Церковно-религиозная педагогия

Каптерев П. Ф.

Педагогические идеалы

Для создания сколько-нибудь самобытной педагогической системы в древней России не было благоприятных условий. Самостоятельная педагогическая деятельность предполагает уже значительно разрыхленную и обработанную, культурную почву. Такой почвы не было в древней России, в ней не завелись еще науки и искусства, без которых самостоятельная педагогика существовать не может, которые служат основой сколько-нибудь разумной и планомерной педагогической деятельности. Для удовлетворения назревавшей потребности в воспитании детей приходилось заимствовать педагогию. Откуда же взять ее? Заимствование определилось двумя условиями, существенно характерными для склада древней русской жизни и древнего русского мировоззрения: религиозностью русских и патриархальным складом русской семьи.

Будучи не в состоянии создать самостоятельную систему воспитания, русский народ, естественно, заимствовал то, что ему было более по сердцу, отвечало складу его жизни, его привычкам и взглядам. Усвоить педагогическую систему такого характера, который был бы противоположен или просто не согласен со складом русской жизни, очевидно, было невозможно русскому народу, такая чуждая система неизбежно была бы искусственным насаждением и быстро зачахла. Русский народ был глубоко набожен, религиозен по-своему, на свой особенный лад, предан церкви, от всего сердца почитал святыми все ее обряды и установления. Поэтому ему более подходила такая педагогическая система, которая отличалась религиозным духом, носила ореол святости, утверждалась на слове Божием. И вот древний русский человек заимствовал себе педагогическую систему из Библии, из боговдохновенных книг, очевидно, в той надежде, что лучше, правильнее, душеспасительнее такой системы никакой другой быть не может.

Но Библия представляет собрание многих и весьма различных книг, с неодинаковым мировоззрением, с неодинаковыми педагогическими началами. В ней резче всего отличаются книги Ветхого Завета и книги Нового Завета. В педагогии Ветхого Завета царит, вообще говоря, суровый патриархат со всеми его характерными свойствами: в нем глава семьи — все, его права громадны, а все члены семьи, все домочадцы находятся в полном распоряжении домовладыки. Их личности малоценны, ничтожны, отношение к ним главы семьи сурово. В новозаветной христианской педагогии господствуют другие начала — любви, кротости, ценности каждой человеческой личности. Дети признаются Новым Заветом личностями, имеют не только обязанности, но и права. Христианская семья есть организация не на началах подчинения и строгости, как ветхозаветная, а на началах любви, взаимной помощи, относительного равенства и свободы всех членов семьи. К какому идеалу было склониться, на какую сторону было встать древнему русскому человеку — на сторону ветхозаветного или новозаветного мировоззрения?

Как христиане, древние предки наши должны бы усвоить новозаветный идеал; но хотя они и были религиозны, но по-своему, на свой лад. Они были церковники, обрядники и с настоящим христианством были знакомы мало, а строй их семьи был строго патриархальный, еврейский. Начала еврейской семьи были им вполне понятны, отвечали их взглядам, их жизненному укладу, а новозаветная христианская педагогия была им чужда, до нее они еще не доросли. Так как в древнерусской жизни практиковался суровый патриархат, то такого же патриархата наши предки искали и в педагогической теории. Они его и нашли в ветхозаветной педагогии, его и усвоили. Старые, крайне узкие еврейские патриархальные идеи о семье и семейных отношениях, варварский взгляд на женщину, малокультурный идеал отца, подавляющего самостоятельную личность детей, суровая до жестокости домашняя дисциплина — все эти еврейские свойства ветхозаветного педагогического идеала пришлись по плечу, по сердцу нашим предкам, а евангельские заповеди о любви, кротости и снисхождении влияли на них пока слабо.

Наши предки заимствовали педагогический идеал главным образом из двух книг Ветхого Завета: Притчей Соломона и Премудрости Иисуса, сына Сирахова. В этих книгах начертан такой педагогический идеал: во главе семьи стоит отец, источник не только земного благополучия семьи, но и ее вечного спасения, источник милости Божьей к семье. Сирах говорит: "дети! послушайте меня, отца, и поступайте так, чтобы вам спастись, потому что Господь возвысил отца над детьми и утвердил суд матери над сыновьями. Почитающий отца очистится от грехов и уважающий мать свою — как приобретающий сокровища. Почитающий отца будет иметь радость от детей своих и в день молитвы своей будет услышан. Уважающий отца будет долгоденствовать и послушный Господу успокоит мать свою. Боящийся Господа почтит отца и, как владыкам, послужит родившим его. Благословение отца утверждает домы детей, а клятва матери разрушает до основания. Слава человека — от чести отца его, и позор детям — мать в бесчестии. Хотя бы отец и оскудел разумом, имей снисхождение и не пренебрегай им при полноте силы твоей. Милосердие к отцу не будет забыто; несмотря на грехи твои, благосостояние твое умножится. В день скорби твоей вспомянется о тебе; как лед от теплоты, разрешатся грехи твои. Оставляющий отца — то же, что богохульник, и проклят от Господа раздражающий мать свою (Сир. 3:1–16).

Ясно, что служение отцу и матери сливалось в сознании древнего еврея со служением Богу, а оскорбление родителей — с оскорблением божества. Дети — не что иное, как только служители родителей и независимо от родителей положения иметь не могут. Оставляющий отца — богохульник, раздражающий мать — проклят Господом. Одна из древних еврейских заповедей, данных еще Моисеем, установляла, что, кто будет почитать своих отца и мать, тому будет хорошо, и он будет долголетен на земле. О ценности и самостоятельности детской личности в изложенном не сказано ни слова, да самостоятельность детей и невозможна в суровом патриархате.

Жена у древних евреев не считалась равноценной с мужем, она должна была во всем повиноваться мужу, быть верной ему, в этом ее главная добродетель. "Досада, стыд и большой срам, когда жена будет преобладать над своим мужем". "Не отдавай жене души твоей, чтобы она не восстала против власти твоей". "Есть у тебя жена по душе? Не отгоняй ее". А развод у евреев был довольно легок, и на женщину они смотрели невысоко. И Соломон, и Иисус Сирахов очень часто предостерегают от женщин, видя в них источник греха и весьма несовершенные существа. Собственно, по воззрению евреев, женщина есть не человек, не женщина, а жена или дочь, во всяком же случае, существо, склонное ко греху и в то же время соблазнительное. "Не смотри на красоту человека и не сиди среди женщин, ибо как из одежд выходит моль, так от женщины — лукавство женское. Лучше злой мужчина, нежели ласковая женщина, — женщина, которая стыдит до поношения". Конечно, счастлив муж доброй жены — число лет его сугубое (счастлива, оказывается, не добрая жена, а муж доброй жены). Жена добродетельная радует своего мужа и лета его исполнит миром. Добрая жена — счастливая доля, она дается в удел боящимся Господа. С нею у богатого и бедного сердце довольное и лицо во всякое время веселое. Но горе мужу, у которого злая жена: "можно перенесть всякую рану только не рану сердечную, и всякую злость, только не злость женскую"; "Соглашусь лучше жить со львом и драконом, нежели жить со злою женою"; "Всякая злость мала в сравнении со злостью жены"; "Берущий злую жену — то же, что хватающий скорпиона" (Сир. 25:15, 18, 21, 24; 26:1–9; 42: 14–14).

Замечательно, что в приведенных местах жена рассматривается лишь по отношению к мужу, но не сама по себе, подобно тому, как дети рассматривались лишь по отношению к родителям — подчинения им и служения. Добрая жена — счастье для мужа, злая — великое огорчение. Но каково счастье или несчастье жены при хорошем или дурном муже? Об этом не говорится. Жена — придаток к мужу, как дети — только придаток к родителям — такова существенная черта патриархата.

Отношение родителей к детям, по изображению Ветхого Завета, должно быть суровым. Соломон поучал: кого любит Господь, того наказывает, и благоволит к тому, как отец к сыну (Пр. 3:12).

