Дискурс рынка и проблема гендера в экономике

Проблема изменения социально-экономического статуса женщин в условиях рыночных реформ становится все более популярной темой гендерных исследований в поспуэветских обществах, что объясняется глубиной и драматизмом переживаемых перемен. Она имеет также свою предысторию, поскольку в советский период участие женщин в производстве, проблемы совмещения ими семейных и производственных функций достаточно активно исследовались социологами и экономистами. Хотя понятия гендерного неравенства» профессиональной сегрегации и дискриминации на рынке труда были исключены из языка социологии и экономики, а вопрос о структурных причинах гендерных диспропорций практически никогда не затрагивался, эти исследования представляли собой редкий для советской общественной науки пример обращения к "женской" проблематике.
Наверное, не случайно с началом реформ в бывшем СССР именно вокруг этой тематики началось формирование интеллектуального пространства гендерных исследований. Московский центр гендерных исследований возник на базе Института социально-экономических проблем народонаселения РАН.а ядром его стал коллектив исследовательниц, имеющих значительный опыт работы в области женской занятости и социальной политики. Стремление выявить причины гендерного неравенства в переходной экономике, найти пути и механизмы его преодоления определили основную направленность развития гендерных исследований на данном этапе.
Как известно, западный феминизм и международное женское движение также рассматривают проблему обеспечения равного экономического статуса женщин, ликвидации дискриминации на рынке труда, равный доступ к экономическим ресурсам как одну из центральных проблем в развитых и развивающихся странах. Стратегия женского движения в развитых странах Запада в последние два-три десятилетия была направлена на реформирование законодательства в области труда и образования с целью обеспечения более полного участия женщин в экономической деятельности, создания возможностей для достижения ими экономической независимости ^реализации своих знаний и творческого потенциала.
Демократические реформы в постсоветских обществах создали условия для развития независимого женского движенй и активной защиты женщинами своих экономических и политических прав. Тем не менее мы оказались перед лицом резкого ухудшения положения женщин, роста женской безработицы, феминизации нищеты, крушения системы социальной защиты, вытеснения женщин в неформальный сектор и роста объемов домашнего труда. Новые возможности, связанные с либерализацией экономики, были успешно использованы лишь немногими женщинами, в, то время как положение большинства значительно ухудшилось. Случайно ли то, что переход к рынку потребовал "патриархального отката" у всех сферах общества, несмотря на растущее противодействие женского движения?
Что стоит за универсальными и общечеловеческими ценностями рынка, демократии, экономической свободы, чем оборачиваются они с точки зрения места женщины в экономике, обществе и культуре? В какой степени производный от западного политического либерализма эгалитаристский феминистский дискурс способен адекватно отразить проблематику женщины в переходной экономике? В какой мере переживаемые женщинами экономические трудности связаны с общими закономерностями формирования рыночного общества, а в какой - с избранным курсом и характером реформ? Возможно ли, оставаясь в рамках традиционной экономической парадигмы, пусть и признающей существование гендерного неравенства, ответить на вопрос о причинах последнего?

Женщины и экономика: пределы эгалитарного феминизма

Общепризнанным в феминистской литературе является наличие двух политических стратегий, двух способов идентификации, двух типов теоретического дискурса: феминизма равенства и феминизма различия [I].
Феминизм равенства, основанный на идейно-теоретическом течении либерального феминизма, пытается реализовать такой проект социального устройства, в котором обеспечивалось бы полное равенство политических, экономических и социальных прав женщин и мужчин и по существу было бы преодолено экономическое разделение труда между полами. Идентификационная стратегия, отвечающая этому типу феминистского дискурса, основывается на универсалистских понятиях "личности" и "гражданства" работника. Предельная реализация феминистского эгалитарного проекта предполагает паритетное участие женщин в традиционно мужском мире политики и бизнеса, однако достижение гендерного равенства, хотя и предполагает определенные реформы, в целом не затрагивает основ существующего социального порядка и обеспечивающего его устойчивость дискурсивного механизма производства знания.
Феминизм различия, связанный с теоретико-политическими экспериментами радикального феминизма последних двух-трех десятилетий, основывается на идее "ина-ковости", принципиальной несводимости женской субъективности к универсальному субъекту права, политики, экономики, философии, науки. Само существование такого универсального субъекта .проблематизируется с позиций постмодернистской философии, рассматривается как принадлежность исторически определенного (маскулинного, патриархатного) типа дискурса. Поэтому феминизм различия не связывает свои надежды ни с развитием женских исследований в рамках традиционной научной парадигмы, ни даже с созданием альтернативной женской теории - она неизбежно будет воспроизводить маскулинный образец. В предельном варианте задача феминистского теоретика состоит в том, чтобы (пользуясь словами Л. Иригарэй) «подорвать господствующий дискурс, отлаженную экономику производства смысла, "создать помехи", "застопорить" работу теоретической машины и воспрепятствовать ее претензиям на производство истины» [2]. Политические стратегии феминизма различия реализуются там, где возникает возможность репрезентации женского различия, противящегося давлению господствующего маскулинного дискурса. Теоретический анализ положения женщины с позиций феминизма различия поэтому неизбежно выходит за рамки обычного дисциплинарного исследования: границы науки, ее основные допущения и исходные посылки, традиционно рассматриваемые как объективные и общезначимые, подвергаются,¦уитическому пересмотру с точки зрения специфически женского места в культуре.
