Взгляды Ш. Бронте на женскую эмансипацию и их освещение

2.2. Взгляды Ш. Бронте на женскую эмансипацию и их освещение

в романе «Джейн Эйр»

В данной работе мы не будем касаться творчества Энн Бронте, но это не значит, что по силе своего таланта и глубине образов ее «Агнес Грей» она уступает своим старшим сестрам. Жизнь и творчество сестер Бронте всегда интересовали как их современников, так и современных критиков. Отметим лишь некоторые труды, посвященные им: «Семейство Бронте», «Бронте и их мир», «Сестры Бронте», «Бронте, их жизнь в воспоминаниях современников», «Шарлота Бронте: эволюция гения», «Бронте: Шарлота и Эмили», а также многие другие, среди которых стоит особенно отметить работы Э. Гаскелл «Жизнь Шарлотты Бронте» (1857), Питера Бейна «Две великие англичанки» (1881), посвященную Элизабет Браунинг и Шарлотте Бронте, и современное биографическое исследование Уинифрид Жерен «Шарлотта Бронте. Эволюция гения» (1967). Есть и такие критики, которые интерпретируют творчество сестер Бронте в «терминах» фрейдистской психосексологии. Несчастливая любовь Шарлотты к Эгеру, ее увлечение Д. Смитом, ее поздний брак, одиночество Эмили и Энн – повод к бесконечным рассуждениям о подавленных импульсах, внутренней «агрессивности» и сублимации «нерастраченной сексуальной энергии» в творческую. Так, в интересной в целом книге Э. Моэрс «Женщины-литераторы» содержится явная попытка прочесть «Джейн Эйр» в свете фрейдистской сексуальной символики.

В известной мере фрейдистский подход присущ и работе Марго Петерс «Беспокойная душа. Биография Шарлотты Бронте», где встречается такое, например, утверждение, что Шарлотте и Эмили была свойственна «врожденная неприязнь к мужчине».[74] Однако в целом книга М. Петерс – добросовестное исследование. Она справедливо полагает. Что многие невзгоды жизни Шарлотты Бронте «явились следствием ее положения в обществе, не признававшем за женщинами-писательницами настоящего таланта»[75]; хотя Шарлотта Бронте не была, как мы знаем, «феминисткой» в прямом смысле слова, то есть не принадлежала ни к какой организации, борющейся за права женщин, вся ее жизнь и искусство, справедливо пишет Петерс, - красноречивый протест против жестких, утеснительных ограничений, которыми общество связывало женщину и над которыми она восторжествовала. Однако нельзя не заметить, что Шарлотта Бронте утверждала права всех обездоленных, честь и достоинство человеческой личности вообще – не только женщины.

Характерно, что с точки зрения борьбы за социальное равноправие женщины рассматривают творчество Шарлотты Бронте и Патриция Бир, но симптоматично, что в название своей книги она вынесла слова Джейн, заключающие ее рассказ об отношениях с Рочестером: «Читатель, я вышла за него замуж». Воодушевление, звучащее в этом восклицании, приобретает оттенок всеобщей, символической декларативности, становясь выражением «извечного» идеала женщины, что никак не может быть сказано ни о Джейн, ни о создательнице ее образа.

Тема женской свободы и равноправия, идеал полнокровной, яркой, не ущемленной условностями жизни были свойственны творчеству всех Бронте.

Критика не раз отмечала, как созвучна современности и тема борьбы за эмоциональное и гражданское равноправие женщины. Именно в творчестве Шарлотты Бронте и ее сестер возникает в английской литературе XIX века образ новой женщины в противовес утверждавшемуся буржуазно-викторианскому идеалу «кроткого ангела», чья роль в жизни – быть только хранительницей домашнего очага.

Женщина в творчестве Бронте – существо свободолюбивое, независимое, равное мужчине по интеллекту и силе характера. В этом аспекте интересна связь творчества Бронте и с XVIII веком, веком Просвещения, почему, в частности, закономерен вопрос о продолжении Шарлоттой и ее сестрами традиции Мэри Уолстонкрафт и Мэри Шелли. Но эта же традиция была «передана» сестрами Бронте и современникам. В Англии, например, образ Джейн нашел отклик в поэме Э.-Б. Браунинг «Аврора Ли», героиня которой утверждает ценность и равноправие женщины в мире духовном и в мире чувств. Особенно много подражаний вызвала «Джейн Эйр» в Америке, где в 60-70-е годы «женский роман», то есть роман, написанный женщиной и о женской судьбе, становится очень популярным. Сразу же завоевавший большую известность и признание, роман Бронте становится идеалом, по образу и подобию которого создается множество произведений. Укореняется сама типология образа бедной, но гордой девушки и конфликта, ситуации, «заданной» Шарлоттой Бронте в ее знаменитом романе: героиня (не обязательно гувернантка, но, как правило, молодая девушка или женщина) оказывается в неблагоприятных обстоятельствах и только благодаря своей моральной цельности, стойкости, уму и характеру преодолевает жизненные невзгоды. Более того – добивается успеха, в том числе и прежде всего – материального. Такая, американская, трансформация темы духовной и нравственной победы Джейн Эйр была, конечно, данью типично буржуазному представлению о счастье и благополучии. Многие из этих американских подражаний «Джейн Эйр» были, по сути дела, тривиальными, мелодраматическими историями на тему «как мне повезло», и не случайно подобная коллизия была высмеяна известным американским писателем Ф. Брет Гартом в одной из серий его пародий на знаменитые произведения XIX века, известной под названием «Романы в сжатом изложении». Отличительная черта этих историй – романтизация успеха, а не романтика труда, как это мы видим в произведениях Шарлотты Бронте.

Центральный роман Шарлотты Бронте, в котором явно прослеживается проблема эмансипации – «Джейн Эйр». Он привлек и поразил читателей образом главной героини, смелой и чистой девушки, одиноко ведущей борьбу за существование и за свое человеческое достоинство. История этой борьбы рассказана от первого лица. Это не автобиография Шарлотты Бронте: история Джейн Эйр имеет только отдельные точки сопрокосновения с жизнью писательницы.

Недавно был описан прообраз Джейн Эйр. Английская газета «Дейли Мейл» сообщила, что преподавательница Маргарет Коннор занималась исследованием прообраза главной героини романа «Джейн Эйр». Ее исследование позволяет сделать вывод, что прототипом героини явилась действительно существовавшая женщина по имени Френсис Джейн Эйр. Жила она в Фулнеке, близ города Лидса, где служила учительницей в школе при церкви. Просматривая церковные записи, М. Коннор обнаружила там документальное свидетельство любви молодой учительницы к врачу-хирургу Мэчилу, практиковавшему в расположенном неподалеку городке Падси. Через общих друзей и знакомых слухи об этом романе легко могли достичь семейства Бронте, жившего в том же округе Вест Райдине, графство Йоркишр.

Сначала Френсис Джейн Эйр и доктор Мечил скрывали свои отношения. Джейн не хотелось менять должность учительницы на положение замужней матроны, тем более что, как установила Маргарет Коннор, мисс Эйр, которую звали согласно первому имени, «Фэнни», приобщилась в двадцатилетнем возрасте к религиозной секте «Одиноких Сестер». Однако в церковных книгах вскоре появилась запись: «Член секты Одиноких Сестер Френсис Джейн Эйр завязала отношения с мистером Мэчилом, хирургом из Падси, но так как в их отношениях не замечено ничего нескромного, старейшины секты не стали вмешиваться, хотя и сообщили отцу Фэнни Джейн об этой дружбе…».[76]

Как удалось установить М. Коннор, в конце концов влюбленные поженились и были счастливы.

Результаты поисков Маргарет Коннор были с признательностью восприняты Мемориальным обществом Бронте. Однако директор Музея сестер Бронте в Хоуорте Майк Хилл по этому поводу справедливо заметил: «Большая часть образов в любом романе имеет более или менее фактологическую основу. Но искусство в том и состоит, что из этих образов может создать воображение автора».[77]

А воображение создало роман, который читают уже больше 150 лет.

Роман стал важной вехой в истории борьбы за женское равноправие. Разумеется, это пока еще не политическое равноправие. Шарлотта Бронте отстаивает равенство женщины с мужчиной в семье и трудовой деятельности. Ш. Бронте своим творчеством близка французской писательнице Жорж Санд. Знаменитый роман Ж. Санд «Консуэло» (1824) был любимым романом Ш. Бронте и оказал определенное влияние на создание образа Джейн Эйр.

Со всей страстностью эмоциональной натуры Бронте рвалась к широким просторам большой и осмысленной жизни, которую угадывала за пределами своего узкого и нездорового мирка,но наталкивалась на условности, предрассудкии укоренившийся обычай. Брак и домашнее хозяйство либо унизительная роль гувернантки в зажиточных семьях – единственная перспектива, открывавшаяся в ту пору перед женщиной, - вызывают в Шарлотте негодование и протест. Заметим, что, если Жорж Санд – ее старшая современница – требует для женщины свободы в выборе любимого, Бронте идет много дальше и во всех своих книгах ратует за право женщины на выбор профессии и самостоятельного положения в обществе. Возмущение Шарлотты против несправедливости положения женщины в современном ей обществе определило впоследствии образы ее героинь.

Первое издание романа полностью называлось: «Джейн Эйр. Автобиография», что привело Бронте в смятение, хотя мужской псевдоним пока охранял ее от попыток отождествления героини с автором. Но, несмотря на действительно существовавшей прототип, можно заменить в образе Джейн Эйр автобиографические элементы, но, скорее, нравственно-этического, духовного характера.

А какова сама была писательница, которой ко времени создания ее второго романа исполнился тридцать один год?

Она была горда, самолюбива, искренна, обладала в высшей степени развитым чувством собственного достоинства, которое иногда словно бы хочет приголить чисто христианским смирением – но не смиренномудрием. Она умна и очень ценит ум в себе и других. Она благодарна богу за способности, талант и умеет уважать талант чужой. Она не зависима, вольнолюбива и непокорна духом, честна и прямодушна, мужественна, стоична даже в безнадежности. Литературный талант для нее – это прежде всего путь к независимому и более или менее благополучному существованию. Ей не чужд был практицизм в делах. И она, и Эмили были держателями железнодорожных акций, она могла предвидеть трудности, связанные с их скромными «капиталовложениями», и только боязнь огорчить Эмили – выразив недоверие к ее финансовой стратегии – помешала ей вовремя реализовать бумаги и избежать денежных потерь. Шарлотта Бронте, застенчивая, робкая, иногда панически теряющаяся при незнакомых людях, была прирожденным борцом: «Жизнь – борьба, и все мы должны бороться», - говорила она. Такова и ее Джейн Эйр.

Каковы взгляды Шарлотты Бронте на проблему эмансипации, что она подразумевает под ней и вкладывает в нее, как она реализовала их в обрисовке образа главной героини романа «Джейн Эйр» можно проследить при обращении к самому тексту.

Образ Джейн Эйр – бедная сирота, которая должна пробить себе дорогу в жизни. Она была призрена родственниками и рано испытала всю горечь попреков куском хлеба. Но Джейн – пылкая, сильная натура; она годами может молча сносить оскорбления, но она не простит их. Десятилетнюю сироту постоянно окружает холод неприязни и отчуждения. Гэдехед-Плейс, где она живет под опекой жены умершего дяди, жестокосердечной миссис Рид, для Джейн чужой дом, где ее никто не любит. Все же, как Джейн ни мала, как ни несчастна, она не совсем беззащитна: ее оружие – ее непокорный дух. Она еще может смириться с холодностью и отчужденностью, хотя и тяжелы они для детской души, но не с прямым насилием и оскорблением. Когда юный Джон, гордость материнского сердца, пытается унизить ее, потому что она бедна и зависима, а затем бьет, Джейн бунтует, отвечая ударом на удар. Запертая в спальне, Джейн лихорадочно вспоминает подробности своего мятежа и все случаи жестокого, деспотичного отношения к ней. «Несправедливо, несправедливо, - твердил мой разум, - возбужденный душераздирающим, хотя и преходящим событием…»[78] Чтобы Джейн не подавала «дурной пример», миссис Рид решает отправить непокорную девочку в благотворительную школу, для чего в дом принимается казночей и эконом «Ловудского института», преподобный мистер Броклхерст. Миссис Рид рекомендовала ему Джейн как малолетнюю лгунью, требующую особенно сурового с ней обращения.

Этого Джейн простить не может. С детства воспитанная на Библии, она чувствует, что «ее попрали и она должна отомстить». Крошечная (она очень мала ростом для своих лет) девочка бросает в лицо миссис Рид гневные слова: «Я не обманщица, если бы я была ею, я бы сказала, что люблю вас, но я прямо говорю, я вас не люблю, я вас ненавижу больше всех… Люди думают, что вы хорошая, но вы плохая, у вас жестокое сердце. Это вы обманщица.»[79] Высказав правду, Джейн вдруг почувствовала себя счастливой – она освободилась от зависимости, гнета молчания, стремления угодить и этим вызвать снисхождение. Так родилось чувство самоуважения, так, защитив свое достоинство, Джейн почувствовала себя свободным человеком.

