Аполлон Григорьев: защитить "мысль сердечную"

АПОЛЛОН ГРИГОРЬЕВ: ЗАЩИТИТЬ "МЫСЛЬ СЕРДЕЧНУЮ"

"Прости меня, мой светлый серафим,

Я был на шаг от страшного признанья;

Отдавшись снам обманчивым моим,

Едва я смог смирить в себе желанье

С рыданием упасть к ногам твоим."

(А. Григорьев. Борьба. Ст.6. "Прости...")

16 (28) июля 2002 года исполнилось 180 лет со дня рождения одного из самых оригинальных русских критиков, а также поэта, социального мыслителя, сыгравшего огромную роль в формировании нашего национального самосознания. К сожалению, он не был оценен по достоинству, на что еще в конце XIX - начале ХХ века указывали Н.Н. Страхов, М.Н. Катков, И.С. Аксаков, Ф.М. Достоевский, Н.Я. Данилевский, К.Н. Леонтьев, Л.А. Тихомиров, М.О. Меньшиков, В.Ф. Эрн, А.А. Блок (за что после написания им статьи об Аполлоне Григорьеве был прозван Зинаидой Гиппиус "черносотенцем") и В.В. Розанов.

Аполлон Григорьев родился 16 июля 1822 года в Москве, его предки были выходцами из духовенства и крестьянства. Отец, Александр Иванович, был чиновником, дворянином, женился против воли родителей на дочери крепостного кучера, Татьяны Андреевны, спустя год после рождения сына. Сам Григорьев был сдан при рождении в Московский воспитательный дом, питомцы которого, по положению, становились вольными. Он долго числился московским мещанином и лишь в 1850 году, дослужившись до чина титулярного статского советника, получил в итоге дворянство. Аполлон вырос в Замоскворечье, в относительно патриархальной семье. При этом он получил прекрасное домашнее образование (на уровне гимназии) и учился, по настоянию отца, в Московском университете на юридическом факультете (с 1838 по 1842 гг.).

В этот период времени Московский университет переживал период расцвета - ведь он слушал лекции историка Т.Г. Грановского, П.Г. Редкина (специалиста по праву), Д.Л. Крюкова (римская словесность и древняя история), а также М.П. Погодина и С.П. Шевырева, пробудивших в нем интерес к старине, древнерусской литературе и устному народному творчеству. С декабря 1842 по август 1843 года заведовал библиотекой университета, при этом по своей прирожденной забывчивости раздавая книги без записи. С августа 1843 года - секретарь Совета университета, где проявил свою полную неспособность к канцелярской работе. Товарищами Григорьева по университету были такие известные в будущем деятели России, как А.А. Фет (в 1838-44 гг. снимал комнату в доме Аполлона), а также Я.П. Полонский и будущий историк С.М. Соловьев.

Печататься молодой критик начал в "Москвитянине". Стихи стал писать со студенческих лет, но весьма бурно в 1843-45 гг. - времени безответной любви к А.Ф. Корш, которая в итоге предпочла выйти замуж за К.Д. Кавелина. Темы и мотивы любовной лирики - роковая страсть, возвышенная и разрушительная одновременно, а также таинственные силы, властвующие над людьми, хаотическая и необузданная стихия чувств, выраженная у молодого поэта в образ "кометы" приводит в итоге к напряженности отношений и к несовместимости характеров - к любви-вражде двух эгоизмов. Подобными мотивами наполнены такие его стихотворения как "Обаяние", "Комета", "Вы рождены меня терзать", "Над тобою мне тайная сила дана", "К Лавинии" (1843), "Две судьбы" , "Прости" (1844), "Молитва", "Когда в душе твоей, сомнением больной", "Нет, не тебе идти со мной" (1845). Все подробности драматической любви Аполлона Александровича к Корш подробно описано им самим в литературно обработанном дневнике, первом из дошедших до нас его прозаических сочинений - "Листки из рукописи скитающегося софиста" (1844, был опубликован в 1917 году).

