Грибоедов "Горе от ума"

1.     Грибоедов "Горе от ума".

В сонную тишину фамусовского дома Чацкий ворвался, как ветер. Но его порывистое дыхание, бурные радости, громкий и неудержимый смех, искренняя нежность и пылкое негодование неуместны здесь.

В доме, где всё построено на притворстве и обмане, где дочь прячет свою влюбленность в Молчалина от отца, а отец свои «шалости» с Лизой от дочери, искренность Чацкого - «незваная гостья». Здесь откровенность под запретом и пылкие признания Чацкого кажутся странными. В доме, где смеренное безмолвие Молчалина почитается добродетелью, красноречие Чацкого выглядит дерзким. В доме, где всё расписано по календарю, порывистость Чацкого сулит лишь неприятные неожиданности.

В обществе, «где тот и славился, чья гнулась шея», независимость Чацкого делает его «опасным человекам». Раболепие не уживается с вольностью, а Чацкий «властей не признает» - так же как не признает чинов и богатства «копиров отечества», которые «грабительством богаты», и права их суда над ним.

И потому в доме Фамусова Чацкий встречен холодно и неприязненно, потому его «дичатся, как чужого». Но зачем он здесь? Зачем он терпит холодность и колкость Софьи, поучения и сожаления Фамусова, спесь и остроты Скалозуба? Ведь Чацкий знает, что «к свободной жизни их вражда непримиримая». Он почти предсказывает свою судьбу в монологе II действия:

«Теперь пускай ну один из молодых людей, найдется - враг исканий, не требуя ни места, ни повышенья в чин.  В науки он вперит ум, алчущий познаний; или в душе его сам бог возбудит жар к искусствам творческим, высоким и прекрасным, они тотчас: разбой, пожар! И прослывет у них мечтателем! опасным!!» Чацкий превосходно понимает свою несовместимость с миром Фамусовых и Молчалиных. Его афоризмы реже и тверды:«Служить бы рад, прислуживаться тошно»,«Года новы, но предрассудки стары. Порадуйтесь, не истребят ни годы их, ни моды ни пожары».

Эти отточенные реплики Чацкого как бы проводят границы между ним и «веком минувшим», но не отжившим, еще не умершим. Что же заставляет Чацкого самого переступить эту границу, посещать дом, где ему не рады? Любовь к Софьи. Чацкий - человек пылких, но не быстротечных чувств. Уехав влюбленным, он возвращается с чувствами, усиленными разлукой. Его признанья трепетны и стремительны. И он пытается отбросить все очевидные возражения, преграды его любви:

«И день, и ночь по снеговой пустыне спешу к тебе, голову сломя, И как вас нахожу? в каком-то строгом чине! Вот полчаса холодности терплю!... И все-таки я вас без памяти люблю.

(Минутное молчание)

Пожалуйте, ужли слова мои все колки?

И клонятся к чьему-нибудь вреду?

По если так: ум с сердцем не в ладу.»

И здесь Чацкий прав; ум подсказывает ему необходимость разрыва с домом Фамусова, сердце требует любви Софьи.

И потому Чацкий, уже зная, какие требования предъявляет Фамусов к женихам, уже слыша, как Софья защищает Молчалина, уже видя, как волнует Софью падение Молчалина с лошади, все-таки хочет убедиться в обратном.

Однако не только чувства, которые «надежду подают», но и благородный ум Чацкого не может смириться с привязанностью Софьи к Молчалину. Чацкий не может понять, как можно любить ничтожество. Он расспрашипает Софью, стараясь открыть для себя Молчалина заново. А может быть, Молчалин имеет достоинства? Эти последние встречи, продиктованные надеждой, последняя попытка увидеть в людях отвергнутое. И потому эти два диалога так драматичны, так волнующи. Но как трудно Чацкому «осветить лицо» своих собеседников! Так и кажется, что Чацкий пытается, втянуть, их в полосу света, тянувшегося от одной из раскрытых дверей - может быть из дверей Софьи? (ведь она всегда озарена для Чацкого светом воспоминаний). Где уже зажжены свечи, чтобы осветить зеркало, в которое она будет рассматривать себя перед балом. Но Софья, а потом Молчалин ускользают из этой полосы цвета и отступают в сероватую тень сумерек.

