Образование княжеско-дружинного субпространства и особенности ее ценностно-мыслительного пространства (IX – X вв.)

С точки зрения тематического анализа, образование государства Киевская Русь имело важнейшим следствием формирование специфической ценностно-тематической системы, которую мы предлагаем называть княжеско-дружинной субкультурой, потому что она отражала ценностно-мыслительные ориентации возникшего слоя князей-правителей и их окружения, бояр-дружинников и др. Княжеско-дружинное субпространство как бы надстраивалось над пространством земледельческой языческой культуры восточных славян. Однако объяснение становления княжеско-дружинной субкультуры, исходя лишь из внутренних факторов логики развития последней, не представляется возможным. И здесь не миновать обсуждения проблемы роли варягов в образовании древнерусской культуры. Взвешенный и корректный анализ норманнской проблемы содержится в работе польского учёного Х. Ловмянского “Русь и норманны” (1957), в которой в значительной степени преодолены крайности сторонников “норманнской теории” и антинорманнистов.

“Экспансия норманнов проявлялась, – пишет Х. Ловмянский, – в различных формах: в грабежах, сборах дани с народов, подвергнувшихся нападению, и их завоевании, наконец, в торговле. Ей сопутствовала эмиграция из Скандинавии, приведшая к крестьянской колонизации..., что явственно проявилось в Англии. В научной литературе издавна обращалось внимание на то, что формы этой экспансии не были одинаковы на Востоке и Западе Европы”. На Руси крестьянской колонизации не было. Отряды варягов состояли из воинов и купцов.

Х.Ловмянский приводит любопытную таблицу плотности названий скандинавского происхождения:

Губерния	Плотность названий на 10 тыс. км2
Псковская	13
Тверская	7
Ярославская	6
Владимирская	5
Новгородская	5
Петербургская	3
Смоленская	3
Черниговская	1.5
Киевская	1

Анализ расположения топонимики скандинавского происхождения показывает, что наибольшая плотность скандинавских названий определяется не политическими обстоятельствами, не тяготеет к политическим центрам, а обусловлена торговыми интересами. Как видно из таблицы, если в Киевской губернии плотность скандинавских названий минимальна, то в Псковской – наиболее велика, потому что здесь находился важный волок на “пути из варяг в греки”. Пройдя на восточнославянские земли, варяги не меняли уже сложившуюся территориально-политическую организацию, не создавали свои этнически замкнутые посёлки, а селились среди местного славянского населения, смешивались с ними и быстро славянизировались благодаря бракам. Нередко славянские и скандинавские захоронения были перемешаны, что также указывает на мирную совместную жизнь этнических групп.

Помимо развития мирных торговых отношений экспансия шведов выражалась также в сборе дани с северных финских и славянских племён, которую платили им в качестве выкупа во избежание разорений. Примечательно, что эта форма варяжского влияния не предполагала захвата власти над местным населением, создания государственных институтов. Варяги в основном занимались грабежом и разбоями, но не организацией управления. “...Известие о древнейших отношениях с варягами, – пишет Х. Ловмянский, – видимо, свидетельствует о варяжских нападениях на северные финские и славянские племена в первой половине IX в., о попытках брать выкуп или дань с местного населения, может быть, и о попытках создать базу в Ладоге (кстати, ликвидированную), наконец, о возможности мирного проникновения норманнов в среду местного населения, вероятнее всего, в процессе торговых контактов”. Даже после того, как Олегу удалось собрать власть в единые руки в Киевском государстве, управление обширными территориями по существу сводилось к сбору дани.

Таким образом, не углубляясь в детали образования государства Киевской Руси, нам достаточно констатировать скандинавско-славянский характер происхождения княжеско-дружинной субкультуры, которая представляет собой своеобразный синтез славянского и норманнского элементов. С появлением последней ментальное пространство древнерусской культуры усложнилось по вертикали, приобрело более динамичный характер, состоящий из двух диалектически взаимодействующих ценностно-мыслительных подсистем: – языческой славянской и княжеско-дружинной субкультур. Главной целью этого параграфа выступает задача выявления тематического, ценностно-мыслительного ядра ФТС княжеско-дружинного субпространства и характера ее отношений с ментальным пространством земледельческой языческой субкультуры восточных славян до принятия христианства (т.е. до XI в.).

