Году он возглавил одну из академических экспедиций. В её состав входили

1768 году он возглавил одну из академических экспедиций. В её состав входили

и русские учёные Н.П.Соколов, В.Ф.Зуев, Н.П.Рычков.  Были обследованы

Среднее и Нижнее Поволжье, Заволжье, Урал, Зауралье, Алтай, Западная Си-

бирь, юг Восточной Сибири и Забайкалье. Кроме того, в некоторые районы вы-

езжали отдельные члены экспедиции: Н.П.Соколов – в Восточную Сибирь,

В.Ф.Зуев – в район низовий Оби и побережья Северного Ледовитого Океана,

Н.П.Рычков – в Казанскую губернию. Успех экспедиции превзошёл все ожида-

ния. Материалы, наблюдения и исследования учёных явились огромным вкла-

дом в мировую науку. Они не потеряли своё значение и в настоящее время, так

как позволяют установить эволюцию природных ландшафтов, флоры и фауны

Европейской и Азиатской России за последние 200 лет.

Результатом экспедиции, окончившейся 30 июля 1774 года, были много-

численные сочинения по ботанике, зоологии, но прежде всего географии. Они

были опубликованы на латинском, немецком и русском языках в Петербурге и

Лейпциге. Богатейшие собрания по флоре и фауне, палеонтологии и этногра-

фии вошли в фонд Академической Кунсткамеры.

Знание, трудолюбие и талант исследователя во многом способствовали

научной карьере Палласа. В 1777 году он был назначен членом топографичес-

кого отдела Российской Империи, в 1782 – коллегии советником, в 1787 – исто-

риографом Адмиралтейской коллегии. Но Паллас не стал кабинетным учёным.

В первой половине 90-х годов он изучает климат Южной России. В 1796 году

совершает поездку в Крым, в Симферополь. В результате появляются его исс-

ледования, посвящённые климатологии юга Европейской России. В 1810 году

Паллас вернулся в Берлин, где вскоре скончался.

Яркий представитель науки эпохи Просвещения, Паллас был разносто-

ронним учёным, эрудитом, знатоком и специалистом в ряде естественных и да-

же гуманитарных знаний. Многие открытия Палласа опережали современное

ему состояние науки. Он открыл множество новых видов млекопитающих, рыб,

птиц, насекомых, растений; исследовал останки вымерших животных: мамонта,

буйвола, волосатого носорога. В области теории науки Паллас высказал ряд

идей эволюции органического мира, впервые дал целостное изображение систе-

матики животного мира в виде родословной древа; первый отметил следы древ-

нейшего уровня Каспийского моря, определил его старые границы. Наконец, нельзя не отметить его постоянный интерес к “ небесной природе ”, к “ косми-

ческим посланцам” – метеоритам. Один из редких железокаменных метеоритов

даже получил название “Палласово железо” , палласит, в честь учёного.

Описание пути по Восточной Сибири и Забайкалью начинается с повест-

вования о Красноярске. Учёный приводит данныё о местоположении города,

его климате, топографии, торговле, ремесле. Характерная особенность, по мне-

нию путешественника – это интенсивная торговля с Востоком и исключитель-

ное плодородие почв и дешевизна сельскохозяйственных продуктов: “Ни в ко-

торой части сего государства земные продукты так дёшевы не находятся, как

здесь. Едва можно поверить, если скажу, что как я туда приехал, в городе ржа-

ной муки пуд по две копейки и по пяти денег (2,5 копейки), пшеничной же по 4 копейки с деньгою (4,5 копейки)…мясо - от 15 до 25 копеек за пуд…”.  Очень

много Паллас приводит данных о посевах, урожае, распашке целины и т.д. Цель

своих столь подробных рассказов учёный видит в желании “ показать, сколь благополучен в плодородной сей стране крестьянин ”. Особое внимание уделя-

ет учёный флоре и фауне Красноярского Края и его промышленному освоению.

Дальнейший путь экспедиции шёл из Красноярска на Канский острог и далее в Иркутск.

Мемуары, записки иностранцев о России 18 века очень разнообразны и

по содержанию – фактология, направленность, - и по жанру – форма, методика

подачи материала. Но в этом разнообразии предметного описания и плюрализ-

ма мнений – их значение и ценность. Восполняя, дополняя, а подчас даже оспа-

ривая друг друга, записки дают возможность увидеть тот образ России 18 века,

который складывается у иностранцев, очевидцев происходящих грандиозных перемен в великой стране, в истории великого народа.