Искренняя, грустная и взволнованная интонация Чацкого в диалоге с Софьей сталкивается с ее ироническими холодными словами (и в самой односложности ее ответов холодность, желание уйти от разговора).

Софья: -   Я не искала нас. -   Ах! боже мой! весь свет. -    Есть многие, родные... -   Иные.

 

Чацкий:

Конечно, не меня искали? Дознаться мне

нельм ли, Хоть и некстати, нужды нет:

 Кого вы любите? Кто более вам мил?

Все более меня?

Но почему же Софья от этого резкого отталкивания переходит к откровенности, пусть очень осторожной, но искренней? Ее, вероятно, вынуждает к этому горестный порыв Чацкого:

«И я чего хочу, когда все решено?

Мне в петлю лезть, а ей смешно.»

Тогда-то Софья и отважилась сказать «истины два слова» (не более чем два), сказать, что отталкивает ее от Чацкого, и оказывается, что, прежде всего ей мешает в нем «особенностей бездна», его непохожесть на других. Это признание удивило Чацкого настолько, что он забыл об осторожности:

«Я странен, а не странен кто же? Тот, кто на всех глупцов похож; Молчалин, например...»

И стоило прозвучать, этому имени в устах Чацкого, Софья опять замкнулась, спряталась в сумерки, прервала разговор. Чацкий «держит ее», но чтобы удержать, чтобы узнать истину, ему приходится скрыть свое отношение к Молчалину, сказать себе:

«Раз в жизни притворюсь». И все несуществующие достоинства готов приписать Молчалину Чацкий, всё, кроме одного - искренности и самоотверженной силы чувств:

«Но есть ли в нем там стать,

Те чувства, пылкость та,

Чтоб кроме вас ему мир целый

Казался прах и суета? Чтоб сердца каждое биенье

Любовью ускорялось к вам?»

Чацкий не требует от Софьи ответных чувств, ведь невозможно требовать пылкости любви, он хочет только одного - узнать логику ее поступков, он хочет знать те достоинства, которые заставили ее выбрать Молчалина. И если она сделает это, он откажется, как он говорит, от всего, что теперь в нем заставит замолчать любовь,

Чацкий чувствует пропасть между своими чувствами и понятиями и происходящими на его глазах сближением ничтожного Молчалина с Софьей, И эта пропасть раскалывает его прежний мир, сдвигает и переворачивает все его представления, поэтому он чувствует себя на грани катастрофы. Чацкий первый произносит слова о сумасшествии!

«Но вас он стоит ли? вот вам один вопрос. Чтоб равнодушнее мне понести утрату... Мне дайте убедиться в том...»

Потом

«От сумасшествия могу я остеречься; Пущусь подалее простыть, охолодеть, Не думать о любви...»

Итак, любовь к Софье приводит Чацкого на грань безумия, так как нельзя сохранить одновременно это чувство и весь строй своих представлений о жизни, о человеке. Софья «про себя» в ответ на это искреннее признание Чацкого замечает: «Вот нехотя с ума свела» Однако, желая образумить Чацкого она перечисляет такие достоинства Молчалина, которые заставляют Чацкого сказать: «Шалит, она не лю6ит». И в самом деле, как Чацкий может в добродетелях числить то, что Молчалин «безмолвием обезоружить Фамусова, «от старичков не ступит за порог.., с ними целый день засядет, рад не рад, играет...»

И в конце разговора поэтому любовь Софьи к Молчалину остается для Чацкого «загадкой», хотя он понимает, что близость к ней потеряна навсегда и только «воспоминания об том, что невозвратно», его «согреют, оживят... отдохнуть дадут.»

Появление Молчалина заставляет Чацкого раздумывать о том, «какою ворожбою умел к ней в сердце влезть», этот услужливый человек, который всегда «на цыпочках и не богат словами». Однако под напором вопросов Чацкого Молчалин разговорился настолько, что обнаружил свои принципы жизни («умеренность и аккуратность, «ведь надобно ж зависеть от других»).