Тема “добычи”

Формирование духовного пространства княжеско-дружинной субкультуры в большей степени определяла тема “добычи”. Неукротимая страсть к обогащению была привнесена в славянский земледельческий мир воинами-торговцами варягами. Однако в скором времени она стала надэтнической основой формирования социальной группы, для которой жажда добычи и связанный с ней всплеск чувственных вожделений (битвы, охота, пиры, женщины и т.д.) служили нормой образа жизни. Тема “добычи” пропитала все пространство княжеско-дружинной субкультуры, выступала главной, всеобщей целью. Все остальное становилось подчиненным этой пожирающей страсти. Тема “добычи” многолика – это и золото, и серебро, и меха, и кони, и женщины, и рабы, и вино и др. В памятнике XI в. “Русской правде” преступления рассматриваются через призму денежной компенсации. Н.И. Костомаров назвал “Русскую правду” как “правила собирания княжеских доходов”. Дух наживы как всеобщей поглощающей страсти постепенно проникал в пространство славянской языческой культуры.

Тема “добычи”, подобно плотоядному Молоху, разорвала цикличность земледельческой славянской языческой культуры, а с ростом феодальной раздробленности она придавала древнерусской культуре в целом все более саморазрушающий, самопоедающий характер, потому что именно ненасытное стремление к злату и серебру порождали постоянные раздоры и грабежи, и, как следствие, – разорение “Русской земли’’.

Однако в многозначной теме “добычи” почти отсутствовал мотив накопительства богатств, приобретения и строительства родовых гнезд, вложения в недвижимое имущество. Жизнь в постоянных битвах и единоборствах, когда немногие доживали до преклонного возраста, постоянная угроза смерти – все это способствовало формированию “идеологии” сегодняшнего дня. Реализация желаний не проектировалась в отдаленное будущее. Человеческие страсти требовали немедленного удовлетворения, сжигались здесь и теперь.

Важной чертой, характеризующей образ идеального князя, считалась его щедрость по отношению к дружине, а позднее – к церкви. “Мстислав явился богатырем, – пишет С.М. Соловьев, – который любил только свою дружину, ничего не щадил для нее, до остального же народонаселения ему не было дела”. Известна крылатая фраза Владимира: “С дружиной приобрету серебро и золото”. “Из этих слов летописца можно видеть, – отмечает С.М. Соловьев, – что современники и ближайшие потомки с неудовольствием смотрели на поведение старших Ярославичей, которые не следовали примеру деда и копили богатства, полагая на них всю надежду, тогда как добрый князь, по господствующему тогда мнению, не должен был ничего скрывать для себя, но все раздавать дружине, при помощи которой он никогда не мог иметь недостатка в богатстве”.

Вместе с тем, как справедливо замечает В.О. Ключевский, “в больших городах Киевской Руси XI и XII вв. в руках князей и бояр заметно присутствие значительных денежных средств, больших капиталов. Нужно было иметь в распоряжении много свободных богатств, чтобы построить из такого дорогого материала и с такой художественной роскошью храм, подобный киевскому Софийскому собору Ярослава. В половине XII в. смоленский князь получал со своего княжества только дани, не считая других доходов, 3 тыс. гривен, что при тогдашней рыночной стоимости серебра представляло сумму не менее 150 тыс. рублей”.

Большие денежные средства циркулировали между княжествами, не приводя к существенному повышению уровня жизни их владельцев. Они шли преимущественно на удовлетворение текущих потребностей. В “Галицко-Волынской летописи” мы читаем, как тяжело заболевший князь Владимир Васильевич раздал свое имущество нищим: большие серебряные блюда, кубки золотые и серебряные сам перед своими глазами разбил и перелил в гривны. И здесь же летописец, описывая сложные переговоры между князьями, приводит любопытную деталь, указывающую на простоту княжеского быта: “И, взяв соломы из постели своей в руку, сказал: “Если бы я тебе, – скажи, – брат мой, дал этот клок соломы, и того не давай после смерти моей никому”.

Своеобразная критика недостаточно роскошной жизни киевского князя содержится в былине “Дюк Степанович”. Основу ее сюжета составляет противопоставление изнеженной роскошью, поражающей своей красотой галицко-волынской княжеско-боярской жизни, испытывающей на себе непосредственное византийское и западноевропейское влияние, и неустроенной, простоватой, чуть прокисшей жизнью киевского двора. “Да у Владимира все не по-нашему”, – повторяет Дюк и указывает на недостатки мостовых, нерасписанных стен и потолков, прокисшего вина, калачей и т.д. Когда возмущенный чванством Дюка Владимир посылает Добрыню на родину Дюка, тот воочию убеждается в Дюковом богатстве. В былине по существу констатируется отрыв материальной западноевропейской культуры от культуры Киевской Руси позднего периода.