Этот взгляд давал основной тон: отец, не бойся всячески учить и наказывать детей, суровое отношение к детям не только не противоречит отеческой любви к ним, а, напротив, доказывает родительскую любовь и есть прямое подражание божеству. Поэтому из любви к сыну не оставляй его без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет. Ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней. Розга и обличение дают мудрость, но отрок, оставленный в небрежении, делает стыд своей матери (Пр. 23:13–14; 29:15).

Другой древний еврейский мудрец, Иисус, сын Сирахов, отнесся еще суровее к детям. Тот прямо заповедут: есть у тебя сыновья? Учи их и с юности нагибай шею их. Есть у тебя дочери? Имей попечение о теле их и не показывай им веселого лица твоего. Кто любит своего сына, тот пусть чаще наказывает его, чтобы впоследствии утешаться им. Поблажающий сыну будет перевязывать раны его. Лелей дитя, и оно устрашит тебя; играй с ним, и оно опечалит тебя. Не смейся с ним, чтобы не горевать с ним и после не скрежетать своими зубами. Не давай ему воли в юности и не потворствуй неразумию его. Нагибай выю его в юности и сокрушай ребра его, доколе оно молодо, дабы, сделавшись упорным, оно не вышло из повиновения тебе. Кто наставлял своего сына, тот будет иметь помощь от него, и среди знакомых будет хвалиться им. Кто учит своего сына, тот возбуждает зависть во враге, а пред друзьями будет радоваться о нем (Сир. 7:25–27; 30:1–13).

Таким образом, руководящий мотив ветхозаветной педагогии в отношениях родителей к детям — самый полный и последовательный родительский эгоизм, выражающийся в суровом до жестокости унижении детской воли и полном подчинении детей родителям, доходящем до потери детьми личности и всех прав пред родителями. Дети — это предмет гордости или унижения родителей и, помимо этого, никакого другого значения сами по себе не имеют. Поэтому учи детей, с юности нагибай шею их, не давай им воли, не смейся и не играй с ними, а сокрушай им ребра, чтобы не вышли из повиновения, — вот что постоянно слышится в ветхозаветной педагогии и что наши предки усвоили весьма твердо, так как такие заповеди были им по сердцу, отвечали их нравам и складу жизни.

Кроме книг Ветхого Завета другим источником, откуда наши предки почерпали свой педагогический идеал, были творения отцов церкви, преимущественно же Иоанна Златоуста.

У Златоуста педагогические идеи выше ветхозаветных, у него есть широкие и совершенно правильные взгляды на воспитание.

Так, он справедливо замечает ¹, что родить детей есть дело природы, но образовать детей и воспитать их в добродетели — дело ума и воли. Дети всегда будут довольно богаты, если получат хорошее воспитание, способное упорядочить их нравы и хорошо устроить их поведение. Нужно стараться не о том, чтобы сделать детей богатыми, а о том, чтобы сделать их благочестивыми, богатыми добродетелью. Отцы, которые не заботятся дать христианское воспитание своим детям, суть убийцы своих детей и даже хуже. Те (убийцы) отделяют тело от души, а эти (отцы) и тело и душу вместе ввергают в огонь геенский. Не так жестоко изострить меч и, взяв его в правую руку, погрузить в самое сердце детища, как погубить и развратить душу, потому что у нас нет ничего равного ей. Поэтому нерадение о детях есть величайший из всех грехов, и в нем крайняя степень нечестия; поэтому все у нас должно быть второстепенным в сравнении с заботой о детях и с тем, чтобы воспитывать их в наказании и учении Господни. Если бы зло в людях было от природы, то всякий по праву прибегал бы к извинению; но так как мы бываем развратны и честны по собственной воле, то какое благовидное оправдание может представить тот, кто допустил до разврата и нечестия сына, любимого больше всего? Если бы отцы старались дать своим детям доброе воспитание, то не нужны были бы ни суды, ни судилища, ни наказания. Палачи есть потому, что нет нравственности.

Изложенные мысли весьма поучительны. Но в чем состоит воспитание? Каковы его цель и средства ее достижения? В ответах на эти вопросы Златоуст напоминает Соломона и Иисуса, сына Сирахова. Цель воспитания, по его мнению, чисто аскетическая, суровая, монашеская — "приготовлять Богу благочестивых служителей и рабов, или, лучше сказать, ангелов". Земные блага малоценны, нужно постоянно стремиться к небесному, духовному, к благочестию. "Кто земное предпочитает духовному, тот лишится того и другого; а кто стремится к небесному, тот наверное получит и земное". Поэтому "подлинно, немаловажное дело посвятить Богу детей, данных от Бога"; "подражай Анне, матери Самуила. Послушай, как поступила она: она не замедлила представить свое дитя в храм Божий". Мы же не щадим ни трудов, ни издержек на то, чтобы обучить детей светским наукам, чтобы выучить их хорошо служить властям земным. Безразлично для нас одно знание святой веры, одно служение царю небесному.

Понятно, что при такой воспитательной задаче все светские науки и искусства, все гражданские доблести отходят на задний план, теряют серьезное значение для жизни. Обесценивая их по сравнению с благочестием и приготовлением "ангелов", Златоуст увидел себя вынужденным оговориться, что он не имеет в виду запретить светское образование, но лишь желает, чтобы не привязывались к нему исключительно.

Златоуст хорошо понимает, что указанная им воспитательная цель может быть достигнута только насилием над детьми, крайне суровым отношением к ним. На этот ветхозаветный путь Златоуст без всяких колебаний и толкает родителей; по его мнению, это есть единственно возможный и правильный путь. Юность, поучает он, неукротима и имеет нужду во многих наставниках и учителях, руководителях, надсмотрщиках, воспитателях. И только при таких условиях возможно обуздать ее. Что конь необузданный, что зверь неукротимый, то же самое есть и юность. Не нужно позволять детям делать то, что им приятно, потому это приятное есть вместе, по убеждению Златоуста, и вредное; нужно вынуждать их к благочестию и послушанию воле родительской. Бог поставил родителей владыками, попечителями, судьями детей, он дал родителям полную власть над детьми, но на тех же родителей возложил и все заботы о воспитании детей. Дальше Златоуст идет уже совершенно по Ветхозму Завету. Он приводит слова Сираха: "Есть ли у тебя сыновья? Учи их и с юности нагибай шею их". Но Господь, поясняет Златоуст, не только внушает сие повеление устами своего пророка, но еще берет нашу сторону, обеспечивая исполнение этой заповеди страшным наказанием, коим угрожает детям, непокорным власти своих родителей: "Кто будет злословить отца своего или мать свою, тот да будет предан смерти" (Лев. 29:9). Таким образом, старинное еврейское правило Златоуст готов применить к христианским детям, несмотря на совершенно иной характер учения Иисуса Христа. Он не один раз распространяется о "преступной кротости" древнеиудейского священника Илии к детям, который ограничивался только увещеваниями их, слыша о них дурные вести, и не принимал более строгих мер. Златоуст поучает, что в подобных случаях (т.е. в случаях ненадлежащего поведения детей) требуются не увещевания детей, "но уроки сильные, истязания строгие, врачество так же крепкое, как и зло". Нужно было действовать страхом.

Идеал женщины, матери у Златоуста тоже ветхозаветный. "Вы, матери, больше всего смотрите за дочерьми: попечение это для вас нетрудно. Наблюдайте за тем, чтобы они сидели дома, а прежде всего учите их быть благочестивыми, скромными, презирать деньги и не слишком заботиться о нарядах. Так и в замужество отдавайте их. Если так образуете их, то вы спасете не только их, но и мужа, который возьмет ее; и не только мужа, но и детей, и не одних детей, но и внуков. Если корень будет хорош, то и ветви будут лучше развиваться, — и за все это получите награду".

Такие воззрения послужили основой педагогического идеала наших древних предков. Конечно, они слышали поучения и о любви христианской, о том, что без любви все добродетели ничто, что человек может спастись не исполнением внешних обрядов, но истинно христианской, доброй жизнью. Тот же Златоуст, внедрявший идеи ветхозаветного характера, осуждавший Илию за кроткое обращение с детьми, говорил и о любви, и о кротости, утверждал, что "проступков (сына) не видит сила любви (отца)", что "кротость отца семейства возбуждает уважение к нему в детях, кротость сына — в отце, кротость господина — в рабе. Ничто так не привязывает членов семейства к дому, как постоянная скромность и любезная кротость отца в обращении со всеми домашними".

