Тема сна в русской литературе 19 века

Реферат по литературе на тему:

«Сны и их роль в художественной литературе»

ученицы 10 класса «А»

школы-экстерната №41

САО города Москвы

Киселёвой Марии Владимировны

Учитель

Лето 2004

План реферата

1.    Сон как физическое состояние человека

2.    Сон – одна из самых привлекательных и распространённых сфер человеческого духа для писателей и для читателей.

3.    Сон в художественном произведении:

а). Н.А. Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву»

б). И.А. Гончаров «Обломов»

в). Н.А. Островский «Гроза»

г). А.С. Грибоедов «Горе от ума»

д). А.С. Пушкин «Евгений Онегин»

е). Ф.М. Достоевский «Преступление и наказание»

ж). М.А. Булгаков «Белая гвардия»

«Гипнос... в греческой мифологии — персонифика­ция сна, божество сна, сын Ночи и брат Смерти... Гипнос спокоен, тих и благосклонен к людям, в противопо­ложность беспощадной Смерти...»

«Морфей... в греческой мифологии — крылатое боже­ство, один из сыновей Гипноса... Принимая различные человеческие формы... он является людям во сне»[1]

Как мы видим, в древнегреческой  мифологии Гипнос тих, благосклонен к людям, но он находится в опасном родстве со Смертью... Сон всегда был тайной, загадкой для человека. Как всякая тайна, он необыкновенно при­влекателен, недаром вокруг этой загадки столько всего: и народные верования, и сказки, и предсказания, колдов­ство... Интерес к снам характерен для всех эпох челове­ческой культуры. К постижению феномена сна стреми­лась наука, недаром сейчас создан Институт снов. Платон считал, что сны могут служить источником твор­ческого вдохновения, Аристотель — продолжением дея­тельности. Проблема снов занимает особое место в меди­цине, особенно в психологии, в области исследования бессознательного. Систематическую теорию соз­дал знаменитый психиатр Фрейд: сон — это иллюзорное осуществление вытесненных желаний. Другой психиатр, Юнг, рассматривает сны как предшественников будущих тенденций развития личности. Наука открыла связь снов с мифами, а также универсальный характер ряда образов и символов, что в свою очередь было подхвачено литера­турой, особенно романтизмом. Романтики считали, что сны играют решающую роль в творческом процессе. Большой интерес к снам был у символистов. Сны — одна из самых привлекательных и распространенных сфер че­ловеческого духа как для писателей, так и для читателей.

Чтобы в этом убедиться, достаточно привести произведения, в названиях которых присутствует само слово «сон»: «Сон в летнюю ночь» Шекспира, «Жизнь есть сон» Кальдерона, «Сон смешного человека» Достоевского. Особенно сны привле­кают поэтов: ведь лирика непосредственно выражает чув­ства поэта. Первые, подсказанные памятью названия сти­хов: два «Сна» у Лермонтова, «Сон», «Сновидение» у Пушкина, «Сон на море» Тютчева, «Сон», «Сны раздумий небывалых» Блока, «Сон и жизнь», «Смерть — это ночь, прохладный сон...» Гейне, «Сон» Байрона и т.д.

Рассмотрим, какую функцию «выполняет» сон в произведениях разных прозаических жанров на примере наиболее известных произведений русских писателей.

Сон в художественном произведении может служить тем же целям, что и «эзопов язык», являясь как бы алле­горией, иносказанием. Как правило, таким снам присуще логическое построение, дидактичность, то есть нравоуче­ние, поучение. Например, сон из «Путешествия из Пе­тербурга в Москву» Радищева (глава «Спасская Полесть»). Путешественнику снится сон. «Мне представилось, что я царь, шах, хан, король, бей, набоб, султан или какое-то сих названий нечто, сидящее во власти на престоле». Здесь все атрибуты власти, военной славы: на весах, с одной стороны, закон милосердия, с другой — закон совести. С подобострастием смотрят на владыку государ­ственные чины, в отдалении — народы. «Иной вполголоса говорил: он усмирил внешних и внутренних врагов, расши­рил пределы отечества... Другой восклицал: он обогатил государство, расширил внутреннюю и внешнюю тор­говлю...» Юношество восклицало, что «он правдив, закон его для всех равен, он почитает себя его первым служите­лем». Льются потоки восхвалений, но среди присутствую­щих одна женщина «являла вид презрения и негодования». Неизвестная «именует себя Прямовзорой и глазным вра­чом». Она заявила, что у правителя на обоих глазах бельмо, и очистила его глаза. «Ты видишь теперь, что ты был слеп, и слеп всесовершенно. Я есть Истина». И увидел прави­тель, что власть его жестока, подданные его ненавидят, всюду ложь, гибель; «знаки почестей, им раздаваемые, всегда доставались в удел недостойным». Глава заканчива­ется словами: «Властитель мира, если, читая сон мой, ты улыбнешься с насмешкою или нахмуришь чело, ведай, что виденная мною странница отлетела от тебя далеко и чертогов твоих гнушается». Современники Радищева в правителе не без основания увидели Екатерину II, но все же Радищев имеет в виду не только конкретного властителя; он счи­тает, что царская власть всегда зло. «Эпиграфом к своей книге Радищев не случайно избрал стих из поэмы своего старшего современника В. К. Тредиаковского «Тилема-хида», слегка изменив его: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лайяй». Чудище — это екатеринин­ское самодержавие; стих взят из того места поэмы, где рассказывается о муках, которым подвергаются в Тартаре, подземном царстве мертвых, злые цари»[2]