Квинтэссенцией духа княжеско-дружинной субкультуры, ее жизнеобразующим центром являются непрекращающиеся пиры и застолья, которые представляют собой яркое воплощение хмельной, буйной и разгульной жизни. “Пир был душою общественной жизни, – пишет Н.И. Костомаров, – ... на всякую неделю князь устраивал пир в гридницах на дворе. На пирах этих ели скотское мясо, дичь, рыбу и овощи, а пили вино, мед, который меряли проварами (варя 300 провар меду). Мед был национальным напитком. На пир созывались не только киевляне, но и из других городов. В гридницу допускались пировать бояре, гридни, сотские, десятские; народ – люди простые и убогие обедали на дворе; сверх того по городу возили пищу (хлеб, мясо, рыбу, овощи) и раздавали тем, которые не могли по нездоровью прийти на княжеский двор.

Эти пиры происходили в то же время не только в Киеве, но и в других городах; поэтому в пригородах киевский князь держал запасы напитков, так называемые медуши. Как такие пиры были привлекательны, видно из того, что память о них прошла в далекие века, пирующий князь сделался идолом русского довольства жизни... Это довольство привлекало в Киев и в Русскую землю с разных сторон жителей. Население Киева и Русской земли не было однородное: тут были и греки, и варяги, шведы и датчане, и поляки, и печенеги, и немцы, и жиды, и болгары”. Даже, как отмечает Е.В. Аничков, “христианство не противопоставляло пирам. Их надо было либо признать, либо оспаривать. Возможно, было лишь первое, а отсюда – компромисс, т.е. упорядочивание, превращение пира из языческого, требного, с моленным брашном в трапезу или “законный обед”, причем светское, дружинно-бытовое значение пира остается, конечно, без перемены”. Былины киевского цикла наполнены пирами. С описания пира начинаются многие былины, конфликты завязываются и разрешаются также во время пира.

Княжеско-дружинная субкультура формировалась на основе языческой культуры восточных славян посредством трансформации ее ценностно-мыслительного ядра. Поэтому фундаментальная структура доминирующих тем (“натуры”, “божественного”, “вольницы”, “физической силы”, “рода”, “эроса”) духовной культуры древних славян в несколько “переосмысленном” виде составили ценностно-мыслительное ядро княжеско-дружинной субкультуры, в состав которого вошли также новообразовавшиеся темы “добычи” и “Русской земли”. В чем выражалась смысловая трансформация доминирующих тем княжеско-дружинной субкультуры?

Тема “натуры”

Тема “натуры” в княжеско-дружинном натуралистическом “жизненном мире” природа рассматривается исключительно как объект потребления, добычи, получаемой в результате захватнических походов, сбора дани или охоты, а также как объект купли – продажи (меха, воск, мед, зерно и др.). Оторванность от земли и природы усиливает ощущение паразитизма культуры. Примечательно, что в былинах, выражающих преимущественно дружинное мировосприятие, поссорившиеся с князем Владимиром русские богатыри останавливаются не у себя в имении, а в поле в шатре. Образ шатра точно отражает настроение праздности, временщика, неукорененности бояр и дружинников. В.О. Ключевский отмечает, “что боярское землевладение развивалось слабо, не составляло главного экономического интереса для служилых людей. Дружинники предпочитали другие источники дохода, продолжали принимать деятельное участие в торговых оборотах и получали от своих князей денежное жалование.... служилый человек не привязывался крепко ни к месту службы, ни к лицу или семье князя, которому служил“ .

Тема “натуры” имеет и более широкий аспект. Она выступает, как и в языческой славянской культуре, как принцип всеобще натуралистического восприятия действительности. Ментальное пространство княжеско-дружинной субкультуры также пропитали натуралистические ценностно-мыслительные ориентации. Князья и дружинники вплоть до конца X в. оставались язычниками, не ведающими о существовании духовной, ненатуралистической реальности.