Две основные феминистские стратегии, два различных типа теоретического дискурса предполагают (с достаточной степенью условности) два возможных подхода в гендерных исследованиях в области экономики. Одна и та же задача — исследование причин гендерного неравенства в экономике - решается в рамках этих двух направлений по-разному. Первый подход, связанный с феминизмом равенства, использует общепринятую экономическую методологию и практически не ставит под сомнение сами основания экономической теории. При втором подходе (пока еще только зарождающемся) просматривается попытка реализовать в экономической теории определенные стратегии феминизма различия, и причины женской маргинальности видятся в самих законах экономического дискурса, а экономическая теория рассматривается как социокультурный конструкт1,
Феминизм равенства, во многом обязанный своим происхождением теориям политического либерализма XVHI-XIX веков, изначально основывался на ценностях равенства, свободы, представительной демократии, верховенства права. Философские штудии просветителей, посвященные "природе человека" и роли в нем рационального начала, естественным правам личности, послужили первым толчком к преодолению биологического детерминизма и традиционных представлений о "женской природе" и обусловленном ею месте женщины в обществе. Продолжая логику просветителей, далеко не всегда сочувствующих идее равенства женщин, первые феминистские авторы показали, что неравенство полов связано не с биологическими и психологическими особенностями женщин, а с ограниченным доступом к образованию и участию в жизни общества.
В трактате "Защита прав женщины" (1792) М. Уолстонкрафт в полемике с Ж.-Ж. Руссо показала, что именно недостаток знаний и возможностей для развития умственных навыков, а не особая "женская природа" делают женщину иррациональной и эмоционально неустойчивой. На протяжении XVIII-XIX веков в фокусе женского движения оказывается борьба за право на образование, право на собственность, право голоса и политического участия. Идея равенства мужчин и женщин, основанная на понятии об универсальной человеческой природе и естественных правах личности, открыла возможности для реформирования общества в сторону большей демократичности. В то же время либеральный феминизм этого периода выражал прежде всего интересы белых женщин среднего класса, как правило, не занятых непосредственно на рынке труда, и поэтому практически не затрагивал сферу экономики2.
Вплоть до конца XIX века "женский вопрос" лежал в стороне от сферы интересов экономической науки: абстракция "экономического человека" неявно предполагала мужчину, деятельность которого протекает вне семьи и связана с рынком, а труд получает стоимостную оценку и соответственно социальный статус. Поэтому неудивительно, что либеральный феминизм XIX века ведет речь не об экономических, а о политических правах женщины, ее праве на образование и т.п. В то же время и обретающий популярность эгалитарный феминизм, и молодая экономическая наука представляли собой следствия одного либерального политического проекта. Эта гомогенность либерального феминизма и экономического либерализма обнаруживается, например, при анализе взглядов Дж.С. Милля.
Милль, английский экономист либеральной ориентации, философ и общественный деятель, помимо классических политэкономических трудов специально посвятил женскому вопросу книгу "Угнетение женщины" [З]. Вышедшая в 1869 году книга была написана во многом под влиянием его жены Г. Тейлор - выдающейся женщины своего времени, образованной, интеллектуально независимой, отстаивающей суфражистские взгляды. Основным условием преодоления угнетенного положения женщин Милль считал предоставление женщинам политических прав, права на образование, на выбор рода занятий, доступа к занятиям литературой, наукой, искусством/Для обеспечения женщине равного экономического положения достаточно обеспечения юридической самостоятельности женщине в браке, предоставления ей права распоряжаться своей долей имущества. Выбор женщиной рода занятий и доступ к мужским сферам деятельности, вопреки распространенным опасениям, не несут в себе угрозу стабильности общества.
Как убежденный сторонник экономического либерализма Милль полагался на свободу конкуренции, которая будет подталкивать женщин прилагать свои силы там, где они всего нужнее, а следовательно наиболее пригодны. У него не возникало сомнений, что предоставленные свободной игре рыночных сил и обладая возможностью выбора, большинство женщин предпочтут семью, обязанности матери и домохозяйки. (Примерно так же выглядит "свободный выбор" в условиях рыночной экономики для современной "постсоветской" женщины.) Таким образом, либеральный феминизм Милля тесно связан с разделяемой им либерально-экономической доктриной: равенство прав индивидов (как мужчин, так и женщин) и свободная конкуренция взаимно дополняют друг друга, эгалитарный феминизм ничем не угрожает ни существующему экономическому порядку, ни основам экономики как науки.
С момента своего зарождения экономическая наука говорила языком либерализма, рассматривая в качестве основы социальных отношений свободный эквивалентный обмен равных индивидов, руководствующихся принципом "своекорыстия". Абстрактные и универсальные понятия рынка, эффективности экономической свободы (хотя и дополненные идеей социального государства) - то теоретико-идеологическое пространство, в рамках которого, как правило, осуществляется и сегодня анализ экономического положения женщин. Поэтому даже в исследованиях, маркированных их авторами как гендерные, экономический статус женщины рассматривается в традиционных для маскулянного дискурса терминах нехватки, лишенности, отсутствия (и прежде всего отсутствия доступа к благам и преимуществам рыночной экономики). Это позволяет констатировать ситуацию гендерного неравенства, однако не достаточно для ее адекватного объяснения. Данный тип дискурса предлагает, по сути, только одну стратегию: "адаптацию женщин к условиям рынка".