Интересно отметить, что Ш. Бронте не раз и не два заставит Джейн думать и говорить о «рабстве» и «освобождении». Например, своего мучителя Джона Рида она называет «надсмотрщиком над рабами» и сравнивает с «римскими императорами». И то, что она прямо высказывает ему все это, - уже есть победа над рабством своего собственного положения в доме миссис Рид. Ей тяжело живется и в Ловуде, но там живет новая Джейн, и она пользуется уважением, хотя в школе тоже могут издеваться над беззащитными, как это происходит с ее лучшим другом Элен Бернс. Но именно здесь, где Джейн стала из угнетенной и страдающей стороны свидетельницей незаслуженных страданий другого, окончательно сложилась ее философия жизни человека независимого, гордого и непокорного. Однажды в разговоре с Элен Джейн сказала: «Когда нас бьют без всякой причины, мы должны ответить ударом, и очень серьезным. Я уверена, что нужно так сильно ударить в ответ, чтобы тот, кто нас ударил прежде, никогда бы на это больше не решился».[80]

Джейн узнала еще одну истину в доме миссис Рид. Она отказалась назвать своего «тирана» господином, как он того требует: «я не прислуга», - гордо кричит она служанке Бесси, которая «тащит» ее в «заключение». «Вы хуже прислуги», - возражает та и объясняет: слуги зарабатывают свой хлеб, а Джейн живет из милости, поэтому она должна быть «всегда приятной» хозяевам. И Джейн понимает, что свободу и независимость надо не только завоевать. Их надо еще закрепить за собой. Чувство самоуважения, связанное с независимостью, дает только труд, поэтому маленькая Джейн так рьяно берется за учебу: для нее это сейчас единственно возможная сфера приложения всех духовных и физических сил, и единственная защита против голода, холода и прочих лишений.

Бегло коснувшись событий в Ловудской школе, где Джейн провела восемь лет, два из которых она была учительницей, Ш. Бронте представляет ее читателю уже восемнадцатилетней девушкой, образованной, трудолюбивой и – совсем одинокой. Настоятельное желание вырваться из Ловуда овладевает Джейн, она мечтает о свободе, но, вынужденная зарабатывать на жизнь, готова удовлетвориться переменой службы. Она предлагает услуги гувернантки и получает приглашение занять соответствующее место в усадьбе Торнфилд-Холл.

Торнфилдский период открывает новую полосу в жизни Джейн Эйр. Впрочем первое знакомство с Торнфилдом и его обитателями не предвещает никаких экстраординарных событий.

После трех месяцев, проведенных в Торнфилде, беспокойная натура Джейн уже жаждет новых впечатлений, размеренный распорядок дня кажется ей утомительным, но тут происходит событие, круто меняющее всю ее жизнь: возвращается из Европы мистер Рочестер.

Первая встреча Джейн и Рочестера происходит на дороге в январский день, когда перед героиней неожиданно появляется всадник. Едва миновав Джейн, он падает. Джентельмен ушибся, и Джейн предлагает ему свою помощь. Незнакомец садится в седло и направляется в Торнфилд, успев узнать, что Джейн – гувернантка и служит в доме мистера Рочестера, которого никогда еще не видела. Разумеется, это и есть сам Эдвард Фэрфэкс Рочестер. И вот однажды вечером хозяин дома, удобно расположившись у камина в гостиной, приглашает к чаю Адель, гувернантку и миссис Фэрфэкс. Они входят в комнату, но он, «по-видимому, не в настроении был обратить на нас свой взгляд»,[81] - иронически про себя замечает Джейн, нисколько не обескураженная невежливым приемом. В тот вечер, однако, мистеру Рочестеру пришлось обратить внимание на скромную, некрасивую, как будто ничем не примечательную девушку. Живость ее ума, искренность и прямота ответов, отсутствие всякого рода аффектации и притворства, находчивость и юмор, одаренность производят на него сильное впечатление. А Джейн приглядывается к своему хозяину. Облик Рочестера суров, но она сразу узнала в нем всадника. Манера общения у него властная, резкая и даже небрежная. Сначала он разговаривает с Джейн Эйр, как вельможа. Однажды вечером он зовет ее к себе, чтобы она отвлекла его от дел, рассказала все о себе. В ответ на такое бесцеремонное заявление Джейн молчит. Да, мистер Рочестер может ей отдавать приказания во всем, что касается ее дела, за это он ей платит, но развелкать его она не обязана и не будет.

Так Джейн Эйр еще раз отстояла свое человеческое достоинство, одержала победу, на этот раз – над человеком, которого она полюбит и который полюбит ее.

Впрочем, она одержит над Рочестером не одну победу, потому что их отношения почти на протяжении всего романа – постоянное единоборство воль, интеллектов, представлений о жизни. Уильям Уильямс, литературный консультант фирмы «Смит и Элдер», прочитал рукопись романа, отданную ему на суд, за один вечер и ночь и не мог отрваться от захватывающего повествования. Действительно, развитие отношений Джейн и Рочестера держит читателя в постоянном нетерпении. Тут небезынтересно вспомнить деталь того, что можно назвать творческой историей образа Джейн. Сестры Бронте долгими вечерами, после того как весь дом отходил ко сну, читали друг другу написанное за день, обсуждая все перипетии жизни, борьбы и любви своих персонажей. Рассказывают, что однажды Шарлотта упрекнула сестер: зачем их героини красивы? «Но ведь иначе читателя не привлечешь», - ответили Эмили и Энн. «Вы ошибаетесь, - сказала Шарлотта. – Хотите, моя героиня будет некрасивой внешне, но по-человечески настолько интересной, достойной и привлекательной, что ее полюбят?»[82] И в Джейн ей удалось нарисовать такую героиню романа.

Ш. Бронте в своем романе как бы заранее предваряет нас о неизбежной взаимной любви Рочестера и Джейн. Но заставить Рочестера страстно полюбить маленькую гувернантку, всегда в черном, всегда серьезную, такую непритязательную и скромную, - «жаворонка», как он потом ее назовет, - и убедить читателя в подлинности, искренности и непреложности такой любви – это было проявлением замечательного мастерства автора, его умения создать психологически мотивированное действие и образ. Но от любимого Рочестера Джей отделяет бездна: происхождение, положение в обществе, образ мыслей, поведения. И хотя оба они обладают натурой страстной и у обоих яркое воображение, Джейн с пылкостью сердца соединяет ясный ум, непреклонную волю и самообладание. Рочестер же сдержанностью не отличается. Он дает волю и чувствам, и дурному характеру. Он может быть высокомерен, даже груб. Рочестер не привык обуздывать своих желаний и смирять их доводами разума. В Рочестере Шарлотта невольно олицетворила протест против мертвящей дисциплины и холодного однообразия жизни, который, упорно подавляемый мистицизмом, чувством долга, глухо бродил в ней. Характер Рочестера задуман глубоко и обрисован яркими красками, но узость и ограниченность идей Шарлотты Бронте не позволили ей поставить этот характер на ту высоту, с которой он бы мог служить обществу вехой на пути его развития. Рочестер – жертва общественных условий, но он считает себя в праве стать выше их.

В этом Рочестер – полная противоположность Джейн, потому он слабее ее, потому в их единоборстве она одерживает верх. Но у Джейн есть еще одно, и главное, оружие, которое она всегда готова пустить в ход: гордость бедного, но честного человека, который скорее умрет, чем примет что-либо из милости или совершит поступок, противный ее человеческому достоинству. Однако она не только горда и самолюбива. Она – истинный друг. Внешне хрупкая – она преданна и надежна, изменить она не способна и всегда готова помочь и спасти.

Однажды ночью Джейн спасла жизнь Рочестеру, когда увидела клубы дыма, вырывающиеся из его спальни. Для нее было тайной то, что произошло, она хочет знать причины чуть не случившегося пожара. Джейн жаждет увидеть Рочестера, но, оказывается, он внезапно покинул Торнфилд и уехал в гости, среди которых и красавица Бланш, которую все прочат ему в невесты. В эти минуты, когда Рочестер кажется ей безвозвратно утраченным, Джейн понимает, что любит его. Джейн не догадывается, что Рочестер подвергает ее испытанию. Когда, вслед за отъездом гостей, неожиданно приходится покинуть Торнфилд и Джейн (за ней прислала умирающая миссис Рид), она уезжает в твердой уверенности, что вскоре навсегда расстанется с Рочестером – как только он объявит о помолвке.

После похорон миссис Рид Джейн возвращается в Торнфилд. И вот наступает объяснение. Как внимателен и даже ласков Рочестер, сообщая о своем желании скоро жениться! Он уже подыскал для Джейн место гувернантки – далеко, в Ирландии, и, уж конечно, они больше не увидятся. Тогда зачем он говорит странные слова о «нити», связующей их существа, о том, что, если эта нить порвется, он «истечет кровью», зачем уверяет Джейн, что в разлуке она его забудет, зачем предлагает остаться? Да, он просто настаивает на этом, она должна остаться, и так будет. Нет, этого не будет никогда – отвечает Джейн – она должна уйти и уйдет.

«Неужели вы думаете, я останусь и смогу быть для вас ничем? Вы думаете, что я неодушевленный организм, машина, которая ничего не чувствует? Вы думаете, я стерплю, когда у меня изо рта вырывают кусок хлеба, отнимают последнюю каплю живой воды из чаши моей? Вы полагаете, что если я бедна, незнатна, некрасива, мала ростом, то у меня нет ни души, ни сердца? Вы ошибаетесь! У меня столько же души, сколько у вас, и ровно столько же сердца! И если Бог наградил бы меня красотой, а особенно богатством, я бы постаралась сделать вашу разлуку со мной такой же тяжелой для вас, как она сейчас тяжела для меня. Я теперь говорю с вами, отринув заведенные правила, условности, даже мою смертную оболочку. Это мой дух взывает к вашему, словно мы уже по ту сторону могилы и стоим у ног Господа Бога, равные, как мы и есть на самом деле».[83]

Велико же потрясение Джейн, когда в ответ на страстную проповедь Рочестер предлагает именно ей, «бедной, незнатной и некрасивой», сердце и руку.да, он любит именно ее и только с ней может быть счастлив. А весь этот флирт с Бланш потребовался Рочестеру, чтобы заставить Джейн открыться. В Джейн видны черты самостоятельной свободной женщины будущего. Несмотря на свою страстную любовь к Рочестеру, она оскорбляется, когда он накупает ей наряды; ей нестерпима мысль, что он будет содержать ее. Главное для нее, что они всегда будут вместе. Она честно предупреждает его, что характер у нее не «ангельский», что у нее свои чувства и представления о жизни и счастье. Если он ждет от нее «каких-нибудь небесных качеств», «его ожидания напрасны». Но Рочестер далек от таких ожиданий, он любит Джейн такой, как она есть, … ясные глаза и умное слово, пламенная душа и характер, который гнется, но не ломается, одновременно и пылкий, и постоянный, доступный влиянию и верный себе, - такой женщине всегда будут принадлежать мои нежность и верность».[84] То, что он видит в Джейн, это идеал, его идеал женщины. Впрочем, это идеал не только рочестеровский. Джейн, как ее видит, как изображает Шарлотта Бронте, - в ее глазах идеал женщины современной, вот такой она и должна быть: с «пламенной душой», «прометеевской искрой» интеллекта, честным сердцем, и прежде всего – «свободным человеком с независимой волей», как гордо заявляет о себе Джейн Рочестеру. И это – не пустые слова. Вскоре она доказала их справедливость.

…Рочестер торопит со свадьбой. Церемония должна совершиться очень скромно, в присутствии только самых необходимых лиц. Но происходит непредвиденное. Открывается роковая тайна Рочестера. Священник уже готов связать жениха и невесту навсегда, но один из присутствующих в церкви не замечаемых Рочестером людей заявляет о невозможности свершения брака, потому что в Торнфилде, в заточении, живет безумная жена Рочестера.

Это был брак по расчету, и Рочестер убежден, что Джейн простит его. В отношениях Рочестера к Джейн Эйр и ее к нему Шарлотта Бронте резко выставила разницу между положением мужчины и женщины, вековой эгоизм его и ее самоотверженную преданность. Рочестер не думает о том, что он разобьет жизнь Джейн, когда она узнает, что она не законная жена ему. Страсть оправдывает его обман. Но не потому ли только, что жертвой этого обмана была женщина. Никакая страсть не оправдала бы в его глазах мошенничества, политического предательства. Джейн, напротив того, сделавшись невестой Рочестера, не скрывает ни одного из своих недостатков, свободно высказывает свой пылкий, резкий характер. Но мужчина видит в любви к женщине только свое счастье, удовлетворение своей страсти; женщина в любви к мужчине – свою честь, свой дом. Муж, обманувший жену, считается честным человеком, жена, обманувшая мужа, - бесчестной, опозоренной женщиной.