Тема “рода”

 Становление слоя дружинников, основным принципом формирования которого являлись физическая сила и воинские доблести, бурный рост городов и городского населения в Х веке существенно подрывали, с одной стороны, сложившиеся кровно-родственные отношения. Вместе с тем, “родовое мышление” продолжало сохранять свое существенное влияние, препятствуя развитию социально-политических отношений в Киевской Руси. Отношения между князьями на протяжении всего существования Киевского государства рассматривались через призму родовых отношений. С.М. Соловьев пишет: “Князья не теряют понятия о единстве, нераздельности своего рода; это единство, нераздельность выражались тем, что все князья имели одного старшего князя, которым был всегда старший в целом роде, следовательно, каждый член рода в свою очередь мог получать старшинство, не остававшееся исключительно ни в одной линии. Таким образом, род князей русских, несмотря на все свое разветвление, продолжал представлять одну семью – отца с детьми, внуками и т.д.”. “Волости находятся в совершенной независимости одна от другой и от Киева, являются отдельными землями и в то же время составляют одно нераздельное целое вследствие родовых княжеских отношений, вследствие того, что князья считают всю землю своею отчиною, нераздельным владением целого рода своего”.

Тема “физической силы”

Тема “физической силы” занимает центральное положение в ценностном пространстве княжеско-дружинной субкультуры. “Культ силы” в ней получает дальнейшее развитие. Сила и разбой становятся законом . При характеристике князей и дружины летописец непременно рассматривает их со стороны физической силы и храбрости. Особенно ярким был создан образ князя Святослава, который, когда вырос и возмужал, начал набирать воинов многих и храбрых, ходил легко, как барс, много воевал. Богатырским строением отличался сын Владимира Мстислав, который в поединке одолевает касожского князя, силача Редедю. По этому поводу С.М. Соловьев справедливо отмечает: “...Мы видим повсюду проявления материальной силы, ей первое место, ей почет от князя до простолюдина; чрез нее простолюдин может сделаться великим мужем, как сделался Ян Усмошвец, она – верное средство для приобретения славы и добычи. При господстве материальной силы, при необузданности страстей, при стремлении юного общества к расширению, при жизни в постоянной борьбе, в постоянном употреблении материальной силы нравы не могли быть мягки; когда силою можно взять все, когда право силы есть высшее право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым. “С дружиной приобрету, серебро и золото”,– говорит Владимир и тем указывает на главное, важнейшее средство к приобретению серебра и золота; они приобретались оружием, приобретались сильным за счет слабого”. Один из наиболее христианизированных князей Владимир Мономах о себе говорит: “...Разъезжая по равнине, ловил своими руками тех же коней диких. Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня с бедра меч сорвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул, и бог сохранил меня невредимым”.

Битвы и сражения становятся будничным явлением в хищническом, агрессивном образе жизни княжеского воинства. В своем “Поучении...” Владимир Мономах вспоминает, что только больших походов он совершил 83, “...а остальных и не упомню меньших”. Если допустить, что из 72-х прожитых лет до 50-ти приходится на период активных военных действий, то княжеская жизнь действительно приобретает походный характер.

Примечательно, что в былинном эпосе “физическая сила” воинов-богатырей носит абсолютно разрушительный характер. Мне не удалось отыскать ни одного примера, когда бы “физическая сила” богатыря была направлена на созидание. При встрече богатыри сначала меряются силами (чаще всего бьют палицей по голове), а затем знакомятся. Когда же богатырь в гневе или во хмелю, то буйство физической силы становится особенно разрушительным. Наиболее показательным примером может служить поведение Ильи Муромца в былине “Илья в ссоре с Владимиром”, когда “раззадорился он да разретивился” из-за того, что князь Владимир забыл его пригласить на пир.

“Тут-то сам Ильюшенька раздумался:

“А что мне, молодцу, буде поделати?

А я ныне молодец разгневанный,

А я ныне молодец раздраженный”.

Как он-то за тем тут повыдумал,

Стрелил-то он по божьим церквам,

По тем стрелил по чудным крестам,

По тем золоченым по маковкам.

Упали маковки на сыру землю”.

Казалось бы, вышесказанному противоречит былина “Вольга и Микула”, в которой создан красивый поэтический образ пашущего землю в чистом поле Микулы Селяниновича. Былина “Вольга и Микула” отражает раннюю стадию взаимодействия двух субкультур: целостной славянской языческой культуры, в которой “физическая сила” носит жизнеутверждающий, созидательно преобразующий характер, и княжеско-дружинной, которая формировалась в значительной степени за счет отбора силачей среди славян-крестьян.