Если бы зарубежные читатели знакомились с Россией по произведени-

ям такого рода, как “ Записки о России ” маркиза де Кюстина, написанные в

1839 году, лик её был бы поистине ужасен. Вместе с тем в ряду книг о России

это произведение – явление уникальное. И прежде всего потому, что оно напи-

сано очень талантливо, страстно, искренне. Тот, кто нникогда не жил в России,

не знает её литературу, искусство, историю, прочитав “Записки”, легко уверует,

что рассказанное маркизом де Кюстином – правда , – такова сила его негодую-

щего слова. “ Мне казалось, что, говоря правду о России, я совершу нечто но-

вое и смелое. До сих пор страх и заинтересованность диктовали преувеличен-

ные похвалы, ненависть пускала в свет клевету; я же не боюсь ни той, ни дру-

гой крайности”, – писал Кюстин.

И так, он стремился быть объективным, сохраняя честь и честность пи-

сателя; в этом он видел свой долг, о чём сказано в одном из его писем : “…Но покоряясь своему долгу, я уважал,– надеюсь, по крайней мере , – все приличия,

ибо я утверждаю, что есть способ высказывания суровых истин: этот способ

состоит в том, чтобы говорить по убеждению, не поддаваясь внушениям тще-

славия…Сверх того, так как я многим восхищался в России, я должен был к мо-им описаниям прибавить много похвал…Русские не будут удовлетворены; бы-

вает ли когда удовлетворено самолюбие? Однако никто более меня не был по-

ражён величием их нации и её политическим значением. Великие судьбы этого

народа, последнего пришельца на старом мировом театре, занимали меня во всё время пребывания среди него:– В массе русские показались мне великими, да-

же в своих самых отталкивающих пороках; в отдельности они мне показались

привлекательными, у народа я нашёл интересный характер; эти лестные истины  мне кажется, должны достойно уравновесить другие, менее приятные. Но до сих пор большая часть путешественников относилась к русским, как к избало-ванным детям”.

 Кюстин считал, что нелицеприятность и искренность его описаний да-

ют ему право на критику. ” Они ( т.е.”русские” ) – пишет автор – не увидят,

cколько кроется деликатного восхищения в моей явной критике ,сколько сожа-

ления и, в известных случаях, симпатий – в моих самых суровых замечаниях”.

Но у русского читателя книга может вызвать раздражение, гнев, едва

ли не ярость. Словно автор её -аристократ 19 века, потомок гильотинированных роялистов, человек надменного и язвительного ума – находится рядом и со злой убежденностью излагает свои нередко обидные для нас наблюдения, делает

ет выводы, которые звучат, как приговор и вызывают ожесточенное желание оспорить их. Скорее всего, это происходит оттого, что в каждой строке жива личность самого Кюстина, который в “Записках” остался самим собой, не ста-

рался никому угодить, не боялся быть субъективным.

Впрочем, кому-то эта книга понравится. Независимость и смелость суж-

дений, афористичность, пародоксальность самого образа мышления, свободно-го, раскованного – всё это не может не доставить интелектуального наслажде-ния.

Что прежде всего поражает в этой книге? Ну конечно, невероятное для человека такого блистательного ума непонимание русской жизни. Его воспри-

тие России во многом подобно восприятию человека, который, поставив себе

целью узнать, что за жизнь протекает в доме с уродливым фасадом, рассматри-

вает только фасад, с дотошностью лица заинтересованного отмечая все его изъ-

яны, дисгармонию пропорций и прочее. Конечно, путешественник был волен

начать изучение страны с Петропавловской крепости, куда он отправился в пер-

вый же день по приезде и куда его не пустили, так что он был вынужден огра-

ничиться  посещением  собора, где погребены члены императорской фамилии.

Но вот к какому столь смелому и многое в себе таящему выводу он приходит:

“ Мы, люди Запада, революционные роялисты, видим в государственном арес-

танте в Петербурге только невинную жертву, русские же в нём видят осуждён-ного преступника. Вот до чего доводит политическое идолопоклонство”.

Уже в этом, далеко не самом резком его высказывании, проглядывается

абсолютное непонимание особенностей, характера русского человека 19 века, –

во всяком случае верующего, – сострадательное, жалостливое отношение к лю-

бому арестанту, христианская потребность увидеть в нём именно невинную

жертву, поделиться с ним последним куском хлеба и помолиться за него Богу.

Правда о России, которую открывает Кюстин западному читателю, – не вся правда.

Кюстин приложил к русской жизни критерии, сформированные во мно-

гом противоположной ей французской жизнью с её культом комфорта, изя-

щества, галантности, свободы. Результат получился курьёзный: настоящая ошибка двух мирочувствий. Отправляясь в Россию, он заранее был готов уви-

деть страну дикую, варварскую, насильственно цивилизованную злым гением

Петра, восточную деспотию, которая ещё находится на стадии завоевательных

войн и живёт воспоминаниями о набегах, увидеть нацию, которой чужд “ мо-

ральный элемент”. Не потому ли, ничуть не стесняясь, он пишет, что “северные варвары” ему “приятнее южных обезьян”, что русские – “почти люди”, но что

они – “грязные, как лапландцы, невежественные, как дикари”.

