Ментальность, мир эмоций, формы поведения средневекового общества Западной Европы X-XII веков

Понятие «средневековье», впервые употребленное гуманистами во второй половине XV века, уже тогда получило широкое распространение и с тех пор активно используется в мировой историографии. Им принято именовать самый значительный по продолжительности период исторического развития Западной Европы и Ближнего Востока - со времен падения Римской империи в V веке до начала эпохи Возрождения (XIV - XV вв.). В истории культуры этой эпохи выделяют три основных периода:

- культура раннего средневековья (V - XI вв.)

- культура развитого средневековья (XI - XIII вв.)

- культура позднего средневековья (XIV - XV вв.).

В период раннего средневековья зародились строй мышления особенности чувственного восприятия мира, проблемы и темы культуры, которые в будущем формировали и наполняли содержанием структуры средневековой ментальности и чувствования.

Средневековый Запад зародился на развалинах римского мира. Варвары ускорили и отягчили упадок Римской империи. Закат они превратили в регресс. Регресс был как количественным (разрушенные памятники архитектуры, хозяйственные постройки, быстрое сокращение народонаселения, разрушение дорог, систем орошения, уничтожение посадок сельскохозяйственных культур), так и качественным, техническим, который на долгое время оставил средневековый Запад безоружным.

Результатом плохого технического оснащения было то, что средневековый Запад представлял собой мир, находящийся на крайнем пределе. Он без конца подвергался угрозе лишиться средств к существованию. Мир жил в состоянии крайне неустойчивого равновесия. Любой каприз природы приобретал катастрофический характер прежде всего из-за слабости техники и экономики и особенно бессилия государственной власти. Средневековый Запад жил под постоянной угрозой падения в пропасть.

Материальная нестабильность объясняет в большой мере присущее человеку средних веков чувство неуверенности. Неуверенность была также и духовной. Лежавшая в основе всего неуверенность в конечном счете, была неуверенностью в будущей жизни, блаженство, в которой никому не было обещано наверняка и не гарантировалось в полной мере ни добрыми делами ни благоразумным поведением. Страх неизбежно преобладал над надеждой. Средневековый человек испытывал потребность в самоуспокоении. Именно это чувство оказывало влияние на формирование его ментальности, эмоций, форм поведения.

Прежде всего хотелось опереться на прошлое, на опыт предшественников. Подобно тому как Ветхий завет предшествует Новому и служит основанием для него, поведение древних должно было обосновывать поведение людей нынешних. Если и можно было предположить что-то определенное, так только то, что могло найти подтверждение в прошлом. Поэтому особое значение придавалось тем, кого считали авторитетами.

Теология считалась наивысшей из наук, и именно здесь практика ссылок на авторитеты нашла свое наибольшее воплощение. Высшим авторитетом являлось Писание; к нему прибавлялся авторитет отцов церкви. Поскольку суждения авторитетов были часто темны и неясны, они прояснялись глоссами, толкованиями, которые в свою очередь должны были исходить от «достоверного автора. Нередко глоссы заменяли собой оригинальный текст. Из всех сборников текстов, отражавших интеллектуальную деятельность средневековья, больше всего обращались к антологиям глосс и из них чаще всего делали заимствования. Знание оказывалось мозаикой цитат, которые назывались «сентенциями». Совокупность таких сентенций - это и есть сборники авторитетов. Авторитетами для интеллектуального средневековья становились также античные и арабские философы. Ссылка на то, что то или иное высказывание заимствовано из прошлого, была в средние века почти обязательна.

Авторитеты управляли духовной жизнью. Средневековая этика преподавалась и проповедовалась при помощи стереотипных историй, иллюстрировавших урок и неустанно повторявшихся моралистами и проповедниками. Эти сборники примеров составляют длинный ряд средневековой нравоучительной литературы.

Гнет древних авторитетов ощущался не только в интеллектуальной сфере. Он чувствовался во всех областях жизни. Это печать традиционного крестьянского общества, где истина и тайна передаются из поколения в поколение.