Подобные общие наставления в христианских добродетелях очень часто говорились и нашими русскими древними пастырями, ими были наполнены древние сборники — Пчелы, Измарагды и т. п. В весьма распространенном "Изборнике" 1076 года есть наставление Ксенофонта (благочестивого вельможи V в.) детям, в котором говорится: "Я не гневался, не оставлял церкви, не презирал нищих и странных, не смотрел на чужую красоту: так и вы живите". Св. Феодора говорила своему сыну: "Воссылай к Богу молитвы третий час, девятый и вечернюю и утреннюю хвалу. Сын мой! терпи голод и насытишься. Подавай алчущим хлеб свой и одежду свою нагим... Болящих посещай, старых утешай, убогих напитай... Вдовицам будь помощник... Трудись всегда, да видит Господь труд твой и пошлет тебе свою помощь". Есть в "Изборнике" глубоко христианские поучения о молитве. Здесь сказано: "Всяк моляйся (молящийся) с Богом беседует: что же больше того — человеку с богом беседовать... Если с мудрыми людьми беседуя, скоро "в образы их преставимся", — что же подобает сказать о беседе с Богом в молитвах?" Вот как поучал митрополит Даниил (в XII слове): "Отцы, имейте попечение о чадах ваших, воспитывайте их всегда в учении и наставлении Господнем — бояться Бога и в законе его поучаться день и ночь, не любить праздности, не творить кощунства, сквернословий, не красть, не лгать и избегать всякого зла". Обращаясь к отрокам и девицам, Даниил заповедует: "Любомудрствуйте, трудясь в хитростях (художества сколько в силе, или в писательском художестве, или в книжном учении, или в каком рукоделии, если есть, или в ином каком-либо художестве о Господе); только не будьте праздны".

Конечно, всегда бывали отдельные лица, усвоившие христианское мировоззрение и осуществлявшие в жизни начала христианской морали; были также такие народные поговорки: "не помысли зла на татарина" и т. п. Но христиански настроенных лиц всегда было мало, мягкие, гуманные чувствования плохо воспринимались нашими предками, их ухо склонялось более к суровому тону поучений в ветхозаветном духе. Причина этого, кроме патриархального, сурового склада семьи, заключалась еще в родственном сильном течении духовной жизни русского народа, состоявшем в чисто внешнем, формально обрядовом понимании христианства, причем внутренняя духовная его сущность совершенно упускалась из вида. Христианская ревность наших допетровских предков вместо догматического и нравственного учения направлялась на сохранение в строжайшей неизменности церковных обрядов, канонов и песней; составилось убеждение, что не только в вере, но даже и в этих канонах "ни у какого слова, ни у какой речи ни убавить, ни прибавить ни единого слова не должно, и что православным должно умирать за единую букву аз". Очевидно, у наших предков окрепло христианство особого склада, напоминавшее старое моисеево иудейство с его бесчисленными формалистическими предписаниями о жертвоприношениях, очищениях и одеждах и угрозами жесточайших кар за малейшее отступление от установленной обрядности.

"По вся дни, — говорится в одном поучении XIII века, — аще умееши книги, прави нощные и дневные часы, вечерню и утреню, или литургию, аще ли не умеет кто, да ходит по все дни к церкви". В церковных поучениях предлагались главным образом нравственно-обрядовые наставления, например о посте вообще и в частности о Филипповом, Петровом, Успенском и Великом, о покаянии, исповеди, эпитемиях, о неделе или воскресном дне, о благопристойном праздновании праздников, о хождении в церковь и т. д., или же изобличались грубые пороки времени. Вопросов догматических или нравственных, которые вызывали бы к деятельности христианскую богословскую мысль, поучений, в которых раскрывалась бы теоретическая, созерцательная сторона христианства, в древнерусской духовной литературе встречается мало. Народная литература XVI и XVII веков была наполнена статейками о самых мелочных обрядах. В сборниках часто встречаются статейки вроде следующих: 1) подробные правила о том, что есть в тот или другой день того или другого поста; 2) наставление о том, чтобы "святую воду богоявления соблюдати честнее самых пречистых Св. Тайн, чтобы, если что из нее уканет или прольется, место то изжещи углем горящим, или истесать и в воду вметать, или если на ризу уканет, ризу изрезать" и пр.; 3) притча о кадиле, "еже како подобает кадити перед Богом" и др. Родители учили детей земным поклонам и двуперстному или трехперстному кресту, а не объясняли, в чем состоит христианское поклонение духом и истиной, в чем состоит искупительное значение креста; преподавали им подробные до мелочности правила, как вкушать просфоры, как уламывать их на кусочки и пр., а возвышенных истин христианского учения и кратко не объясняли. Единственно, чему русские обучают своих детей, замечал Олеарий (середина XVII в.), это поклонению иконам ². В старину верили, что молитвы можно давать отсутствующим, где-нибудь далеко пребывающим, через посланников их в шапку; верили, что пятница гневается на непразднующих ее и с великим на оных угрожением наступает".

В "Домострое" (гл. 3) даются подробнейшие наставления "Како тайнам Божиим причащатися": "аще когда... целовати животворящий крест, и святыи, честныи образы чудотворные, многоцелебные мощи: по молении, перекрестяся, поцеловати, дух в себе удержав, а губ не разеваючи... а божественных Христовых таин, ино лжицею, от иерея примати во уста опасно: губами не сверкати, руце имети к персем согбени крестообразно: а просфира, и всякая святая, вкушати бережно, крохи на землю не уронити, а зубами просвиры не кусати, якоже прочий хлеб: уламывачи не велики кусочки, класти в рот; ести губами и ртом не чавкати, с опасением ести"... и т. д. Такие же подробные наставления даются о том, "Како мужу с женою и домочадцы в дому своем молитися" (гл. 12): "По вся дни, в вечере, муж с женою, и с детьми, и с домочадцы, кто умеет грамоте, отпети вечерня, павечерница, полунощница, с молчанием и со вниманием, и с кроткостоянием, и с молитвою, и с поклоны. Пети внятно и единогласно. После правила, отнюдь ни пити, ни ясти, ни молитвы творити, всегда; всему тому наук. А ложася спати, всякому христианину по три поклона в землю пред Богом положити... А утре, встав, Богу помолитися и отпети заутреня и часы, а в неделю и в праздник молебен, с молитвою и молчанием, и с кроткостоянием, и единогласно пети, и со вниманием слушати; и святым кажение". Подобных наставлений в "Домострое" много, а чисто нравственных христианских назиданий мало, объяснений же смысла обрядности, изложения теоретического христианского учения еще меньше. Протопоп Аввакум так формулировал обязанности правоверующего: "мучься за сложение перст, не рассуждай много... Держу до смерти якоже приях: не прелагаю предел вечных. До нас положено: лежи оно там во веки веков! Не передвигаем вещей церковных с места на место. Идеже святии положиша что, то тут и лежи. Иже что хотя малое переменит, да будет проклят!" ³. Поэтому когда Максим Грек, исправляя богослужебный текст, велел зачеркнуть несколько строк помогавшему ему Михаилу Медоварцеву, то "дрожь меня (Медоварцева) великая поимала и ужас на меня напал", — сообщает Медоварцев. В исправляемых строках ему виделся "великий догмат премудрый". Московские справщики держались того мнения, что если бы ангел с неба явился и приказывал бы изменить что-либо, установленное в священнодействии, то и ему нельзя верить. Очевидно, духовные интересы наших предков направлялись на изучение и соблюдение в строгом порядке церковной обрядности; такой внешней, обрядовой набожности они учили и своих детей.

