры», следует сказать, что, хотя группа примеров изображения фактов духовной культуры и предметов материальной культуры относительно невелика, модели составляющих её метафор разнообразны: нет только примера пространственной метафоры. Метафоры преобладают над сравнениями, что, возможно, свидетельствует о менее сильном стремлении писателя к конкретике, чем при изображении психологических состояний героев. Характерные для творчества Л.Н. Толстого мотивы важнейших человеческих потребностей проявляются в метафорах проанализированной группы.

Предметное поле «Мир природы».

В романе «Воскресенье» Лев Николаевич Толстой не раз обращался к объектам мира природы как ко вторичным субъектам при создании метафор и сравнений, мы обсуждали это при анализе других предметных полей. Мы нашли всего 5 примеров описаний собственно явлений природы, растений, животных, причём в тексте выразительные средства, как правило, сосредоточены на небольших участках текста, что будет видно по номерам страниц приведённых примеров.

Среди них представлены антропоморфные метафоры: «Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, … липы надували лопавшиеся почки…» (с. 5); «Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети» (с. 6); «Еще, еще! – говорил Нехлюдов, радуясь на оживающие под благодатным дождем поля, сады, огороды» [Толстой 1980, с. 354]. Такие описания окружающей героев романа природы создают определённый эмоциональный фон для их переживаний.

При описании грозы автор воспользовался акциональной метафорой, создавая её по модели «Явление природы как действие»: «Изредка тучу разрезали молнии, и с грохотом вагонов все чаще и чаще смешивался грохот грома» [Толстой 1980, с. 354]. Основанием для сравнения появления молний и «разрезания» тучи стало кажущееся при взгляде на небо разделение его молнией на части.

Объекты неживой природы сравниваются с другими объектами природы: «Только сад не только не обветшал, но разросся, сросся и был теперь весь в цвету; из-за забора видны были, точно белые облака, цветущие вишни, яблони и сливы» [Толстой 1980, с. 210] или предметами материальной культуры: «Все как будто покрылось лаком: зеленое становилось зеленее, желтое – желтее, черное – чернее» [Толстой 1980, с. 354]. В обоих случаях основанием для сравнения стал цвет описываемых объектов. В первом случае, кроме цвета, главный и вторичный субъекты схожи также по форме и «консистенции», во втором – по яркости цвета. В обоих случаях автор создал фетишные метафоры.

Судя по немногочисленности примеров, метафорика изображения мира природы, носит в романе вспомогательный характер. Писателем используются модели «Явление природы как человек», «Явление природы как действие» и «Явление природы как предмет».

  Выводы по главе

В ходе работы в тексте романа Л.Н. Толстого «Воскресение» были выделены и проанализированы многочисленные примеры использования вторичной номинации.

Стремление донести до читателя свою мысль максимально точно, характерное для творческой манеры Л.Н. Толстого, побуждало писателя прибегать к развёрнутым текстовым конструкциям, которые оформлялись им с помощью различных стилистических фигур, прежде всего эпитетов и сравнений, и сочетания этих средств. Для передачи всех оттенков эмоционального состояния персонажа Л.Н. Толстой создаёт целые тексты-метафоры.

Предметный мир романа Л.Н. Толстого «Воскресение» может быть разбит на три больших группы:

1) люди, их действия и состояния;

2) предметы и явления мира природы;

3) предметы и явления мира культуры.

Каждая группа в романе проанализирована нами с точки зрения использования автором метафоры. Метафоры Л.Н. Толстого часто распространены, дополнены и пояснены. Автор создаёт целый текст в тексте, чтобы создать яркий художественный образ и вместе с тем быть предельно ясным и точным.

метафора толстой роман воскресение

Заключение

Задачи, поставленные в начале работы, были решены. Сделаны следующие выводы.

1. Метафора представляет собой очень интересный объект изучения, о чем свидетельствует огромное число работ в этой области лингвистических исследований. История изучения метафоры свидетельствует о многообразии подходов и принципов рассмотрения. Основы теории метафоры были определены еще в античности, и многие теоретические положения не утратили своего значения и в наши дни. Первое упоминание о метафоре, которая рассматривалась как, прежде всего, языковое явление, мы встречаем в трудах Аристотеля, Деметрия и Цицерона.

Конец XX века характеризуется возрастающим интересом к явлениям метафоры и процессам метафоризации языковых выражений. Объяснение этого явления интересует не только лингвистов – логики, философы, филологи, литературоведы, психологи обращаются к феномену метафоры, и в современной науке она занимает видное место. Интерес к метафоре способствовал взаимодействию многих направлений научной мысли и формированию когнитивной науки, занятой исследованием различных сторон человеческого сознания.

Вследствие этого метафора допускает разные толкования. Существует ряд различных концепций метафоры. Сделав обобщение, мы можем говорить о том, что метафора – это сжатое сравнение, состоящее в переносе значения одного объекта (или класса объектов) на другой объект (или класс объектов) на основе сходства какого-либо признака.

2. Метафора – универсальное языковое явление, присущее всем языкам и во все эпохи. Не существует, наверное, ни одного художественного произведения, в котором писатель не прибегал бы к метафоре. Метафора – это орудие и плод поэтической мысли. Она органически связана с поэтическим видением мира. Автор, создавая свое произведение, одновременно создает определенный, не похожий ни на какой другой, свой собственный мир. Не является исключением и творчество Л.Н.Толстого.

3. Рассмотрение метафорики романа Л.Н. Толстого «Воскресение» позволяет утверждать, что, несмотря на многообразие объектов, выступающих как главными, так и второстепенными субъектами метафорического переноса, образная система романа обнаруживает множество глубинных связей, проявляющихся в постоянном присутствии сквозных образов, общих категориях изображения реальности.

Предметный мир романа Л.Н. Толстого «Воскресение» может быть разбит на три больших группы. Это:

1) люди, их действия и состояния;

2) предметы и явления мира природы;

3) предметы и явления мира культуры.

Рассмотрение метафорики романа «Воскресение» показало целостность образа мира, описываемого Л.Н. Толстым. Прибегая к разнообразному арсеналу метафорических моделей, писатель показывает взаимопроникновение мира отдельного человека в мир других людей, мира природы в человеческий мир, неразрывную взаимосвязь мира людей и мира культуры, человеческого и предметного миров.

При общей характеристике персонажей были выделены такие метафорические модели, как «Человек как животное», «Человек как инфернальное существо», «Человек как предмет», «Человек как продукт питания», «Человек как человек определённой профессии», «Человек как ребёнок», «Внешность человека как природное явление», «Человек как растение», «Человек как животное», «Человек как человек в определённой ситуации», «Человек как птица», «Мысль как насекомое», «Действие как вынужденное действие», «Чувство как удар током», «Предмет как другой предмет», «Государственное устройство как архитектурное сооружение», «Жизнь как наказание», «Жизнь как вещь», «Жизнь как путь/дорога», «Явление природы как человек», «Явление природы как действие» и «Явление природы как предмет» и другие.

Центральное место в романной картине мира занимает живой человек с его чувствами и переживаниями, действиями и отношениями с другими людьми, с его проявлениями в общей культуре. Именно человек становится мерой всех вещей, способом восприятия и понимания мира. При изображении внутреннего мира человека метафорическая техника используется автором романа особенно изощрённо. Описывая чувства, состояния, воспоминания, Л.Н. Толстой прибегает к созданию биоморфных, акциональных и пространственных метафор, но более всего уделяет внимание образованию антропоморфных метафор, особенно тех, где в качестве вторичных субъектов выбираются важнейшие потребности человека и сами люди в разнообразных ситуациях.

Литература

1.  Актуальные вопросы лексикологии и фразеологии: Сборник научных трудов / Отв. ред. Д.А. Романов. – Тула: Изд-во Тул. гос. пед. ун-та им. Л.Н. Толстого, 2005. – 379 с.