Между Джейн Эйр и Рочестером происходит сцена объяснений, до того пламенная, что скандализовала критиков, потому что вышла из-под пера женщины, и один из них написал даже, что автор «Джейн Эйр», вероятно, имел свои причины скрыть свое имя в такой таинственности, и что если он женщина, то наверно одна из тех, которые лишились права на общество своего пола.

Итак, Джейн не может быть женой Рочестера, а любовницей быть не хочет, такова ее воля. Так заставляет ее поступить дан перед самой собой: она никогда не простит себе, если пойдет на компромисс. Зная, что Рочестер ей воспрепятствует, зная, что может и не устоять перед силой его и своей страсти, Джейн тайно покидает ночью Торнфилд.

Керри Белл рассказывает о повседневной жизни Джейн, попадающей из романтической страны грез, где «цветут розы и жасмин» и где небо, «вечно пламенеющее и закатное», располагает к бурным объяснениям и волнениям любви и гордости, в страну реальную, для которой Шарлотта Бронте тоже когда-то нашла определение, страну, где «рассветы серы и скромны, а возникающий день», хотя бы ненадолго, «омрачен тучами».

Одинокая, несчастная, смертельно усталая, Джейн не находит работы, вызывает только подозрение и неприязнь, везде ее гонят, принимая за нищенку. В Мур-Хаусе, добрые обитатели которого окажут ей помощь, она полумертвая от истощения падает на пороге дома пастора Сент-Джона и его сестер.

Сент-Джон мечтает стать миссионером. Но ему нужна помощница в его делах. Он решает, что на роль его жены подходит Джейн, чьи трудолюбие и добросовестность он со временем успел оценить. Но неожиданно выясняется, что они родственники. Несмотря на это, Сент-Джон настаивает на своем предложении.

Он случайно узнал о причине бегства Джейн из дома Рочестера, что закрепило в нем уверенность, что она тот человек, который ему и нужен. Девушка, у которой хватило силы ради преданий святых и праведных жен, бежать от любимого человека, отречься от единственного счастья, посланного ей судьбой после долгих лет одиночества, оскорблений, и обречь себя на нищету и тяжелый труд, могла быть именно таким товарищем.

В самом деле, почему бы Джейн не отправиться в Индию? Что ее привязывает к Англии теперь, когда она потеряла Рочестера? Она по-прежнему любит его и невольно сравнивает двух, столь непохожих людей. Если Рочестер – весь страсть, упрямство и безрассудство, то Сент-Джон в совершенстве овладел искусством самообуздания. Он настойчиво убеждает Джейн принять его предложение. И хотя она не любит его, но понимает, что ей нужна крепкая связь в жизни, ей нужно дело, которому она могла бы отдать все свои силы. Поэтому она соглашается ехать с ним в Индию, работать там и даже умереть (она не сомневается, что тяжелый климат быстро сведет ее в могилу), но как его товарищ, сестра, спутник, помощница, а не как жена. Сент-Джон убеждает Джейн стать его женой, гневается, и вот тогда, когда Джейн, по-видимому, уже готова уступить, а Сент-Джон готов уже торжествовать победу, происходит странное событие. В вечерней темноте она слышит зовущий ее голос. Эта галлюцинация спасает ее от миссионерства. Напрасно Сент-Джон увещевает Джейн слушаться голоса духа, а не плоти. Дух Джейн желает того же, что и ее плоть, а именно – как можно скорее увидеться с Рочестером и узнать, здоров ли он, жив ли.

Она покидает Мир-Хаус и спешит в Торнфилд, где ее ждет ужасное зрелище: Торнфилда больше нет. Она видит обгорелый остов дома. В деревенской гостинице Джейн рассказывают историю ее любви, и рассказчик, старый слуга отца Рочестера, не жалеет энергичных выражений по поводу невзрачной гувернантки. Она неизвестно почему «сбежала», а через два месяца дом сгорел, и подожгла его дама, которая оказалась сумасшедшей женой мистера Рочестера и которую держали взаперти под присмотром надежной женщины Грейс Пул. Во время пожара, когда мистер Рочестер пытался спасти жену, она выбросилась с крыши дома и разбилась насмерть, а на мистера Рочестера упала тяжелая горящая балка, раздробила ему руку и ее пришлось отнять, а еще он потерял зрение, так что теперь совсем беспомощен и живет в другом своем поместье, Ферндин, с двумя слугами.

И вот долгожданная встреча. Рочестер внешне так же силен и прям, как прежде, но выражение его лица несколько изменилось, в нем есть отчаяние, горестная задумчивость и угрюмая злоба, как у затравленного или плененного зверя. Сцена узнавания и последующего объяснения Рочестера и Джейн полна такой горячей радости и торжества настоящей любви, что заключительные страницы романа – достойная, приподнято-романтическая кульминация торнфилдской части. Любовь преодолела все превратности судьбы, но, самое главное, героиня не поступилась своими принципами, не нарушила долг перед самой собой. Джейн вышла замуж за Рочестера как равная, как любимая и столь же горячо любящая, в конечном счете одержавшая победу в их долгом единоборстве: восторжествовало ее представление о счастье, доме и любви. Джейн выиграла и тот спор, который невольно вела с Сент-Джоном, когда его аскетизму и холодности противопоставила всепобеждающую волю быть любимой «по-земному». Джейн счастлива, ее брак с Рочестером прекрасен, у них есть сын, выросла Адель, благополучно вышли замуж Дайана и Мэри, а Сент-Джон умер в Индии.

Но Ш. Бронте не могла довольствоваться для своей любимицы обыкновенным браком, она усложняет ситуация: оказывается, что Джейн за 300 миль точно слышала голос Рочестера, который в минуту тоски, близкий к помешательству, позвал ветру и облакам отчаянный призыв: Джейн, Джейн, Джейн. Благодаря слепоте Рочестера, Джейн необходима ему ежеминутно и отношения их отличаются той всепоглощающей любовью, которая одна могла удовлетворить пылкой натуре Джейн Эйр. «Мои заботы о муже поглощают все мое время, - говорит героиня, - ни одна женщина не была так близка своему мужу, как я: ни одна не была более костью от его костей, плотью от его плоти».[85] Но скептикам при этих словах невольно напрашивается вопрос: если бы Рочестер не был слеп, нашла ли бы Джейн такое полное удовлетворение в браке и не пожалела бы о миссионерстве. Других подвигов, кроме миссионерства, Ш. Бронте не могла указать женщине. К довершения счастья Джейн, Рорчестер после того, как пожар выжег ему глаза, обращается к пасторской морали и считает свои несчастья великой милостью, обратившей его на путь истинный, и в награду за свое раскаяние становится зрячим на один глаз

Критика была оскорблена ролью, которую любовь играет в романе. И вовсе не потому, что в этом романе автор главной задачей жизни ставит любовь, но потому, что любовь заговорила в нем языком страсти, а не условно приличными фразами, которыми объясняются героини чинных романов. Английская чопорность не могла простить автору, тем более женщине, следующих фраз: «Раздражение его дошло до последней степени; он схватил меня за руку и крепко обнял меня. Он, казалось, пожирал меня пламенными взглядами. Физически я была в его объятиях в такой же опасности, как и соломенка, носящаяся над тягой и пламенем ночи, но нравственно я вполне владела собой и во мне было ясное сознание моего близкого спасения».[86] За эту фразу Quarterly Review облило Бронте помоями ругательств и грязных намеков. Часть публики, державшаяся воззрений Quarterly, не могла простить эту фразу женщине, и «Джейн Эйр», несмотря на торжество пасторской морали, считалась безнравственной книгой до такой степени, что одна писательница, написавшая какую-то скандальную книгу, сочла себя вправе сказать: «Мисс Бронте, мы с вами обе написали по дурной книге!»[87]

Равно непонятен и восторг прогрессивной английской критики, приветствовавшей появление этого романа как «необыкновенно светлого явления в литературе».[88] Положим, что он имел неоспоримые достоинства и резко выдавался из бесчисленного множества бесцветных рутинных романов оригинальностью характеров, завязки и силой и глубиной чувства, но читатель из беглого обзора содержания видел, что он не может быть одним из тех светлых явлений литературы, которые отмечают шаги общества вперед. Роман не указывает выхода из тесных рамок пасторской морали; протест, который смутно шевелится против них, был подавлен. Герой Рочестер, воплощение этого смутно бродившего протеста, против несправедливо сложившихся устоев общества, не титан, который мог бы быть страшен для них, а просто избалованный барин, который любовь ставит целью жизни и, чтобы добиться этой цели, тратит столько ума, энергии, хитрости и страсти, сколько хватило бы на то, чтобы обусловить в парламенте успех самой радикальной реформе. Он – воплощение минутного узкого протеста исключительно во имя собственного «я». Впоследствии, слепой, он кается перед Джен в своем грешном замысле. И видит в слепоте заслуженную кару за свою нечестивость. Смысл романа ясен: человечество должно подчиняться установленным законам, как бы бесчеловечны они ни были, пока они существуют. Но дело в том, что, если все человечество поголовно будет подчиняться бесчеловечным законам, то они будут держаться во веки веков этим подчинением. Они уничтожаются именно тем, что сначала являются единичные личности, которые не хотят подчиняться им и смело выносят и борьбу и пренебрежение общества во имя своей независимости. Пример этих личностей показывает другим, что возможно не подчиниться бесчеловечному закону; год от году число этих других растет и наконец в целом обществе пробуждается сознание необходимости уничтожить такие законы.

Что нового оказала в романе Шарлотта Бронте, если он вызвал в обществе и в литературных кругах критику разного толка? Что представляет собой роман по сути?

Прежде всего следует отметить некоторый синтез в «Джейн Эйр» черт романтизма и реализма. И это касается не только самого текста, где зачастую реалистичный план сменяется романтическим и наоборот. Это можно проследить и на самих образах романа. Так, например, Джейн бунтует, но она одиночка. Ей противостоит общество (впрочем, как и Рочестеру, но в большей степени). Но новое в том, что автор не отторгает ее от общества, как было свойственно романтикам. Джейн – протестующая, мятежная частица общества, которая требует принадлежащего ей достойного места в нем, уважения своих человеческих прав.

Но романтические экскурсы не лишали ни образ Джейн, ни роман реализма: сквозь романтический покров явственно пробивался свет современного реального дня. Именно этим и объясняется раздраженная реакция «Квотерли ревью». И причина была. Героиня, подневольное существо, «бедная и незнатная», стала олицетворением свободолюбия и страстной жажды справедливости, которой буквально была наэлектролизована общественная атмосфера Англии 40-х годов. Рочестеру, образу во многом романтическому, противопоставлена бедная, реалистически изображенная труженица, честно зарабатывающая кусок хлеба тяжким трудом, но обладающая огромным внутренним богатством и нравственным превосходством, перед которым меркнут его знатность, положение, имущественные привилегии. Вот почему в «Квотерли ревью» писали: «Джейн Эйр. Автобиография» прежде всего и абсолютно-антихристианское сочинение. На каждой его странице слышен ропот против преимуществ богатых и лишений бедных, и это – как все мы понимаем – есть ропот против божественного предустановления. В книге чувствуется гордыня и настойчиво утверждаются права человека, для которых мы не находим оснований ни в слове Вседержителя, ни в его произволении. Книга насквозь проникнута безбожным духом недовольства, самого большого и ядовитого зла, с которым в наши дни приходится бороться закону, и церкви, и всему цивилизованному обществу. Мы, не колеблясь, заявляем, что в «Джейн Эйр» выражены те же самые взгляды и мысли, которые ниспровергли власть и отрицают законы, божеские и человеческие, за границей и питают чартизм и смуту в нашей стране».[89]

Так злободневная действительность вторгалась в роман, так знакомый романтизм и несколько абстрактный идеал свободной человеческой воли переосмыслялся в правдивом образе бедной девушки, больше всего ценящей свою независимость. Перед нами предстает неимущая гувернантка Джейн Эйр, которая зависит материально от своего хозяина Рочестера и находится у него в услужении, но тем не менее она смело говорит о равенстве с ним, богатым и знатным, о своем праве на счастье, о несогласии жить усеченной, лишенной радости, унизительной для ее человеческого достоинства жизнью.