Сон у Радищева имеет аллегорический характер, слу­жит не только целям разоблачения, но и призыва, нраво­учения. Это способ, средство выражения идеи и ничего общего не имеет с каким-либо подобием реального сна, настолько он объемен, логичен, детален и т. д.

Близки к этому сну и сны Веры Павловны из романа Чернышевского «Что делать?». Знаменитый четвертый сон представляет собой утопию: Чернышевский рисует картину будущего социалистического общества. Здесь подробно говорится обо всех сферах устройства общества, о труде, отдыхе, науке, искусстве. Главная тема — ра­венство, свобода людей, всеобщее благоденствие. У Чер­нышевского было много предшественников (Платон, Т. Мор, Т. Кампанелла), которые представляли схемы идеального государства. Чернышевский в своем произве­дении обратился к форме сна, в котором, как и у Ради­щева, «гидом» Веры Павловны была женщина, близкая к радищевской Истине. Как и у Радищева, сон в романе Чернышевского рационалистичен, выстроен по логиче­ским законам и тоже заканчивается призывом. «Будущее светло и прекрасно. Любите его... работайте для него, приближайте его...» — восклицает Чернышевский.

Другого рода утопия в романе Гончарова «Обломов». Это глава «Сон Обломова», имеющая самостоятельное значение. В предисловии к роману литературовед В. И. Кулешов пишет: «Гончаров решил целиком вставить ранее опубликованный «Сон Обломова», придав ему в общей композиции своего рода символическое значе­ние… В составе романа «Обломов» этот ранний очерк стал играть роль предварительной истории, важного сооб­щения о детстве героя… Читатель получает важные све­дения, благодаря какому воспитанию герой романа сде­лался лежебокой. Поскольку ленивая спячка стала «стилем жизни героя и не раз ему являлись сновидения, мечты, переносившие его в мир грез, воображаемые цар­ства, то естественным оказывался для него и «Сон Обломова». Уникальное же его присутствие с особым загла­вием в композиции романа при­обретало некое символическое значение, давало читателю возможность осознать, где и в чем именно эта жизнь «обломилась»». Но это не все, что включает в себя замечательный эпизод.

1. Таких длинных и четких снов, с медицинской точки зрения, не бывает, да и не было у Гонча­рова задачи описать реальный сон. Здесь сон — мечта, он условен, тоже логически выстроен.

2. В IX главе романа под названием «Сон Обломова» показана идиллия детства. Детство — это особая страница русской классической литературы, проникновенная, поэ­тичная; радости и горести ребенка, познающего мир, природу, себя описывали С. Т. Аксаков, Л. Н. Толстой, А. Н. Толстой, В. В. Набоков. Можно сказать, что тема детства ностальгическая, особенно у Набокова, для которого детство — это еще и утраченная родина, которую он несет в себе.

У Илюши Обломова есть все, что свойственно нор­мальному ребенку: живость, любопытство. «Ему страсть хочется взбежать на огибавшую весь дом висячую гале­рею...» «Он с радостным изумлением, как будто в первый раз, осмотрелся и обежал кругом родительский дом...» «Детский ум его наблюдает все совершающиеся перед ним явления; они западают глубоко в душу его, потом растут и зреют вместе с ним». А няня? Обязательно есть няня, которая рассказывает сказки. А вот знаменательные слова: «...сказка у него смешалась с жизнью, и он бессо­знательно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка». Здесь, в детстве, уже заложено все то, что останется с ним до самой смерти.

3. Идиллия поместной жизни, покоя, сладостного сна, застывшей жизни, сна всей Обломовки... Как пони­мали жизнь в Обломовке? «Добрые люди понимали ее не иначе, как идеал покоя и бездействия, нарушаемого по временам разными неприятностями, как-то: болезнями, убытками, ссорами и, между прочим, трудом. Они сно­сили труд как наказание, наложенное на праотцев наших, но любить не могли...» И смерть здесь была как бы незаметным переходом из состояния сна в сон веч­ный. Но есть в этой идиллии и бесконечное очарование.

«Правильно и невозмутимо совершался там годовой круг». Сама природа, мягкая, спокойная, где нет гор, а есть холмы, плавно переходящие в равнину, воплощает «глубокую тишину и мир». «Тишина и невозмутимое спо­койствие царствуют в нравах людей». Во всем этом и отрада, и... гибель. Сколько бы ни таили в себе очарова­ния и поэзии эти картины, они о застывшем времени.