2.  Актуальные проблемы современной лингвистики. – М.: Наука, 2009. – 416 с.

3.  Апресян Ю.Д. Лексическая семантика: синонимические средства языка / Ю.Д. Апресян. – М.: Русский язык, 1995. – 472 с.

4.  Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека / Н.Д. Арутюнова. – М.: Языки русской культуры, 1998. – 895 с.

5.  Арутюнова Н.Д. Функциональные типы языковой метафоры / Н.Д. Арутюнова. – М.: Серия языка и литературы, 1978. – № 4.

6.   Аюпова Е.И. Метафорическое словоупотребление в художественном тексте / Е.И.Аюпова // Преподавание и изучение русского языка в контексте современной языковой политики России. – Н. Новгород: Изд-во Нижегородского ун-та, 2002. – 246 c.

7.   Блэк М. Метафора // Теория метафоры / М. Блэк. – Под общ. ред. Н.Д. Арутюновой и М.А. Журинской. М.: Прогресс, 1990. – 512с.

8.   Виноградов В.В. О языке художественной прозы: Избр. труды / В.В. Виноградов. – М.: Наука, 1980. – 256 с.

9.  Виноградов В.В. О языке Толстого: в книге Виноградов В.В. Избранные труды. Язык и стиль русских писателей. От Гоголя до Ахматовой / В.В.Виноградов. – М.: Наука, 2003. – 394 с.

10.  Вольф Е.М. Метафора и оценка / Е.М. Вольф // Метафора в языке и тексте / Е.М.Вольф. – М.: Наука, 1988. – 176 с.

11.  Гальперин И.Р. Избранные труды. – М.: Высшая школа, 2005. – 256 с.

12.  Герасименко И.Е. Использование оценочной лексики во вторичной номинации: Дис. ... канд. филол. Наук. – Москва, 2002. – 189 с.

13.   Глазунова О.И. Логика метафорических преобразований / О.И. Глазунова. – СПб.: Нева, 2000. – 190 с.

14.  Гудков Л.Д. Метафора и рациональность / Л.Д.Гудков. – М.,1994. – 420 с.

15.  Иванюк Б.П. Метафора и литературное произведение (структурно-типологич., историко-типологич. и прагматический аспекты исследования) / Б.П. Иванюк. – Черновцы: Рута, 1999.

16.  История понятий, история дискурса, история метафор/Антология. – М.: Нов. литер. обозрение, 2010. – 328 с.

17.  Кассирер Э. Сила метафоры /Э.Кассирер // Теория метафоры. – Под общ. ред. Н.Д. Арутюновой и М.А. Журинской. – М.: Прогресс, 1990. – 512 с.

18.  Кожина М.Н., Дускаева Л.Р., Салимовский В.А. Стилистика русского языка. Учеб.пособие для студентов фак.рус.яз. и лит. пед. ин-тов/ М.Н.Кожина. – М.: Флинта; Наука, 2010. – 464 с.

19.  Лакофф Д., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. - М.: ЛКИ, 2008. – 256 с.

20.  Материалы к концептуарию Л.Н. Толстого: Сб. науч. ст. / Науч. ред. Г.В. Токарев. – Тула: Изд-во Тул. гос. пед. ун-та им Л.Н. Толстого, 2008. – 82 с.

21.  Метафоры языка и метафоры в языке: Букинистическое издание. – Спб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 2006. – 264 с.

22.  Миллер Дж. Образы и модели, употребления и метафоры. // Теория метафоры / Н.Д. Арутюнова, М.А. Журинская. – М.: Прогресс, 1990. – 317 с.

23.  Москвин В.П. Русская метафора. Очерк семиотической теории. – М.: ЛКИ, 2007. – 184 с.

24.  Москвин В.П. Стилистика русского языка. Теоретический курс: Высшее образование. – Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. – 640 с.

25.  Павлович Н.В. Язык образов: Парадигмы образов в русском поэтическом языке / Н.В.Павлович. – М.: ИРЯ РН, 1995. – 491 с.

26.  Пилипенко В. Ф. Безопасность: теория, парадигма, концепция, культура / В.Ф. Пилипенко – М.: Пер – Сэ-Пресс, 2005. – 192 с.

27.  Скляревская, Г.Н. Метафора в системе языка / Г.Н.Скляревская. – СПб: Филологический факультет СПбГУ, 1993. – 153 с.

28.  Современный русский литературный язык: Учебник/ П.А.Лекант и др. Под ред. П.А.Леканта. – М.: Высшая школа, 2009. – 399с.

29.  Телия В.Н. Вторичная номинация и ее виды // Языковая номинация (Виды наименований). Отв. ред. Б.А. Серебренников и А.А. Уфимцева / В.Н.Телия. – М.: Наука, 1977. – 358 с.

30.  Телия В.Н. Метафора как модель смыслопроизводства и ее экспрессивно-оценочная функция // Метафора в языке и тексте / В.Н.Телия. – М.: Наука, 1998. – 176 с.

31.  Токарев Г.В. Лингвокультурология: Учеб. пособие / Г.В. Токарев. – Тула: Изд-во Тул. гос. пед. ун-та Л.Н. Толстого, 2009. – 135 с

32.  Токарев Г. В. Семиотика / Г.В.Токарев.– Тула, Издательство ТГПУ им. Л. Н. Толстого, 2007. – 147 с.

33.  Токарев Г.В. Современный русский язык. Лексикология / Г.В.Токарев. – Тула Издательство ТГПУ им. Л.Н. Толстого, 2008. – 150с.

34.  Толстой Л. Н. Воскресение / Л. Н. Толстой – Тула, 1980. – 463 с.

35.  Харченко В.К. Функции метафоры / В.К. Харченко. – М.: Либроком, 2009. – 88 с.

36.  Эйхенбаум Б.М. Работы о Льве Толстом. – СПб: Филологический факультет СПбГУ, 2009. – 954 с.

Словари

1.   Ахманова А.С. Словарь лингвистических терминов / А.С. Ахманова. – М.: КомКнига, 2007. – 576 с.

2.  Лингвистический энциклопедический словарь / Под ред. В. Н. Ярцева. – М.: Советская энциклопедия, 1990. - 683 с.

3.   Ожегов С.И. Словарь русского языка / С. И. Ожегов – М., 2004 – 736с.

4.   Ушаков Д.Н. Большой толковый словарь современного русского языка / Д.Н. Ушаков – М., 2008. – 1239 с.

5.  Фразеологический словарь русского литературного языка // сост. А.И. Фёдоров – М., 2001. – 720 с.

Приложение

Источник исследования – роман Л.Н. Толстого «Воскресение» (Толстой Л.Н. Воскресение / Л.Н. Толстой – Тула, 1980. – 463 с.)

Люди, их действия и состояния

Внешность и голос, физическое состояние человека

Молодая кровь, как всегда при взгляде на него, залила всё милое лицо, и чёрные глаза, смеясь и радуясь … остановились на Нехлюдове (с. 58).

Она тотчас же через головы шедших перед ней увидала его, и он видел, как просияло её лицо (с. 59).

Взглянув ему в лицо, она просияла, точно она объявила ему о чём-то необыкновенно радостном (с. 60).

На мгновение в глазах Филиппа вспыхнул огонёк (с. 99).

Рядом с силачом красавцем Филиппом, которого он вообразил себе натурщиком, он представил себе Колосова нагим, с его животом в виде арбуза, плешивой головой и безмускульными, как плети, руками (с. 99).

 – Как же это вы могли сделать? Это очень странно вы говорите, – сказала Аграфена Петровна, и в старых глазах её зажглись игривые огоньки (с. 121).

Наверху всё затихло, и сторожиха досказала свою историю, как она испужалась в волостном, когда там в сарае мужика секли, как у ней вся внутренность отскочила (с. 164).