Такова нравственная, психологическая и социальная «формула» романа. В соответствии с духом времени Бронте утверждает приоритет нового человека, нового общественного самосознания человека свободолюбивого, готового на любые жертвы за признание своих жизненных прав. Утверждение такого самосознания, такой новой героини в литературе было одним из признаков реалистического освоения действительности и проникновения в суть общественных процессов. Вознесение этой новой героини в сознании читателей на пьедестал, который до этого занимал традиционный, романтический герой, - одно из качеств реализма писательницы.

Джейн Эйр была новой героиней в английской литературе, новый по сравнению с тем распространенным в обществе идеалом викторианской «милой женственности», который, как нечто само собой разумеющееся, предполагал наличие «ангельского» характера и подчиненного положения в семье.

Джейн отличалась и от героинь современных романов. Обычно женщина изображалась в привычном амплуа: ей надо было устроить свою жизнь, то есть обязательно выйти замуж, стать хозяйкой дома и так достичь некоего социального статуса – по мужу. Поэтому ее главное «занятие» в жизни быть очаровательной и «заставить» на себе жениться.

Героини Шарлотты Бронте, укрывшая свою «неженственную» индивидуальность под мужским псевдонимом, были совсем иными. Джейн – как раз та самая «личность сама по себе», изобразить которую мечтала известная английская общественная деятельница XVIII века, поборница женских прав, Мэри Уолстонкрафт. В романе «Мэри. Вымысел» (1788) она пытается набросать портрет женщины, которая умеет думать, которая является личностью сама по себе, а не светит отраженным светом, позаимствованным у интеллекта мужчины. Шарлотта Бронте, несомненно, развила уолстонкрафтовскую идею о равенстве полов, высказав, устами Джейн, довольно крамольную для того времени и оспариваемую иногда и сейчас на Западе мысль, что женщина имеет право «чувствовать как мужчина». Томящаяся скукой и монотонностью жизни в Торнфилде, когда в поместье еще не возвратился Рочестер, Джейн думает: «Напрасно утверждают, что люди должны быть удовлетворены бездействием. Нет, они должны действовать, и они выдумывают себе дело, если не могут найти его. Миллионы осуждены на еще более бездейственное положение, чем мое, миллионы молчаливо бунтую против своего жребия. Никому не известно, сколько мятежей, помимо политических, зреет в массах, населяющих землю. Считается, что женщины очень спокойны в большинстве своем: но ведь женщины чувствуют так же, как мужчины. Их способности требуют осуществления и приложения в той же мере, что и способности их братьев, они страдают от чрезмерно строгих ограничений и застоя не менее, чем страдали бы мужчины, и неразумно утверждать, как это делают их более привилегированные спутники, что женщины должны довольствоваться приготовлением пудингов и штопкой носков, игрой на фортепиано и вышиванием сумочек. Бессмысленно осуждать их или смеяться над ними, если они стремятся действовать или знать больше, чем обычай считает достаточным для их пола».[90] Воспитанная в традиционных представлениях о назначении и долге женщины, пасторская дочь Шарлотта Бронте выступала теперь против «вековой мудрости», которую служители церкви внедряли в сознание своей паствы, говоря о женщине как о существе суетном, греховном и поэтому подлежащем строгому контролю и руководству со стороны мужчины. У нас нет никаких сведений о том, был ли Бронте знаком трактат американской общественной деятельности Маргарет Фуллер «Женщина в XIX столетии» (1845), где та ратовала за предоставление женщине равных с мужчиной возможностей развития. Источником вдохновения для Фуллер стала известная работа Мэри Уолстонкрафт «Защита прав женщины» (1792), в основу которой были положены идеи «Общественного договора» Руссо, идеи Т. Пейна и У. Годвина о свободе личности. Но Маргарет Фуллер, обогащенная знанием утопического социализма Фурье, ратовала не за абстрактное равенство мужчины и женщины, но за равенство социальное, экономическое и политическое. Женщина имеет право на самое лучшее и глубокое образование и не для того только, чтобы стать просвещенной спутницей и интересным собеседником мужа, но чтобы и природные способности получили дальнейшее развитие на службе обществу. Свобода женщины, утверждала Маргарет Фуллер, неотъемлема от свободы мужчины. И если мужчина хочет быть по-настоящему свободным, пусть предоставит свободу женщине. Критиковала М. Фуллер и традиционный брак: не унизительно ли такое положение, когда женщина лишена права распоряжаться собственной жизнью, когда вместо того, чтобы способствовать расцвету «ее дарований, ее духовной красоты», общество и мужчина обрекают ее на долю «кокетки», «проститутки» или «хорошей кухарки»? Идеалом Маргарет Фуллер была «гармоничная женщина», свободная, прекрасная, всесторонне развитая личность, щедро наделенная дарованиями, женщина, полновластно распоряжающаяся своей духовной, эмоциональной и социальной жизнью.

Некоторые мысли Шарлотты Бронте по этому поводу обнаруживают поразительное совпадение с принципиальными положениями Фуллер. Более того, получившая весьма скудное образование, Бронте тоже понимала, что благими намерениями и прекрасным образованием (если бы даже оно было доступно всем) проблемы «равных возможностей» не решить, хотя и отмечала в одном из более поздних писем, что современных девушек лучше учат и они не опасаются прослыть «синим чулком», как это было в годы ее молодости. Главное, однако, в социальном положении женщины, считает Бронте, женщина должна завоевать независимое положение, стать хозяйкой своей жизни, но в достижении этой цели могут способствовать только меры радикальные. «Конечно, существуют непорядки, которые можно устранить собственными усилиями, но столь же верно, что существуют другие, глубоко укоренившиеся в фундаменте общественной системы, к которым мы даже не способны подступиться, на которые мы не смеем жаловаться и о которых лучше не думать слишком часто», [91] - напишет она Э. Гаскелл два года спустя после выхода «Джейн Эйр».

Итак, равенство полов предполагало, по мысли Ш. Бронте, равенство социальное, очевидно, политическое и, конечно, эмоциональное, психофизическое. Сказать, что женщины чувствуют так же, как мужчины, уже было большой смелостью в 40-х годах XIX столетия, тем более – для дочери пастора. Смелостью было изобразить Джейн страстной натурой: Бронте рисует иногда поистине непреодолимую страсть, которую Джейн удается сдерживать огромным напряжением воли. Очевидно, и «физический» компонент ее чувства, и смелость, с которой Керрер Белл утверждал его закономерность, вызвал знаменательную ханжескую реакцию уже упоминавшегося «Квотерли ревью», брезгливо вопрошавшего, между прочим, «не женщине ли, которой по некоторой существенной причине возбраняется общество представительниц ее пола», принадлежит роман, обнаруживающий «грубость» в трактовке некоторых сцен. Но это точка зрения тех, кто хотел опорочить автора и тем самым оскорбить его. «Джейн Эйр» интересно сравнивать с романом ее сестры Эмили Бронте «Грозовой перевал» и Энн Бронте «Агнес Грей», которые в декабре 1947 года, наконец, увидел свет. В следующем параграфе мы обратимся к более глубокому анализу «Грозового перевала» Э. Бронте, а пока сделаем несколько общих замечаний по нему и по роману Ш. Бронте. Э. Гаскелл отмечала в «Жизни Шарлотты Бронте», что «первый из этих романов вызвал отвращение у многих читателей той выразительностью и силой, с которой были изображены дурные и исключительные персонажи. Другие в то же время почувствовали его незаурядность, его гениальность, несмотря на то, что она проявлялась в изображении мрачных и отталкивающих преступников».[92] Буржуазному читателю, привыкшему к определенным этическим и эстетическим литературным шаблонам, действительно было трудно воспринять роман Эмили во всей его сложности и противоречивости, хотя он мог ощутить удивительную силу этого романа, завоевавшего особое признание в ХХ веке. Существует даже с легкой руки современного английского историка литературы Ф.-Г. Ливиса популярное на Западе суждение, что Эмили Бронте была действительно «гениальной» писательницей, в то время как ее сестры только «талантливыми». Но все усиливающийся на Западе поток «бронтейны» -критических исследований о творчестве сестер – на первое место выносит все-таки Шарлотту Бронте. Эмили Бронте во многом остается для исследователей литературной загадкой – так мало известно о ней самой.

В своем романе силой таланта, присущего ей, Шарлотта Бронте заставляет поверить нас в любовь Рочестера и Джейн и сделать правдоподобным счастливый конец романа, хотя читатель не может иногда не думать, что такой конец продиктован скорее субъективной авторской волей. А вот в «Грозовом перевале» стихийные страсти главных героев – Хитклифа и Кэтрин, невозможность им соединиться, предательство Кэтрин в конечном счете объясняются весьма реальным социальным фактором: дворянским снобизмом Кэтрин, не желающей унизиться до брака с безродным Хитклифом.

«Грозовой перевал», несомненно, как и «Джейн Эйр», - сложное сочетание элементов романтизма и реализма, произведение, которое тоже можно охарактеризовать как явление переходное в эволюции английского романа XIX века от романтической эстетики к реализму. В какой-то мере, если вспомнить удачное определение У. Годвина, то «сказка» о реальной действительности.

Второй роман Шарлотты Бронте – «Шерли» - имел такой же блестящий успех, как и «Джейн Эйр». Героиня его, Шерли, не похожая на чопорных и бледных мисс, которые усердно плодились романистками Англии, произвела общий восторг. Это причудливая, энергическая девушка, которая отстаивает свою свободу наперекор общественным предрассудкам и воле семьи.

Незадолго до смерти она издала свой последний роман – «Villette». Эстетическая критика нашла в нем еще большие достоинства, чем в первых двух романах, но он далеко не имеет того значения. Повесть о жизни бедной гувернантки: героиня ее гораздо незначительнее Джейн Эйр, хотя сродни ей. Она томится той же тоской одиночества, она так же умеет отстоять свои убеждения, несмотря на то, что любовь подкупала ее изменить им, но она не верноподданная, которая, как Джейн, ищет конституционного монарха; она – раба, которая ищет властелина. Найдя его, она целует его руку, говоря себе: «Я нашла своего властелина и воздавала ему честь». Во всех романах Ш. Бронте героини отличаются умственным несовершеннолетием. Все их стремления к любви – не только весьма естественная жажда счастья, раздраженная до болезненной тоски и чтением поэзии, и мечтами, и отсутствием определенной цели в жизни; но вместе с тем и желание найти себе руководителя в жизни, который снял бы с них заботу думать и решать за себя. «Научи меня, что мне делать», - говорит Луи Шерли. Пускай это не раболепное подчинение, но добровольное признание влияния, которое неизбежно будет иметь более развитое существо над менее развитым; но почему же именно все они ждут этого развития от избранника своего сердца? Неужели до сих пор еще не сложился в английском обществе идеал женщины, которая могла бы сама идти своим путем, не изнывая оттого, что ей не на чью руку опереться?

В чем же была тайна громадного успеха романов Шарлотты Бронте? В том, что в ее романах общество почуяло живую правду. Она первая показала обществу страдания женщины, которая видит закрытыми все пути жизни, кроме единственного указанного ей природой и обществом, но видит и этот единственный путь в руках случая. Она первая сказала обществу: «смотри, что ты делаешь с нами». Тайна этого успеха заключалась еще в той, хотя и искалеченной пасторской моралью силе, которая сказалась в ее романах. Этой силе было тесно в тех рамках, в которые уложило ее общество. Шарлотта в ранней молодости писала одной подруге: «Как я часто желала, чтобы судьба определила мне жить в смутные времена последней войны, испытать увлекательное возбуждение великих событий, при мысли о которых мой пульс бился сильнее».[93] И это желание – общее молодости всех женщин, в которых бродят живые силы. Их умы тогда были бы заняты великим общим интересом, и, кто знает, быть может, обществу понадобились бы эти силы, которые испаряются в бесплодном брожении. Разумеется, с годами воинственный энтузиазм Шарлотты Бронте сменился разумным взглядом на бесчеловечные бойни, позорящие человечество. Другой причиной ее громадного успеха было то, что она была вполне по плечу своему времени. Если она стояла выше части общества, исповедовавшей символ веры разных Домашних Бесед вроде «Quarterly Review», зато она была представительницей идей и стремлений массы общества. В обществе начинало очень медленно пробуждаться сознание неудовлетворительности его жизни, бедности интересов. Теккерей своими блестящими, многотомными сатирами бросал ему в лицо упрек его пошлости и пустоты. Диккенс в свои талантливые картины жизни общества вставлял мрачные эпизоды нищеты, страданий, угнетения. Шарлотта Бронте сама болела душой от тех язв общественной жизни, на которые указывали и Теккерей, и Диккенс. Пасторская мораль, которую она понимала глубже и чище общества, дала ей идеал жизни более человечной, более разумной, чем та, которою жило общество. Во имя этой морали она обличала недостатки общества.

Взгляды сестры Шарлотты – Эмилии Бронте – и ее творчество, идеи оригинальны, но во многом перекликаются с творчеством Шарлотты.