Конечно, делалось это так не потому, чтобы родители не хотели передать своим детям более глубокого и серьезного христианского знания, а потому, что сами его не имели, сами ничего более не знали. Для глубокого понимания христианства необходимо было некоторое научное образование, а его не было. В одной рукописной прописи 1643 года читаем: "братие, не высокоумствуйте, но в смирении пребывайте, по сему же и прочая разумевайте. Аще кто ти речет: веси ли всю философию? И ты ему рцы: еллинских борзостей не текох, ни риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы не бывах, философию ниже очима видех; учуся книгам благодатного закона как бы можно было мою грешную душу очистить от грехов".

У наших предков не только не было научного образования, необходимого для понимания христианского учения, но существовало прямое нерасположение и недоверие к нему, опасение, как бы из-за науки не потерять веру и даже самый разум. Наука и вера казались им несовместимыми, научные занятия ведущими к неверию, ереси, а потому греховными. В одном древнерусском поучении читаем: "Богомерзостен пред Богом всякий, кто любит геометрию; а се душевные грехи — учиться астрономии и еллинским книгам; по своему разуму верующий легко впадает в различные заблуждения; люби простоту больше мудрости, не изыскуй того, что выше тебя, не испытуй того, что глубже тебя, а какое дано тебе от Бога готовое учение, то и держи". Курбский свидетельствовал, что он сам слышал такие речи: "Не читайте книг многих, и указуют на тех, кто ума изступил, и он сица (этот) во книгах зашолся, а он сица в ересь впал".

Протопоп Аввакум отвергал всякие науки, утверждал, что ритор и философ не могут быть христианами, что Христос не учил нас ни диалектике, ни красноречию. Зато без всяких наук протопоп Аввакум и поп Лазарь создали такое учение о Св. Троице: "Троица рядком сидит, — Сын одесную, а Дух Святый ошую Отца на небеси на разных престолах, — яко царь с детьми сидит Бог Отец, — а Христос на четвертом престоле особном сидит пред Отцем небесным". На дьякона Федора, исповедовавшего единого Бога в трех лицах, протопоп Аввакум клятву налагал: "дьякон-де в единобожество впал, прельстился!" ⁴.

Недоверие к науке, боязнь ее, серьезной школы, латинского языка долго держались в русском обществе. Еще в XVIII веке Татищев в своем известном "Разговоре двух приятелей о пользе науки и училищ" должен был доказывать пользу изучения науки и иностранных языков, что наука не ведет к ереси, не подрывает государственного строя и т. п. В вопросе 44 прямо значится: "Я еще хочу вас спросить, что от многих духовных и богобоязненных людей слыхал, что науки человеку вредительны и пагубны суть; они сказывают, что многие, от науки заблудя, Бога отстали, многие ереси произнесли и своих злым сладкоречием и толками множество людей погибли; к тому же показывают они от письма святого, что премудрость и философия за зло почитаема, а особливо представляют слова Христовы, что скрыл Бог таинство веры от премудрых и разумных, а открыл то младенцам, т. е. неученым". В вопросе 66 говорится: "Я слышу от людей искусных, что учение чужих языков, особливо латинского, поставляют в грех, ссылаяся на письмо святое (Пс.:35), и что у нас при патриархах Иосафе, Никоне и других многократно латинские книги жжены и люди, имающие оныя, наказываны". В вопросе 68 изложено: "Если посмотрим на древние времена, то видим, что у нас языков и наук не знали, да как в сенате, так и в воинстве и везде, и в употреблении людей мужественных, благорассудных и прилежных гораздо более было, нежели ныне".

От такого умонастроения что же могло получиться в массе? При внешней горячей христианской ревности полное непонимание христианского учения. Иеромонах Симон Кохановский в проповеди, произнесенной в день благовещения в 1720 году о суевериях, и в частности о 12 пятницах, дает такую картину нравственно-религиозного состояния верующих: "Бабьими баснями и мужицкими забобонами (суевериями) весь мир наполнился: уже бо ныне неточию священницы и прочие книжные люди, но и неграмотные мужики и бездельные деревенские бабы всю тую диавольскую богословию наизусть умеют — которая пятница святейшая и которая сильнейшая, которая избавляет от огня, которая от воды, которая от вечной муки; что ясти и чего не ясти; что пити и чего не пити и прочая сим подобная и бездельная идолослужения. А молитву Господню Отче наш разве сотый или тысящный мужик умеет! На сколько просфорах обедню служити — все о том ссорятся, а что есть причастие тела и крови Христовой, того и не поминай... Сказки бездельные, скверные бабьи песни и продолженные срамотныя песни и малые дети наизусть умеют, а десять заповедей божиих и старые мужики того не знают" ⁵.

Посошков в письме к Стефану Яворскому говорит: "Я мню, что на Москве разве сотый человек знает, что то есть православная христианская вера, или кто Бог, или что есть воля Его, или как ему молитися и как молитву приносить, и как волю Его творить? Или как Пресвятую Богородицу почитать и как ангелов и угодников Божиих чтить?.. А если в поселянах посмотришь, то истинно не чаю из десяти тысяч обрести человека, еже бы хотя малое что о сицевых вещах что знал" ⁶.

При таком умонастроении, при такой боязни настоящей науки педагогическо-нравственный идеал не мог быть высоким и истинно христианским.

Вера ограничивалась соблюдением церковных обрядов, церковно-богослужебные книги не отличались от Священного Писания, обряды от догматов. Сами патриархи в отправлении церковных служб по определенному чину видели самую сущность христианства. Когда в XVII веке в церкви русской началась смута, то русские патриархи Иосиф и Никон обратились на Восток, к константинопольскому патриарху, за разрешением мучивших их религиозно-церковных сомнений и недоумений. В посланных ими вопросах поражает мелочность, незначительность. Вопросов было 31, но все эти вопросы свидетельствуют, что вопрошавшие не различали, что важно и что неважно, что догмат, а что обряд. Иосиф спрашивал: можно ли многим архиереям и иереям служить божественную службу на двух потирах? Подобает ли в службах по мирским церквам и монастырям соблюдать единогласие? Никон спрашивал: в какой час нужно начинать и оканчивать божественную литургию? Когда лампадарий зажигает свечу, чтобы звать иерархов в церковь? Когда отверзаются врата святого алтаря? Где полагается антиминс по окончании литургии — над или под святым потиром? Священническое благословение совершается посредством ли прикосновения к благословляемому или нет? И т. п.

Получив такие вопросы, константинопольский патриарх Паисий был вынужден разъяснить Никону, что не следует думать, будто наша православная вера извращается, если кто-нибудь имеет чинопоследование, несколько отличающееся в вещах несущественных, лишь бы было согласие в важных и главных вопросах с кафолическою церковью. Устав чинопоследования, который существует в настоящее время, церковь получила не с самого начала, а мало-помалу. Вопросы о времени совершения литургии, о том, какими перстами должен благословлять священник и т. п., не важны, не существенны. "Если же ваши чины и порядки, — прибавлял Паисий, — не согласны с нашими в вещах необходимых, а не в тех, относительно которых устав предоставляет выбор на волю настоятеля, в таком случае напишите нам, какие это чины и порядки, и мы рассудим об этом соборне". Но более важных вопросов русские патриархи не нашли. Существование раскола, его возникновение и развитие, несомненно, свидетельствуют о переоценке обрядов русскими.

Еще прежде последователи Нила Сорского, заволжские старцы, старались вразумить своих соотчичей, что "писания многа, но не вся божественна суть", "кая заповедь Божия, кое отеческое предание, а кое — человеческий обычай". Но все было напрасно: критическое отношение к различным видам писания было не по силам русским XVI века, они готовы были горой стоять за любую старую церковно-богослужебную книгу и умирать за единую букву аз. Для начетчиков Евангелие, жития святых, поучения отцов церкви, законы византийских императоров, христианские легенды — все это было "божественное писание". Элементы широкой евангельской любви, кротости и милосердия были слабы, отступали на второй план в сознании наших предков перед древнебиблейской суровостью и национальной еврейской ограниченностью. Моисей и Иисус Сирахов часто брали верх над Иисусом Христом, жестоковыйная натура древнего еврея выглядывала из-под смиренного одеяния древнего русского церковного начетчика.