Цитаты можно продолжить, но и без того очевидно, что Кюстин ничего

не понял в том, что составляло душу и сердце русской жизни, поэтому русские

для него – вместилище всех пороков, хотя внешне “прекрасны как ангелы”. На-

род в целом дик, необуздан, быт его ужасен – невозможно войти в избу без то-

го, чтобы не унести с собой “живые сувениры”. Даже восхищаясь ловкостью и удалью русских извозчиков, он не без сарказма замечает, что вежливо простив-

шись, они не преминут тут же, за спиной, что-нибудь да украсть.

Масштабы страны, беспредельность её равнинных пространств, приро-

да, образ правления и жизнь народа - всё непривычно взору европейца,всё разд-

ражает,внушает почти истерический страх.Но больше всего поражает Кюстина

полное отсутствие свободы, которое, по его утверждению, является наивысшей

ценностью человеческой цивилизации. “Где нет свободы, там нет души и прав-ды” – пишет он. Не находя даже зачатков свободы, он проникается отвращени-

ем ко всей стране. Мысль о рабстве, в которое она погружена, постоянно омра-

чает его восприятие. Даже видя дамскую шляпку или перчатки, он невольно

подсчитывает, сколько это могло стоить человеческих душ. Петербург он вос-

принимает прежде всего как оплот деспотизма, город, построенный на костях

рабов. “ Здесь движутся, дышат только с позволения или по приказу, поэтому

всё мрачно и имеет принуждённый вид; молчание царит в жизни и парализует

её!” Архитектура северной столицы, как и всё, что сотворено железной волей

Петра, для Кюстина – жалкое и почти уродливое подражание античным и иным

образцам, абсолютно неуместное в этом страшном климате, да и сам климат –

сообщник тирании.

Вот как он описывает архитектуру города: “…Напротив дворца громад-

ная аркада прорезает полукруг строений античного образца; она служит выхо-

дом с площади и ведёт на Морскую улицу; над этим громадным сводом тор-

жественно возвышается колесница, запряжённая шестью бронзовыми лошадь-

ми в ряд и управляемая какою-то аллегорической или исторической фигурой. Не думаю, чтобы в другой стране можно было видеть что-нибудь столь же без-вкусное, как эти колоссальные ворота,открывающиеся под домом, с примыкаю-

щими к ним с боков жилищами, мещанское соседство которых не мешает счи-

тать их триумфальной аркой, благодаря монументальным претензиям русских

архитекторов. Я подошёл бы нехотя посмотреть вблизи этих позолоченных ло-

шадей, статую и колесницу; но если даже они хорошо сделаны, в чём я сомне-

ваюсь, они так плохо поставлены, что я не мог бы ими любоваться. В памятни-

ках прежде всего гармония целого побуждает любопытного изучать подробнос-

ти. Тонкость исполнения ничего не значит без красоты замысла;впрочем, в про-

изведениях русского искусства одинаково отсутствуют и та, и другая. До сих

пор это искусство сводится к терпению,оно заключается в подражании с грехом

пополам, для перенесения к себе без разбора и вкуса, всему, что изобретено в

других странах. При желании воспроизводить античную архитектуру следует

дозволять себе только копировать её, да и то в сходном местоположении. Всё

здесь очень жалко, хотя и колоссально, так как в архитектуре величие создаётся

не размерами страны, а строгостью стиля. Меня крайне удивляет здесь прист-

растие к воздушным сооружениям. При таком суровом климате – к чему порти-

ки, аркады, колоннады, перистили Афин и Рима? ” “ Скульптура под открытым

небом производит на меня здесь впечатление экзотических растений, которые

нужно убирать каждую осень; эта ложная роскошь менее всего подходит к при-

вычкам  и духу народа, к его почве и климату. В стране, где бывает иногда 80

градусов разницы между зимней и летней температурой, нужно было бы отка-

заться от архитектуры тёплого климата. Но русские привыкли даже с природой

обращаться, как с рабом, и ни во что не ставить время. Упрямые подражатели, они принимают своё тщеславие за гений и думают, что призваны воспроизвести

у себя сразу и в большом размере памятники всего мира. Этот город, в котором

императрица Екатерина (sic) дала праздник,  был тоже чудом;  он  был так же

долговечен, как хлопья снега, эти розы Сибири ” “Всё, что я до сих пор усмот-рел в созданиях русских правителей, – не любовь к искусству, а самолюбие че-

ловека ”.