В этой части работы мы более подробно осветим творчество еще одной из сестер Бронте – Эмилии Бронте. В своем романе она также, как и Шарлотта, вывела новую героиню и по-своему отразила положение женщины в современном ей мире.

Эмилия Бронте начинала со стихов. Герои стихов Эмилии Бронте часто оказываются в положении бездомных скитальцев. Особенно печальна участь женщин: они теряют возлюбленных, родной кров, свободу.

В груди Эмилии Бронте жил метяжный дух, роднивший ее с лучшими поэтами английского прогрессивного романтизма – Байроном и Шелли. Отдаленная от большого мир стенами пастората, она лихорадочно писала о тюрьмах, пытках, войнах, восстаниях, о своей жажде счастья, справедливости и свободы.

Писательница мечтает пронести сквозь жизнь и смерть свободную душу и сердце без цепей.

Слава пришла к Эмилии Бронте в сущности поздно, незадолго до смерти, хотя ей еще не было тридцати лет.

Эмилия знала, что умирает от болезни, против которой медицина ее времени была бессильна. Она встретила свою смерть со спокойным стонцизмом. Возможно, жизнь была для нее тягостна, и поэтому она отказалась от помощи врачей. Она вставала с постели и работала до последнего дня.

«Ей не придется больше дрожать от жестокого холода и резкого ветра. Эмилия уже не чувствует их…»,[94] – писала Шарлотта своей подруге. Мы не знаем, думала ли Шарлотта о зимних ветрах йоркишрских холмов, когда писала эти строки, или она имела в виду холодное равнодушие того мира расчетливости и эгоизма, который окружал их.

 «Она умерла, когда будущее сулило так много»,[95] – писала Шарлотта. И ошиблась. Это время уже миновало. Но была пора, сулившая необычайно многое, так много, что произведения Эмили кажутся лишь малой частью неосуществленного, несмотря на всю их значимость. Собственно говоря, Эмили осуществила многое из того, что оно сулило. Очень соблазнительно гадать, насколько больше удалось бы ей осуществить и – что гораздо важнее – сумела бы Эмили сохранить душевное равновесие, если бы не уступила Шарлотте и отказалась поехать в брюссельский пансион. Быть может, видеть в брюссельском эпизоде решающий фактор, определивший несчастья Эмили, не столь уж разумно. Быть может, в этом есть что-то суеверное. Однако в любом случае ничего хорошего Брюссель как будто не принес, хотя Шарлотта, действовавшая всегда из самых лучших побуждений, бесспорно, не видела никакой связи между пребыванием Эмили в Брюсселе по ее настоянию и своим ежедневным беспомощным бдением возле умирающей сестры. А в конечном счете, даже если бы гений Эмили цвел дольше, ее все равно ожидала бы ранняя смерть, как и всех детей Бронте, которые, как когда-то написала Эмили, были «все в полном здравии».

Романы сестер Бронте резко выдавались свежестью и оригинальность в массе фешенебельных, поучительных и чинных романов, которыми ежегодно наводняют литературный рынок бесчисленное множество английских романистов. И если идея этих романов была та же поучительная и чинная, зато форма, в которую она была облечена, поражала смелостью и реальностью, которых публика не привыкла встречать, особенно в женских романах.

О творчестве Шарлотты и Эмилии Бронте написано огромное количество исследований, монографий, биографий. Буржуазные литературоведы нередко пытаются поставить «Грозовой перевал» выше произведений классиков критического реализма на том основании, что Эмилия Бронте якобы раскрыла «вечные» непреходящие порывы человеческой души, никак не связанные с реальной действительностью, приписывают роману мистицизм, называют его «чистой поэзией». «Грозовой перевал» называли «романтичнейшим из романов» (У.Пейтер), «дьявольской книгой, объединившей все самые сильные женские наклонности», одним из самых лучших романов «по силе и проникновенности стиля» (Д.Г. Россети), «одним из манифестов английского гений… романом, перерастающим в поэзию» (Д. Фокс).

Ральф Фокс, принадлежащие к английской прогрессивной критике, дал глубокий анализ «Грозового перевала» своей работе «Роман и народ». Считая это произведение «одной из самых необыкновенных книг, когда-либо созданных человеческим гением»,[96] Р. Фокс подчеркивает его органическую связь со своей эпохой: это – «вопль отчаянного страдания, вырванный из груди Эмилии самой жизнью. Книгу эту создала английская жизнь средневикторианского периода».[97]

2.3. «Грозовой перевал» Эмилии Бронте. Героини в романе

Сюжет романа «Грозовой перевал» навеян отчасти семейными преданиями. Отец Эмилии давно покинул Ирландию, но его еще связывали с родным народом те сказки и легенды, которые он берег в памяти и в долгие зимние вечера рассказывал своим дочерям. Рассказывал он и о своих предках; среди этих семейных историй была одна о каком-то таинственном найденыше, который из мести за испытанные в детстве унижения, разорил воспитавшую его семью. Но не только этот образ, послуживший, видимо, прототипом Хитклира, роднит книгу Эмилии со старыми ирландскими легендами. В суровом колорите романа, в мрачной фантастике некоторых его эпизодов чувствуется дыхание Ирландии, оживают сказания о демонах и феях – эти поэтические грезы оскорбленного и гордого народа.

 В «Грозовом перевале» изображена Англия, какой она была в 1847 году. Описанные в романе люди живут не в выдуманном, неземном краю, а в Йоркшире. Хитклиф рожден не на страницах произведений Байрона, а в трущобе Ливерпуля. Нелли, Джозеф и Гэртон говорят языком уроженцев Йоркшира. Чувства и страсти, раскрытые Эмилией Бронте с такой потрясающей силой в романе, разыгрываются в самой реальной и обыденной обстановке. Не случайно роман «Грозовой перевал» начинается с даты – 1801 год, а события, описанные в нем, происходят примерно на протяжении последних сорока лет XVIII века.

 Роман «Грозовой перевал» подвергся в свое время ожесточенным нападкам реакционных критиков. Их возмущало несходство этой книги с трафаретными викторианскими романами – полное отсутствие назойливого морализирования, смелое изображение характеров и страстей, сложных человеческих взаимоотношений.

Действие романа происходит в глуши Йоркшира – на ферме Грозовой перевал сквайров Эрншо и в поместье Мыза Скворцов потомственного судьи Линтона. На протяжении долгих лет эти семьи были добрыми соседями, пока судьба не столкнула их с «чужим» - Хитклифом, который принес им разорение и гибель. Отразив в романе вполне реальный процесс перераспределения собственности, писательница романтизировала его причину, придала ему понятную для себя форму мести за поруганную любовь, за униженное человеческое достоинство.

«Грозовой перевал» воспроизводит картину жизни в 1847 году. При всей легкости, непринужденности повествования, при всей естественной многосложности родственных связей между героями «Грозовой перевал» - это весьма искусно построенная книга, в которой самым тщательным образом продуманы технические проблемы композиции.

Центральным стержнем произведения является история взаимоотношений Кэтрин и Хитклифа. Эта история проходит через четыре стадии. В первой части, заканчивающейся посещением Мызы Скворцов, повествуется о зарождении душевной связи между Кэтрин и Хитклифом и об их совместном бунте против Хиндли и режима, установленного им на Грозовом перевале. Во второй части речь идет об измене Кэтрин Хитклифу – эта часть закачивается смертью Кэтрин. В третьей части рассказывается о мести Хитклифа, а в заключительной части говорится о происшедшей с Хитклифом перемене и о его смерти. Даже в двух последних частях, действие которых происходит после смерти Кэтрин, взаимоотношения между Кэтрин и Хитклифом по-прежнему остаются доминирующей темой, лежащей в основе всего, что происходит.

Нелегко сколько-нибудь точно определить характер чувства, связывающего Кэтрин и Хитклифа. Вопреки высказываемым порой утверждениям Эмилия Бронте не боялась описывать плотскую любовь; сцена, предшествующая смерти Кэтрин, является достаточным указанием на то, что Кэтрин и Хитклифа связывает отнюдь не платоническая страсть. Кэтрин, только что давшая согласие выйти замуж за Линтона, пытается так рассказать о своих чувствах Нелли:

«Моими большими горестями были горести Хитклифа: я их все наблюдала, все переживала с самого начала! Моя большая душа в жизни – он и он. Если все прочее сгинет, а он останется – я еще не исчезну из бытия; если же все прочее останется, то не станет его, вселенная для меня обратится в нечто огромное и чужое, и я не буду больше его частью… любовь к Линтону, как листва в лесу: знаю, время изменит ее, как меняет зима деревья. Любовь моя к Хитклифу похожа на извечные каменные пласты в недрах земли. Она – источник, не дающий явного наслаждения, однако же необходимый. Нелли, я и есть Хитклиф! Он всегда, всегда в моих мыслях: не как радость и не как некто, за кого я радуюсь больше, чем за самое себя, - а как все мое существо».[98]

Узнав, что Кэтрин при смерти, Хитклиф восклицает: «Я не могу жить без жизни моей! Не могу жить без души моей!»[99] Каждый читатель понимает, что речь здесь идет о близости более глубокой, чем половое влечение, о чувстве более сильном, чем романтическая любовь.

Это чувство закалилось в совместном бунте. Для того чтобы правильно понять конкретную и чуждую романтике сущность произведения Бронте, чуждо припомнить характер упомянутого бунта и обратиться к главным персонажам «Грозового перевала».

Огромное влияние оказали на Э. Бронте произведения романтиков Байрона и Шелли, ей были близки и поняты их герои – борцы против несправедливости и насилия. Основным персонажем своего романа она делает личность, похожую на героев романтических поэм Байрона. В характеристике Хитклифа преобладают романтические черты. Это фигура мрачная и зловещая. О его происхождении можно только строить догадки. В детстве – «хотя он был недурен собою, да и разумом не обижен, он умудрялся производить впечатление чего-то отталкивающего». И дальше писательница постоянно подчеркивает в его облике демоническое начало. Он «черен, точно родился от дьявола», его «брови угрюмо насуплены» и т.д. Он одинок, враждует со всем миром; никто никогда не сказал о нем доброго слова, напротив – «жесткий, как мельничный жернов, и зубастый, как пила», говорят о нем окружающие. Даже любящая его Кэтрин считает, что это «лютый, безжалостный человек, человек волчьего нрава». Как истинный романтический герой он наделен сильными чувствами – его страданий не выдержал бы заурядный человек; причина его разрушительной ненависти – попранная любовь, оскорбленное чувство человеческого достоинства.

Кэтрин и Хитклиф не какие-нибудь романтические мечтатели, строящие воздушные замки. Они бунтуют против режима, при котором Хиндли с женой предаются дурацкому безделью, в то время как они должны в углубление под полками и вынуждены читать душеспасительную книгу «Прямой путь к погибели» под надзором лицемерного святоши Джозефа.

Кэтрин и Хитклиф восстают против этой несправедливости, унижающей их человеческое достоинство. Бунтуя, они обнаруживают, что нуждаются друг в друге, что их сближает глубокая и горячая привязанность. Девочкой Кэтрин была хоть и своенравна, но добра и ласкова; она трогательно связана к Хитклифу - товарищу ее игр и защитнику. Хитклиф, отверженный всеми, тянется к живой, одухотворенной и бесстрашной девушке, которая является для него единственной душой на свете, относящейся к нему с человеческим пониманием и предлагающей ему свою дружбу. А Кэтрин, которая по происхождению своему принадлежит к миру Грозового перевала, чувствует, что для того, чтобы полностью проявить свою человеческую сущность, быть верной себе до конца, она должна безоговорочно принять сторону Хитклифа в бунте, который он поднимает против тирании Эрншо и всего, что с ней связано.

Это бунтарское выступление сразу же, чуть ли не с самого начала книги, заставляет нас проникнуться сочувствием к Хитклифу. Понимая, что он отстаивает человеческое достоинство, мы становимся на его сторону. Хитклиф выведен деятельным и умным человеком, способным бороться за положительные человеческие идеалы. Он – сознательный бунтарь. Именно в совместном участии Хитклифа и Кэтрин в бунте берет начало связывающее их особое чувство. Именно благодаря совместному бунтарству каждый из них в глубине души сознает, что измена тому, что связывает их, явилась бы по какой-то неясной и таинственной причине изменой всему на свете, изменой высшим ценностям человеческой жизни.