Припомним, что любимой книгой наших предков, наиболее читаемой, всегда была Псалтирь, а не Евангелие. И дома, и в пути, в минуты радости, и в предсмертный час у них на уме, в памяти и на языке была Псалтирь, а не Евангелие, Новый Завет отходил на второй план, первое место занимал Ветхий. О св. Феодосии читаем: "инок, именем Иларион, иже по вся дни и нощи писаше книги в келии преподобного отца нашего Феодосия, оному же псалтирь поющу усты тихо, руками же прядущу волну, или ино что делающу"... Св. Спиридон "труждашеся о спасении души своея крепко; беспрестанно псалтирь поя, и весь на киждо ден скончавая". Многие, особенно монахи, знали псалтырь (но не Евангелие) наизусть. Св. Борис, окруженный убийцами, "встав, нача пети, глаголя: "Господи! Что ся умножиша стужающии мне" (из Псалтири). Владимир Мономах, будучи в пути, по отказе участвовать в войне против Ростиславича, "в зем псалтирю в печали раскрыл его и успокоил свое возмущенное сердце его чтением". Подобных фактов наша древняя история представляет много.

В чем же и как именно выразился древнерусский педагогический идеал?

В Древней Руси были распространены сборники нравственно-религиозного содержания, имевшие различные виды и наименования, как то: Пчелы, Златоусты, Златоструи, Измарагды, Прологи и т. п. Эти сборники были то собранием афоризмов, то собранием отдельных статей. И в том, и в другом случае содержание их заимствовалось из Святого Писания, сочинений отцов церкви, весьма часто Златоуста, и из классических древних писателей. Статьи сборников были большей частью переводные, произведений русского ума в них было мало. В прологах помещались жития святых. Цель составителей сборников заключалась в том, чтобы доставить назидательное чтение, привить взрослому читателю некоторое нравственное мировоззрение, укрепить его волю в духе христианско-церковной морали. Сообразно с такой задачей составители сборников не могли не касаться в своих произведениях и педагогической области, не могли не просветить читателей и о воспитании детей. Что же они предлагали читателям в этом отношении?

Рекомендуя известный общий взгляд на жизнь, они предложили вместе с тем и воспитание вести в соответственном направлении. Заповедь Сираха: "Не смейся с дитятей, чтобы не горевать с ним и после не скрежетать своими зубами... Играй с дитятей, и оно опечалит тебя" — была превращена в целую теорию о неуместности радости, о греховности веселья. По учению древних русских моралистов выходило, что светлая сторона жизни есть лишь соблазн и грех, истинное состояние настоящего христианина есть печаль, воздыхание, плач. Жизнь — дело тяжкое и суровое, земля — юдоль печали. "Смех не созидает, не хранит, — говорил древнерусский моралист, — но погубляет и созидания разрушает, смех Духа Святого печалит, не пользует и тело растлевает; смех добродетели прогонит, потому что не помнит о смерти и вечных муках. Отыми, Господи, от меня смех и даруй плач и рыдание". Очевидно, веселье и смех должны быть изгнаны и из воспитания, это пагуба для души и тела, смех растлевает тело, прогоняет добродетели. Поэтому не смейся с детьми, не играй с ними, иначе горе тебе будет. Смех — от лукавого, плач и рыдание — от Бога. Был подвижник Памва, никогда не смеявшийся, и бесы решили погубить его, заставив смеяться. После многих тщетных усилий им, наконец, удалось вызвать улыбку на устах подвижника, и бесы в восторге торжествовали победу.

Вот как греховен смех, вот откуда он происходит. Из подобного взгляда могли получиться для воспитания лишь горестные последствия, оно неизбежно должно было сделаться суровым, аскетичным, мало жизненным.

Входя в обсуждение частных педагогических вопросов, наши древние моралисты дали изложение педагогики святого писания Ветхого Завета, именно произведений Соломона и Иисуса Сирахова. Так как педагогические наставления в этих произведениях разбросаны, несистематизированы, то авторы сборников собирали их, соединяли, а потом излагали буквально, с немногими распространениями и сокращениями, для лучшего уразумения их читателями и для некоторого применения к русской воспитательной практике. Так, в одном сборнике XV в. находятся "Слово и притчи и о наказании детей к родителям своим" и "Слово святых отец. Как детям чтити родителя своя". Эти две статьи суть не что иное, как связное изложение ветхозаветной педагогии Соломона и Иисуса, сына Сирахова, педагогии, изложение которой сделано нами выше. Приведем первое "Слово" ⁷.

"Человецы, внемлите известно о глаголемых сих. И наказаите измлада дети своя. Глаголет бо Божия премудрость. Любяи сына своего, жезла на него на щади. Наказаи его в юности да на старость твою покоиття. Аще ли измлада не накажеши его, то ожесточав неповинетьтися. Глаголет же во четырех царствах сице. Иереи бе некто именем Илии, смирен, кроток велми. Имяше же два сына еюже не казняше, аще и зло творяста. Ни на страх Божий не учаше, но волю бяше им дал. Они же в буести и в ненаказании все это зло створяста. И рече Бог ко Илии. Понеже не наказа сыну своею, да оба умрета сына твоя от мечя. И ты сам и весь дом твой зле погибнет, сынов деля твоих. Слышите, братье. Аще и Богу угодно пожить. Но иже детей своих страху Божию не наказа и за то погибе. Да аще в ветсем законе бысть то, а мы что приимем, в новем будущем законе, аще не накажем детей своих. Златословесный бо глаголет: аще кто детей своих не научит воли Божьи лютее разбоиник осудится. Убийца бо тело умертвит, а родители аще не научят, то душу си погубят. Но вы, братье и сестры, наказаите измлада дети своя на закон Божий. Да страх Божьи вселится в них. Аще ли тя не послушает твои сын или дщи, то не пощади. Яко же мудрость божья глаголет. Даи ему шесть ран или сыну или дщери. Аще ли вина си зла какова будет. И ты даи ему двадесять ран. Наказаите дети своя Бога ся бояти. А злых нрав остатися. Да помощь души вам будет. Не ослабляи наказая дети своя. Аще бо бьеши жезлом, то не умрет. Но паче здравье будет. Душу бо его спасеши. Аще его накажеши. И дщерь ли имаши, то положи на них грозу свою. Да сблюдеши я от телесных и не осраммитися лице. Аще бес порока дщерь свою отдаси, и среди собора похвалишися о ней. Любя же сына своего учащаи ранами его. Да последи о нем возвеселишися и среди знаемых хвалу приимеши. Воспитай детище в наказании. Да обрящеши славу и благоволенье от Бога. Не даждь во юности детищу воли. Но казни его донележе ростет. Да егда ожесточав не повинеттися и будетти досада от него люта. И болезнь души и скорбь немала и тщета домови и погибель именью. Укор от сусед. Посмех пред врагы. Того деля бывает пред властели платежь. И зла досада. Братье и сестры. Слышавше сице наказаите дети своя. Не словом токмо, но и раною. Да ныне не примите по них от людей срама. А в будущий век мукы с ними. Богу нашему слава во веки".

Достаточно простого сопоставления приведенных педагогических взглядов "Слова" с представленным изложением ветхозаветной педагогии, чтобы увидеть, что первое и второе — одно и то же, и не только по мыслям, но и по выражениям. Второе названное "Слово" — в том же роде, что и первое, т. е. почти буквальное воспроизведение отрывков из "Притчей" Соломона и "Премудростей Иисуса Сирахова". Под большинством текстов двух названных поучений можно проставить соответствующие главы и стихи из книг Ветхого Завета, откуда заимствованы взгляды и выражения поучений.

В приведенном слове взгляды Златословесного учителя приводятся наряду с текстами из Ветхого Завета смешанно. Но поучения Златоуста о воспитании детей часто переводились и излагались в наших старинных сборниках самостоятельно. Так, наиболее обширное поучение Златоуста о воспитании переведено в сборнике XVI века, где оно помещено под заглавием "О вскормлении детей" ⁸, с некоторыми, конечно, изменениями, дополнениями из Ветхого Завета, объяснениями, но, в сущности, это перевод. Приведем только несколько мыслей из разных мест перевода для его характеристики и выяснения отношения ко взглядам Златоуста и педагогике Ветхого Завета.