Особенно поразили Нехлюдова добрые, круглые глаза, вопросительно и испуганно перебегающие с него на надзирателя… (с. 180)

Она подняла голову, и черные косящие глаза остановились и на его лице, и мимо него, и все лицо ее просияло радостью. Но она сказала совсем не то, что говорили ее глаза (с. 246).

Для того чтобы спастись, совсем не нужно сделать в аршин лицо и все плакать (с. 290).

Нехлюдов молчал, с недобрым чувством глядя на неподвижную маску бледного лица (с. 301).

Ряды за рядами шли незнакомые странного и страшного вида существа, двигавшиеся тысячами одинаково обутых и одетых ног и в такт шагов махавшие, как бы бодря себя, свободными руками. Их было так много, так они были однообразны и в такие особенные странные условия они были поставлены, что Нехлюдову казалось, что это не люди, а какие-то особенные, страшные существа (с. 333).

Один из них был черный и плешивый, с таким же бордюром черных волос на затылке, какой был у Игнатья Никифоровича (с. 336).

…по тонким костям рук и скованных ног и по сильным мышцам всех пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное, ловкое человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо более совершенное, чем тот буланый жеребец, за порчу которого так сердился брандмайор. А между тем его заморили, и не только никто не жалел его как человека, – никто не жалел его как напрасно погубленное рабочее животное (с. 343).

Нехлюдов сначала думал в этот промежуток съездить еще к сестре, но теперь, после впечатлений этого утра, почувствовал себя до такой степени взволнованным и разбитым, что, сев на диванчик первого класса, совершенно неожиданно почувствовал такую сонливость, что повернулся на бок, положил под щеку ладонь и тотчас же заснул (с. 347).

Ранцева просияла своей улыбкой (с. 405).

Психологическое состояние человека

Черты характера

Когда стали допрашивать, кто стрелял, она сказала, что стреляла она, несмотря на то, что никогда не держала в руке револьвера и паука не убьёт (с. 187)

Владимир Васильевич Вольф был действительно un homme tres comme il faut, и это свое свойство ставил выше всего, с высоты его смотрел на всех других людей и не мог не ценить высоко этого свойства, потому что благодаря только ему он сделал блестящую карьеру… (с. 260)

Он считал себя не только un homme tres comme il faut, но еще и человеком рыцарской честности (с. 260).

Один из теперешних товарищей ее, Новодворов, шутя говорил про нее, что она предается спорту благотворения… И этот спорт сделался привычкой, сделался делом ее жизни (с. 371).

Чувства, переживания, воспоминания

С тех пор ей всё стало постыло, и она только думала о том, как бы ей избавиться от того стыда, который ожидал её, и она стала не только неохотно и дурно служить барышням, но, сама не зная, как это случилось, - её прорвало. Она наговорила барышням глупостей, в которых сама потом раскаивалась, и попросила расчёта (с. 10).

От них она поступила горничной к становому, но … становой, пятидесятилетний старик, стал приставать к ней, и один раз, когда он стал особенно предприимчив, она вскипела, назвала его дураком и старым чёртом и так толкнула в грудь, что он упал. (с. 10)

Так что доводов было столько же за, сколько и против; по крайней мере, по силе своей доводы эти были равны, и Нехлюдов, смеясь сам над собою, называл себя буридановым ослом. И всё-таки оставался им, не зная, к какой из двух вязанок обратиться (с. 21).

В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека. Один – духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благо и других людей, и другой – животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира. В этот период его сумасшествия эгоизма, вызванного в нём его петербургской и военной жизнью, этот животный человек властвовал в нём и совершенно задавил духовного человека (с. 55-56).

Так казалось Нехлюдову, когда он взглядывал на её стройную фигуру в белом платье с складочками и на сосредоточенно радостное лицо, по выражению которого он видел, что точь-в-точь то же, что поёт в его душе, поёт и в её душе (с. 58).

Когда он теперь вспоминал Катюшу, то из всех положений, в которых он видел её, эта минута застилала все другие (с. 60).

В любви между мужчиной и женщиной бывает всегда одна минута, когда любовь эта доходит до своего зенита, когда нет в ней ничего сознательного, рассудочного и нет ничего чувственного (с. 60).

Всё было так обыкновенно, но в душе Нехлюдова была буря (с. 61).

Тот животный человек, который жил в нём, не только поднял теперь голову, но затоптал себе под ноги того духовного человека, которым он был в первый приезд свой и даже сегодня утром в церкви, и этот страшный животный человек теперь властвовал один в его душе (с. 62).

Хоть слабо, но ещё слышен был голос истинной любви к ней, который говорил ему об ней, о её чувствах, о её жизни. Другой же голос говорил: смотри, пропустишь своё наслаждение, своё счастье. И этот второй голос заглушил первый (с. 62).

Он видел по выражению лица Матрёны Павловны, что она осуждает его и права … но животное чувство, выпроставшееся из-за прежнего чувства хорошей любви к ней, овладело им и царило одно, ничего другого не признавая (с. 63).

Воспоминание это жгло его совесть (с. 67).

«Узнала!» - подумал он. И Нехлюдов как бы сжался, ожидая удара (с. 70).

И в его представлении происходило то обычное явление, что давно не виденное лицо любимого человека, сначала поразив теми вешними переменами, которые произошли за время отсутствия, понемногу делается совершенно таким же, каким оно было за много лет тому назад, исчезают все происшедшие перемены, и перед духовными очами выступает только то главное выражение исключительной, неповторяемой духовной личности (с. 80).

А между тем … он уже чувствовал всю жестокость, подлость, низость не только этого своего поступка, но всей своей праздной, развратной, жестокой и самодовольной жизни, и та страшная завеса, которая каким-то чудом всё это время, все эти двенадцать лет скрывала от него и это преступление, и всю его последующую жизнь, уже колебалась, и он урывками уже заглядывал за неё (с. 80–81).

И в душе Нехлюдова шевельнулось дурное чувство (с. 88).

Извозчики предлагали свои услуги, но он пошёл пешком, и тотчас же целый рой мыслей и воспоминаний о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове (с. 92).

И он вспомнил себя таким, каким он был тогда. На него пахнуло этой свежестью, молодостью, полнотою жизни, и ему стало мучительно грустно (с. 103)

Тогда он был бодрый, свободный человек, перед которым раскрывались бесконечные возможности, – теперь он чувствовал себя со всех сторон пойманным в тенетах глупой, пустой, бесцельной жизни, из которых он не видел никакого выхода… (с. 104)

С Нехлюдовым не раз уже случалось то, что он называл «чисткой души». Чисткой души назвал он такое душевное состояние, при котором он вдруг, после иногда большого промежутка времени, сознав замедление, а иногда и остановку внутренней жизни, принимался вычищать весь тот сор, который, накопившись в его душе, был причиной этой остановки…

Так он очищался и поднимался несколько раз, так это было с ним в первый раз, когда он приехал на лето к тётушкам…

С тех пор и до нынешнего дня прошёл длинный период без чистки, и потому никогда ещё он не доходил до такого загрязнения…(с. 105)

Но всякий раз соблазны мира улавливали его, и он, сам того не замечая, опять падал, и часто ниже того, каким он был прежде (с. 105).

Но то свободное, духовное существо, которое одно истинно, одно могущественно, одно вечно, уже пробудилось в Нехлюдове (с. 105).

Матвеевна говорит: ослобонят, а я говорю: нет, говорю, касатка, чует моё сердце, заедят они её… (с. 115)

…несмотря на его солдатское одурение и машинообразность, видно было, что он жалел мальчика и неохотно рассказывал о своей поимке (с. 124).

А это было не ребячество, а беседа с собой, с тем истинным, божественным собой, которое живёт в каждом человеке. Всё время этот я спал, и мне не с кем было беседовать. Пробудило его необыкновенное событие 28-го апреля, в суде, где я был присяжным (с. 132)

Эти воспоминания где-то далеко нетронутыми лежали в её душе (с. 133).