Тем не менее хорошим задаткам в Хитклифе, его любви к Кэтрин Эрншо, был нанесен непоправимый удар, когда Кэтрин предает Хитклифа и выходит замуж за Эдгара Линтона, обманывая себя мыслью о том, что она сможет удержать при себе и того и другого. Только потом обнаруживается, что, отвергнув Хитклифа, она выбрала смерть. Однако характерно, что «разлучником», на которого направлена месть Хитклифа, Э. Бронте считает не только Эдгара Линтона, но и всех тех, кто толкнул Кэтрин на измену, кто воспитал ее легкомысленной и тщеславной, кто держал самого Хитклифа в невежестве, унижал и создал непроходимую пропасть между ним и его любовью. В несчастье Хитклифа она обвиняет общество. Романтическое одиночество Хитклифа, его вражда со всем миром объясняются вполне рельными причинами.

Но вернемся к истории взаимоотношений Кэтрин и Хитклифа. Итак, Кэтрин согласилась выйти замуж за Эдгара Линтона. Конфликт здесь носит явно социальный характер. Кэтрин соблазняется жизненным укладом Мызы Скворцов, воплощающим для нее наиболее привлекательные, «удобные» стороны буржуазного образа жизни. Она начинает презирать Хитклифа за его «некультурность». Он не умеет поддерживать светскую беседу, не причесывается, ходит грязный, тогда как Эдгар не только красив, но «…он будет богат, и я, разумеется, стану первой дамой в округе. И смогу гордиться, что у меня такой муж».[100] Растет и высокомерие, эгоизм и жестокость, и вскоре она не щадит чувств ни Хитклифа, ни Эдгара Линтона, ее «мало что заботило, кроме собственных огорчений». В доме мужа ее капризам, ее «самовлюбленной уверенности» нет предела. К концу жизни «ее бессмысленное, злое беснование и святого бы вывело из себя». Хитклиф исчезает, а Кэтрин становится хозяйкой Мызы Скворцов.

Через некоторое время Хитклиф, повзрослевший и разбогатевший, возвращается в места, где прошли его детство и юность, и социальный конфликт вспыхивает с новой силой.

С момента возвращения Хитклифа все попытки Кэтрин примириться с Мызой Скворцовой обречены на неудачу. Теперь во взаимоотношениях Хитклифа и Кэтрин нет места для нежности. Они беспощадно треплют друг другу нервы, одержимые неистовым стремлением погубить один другого. Но когда Хитклиф рядом, Кэтлин не может строить никаких иллюзий в отношении Линтонов. Кэтрин и Хитклифа роднит теперь только презрение к ценностям Мызы Скворцов. Это презрение к Линтону вызвано отнюдь не ревностью – оно имеет нравственную основу. Когда Нелли сообщает Хитклифу, что Кэтрин сходит с ума, он восклицает:

«Ты толкуешь, что она повредилась умом. Как ей бы не повредиться, черт возьми, в ее страшном одиночестве?»[101]

Эти слова Хитклиф произносит вскоре после того, как он совершил первый из своих жестоких, чудовищных актов мщения – женился на Изабелле. Этот поступок так отвратительно безнравствен, что, казалось бы. Просто немыслимо, чтобы мы могли теперь всерьез принять нападки Хитклифа на Эдгара Линтона, который в конце-то концов, если подходит к нему с общепринятыми мерками добропорядочности, не причинил никому никакого вреда. И тем не менее мы принимаем эти нападки всерьез, потому что сделать это нас заставляет Эмилия Бронте.

Мы по-прежнему сочувствуем Хитклифу, даже после его женитьбы на Изабелле, так как Эмилия Бронте убеждает нас в том, что нравственное превосходство – за Хитклифом, что он отстаивает более высокие ценности, чем Линтоны.

Казалось бы, слова Хитклифа о «страшном одиночестве» Кэтрин звучат парадоксально: ведь, судя по всему, на Мызе Скворцов Кэтрин менее одинока, окружена большей заботой и вниманием, чем в том случае, если бы она связала свою судьбу с Хитклифом. В действительности Хитклиф с огромной эмоциональной убежденностью, заражающей и нас, утверждает, что жизнь, которую он предлагал Кэтрин, более естественна, более полноценна в социальном отношении и более нравственна, чем жизнь в мирке Мызы Скворцов. Многие из тех, кто подвергает образ Хитклифа критике, не понимают его истинной сущности именно потому, что они не чувствуют нравственной силы, звучащий в словах Хитклифа, причем, как правило, они не признают за Хитклифом этой силы, ибо сами-то они, - сознают они это или нет, - одного поля ягода с Линтоном.

Хинтклиф и Кэтрин отвергают общепризнанные нормы буржуазной морали – кульминационной здесь является сцена смерит Кэтрин.

Казалось бы, вся обстановка действия толкает романистку на путь решения этой сцены в традиционных мелодраматических канонах. Кэтрин при смерти, и вот из мрака ночи является Хитклиф.

Предсмертные муки героини – месть за поруганную любовь. Кэтрин «предала собственное сердце», прельстилась богатством и красотой Эдгара Линтона, захотела стать «первой дамой в округе». Однако не в этом поступке Кэтрин, как показывает писательница, заключается трагическое противоречие человека и общества – Кэтрин никто не выдавал насильно за Линтона. Дело здесь в другом: окружающее общество создало двойственность ее души, лишило ее характер цельности и тем самым отняло у нее возможность быть счастливой. Ее слова: «Если мы с Хитклифом поженимся, то будем нищими? А если я выйду за Линтона, я получу возможность помочь Хитклифу возвыситься…» - и наивны и в то же время в них звучит уже буржуазная расчетливость, способность идти на компромиссы. Само ее чувство отравлено и искалечено: любовь в нем сливается с ненавистью, радость краткого свидания омрачается горем разлуки, жестокость обстоятельств делает жестокой и ее саму. Наиболее страшный результат и предательства – одиночество. И Хитклиф, терзаясь своим бессилием помочь ей, говорит: «О, я знаю, она среди вас, как в аду!.. Как ей было не повредиться, черт возьми, в ее страшном одиночестве?»

Здесь перед автором открываются возможности: либо Кэтрин на смертном одре отвергнет Хитклифа, священные узы брака останутся нерушимыми и порок получит по заслугам; либо восторжествует истинная любовь.

Вряд ли Эмилии Бронте даже в голову приходило остановиться на одном из этих возможных решений: и то и другое опрокинуло бы замысел ее романа. Тот факт, что Эмилия Бронте не пошла ни по тому, ни по другому пути, свидетельствует о ее нравственной силе и художественном мастерстве. Ведь отвергнув возможные традиционные решения, подсказываемые обстановкой эпизода, автор придает этой сцене поистине удивительную моральную силу. Хитклиф, застающий Кэтрин при смерти, беспощаден к ней, нравственно беспощаден; вместо слов утешения он с жестокой откровенностью высказывает умирающей свою оценку ее поступков.

Отношения между Кэтрин и Хитклифом, отражающие стремление к большей человечности и к большей нравственной глубине, чем способны вместить моральные нормы мира линтонов и эрншо, должны пройти через испытание, которому подвергает их здесь Хитклиф. Всякая полуправда, всякая попытка обойти жгучие вопросы, о которых идет речь, или смягчить их остроту, испортила бы все дело, была бы недостойна героев книги. Хитклиф знает, что одно и только одно может дать душевный покой Кэтрин, которую уже никакими силами нельзя спасти от смерти: полное и до конца честное осознание сущности связывающих их уз, принятие как этих уз, так и всего, что стоит за ними. Ни уговоры, ни сделка с совестью не дали бы надежды на душевное успокоение. Любое такое проявление слабости было бы унизительно для достоинства обоих, означало бы, что их жизнь прожита напрасно и что на пороге смерти ничего нельзя изменить. Хитклиф и Кэтрин, которая не желает быть похороненной среди Линтонов, под сводами церкви, и отвергает утешения христианства, сознают, что их отношения важнее самой смерти.

Конец истории Кэтрин и Хитклифа скорее сказочный, фольклорный, чем мистический. Обрекая свою героиню на загробные муки, Э. Бронте стремится как можно сильнее наказать ее. В то же время скитания Кэтрин после смерти и особенно появление духа Кэтрин у окна ее девичьей спальни символически раскрывают мысль о невозможности человеческого счастья в буржуазном мире. Поэтому вряд ли можно говорить о стремлении Э. Бронте придать роману религиозно-мистический характер. «Грозовой перевал» изобилует выпадами не только против церкви и священников, но и против самой религии. Длинная и скучная проповедь (в сцене сна Локвуда) кончается всеобщей потасовкой в церкви. Сами Кэтрин и Хитклиф, поглощенные любовью, мало беспокоятся о христианском долге. Кэтрин обещает Хитклифу: «Пусть меня на двенадцать футов зароют в землю и обрушает церковь на мою могилу, я не успокоюсь, пока ты не будешь со мной!» Вместо раскаяния перед смертью Хитклиф требует: «Никакому священнику приходить не надо, и никаких не надо надгробных речей: говорю вам, я почти достиг моего неба. Небо других я ни во что не ставлю и о нем не хлопочу». И писательница не осуждает своего героя. Божество Хитклифа – его любовь: «Я и под ноги не могу взглянуть, чтоб не возникло здесь на плитах пола ее лицо. Оно в каждом облаке, в каждом дереве – ночью наполняет воздух, днем возникает в очертаниях предметов – всюду вокруг меня ее образ!» В этих словах отголосок пантеизма Шелли. Писательница делает попытку противопоставить официальной религии какую-то иную, новую, в которой поклоняются не бесчувственному и глухому к людским страданиям богу, а человеку, образ которого сливается с бессмертной природой.

Но Э. Бронте не останавливается на достигнутом. Перед нами предстает новая история любви – Кэти и Гэртона. Если Кэтрин Эрншо, эта бунтующая, мятежная душа, порывистая и трагически надломленная женщина, столь не похожая на кротких и доброжелательных героинь стереотипного английского романа и во многом схожая, скорее, со своим возлюбленным, трагедия и вина которой в том, что она, по выражению Хитклифа, «предала свое собственное сердце», искреннюю любовь к товарищу детства променяла на богатство и положение в обществе, погибает, замученная угрызениями совести, то ее ошибку искупает ее дочь. Эмилия Бронте безгранично верит в человека, поэтому закономерна такая эволюция романа и неслучайно введение в сюжет взаимоотношений Кэти и Гэртона.

Характеризуя Кэти и Гэртона, Э. Бронте постоянно подчеркивает, что это здоровые, полные сил и энергии молодые люди. Кэти в детстве – красавица, очень живая, с большим чувством фантазии, поэтическая натура, чуткая ко всему прекрасному; ей знакомы и сильные чувства, но в отличие от ее матери у нее более мягкий характер. Маленькая Кэти больше прислушивается к голосу чувства, хотя и успела уже проникнуться кастовыми предрассудками своей среды. Когда она с пренебрежением отворачивается от Гэртона, узнав, что он батрак в доме Хитклифа, перед нами как бы вновь оживает ее надменная мать, и кажется, что трагедии растоптанной юной любви суждено повториться. Но в душе Кэти берет верх светлое гуманистическое начало. В том, что Кэти и Гэртон не потеряли своего человеческого начала, излили, благодаря отчужденности от своего круга, к которому они принадлежали по рождению, выжить в отравленной атмосфере борьбы своекорыстных интересов, немалая заслуга принадлежит ключнице Нелли Дин. Целиком вверенная попечению этой простой женщины Кэти вырастает приветливой и чуткой к людям. Потеряв отца и очутившись в полном одиночестве в доме Хитклифа среди равнодушных и жестоких людей, она уходит в себя, становится сдержанной и непреклонной. На побои и грубости она отвечает ледяным презрением, непослушанием и дерзостью, ибо только так она может защитить свое человеческое достоинство.

Кэти не дала сломить себя одиночеству и отчаянию, как была сломлена ее мать: она смогла устоять против злобы и жестокости Хитклифа, чему способствовало ее сближение с Гэртоном, первой и единственной воспитательницей которого была Нелли, вложившая в него то доброе начало, которое не позволило Хитклифу до конца испортить юношу.

Гэртон впервые предстает перед читателями грубым, неряшливым, дерзким и неотесанным. В то же время он – «молодой силач, красивый с лица, крепкий и здоровый»; он не глуп, в нем нет «и тени боязливой податливости». В мстительных планах Хитклифа Гэртон играет важную роль: всячески унижая Гэртона, загнав его в «трясину огрубенья и невежества», научив его «презирать как слабость и глупость все, что возвышает человека над животным», Хитклиф мстит тем, кто притеснял его самого в детстве. Но при этом он никогда не выходит за рамки закона, все его преступления неподсудны. Заставляя Хитклифа сожалеть, что он не «родился в стране, где законы не так строги», Э. Бронте бросает обвинение в лицо буржуазному обществу с его «законными» преступлениями.

Хитклиф, видя зарождение любви Кэти и Гэртона, начинает понемногу понимать причины неудачи своей мести.

Хитклифу не удается лишить Гэртона гордости и самолюбия. Кэти сумела превратить Гэртона из врага в друга, отогрела его теплом своей человечности; научила грамоте и убедила в необходимости сопротивляться насилию и злу.