Ссылаясь на примеры Иова, Авраама и Давида, автор поучения внушает родителям, что они должны заботиться не об оставлении детям богатства — худому сыну не в помощь богатство, но о воспитании их людьми добрыми, благочестивыми, довольными малым, не полезна любовь отца к детям, если он о душе их не заботится, боится причинить им боль и даже остерегается огорчить их словом, хотя бы они жили и бесчинно. Злоба в человеке происходит не от природы, а мы бываем злы и дурны своею волею. (Все это взято прямо из Златоуста). А в заключение говорится: "И да се ведый человече, казни сына твоего от юности его и покоиться на старость твою, и даст красоту души твоей. Аще бы и жезлом биеши его, не умрет, но здрав будет, ты бы бия его по телу, душу его избавиши от муки". И т. д. (Взято из Иисуса, сына Сирахова).

В знаменитом "Домострое" XVII глава "Како дети учити и страхом спасати" есть не что иное, как пересказ ветхозаветной педагогии, сделанный притом не автором самого "Домостроя", а взятый им, с незначительными собственными изменениями, из одного поучения. Мы приведем эту главу, потому что из нее очень ясно видно, как много ветхозаветных элементов было в таком, по-видимому, чисто русском произведении, как "Домострой", и в обсуждении такого чисто семейного вопроса, как домашнее воспитание.

"Казни сына своего от юности его, и покоить тя на старость твою и даст красоту души твоей. И не ослабляй бия младенца аще бо жезлом биеши его, не умрет, на здравие будет: ты бо бия его по телу, а душу его избавляеши от смерти. Дщерь ли имаши, положи на них грозу свою, соблюдеши я от телесных: да не посрамиши лица своего, да в послушании ходит; да не свою волю приимши, сотворит тя знаемым твоим в посмех, и посрамят тя пред множеством народа; аще бо отдаси дщерь свою без порока, то яко велико дело совершиши, и посреди собора похвалишися; при концы не постонеши на ню. Любя же сына своего, учащай ему раны, да последи о нем возвеселишися. Казни сына своего измлада, и порадуешися о нем в мужестве и посреди злых восхвалившихся и зависть приимут враги твои. Воспитай детище с прещением, и обрящеши о нем покой и благословение. Не смейся к нему, игры творя: в мале бо ся ослабиши, в велици поболиши, скорбя; и после же яко оскомины твориши души твоей. И недаж ему власти в юности, но сокруши ему ребра, донележе растет, а ожесточав не повинеттися, и будет ти досажение и болезнь души, и тщета домови, погибель имению и укоризна от сусед, и посмех пред враги, пред властию платеж и досада зла".

Здесь нет ни одной мысли, которая не была бы заимствована из Ветхого Завета; наиболее сильные выражения также взяты буквально из "Притчей" Соломона и "Премудрости Иисуса, сына Сирахова". Вся XVII глава весьма сильно пропитана еврейским духом и переносит читателя в ветхозаветные времена. Сходство с вышеприведенными памятниками также ясное, часто буквальное. А где же любовь христианская к детям, где дух христианский? В главе XV "Како детей своих воспитати во всяком наказании и страхе Божии" упоминается, что родители должны "любити их (детей) и беречи, и страхом спасати"; но это только одна фраза — "любити детей", оставшаяся без развития, все же рассуждение и в этой главе идет согласно с характером рассуждения в главе XVII, т. е. с текстами из Ветхого Завета и некоторыми мыслями из Златоуста. Точно так же в главе XVIII "Домостроя" "Како детям отца и мать любити, и беречи, и повиноватися им, и покоити их во всем" приводятся многие мысли и выражения из Иисуса, сына Сирахова: повинуйтесь родителям, служите им — и Бог помилует вас, очистит грехи, дом ваш будет благословен, и прямо приводятся ветхозаветные тексты.

Такие же ветхозаветные идеи о воспитании детей находятся и в "Стоглаве": дети должны слушаться своих родителей во всем "по священным правилам"; кто чтит родителей, тот очистится от грехов, прославится от Бога и долголетен будет на земле; а кто злословит родителей, грешен пред Богом, проклят от людей и смертью да умрет. "Писано бо есть; отеческая молитва сына непокорива изсушит, а матерняя искоренит" и т. п. (гл. 36 "О наказании чад своих").

В XVII веке продолжались заимствования из тех же источников. Из специально педагогических сочинений XVII века до нас дошли два: "О царствии небесном и о воспитании чад" и педагогический сборник конца XVII века. Первое сочинение составлено под сильным влиянием Златоуста и, можно сказать, есть переложение мыслей Златоуста о воспитании. В нем очень много текстов из Ветхого и Нового Заветов, и местами сочинение есть не что иное, как мозаика из библейских текстов, например при изображении царства небесного признаками, заимствованными от земной жизни, и в самом начале рассуждения о воспитании. Цель жизни и воспитания, по этому сочинению, есть получение царства небесного. На земную жизнь автор смотрит мрачно и отрицательно; нужно постоянно плакать, каяться, презирать землю и все, что на ней, и всеми силами стремиться к небесному. Средством для достижения небесного царства служит главным образом просвещение, обучение детей, которое имеет неоспоримые преимущества перед богатством. Отцы, не заботящиеся о воспитании своих детей в добродетели, суть убийцы своих детей. Автор указывает на пример ветхозаветной Анны, отдавшей сына своего Самуила на служение Богу и не соблазнившейся его будущими земными успехами. Все эти и подобные мысли прямо взяты у Златоуста. Вообще сочинение о воспитании чад очень кратко по объему и скудно по мыслям. Ничего самостоятельного в нем нет ⁹.

Другому педагогическому произведению XVII века — педагогическому сборнику (собственно, предисловию к нему) — издатель его Н. А. Лавровский придавал большое значение, утверждая, что оно "будет иметь величайшую важность для характеристики старинного русского воспитания и занимать почетное место в бедной до сих пор русской историко-педагогической литературе". При ближайшем рассмотрении этого сочинения оказывается, что никаких новых начал и идей в данном произведении нет, а в нем перепеваются те же старые мотивы, которые мы нашли и в "Домострое", и в "Стоглаве", и во всех других старинных сочинениях, т. е. педагогические начала Ветхого Завета и Иоанна Златоуста. Это ясно видно из содержания сочинения.

Одна из основных мыслей предисловия — необходимость внушать духовную мудрость детям смолоду: "К какой работе приобыкнут в версте юности, та им сладка будет и не стужит и во пределах последния ветхости". Это внушение совершается в такой последовательности: в первом семилетии нужно обучать детей говорить "благая и чистая словеса, а не худая и скверная"; во втором семилетии дети учатся какому-либо художеству и особенно оберегаются от дурных примеров; в третьем семилетии дети должны быть обучаемы страху Божию и премудрости, как жить по-божьи и честно гражданствовать. Другие же главнейшие общие мысли такие: "Подобно воску, сердца юношей всякий нрав удобоприемлют. Кто что на том воске напечатает — незлобивого голубя, высокопарного орла, лютого льва, ленивого осла или трудолюбивого вола, — то навсегда до конца жизни своей и останется таковым". "Образ твой есть сын: какова та видит и слышит, тако сам образуется". Можно сравнить еще "ум отрока с чистой гладкой доской, на которой учитель пишет, что хочет; с новым сосудом", сохраняющим постоянно запах той жидкости, которая была налита в него впервые; с молодым деревцем, которое можно наклонить в любую сторону по желанию. Вещи, нужные для "благовоспитания"; "Первая вещь есть жезл, его же потребу сам Бог всемогущий образно показал есть... Жезл есть злобы искоренитель и насадитель добродетелей... Снопа, его же не млатиши, ореха аще не разбиеши, не возмеши хлеба и ядра, не приимеши сытости и сладости; чад же аще не биеши, не сподобитеся радости"... О жезле и его значении в воспитании автор на протяжении нескольких страниц принимается рассуждать два раза — такая важная и глубокая материя. "Вторая вещь есть еже детям злаго возбраняти общества, с лукавыми дружитися не попущати... Третья вещь есть еже злаго по себе образа не являти чадом". Автор считает нужным предостеречь родителей от неумеренной любви к детям — она вредна. Полезно выпить вина умеренно, оно веселит и здравит, но вредно пить без меры; также весьма вредно и любить детей без меры — "подобает родителем имети любовь к чадом умеренная". Конечно, автор в своем труде не забыл упомянуть с надлежащим почтением о своем учителе Сирахе: "Искуснейший нравоучитель Иисус, сын Сирахов, сицева родителям о воспитании чад в своих премудрейших писаниях остави увещание".