Удивительный образ единства пространственной шири, свободы и физической мощи найден в этой былине:

“Повыехали в раздольице чисто поле,

Услыхали во чистом поле оратая.

Как орет в поле оратай посвистывает,

Сошка у оратая поскрипывает,

Омешики по камешкам почиркивают.

Ехали-то день ведь с утра до вечера,

Не могли до оратая доехати…

Тут ехали они третий день,

А третий день еще до пабедья,

Наехали в чистом поле оратая”

До середины XI в. сильной великокняжеской власти удавалось держать под контролем сконцентрированную в дружине большую энергию физической силы, направляя ее на выбивание дани из подвластного населения и на внешние походы за добычей, если не считать две усобицы, связанные с восхождением на киевский престол Владимира и Ярослава.

Тема “вольности”

Тема “вольности”, ”вольницы” наряду с темами “добычи” и “физической силы”, является как бы третьим энергетическим центром княжеско-дружинного ценностно-мыслительного пространства . Слой дружинников составляли физически сильные люди, объединенные страстью к добыче как средству в обеспечении разгульного, вольного образа жизни. “Вольница” приняла действительно универсальный характер. До середины XI в., до распада единого древнерусского государства объектом потребления дружинников стала вся Русская земля. ”Вольница” приняла практически безграничный характер. В западноевропейских государствах по мере развития средневековой культуры набирал силу процесс правовой регуляции социальных отношений. Каждая социальная группа, утверждая статуты и другие правовые акты, стремилась к четкому закреплению своих прав как по отношению к другим социальным слоям, так и внутри социальной группы каждого его члена. Таким образом, расширяющаяся сеть законодательства прочно увязывала средневековое общество Западной Европы в единый организм, в котором не было места стихии вольницы и разгулу физической силы. Правда, в западноевропейском обществе была проблема с обузданием своеволия высшей феодальной знати, но по мере становления абсолютизма эти трудности в целом были преодолены. В Киевской Руси подобная работа практически не велась, поэтому “дух вольницы” царил как в славянской, так и в княжеско-дружинной субкультурах, выступал одной из важнейших составляющий древнерусского языческого идеала. Образ “чистого поля” как воплощения этого духа является, вероятно, наиболее часто употребляемым в былинном эпосе. Все основные события в былинах происходят в “чистом поле”, как бы на фоне необъятных просторов полной внутренней и внешней свободы. Впоследствии по мере становления русской культуры эта тема будет задавлена, вытеснена в коллективное бессознательное и останется в духовном пространстве в виде архетипического образа, проникнутого ностальгическими переживаниями о безвозвратно утраченной свободе.

На пути пересечения тем “вольницы” и “физической силы” возникают темы “разбоя” и “бунта”. Тема “бунта” в последующем развертывании русской культуры получит дальнейшее продолжение, в то время, как тема “физической силы” по мере распространения христианства и государственности трансформируется в тему мощи “Российского государства”.

Поэтизация темы “бунта-разбоя” нашла выражение в былине “Василий Буслаев и новгородцы”:

“Поводился ведь Васька Буслаевич

Со пьяницы, со безумницы,

С веселыми удалыми добрыми молодцы,

До пьяна уже стал напиватися,

А и ходя в городе, уродует:

Которого возьмет он за руку, –

Из плеча тому руку выдернет;

Которого заденет за ногу, –

То из гузна ногу выломит;

Которого хватит поперек хребта, –

Тот кричит-ревет, окарач ползет”.

Вольница во хмелю и диктат силы, ломающие все препятствия, превращаются в немотивированную разрушительную силу. Поэтизация этого бессмысленного разбоя – примечательная черта русской народной культуры. В былине эта тема доводится до противопоставления всему Новгороду:

“Говорит тут Василий Буслаевич:

Гой еси вы, мужики новогородские!

Бьюсь с вами о велик заклад –

Напущаюсь я на весь Новгород битися, дратися

Со всею дружиною хороброю”.

Опора на физическую силу, составляющая краеугольный камень “идеологии” Василия Буслаева, высказывается в былине “Смерть Василия Буслаева”:

“Говорит тут Василий Буслаевич

“А не верую я, Васюнька, ни в сон ни в чох,

А и верую я в свой червленный вяз”.