Нехлюдов пробыл в этой комнате минут пять, испытывая какое-то странное чувство тоски, сознанья своего бессилья и разлада со всем миром; нравственное чувство тошноты, похожее на качку на корабле, овладело им (с. 147).

Но, не будучи в силах разобраться в этом, она поступила и теперь, как поступала всегда: отогнала от себя эти воспоминания и постаралась застлать их особенным туманом развратной жизни… (с. 151–152).

Опять тот искуситель, который говорил вчера ночью, заговорил в душе Нехлюдова, как всегда, стараясь вывести его из вопросов о том, что должно сделать, к вопросу о том, что выйдет из его поступков и что полезно (с. 153).

«Ничего ты не сделаешь с этой женщиной, – говорил этот голос, – только себе на шею повесишь камень, который утопит тебя и помешает тебе быть полезным другим» (с. 153).

Но тут же он почувствовал, что теперь, сейчас, совершается нечто самое важное в его душе, что его внутренняя жизнь стоит в эту минуту как бы на колеблющихся весах, которые малейшим усилием могут быть перетянуты в ту или другую сторону (с. 153).

Он чувствовал, что ему должно разбудить её духовно, что это страшно трудно … он ничего не желал себе от неё, а желал только того, чтобы она перестала быть такою, какою на была теперь, чтобы она пробудилась и стала такою, какою она была прежде (с. 153).

При первом свидании Нехлюдов ожидал, что увидав его, узнав его намерение служить ей и его раскаяние, Катюша обрадуется и умилится и опять станет Катюшей, но, к ужасу своему, он увидал, что Катюши не было, а была одна Маслова (с. 154).

Воспоминания эти не сходились с её теперешним миросозерцанием и потому были совершенно вычеркнуты из её памяти или скорее где-то хранились в её памяти нетронутыми, но были так заперты, замазаны, как пчёлы замазывают гнёзда клочней… (с. 156)

 - Маруся, хоть немножко подожди, – сказал он голосом, по которому видно было, что это музыка составляла крест его жизни (с. 177).

Всё поговорят – отведут душу (с. 189).

«Зачем это?» – спрашивал Нехлюдов, испытывая теперь в высшей степени то чувство нравственной, переходящей в физическую, тошноты, которую он всегда испытывал в тюрьме, и не находил ответа (с. 190).

–Так точно, – проговорил этот, очевидно ещё не освободившийся от гипнотизма солдатства, крестьянин (с. 225).

Всё это понять, понять всё дело хозяина – не в моей власти. Но делать его волю, написанную в моей совести, – это в моей власти, и это я знаю несомненно (с. 229).

Нехлюдов испытывал то, что бывает с ушибленным местом. Кажется, что, как нарочно, ударяешься все больным местом, а кажется это только потому, что только удары по больному месту заметны (с. 243).

– Нет, нельзя. Я на панихиду еду к Каменской. Она ужасно убита (с. 258).

– Ты меня уморишь, – говорила она, закашлявшись (с. 288).

Я должна быть довольна – и довольна. Но есть червяк, который просыпается… (с. 291)

– И ему не надо давать засыпать, надо верить этому голосу, – сказал Нехлюдов, совершенно поддавшись ее обману (с. 291).

Всё спуталось в его голове (с. 292).

– И прекрасно. Ну, что Питер, как на тебя действует, – прокричал Богатырев, скажи, а?

– Чувствую, что загипнотизировываюсь, – сказал Нехлюдов (с. 299).

«Бедная, милая! Как она могла так измениться?» – думал Нехлюдов, вспоминая Наташу такою, какая она была не замужем, и испытывая к ней сплетенное из бесчисленных детских воспоминаний нежное чувство (с. 321).

– Ну, уж вы мне предоставьте решать мои дела самому и знать, что надо читать и что не надо, – сказал Нехлюдов, побледнев, и, чувствуя, что у него холодеют руки и он не владеет собой, замолчал и стал пить чай (с. 324).

Она радует меня той внутренней переменой, которая, мне кажется, – боюсь верить, – происходит в ней. Боюсь верить, но мне кажется, что она оживает (с. 329).

Все эти люди, очевидно, были неуязвимы, непромокаемы для самого простого чувства сострадания только потому, что они служили. Они, как служащие, были непроницаемы для чувства человеколюбия… (с. 354)

Рабочие – их было человек двадцать – и старики и совсем молодые, все с измученными загорелыми сухими лицами, тотчас же, цепляя мешками за лавки, стены и двери, очевидно чувствуя себя вполне виноватыми, пошли дальше через вагон, очевидно готовые идти до конца света и сесть куда бы ни велели, хоть на гвозди (с. 363).

Рабочие же, испытывая радость и успокоение людей, миновавших большую опасность, остановились и стали размещаться, скидывая движениями плеча тяжелые мешки с спин и засовывая их под лавки (с. 363).

– Вы спрашивали про моих детей; хотите видеть их? ...

– …очень, очень интересно, – сказал Нехлюдов, тронутый этой переливающейся через край счастливой материнской любовью. – Пожалуйста, покажите (с. 433).

Люди должны в поте лица хлеб есть, а он их запер; как свиней, кормит без работы, чтоб они озверели (с. 441).

Действия человека, их характеристика

Повитуха взяла у неё за прожитьё … за два месяца сорок рублей, двадцать пять рублей пошли на отправку ребёнка, сорок рублей повитуха выпросила себе взаймы на корову, рублей двадцать разошлись так … так что, когда Катюша выздоровела, денег у неё не было… (с. 10)

Нехлюдов только что хотел взяться за письма, как из двери, ведшей в коридор, выплыла полная пожилая женщина в трауре… (с. 15)

Вид этой картины, над которой он бился два года, и этюдов, и всей мастерской напомнили ему испытанное с особенной силой в последнее время чувство бессилия идти дальше в живописи (с. 19).

В числе присяжных нашёлся знакомый Нехлюдова…

 – А, и вы попали? ... Не отвертелись?

– Я и не думал отвёртываться, – строго и уныло сказал Нехлюдов (с. 23).

Народ всё выходил и … сходил со ступеней и рассыпался по церковному двору и кладбищу (с. 58).

 – И зачем это читать? Только затягивают. Эти новые мётлы не чище, а дольше метут (с. 73).

 – Девчонка не виновата, запуталась, – сказал добродушный купец, - надо снисхождение дать (с. 81).

Матвеевна говорит: ослобонят, а я говорю: нет, говорю, касатка, чует моё сердце, заедят они её… (с. 115)

Придёт какой-нибудь: где тут бумага какая, или ещё что, а я вижу, что ему не бумага нужна, а меня так глазами и ест… (с. 116)

Но когда он вместе с присяжными вошёл в залу заседания, и началась вчерашняя процедура… – он почувствовал, что хотя и нужно было сделать это, он и вчера не мог бы разорвать эту торжественность (с. 123).

Свидетель-городовой на вопросы председателя, обвинителя, защитника безжизненно отрубал: «Так точно-с», «Не могу знать»… (с. 124)

Ну, а если только может вытянуть у вас двадцатипятирублёвый билет – зубами вырвет (с. 158).

А каждое такое дело стоит огромного труда. Ведь и мы тоже, как какой-то писатель говорит, оставляем кусочек мяса в чернильнице (с. 159).

На другом конце гостиной у стола с чаем сидели барыни и стояли мужчины – военные и штатские, и слышался неумолкаемый треск мужских и женских голосов (с. 192).

 - Сплошь драка пойдёт, – сказал старик с белой бородой и смеющимися глазами. – Бабы друг дружке все глаза повыцарапают (с. 233).

 – Куда! Нынче так набиваются во все места, что беда. Хозяева швыряются народом, как щепками. Везде полно (с. 243).