В феврале 1844 года разбитый душевно Григорьев, тяготившийся также вспышками своевольства родителей, а также службой и приставаниями кредиторов, сбежал в Петербург, где целый год служил в Управе благочестия и в Сенате, затем же целиком посвятил себя литературе. Находясь в северной столице, поселился у редактора журнала "Репертуар и пантеон" В.С. Межевича, а с сентября 1845 года помогал ему редактировать журнал. С 1844 по 1846 годы почти исключительно здесь публикует свои произведения: рецензии на драматические и оперные спектакли и театральные очерки, в том числе и первое печатное произведение в прозе, своеобразную смесь театральной критики и публицистики - "Об элементах драмы в нынешнем русском обществе" ("Театральная летопись", 1845, №4,8 - приложение к "Репертуару и пантеону"). Им также были написаны и опубликованы статьи, которые во многом отразили его взгляды на жизнь и искусство: "Гамлет на одном провинциальном театре" (1846), "Роберт-Дьявол" (1846), а также цикл статей "Материалы для истории театра. Русская драма и русская сцена" (1846), где признавая "законность" романтического мироотношения, в тоже самое время считал ее "болезненным" моментом в развитии человечества (это и чрезмерный индивидуализм главного героя, приводящий в итоге к его отторженности от толпы, и общую элитарность искусства).

В это же время Григорьев пишет повести, входящие в его трилогию "Человек будущего", "Мое знакомство с Виталиным", "Офелия. Одно из воспоминаний Виталина" (1845), которые отразили как его московскую, так и петербургскую жизнь, особенно кратковременную связь с масонами - до сих пор малоисследованная часть его биографии.

В поэзии Аполлона Александровича середины 40-х гг. отразились его частые метания в поисках миросозерцательного идеала: масонско-религиозные "гимны" сосуществуют с "ювеналовскими" стихами и исполненными пафоса революционного народовластия стихи 1846 года (особенно "Когда колокола торжественно звучат"). В поэмах "Олимпий Радин", "Видения", "Встреча" (1845-1846), "Предсмертная исповедь" (1846), а также в цикле стихов "Старые песни, старые сказки" (1846) и в стихотворных драмах Григорьев отобразил романтическую страдальческую личность лермонтовского типа. Отношение к демоническим чертам сильной личности у него было двойственно: не принимая, с одной стороны, эгоизма и гордости, поэт изображает ее таинственность и страдание как признаки глубокой и кипучей жизни.

В январе 1847 года вернулся в Москву и весь год активно сотрудничал в газете "Московский городской листок" В.Н. Драшусова в качестве критика, публициста, поэта. Им были опубликованы четыре статьи "Гоголь и его последняя книга". Признавая, что в книге отразилось "болезненное настройство" Гоголя-человека и мыслителя, Григорьев в целом положительно оценил "Выбранные места из переписки с друзьями", которые были написаны Гоголем в это время. Аполлон Александрович высоко оценил боль и тревогу писателя о современном обществе и человеке, утратившем (под прикрытием оправдательного "среда заела") личную свободу нравственного выбора, а также "пуритански-строгий, стоический дух" и сопряженные с ними ответственность, собранность, цельность. И здесь критик изумительно верно противопоставляет позднее, обращенное к христианскому творчество Гоголя и натуральную школу, погрязшую, по его мнению, в подробностях "микроскопического существования" и оправдывающую "человеческую пошлость".

Сам Григорьев, переживший несколько тяжелых кризисов, выкарабкивающийся в 1847 году из последнего, увидел в мятущихся в противоречиях Гоголя нечто родственное, тем более что мировоззренческий путь критика тоже был достаточно болезненным и достаточно "поправевшим", то есть он шел к большей консервативности своего мировоззрения. Автору рецензии, по справедливому замечанию Б.Ф. Егорова, "оказалась очень близка скорбь писателя по поводу мельчания, раздробления современного человека, да и жизни в целом. И Григорьев цитирует из "Выбранных мест..." строки, которые долго потом будут и его лозунгом: "Все теперь расплылось и расшнуровалось. Дрянь и тряпка стал всяк человек". При этом Аполлон Александрович вслед за Гоголем выступает не за подавление личности, а за ее самовоспитание, за собранность и ответственность. Хорошо осознавая свои недостатки, прекрасно зная, насколько он сам бывал "расшнурован", Григорьев, наверное, воспринимал инвективы Гоголя и как направленные в свой адрес, потому, полный раскаяния и желания "собраться", горячо защищал книгу Гоголя в целом, хотя и говорил мельком о странностях и перегибах писателя.