Эгалитарный феминизм, экспортируемый в Восточную Европу как средство демократизации общества путем движения к гендерному равенству, оказывается, таким образом, связанным с идеологией либерализации экономики и соответственно с господствующей парадигмой экономической науки как теории рынка. Альтернативой этому подходу может стать осмысление проблемы с позиций особого места женщины в экономической жизни, с позиции феминизма различия.
Сегодня в постсоветских обществах активно утверждается "свободная от идеологии" позитивистская модель экономического знания. Ее основные принципы (инструментализм, эмпиризм, объективность) содержат претензию на социальную, культурную, классовую, гендерную нейтральность. Гендерные исследования в рамках такого типа научного дискурса вынуждены следовать универсалистской логике, в рамках которой женщина неизбежно выглядит как "экономически неполноценная" по сравнению с мужчиной. Рыночная парадигма, утвердившаяся в постсоветской экономической науке, допускает только такую постановку проблемы, где речь идет о недостаточном доступе женщины к ресурсам и возможво&тяад-рЫноэдфй системы, сама же рыночная реальность рассматривается как нечт^^ёв1ЙЯЙЙЙ*1". Альтернативная исследовательская стратегия, не только акцентирующая особенности женского экономического вклада в экономику, но и противящаяся сведению женской идентичности к абстрактному и универсальному "субъ^ЭЕ^рунка", особенно необходима в наших условия^Ле только "положение женщины в экономике", но и сама переходная экономика с точки зрения особого места женщины должна стать предметом анализа.

Формирование дискурсивного поля экономической теории:
женское как маргинальное

Попытки такого теоретизирования, выходящие за рамки доминирующего экономи-Ч)йского дискурса, были-предприняты отдельными представителями феминистской экономической теории. Это направление, возникшее йа Западе (главным образом в США) в течение двух-трех последних десятилетий, сегодня является достаточно влиятельным: создана Международная ассоциация феминистской, экономики, проводятся ежегодные конференции, издается специальный журнал. В предметную сферу феминистской экономической теории входят изучение женского экономического вклада, экономика семьи и домашнего хозяйства, экономические аспекты репродуктивного поведениями воспитания детей, положение женщины на рынке труда, женская занятость и безработица, экономические аспекты дискриминации по признаку пола, а также влияние процессов модернизации и структурных преобразований на положение женщины.
Однако феминистская экономическая теория — это не просто определенная приоритетная сфера научных исследований, связанная с женской проблематикой. Это еще и радикальная критика.современной парадигмы экономической науки, попытка проб-лематизировать ее основные постулаты и дисциплинарные границы. И р этом смысле именно феминизм различия может стать новой концептуальной основой осмысления гендерных процессов в экономике! С этих позиций можно не просто исследовать "объективную экономическую реальность" и "положение женщины", но и те дискурсивные механизмы, с помощью которых данная реальность конституируется определенным образом,. жестко предписывая женщине маргинальное место.
Для многих экономистов - исследователей феминистской ориентации стала очевидной необходимость обращения к исходным посылкам экономической теории с целью обнаружения скрытых гендерных конструкций экономического знания. В работах Д. Страссманн [4], Д. Нельсон [5], Э. Дженингс [б], П. Ингленд [7] и других авторов с позиции "женского места в экономике" анализируются основополагающие для экономической теории концепции и понятия: экономическая рациональность и принцип максимизации полезности как доминанта человеческого поведения на рынке и во внерыночной сфере, семья как единая экономическая единица, приоритет анализа рынков и пренебрежение внерыночными формами экономической деятельности, методологический индивидуализм, исходящий из атомизированного, изолированного субъекта как преимущественного агента рыночных отношений.
С точки зрения феминистской критики основные постулаты экономической теории — индивидуализм и свобода конкуренции - представляют собой культурную рефлексию веры в саморегулирующую силу рынка, универсализацию исторически определенного типа поведения как "экономического". При этом женщина оказывается заложницей формирующегося дискурсивного механизма, вытесняющего ее в область маргинального, внеэкономического. Хотя "экономический человек" предстает в теории как универсальный субъект рынка, лишенный возрастных, гендерных, этнических признаков, за ним, несомненно, угадывается социокультурный прототип: мужчина-европеец XVIII-XIX веков, мужчина, представитель среднего класса, деятельность которого рассматривается как производительная, социально признанная, общественно значимая (пусть даже общественное благо реализуется опосредованно - через механизм "невидимой руки") именно потому, что получает стоимостное выражение на рынке. Не случайно формирование основ экономической науки происходило на Западе параллельно с жестким размежеванием публичной и приватной сфер и закреплением женщины за приватной сферой с помощью системы культурных символов. Домашний труд, деятельность в рамках семьи, большая часть экономического вклада женщин (если понимать под экономикой обеспечение человеческой жизнедеятельности, а не только рыночную активность) до последнего времени не получали экономического статуса, не подлежали измерению и оценке.