Кэти и Гэртон отнюдь не являются в романе простым воссозданием в новом облике прежних Кэтрин и Хитклифа, это, как отмечает в своем критическом очерке, посвященном «Грозовому перевалу» Дж. Клингопулос, совершенно иные люди, даже более мелкие люди, и, уж конечно, люди, не наделенные такими сильными страстями, как Кэтрин и Хитклиф. Но тем не менее они символизируют собой непрерывность и преемственность жизни и человеческих стремлений. Глядя на них, Хитклиф начинает сознавать бессмысленность своего торжества. В момент, когда Гэртон, который беззаветно любит его, Хитклифа, приходит на помощь Кэти после того, как Хитклиф ее ударил, последнему вспоминается чувство, связывающее его с Кэтрин, во всей его глубине, и до его сознания доходит, что в любви Кэти и Гэртона есть что-то от того же чувства. Перелом наступает в тот момент, когда Кэти и Гэртон начинают сближаться, чтобы совместно восстать против деспотизма Хитклифа. Теперь Хитклиф впервые сталкивается не с людьми, приемлющими ценности Грозового перевала и Мызы Скворцов, а с бунтарями, которые разделяют, пусть лишь отчасти, его собственные бешеные усилия добиться своих прав.

Путь Кэти и Гэртона – это путь активной защиты человеческого достоинства, любви, дружбы и единства людей, объединенных высшими человеческими интересами.

Прежняя неистовая ярость уитхла в душе Хитклифа. Он убедился в бессмысленности борьбы, которую вел, мстя за свое попранное человеческое достоинство, борьбы против мира власть имущих и собственников, в которой он избрал орудиями мести ценности этого мира. Подобно тому как Кэтрин была вынуждена полностью осознать весь нравственный ужас измены своей любви, так и он, Хитклиф, тоже должен понять весь ужас собственной измены своей человеческой сущности. Теперь, взглянув в лицо суровой правде, он может умереть, пусть не как торжествующий победитель и благородный герой, но, во всяком случае, как человек, предоставив тем самым Кэти и Гэртону возможность продолжать начатую им борьбу. В смерти своей он вновь обретает человеческое достоинство.

Именно это второе обретение человеческой ценности, открытие Хитклифу сущности его заблуждений – причем помощь приходит не со стороны презираемого им мира, - а также изображение растущего чувства любви между Кэти и Гэртоном, вызывающее ощущение непрерывности и преемственности жизни в круговороте природы, придают последним страницам «Грозового перевала» оптимистическое звучание, создают атмосферу реальной, чуждой сентиментальности надежды. Любовь Кэтрин и Хитклифа восстанавливается в своих правах. Жизнь идет дальше, и уже другие в свою очередь станут восставать против угнетателей.

Главное же, мы постигли сущность чувства, связывающего Кэтрин и Хитклифа. Их любовь, которую Хитклиф, нисколько не впадая в идеализм, называет бессмертной, - это нечто большее, чем любовь, о которой мечтает индивидуалист и которая сводится к слиянию душ любящих. Любовь Кэтрин и Хитклифа говорит о том, что человек, если он предпочитает жизнь смерти, должен восставать против всего, что губит его заветные стремления и чаяния, о необходимости для всех людей, объединившись, стремиться к достижению высшей человечности. Кэтрин в ответ на эту глубокую потребность человеческой души бунтует вместе с Хитклифом, но, выйдя замуж за Эдгара («хорошая партия»), изменяет своей человеческой сущности. Хитклиф, мстя тиранам и принимая их собственные нормы, обнажает бесчеловечную сущность этих норм, но вместе с тем тоже изменяет своей человеческой сущности и разрушает свою духовную связь с умершей Кэтрин, призрак которой в ужасе и отчаянии скитается среди вересковых зарослей.

Только после того, как с Хитклифом совершается перемена и он снова с помощью Гэртона (а следовательно, в конечном счете, и с помощью самой Кэтрин) признает, что необходимо быть человечным в самом широком смысле этого слова, Кэтрин перестает мучиться и их прежнее духовное родство восстанавливается. В романе «Грозовой перевал» смерть не имеет большого значения – ведь речь здесь идет о вещах более значительных, чем жизнь и смерть отдельного человека. Более того, смерть Хитклифа, так же как и смерть Кэтрин, - это своего рода победа, потому что в конечном итоге оба встречают смерть честно, верные своей человеческой сущности. Впрочем, в романе Бронте ничто не наводит на мысль о том, что смерть сама по себе является победой. В нем утверждает себя жизнь, непрекращающаяся, расцветающая снова и снова.

В «Грозовом перевале» нашли свое отражение сложные философские взгляды писательницы. Здесь сказались свойственные для Эмилии Бронте представления о мироздании. Роман свободен от ортодоксальной религиозности: Хитклиф и Кэтрин Эрншо отвергают власть церкви и традиционные представления о загробном мире. Охваченная своей большой земной страстью, Кэтрин уверена, что была бы глубоко несчастна в раю и не будет знать покоя, если даже ее зароют в землю на двенадцать футов и обрушат церковь на ее могилу. Разлученных при жизни Хитклифа и Кэтрин ожидает за гробом не христианский рай или ад, а давно желанное соединение. Так в смерти Эмилия Бронте видела освобождение от всех земных оков.

На протяжении всего романа прослеживаются черты романтизма, влияние которого сказывается не только в интересе писательницы к роковым человеческим страстям, но и в языке, которым описаны эти страсти, и в пейзаже, неизменно сопровождающем события и переживания героев. Характерная романтическая образность появляется в языке романа, когда Э. Бронте заставляет героев высказываться о своей любви или рисует патетические сцены. «Люби он ее всем своим ничтожным существом, - говорит Хитклиф об Эдгаре Линтоне, - он за восемьдесят лет не дал бы ей столько любви, сколько я за один день. И у Кэтрин сердце такое же глубокое, как мое. Как моря не вместить в отпечаток конского копыта, так ее чувство не может принадлежать безраздельно Линтону».

«Грозовой перевал» имеет сложную, но очень четкую композицию. В нем почти нет второстепенных действующих лиц. Каждый из персонажей обрисован резкими и яркими мазками и несет максимальную сюжетную нагрузку. Внимание читателя не отвлекается на детали; все повествование, похожее своим трагизмом и мрачностью на древнюю сагу, сконцентрировано вокруг одной темы – любви Кэтрин и Хитклифа.

В своей работе, посвященной «Грозовому перевалу» Эмилии Бронте, Вирджиния Вулф писала: «Грозовой перевал» - книга более трудная для понимания, чем «Джейн Эйр», потому что Эмилия – больше поэт, чем Шарлотта. Шарлотта все свое красноречие, страсть и богатство стиля употребляла для того, чтобы выразить простые вещи: «Я люблю», «я ненавижу», «я страдаю». Ее переживания хотя и богаче наших, но находятся на нашем уровне. А в «Грозовом перевале» Я вообще отсутствует. Здесь нет ни гувернанток, ни их нанимателей. Есть любовь, но не та любовь, что связывает мужчин и женщин. Вдохновение Эмилии – более обобщенное. К творчеству ее побуждали не личные переживания и обиды. Она видела пред собой расколотый мир, хаотичную груду осколков и чувствовала в себе силы свести их воедино на страницах своей книги. От начала и до конца в ее романе ощущается этот титанический замысел, это высокое старание… сказать устами своих героев не просто «я люблю» или «я ненавижу», а «мы, род человеческий» и «вы, предвечные силы…». Эмилия Бронте дала нам понять, о чем ее мысль. Эта мысль слышна в маловразумительных речах Кэтрин Эрншо: «Если погибнет все, но он останется, жизнь моя не прекратится; но если все другое сохранится, а его не будет, вся вселенная сделается мне чужой и мне нечего будет в ней делать». В другой раз она прорывается над телами умерших: «Я вижу покой, которого не потревожить ни земле, ни адским силам, и это для меня залы бесконечного, безоблачного будущего – вечности, в которую они вступили, где жизнь беспредельна в своей продолжительности, любовь – в своей душевности, а радость – в своей полноте». Именно эта мысль, что в основе проявлений человеческой природы лежат силы, возвышающие ее и подымающие с подножию величия, и ставит роман Эмилии Бронте на особое, выдающееся место в ряду подобных ему романов».102

З А К Л Ю Ч Е Н И Е

 

Проблема женской эмансипации занимает чрезвычайно важное место в русской и зарубежной литературе.

Одной из писательниц, впервые остро поставившей вопрос о положении женщин, в европейской литературе стала Жорж Санд. Она впервые увязывает личную свободу женщины с общей проблемой социального освобождения.

Взгляд Жорж Санд на положение женщины в обществе позволяет ей прийти к выводу, что во времена античности и в эпоху Возрождения женщина занимала более почетное положение, играла более значительную роль в духовной жизни государства, нежели, например, при Людовике XV, в эпоху разнузданного разврата, нанесшую браку смертельный удар.

Всецело поддерживая идею семьи, Ж. Санд вместе с тем осуждает тех, кто мыслит брак как союз неравных; при таких условиях ретрограды способны сделать его ненавистным и унизительным.

Репутация борца за освобождение женщины создала ей во всех кругах общества много друзей, но еще больше врагов. Ромкантическая прелесть, которой были исполнены ее героини, соблазнила не одно женское сердце своей проповедью свободы. Поколебать семью в 30-х годах XIX века. В разгар реакции, такое свободное отношение к инстинкту брака значило нанести удар одному из основных устоев буржуазного строя.

Романы и публицистические сочинения Жорж Санд были восторжено восприняты в XIX веке самыми выдающимися писателями и критиками России. Эта популярность великой писательницы и ее влияние на русскую литературу особенно прослеживается в творчестве писателей «натуральной школы» и прежде всего И.С. Тургенева.

Мечты и идеалы французской писательницы были близки и дороги ее русским собратьям по перу. Писемский, назвав одну из глав своего романа «Люди сороковых годов» - «Жоржзандизм», засвидетельствовал распространение в русском обществне идей Жорж Санд, суть которых выражена им в следующем заключении: «Она представительница и проводница в художественных образах известного учения эмансипации женщин, … по которому, уж конечно, миру предстоит со временем преобразоваться».

Натуральная школа преклонялась пред Жорж Санд прежде всего потому, что ее героини выступают в открытую и мужественную борьбу с буржуазным обществом, его моралью и установлениями во имя человеческих прав униженной этим обществом личности. Ее произведения стали интенсивно переводиться и одобрительно оцениваться в России с 1842 года, особенно журналом «Отечественные записки». Печатались произведения Ж. Санд: «Орас», «Андре», «Жанна», «Теверино», «Жак» и другие.

Натуральная школа настойчиво искала обыденных, будничных, подлинных коллизий и их разрешения. И здесь уже начинался отход от специфической жорж-сандовской трактовки проблемы эмансипации.

Ж. Санд стремилась дополнить критику существующих порядков утопий, идеальными отношениями. Но так как в России уже слишком трезвым был реализм натуральной школы, то сладкие идиллические, надуманные концовки романов Ж. Санд не принимались.

Известная зависимость Тургенева от Жорж Санд, оказавшаяся в заимствовании некоторых приемов композиции, не вызывает особых сомнений. Иногда ощутима преемственность и в принципах изображения в главных и второстепенных романах «Рудин» и «Накануне». Вместе с тем очевиден и другой, несравненно более важный итог: в творческой практике Тургенева, а в особенности при создании «Рудина», уже на лицо художественная полемика с Жорж Санд, действенная, широко задуманная, углубленно реалистическая огласовка жанра и образной системы ее романа.

Женские образы в повестях и романах Тургенева привлекали внимание и вызывали восхищение как в современной ему, так и последующей критике. Великий ромнаист показал, что такое русская женщина, какие сокровища таятся в ее сердце и уме, и чем она может быть как вдохновительница.

Мастерство И.С. Тургенева как психолога состоит в том, что в живом и непроизвольном развитии женского характера им в полной мере показана своеобразная неповторимая идеальность каждой из героинь. Писатель в своих женщинах подчеркивает нравственную и требовательность, высокие культурные запросы, духовную глубину, решительность – все то, что мы теперь молчаливо вкладываем в понятие «тургеневских девушек».

В целом обсуждение проблем женской эмансипации в русской художественной литературе и критике шло в русле общеевропейских процессов и учитывало их опыт. В частности большой интерес представляет творчество английской писательницы Шарлотты Бронте и ее сестры Эмилии, с успехом переводившихся в России.