С.П. Шевырев, который старался знакомить находившегося тогда в Италии Гоголя с отзывами о нем в русской печати, видимо послал ему номера газеты со статьей Григорьева. Гоголю в целом статья понравилась. Он писал Шевыреву 25 мая: "Статья Григорьева, довольно молодая, говорит в пользу больше критика, чем моей книги. Он без сомнения, юноша очень благородной души и прекрасных стремлений. Временный гегелизм пройдет, и он станет ближе к тому источнику, откуда черплется истина". То есть ближе к Богу, к Евангелию. При этом весьма любопытно и то, что Гоголь заметил в нем "временный гегелизм", хотя и не заметил сам отказ критика от "гегелизма".

В середине 1847 года Григорьев женился на сестре отвергнувшей его Антонины Корш - Лидии, однако сам брак скоро фактически расстроился. Во многом это произошло из-за того, что сам Аполлон Александрович был мало приспособлен к семейному мирному кругу, а Лидия Федоровна оказалась пристрастной к "вольной" богемной жизни. От этого брака у супругов осталось два сына, учившихся позднее в казенных заведениях. 1 августа 1848 года поступил учителем законоведения в Александровский сиротский институт, в мае 1850 года переведен в Московский воспитательный дом, где учительствовал до 1853 года. С марта 1851 до мая 1857 года стал учителем законоведения 1-й московской гимназии. В ноябре 1857 года уволен в отставку (с1856 года стал коллежским асессором). Знакомство в институте с А.Д. Галаховым привело его у активному участию в журнале "Отечественные записки" в качестве литературного критика. В этом органе печати Григорьев публикует следующие статьи: "Заметки о московском театре" (1849-1850), "Русская литература в 1849 году" (1850), "Стихотворения А. Фета" (1850). В кризисную пору жизни конца 40-х - начале 50-х годов, когда Григорьев переживал измену жены и находился на идейном перепутье, он создал цикл "Дневник любви и молитвы" - историю безответной любви к таинственной незнакомке, любви, вызвавшей религиозную экзальтацию.

В конце 1850 года он сблизился с редакционным кругом "Москвитянина", издаваемого М.П. Погодиным. Вскоре вместе с великим русским драматургом А.Н. Островским вскоре стал идейным вдохновителем "молодой редакции" журнала, взявшей вскоре в свои руки критический отдел (в него также входили Е.Н. Эдельсон, Т.И. Филиппов, Б.Н. Алмазов). Для идеологии "молодых" были характерны любовь к городским низам и крестьянству, а также интерес к фольклору, в том числе в его городском бытовании, к народной жизни, к национальным традициям, культ пьес А.Н. Островского. Все это выразилось во враждебности к "европеизму" и культу социально-политических проблем и интересов. С тех пор и до конца своей жизни, А.А. Григорьев всегда будет воспевать жизнь "как она есть", оценивая при этом поведение личности заповедями христианства и противиться "прогрессу", а также увлечению общественно-политическими преобразованиями. Наиболее характерными статьями Григорьева в "Москвитянине" были следующие его статьи: "Русская литература в 1851 году" (1852), "Русская изящная литература в 1852 году" (1853), "Современные лирики, романисты и драматурги. Альфред де Мюссе..." (1852), "Проспер Мериме" (1854), "О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене" (1855), "Замечания об отношении современной критики к искусству"(1855), а также многочисленные обзоры журналов "Современник" и "Библиотека для чтения", регулярные театральные летописи московских театров. И именно в эти годы (и до конца своей жизни) он становится главным театральным критиком России, активно защищая реализм и естественность в драме и в актерской игре.

Однако между молодыми авторами и М.П. Погодиным происходили частые раздоры в основном из-за того, что главный редактор проявлял неприязнь к богеме "молодой редакции", а также особую скупость как издатель, прерывали участие самого Григорьева и его товарищей в данном издании. Но затем они вновь туда возвращались, пока журнал не закрылся в 1856 году. Несмотря на это, до конца своей жизни Аполлон Александрович ценил Погодина как замечательного русского историка, относил его к "нашим" и писал ему откровенные письма, подчас исполненные "злобной любви, глубокой и искренней".