Грустную иронию Чацкого Молчалин принимает за досаду неудачника и начинает поучать его, открывать ему «пути спасения», Чацкого раздражает этот снисходительный тон его собеседника, он становится резким («Слыхал что вздорная», «Пустейший человек из самых бестолковых») и противопоставляет рабскому смирению Молчалина, самый удобной в барской Москве форме продвижения к «почестям и знатности», свою программу независимости, свободы и искренности («Зачем же мне мнения чужие только святы?», «Я глупость и не чтец», «Когда в делах – я от веселья прячусь, когда дурачаться – дурачусь»).

В этом столкновении с Молчалиным слышится уже предвестия расхождения Чацкого со своей Фамусовской Москвой, её идолами – Татьяной Юрьевной, Фомой Фомичём…

Но Чацкий пока озабочен загадками любви, и откровенность Молчалина заставляет его сделать вывод, обратный реальному:

«С такими чувствами, с такой душой

Любим!... Обманщица смеялась надо мной!»

Чацкий ищет оправдания чувствам Софьи и обманывается, потому что всё то, что презримо им в барской Москве Фамусовского мира возвышает человека со всей очевидностью.

Вот после суеты приготовлений начинают появляться гости. Первыми появляются Горичи. Наталья Дмитриевна полна оживления и кокетства. Войдя в залу, она с удовольствием оглядывает себя, прихорашивается, а потом ищет глазами того, кто мог бы полюбоваться ею, и замечает Чацкого, рассказывает ему о своём «приобритении» - муже. И говорит она о Платоне Михайловиче как о своём новом туалете (совсем как потом в разговоре с княжнами Тугоуховскими: «Нет, если б видели мой тюрлюрлю атласный!»). Интонации её почти буквально совпадают с репликой Молчалина, восторгавшегося собачонкой старухи Хлестаковой.

МОЛЧАЛИН:

Ваш шпиц – прелестный шпиц, не более напёрстка…

НАТАЛЬЯ ДМИТРИЕВНА:

Мой муж – прелестный муж вот он сейчас войдёт…

Шпиц, тюрлюрлю, муж – всё это предметы тщеславия, всё демонстрируется, «сокровища» выставляется для обозрения. Но вот появляется и Платон Михайлович. Чацкий едва узнает в этом располневшем, вялом человеке с потухшими глазами и ленивыми движениями прежнего резвого его товарища. Наталья Дмитриевна сменила в муже всё: не только военный костюм, но и привычки, движения, взгляды и её тщеславие утешано неосуществлённых успехов мужа:

«И утверждают все, кто прежде знал,

Что с храбростью его, с талантом,

Когда б он службу продолжал,

Конечно, был бы он московским комендантом.»

Но гораздо больше устраивает Наталью Дмитриевну собственная роль главнокомандующего; она повелевает мужем безусловно, придумывая ему болезни («все рюматизм и головные боли»). Занятия, которых он не любит, образ жизни, который ему чужд («Платон Михайлович город любит»). С какой неуклюжестью Наталья Дмитриевна осуществляет свою заботу, похожую на дрессировку, как при всех нежных словах крепчает ее повелительный голос:

«Ах! мой дружочек!

Здесь так свежо, что мочи нет,

Ты распахнулся весь и расстегнул жилет.

Послушай разочек, мой милый, застегнись скорей. Да отойди подальше от дверей,

Сквозной там ветер дует сзади!

Мой ангел, бога ради,

 От двери дальше отойди.»

От этих забот Платон Михайлович увял. Чацкому уже не о чем с ним говорить.А вот появляются князья Тугоуховские, влекомые шестью щебечущими дочерьми. Их восторженные восклицания, и всплески рук, и взгляды, высматривающие новые фасоны платьев, особенно подчеркивают дряхлую неповоротливость глухого князя со слуховой трубкой и скрипуче-растянутый голос княгини, с трудом выговаривающей слова: «От - ставной?»; «И хо-лостои?; «Бо-гат?», Но какая цепкость в этих дряхлых стариках! Едва появившись на балу, княгиня ищет женихов для своих дочерей, Заметив Чацкого, узнав, что он не женат, тут же посылает за ним князя:

«К нам на вечер, в четверг, проси скорее Натальи Дмитриевны знакомого: вон он!»