Но когда прошло известное время, и он ничего не устроил, ничего не показал, и когда … представительные и беспринципные чиновники вытеснили его … то всем стало ясно, что он был … очень ограниченный и малообразованный, хотя и очень самоуверенный человек… (с. 255)

Всякие попытки его изменить эту жизнь разбивались, как о каменную стену, об ее уверенность, поддерживаемую всеми ее родными и знакомыми, что так нужно (с. 284).

– Пожалуйста, не лови меня на словах (с. 290).

Когда кончился монолог, театр затрещал от рукоплесканий (с. 304).

– Ведет князя смотреть своих малышей, – смеясь, закричал генерал от карточного стола, за которым он сидел с зятем, золотопромышленником и адъютантом. – Отбудьте, отбудьте повинность (с. 433).

…она продолжает любить меня и для моего же блага отказывается от меня и навсегда сжигает свои корабли, соединяя свою судьбу с Симонсоном», – подумал Нехлюдов, и ему стало стыдно (с. 436).

Люди должны в поте лица хлеб есть, а он их запер; как свиней, кормит без работы, чтоб они озверели (с. 441).

Отношения между людьми

Записка была продолжением той искусной работы, которая вот уже два месяца производилась над ним княжной Корчагиной и состояла в том, что незаметными нитями всё более и более связывала его с ней (с. 16).

Нехлюдову же было удивительно, как это он, этот дьячок, не понимает того, что всё, что здесь да и везде на свете существует, существует только для Катюши и что пренебречь можно всем на свете, только не ею, потому что она – центр всего (с. 58).

Он знал, что в ней была эта любовь, потому что он в себе в эту ночь и в это утро сознавал её, и сознавал, что в этой любви он сливался с нею в одно (с. 60)

Нехлюдов приехал сюда, чтобы развлечься, и всегда ему в этом доме бывало приятно, не только вследствие того тона хорошей роскоши, которая приятно действовала на его чувства, но и вследствие той атмосферы льстивой ласки, которая незаметно окружала его (с. 94).

… он ничего не сказал ей такого, что бы связывало его, не делал ей предложения, но по существу он чувствовал, что связал себя с нею, обещал ей, а между тем нынче он почувствовал всем существом своим, что не может жениться на ней (с. 101).

 - Верно, перед богом говорю, барин. Будьте отцом родным! (с. 181)

Мика … может иметь другие недостатки, но вы знаете, как он добр. Все эти несчастные заключённые – его дети (с. 194).

 - Да мы разве не уважаем тебя? – сказал старик. – Нам тебя нельзя не уважать, потому мы у тебя в руках; ты из нас верёвки вьёшь (с. 208).

 - Подпишись, говорит, - продолжал лохматый мужик своё суждение о речи барина. – Подпишись, он тебя живого проглотит (с. 227).

Теперь он нами владеет. Как хочет, так и ездит на нас (с. 244).

Так и видно в нем было – в его позе, его взгляде, которым он обменялся с женою, – властелин, собственник красивой жены (с. 304).

Он чувствовал, что нет больше той Наташи, которая когда-то была так близка ему, а есть только раба чуждого ему и неприятного черного волосатого мужа (с. 352).

Ведь все эти люди … все они, если бы не были губернаторами, смотрителями, офицерами, двадцать раз подумали бы о том, можно ли отправлять людей в такую жару и такой кучей, двадцать раз дорогой остановились бы и, увидав, что человек слабеет, задыхается, вывели бы его из толпы, свели бы его в тень, дали бы воды, дали бы отдохнуть и, когда случилось несчастье, выказали бы сострадание. Они не сделали этого, даже мешали делать это другим только потому, что они видели перед собой не людей и свои обязанности перед ними, а службу и ее требования, которые они ставили выше требований человеческих отношений (с. 353).

– И не говори, так присмолилась ко мне, что как одна душа (с. 360).

Общая характеристика человека/людей

– Ах, кобель бритый! Что делает, - проговорила рыжая… (с. 114)

– То-то шкура барабанная! Чего гогочет! – сказала Кораблёва, покачав головою на рыжую… (с. 114)

Тот, как бишь его, лохматый, носастый, – тот, сударыня моя, из воды сухого выведет (с. 115).

Придёт какой-нибудь: где тут бумага какая или ещё что, а я вижу, что ему не бумага нужна, а меня так глазами и ест, – говорила она, улыбаясь и как бы в недоумении покачивая головой. – Тоже – артисты. (с. 116)

Когда придёт в контору, посадишь его чай пить, – улыбаясь, говорил приказчик, - разговоришься – ума палата, министр, – всё обсудит, как должно (с. 226).

Только жена у него из русских, – такая-то собака, что не приведи бог (с. 244).

И он точно не сомневался в этом не потому, что это было так, а потому, что если бы это было не так, ему бы надо было признать себя не почтенным героем, достойно доживающим хорошую жизнь, а негодяем, продавшим и на старости лет продолжающим продавать свою совесть (с. 273).

Как ни тяжело мне было тогда лишение свободы, разлука с ребенком, с мужем, все это было ничто в сравнении с тем, что я почувствовала, когда поняла, что я перестала быть человеком и стала вещью (с. 297).

Суд имеет целью только сохранение общества в настоящем положении и для этого преследует и казнит как тех, которые стоят выше общего уровня и хотят поднять его, так называемые политические преступники, так и тех, которые стоят ниже его, так называемые преступные типы (с. 326).

– Что ж это, барин, правда, что двенадцать человек арестантов уморили до смерти? … Ужли ж им ничего за это не будет? То-то дьяволы! (с. 346)

Погоди, говорит, старуха, бабенка – робенок вовсе, сама не знала, что делала, пожалеть надо. Она, може, опамятуется (с. 359).

Баба ухватистая да молодая, в соку (с. 360).

В это время из-за стены послышался взрыв брани, толкотня ударяющихся в стену, звон цепей, визг и крики…

– Вон они звери! Какое же может быть общение между нами и ими? (с. 401)

Умственные силы этого человека – его числитель – были большие; но мнение его о себе – его знаменатель – было несоизмеримо огромное и давно уже переросло его умственные силы (с. 403).

Да… это был весь хрустальный человек, всего насквозь видно. Да… он не то что солгать – не мог притворяться. Не то что тонкокожий, он точно весь был ободранный, и все нервы наружу (с. 411).

Предметы и явления мира природы

Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, … липы надували лопавшиеся почки… (с. 5)

Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети (с. 6).

Изредка тучу разрезали молнии, и с грохотом вагонов все чаще и чаще смешивался грохот грома (с. 354).

Факты духовной культуры

Явления общественной жизни

В конце же недели поездка в государственное учреждение – участок, где находящиеся на государственной службе чиновники, доктора – мужчины, иногда серьёзно и строго, а иногда с игривой весёлостью. Уничтожая данный от природы для ограждения от преступления … стыд, осматривали этих женщин и выдавали им патент на продолжение тех же преступлений, которые они совершали со своими сообщниками в продолжение недели (с. 14).

– Ну что же, подрывали основы? – сказал Колосов, иронически употребляя выражение ретроградной газеты, восстававшей против суда присяжных (с. 93).

И ведь сколько и каких напряжённых усилий стоит это притворство, – продолжал думать Нехлюдов, оглядывая эту огромную залу, эти портреты, лампы, кресла…вспоминая…всю армию чиновников, писцов, сторожей, курьеров, не только здесь, но во всей России получающих жалованье за эту никому не нужную комедию (с. 126).

Ему никакого дела не было до того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него был такой же игрушкой мысли, как и творение в шесть дней (с. 396).

Революция, в его представлении, не должна была изменить основные формы жизни народа…, не должна была ломать всего здания, а должна была только иначе распределить внутренние помещения этого прекрасного, прочного, огромного, горячо любимого им старого здания (с. 396).