С позиций феминистского анализа очевидно, что экономическая наука возникла как часть модернистского проекта научного знания, направленного на овладение силами природы в целях увеличения человеческого богатства. В ряде работ по феминистской философии науки (С. Бордо, Л. Николсон, Э. Фоке Келлер) показано, что формирование науки Нового времени было связано с переходом от традиционалистского сознания (человек окружен стихией космоса, не выделяет себя из мира природы) к модернистскому (человек противостоит природе, господствуя над ней как над пассивной материей). Метафоры "овладение", "подчинение", "проникновение" становятся характерными для научной риторики этой эпохи. Экономика как одна из отраслей научного знания Нового времени оказалась вовлеченной в модернистский проект "овладения природой", стала идеологией "производства товаров" и "приумножения богатства", исключив другие факторы воспроизводства человеческой жизни.
Тип науки, возникший в Новое время на Западе, основывается на жестком иерархическом дуализме маскулинного и феминного [8], который проявляется в жестком разграничении и противопоставлении объективного и субъективного, разума и тела, абстрактного и конкретного, факта и ценности, истины и мнения... Этот дуализм иерархичен, поскольку один член оппозиции всегда доминирует над другим, является первостепенным, ведущим, более значимым. Скрытая асимметрия маскулинного и феминного как главного и маргинального лежит также в основе экономического знания: публичное (рынок, государство) противостоит приватному (семья), мужская деятельность (наука, бизнес) - женской (услуги, уход и воспитание), рационализм, объективность и автономия - эмоциональности, субъективности, зависимости.
Именно поэтому для феминистской экономики как критической теории не случайны интерес к маргинальному, стремление проблематизировать границы дисциплинарного поля экономики. Ведь в оппозиции базового и маргинального, включаемого в предмет экономики и исключаемого из него, проступают скрытые конструкции экономического знания, вытесняющие женское на периферию экономического анализа. Нельсон [9] предлагает таблицу, систематизирующую ключевые и маргинальные для экономической науки определения (касающиеся предметной сферы) методов и исходных посылок.

Современное определение экономики

Ключевые характеристики	Маргинальные характеристики
	Сфера
публичная (рынок, правительство) приватная (семья)
индивидуальные агенты	общество, институты
эффективность	справедливость
	Методы
научно обоснованные	интуитивные
четкие	неопределенные
объективные	субъективные
научные	ненаучные
обособленные	связанные
математические	вербальные
формальные	неформальные
общие	частные
	Ключевые положения
индивидуальные,	социальные
ориентированные на собственный	интерес ориентированные на интерес других
автономные	зависимые
рациональные	эмоциональные
действующие по выбору	действующие по "природе"
	Гендерные ассоциации
маскулинное	феминное
мужчина	женщина

Следствием этого является не только то, что женскому экономическому участию жестко предписано место маргинального. Сама оппозиция ключевого и маргинального, отвечающая иерархическим отношениям маскулинного и феминного, скрытым образом задает структуру экономического знания, систему приоритетов, даже понятия экономического как универсального, закономерного, мужского, а неэкономического - как частичного, случайного, женского.
Выводы об андроцентрической природе экономического знания и маргйнализации "женского" экономического участия принципиально важны сегодня для анализа ген-дерных противоречий в переходной экономике. По мнению американского экономиста Р. Хайлбронера [10, с. 53], экономическая наука в современном обществе выполняет важную функцию легитимации рыночного порядка, обеспечивая членам общества моральную уверенность в естественности и справедливости существующего социального устройства. Не случайно постсоветская экономическая наука ориентируется на неоклассическую теорию рынка и допускает в качестве научно обоснованной только неолиберальную политику, тем самым идеологически обеспечивая становление капиталистической экономики. Именно на основе либеральной доктрины возник проект "перехода к рынку", в основе которого лежала идея освобождения частной инициативы, стимулируемой западными стандартами потребления.
Дискурс рынка был и остается не только и не столько научной концепцией рыночных реформ, сколько утопическим проектом "возвращения к природному порядку вещей", к "естественным законам общества" из "исторического тупика коммунизма". Тем самым идеология "перехода к рынку" оправдывает дезинтеграцию общества и значительные социальные издержки, сопровождающие рыночные реформы. Выдвигая рыночную рациональность и эффективность в качестве основных приоритетов, экономическая теория и скрытая за ней идеология рассматривают ухудшение положения женщин в сфере занятости и резкое снижение их социальной защищенности как неизбежное следствие прогресса в сторону рынка.
С точки зрения феминистского подхода именно идеологическая природа экономической науки служит причиной ее гендерной нечувствительности, а представление о естественности и неизменности существующего разделения труда между полами является составной частью идеологической легитимации рынка. Если же дискриминация и становится иногда предметом экономического анализа, это является следствием внешнего вторжения в дискурсивное поле экономики, но никак не результатом самой экономической логики.
Таким образом, маскулинизация экономической жизни в переходный период, марги-нализация женского участия<;вязаны с тем, что экономическая наука, основанная, как уже было показано, на скрытых андроцентрических посылках и допущениях, становится формой идеологии, средством легитимации нового рыночного порядка. Это обусловливает доминирование в политико-экономическом дискурсе ключевых маскулинных ценностей: рыночной эффективности индивидуализма, автономного и ориентированного на собственный интерес экономического субъекта. Жесткий маскулинный уклон в сторону рыночных ценностей связан с идеологической функцией экономической теории, поэтому любая апелляция к оппозиционным феминным ценностям рассматри^ вается как отказ от "прогрессивного курса" экономической либерализации общества. Феминные ценности справедливости, солидарности, ориентации на сообщество оказываются принесенными в жертву утопии идеального рынка.