Сила традиции обретала особую мощь в применении к общественному устройству. В основе феодального права и практики лежала кутюма, то есть обычай. Доказательством истины в феодальную эпоху было «извечное» существование чего-либо. К доказательству авторитетом, то есть доказанной древностью, прибавлялось доказательство чудом. По всей вероятности, доказательство чудом стало сначала употребляться для определения святости, которая сама по себе исключительна.

Средневековые умы привлекало совсем не то, что можно было наблюдать и подтвердить естественным законом, а как раз наоборот, то, что было необычно, сверхъестественно или, во всяком случае, ненормально.

Даже наука более охотно избирала своим предметом что-то исключительное. Землетрясения, кометы, затмения - вот сюжеты, достойные удивления и исследования.

Огромное место в мышлении занимала символика. Мышление символами было характерно не только в теологии, в литературе, в искусстве средневекового Запада, но и во всем его ментальном оснащении. У греков слово «цимболон» означало знак благодарности, представлявший собой две половинки предмета, разделенного между двумя людьми. Таким образом символ являлся знаком договора. Он был намеком на утраченное единство: он напоминал и взывал к высшей скрытой реальности. В средневековой мысли «каждый материальный предмет рассматривался как изображение чего-то ему соответствовавшею в сфере более высокого и, таким образом, становившегося его символом». Символизм был универсален, мыслить означало веч­но открывать скрытые значения, непрерывно «священнодействовать». Ибо скрытый мир был священен, а мышление символами было лишь разработкой и прояснением учеными людьми мышления магическими образами, присущего ментальности людей непросвещенных. И приворотные зелья, и амулеты, и магические заклинания, столь широко распространенные, были не более чем грубым проявлением все тех же верований и обычаев. А мощи, таинства и молитвы были для массы их разрешенными эквивалентами. В обоих случаях речь шла о поиске ключей от дверей в скрытый мир, мир истинный и вечный, мир, который был спасением.

Средневековая символика начиналась на уровне слов. Называть вещь уже значило ее объяснить. Так сказал Исидор Севильский. и после него средневековая этимология расцвела как фундаментальная наука. Понимание есть знание и овладение вещами, реальностями. В медицине поставленный диагноз означал уже исцеление, оно должно было наступить вследствие произнесения названия болезни. Когда епископ или инквизитор мог сказать о подозреваемом: «еретик», то главная цель была достигнута враг назван, разоблачен. Язык являлся ключом к реальности, соответствующим ей инструментом.

Именно поэтому фундаментом средневековой педагогики было изуче­ние слов и языка. Грамматика, риторика, диалектика - таков первый цикл из семи свободных искусств. Основу, любого преподавания, по крайней мере до конца XII в., составляла грамматика. Уже от нее переходили к другим наукам и особое внимание уделяли этике, которая дополняла свободные искусства и даже как бы венчала их. Наука грамматика имела много назначений—и не только потому, что через комментирование авторов позволяла обращаться к любому сюжету, но еще и потому, что благодаря словам она позволяла добраться до скрытого смысла, ключом к которому они являют­ся.

Природа виделась огромным хранилищем символов. Среди минералов это были драгоценные камни, вид которых поражал зрение, воскрешая миф богатства. Среди растительности это те растения и цветы, которые упоминаются в Библии, среди животных это экзотические, легендарные суще­ства, звери-чудовища, удовлетворявшие тягу средневековых людей к необычному.

У камней и цветов символический смысл совмещался с их благотворными или пагубными свойствами. Цветовая гомеопа­тия желтых и зеленых камней лечила желтуху и болезни печени, а красных —кровотечения. Красный сардоникс означал Христа, проливающего .свою кровь на кресте за людей. Прозрачный берилл был образом христианина, озаренного светом Христа. Флорарии - это что-то род­ственное травникам, они знакомили средневековую мысль с рецептами добрых женщин и секретами мона­стырских хранилищ лекарственных трав. Гроздь винограда в сим­волическом изображении мистической давильни—это был Христос, проливший кровь за людей. Образом Девы могли служить олива, лилия, ландыш, фиалка, роза. Яблоко было символом зла.