В 1856 году Григорьева пригласили в славянофильский журнал "Русская беседа" (известно, что крупнейший идеолог этого направления А.С. Хомяков в том же году признавал Аполлона Александровича "решительным славянофилом"). Однако он потребовал безраздельного владения критическим отделом, из-за этого переговоры прервались, ограничившись лишь публикацией статьи Григорьева "О правде и искренности в искусстве" (1856). Основные его разногласия со славянофилами были в следующем: они склонны к "теоретическому пуританизму" в отношении к религии и искусству, а также умаляют личность перед общинным началом. "Мысль об уничтожении личности общностью в нашей русской душе есть именно слабая сторона славянофильства", - пишет критик в письме к А.Н. Майкову от 9 января 1858 года. Кроме этого, с точки зрения Григорьева, под народом славянофилы понимают только крестьянство, тогда как Аполлон Александрович предпочитал говорить и о низших городских сословиях (купечество, рабочий люд, деклассированные элементы).

Эпизодическим оказалось и участие критика в журнале "Библиотека для чтения". Он лишь там опубликовал перевод и программную для него самого статью "Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства" (1858).

Выступая против умозрительных теорий любого рода (особенно в сфере постижения духовной жизни), Григорьев ратует за стихийное, целостное и органическое постижение жизни и искусства, находя опору в романтической философии Ф. Шеллинга и Т. Карлейля и критикуя "теоретика" подобного взгляда Гегеля. При этом, уважительно относясь к "исторической критике" Белинского и Гегеля, Аполлон Александрович предпочитал "историческому воззрению" "историческое чувство", т.е. то интуитивно-синтетическое познание мира, которую он и называл органической. С его точки зрения, она и защищает в искусстве "мысль сердечную" и борется с "мыслью головной". Позже он уточнит различие: она во многом "проповедует "взгляд на искусство как на синтетическое, цельное, непосредственное, пожалуй, интуитивное разумение жизни в отличие от знания, т.е. разумения аналитического, почастного, собирательного, поверяемого данными". Предпочитая "критике форм" "критику духа создания", он при этом игнорировал анализ формы, всегда переводя разговор в этическую сферу. Отсюда его резкое расхождение с "отрешенно-художественной критикою" (т.е. с теорией искусства для искусства - Прим. С.Л.).

Страстная и во многом безответная любовь Аполлона Александровича, начавшаяся с 1852 по 1857 год к Л.Я. Визард вдохновила поэта на создание поэтического цикла "Борьба" (18 стих., 1857), самого динамичного по смене настроений и самого яркого из всей лирики Григорьева. В нем прозвучали со всей остротой темы и мотивы 40-х годов: роковая страсть и любовь-вражда, которые усилены безнадежностью, отчаянием и перемежаются изображениями возвышенного и просветленного чувства к Ней - к "ангелу света". В данный цикл вошли знаменитые стихотворения, которые позднее стали цыганскими песнями, переложенные позднее на музыку самим Григорьевым и И. Васильевым, руководителем цыганского хора "О, говори хоть ты со мной..." и "Цыганская венгерка", названные А.А. Блоком "единственными в своем роде перлами русской лирики" по их приближению к стихии народной поэзии.

В июле 1857 года Григорьев (по рекомендации М.П. Погодина) стал воспитателем и домашнем учителем 15-летнего князя И.Ю. Трубецкого и выехал в Италию. До мая 1858 года жил в основном во Флоренции, там он осматривал музеи, встречался с И.С. Тургеневым. И хотя он сблизился с ним в эти годы, единства взглядов между ними все равно не было. "Ибо весь он западник", - так заключил их взаимоотношения сам Аполлон Александрович в своем письме к М.П. Погодину от 10 марта 1858 года. Позднее совершил поездку в Рим, затем летом 1858 года жил в Париже. В сентябре после неоднократных конфликтов с матерью мальчика и исполненный аристократического гонора в итоге порвал с Трубецкими.

Уроки московско-москвитянской "жизненной школы" и последующего пребывания на Западе, он сам подытожил в 1862 году: "Все "народное"... что окружало мое воспитание, все, что я на время успел почти заглушить в себе, отдавшись могущественным веяниям науки и литературы, - поднимается в душе с нежданною силою и растет до фантастической исключительной меры, до нетерпимости, до пропаганды... Пять лет новой жизненной школы. И опять перелом. Западная жизнь воочию развертывается передо мною чудесами своего великого прошедшего и вновь... увлекает. Но не сломилось в этом живом становлении вера в свое, в народное. Смягчила она только фанатизм веры".