Проблематизация "экономического подхода":
возможна ли "фемина экономикуc"?

Под влиянием политических стратегий эгалитарного феминизма экономический статус женщины в развитых странах Запада значительно изменился. Достигнуто существенное продвижение в сторону гендерного равенства в различных сферах эконо-
мической жизни, профессиональная карьера и мир бизнеса стали более доступны для женщин, обеспечены законодательные гарантии предотвращения дискриминации и профессиональной сегрегации по признаку пола. Эти трансформации нашли отражение в современной экономической науке. Исследование экономических механизмов дискриминации, "новая теория домашнего хозяйства", исследования брачного и репродуктивного поведения представляются признаками преодоления маргинальное™ женской проблематики, а возможно, и самой бинарной оппозиции ключевого и маргинального в структуре экономической теории.- Насколько существенной для современной экономической теории является эта тенденция? Насколько плодотворными оказались совпавшие в этом направлении усилия эгалитарного феминизма и экономической науки?
Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к анализу "экономического подхода к человеческому поведению" - концептуальной основе доминирующей сегодня неоклассической школы. Хотя основные постулаты экономического подхода не являются чем-то принципиально новым для экономической науки, однако именно Г. Беккер [11] и его последователи придали им универсальный характер и сделали возможным "экономический империализм" - экспансию методов экономического анализа в другие дисциплины и новые предметные сферы.
Первый постулат — принцип максимизирующего поведения — является, пожалуй, основополагающим для экономической науки. Он предполагает, что индивид всегда ведет себя экономически рационально — стремится к достижению наилучшего результата при минимальных издержках, т.е. к максимизации собственной функции полезности. Таким образом, экономическая рациональность — не просто способность субъекта адекватно воспроизводить ситуацию, формулировать цели и действовать в соответствии с ними, адаптируя имеющиеся средства применительно к поставленным задачам. По словам Г. Саймона [12], "в экономической теории рациональный человек - это максимизатор, соглашающийся лишь на лучший вариант".
Второй постулат связан с идеей, также не новой для экономической теории, - идеей рынка как универсального регулирующего механизма, обеспечивающего координацию деятельности людей в обществе. Современные неоклассики лишь придали этой идее всеобъемлющий характер: оказалось, что рынки могут быть как явными, так и неявными (например, брачный рынок). Во втором случае они регулируются теневыми ценами, теневыми издержками и человек однотипно реагирует на' изменение как рыночных, так и теневых цен. Этот постулат служит концептуальным дополнением первого: существование теневых цен и теневых издержек объясняет, почему в некоторых случаях человек отказывается от очевидной выгоды и действует будто бы в ущерб собственным интересам. В такой расширенной трактовке даже самоубийство и преступление могут быть экономически рациональными действиями.
Наконец, третий постулат гласит, что предпочтения не изменяются сколько-нибудь значительно с ходом времени и не слишком отличаются у людей различного материального положения, национальности или культуры [13]. Авторы данной статьи показывают, что предпочтения людей изменяются по отношению к рыночным товарам, но остаются неизменными по отношению к базовым потребительским благам (здоровье, комфорт, уважение и т.д.). Кроме того, существующая разница в предпочтениях обусловлена не разными вкусами, а различным уровнем накопления специфического потребительского капитала (специальные навыки и способности потребления определенных благ). Например, вкус к классической музыке - способность получать от нее удовольствие, выработанная в ходе многократного прослушивания. Этот постулат означает, по сути, что не эмоции, ценности и личные вкусы, а именно и только лишь цены (рыночные и теневые) являются единственным регулятором человеческого поведения.
Сегодня "экономический подход к человеческому поведению" - это больше, чем просто очередная экономическая концепция. Он служит концептуальным обоснованием притязаний экономистов на "господство" в сфере социальных наук, на статус "всеобщей грамматики наук об обществе". Он означает в действительности, что одна и та-же поведенческая модель (модель экономически рационального индивида) применима к рыночной и внерыночной сфере, к мужчинам и женщинам, к различным обществам и культурам. Столь привлекательная для Беккера бентамовская модель человека, в любой ситуации "исчисляющего наслаждения и страдания", находит, по его мнению, подтверждение в современной социобиологии и эволюционной теории. Максимизирующее поведение и стабильность предпочтений являются не просто исходными предпосылками, но могут быть выведены из концепции естественного отбора пригодных способов поведения в ходе эволюции человека [II]. Что дает гендерным исследованиям это "эпистемологическое всемогущество" современной экономической теории?
В-определенном смысле описанные сдвиги в экономической теории открывают возможности для ее "феминизации". Трактуемая предельно широко как "изучение распределения ограниченных средств для удовлетворения конкурирующих целей", она предоставляет возможности для включения новых предметных полей. Распространение "экономического подхода" к различным сферам внерыночной активности (в том числе к семье, брачному поведению, деторождению) оборачивается реабилитацией женщины как полноправного экономического субъекта. Поведение женщины-домохозяйки (как, впрочем, поведение политика, ребенка, безработного негра и т.д.) предстает экономически рациональным в такой же мере, как поведение предпринимателя, осуществляющего инвестиции.