Животный мир чаще всего виделся как сфера зла. Так например страус, откладывающий яйца в песок и забывающий их высиживать,—таков был образ грешника, не помнящего долга перед Богом, козел символизировал сластолюбие, скорпион, кусающий хвостом воплощал в себе лживость. Но настоящими обличьями дьявола выступали фантастические звери, имевшие сатанинское происхождение: все эти аспиды, василиски, драконы, грифоны.

Средневековая символика нашла исключительно широкое поле для применения в богатой христианской литургии, а еще раньше в самом строении религиозной архитектуры. И круглая, и крестообразная формы церковных зданий являлись образами совершенства. Круглая форма несла в себе завершенность круга. Крестообразный план здания - это не только изображение распятия Христа, но так же обозначение четырех основных направлений, символизировавших Вселенную. И в том, и в другом случае церковь олицетворяла микрокосм.

Особое место среди важнейших форм средневековой символики занимала символика чисел: структурируя мысль, она стала одним из главнейших принципов в архитектуре. Красоту выводили из пропорциональности из гармоний, отсюда и превосходство музыки основанной на науке чисел. Число - это. мера вещей. Так же как и слово, число смыкается с реальностью. «Созда­вать числа,—говорил Тьери Шартрский, это значит создавать вещи». И искусство, поскольку оно является подражанием природе и творению, должно руководствоваться счетом.

Важное место занимала также символика пальцев. Мизинец, который подготавливает уши к тому, чтобы слушать, символизирует у него веру в добрую волю; безымянный палец — раскаяние, средний палец - милосердие, указательный—ясный разум, большой палец— божественность. Разумеется ну­жно помнить, что в средние веха люди считали на пальцах и этот счет лежал в основе всех символических толкований так же, как в основе всех измерений лежали «естественные» меры: длина сто­пы или предплечья, размер пяди или поверхности земли, которую можно было обработать за один день, и т. д. Самые скромные же­сты связывались с самыми смелыми спекуляциями. Как видно из этих примеров, в ментальном оснащении людей Средневековья. Средневековый разум обнаруживал тягу к абстрактному или, точнее, к мировидению. основывавшемуся на абстрактных взаимозависимостях. Так, расцветка считалась особенно красивой, если строилась на сочетании белого и красного, превосходных цветов, символизи­ровавших, как мы видели, чистоту и милосердие. Наслоение конкретного на абстрактное составляло основу ментальностей и чувствований средневековых людей. Одна страсть, одна потребность заставляла колебаться между желанием отыскать за ощутимым конкретным более существенное, абстрактное и .попытками заставить эту скрытую реальность проявиться в форме, доступной чувствам. И нельзя с уве­ренностью сказать, что стремление к абстрактному было свой­ственно прежде всего образованным кругам, интеллектуалам и клирикам, а стремление к конкретному встречалось в первую оче­редь среди необразованных. И чувство абстрактного, и чувство конкретного в равной мере характеризовало и тех и других. Точно так же искусство Раннего Средневековья поверх вдохнов­лявших его эстетических традиций местного населения или кочев­ников обнаруживает, что тенденции к абстрактному в нем древнее других.

Хорошо известно пристрастие Средневековья к сверкающим, ярким цветам. Это был «варварский» вкус: кабошоны, которые вправляли в переплеты, блеск золота и серебра, многоцветие статуй и живописи на стенах церквей и богатых жилищ, магия витражей. Но за цветовой фантасмагорией стоял страх перед мраком, жажда света, ко­торый есть спасение.

Технический и духовный прогресс способствовал все лучшему использованию света. В готических соборах стены стали пробуравливаться, потоки света, расцвеченного витражами, хлы­нули внутрь. С ХIII в. начало потихоньку появляться оконное сте­кло в домах. Наука XIII в. изучала и «прощупывала» свет, поставив оптику на первое место среди своих занятий. Техническая наука даровала свет утомлен­ным и больных глазам, изобретя в самом конце века очки. Уче­ных притягивала к себе радуга, этот каприз природы, естествен­ным образом разложенный свет. Интерес к ней отвечал как традиционалистскому, так и обращенному к новому научному созна­нию Средневековья. За всем этим стояло то, что зовется «средневе­ковой метафизикой света», или — более обобщенно и более скромно — поиск безопасности, которую даровали освещение и свет.