За рубежом Григорьев познакомился через поэта Я.П. Полонского с гр. Г.А. Кушелевым-Безбородко, который пригласил Аполлона Александровича соредактором журнала "Русское слово". В октябре 1858 года он приехал из Парижа и стал интенсивно работать в этом издании в качестве редактора и автора. В это время Григорьевым были написаны следующие статьи: "Взгляд на историю России, соч. С. Соловьева"(1859), "Взгляд на русскую литературу по смерти А.С. Пушкина" (1859), "И.С. Тургенев и его деятельность. По поводу романа "Дворянское гнездо" (1859), "Генрих Гейне" (1859). В статье о Тургеневе им была выражена особенная симпатия к образу Лаврецкого и его судьбе как воплощенному единению образованной личности и патриархальности народа - так впервые наметился один из ведущих общественных принципов будущего почвенничества. В целом, критические статьи Григорьева вызвали как бурные одобрения великих деятелей национальной мысли Ф.М. Достоевский и Н.Н. Страхов, так и постоянные насмешки нигилистически настроенных представителей "Искры". В начале 1859года Аполлон Александрович сошелся с полюбившей его мещанкой М.Ф. Дубровской, ставшей вскоре его гражданской женой. Однако, в целом их ждала сложная и трудная жизнь, заключавшаяся в нескольких разрывах и примирений.

В июле 1859 года, он согласно собственному "послужному списку", "не позволил вымарать" в своих статьях дорогие для него имена Хомякова, Киреевских, Аксаковых, Погодина, Шевырева, и за это нигилистическими и либеральными кругами "был уволен из критики". В августе того же года, не приняв стилистической поправки в своей статье, порвал с коллегами по журналу (в том числе и с другом юности Я.П. Полонским). Он стал отдавать свои статьи в случайные журналы: в "Русский мир", "Сын отечества", "Светоч". В них были опубликованы следующие статьи: "После "Грозы" Островского" (1860), "Беседы с Иваном Ивановичем" (1860), "Русские народные песни с их поэтической и музыкальной стороны" (1860), "Искусство и нравственность..." (1861), а также и "Реализм и идеализм в нашей литературе. (По поводу нового издания сочинений Писемского и Тургенева" (1861).

В 1860 году он был приглашен М.Н. Катковым в "Русский вестник" к активному сотрудничеству, но успел лишь написать лишь черновики статей "Пушкин - народный поэт" (которые, к сожалению не сохранились) и полемическую статью "Дело о "Русском вестнике" и его антагонистах" против либерально настроенных публицистов Е. Тур и Б.И. Утина. Однако уже в ноябре того же года произошел разрыв и с Катковым из-за растраты Григорьевым редакционных денег.

А.А. Григорьев вошел в историю общественной и философской мысли России как сторонник "органического миросозерцания" и ярким последователем идей Ф.И. Тютчева, а также предшественником идей Н.Я. Данилевского, Н.Н. Страхова и К.Н. Леонтьева о культурно-исторических типах. При этом он сам обогатил новыми терминами как русскую, так мировую общественную и культурологическую общественную мысль. Используемые им "за недостатком лучших и за несостоятельностью" старых" понятий нетрадиционные термины - такие, как например, "цветная истина", "растительная поэзия", "чутье и радость жизни", "цвет и запах эпохи", он во многом оставлял непроясненными. При этом, Аполлон Александрович, как творческий человек, сознательно избегал дефиниций и апеллировал к интуиции читателя, рассчитывая на его "погруженность" в духовный контекст эпохи.

Первые попытки сформулировать отдельные положения теории "органической критики" были предприняты А. Григорьевым в статье "О правде и искренности в искусстве", дальнейшее развитие эта эстетическая теория получила в статьях "Несколько слов о законах и терминах органической критики", "Парадоксы органической критики". В основу построения метода "органической критики" философ положил представление о единстве мира, взаимосвязи и взаимопроникновении всех отдельных выделяемых нашим сознанием его сфер, процессов и прочих явлений жизни. Развивая важнейшую для романтизма и шеллингианства идею об ограниченности искусства, Григорьев проводил аналогию между органической жизнью и бытием продукта художественного творчества.

Свою концепцию "органического взгляда" русский мыслитель характеризует "как простой, не- теоретический взгляд на жизнь и ее выражения или проявления в науке, искусстве и истории народов". Правомерность своей "нетеоретической" позиции критик мотивирует тем, что она основана на понятии жизни как основной характеристики объективной реальности, не поддающейся осмыслению в логических формах и потому выходящей за рамки теоретического объяснения. И в этой связи, сама жизнь понимается Григорьевым как нечто таинственное - это неисчерпаемый, безграничный феномен, "необъятная ширь, в которой нередко исчезает, как волна в океане, логический вывод...".