Нехлюдов видел, что людоедство начинается не в тайге, а в министерствах, комитетах и департаментах и заключается только в тайге; что его зятю, например, да и всем тем судейским и чиновникам, начиная от пристава до министра, не было никакого дела до справедливости или блага народа… (с. 417)

Образ жизни людей

За неё сватались, но она ни за кого не хотела идти, чувствуя, что жизнь её с теми трудовыми людьми, которые сватались за неё, будет трудна ей, избалованной сладостью господской жизни (с. 9).

Она с соболезнованием смотрела теперь на ту каторжную жизнь, которую вели в первых комнатах бледные, с худыми руками прачки, из которых некоторые уже были чахоточные, стирая и гладя в тридцатиградусном мыльном пару с открытыми летом и зимой окнами, и ужасалась мысли о том, что и она могла поступить в эту каторгу (с. 12).

И с тех пор началась для Масловой та жизнь хронического преступления заповедей божеских и человеческих, которая ведётся сотнями и сотнями тысяч женщин не только с разрешения, но под покровительством правительственной власти, озабоченной благом своих граждан, и кончается для девяти женщин из десяти мучительными болезнями, преждевременной дряхлостью и смертью (с. 13).

В пользу женитьбы вообще было … то, что женитьба, кроме приятностей домашнего очага, устраняя неправильность половой жизни, давала возможность нравственной жизни… (с. 20)

На четырёх страницах … шло таким образом описание всех подробностей наружного осмотра страшного … разлагающегося трупа веселившегося в городе купца… Жизнь Катюши и вытекавшая из ноздрей сукровица, и вышедшие из орбит глаза и его поступок с нею – всё это, казалось ему, были предметы одного и того же порядка, и он со всех сторон был окружён и поглощён этими предметами (с. 71).

Кроме того, что он чувствовал фальшь в этом положении просителя среди людей, которых он уже не считал своими, но которые его считали своим, в этом обществе он чувствовал, что вступал в прежнюю привычную колею и невольно поддавался тому легкомысленному и безнравственному тону, который царствовал в этом кружке (с. 257).

Как ни ново и трудно было то, что он намерен был сделать, он знал, что это была единственная возможная для него теперь жизнь, и как ни привычно и легко было вернуться к прежнему, он знал, что это была смерть (с. 293).

Сравнения

Люди, их действия и состояния

Внешность и голос, физическое состояние человека

Всё лицо женщины было той особенной белизны, которая бывает на лицах людей, проведших долгое время взаперти, и которая напоминает ростки картофеля в подвале (с. 7).

Катюша, сияя улыбкой и чёрными, как мокрая смородина, глазами, летела ему навстречу (с. 47).

Взглянув ему в лицо, она просияла, точно она объявила ему о чём-то необыкновенно радостном (с. 60).

…Колосов, выпив водки, вина, ликёра, был немного пьян, не так пьян, как бывают пьяны редко пьющие мужики, но так, как бывают пьяны люди, сделавшие себе из вина привычку (с. 98).

Рядом с силачом красавцем Филиппом, которого он вообразил себе натурщиком, он представил себе Колосова нагим, с его животом в виде арбуза, плешивой головой и безмускульными, как плети, руками (с. 99).

Мисси в шляпе и каком-то тёмно-полосатом платье, схватывавшем без складочки её тонкую талию, точно как будто она родилась в этом платье, была очень красива (с. 193).

Слушая соловьёв и лягушек, Нехлюдов вспомнил о музыке дочери смотрителя; вспомнив о смотрителе, он вспомнил о Масловой, как у неё, так же, как кваканье лягушек, дрожали губы, когда она говорила: «Вы это совсем оставьте» (с. 206).

 – И старый же ты стал, ваше сиятельство; то как репей хороший был, а теперь что! Тоже забота, видно (с. 217).

Старческий же ребёнок весь расплылся в улыбку, изгибая свои, как червячки, тоненькие ножки (с. 219).

Спереди против них сидели их дети: разубранная и свеженькая, как цветочек, девочка … и восьмилетний мальчик с длинной, худой шеей… (с. 334)…по тонким костям рук и скованных ног и по сильным мышцам всех пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное, ловкое человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо более совершенное, чем тот буланый жеребец, за порчу которого так сердился брандмайор (с. 343).

Психологическое состояние человека

Черты характера

Убеждения графа Ивана Михайловича с молодых лет состояли в том, что как птице свойственно питаться червяками, быть одетой перьями и пухом и летать по воздуху, так и ему свойственно питаться дорогими кушаньями, приготовленными дорогими поварами, быть одетым в самую покойную и дорогую одежду, ездить на самых покойных и быстрых лошадях, и что поэтому это все должно быть для него готово (с. 254).

Нехлюдову было ясно, что оба были богатые натуры и были только запущены и изуродованы, как бывают запущены и изуродованы заброшенные растения (с. 316).

Весь интерес ее жизни состоял, как для охотника найти дичь, в том, чтобы найти случай служения другим (с. 371).

Чувства, переживания, воспоминания

Маслова то сидела неподвижно, слушая чтеца и смотря на него, то вздрагивала и как бы хотела возражать, краснела и потом тяжело вздыхала, переменяла положение рук, оглядывалась и опять уставлялась на чтеца (с. 36)

Как только Катюша входила в комнату или даже издалека Нехлюдов видел её белый фартук, так всё для него как бы освещалось солнцем, всё становилось интереснее, веселее, значительнее; жизнь становилась радостнее (с. 48).

И сердце Нехлюдова радостно ёкнуло. «Тут!» И точно солнце выглянуло из-за туч (с. 54).

Когда судебный пристав с боковой походкой пригласил опять присяжных в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он шёл судить, но его вели в суд (с. 69).

Он испытывал теперь чувство, подобное тому, которое испытывал на охоте, когда приходилось добивать раненую птицу: и гадко, и жалко, и досадно. Недобитая птица бьётся в ягдташе: и противно, и жалко, и хочется поскорее добить и забыть (с. 70).

Он чувствовал себя в положении того щенка, который дурно вёл себя в комнатах и которого хозяин, взяв за шиворот, тычет носом в ту гадость, которую он сделал. Щенок визжит, тянется назад, чтобы уйти как можно дальше от последствий своего дела и забыть о них, но неумолимый хозяин не отпускает его. Так и Нехлюдов чувствовал уже всю гадость того, что он наделал, чувствовал и могущественную руку хозяина, но он всё ещё не понимал значения того, что он сделал, не признавал самого хозяина. Ему всё хотелось не верить в то, что то, что было перед ним, было его дело. Но неумолимая невидимая рука держала его, и он предчувствовал уже, что он не отвертится (с. 80).

Нехлюдов испытывал чувство, подобное тому, которое должна испытывать лошадь, когда её оглаживают, чтобы надеть узду и вести запрягать. А ему нынче, больше чем когда-либо, было неприятно возить (с. 100).

Нехлюдов пробыл в этой комнате минут пять, испытывая какое-то странное чувство тоски, сознанья своего бессилья и разлада со всем миром; нравственное чувство тошноты, похожее на качку на корабле, овладело им (с. 147)

Воспоминания эти не сходились с её теперешним миросозерцанием и потому были совершенно вычеркнуты из её памяти или скорее где-то хранились в её памяти нетронутыми, но были так заперты, замазаны, как пчёлы замазывают гнёзда клочней, которые могут погубить всю пчелиную работу, чтобы к ним не было никакого доступа (с. 156).

Казалось, служа в гвардейском, близком к царской фамилии полку, Масленникову пора бы привыкнуть к общению с царской фамилией, но … всякое такое внимание приводило Масленникова в такой же восторг, в который приходит ласковая собачка после того, как хозяин погладит. Потреплет, почешет её за ушами. Она крутит хвостом, сжимается, извивается, прижимает уши и безумно носится кругами. То же самое был готов делать Масленников (с. 192).