Красота воспринималась как свет, который успокаивал и ободрял, являлся знаком благородства. Образцом в этом смы­сле был средневековый святой. Как пишет Андре Воше, «святой — это существо из света». В трактате «Светильник» уточняется, что во время Страшного суда тела воскресших святых будут разного цвета в зависимости от того, были ли они мучениками, исповед­никами или девственницами. Говорили еще о запахе святости, символическом, конечно, но для средневековых людей вполне ре­альном.

Однако свет был предметом и самых пылких устремлений. Он был отягощен самыми высокими символами. Роберт Гроссетсет говорил, что, поняв «имя Красоты», сразу чувствуешь изначальный свет. Этот изначальный свет есть что иное, как Бог.

Красивое, кроме того, - это богатое. Экономическая функция сокровищ как резерва на случай необходимости способствовала тому, что богатые накапливали драгоценные вещи.

Красивым считалось разноцветное и блестящее, а чаще всего еще и богатое. Но вместе с тем красивое — это было доброе. Обаяние физической .красоты было так велико, что она являлась непременным атрибутом святости. Добрый Бог—это прежде всего прекрасный Бог, и готические скульптуры воплощали идеал людей Средневековья. Средневековые святые обладали не только семью духовными дарами -дружественностью, мудростью, способностью к взаимопониманию, честью, одаренностью, уверенностью и радостностью, но также и семью телесными дарами—красотой, ловкостью, силой, свободой в движениях, здоровьем, способностью к наслаждению и долголетием.

Культ физической силы был свойственен прежде всего представителям военной аристократии, рыцарям, страстью которых была война. Кумирами людей всех сословий были те, кто совершал под­виги, то есть нечто из рода спортивных достижений. То же стремление к геройству наблюдалось у клириков, особенно у монахов. Ирландцы научили средневековых монахов высоким деяниям: аскетизму, пьянящему умерщвлению плоти. Святые, подхвативший "дело мучеников первых веков христиан­ства, были своего рода «атлетами Христа». Их подвиги тоже но­сили чисто физический характер. Наконец, и искусство тоже рва­лось к геройству: то это была необычайная тщательность в отдел­ке деталей, а то чрезмерность в самой постройке.

Готический художник совер­шал подвиг.

Ментальная модель в это время охватывала одновременно видение мира, свойственное воинам, и вместе с тем предполагала упрощенный дуализм, оппозицию двух противоположностей. Вся

духовная жизнь людей Средневековья концентрировалась вокруг противостояния добра и зла, добродетелей и пороков, души и те­ла.

Экзальтация была неотделима от поиска. Не поддаваться соблазнам суетного мира - таково было стремление всего средневекового общества снизу доверху. Поиски за пределами обман­чивой земной реальности того, что за ней скрывалось переполняли литературу и искусство средних веков. Суть ин­теллектуальных и эстетических исканий средних веков составляло прежде всего раскрытие потаенной истины. Это было главное занятие сред­невековых людей.

Отсюда—популярность всего того, что способно открыть царство грез. Возбуждающие средства, любовные напитки, пряности, зелья, порождающие галлюцинации,—все это предла­галось во множестве, на любой вкус и по любой цене. Деревенские колдуны снабжали ими крестьян, торговцы и лекари—рыцарей и государей. Все ждали видений и часто удостаивались их. Цер­ковь, осуждая колдовские средства, фактически предлагала им лишь замену: перед всяким важным делом она предписывала про­должительный пост (обычно трехдневный), обряды аскетизма, молитвы, которые должны были создать пространство, необхо­димое для сошествия вдохновения и благодати.

Средневековых людей всю жизнь тревожили сны. Сны возвещали, сны разоблача­ли, сны побуждали к действию - словом, они составляли интригу духовной жизни. Сны посещают людей всех общест­венных слоев. Король Англии Генрих I увидел во сне, что про­тив него восстали все три сословия. Монах Гунзо во сне узнал о цифровых данных, необходимых для реконструкции церкви в Клюни. Гельмбрехту-отцу во сне открылись этапы трагической судьбы его сына.