По мнению Кюстина, в отсутствии в России свободы и заключается опас-

ность её для Европы, Франции, чьё поражение в войне 1812 года ещё столь па-

мятно. Нищий, приниженный народ – жертва имперских амбиций её самодер-

жавных властителей – смотрит, как кажется Кюстину, со скифской жадностью

на Запад. Угнетённый, всегда мечтает поработить других…

Сердце России – Москва – поражает путешественника. “ Знаете ли вы, что такое кремлёвские стены? – вопрошает он . – Слово “ стены ” даёт вам

представление о вещи слишком обыкновенной, слишком жалкой, что вводит

вас в заблуждение; стены Кремля – это горная цепь. Это цитадель, построенная

на рубеже Европы и Азии, в сравнении с обыкновенными укреплениями то же,

что Альпы в сравнении с нашими холмами: Кремль – Монблан крепостей.Если

бы гигант, зовущийся русской империей, имел бы сердце, я сказал бы, что

Кремль – сердце этого чудовища, он – голова его”.

Однако, узнав, что Николай Первый предполагает перестроить кое-что в

Кремле, чтобы сделать своё жилище там удобнее, Кюстин пишет с возмущени-

ем: “ Но спросили ли вы себя, не испортит ли это улучшение единственный в

мире ensemble старинных зданий священной крепости?” И далее: “И я,пришед-

ший в Кремль, чтобы увидеть порчу этого исторического чуда, я присутствую

при нечестивом деле, не смея испустить ни одного скорбного вопля, не требуя

во имя истории, во имя искусства и вкуса сохранения старых памятников,обре-

чённых на исчезновение под скороспелыми измышлениями современной архи-

тектуры…”

Тонкий художник, изысканный стилист, Кюстин сгущает краски, созда-

вая гиперболизический образ России, которому нельзя отказать в цельности.

Эмоциональные, экспрессивные описания иллюстрируют мысль автора, его не

волнует “ мелочная ” достоверность, поскольку ему кажется, что он выражает

глубинную суть явлений. Между тем читаешь книгу и понимаешь: Кюстин и не

подръозревал, сколь могучая духовная сила зреет в этой, с его точки зрения, ди-

кой , варварской стране, что близко уже время таких властителей дум, как Толс-

той, Достоевский. Невольно попадая под обаяние русского человека, чувствуя в

нём нечто сокрытое для него, Кюстин даже не пытается разобраться в этом

смутном ощущении, не замечает теплоты братских отношений между людьми,

- он видит прежде всего лукавого и коварного раба.

Для современного читателя, знающего, что такое сталинское уравни-

тельное рабство, чтение этой книги – соль на раны, ведь некоторые пророчества

Кюстина о будущем России сбылись совсем не в 19, а в 20 веке.Надо было быть

по меньшей мере смелым человеком, чтобы с такой обескураживающей откро-

венностью высказаться о великой державе, которая и полтора века назад влияла

на судьбы Европы. Кюстин понимал, что свобода и благоденствие всего челове-

чества будут возможны, если они будут реализованы в России. Эта мысль оста-

ётся актуальной и в наши дни.

Из всех многочисленных путешественников – иностранцев, оставивших

cвои воспоминания о Николаевской России, наибольшее впечатление и за гра-

ницей, и унас произвёл маркиз де Кюстин. Вдумчивый и тонкий наблюдатель,

превосходный стилист,он захватывал читателя блеском литературного таланта,

едкостью остроумия, отточенностью афоризмов, искренностью тона. Несом-

ненно, во многих случаях он сгущал краски, но это вызывалось его темпера-

ментом,стремительным и бурным, сильным и на редкость цельным. Обычно об-

винение его в ненависти к России. Ложность его ясна для каждого читателя,

внимательного и беспристрастного. В характеристике Кюстина столько скорби,

сам он пережил за время своего путешествия такой глубокий внутренний пере-

лом, что о намеренном сгущении красок не может быть и речи. В его мнимой

ненависти больше любви и настоящего человечного уважения, чем в казённых

апологиях гречей и других официальных или официозных патриотов. В этом

отношении его воспоминания напрашиваются сами собой на параллель со зна-

менитыми письмами Чаадаева.

 

Такие воспоминания располагают к снисходительности, и

путешественник, вернувшийся к своему очагу, может сказать

о своей стране то, что один остроумный человек говорил о са-

мом себе: “Когда я оцениваю себя, я скромен, но я горд, когда

себя сравниваю”.

 

При подготовке реферата были использованы публикации:

“РОССИЯ 18 В. ГЛАЗАМИ ИНОСТРАНЦЕВ”. Л.:1989.

“ЗАПИСКИ О РОССИИ МАРКИЗА ДЕ КЮСТИНА”.