Люди, как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то тёплая. Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь всё между тем одним и самим собою (с. 197).

Теперь ему было ясно, как день, что главная причина народной нужды … состояла в том, что у народа была отнята землевладельцами та земля, с которой одной он мог кормиться (с. 221).

Вчерашний соблазн представился ему теперь тем, что бывает с человеком, когда он разоспался, и ему хочется хоть не спать, а еще поваляться, понежиться в постели, несмотря на то, что он знает, что пора вставать для ожидающего его важного и радостного дела (с. 293).

Некоторые, как загипнотизированные, шли за партией, но потом останавливались и, покачивая головами, только провожали партию глазами (с. 334).

Нехлюдов, как загипнотизированный, пошёл за ними (с. 342).

Они, как служащие, были непроницаемы для чувства человеколюбия, как эта мощеная земля для дождя, – думал Нехлюдов, глядя на мощенный разноцветными камнями скат выемки, по которому дождевая вода не впитывалась в землю, а сочилась ручейками. – Может быть, и нужно укладывать камнями выемки, но грустно смотреть на эту лишенную растительности землю, которая бы могла родить хлеб, траву, кусты, деревья, как те, которые виднеются вверху выемки. То же самое и с людьми, – думал Нехлюдов, – может быть, и нужны эти губернаторы, смотрители, городовые, но ужасно видеть людей, лишенных главного человеческого свойства – любви и жалости друг к другу (с. 354).

Разбойник все-таки может пожалеть – эти же не могут пожалеть: они застрахованы от жалости, как эти камни от растительности (с. 355).

– Вот так-то, – продолжал фабричный, – то хороша-хороша, а то и заскрипит, как телега немазаная. Мавра, так я говорю? (с. 358)

– Оттого и разные веры, что людям верят, а себе не верят. И я людям верил и блудил, как в тайге; так заплутался, что не чаял выбраться (с. 422).

Общая характеристика человека/людей

Одни люди в большинстве случаев пользуются своими мыслями, как умственной игрой, обращаются с своим разумом, как с маховым колесом, с которого снят передаточный ремень, а в поступках своих подчиняются чужим мыслям – обычаю, преданию, закону; другие же, считая свои мысли главными двигателями всей своей деятельности, почти всегда прислушиваются к требованиям своего разума и подчиняются ему, только изредка, и то после критической оценки, следуя тому, что решено другими (с. 372).

Холостые люди, по его мнению, были те же фагоциты, назначение которых состояло в помощи слабым, больным частям организма… он признавал себя теперь, так же как и Марью Павловну, мировыми фагоцитами (с. 373).

Действия человека, их характеристика

Одни слишком громко повторяли слова, как будто с задором и выражением, говорящим: «А я всё-таки буду и буду говорить», другие же только шептали, отставали от священника и потом, как бы испугавшись, не вовремя догоняли его; одни крепко-крепко, как бы боясь, что выпустят что-то, вызывающими жестами держали свои щепотки, а другие распускали их и опять собирали (с. 32).

 - Что же это вы делаете? – вскрикнула она таким голосом, как будто он безвозвратно разбил что-то бесконечно драгоценное, и побежала от него рысью (с. 61).

Услыхав её шаги, Нехлюдов, тихо ступая и сдерживая дыхание, как будто собираясь на преступление, вошёл за ней (с. 62).

Он стукнул в окно. Она, как бы от электрического удара, вздрогнула всем телом, и ужас изобразился на её лице (с. 64).

– Нет, возьми, – пробормотал он и сунул ей конверт за пазуху, и, точно как будто он обжёгся, он, морщась и стоная, побежал в свою комнату.

И долго после этого он всё ходил по своей комнате, и корчился, и даже прыгал, и вслух охал, как от физической боли, как только вспоминал эту сцену (с. 67).

Товарищ прокурора сердито, как бы огрызаясь, что-то записал у себя на бумаге и с презрительным удивлением пожал плечами (с. 77).

На предложение председателя сказать то, что она имеет для своей защиты, она только подняла на него глаза, оглянулась на всех, как затравленный зверь, и тотчас же опустила их и заплакала, громко всхлипывая (с. 78).

Она тряхнула головой, как бы отгоняя ненужные мысли, и пошла вперёд более быстрым, чем обыкновенно, шагом (с. 96).

…Софья Васильевна обратилась к Колосову с вопросом об его мнении о новой драме таким тоном, как будто это мнение Колосова должно было решить всякие сомнения и каждое слово этого мнения должно быть увековечено (с. 98).

Так говорили свидетели, сам же обвиняемый во всём винился и, как пойманный зверок, бессмысленно оглядываясь по сторонам, прерывающимся голосом рассказывал всё, как было (с. 124).

Когда же он, больной и испорченный от нездоровой работы, пьянства, разврата, одурелый и шальной, как во сне, шлялся без цели по городу и сдуру залез в какой-то сарай … мы … хотим поправить дело тем, что будем казнить этого мальчика (с. 127).

«Что же это такое?» – говорил себе Нехлюдов, выходя из камер, как сквозь строй прогоняемый сотней глаз выглядывавших из дверей и встречавшихся арестантов (с. 183).

… спросила она у Нехлюдова, слегка улыбаясь и доверчиво глядя ему в глаза так просто, как будто не могло быть сомнения о том, что она со всеми была, есть и должна быть в простых, ласковых, братских отношениях (с. 185)

 – Никак нет-с, – отвечал с искусственно-весёлым видом бывший солдат, старательно держа перед собою свою разорванную шапку, как будто предлагая её всякому желающему воспользоваться ею (с. 226).

По подмостям лесов сновали, как муравьи, забрызганные известью рабочие: одни клали, другие тесали камень, третьи вверх вносили тяжелые и вниз пустые носилки и кадушки (с. 242).

 – Куда! Нынче так набиваются во все места, что беда. Хозяева швыряются народом, как щепками. Везде полно (с. 243).

Графиня Катерина Ивановна сидела у мозаикового столика, облокотив голову на обе руки, и толстые плечи ее вздрагивали. Кучер удивленно и испуганно смотрел на немца, точно он наезжал на него дышлом, а он не сторонился (с. 265).

Генерал не выразил никакого ни удовольствия, ни неудовольствия при вопросе Нехлюдова, а, склонив голову набок, зажмурился, как бы обдумывая. Он, собственно, ничего не обдумывал и даже не интересовался вопросом Нехлюдова, очень хорошо зная, что он ответит ему по закону (с. 271).

И он стал, как бы оправдываясь, подробно описывать все удобства, доставляемые содержимым, как будто главная цель этого учреждения состояла в том, чтобы устроить для содержащихся лиц приятное местопребывание (с. 271).

– Как по-своему? Я верю, как баба самая простая, – сказала она, улыбаясь (с. 290).

Так как же они безжалостно оторвали меня от всего, что дорого, и заперли, как дикого зверя? (с. 297)

Напротив, только тогда земля не будет лежать впусте, как теперь, когда землевладельцы, как собака на сене, не допускают до земли тех, кто может, а сами не умеют эксплуатировать ее (с. 324).

Дети эти, как жеребята в табуне, жались между арестантками (с. 331).

– В тесноте, да не в обиде, – сказал певучим голосом улыбающийся Тарас и, как перышко, своими сильными руками поднял свой двухпудовый мешок… (с. 358)

Пока мы ее держать будем, она, говорит, нас, как тараканов, изведет (с. 359).

Он молча посмотрел на неё, как будто что-то взвешивая (с. 369).

С этими людьми поступали так, как поступают при ловле рыбы неводом: вытаскивают на берег все, что попадается, и потом отбирают те крупные рыбы, которые нужны, не заботясь о мелкоте, которая гибнет, засыхая на берегу. Так, захватив сотни таких, очевидно не только не виноватых, но и не могущих быть вредными правительству людей, их держали иногда годами в тюрьмах, где они заражались чахоткой, сходили с ума или сами убивали себя; и держали их только потому, что не было причины выпускать их, между тем как, будучи под рукой в тюрьме, они могли понадобиться для разъяснения какого-нибудь вопроса при следствии (с. 376).