Рядом с этой ментальностью и эмоциональным восприятием мира, в основе которых лежало магическое, зарождалась и разви­валась новая система мировосприятия, особенно в городах и че­рез города, поскольку эволюция там происходила быстрее. Изме­нения чувствовались уже в ХП в., а в ХIП они, можно считать, одержали верх.

В средневековом об­ществе часто в одном и том же человеке две системы мышления, магическая и научная, не только сосуществовали, но и вмещались одна в другую: в старую систему все больше проникала новая и постепенно подтачивала ее, создавая внутреннее напряжение, нарушая связность и последовательность представлений.

Первым новшеством, которое появилось в XII в. в этой обла­сти, была разработка нового ментального «оснащения». Ее осу­ществляли люди, которые пре­подавали в городских школах, становившихся университетами. Ис­ходной.точкой в формировании этой ментальной «оснастки» слу­жил материальный предмет - книга. Ибо надо очень хорошо себе представлять: университетская книга и книга монастырская - весьма отличны друг от друга. Нельзя, конечно, отрицать, что и в монастырях книга была инструментом культуры. Но монастырская книга, в том числе и в своей духовной и интел­лектуальной функции, играла прежде всего роль сокровища. В от­личие от этого университетская книга была прежде всего инстру­ментом познания.

На самом же деле изменение функции книги было всего лишь частным случаем более общей эволюции: распространения пись­менной культуры и прежде всего обретения письменных. текстом новой функции - функции доказательства. Ордалии были запре­щены IV Латеранским собором (в 1215 г.): им на смену постепенно приходили письменные доказательства истины, и это был переворот .в юстиции.

Традиционное общество, в котором очень велика была роль слухов,

устной передачи информации, медленно приучалось если не читать, то,

во всяком случае, использовать письменное слово точно так же, как в экономической жизни оно привыкало иметь дело с деньгами.

Ментальное «оснащение» обновлялось во всех областях жизни. Так же как и технические новшества в экономике, все новое в культуре встречало сопротивление. Десакрализация книги сопровождалась «рационализаци­ей» методов интеллектуальной работы, да и самих ментальных механизмов. Разумеется, никто не ставил под сомнение тради­ционные объекты исследования. Например, все более и более мно­гочисленные критические суждения относительно мощей не ставили под сомнение саму действенность мощей. Целью но­вых исследований было выявление фальшивых мощей, которых становилось все больше вследствие крестовых походов (так же как и растущей потребности церкви в деньгах). Даже если посмотреть глубже, схоластический метод не ставил под сомнение веру. На­оборот, он стремился прояснить, очистить, лучше понять эту веру. Но как бы то ни было, применявшиеся в схоластике методы пред­полагали настоящий переворот в ментальных установках.

Схоластический метод предполагал прежде всего обобщение старой, хорошо известной процедуры, которую раньше применяли главным образом при толковании Библии: вопросы и ответы. Но ведь если ставились проблемы, если авторам задавались во­просы, значит, эти авторы ставили тот или иной сюжет под со­мнение. Схоластика прежде всего занималась разработкой про­блематики. Затем она предполагала спор, «диспут», и здесь эво­люция состояла в том, что в противовес аргументированию ссыл­ками на авторитет все большее значение приобретала практика ло­гического обоснования аргумента. Наконец, за диспутом следова­ло заключение, которое делал магистр. Невозможно было уже ограничиться лишь со­мнением; приходилось подвергаться риску суждения. Так, в ко­нечном счете схоластический метод вел к осознанию личностью ее интеллектуальной ответственности.

Заострение интеллектуального инструментария, происходившее благодаря развитию схоластики, можно проследить, обратившись к трем феноменам.

Первый состоял в более тонком обращении с авторитетами. Второй это осознание возможность существования разных мнений. И наконец, третий: новое переставало выглядеть пугающе. В поисках новых доказательств схоласты ( по крайней мере некоторые из них) все шире применяли наблюдение и эксперимент. Рождающаяся схоластика попыталась установить связь между свободными искусствами и механикой, между науками и техникой. А университетские профессора относили себя' к социальным группам, гнушавшимся ручного труда.