Более того, предложенная неоклассиками "новая теория потребления" позволяет придать полноправный экономический статус домашнему труду в рамках семьи. По мнению Беккера, объектами потребления являются не приобретаемые на рынке товары, а "потребительские блага", производимые членами семьи на основе приобретенных яа рынке товаров и внутренних ресурсов членов семьи (навыков, знаний, времени). Функция максимизации полезности осуществляется именно по отношению к этим потребительским благам, а следовательно, издержки, связанные с затратами времени и усилий на домашнюю работу, приобретают экономическое значение.
Сопровождающий экономическую науку с момента возникновения извечный дуализм альтруизма и эгоизма также снимается Беккером путем придания альтруистическому поведению статуса "экономического" на том основании, что оно также рационально. Альтруистическое поведение не опровергает универсального принципа максимизации функции полезности индивида, поскольку альтруизм понимается как положительная зависимость между функциями полезности разных людей (мать, стремясь к благополучию собственного ребенка, умножает, таким образом, собственное благополучие). Итак, на рынке преобладает эгоистическое поведение, а в семье -альтруистическое, только потому, что в обоих случаях этим достигается наибольшая эффективность. В определенной степени это служит ответом на критику со стороны феминистской экономической теории, обвиняющей традиционную экономическую науку в недооценке женского экономического опыта, связанного с альтруизмом, заботой, деятельностью, направленной не на материальный или стоимостной результат, а на создание связей, отношение и переоценку эгоизма как движущей силы экономического поведения.
Однако достаточно ли всего этого, чтобы преодолеть гендерную нечувствительность экономическойтеории, сделать женский опыт и вклад "видимым"? Может ли таким образом быть преодолена женская маргинальность в реальной экономической жизни и в экономическом дискурсе?
Ряд феминистских авторов Н.Фолбр, Ишяенд, Страссман), задаваясь этими вопросами, дают на них отрицательные ответы. По мнению Ингленд [7], в основе базовых допущений неоклассической теории лежит представление о человеке как об изолированном, независимом, ориентированном на собственный интерес субъекте, лишенном эмоциональных связей с другими людьми и вступающем с ними только в "рыночные" отношения. Она последовательно доказывает это на основе анализа нескольких избранных ею положений неоклассической теории: 1) полезность — это удовлетворение субъективных желаний индивида, поэтому сравнение полезности для разных индивидов невозможно; 2) вкусы (предпочтения) людей экзогенны и неизменны; 3) действия субъектов рынка определяются их собственным интересом (эгоизмом).
Все три положения предполагают такую модель "экономического человека", для которого определяющим являются независимость и личный интерес, на которого не оказывают влияния общение и взаимодействие с другими людьми (его вкусы и пристрастия не меняются); он лишен эмоциональных связей с другими людьми и поэтому руководствуется в своих действиях лишь собственной пользой, по определению "не умея" сопоставить ее с пользой этих действий для другого человека.
Такая модель "экономического человека" с позиций особого женского опыта и места в экономике представляется неоправданной универсализацией экономического поведения в социального опыта мужчин. Можно ли принимать всерьез абстракцию автономного "экономического человека", спрашивает автор, если именно благодаря альтруистическому труду женщин мужчина достигает зрелости и продолжает пользоваться плодами этой альтруистической деятельности, даже становясь взрослым?
Фербер и Нельсон [14] замечают по этому поводу, что современная западная культура ассоциирует маскулинность с идеями "отдельности", "обособленности", а фе-минность - с идеями "связи" и "отношения". В маскулинной модели люди рассматриваются как независимые индивиды, отделенные от природы и друг от друга, в феминной модели — как связанные с человеческим и экологическим окружением. Например, американские и европейские мужчины традиционно идентифицировали себя через свою профессию или работу, а женщины - через свои взаимоотношения как жен и матерей. Излишне говорить, какая модель стала основой научного знания и, в частности, экономической науки. Аналогичное преувеличение независимости и обособленности характерно и для других наук, например для психологии развития. К. Гиллиган [15] отмечает, что все ведущие психологи (3. Фрейд, Юнг, Эриксон, Пиаже и Кольберг) рассматривают индивидуализацию как синоним взросления, а взаимосвязь с другими -как регрессивный признак.
Именно претензия на универсальность предлагаемой модели экономического поведения,; вроде бы обеспечивающая возможность включения женской проблематики в экономический дискурс, вызывает сомнения с точки зрения женского социального опыта. Критика феминистских авторов, реализующая политические стратегии феминизма различия, направлена против абсолютизации принципа максимизирующего поведения и господствующей логики, допускающей женщину в сферу экономического на том основании, что ее поведение "тоже" экономически рационально; при этом исходной моделью экономически рационального поведения остается поведение человека на рынке. Таким образом, по мнению феминистских критиков, речь идет не о визуализации женской специфики, а о вписывании в универсализирующий шаблон экономи-ЧЦЕКОЙ рациональности.
Однако данный тип феминистской критики, актуализирующей женское различие, оставляет открытыми некоторые вопросы.
1. Не способствует ли акцентирование специфики женского экономического опыта консервации женской маргинальности?
2. Как инкорпорировать этот особый женский экономический опыт в/экономическую теорию? Другими словами, возможна ли "фемина экономикус", возможна ли экономическая теория, основанная на иных, альтернативных допущениях?