Это прямо-таки охотничье преследование, способность, столь неожиданная в этих дряхлых стариках! Но Тугоуходские, действительно, глухи ко всему, кроме званий и богатства. Узнав, что Чацкий не камер-юнкер и не богат, княгиня «громко, что есть мочи», кричит мужу:

«Князь, князь! Назад!»

Язвительная и высокомерная графиня Хрюмина, гордящаяся своей знатностью и французским языком, «отъявленный мошенник» Загорецкий, рекламирующий свою способность заполучить то, чего «никто достать не мог», властная Хлестакова, привезшая арапку, Скалозуб, важно преподающий всем устав и знакомящий с «форменными отпличками» («В мундирах, выпушки, погончики, петлички») - каждый из гостей воодушевлен самоутверждением, и потому они не очень нежны друг к другу. Графиня - внучка при Тугоуховских, как бы не замечая их, роняет:

«Ах, grand’ maman! Ну, кто так рано приезжает?

Мы первые.»

 

Княгиня Тугоуховская не остается в долгу:

«Вот нас честит!

Вот первая, и нас за никого считает!

Зла, в девках целый век…»

Самоуверенная Хлестакова с трудом переносит самоуверенного Скалозуба и при уходе говорит:

«Ух! Я точнехонько избавилась от петли;

Ведь полоумный твой отец:

Дался ему трех сажень удалец,-

Знакомит, не спросят, приятно ли нам, нет ли?»

Дух общей вражды поддерживается и соревнованием в тщеславии, и поисками женихов. И здесь почти каждый из гостей - угроза другому. Вслед за княгиней Тугоуховской графиня Хрюмина повторяет ее фразу, уж прямо обращаясь к Чацкому: «Вернулись холостые?» И это первый ее вопрос к собеседнику. Фамусов упорно ищет жениха для Софьи:

«Где Сказолуб Сергей Сергеевич? а?

Нет, кажется, что нет. - Он человек заметный –

Сергей Сергеевич Скалозуб,»

Последние слова Фамусов произносит так громко, с таким упоением, что Хлестакова одергивает хозяина дома:

«Творец мой! Оглушил звончее всяких труб!»

Так разноликие гости и устроитель бала сходятся в целях этого вечера, первое упоминание о котором уже звучало лицемерием:

«Съедутся домашние друзья,

Потанцевать под фортепьяно-

Мы в трауре, так балу дать нельзя.»

«Домашние друзья» оказываются соревнующимися в показывании своих достоинств, поисках «танцовщиков» и расположения друг к другу не обнаруживают. Молчалин действительно здесь необходим, «как шумовой отвод»:

«Кто другой так мирно все уладит!

Там моську вовремя погладит!

Тут впору карточку вотрет!»

И как единодушное признание Молчалина, так же всеобще раздражение, которые все испытывают при встрече с Чацким. Чем Чацкий успел досадить каждому? Наталья Дмитриевна испугалась за мужа: присутствие Чацкого слишком «свежо» для Платона Михайловича, и «сквозняк» воспоминаний может вернуть его к прежней вольности. Графине-внучку Чацкий успел заметить, что ее высокомерие неосновательно: она всего лишь одна из «подражательниц модисткам». Хлестакову возмутил непочтительный смех Чацкого. Молчалину он (.отсоветовал в Мосте служить в Архивах». Фамусов при Чацком не чувствует возможности свободного проявления себя:

«Чуть низко поклонись, согнись-ка кто кольцом,

 Хоть пред монаршиим лицом,

Так назовет он подлецом!»

Оскорблены их лучшие порывы, сами основания их жизни Чацкий отверг - как-то мимоходом, не то чтобы нападая на них, просто не признавая. Раздражение общества ищет выхода и наконец прорывается слухом о сумасшествии Чацкого.