Последствия разрыва теории и практики были во многих областях огромны. Физики экспериментам предпочитали Аристотеля,

медики и хирурги вместо вскрытий предпочитали ссылаться на

Галиена.

Между тем по мере утверждения превосходства человека над природой, по мере обретения все большей уверенности в своих возможностях по отношению к окружающему миру люди осознавали все более глубокие пучины в своем собственном «я». Ведущую роль обретало развитие сознания, и вопросы схоластики превращались в дилеммы самосознания. Заслуга в подготовке этого крупного переворота в психологии и чувствовании традиционно приписывается Абеляру. Раньше человек искал меру и оценку своих прегрешений заслуг вовне. Пенитенциалии («покаянные книги») налагали на него наказание, которое было чем-то вроде штрафа. После того как епитимья была выполнена, человек считал себя примиренным с Богом, церковью, обществом и с самим собой. Теперь же от него требовалось раскаяние, и он жаждал его (а наиболее щепетильные доходили до угрызений совести). Именно это давало отпущение грехов.

Менялись формы покаяния, но изменения претерпевали и святые. Наряду с традиционными признаками святости от святых все чаще стали требовать бедности и милосердия. Ореол нравственной чистоты, апостольство стали цениться выше, чем чудотворные деяния и подвиги аскетизма. Идеал святости углублялся в XII в. в мистической жизни. От святого теперь уже не требовалось физической красоты.

Романское искусство XII в.. преисполненное пессимизма, довольствовалось изображением животных. В XIII в. рвущаяся к счастью готика обратилась к цветам и к людям. Готическое искусство скорее аллегорично, чем символично. В «Романе о Розе» отвлеченные понятия предстают именно в человеческом обличье, будь они хорошие или плохие: Скупость, Старость, Приветливость, Грубость. Разум, Притворство, Природа. Готика еще фантастична. Но ее фантастичность скорее причудливая, чем отпугивающая.

И главное: она становилась нравоучительной. Иконография стремилась учить. Жизнь деятельная и жизнь созерцательная, добродетели и пороки, все с человеческими лицами, располагались в определенном порядке на порталах соборов, украшая их и обеспечивая проповедникам иллюстрации к их нравственным поучениям. Первым стремлением было произвести впечатление и даже напугать. Отныне все становилось нравоучением: изложения Библии, псалтыри, «морализирующие» травники трансформировали Писание в собрание занимательных историй, на которых строилось религиозное воспитание.

Эти изменения имели, однако, не только положительные последствия. Вкусы опошлялись, религиозность нередко становилась инфантильной.

Было, однако, в эту эпоху одно чувство, которое явно модернизировалось. Это любовь. В обществе, где ценились прежде всего мужественность и воинственность, как это было в собственно феодальную эпоху, большая изысканность отношений между полами граничила с отношениями дружбы между мужчинами. Наиболее совершенное отражение такой дружбы мы находим в жесте «Ами и Амиль». Вслед за этим появилась куртуазная любовь. Генезис куртуазной любви даже на уровне фактических представлений остается непроясненным. Многие настаивали на «феодальном» характере этой любви, вдохновляемой, по-видимому, связями между сеньором и вассалом, когда сеньором выступает дама. Другие охотнее видели в куртуазной любви форму бунта против сексуальной морали того же феодального общества. То, что куртуазная любовь была антиматримониальна, - это очевидно. Брак же был главным полем сражения за революционизацию не только нравов, но и всего мира эмоций. Требовать самоценности чувства, претендовать на то, что между полами могут существовать иные отношения, кроме тех, которые диктуются инстинктом, силой, интересом и конформизмом это было, конечно, настоящее обновление.

Возможно, самое важное из всех изменений, которые являет нам средневековое искусство, - это то, которое породило вместе с реализмом или натурализмом - новый взгляд на мир, новую систему ценностей. Этот взгляд задерживался теперь на видимом, на мире, даваемом в ощущениях, вместо того чтобы быть лишь простым символом скрытой реальности; этот мир обретал ценность сам по себе, становился объектом непосредственного восхищения. В готическом искусстве цветы стали настоящими цветами, человеческие черты стали чертами индивидуальными, пропорции стали определяться естественными соотношениями, а не символическими значениями. Наверное, такая всеобщая десакрализация предполагала некоторое обеднение, но она несла и освобождение. Впрочем, уже и в романскую эпоху художники

придавали большее значение эстетическим интересам, чем идеологическим требованиям. Уменьшение значения символов, отступление их перед воспринимаемой чувствами реальностью - все это свидетельствует о глубоком изменении в системе восприятия. Обретший уверенность человек созерцал мир, как Бог после шести дней творения, и находил его прекрасным и добрым. Готическое искусство-это доверие.