Выступая против "гегельянства", Григорьев защищает "автономию народного начала" или же "близость родной почве". "Почва - это есть глубина народной жизни, таинственная сторона исторического движения".

И в духе своего "почвенничества" критик любил подчеркивать "органичность" народной жизни и вообще всячески выдвигал идею "органической целостности". Но эта органическая целостность имела для него скорее высший духовный, чем биологический смысл. Даже русский быт как таковой Аполлон Александрович ценил именно за эту "органичность". По его мнению, не только крестьянство, но и купечество, в целом, сохранило православный уклад жизни.

Во многом соглашаясь с ранними славянофилами в том, что смирение и дух братства составляют отличительные черты русского православного духа, русский мыслитель обращал особое внимание и на другие русские черты, недостаточно отмеченные славянофилами, как на "широту" русского характера, на его размах - черту, которая была столь ярко выражена близким почвенникам поэтом А.К. Толстым:

Коль любить, так без рассудку,

Коль грозить, так не на шутку,

Коль ругнуть, так сгоряча,

Коль рубнуть, так уж сплеча...

Идеи Григорьева во многом были рождены "на острие пера", от разнообразных впечатлений: это и обсуждение театральной премьеры, последний роман Ж. Санд или Л.Н. Толстого - раздумья, сами по себе неотделимые как от страстных сочувствий, так и столь страстных ниспровержений. В то же самое время он ощущал себя одним из представителей формирующегося общенационального стремления преодолеть духовный кризис эпохи.

Философские и социально-политические взгляды Аполлона Александровича формировались в его противостоянии утвердившемуся тогда в России революционно-демократическому направлению, которое он считал "практическим приложением", причем неудачным и во многом поспешным, гегелевской философии в России. Вместе с тем он во многом не принимал и славянофильские идеи А.С. Хомякова и И.В. Киреевского.

Русский мыслитель считал себя поборником "исторической критики", представляющей литературу (так же как и философию, искусство, религию) "как органический продукт века и народа в связи с развитием государственных, общественных и моральных понятий", а также как своеобразный отголосок эпохи, понятий и убеждений. При этом, сама культура отмечена, по Григорьеву, яркой печатью национальной принадлежности. Она и творится народом на интуитивно-бессознательном уровне в эпоху первоначального формирования национальной общности, которая уже в дальнейшем, расцветая и укрепляясь может проявить себя вполне на более высоком уровне развития.

Такое тесное соприкосновение культур, а также рационалистические установки со все более нарастающими сомнениями в значимости своей собственной культуры в итоге ведут к полной утрате способности "воспроизводить" этот идеал в новых формах и к подрыву самой сути национальной культуры. Возврат же к прежним формам не возможен, и тогда появляются те самые разрушительные и разлагающие любое традиционное общество теории, объявляющие единственной ценностью поступательное движение в одном направлении, которое они с пафосом называют прогрессом.

В России эти теории нашли свое отражение в западничестве, находящемся под сильным влиянием гегелевской философии в более извращенном понимании и отягченном порочной идеей предпочтения общего (идеи централизма и отвлеченного человечества) в ущерб единичному (идее самоуправления и национальной самобытности). Кроме этого, по мнению самого Григорьева, современный литературный процесс свидетельствует об увлеченности многих русских писателей теорией упрощенного детерминизма, когда решающее значение при объяснении духовных явлений приписывается непосредственному влиянию среды. И в итоге, в подобного роде литературе явно просматривается "отрыв от почвы", чрезмерное увлечение идеями европейской цивилизации, которая ни по своему историческому опыту, ни по реалиям общественной и духовной жизни не сходна с русской жизнью. Т.о., русские писатели, с точки зрения русского критика, должны обратиться к изучению и отображению родной "почвы", быта, нравов и преданий русского народа и тем самым достичь своего основного предназначения, ибо "поэты суть голоса масс, народностей, местностей, глашатаи великих истин и великих тайн жизни".