Почему именно Софья оказывается источником этого слуха? Софья раздражена: Чацкий в мимолетной встрече с ней на балу успел оскорбить Молчалина, сказав даже: «В нем Загорецкий не умрёт!» Софья пыталась остановить эту ироническую тираду, боясь, как бы слова Чацкого не были услышаны и разнесены любопытствующими и скучающими гостями. Чацкого остановить нельзя. Теперь, после разговора с Молчалиным, после того как он увидел «громоотвод» в действии, Чацкий знает, как сильно отличается истинное лицо Молчалина от героя Софьиных мечтаний. И Чацкий пытается ей об этом сказать, хотя она не хочет истины, страшится ее. Гнев Софьи обращаемая на Чацкого:

«Ах! Этот человек всегда

Причиной мне ужасного расстройства!

Унизить рад, кольнуть; завистлив, горд и зол!»

И в разговоре с господином N она невольно роняет:

Он не в своем уме.»

Ей так легче, ей приятнее объяснить язвительность Чацкого безумием любви, о которой он сам говорил ей. Обмолвившись случайно, Софья сначала испугалась своего признания. «не то чтобы совсем...» - «помолчавши», говорит она потрясенному скандальной новостью N. Но видя, что «готов он верить»., Софья «смотрит на него пристально» и подтверждает свои как будто случайно вырвавшиеся слова. Ее предательство - обдуманная месть:

«А, Чацкий! Любите вы всех в шуты рядить,

Угодно ль на себя примерить?»

И слух о сумасшествии Чацкого начинает распространяться с поразительной быстротой. Один повторяет: «С ума сошел...» - для того, чтобы убедиться, так ли думают другие (ведь общественное мнение» - закон для людей этого круга). А эти другие, у которых спрашивают, не хотят выглядеть неосведомленными. Загорецкий, которого ценят именно за то, что с ним «не надобно газет», не хочет ударить в грязь лицом и тут же, мгновенно придумывает историю сумасшествия Чацкого, которого он в лицо-то с трудом признает:

«С ума сошел!»

 

ЗАГОРЕЦКИЙ:

 

«А! Знаю, помню, слышал.

Как мне не знать? Примерный случай вышел;

Его в безумную упрятал дядя-плут...»

 

Графиня-внучка, услышав уже от Загорецкого, что Чацкий сошел с ума, не преминула подчеркнуть свою проницательность:

«Представьте, я заметила сама.»

Но радостнее всех воспринимает эту весть Фамусов:

«О чем? О Чацком, что ли?

Чего сомнительно? Я первый, я открыл! Давно дивлюсь я, как никто его не свяжет!»

От скучающей надменности не осталось и следа. Все возбуждены, оживлены. То и дело мелькают реплики: «Пойду-ка я, расправлю крылья», «пойду, осведомлюсь». Мужчины потирают от удовольствия руки, дамы стремительно скользят по гостиной. Забыта нехватка танцовщиков, взаимные распри, зависть друг к другу. Любопытство к скандалу и желание преследовать жертву объединили всех.

Слух растёт и ширится, Начавшись с осторожного перешептывания г. N. и г.Д, он все смелеет, голоса гостей звучат все громче и переходят в крик двух стариков: графини-бабушки и княэя Тугоуховского, Графине «уши заложило», и она, негодуя, что все оставили ее, выговаривает князю:

«Князь, князь! Ох, этот князь, он по палам, сам чуть тышит!

Князь, слышали?

Он ничего не слышит!

Что? Глух, мой отец; достаньте свой рошок.

Ох! Глухота польшой порок.»

Этот разговор глухих очень смешон, но он - зеркало отношений всех гостей. Каждый из них занят собой, каждый - почти не слышит другого, бросает и убегает, чтобы прокричать следующему.

Но вот уже о сумасшествии Чацкого всем известно. Сообщить больше некому, удивить этим уже нельзя, да и все убеждены твердо: «Безумный по всему». Тогда начинается обсуждение того, почему Чацкий «в его лета с ума спрыгнул». Фамусов с его животным объяснением всего происходящего (вспомним его календарь) указует на наследственность:

«По матери пошел, по Анне Алексеевне; Покойница с ума сходила восемь раз.»

Хлестакова начинает мотив, отдавшийся близким всем:

«Чай, пил не по летам. Шампанское стаканами тянул».

Ее поддерживают:

 

«Бутылками - с, и пребольшими.