Но прежде, чем прийти к этому, люди Средневековья должны были выдержать борьбу со всеобъемлющим чувством неуверенности, и в XIII в. битва еще продолжалась. Большую растерянность порождало то, что существа и вещи на деле были совсем не' тем. чем они казались. А именно ко лжи Средневековье и испытывало особое отвращение. Природу Бога определяли так: «Тот, кто никогда не лжет». Дурные люди это лжецы. Все общество кишело лжецами. Вассалы предавали своего сюзерена, изменяли ему, отрекались от него, торговцы мошенничали, думая лишь о том, как бы обмануть и украсть, монахи были лицемерами.

Средневековый словарь чрезвычайно богат выражениями, обозначающими бесчисленные формы лжи и бессчетные разновидности лжецов. Даже среди пророков встречались лжепророки, а чудеса иногда оказывались фальшивыми. Все это казалось делом рук дьявола. А все потому, что человек слаб перед реальным миром и, чтобы возобладать над ним, ему приходилось прибегать к хитрости. Часто думают, что это воинственное общество все брало с бою. Это величайшее заблуждение. Технические приспособления были столь несовершенны, что защита почти всегда одерживала верх над нападением. Даже и в военном деле укрепленные замки и стены были практически неприступны. Если осаждавшим и удавалось ими овладеть, это почти всегда было следствием применения хитрости. Общее количество благ, которым могло располагать средневековое человечество, было столь недостаточным, что приходилось выпутываться кто как мог. И тот, кто не обладал силой или хитростью, почти наверняка был обречен на гибель. Никто же мог испытывать уверенность ни в чем.

Но если реальность скрывается, что делать, как не цепляться за видимость? Напрасно церковь убеждала средневековых людей относиться к видимому миру с презрением, не обращать на него внимания, чтобы обратиться к истинным - скрытым - богатствам духа. Все в средневековом обществе определялось отношением к «кажущемуся», видимому.

Первая видимость-это тело. Его следовало принизить. Григорий Великий называл тело «омерзительным одеянием души». Монахи, служившие средневековым людям примером для подражания, беспрестанно смиряли свою плоть, культивируя аскетические привычки. В монастырских уставах указывалось максимальное количество дозволенных ванн и туалетных процедур, поскольку все это считалось роскошью и проявлением изнеженности. Для отшельников грязь была добродетелью.

Однако идеал воинственности в такой же степени прославлял тело, в какой христианский идеал его принижал. Жизнь все время требовала от рыцаря напряжения физических сил: на охоте, на войне, на турнире. Даже мертвое тело являлось объектом тщательного ухода. Телам святых поклонялись, перенесение тела означало канонизацию.

Наступала пора распространения гигиены, она входила в обиход прежде всего в городах. В 1292 г. в Париже существовало как минимум 26 банных заведений. Причем парильни являлись местом наслаждений и даже пристанищем разврата.

Впрочем, и монастырская литература внесла свой вклад в заботу о теле. Ценный эльзасский манускрипт 1 154 г. Представляет собой учебник по диетологии, написанный монахиней из Шварцентхана.. Этот календарь предписывал особый режим для каждого месяца. В начале XIII в. был широко распространен «Справочник здоровья», написанный в Салерно.

Пища являлась наваждением для средневекового общества. Крестьянская масса должна была довольствоваться немногим. Основу ее пищи составляла жидкая каша, а главным дополнением к ней были плоды огородничества. Однако в XII в. среди всех социальных категорий стала традиционной еда с хлебом, и именно тогда хлеб приобрел на Западе поистине мистическое значение, которое санкционировала религия. Свое превосходство верхушка общества демонстрировала прежде всего в области питания. Излишество в пище было первым из излишеств. Сцены пиршеств занимают большое место в поэмах о героических деяниях.