Согласно с духом всего своего рассуждения неизвестный автор предисловия решает и чрезвычайно важный и интересный вопрос: "Откуда у честных родителей чада злонравие стяжут?" Предшествующие рассуждения автора о необходимости умеренной любви родителей к детям, приведенные им примеры иудейского священника Илии и его отношения к детям, Офни и Финеесу, и известный миф о Фаэтоне ("баснь се есть пиитическая, но родителям в наставление полезна: да не по всякому чад прошению соизволение творят") показывают то направление, в котором автор намерен решить психолого-педагогическую задачу. Вот его ответ на поставленный вопрос: "Повем вам истину, ради исправления: от матерня ласкательства, от отча ненаказания, от обою же пространно воспитанию". Итак, вот в чем все дело. Поменьше любви к детям ("любовь к чадом умеренная") и побольше строгости — и все будет хорошо, особенно если родители сами не будут подавать детям дурных примеров.

Кто, собственно, автор предисловия к педагогическому сборнику ¹⁰ — неизвестно. По большому сходству идей сборника со взглядами Симеона Полоцкого можно предполагать, что последний и есть автор сборника.

А Симеон — педагог ветхозаветного склада. Он прямо ссылается и на Сираха, и на "златословесна учителя", т. е. на Златоуста, у него есть и о том, чтобы не смеяться с детьми из опасения потерять авторитет и изнежить детей; он рассуждает, что в воспитании "первая вещь есть жезл, его же потребу сам Бог всемогущий образно показал есть" (в жезле Аарона), — "бий первее словом, таже жезлом и отженеши жестокосердие его (сына), и яко плевели отбиеши злонравие... Родителие, не щадите жезла, аще хощете о чадех веселитися ваших: жезел бо есть злобы искоренитель и насадитель добродетелей"; что и доброе и дурное дети получают от родителей не по естеству, но по воспитанию, которое требует разума, воли, хорошего примера (мысль Златоуста), что вот как иудейский священник Илия пострадал от дурного воспитания своих детей и т. д. Порядок же воспитания и обучения должен быть таков: "Родителем от младых ногтей, от сосцу матерню страху Божию обучати младенцы своя, да паче растут в добродетели, нежели в количество плоти. Чин же учения их буди сицев: первее, да учат прежде всех словес, глаголати Господню молитву и архангельский глас к Богородице. Второе знати яко Бог есть един существом во Троице ипостасей: и да учатся символу веры християнской. Третье, еже заповеди Божия знати и хранити, наипаче десятословие" и т. д. Когда Полоцкий рассуждает о воспитании (например, в "Слове на неделю 34 по сошествии Св. Духа"), то он цитирует почти исключительно Ветхий Завет. Новый Завет цитируется очень мало, и из него подбираются тексты суровые, грозные, под стать Ветхому Завету, например, "горе человеку тому, имже соблазн приходит... лучше ему да потонеть в пучине морстей" ¹¹. Но, конечно, и у Симеона, как и у Златоуста, есть поучение о любви, что она есть величайшая добродетель, что она долготерпит, милосердствует, что нужно любить врагов и т. п.

Наконец, ветхозаветные идеи о женщине, жене, дочери в бесчисленном количестве на тысячи ладов воспроизводились в нашей древней письменности и глубоко залегли в сознании наших предков. Явились сказания о добрых и злых женах, преимущественно о последних, потому что "в нынешних летах едина от тысящи такова (т. е. добрая) обрящется". В одной книге о злонравных женах доказывалось, что женское естество — злое естество. "О, зло всего злее злая жена!" Ева прельстилась первая и Адама прельстила "и тоя ради вины отъя Бога все самовластие от жены; с тех пор покорена мужу своему и во всем повинуется ему, не имеет ни единыя власти над ним, муж глава ей и господствует ею во всем". Да, горе тому мужу, который обрящет жену прохирливую, льстивую, лукавую, крадливую, злоязычную, колдунью, еретицу, медведицу, львицу, змию-скорпию, василиску, аспиду. Все эти эпитеты подробно объясняются и доказываются, и выводится такое заключение: "Женское естество вельми зло. Все, что я говорил (говорил отец сыну), все это я видел и нашел в писании. Сыне мой, послушай меня!" И вот отцы поучали своих сыновей: "бежи от красоты женския невозвратно, яко Ной от потопа, яко Лот от Содома и Гоморры". Если муж допустит жену командовать собой, то он теряет не только мужское, но и человеческое достоинство. "Ни в скотех скоть коза, — писали книжники, — ни в рыбах рыба рак, ни в птицах птица сычь, ни в зверях зверь еж, ни в человецех человек, которым мужем жена владеет..." ¹²

В "Домострое" изображается и добрая жена (гл. 20), но тоже ветхозаветного склада. Добрая жена — неустанная работница по дому, встает рано, сама работает и других заставляет работать. "Препоясавше крепко чресла своя, утвердит мышца своя на дело... Руце свои простирает на полезная; локти же своя утверждает на вретено". Наготовит много всякого платья и мужу, и себе, и чадам, и домочадцам. Такая добрая жена рассматривается только в отношении к мужу: как ради доброй жены бывает блажен муж, как добрая жена веселит своего мужа, есть венец ему, что "о добре жене хвала мужу и честь", но о счастье самой доброй жены, о ее личности, ее настроении ничего не говорится. Работай, стряпай или распоряжайся стряпней, готовь платье, смотри за прислугой, повинуйся и угождай мужу и в этом находи счастье свое. Если же будешь пытаться действовать самостоятельно, беречь свою волю и личность, не считать послушание мужу своей самой главной добродетелью, то муж имеет право вежливенько и поучить жену плеткой.

На основании приведенных педагогических документов мы приходим к заключению, что педагогические идеалы древней Руси гораздо больше строились на воззрениях Ветхого Завета, чем Нового. Конечно, наши предки в основу всего воспитания ставили душеспасительность, охрану детей от дурных примеров, от зла в его различных видах, высшую цель воспитания они видели в научении детей страху Божию, повиновению их заповедям Господним. Самую грамотность они определяли как "начальное учение человеком, хотящим разумети божественного писания". Они чрезвычайно почитали книгу как глаголы самого Бога. Книга и божественная мудрость, София, у них отождествлялись; они высоко ставили храмы как место благодатного просвещения, как место, где собраны средства для спасения человека; они почитали монахов и священников, как учителей, наставников, руководителей, и внушали повиноваться им во всем; но отношение свое к детям понимали по-ветхозаветному, не уважали и не ценили детской личности, подавляли самые простые и естественные проявления детской природы — веселье и смех, относились к детям крайне сурово, опасаясь проявить к ним излишнюю любовь и снисходительность. Нежного, кроткого, любвеобильного христианского духа, бережного, заботливого отношения к человеческой личности они не усвоили из христианства, ограничиваясь общими фразами о ценности добродетели и гнусности порока; они более почитали иконы и посты, чем божественное и глубоко человечное учение Христа. Конечно, недостаток настоящего христианского настроения и евангельских отношений родителей к детям не исключал естественной любви к детям со стороны родителей и их забот и попечений о них. Ведь и животным не чужды и любовь к детям, и заботливость о них, и даже до известной степени самопожертвование. Такая естественная заботливость родителей о детях, хлопоты и труды о них весьма живо и сердечно изображены в одном "Слове" XVI века под заглавием "Како достоит чаду чтити родители своя" ¹³.