Представляется, что если не рассматривать отношения феминизма равенства и феминизма различия в качестве непримиримой оппозиции, то акцент на визуализации специфики женского экономического участия ни в коей мере не противоречит стратегии достижения гендерного равенства. Более того, эта задача вообще не может быть полностью решена с позиций эгалитарного феминизма, поскольку внутри господствующего маскулинного дискурса, не признающего женское различие, требование равенства остается абстрактным понятием.
Борьба за партийное участие женщин в тех сферах деятельности и профессиях, которые традиционно рассматривались как мужские, будет безрезультатной, если
игнорировать истоки существующего неравенства - представление о женском как "ином", чуждом и враждебном существующему порядку культуры. Поэтому визуализация особенностей женского экономического участия, поведения и ценностей направлена не на то, чтобы закрепить женщину за второстепенной сферой семьи и домашнего хозяйства, а на то, чтобы поставить под сомнение саму эту второстепенность, тот порядок экономического дискурса, который обесценивает деятельность по обеспечению жизнеспособности семьи, но рассматривает в качестве приоритета экономический рост и рыночный обмен.
Моноцентрическая логика "экономического подхода" может быть подвергнута критике не только с точки зрения женского социального опыта, но и с точки зрения других типов обществ, где рынок не является универсальным регулирующим механизмом. Так, Хайлбронер, рассматривая претензию современной экономической науки на универсальность, сравнивает общество с рыночной экономикой с первобытным и командным обществами. И в том и в другом случае экономика представляет собой "скрытую социализацию или субординацию". Однако в рыночном обществе роль механизмов социализации и подчинения приказам не только принижена, под воздействием рыночных стимулов и-санкций возникает принципиально новая структура социальной деятельности, в которой логика рационального выбора приобретает конструктивную значимость [10, с. 48]. Понятно, почему в условиях рыночной системы «неоклассический анализ отсекает любые аспекты социального взаимодействия, которые не могут быть представлены в терминах гедонистического расчета, получая в остатке высокочистую фракцию "максимизации полезности", которая объявляется фундаментальной и неразложимой субстанцией человеческой мотивации» [10, с. 49].
Но что получится, если продолжить логику Хайлбронера применительно к обществу с переходной экономикой? Применима ли экономическая теория, основанная на универсальных посылках максимизирующего поведения, в ситуации, когда отсутствуют условия рационального экономического выбора? И возможна ли в принципе такая экономическая теория, которая была бы не приложением универсальной логики "экономического подхода" к особенностям переходной экономики, а их концептуализацией?
Д. Джакобсен'[16] называет несколько реально существующих альтернатив рациональному поведению.
1. Иррациональное поведение: не имеет подражательного образца или модели, является в принципе случайным и беспорядочно отвечает на внешние влияния.
2. Поведение, подчиняющееся приказам: является ответом на требования других людей, не ведет к максимизации интереса самого субъекта, но может быт,ь результатов личного интереса других.
3. Традиционное поведение: использует чье-либо прошлое поведение или социеталь-ные обычаи как модели для текущего поведения безотносительно к меняющимся обстоятельствам.
4. Рутинизированное поведение: субъект действует на основе, стандартных операционных процедур и правил, но не подвергает их рефлексии.
Следуя логике "экономического подхода", можно подвести под определение рационального поведения практически любой из четырех типов поведения, рассматривая, например, следование рутинным нормам или обычаям как более "дешевый" путь, сокращающий издержки на сбор информации. Однако будет ли правомерной универсализация в условиях квазирыночной реальности переходной экономики, где условия рационального выбора и соответственно экономически рационального поведения зачастую отсутствуют?
Можно ли в условиях переходной экономики пренебрегать особой ролью социальных норм, традиций, принципов уравнительной и распределительной этики? Ведь в западных обществах принцип максимизирующего поведения восторжествовал в теории как отражение зафиксированных М. Вебером изменений в социальном этосе, когда права "личного интереса" получили морально-религиозную легитимацию.
Можно ли отбросить как несущественный тот факт, что экономическая жизнь переходного общества буквально пропитана насилием, когда модель добровольного контракта равных партнеров представляется абсурдной ввиду господства рэкета на всех уровнях, прямого принуждения, осуществляемого как легальными, так и нелегальными структурами, систематического нарушения государством устанавливаемых им же "правил игры" и практикуемого на этой основе шантажа по отношению к частному бизнесу?
Наконец, возможно ли просто отмахнуться от результатов свободной игры личных интересов в условиях переходной экономики, от того обстоятельства, что в отсутствие институциональных предпосылок рынка и общей конвенциональной основы освобожденная энергия максимизирующего собственную функцию полезности индивида приобретает разрушительные для общества последствия?
Как мы уже видели, феминистский подход, связанный со спецификой женского опыта, не востребованного экономической теорией, позволяет обнаружить культурные и социальные конструкции экономического знания, навязывающего нам свою унифицирующую логику. Опыт постсоциалистических обществ, переживающих переходный период, показывает, что здесь возникает аналогичный "зазор" между теорией и реальным опытом повседневной жизни, вынуждающий критически переосмыслить концептуальные основания экономической науки.