Жажда независимости, стремление к справедливости, чувство собственного достоинства, сознание своей эмоциональной и нравственной значимости, этическая стойкость, гордость человека неимущего, честным трудом зарабатывающего кусок хлеба, нежелание склонить голову перед авторитетом, если он заключается только в преимуществах положения, привилегиях происхождения, - вот истинная высокая мораль, утверждаемая сестрами Бронте и делающая их творчество привлекательным для современного читателя. Романы Бронте всегда полны непомерного уважения к человеку борющемуся, веры в его чувство моральной ответственности перед собой, людьми и жизнью, и, каковы бы ни были субъективные общественно-политические заблуждения писательниц, они твердо убеждены в том, что именно труд, свобода – условие полноценной этической и эмоциональной жизни, и еще – неиссякаемое искусство. С ним они принимали тяготы личной судьбы, таким мужеством они в полной мере наделили своих героинь.

Нравственный мир Бронте отрицал и сейчас существующий порядок вещей, при котором моральное оскудение человека, агрессивное стяжательство, духовная эксплуатация личности, психологическое и материальное закабаление обществом считаются нормой и закономерностью. Это отрицание – их завет будущему. «Жизнь есть борьба, и все мы должны бороться», - провозгласила Шарлотта Бронте свой девиз в тесных и холодных стенах хауортского дома, и ее услышали во всем мире. Вся жизнь сестер Бронте была неустанной борьбой духа, не только страдавшего, но выстоявшего в борьбе и сумевшего житейские поражения переплавить в творческую победу.

Бронтевская тема женского равноправия с мужчиной в мире чувств и мыслей прослеживается в романах современных английских писательниц, например, Маргарет Дрэббл («Сквозь игольное ушко») и Дорис Лессинг («Золотой дневник», «Четырехвратный город»). На наш взгляд, однако, героини и Дрэббл, и Лэссинг все еще тщатся доказать и себе, и окружающим эмоциональную, человеческую, психологическую значимость своего женского «естества» - то, что вполне было ясно уже Джейн Эйр, Кэтрин Эрншо, Агнес Грей и Люси Сноу, не говоря, в частности, о Шарлотте Бронте, прекрасно понимавшей зависимость индивидуальной свободы – и несвободы – женщины от «фундаментальных» общественных причин, что порой игнорируют современные романистки, расценивающие проблему женского равноправия с позиции извечной «борьбы полов». Говоря об английской традиции воплощения знаменитой бронтевской героини, нельзя не упомянуть и о такой ее литературной «реминисценции», как Сара Вудраф Джона Фаулза («Женщина французского лейтенанта»), бросающая вызов условностям, осмеливающаяся любить наперекор буржуазным викторианским условностям (действие романа происходит в XIX веке). Своей страстностью, своеволием, удивительной слиянностью с природой в широком смысле слова – и с природой страстей, и с дикой, заброшенной пустошью, которую Сара избирает для своих одиноких прогулок, она напоминает не только Джейн Эйр, но и Кэтрин Эрншо Эмилии Бронте.

Обратившись к современной литературе, можно понять, что она впитала многие достижения общественного сознания в разработке темы женской эмансипации. Героиня сегодняшней прозы разная. Типы женщины, которые мы встречаем в текущей литературе, достаточно разнолики.

Несколько лет назад особую популярность завоевала «странная» женщина. Куда-то она рвалась, чего-то искала, неудовлетворенная привычной жизнью. И в мятежных поисках своих, заметим, проявляла прямо-таки незаурядную силу и решительность, упрямство и даже жестокость.

Затем появилась женщина иного типа – не просто сильная, но и деловая. Авторская ироническая усмешка в адрес ее – своего рода реакция самозащиты: дескать, напускное все это, поверхностное, а в основе своей женщина остается женщиной, хранительницей очага, матерью семейства, существом хрупким, нежным, заботливым и т.п. Такова, мол, природа женщины – и ничего с этим не поделать.

Именно в таком духе рассуждает герой повести С. Абрамова «Требуется чудо», которого жизнь столкнула с «ярким, говоря казенным слогом, представителем века эмансипации». Александр Павлович считает: деловитость современных женщин не что иное, как метод «самоутверждения дурацкого, а за ним – обыкновенная, простите за грубость, баба, со всеми богом данными ей и только ей началами, как физическими, так и душевными».

В своей «притче» С. Абрамов решает проблему просто: «мужик мамонта валит, женщина огонь поддерживает». Так было, так должно быть.

В статье же критика Алексея Горшенина, разбирающего в «Сибирских огнях» повести писателей уже ХХ века: С. Крутилина, Н. Верещагина, В. Тендрякова, В. Сукачева, В. Липатова и С. Есина, еще звучит мысль, составленная сто с лишним лет назад: «Ну, матушка, или Писарева читать, или хозяйством заниматься!» Он сожалеет, что «женщина зачастую не умеет установить необходимой внутренней грани в своем стремлении не отставать от мужчины, превзойти его по всем статьям». Критик – «за деятельницу, которая в любом случае остается женщиной».

Значение указанных проблем, их влияние на разработку темы женской эмансипации в последующей литературе трудно переоценить. В конечном счете современный уровень гендерных исследований был обусловлен достижениями русской и европейской литературы XIX века.

П Р И М Е Ч А Н И Я

[1] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В. 4-х томах. – СПб.: Диамант, 1996. – Т.4. – С.664.

[2] Русская женщина в домонгольский период. Историческое исследование Александра Добрякова // Современник. Т.104. – 1864. – С.176-177.

[3] Салтыков-Щедрин М.Е. Моя судьба. М. Камской // Современник. – 1864. – Т.101. - № 4. – Апрель. – С.259.

[4] Кийко Е.И. Героиня жоржсандовского типа в повести Тургенева «Переписка» // Русская литература. – 1984. - № 4. – С.132.

[5] Соколова Т.В. Июльская революция и французская литература (1830-1831): Изд-во Ленин.унив., 1973. – С.145.

[6] Трескунов М. Жорж Санд. Критико-биографический очерк. – Л.: Худ. лит., 1976. – С.44.

[7] Там же. – С.77.

[8] Соколова Т.В. Июльская революция и французская литература (1830-1831): Изд-во Ленин. унив., 1973. – С.151.

[9] Там же.

[10] Там же. – С.153.

[11] Там же. – С.153.

[12] Там же. – С.153.

[13] Там же. – С.153.

[14] Там же. – С.154.

[15] Там же. – С.154.

[16] Трескунов М. Жорж Санд. Критико-биографический очерк. – Л.: Худ. лит., 1976. – С.17.

[17] Каренин В. Жорж Санд. Ее жизнь и произведения (1804-1838). – СПб., 1899. – С.240.

[18] Там же.

[19] Трескунов М. Жорж Санд. Критико-биографический очерк. – Л.: Худ. лит., 1976. – С.59.

[20] Там же. – С.60.

[21] Там же. – С.60.

[22] Венкстерн Н. Жорж Санд: Журнально-газетное объединение. – М., 1933. Вып. Х (ЖЗЛ). – С.40.

[23] Трескунов М. Жорж Санд. Критико-биографический очерк. – Л.: Худ. лит., 1976. – С.235.

[24] Там же. – С.236.

[25] Там же. – С.236.

[26] Кулешов В.И. Натуральная школа в русской литературе Х1Х века: Учебное пособие для студентов пед. ин-тов по спец. № 2101 «Русский язык и литература». – 2-е изд. – М.: Просвещение, 1982. – С.162.

[27] Каренин В. Жорж Санд, ее жизнь и произведения (1804-1838). – СПб, 1899. – С.19-20.

[28] Батюто А.И. Тургенев-романист. – Л.:Наука, 1972. – С.289.

[29] Там же. – С.289-290.

[30] Там же. – С.290.

[31] Там же. – С.290-291.

[32] Там же. – С.291.

[33] Там же. – С.291.

[34] Там же. – С.291-292.

[35] Там же. – С.292.

[36] Там же. – С.292-293.

[37] Там же. – С.293.

[38] Там же. – С.294.

[39] Там же. – С.297.

[40] Там же. – С.297.

[41] Там же. – С.310.

[42] Цейтлин А.Г. Мастерство Тургенева-романиста. – М.: Совет. писатель, 1958. – С.138.

[43] Бровман Г. В.В. Вересаев. – М., 1959. – С.461.

[44] Кийко Е.И. Героиня жоржсандовского типа в повести Тургенева «Переписка» // Рус. лит. – 1984. - № 4. – С.131.

[45] Там же. – С.133.

[46] Там же. – С.133.

[47] Там же. – С.134.

[48] Там же. – С.135.

[49] Там же. – С.135.

[50] Цейтлин А.Г. Мастерство Тургенева-романиста. – М.: Совет. писатель, 1958. – С.138.

[51] Там же. – С.139.

[52] Салим А. Тургенев – художник, мыслитель / Науч. ред. доктор филол. наук С.Е. Шаталов. – М.: Современник, 1983. – С.90.

[53] Пустовойт П.Г. И.С. Тургенев – художник слова. – Изд-во Москов. ун-та. – 1987. – С.149.

[54] Там же. – С.154.

[55] Салим А. Тургенев – художник, мыслитель / Науч. ред. доктор филол. наук С.Е. Шаталов. – М.: Современник, 1983. – С.99.

[56] Там же. – С.99.

[57] Там же. – С.99.

[58] Писарев Д.И. Литературная критика: В 3-х томах / Сост., подготовка текста, вступительная статья и примечания Ю. Сорокина. – Л.: Худ. лит., 1981. – Т.1. – С.74.

[59] Там же. – С.75.

[60] Там же. – С.77

[61] Салим А. Тургенев – художник, мыслитель / Науч. ред. доктор филол. наук С.Е. Шаталов. – М.: Современник, 1983. – С.103.

[62] Там же. – С.103.

[63] Там же. – С.107.

[64] Там же. – С.109.

[65] Там же. – С.112.

[66] Цейтлин А.Г. Мастерство Тургенева-романиста. – М.: Совет. писатель, 1958. – С.141.

[67] Там же. – С.141.

[68] Писарев Д.И. Литературная критика: В 3-х томах / Сост., подготовка текста, вступительная статья и примечания Ю. Сорокина. – Л.: Худ. лит., 1981. – Т.1. – С.222.

[69] Там же. – С.223.

[70] Там же. – С.227-228.

[71] Цебрикова М. Англичанки-романистки // Отечественные записки. – 1871. – № 9. – С.125.

[72] Там же. – С.125.

[73] Тугушева М. Шарлотта Бронте / Очерк жизни и творчества. – М.: Худ. лит., 1982. – С.140.

[74] Тугушева М. Шарлотта Бронте / Очерк жизни и творчества. – М.: Худ. лит., 1982. – С.183.

[75] Там же. – С.183.

[76] Тугушева М. Ужель та самая Джейн Эйр? // Литер. газета. – 1997. – 5 ноября.

[77] Там же.

[78] Бронте Ш. Джейн Эйр / Пер. с англ. В. Станевич. – Нальчик: Изд. центр «Эль-фа», 1997. – С.13.

[79] Там же. – С.34.

[80] Там же. – С.54-55.

[81] Там же. – С.116.

[82] Тугушева М. Шарлотта Бронте / Очерк жизни и творчества. – М.: Худ. лит., 1982. – С.59.

[83] Бронте Ш. Джейн Эйр / Пер. с англ. В. Станевич. – Нальчик: Изд. центр «Эль-фа», 1997. – С.246.

[84] Там же. – С.253.

[85] Там же. – С.440.

[86] Там же. – С.310.

[87] Цебрикова М. Англичанки-романистки // Отечественные записки. – 1871. – № 9. – С.132.

[88] Там же. – С.132.

[89] Тугушева М. Шарлотта Бронте / Очерк жизни и творчества. – М.: Худ. лит., 1982. – С.73-74.

[90] Бронте Ш. Джейн Эйр / Пер. с англ. В. Станевич. – Нальчик: Изд. центр «Эль-фа», 1997. – С.105-106.

[91] Тугушева М. Шарлотта Бронте / Очерк жизни и творчества. – М.: Худ. лит., 1982. – С.95.

[92] Там же. – С.83.

[93] Цебрикова М. Англичанки-романистки // Отечественные записки. – 1871. – № 9. – С.141.

[94] Спарк М. Эмили Бронте. – В кн.: Эти загадочные англичанки… - М., 1992. – С.224.

[95] Там же. – С.229.

[96] Emily Bronte. Wuthering Heights / Предисл. М. Гритчук. – М.: For. lang. publ. house, 1969. – С.5.

[97] Там же. – С.5.

[98] Бронте Э. Грозовой перевал. – Нальчик.: Изд. центр «Эль-фа», 1997. – С.71.

[99] Там же. – С.137.

[100] Там же. – С.69.

[101] Там же. – С.133.

¹⁰² Вулф В. «Джейн Эйр» и «Грозовой перевал». Пер. И. Бернштейн. – В кн.: Эти загадочные англичанки… - М., 1992. – С.494-495.