Нередко в литературе этот безудержный разбой истолковывается как форма социального протеста против угнетения со стороны состоятельных людей Новгорода. Такого рода истолкование имело бы смысл, если бы в былине упоминалось о несправедливости власть имущих, притесняющих рядовых новгородцев. Напротив, в былине ясно звучит антитрудовая тема:

“Кто хочет пить и есть из готового,

Валился к Ваське на широкий двор,

Тот пей и ешь готовое

И носи платье разноцветное”.

Не отрицая существование острых социальных конфликтов в Киевской Руси, периодически порождающих восстания-бунты в Новгороде, Киеве и др., необходимо отметить и выделить тему “бунта-разбоя”, как специфическую тему русской народной культуры, которая требует специального исследования.

Тема “божественного”

Придя на славянские земли, варяги приняли религиозные верования туземцев. В летописи отмечается, что после заключения договора с Византией Олег давал присягу по русскому закону: “...Клялись те своим оружием и Перуном, их богом, и Волосом, богом скота, и утвердили мир”. При заключении аналогичного договора Святослав сказал: ”Если же не соблюдем мы чего-либо из сказанного раньше, пусть я и те, кто со мною и подо мною, будем прокляты от бога, в которого веруем, – в Перуна и в Волоса, бога скота”. Они даже не ввели в славянский языческий пантеон собственного бога, что было бы нетрудно сделать при аморфности славянских мифологических представлений и их веротерпимости. Поэтому можно говорить о добровольном погружении пришельцев в натуралистическое мифологическое пространство язычества восточных славян, которое в целом существенно не отличалось от норманнского. Вместе с тем, воинственный характер и образ жизни князей и дружинников обязательно должен был трансформировать сложившиеся мифологические представления в сторону выдвижения??? на первый план богов, соответствовавших их “воинственной идеологии”, например, бога Перуна, и уменьшения влияния богов, связанных с земледелием. В языческой реформе Владимира это изменение было узаконено.

Тема "Русской земли"

Тема "Русской земли" возникает в ментальном пространстве древнерусской культуры с образованием княжеско-дружинного субпространства.

Поскольку княжеско-дружинная субкультура как бы вырастала из языческой культуры восточных славян, надстраивалась над ней, то для неё характерны ценностно-мыслительные ориентации внешнего наблюдателя по отношению к последней. Эта своеобразная "метаустановка" княжеско-дружинной субкультуры находит воплощение в теме "Русской земли”, содержание которой включает совокупность подвластных земель с их природными богатствами и проживающего на них населения в городах и поселках. "Русская земля" в IX –X вв. рассматривалась как объект наживы, как объект потребления. Древнерусские богатыри меньше всего выступают народными защитниками в борьбе с иноземными завоевателями. Мотив охраны, безопасности и благополучия народа практически отсутствует в былинном эпосе. Богатыри совершают свои подвиги "за веру христианскую", "церкви соборные" и "князя Владимира". Поэтому, обороняя Русскую землю, князья и дружинники защищали прежде всего свою коллективную собственность, своё безраздельное право добычи на территории, обозначенной словом "Русская земля". Было бы очевидной модернизацией рассматривать употребление понятия “Русская земля” в IX –X вв. как синоним государственного образования или древнерусского этноса. Конкретно-исторический материал дает возможность говорить лишь об элементах "государственного мышления” вплоть до распада Киевской Руси. Нет оснований также утверждать о преодолении племенного партикуляризма, о появлении представлений о единстве древнерусского народа с формированием тонкого слоя княжеско-дружинной субкультуры. В летописях всегда тщательно перечисляется состав войска, где наряду с этническими образованиями (черные клобуки, вятичи и т.д.) употребляются территориальные, в смысле этнических (киевляне, новгородцы и др.). Это также свидетельствует о преобладании партикуляристских представлений. Преобладает натуралистическое истолкование понятия “Русская земля” как совокупности материальных ценностей. Поэтому нельзя рассматривать слово "Русская земля" в качестве аналога государства или древнерусской народности. Следует заметить, что содержательный анализ становления и развития ФТС княжеско-дружинного субпространства культуры ограничивается IX – Х вв. Принятие христианства и рост феодальной раздробленности в Киевской Руси приведут к существенной перестройке ФТС и ценностно-тематического пространства в целом и славянской языческой, княжеско-дружинной субкультур в частности. Поэтому тема “Русской земли” и другие доминирующие темы княжеско-дружинной субкультуры претерпят значительные измерения, конкретный анализ которых будет проведен в следующих параграфах.

При подготовке этой работы были использованы материалы с сайта www.studentu.ru