Вместо заключения. Феминистская утопия "человекоцентрической" экономики

Несмотря на всевозрастающее количество работ по экономике гендера, поиск теоретических стратегий инкорпорирования женщины в экономическую теорию еще только начинается. И в этом отношейии наибольший интерес вызывают попытки трансформировать логику доминирующего маскулинного дискурса экономической теории, преодолеть традиционную оппозицию экономического и неэкономического (социального) как главного и второстепенного, доминирующего и маргинального.
К числу таких попыток можно отнести признание множественности экономических явлений, плюральности экономической жизни, в которой максимизирующее поведение и рациональный экономический выбор существуют наряду с внеэкономическим принуждением, даром, расточительством. Это попытки отразить в экономической теории видимое возрастание роли некоммерческих субъектов рынка, без которых невозможно сегодня обеспечение воспроизводства человеческой жизни. Это стремление рассмотреть ценности кооперации, сотрудничества и солидарности вне бинарной логики противопоставления независимости и индивидуализму в их самостоятельном экономическом значении.
Попыткой преодоления доминирующей экономической логики является выработка нового экологического (и экономического) мышления: не от имеющихся ресурсов к максимизации выпуска продукции ради удовлетворения человеческих нужд (или, точнее, желаний, выраженных через денежный спрос), а, наоборот, от оптимизации производства на основе разумных потребностей к сохранению и восстановлению среды обитания человека как первоочередной цели. Отказ от приоритетов "ковбойской экономики" (Д. Кортон) совпадает с феминистским стремлением определить экономику как теорию взаимодействия человека с окружающим миром, как преодоление установки на овладение и потребительское использование природы.
Опыт последних десятилетий заставил специалистов поставить под сомнение "концепции развития" и "экономического роста", не учитывающие влияния на ресурсы, окружающую среду и человеческое благосостояние населения. Проблема экономического развития не может больше решаться с технократических, сциентистских-позиций, минуя вопрос о его принципах, ценностях и целях,
Характерное для эпохи модерна обособление экономической сферы от общества, от процессов социального воспроизводства, выделение ее в самостоятельную систему со своими собственными целями и динамикой, находящее отражение в особом типе дискурса - экономическом (в силу присущих ему законов маргинализирующее "женское"), похоже, подходит сегодня к концу. (На это указывает, например, И. Валлер-стайн.) С точки зрения феминистской критики экономика не сводится к теории рынков. Ее предметом должна стать сложная взаимосвязь человека с окружающим миром, все разнообразие экономических отношений, как рыночных, так и внерыночных, возникающих в процессе обеспечения жизнедеятельности. "Свободный обмен - важная часть экономики, но есть еще дар и принуждение. Организованные, деперсонализован-ные рынки — фокус экономической активности, но есть еще домашние хозяйства, правительства, неформальные организации и объединения людей" [5, р. 33].
Парадокс обществ "новой демократии" состоит в том, что они вынуждены реконструировать рыночную экономику, основанную на иерархическом дуализме экономического и социального (маскулинного и феминного), как раз тогда, когда в развитых странах начинают обнаруживаться тенденции становления "постэкономического" общества. Очевидная, казалось бы, победа политической и экономической идеологии либерализма "во всемирном масштабе" не может скрыть того, что основополагающее разделение публичного и приватного, рыночной экономики и сферы домохозяйств, непосредственного воспроизводства человеческой жизни переживает сегодня существенные трансформации.
Возможно, поиски новых подходов в феминистской экономической теории, нарушающие законы дискурса и установленную дисциплинарную логику, покажутся кому-то утопичными. Однако не является ли утопия "человекоцентрической экономики" необходимым противовесом утопии другого рода - утопии "перехода к рынку", которая легитимирует становление социальных институтов рыночного общества как универсальных, естественных и справедливых, маскируя при этом их патриархатный характер?

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Жерёбкина И.А. Женское политическое бессознательное. Проблема гейдсра и Женское движение на Украине. Харьков, 1997. С. 27-31.
2. Irigarey L. This Sex which is not One.Cornell University Press. 1994.
3. Милль Дж.С. Подчиненность женщины.СПб., 187Q.
4. Strassmann D. Not a Free Market: the Rhetoric of Disciplinary Authority in economics //Beyond Economic Man: Feminist Theory and Economics. Chicago, 1993. '
5. Nelson J.A. The Study of Choice or the Study of Provisinmg? Gender and Definition of Economics //Beyond Economic Man: Feminist Theory and Economics. Chicago, 1993- .
6. Jennings A. Public or Private: Institutional Economics and Semm&m.// NelspnJ^.The Study of Choice or the &tiidy„o? Brov.i&Hiing? Gender and Definition of Economics // Beypndi Economic Man:
Feminist Theory iand BconoBW;». Chicago, 1993. ,
7. England parative Self: Androcentric Bias in Neoclassical Assumptions // Beyond Economic Man^Peni.HMSt'Theory and Economics. Chicago, 1993.
8. Hording S. The Science Question in Feminism. Ithaca, 1986.
9. Nelson J.A. Feminism, Objectivity and Economics. London-New York, '1996. P. 22.
10. Хайлбронер Р. Экономическая теория как универсальная наука // Thesis. 1993. Т. 1.Вып.1.
11. Беккер Г. Экономический анализ и человёческоЬ поведение //Thesis. 1993. Т. 1.Вып. 1.
12. Саймон Г.Рациональность как процесс и продукт мышления //Thesis. 1993. Т. 1. "Вып. 1. С; 17.