В период кризисного состояния русской нации все-таки существует истинная, "живая" тенденция, которой, в отличие от "искусственной", "неспособной к дальнейшему развитию", свойственны самобытность, укорененность в истории, слиянность с народным миропониманием, а также наличие идеала и "ясного сознания простых начал". И хотя данный идеал может быть затерян и скрыт вековыми наслоениями привнесенных извне чужеродных влияний, но не смотря на это, в самих народных глубинах всегда существуют слои, в быте, в преданиях и нравственном строе которых он прибывает, сохраняя способность к возрождению. По Григорьеву, только в купечестве и простонародье еще сохранился народный быт, потому что там удержались язык, понятия и "типы общей, родовой национальности, которой существенные, коренные черты одинаково общи всем слоям" как признаки кровного родства, а также племенного единства. Увековечение этих ценностей "плоти и крови", из которых проистекает весь образ жизни нации, есть призвание литературы, а удержание их - ее общественное служение. Но чтобы все это увековечить, мыслитель, писатель, художник должен сначала, снимая "наносные слои", "дорыться до почвы", до простых основ, до "первоначальных слоев", т.е. всех этих верных хранителей национальных традиций, каждый представитель которых - "органический продукт почвы и народности".

Григорьев старается определить суть народного идеала, а также раскрыть тайны "русской души", пристально обращаясь к столь сложной и многострадальной истории России, но не просто к древним мифическим ее истокам, которые уже необыкновенно ярко опоэтизировали славянофилы, а к истории в целом, со всеми ее зигзагами и вражескими нашествиями, оставившими неизгладимый след в душе народа, которые также мучили своим беспамятством Чаадаева, а Карамзина и Погодина - бездумным легким заимствованием. И тогда обнаруживается, что эта душа и ее идеал состоит из парадоксального совмещения смиренного и мятежного, славянского и татарского с варяжским и еще много неисповедимого.

Сутью же философских размышлений Григорьева - в противостоянии просветительской философии, с ее пафосом всесилия человеческого разума, уверенностью в праве и способности человека преобразовывать действительность и изменять ее в соответствии со своими планами. Современная философия, в этом отношении, по его убеждению, дошла до крайности в возвеличивании многих рациональных начал, науки, приписывая им абсолютное, исключительное значение. Однако, отрицая правомерность восторгов просветительства, уверенного в том, что найдено простое решение всех вопросов, Аполлон Александрович предостерегает и против опасности чрезмерного увлечения скептицизмом и сомнением, доводящим до "бездны, поглощающий всякий конечный разум". Позитивным же моментом он считает крепнущее движение, в целом ориентированное на реальное, которое обладает внутренней мощью вне и помимо человеческого вмешательства, а также на "жизнь", которая властно все более и более заявляет о себе, "кричит разными своими голосами, голосами почв, местностей, народностей, настроений нравственных, в созданиях искусств". И человеческая мысль, вполне обоснованно считал он, должна быть соединена с чувством, слитым с народным миропониманием.

Идеи Аполлона Григорьева о народах и эпохах как организмах во времени и пространстве, о самобытности национальных культур, развивающихся и дифференцирующихся в ходе своей эволюции, а также о значении национального фактора в истории и о характере "русской души" попали в России на плодородную почву. Во второй половине XIX века эта проблематика фактически стала центральной в теоретических построениях многих русских философов. Сильное влияние Григорьев оказал на Н.Н. Страхова, в атмосфере обсуждения занимавших его вопросов складывалось мировоззрение Н.Я. Данилевского, а позднее и К.Н. Леонтьева, В.В. Розанова, В.Ф. Эрна, А.А. Блока. Но при этом влияние мыслителя не ограничивается только теоретическими параллелями. От почвенничества отталкивался антипод Григорьева - Л. Шестов, создавая свою "философию беспочвенности".

Сам А.А. Григорьев в жизни был "широкой русской натурой". Он то занимался днями и ночами, лихорадочно работая, то "прожигал жизнь" в кутежах. При этом Аполлон Александрович превосходно играл на гитаре и был автором таких популярных романсов, как "Поговори хоть ты со мной, гитара семиструнная..." и "Две гитары за стеной жалобно заныли". Умер он сравнительно рано, в 42 года, в основном из-за последствий невоздержанной жизни. По-русски широкоталантливая натура, он слишком сильно разбрасывался и, наверное, дал гораздо меньше, чем мог бы. Однако, как справедливо считает С.А. Левицкий, "он оставил более чем заметный след в русской философской и общественной мысли".

Список литературы

Сергей Лабанов. Аполлон Григорьев: защитить "мысль сердечную"