Есть одно древнее свидетельство, несогласное с вышеизложенным взглядом о суровой ветхозаветной системе древнего русского воспитания, именно свидетельство "Степенной книги" о наставлении первого митрополита Михаила учителям. Вот это свидетельство: "Богодухновенный учитель, преосвященный митрополит Михаил, призываше к себе всех тех учителей грамотных и наказываше их праве, и благочинне учите юныя дети, якоже словесем книжного разума, такожде и благонравию, и в правде, и в любви, и зачалу премудрости, страху Божию, чистоте и смиренномудрию; учити же их не яростию, не жестокостию, не гневом, но радостовидным страхом и любовным обычаем, и слатким проучением, и ласковым рассуждением"¹⁴.

Свидетельство весьма интересное и знаменательное. Из него Лавровский делает следующие выводы: 1) вся училищная дисциплина древнерусских школ была основана на евангельской кротости и любви, с положительным запрещением действовать строгими мерами, яростью; 2) из приведенного места "Степенной книги" видно, что первоначальные наши училища, а по всей вероятности и позднейшие, не имели исключительно целью образование умственных способностей, обучение одной грамоте, но вместе — внушение и установление начал нравственности, на основании учения веры, т. е. были учебно-воспитательными заведениями; 3) учебно-воспитательный характер училища приводит к предположению, что они были интернатами, что во все время обучения дети неотлучно содержались в самих зданиях училищ, устроенных при церквах. За эту последнюю мысль можно привести еще такие доказательства: только при интернате возможно было выполнение условий, указанных учителям митрополитом Михаилом; именно в эпоху первоначального утверждения христианства необходимо было произвести способом воспитания новую породу, новых отцов и матерей, для чего, конечно, требовался интернат; выражения летописи: "поимати у нарочитое чади дети", "отъимати дети у нарочитых людей", "взимати младыя дети" — указывают на решительное отделение детей от родителей ¹⁵.

Рассмотрим прежде всего приведенное свидетельство в том виде, в каком оно приведено. Оно касается первого митрополита, только что прибывшего из Греции; мы же говорили, на основании не подлежащих сомнению педагогических документов, о позднейшем времени, известном нам более. Митрополит был иностранец, чужак на Руси, и ни в каком случае не может считаться представителем и выразителем взглядов тогдашнего русского общества. Правда, он наставлял учителей, но кто были учителя — греки или русские — неизвестно. Вероятнее греки. Притом митрополит мог поучать, но поучение, проповедь и исполнение назидания слушателями в жизни — не одно и то же. О самом же митрополите Михаиле "Никонова летопись" сообщает, что он был "учителен зело, премудр, тих, кроток, смирен, милостив", "иногда же страшен и свереп, егда время требоваше".

Теперь обратимся к обсуждению подлинности самого свидетельства.

Кроме "Степенной книги" о наставлении митрополита говорит и "Никонова летопись", но упоминает о нем сокращенно; в "Переяславской летописи" только сказано: "Сим же раздааном на оучение книжное и навыкаху скоро по Божию строю". Возникает, таким образом, вопрос: выдумка ли рассказ "Степенной книги" о назидании митрополита Михаила учителям? Ведь он жил в конце X века, а "Степенная книга" составлена митрополитами Макарием и Киприаном в середине XVI века, т. е. спустя более 500 лет после митрополита Михаила. Откуда взято приведенное "Степенной книгой" назидание митрополита Михаила учителям? В дошедших до нас летописях его нет в том виде, как оно изложено в "Степенной книге". Следовательно, его достоверность подлежит сомнению. А между тем, по отзывам историков-специалистов, историческая ценность показаний "Степенной книги" вообще очень невелика, ее авторы влагали в уста святителей и князей благочестивые речи, которые не были никогда говорены, но сочинялись авторами в их специальных видах и целях. И наконец, высказывается сомнение, что первым митрополитом на Руси был Михаил. Такого митрополита, утверждают некоторые, не было, а первым митрополитом был Леон или Лев.

По изложенным соображениям оказывается невозможным придавать какое-либо серьезное значение приведенному свидетельству "Степенной книги".

Список литературы

1. О воспитании детей / Пер. Арх. Филарета Черниговского. 2-е изд. 1902. с.3, 4, 12, 31, 32-3, 24, 46-55 и др.

2. Цацов. Русский раскол старообрядчества. Казань, 1859. С. 14, 23, 32 и др.

3. В "Домострое" вспоминаются евангельские заповеди и кратко воспроизводятся: "любите враги ваша, …всякому просящему у тебя дай… благословите клянущие вы …биющему тя в ланиту обрати ему и другую…" ("Послание и наказание от отца к сыну"). О себе и о своей жене священник Селивестр рассказывает много хорошего: как они сирот и убогих призревали, обучали, между прочим, "многих грамоте и писати и пети устрояли к разным занятиям"; но по всему видно, что главная сила мировоззрения автора "Домостроя" лежала в следующих заповедях "заутрени не просыпай; обедни не прогуливай, вечерни не пропусти и не пропивай; павечерница и полуношница, и часы в дому своем всегды по вся дни, пети: то всякому христианину Божий Долг" ("Послание и наказание от отца сыну").

4. О богословских воззрениях протопопа Аввакума см.: Каптерев Н. Патриарх Никон и Царь Алексей Михайлович. Сергиев Посад, 1912. Т. 2. С. 39-42.

5. Пекарский П. П. Наука и литература при Петре В. СПб., 1862. Т. 1-2. С. 3, 4, 493-494.

6. Посошков И.Т. Собр. соч. М., 1842-1863. Т. 1, С. 307-308.

7. См.: Лавровский Н. Памяти старинного русского воспитания. 1861. С. 3-6 (июль- сентябрь).

8. Лавровский Н. Указ. соч. С. 9-15.

9. Сочинение " О царствии небесном и о воспитании чад". Издано в 1893 г. Е. В. Петуховым в " Памятниках древней письменности". Том ХСIII. Из истории русской литературы ХVII в.

10. Предисловие это носит такое заглавие: " Предисловие ко пречестнейшему князю Петру Михайловичу Черкасскому, в чину ученичества возлежащему". Конец его вырван. Педагогический сборник состоял первоначально из четырех глав, но из них сохранилось мало, преимущественно чин и последование молитвам: " Молитва прежде всякого дела и деяния; исходя из дому отцы (Пути твоя, Господи, скажи ми), в школу вшед сице пой (Тебе слава подобает), от одра востание, и тако молитися начни, а потом глаголи сие, и паки, а егда во одежды облачишися (на все действия особые молитвы), молитва егда дети начинают учение, по сем молитва Пресвятой Богородице". Очевидно, отдел молитв был разработан весьма обстоятельно, молитвами сопровождается каждое деяние, и даже есть молитва, предшествующая какому-либо деянию. Все это сродни "Домострою" и указывает на господство в сборнике старых педагогических начал, уже известных нам, а не каких-либо новых.

11. О частном буквальном сходстве предисловия к педагогическому сборнику и сочинений Симеона Полоцкого см.: Демков М. И. История русской педагогии. Сп., 1899. Ч.1 гл. ХХIII и ХХIV.

12. Книга о злонравных женах носит такое заглавие: "Беседа отца с сыном снискательна от различных писаний и богомудрых отцов, от премудрого царя Соломона и от Иисуса Сирахова и от многих философов и искусных мужей, отеческое предание к сыну о женской хитрости и злобе и о сыновней доброте, обоих вкупе, слова". Памятник не позже конца ХVII в. См. А. Р. Забелин. Женщина по понятиям старинных книжников. Опыты изучения русских древностей и истории. Ч. 1.

13. Лавровский Н.Н. Указ. соч.

14. Степенная книга 1. С. 143.

15. См. отзывы об исторической ценности "Степенной книги" А. Р. Забелина ("Опыты изучения русских древностей и истории" Ч.1 Ст. "Характер начального образования в допетровское время") и Е. Е. Голубинского ("История русской церкви". Изд. 2-е. М., 1901. Т. 1, гл. III: "Управление №, С. 277-278).