Средневековая культура была культурой жестов. Все существенные соглашения и клятвы в средневековом обществе сопровождались жестами и воплощались в них. Вассал вкладывал свои руки в руки сеньора, клал их на Библию, а в знак вызова ломал соломинку или бросал перчатку. В религиозной жизни значение жеста было еще больше. Жестом веры был Крест. Жестами молитвы были руки сложенные, воздетые, руки скрещенные, окутанные покрывалом. Определенные жесты составляли суть отправления таинств. Богослужение - это тоже набор жестов. Самым распространенным жанром феодальной литературы были жесты (chansons de geste).

Большое значение жестов -это существенная черта средневекового искусства. Жест одушевляет произведение, делает его выразительным, придает смысл линии и движению. Церкви-это жесты в камне.

Еще большую социальную значимость имела одежда. Она' точно указывала на социальную категорию, была настоящей униформой. Носить не ту одежду, которая подобала человеку по его положению означало совершать грех гордыни или падения. Монастырские уставы тщательно регламентировали костюм. Строгие ордена XI и XII вв., в особенности цистерцианцы, для того чтобы подчеркнуть свои особенности, приняли белую, некрашеную одежду. Нищенствующие ордена пошли еще дальше и стали одеваться в мешковину, суровую и небеленую. Так поступали и разные корпорации, прежде всего университетская. Особое внимание уделялось аксессуарам головным уборам и перчаткам, которые точно указывали ранг.

В конце XIII в. стали появляться законы против роскоши, особенно в Италии и во Франции. Они были связаны, по всей вероятности, с начинавшимся экономическим кризисом. Эти законы, предписывая разницу в одежде, помогали поддерживать установленный общественный порядок.

Женская одежда удлинялась и укорачивалась в зависимости от того, процветала ли экономика или переживала кризис (в середине XII в. она удлинилась, к великому негодованию моралистов, которые находили эту моду бесстыдной и непристойной, а в середине XIV в. укоротилась).

Последним проявлением социальной дифференциации был дом. Крестьянский дом строился из самана или из дерева, если и употреблялся камень, то не выше фундамента. Обычно этот дом состоял из одной комнаты и не имел другого дымохода, кроме дыры в потолке. Бедно обставленный и оснащенный, он не привязывал к себе крестьянина. Убожество дома способствовало мобильности средневекового крестьянина.

Города тоже состояли еще главным образом из деревянных домов. Они становились легкой добычей пожаров. Огонь был тяжелым бедствием Средневековья.

Другое дело - богатые. Укрепленные замки были символом безопасности, мощи, престижа. В XI в. повсюду топорщились донжоны, преобладала функция защиты. Затем стали появляться украшения. Оставаясь хорошо защищенными, замки стали иметь больше жилых помещений, жилые строения сооружались внутри стен. Вся жизнь концентрировалась в главном зале. Мебели было немного. Столы обычно были разборными, и после трапезы их убирали. Постоянную мебель составлял сундук, или ларь. Куда складывали одежду или посуду. Поскольку жизнь сеньоров была бродячей, нужно было иметь возможность легко уносить багаж. Другим функциональным предметом роскоши были ковры; их вешали как ширмы, и они образовывали комнаты. Ковры возили из замка в замок .

Церковь положила немало усилий; чтобы убедить людей Средневековья, что они лишь странники на этой земле. Даже живя на одном месте, они редко имели время привыкнуть к своему очагу.

Культура средневековья в целом имела противоречивый характер. Унаследовавшая многие элементы античности, она стала трансформировать их через крестьянское мировоззрение. Развитие городской, народной, светской, рыцарской культуры стало постепенно в XI-XIII вв. Подрывать церковную монополию в духовной жизни общества. Достижения средневековой культуры стали благодатной почвой для развития культуры эпохи Возрождения.

Список литературы:

«История западного мышления». Ричард Тарнас. 1995.

«Цивилизация средневекового запада.» Жак ле Гофф. 1992.

«История философии в кратком изложении». И.И. Богута. 1994.

14