С ними поступали, как на войне, и они, естественно, употребляли те же самые средства, которые употреблялись против них (с. 377).

Еще со двора было слышно гуденье голосов и внутреннее движение, как в хорошем, готовящемся к ройке улье, но, когда Нехлюдов подошел ближе и отворилась дверь, гуденье это усилилось и перешло в звук перекрикивающихся, ругающихся, смеющихся голосов (с. 387).

Он … ко всем выдающимся людям относился как к соперникам и охотно поступил бы с ними, как старые самцы-обезьяны поступают с молодыми, если бы мог. Он вырвал бы весь ум, все способности у других людей, только бы они не мешали проявлению его способностей (с. 404).

Везде было то же самое: везде те же холодные, голодные, праздные, зараженные болезнями, опозоренные, запертые люди показывались, как дикие звери (с. 440).

Люди должны в поте лица хлеб есть, а он их запер; как свиней, кормит без работы, чтоб они озверели (с. 441).

Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге (с. 447).

Отношения между людьми

Кроме того, он нравился ей, и она приучила себя к мысли, что он будет её … и она с бессознательной, но упорной хитростью, такою, какая бывает у душевнобольных, достигала своей цели (с. 96).

Она смеялась над ним и ласкала его, как своё приручённое животное (с. 173).

Если бы была задана психологическая задача: как сделать так, чтобы люди нашего времени, христиане, гуманные, просто добрые люди, совершали самые ужасные злодейства, не чувствуя себя виноватыми, то возможно только одно решение: …надо, чтобы эти люди были губернаторами, смотрителями, офицерами, полицейскими, то есть, чтобы, во-первых, были уверены, что есть такое дело, называемое государственной службой, при котором можно обращаться с людьми, как с вещами… (с. 354)

С вещами можно обращаться без любви: можно рубить деревья, делать кирпичи, ковать железо без любви; но с людьми нельзя обращаться без любви, так же как нельзя обращаться с пчелами без осторожности. Таково свойство пчел. Если станешь обращаться с ними без осторожности, то им повредишь и себе. То же и с людьми (с. 355).

Как есть можно без вреда и с пользой только тогда, когда хочется есть, так и с людьми можно обращаться с пользой и без вреда только тогда, когда любишь (с. 356).

– И не говори, так присмолилась ко мне, что как одна душа (с. 360).

– Ну, что проблема трех тел? – прошептал еще Крыльцов…

Нехлюдов не понял, но Марья Павловна объяснила ему, что это знаменитая математическая проблема определения отношения трех тел: солнца, луны и земли, и что Крыльцов шутя придумал это сравнение с отношением Нехлюдова, Катюши и Симонсона (с. 419).

Явления природы

Только сад не только не обветшал, но разросся, сросся и был теперь весь в цвету; из-за забора видны были, точно белые облака, цветущие вишни, яблони и сливы (с. 210).

Все как будто покрылось лаком: зеленое становилось зеленее, желтое – желтее, черное – чернее (с. 354).

Факты духовной культуры

Явления общественной жизни

… юрист, к которому пришли судиться, после указания на всевозможные законы, по прочтении двадцати страниц юридической бессмысленной латыни, предложил судящимся кинуть кости: чёт или нечет. Если чёт, то прав истец, если нечет, то прав ответчик.

Так было и здесь. То, а не другое решение было принято не потому, что все согласились…а… потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается (с. 85-86).

Так же как в одной поваренной книге говорится, что раки любят, чтоб их варили живыми, он вполне был убежден, и не в переносном смысле, как это выражение понималось в поваренной книге, а в прямом, – думал и говорил, что народ любит быть суеверным (с. 300).

Он относился к поддерживаемой им религии так, как относится куровод к падали, которою он кормит своих кур: падаль очень неприятна, но куры любят и едят ее, и потому их надо кормить падалью (с. 300).

Эта, уличная женщина, – вонючая, грязная вода, которая предлагается тем, у кого жажда сильнее отвращения; та, в театре, – яд, который незаметно отравляет все, во что попадает (с. 306).

Предметы материальной культуры

Обмыв там холодной водой мускулистое, обложившееся жиром белое тело и вытершись лохматой простыней, он надел чистое выглаженное бельё, как зеркало, вычищенные ботинки и сел перед туалетом расчёсывать двумя щётками небольшую чёрную курчавую бороду… (с. 14)

Во всех трех домах теперь светились огни, как всегда, в особенности здесь, обманчиво обещая что-то хорошее, уютное в освещенных стенах (с. 384).

Эпитеты

Явления природы

– Еще, еще! – говорил Нехлюдов, радуясь на оживающие под благодатным дождем поля, сады, огороды (с. 354).

Люди, их действия и состояния

Внешность и голос, физическое состояние человека

В третьем, четвёртом часу усталое вставанье с грязной постели, зельтерская вода с перепоя, кофе, ленивое шлянье … потом одеванье в яркое шёлковое обнажающее тело платье; потом выход в разукрашенную ярко освещённую залу, приезд гостей, музыка, танцы, конфеты, вино, куренье и прелюбодеяния с молодыми, средними, полудетьми и разрушающимися стариками… (с. 13)

–  Я желал бы знать, почему Картинкин приглашал к гостям исключительно Маслову, а не других девушек, – зажмурившись, но с лёгкой мефистофельской, хитрой улыбкой сказал товарищ прокурора (с. 42).

Всё было прекрасно, но лучше всего была Катюша в белом платье и голубом поясе, с красным бантиком на чёрной голове и с сияющими восторгом глазами (с. 58).

Всё было красиво в этой девушке … но главную прелесть её лица составляли карие, бараньи, добрые, правдивые глаза (с. 185).

Еще тогда она заметила, что это человек особенный и особенно смотрит на нее, и заметила это невольно поражающее соединение в одном лице суровости, которую производили торчащие волосы и нахмуренные брови, детской доброты и невинности взгляда (с. 374).

– Массы всегда обожают только власть, – сказал он своим трещащим голосом (с. 401).

Он прислонился к спинке дивана, на котором сидел, закрыл глаза и мгновенно заснул тяжелым, мертвым сном (с. 437).

Психологическое состояние человека

Чувства, переживания, воспоминания

– Все дело в ней, мне ведь нужно только, чтобы эта пострадавшая душа отдохнула, – сказал Симонсон, глядя на Нехлюдова с такой детской нежностью, какой никак нельзя было ожидать от этого мрачного вида человека (с. 408).

Черты характера

Семейную жизнь Владимира Васильевича составляли его безличная жена, свояченица, состояние которой он также прибрал к рукам, продав ее имение и положив деньги на свое имя, и кроткая, запуганная, некрасивая дочь, ведущая одинокую тяжелую жизнь… (с. 261)

Действия человека, их характеристика

Минуты через две из двери бодрым шагом вышла, быстро повернулась и стала подле надзирателя невысокая и очень полногрудая молодая женщина в сером халате… (с. 7)

– Нет, лучше я поеду, а вы приходите завтра или нынче вечером, – сказала она и быстрыми легкими шагами пошла в выходную дверь (с. 258).

Общая характеристика человека/людей

Владимир Васильевич Вольф был действительно un homme tres comme il faut, и это свое свойство ставил выше всего, с высоты его смотрел на всех других людей и не мог не ценить высоко этого свойства, потому что благодаря только ему он сделал блестящую карьеру… (с. 260)

Да… это был весь хрустальный человек, всего насквозь видно. Да… он не то что солгать – не мог притворяться. Не то что тонкокожий, он точно весь был ободранный, и все нервы наружу (с. 411).