 Нет-с, бочками сороковыми».

Но очень скоро такая причина показалась слишком невинной. И вслед за смешными пересудами в гостях появилось что-то зловещее.

«Ученье - вот чума, ученость - вот причина

Что нынче пуще, чем когда,

Безумных развелось людей, и дел, и мнений,» -

Так Фамусов доводит раздражение, которое томило всех, до откровенной позиции воителей «века минувшего». И тут у каждого из гостей оказывается враг, который как-то объединился в их представлении с Чацким; лицеи и гимназии, педагогический институт и князь Федор, химии и басни, профессора и, главное, книги. Многочисленность этих врагов вызывает уже не раздражение, а злость, не опасение, а страх.

Дело, оказывается, не только в Чацком, которого лицемерно можно и пожалеть («Был острый человек, имел душ сотни три» - это последнее вызывает сочувствие Хлестаковой), Тревожит новое и непонятное направление жизни, и уже рождаются проекты пресечения зла. Скалозуб спешит обрадовать всех: в школах «будут учить по-нашему: раз, два». Фамусов мечтает о большем; «Забрать все книги бы, да сжечь».Появление Чацкого приводит всех в трепет. Клеветники сами испугались своей выдумки. Это особенно нелепо потому, что Чацкий подавлен всем, что он видел и слышал:

«Да, мочи нет: мильон терзаний

Груди от дружеских тисков,

Ногам от шарканья, ушам от восклицаний,

А пуще голове от всяких пустяков,

Душа здесь у меня каким-то горем сжата,

И в многолюдстве я потерян, сам не свой.»

Чацкий возмущен духом «пустого, рабского, слепого, подражанья, он оскорблен поклонением ничтожеству (дело не только в том, что барышень пленил французик из Бордо; пустота всегда ищет кумиров: отсутствие собственной жизни, полноты ее, ведет к рабскому копированию чужой, к уподоблению). И этот монолог его - единственная во время бала речь, где говорится о вещах высоких и значительных. Чацкий занят этими серьезными вещами настолько, что не знает, что его объявили сумасшедшим. Но одиночество свое он чувствует все время до того, как вес оставили его из страха, что «затеет драться он». Гнев Чацкого для фамусовских гостей непонятен, они пугают этот высокий гнев со скандальностью и в страхе разбегаются.

В конце III действия Грибоедов ремаркой подчеркивает, как сценически откровенно стало одиночество Чацкого: «Оглядывается, все в вальсе кружатся с величайшим усердием. Старики разбрелись по карточным столам». Это уже итог. Чацкий еще долго в сенях фамусовского дома будет прощаться с прошлым, слушать вздор Репетилова, отрезвится позором Софьи, но путь «Вон из Москвы!» указан ему уже здесь.

Ничтожество не терпит в своей среде высокого. Это высокое озлобляет, смущает, дразнит людей низких. И они объявляют благородное безумным, чтобы избавиться от опасности, самоутвердиться. Высокие порывы кажутся неестественными в этом обществе, нелепыми, даже смешными. Ведь Чацкий им смешон, хотя они боятся его. Смесь страха и желания потешиться, утвердить свое превосходство и заставляет их с таким упоением твердить: «С ума сошел!» Этот поединок не новый, но и не стареющий. Безумным в Эльсиноре казался Гамлет. В 1833 году Пушкин написал стихотворение «Не дай мне бог сойти с ума», чувствуя что желание воли и непокорности вот-вот будут объявлены преступлением безумца. И в дальнейшем русская литература не раз возвращалась к теме благородного, трагического безумия. В «Красном цветке» Гаршина и сумасшедшем доме оказываемая человек, решившийся на подвиг, на самоотречение в борьбе со злом. В «Палате №6» Чехова жажда справедливости была заперта и доме для умалишённых.

Ничтожество всегда стремилось сделать благородство своей жертвой. Но поединок не прекращается. Ведь человека нельзя освободить от человечности.

2. «Евгений Онегин»

В замечательном романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин» сцены бала являются ключевыми. И так же, как все географическое пространство романа можно разделить на три основные части: Петербург, Москва и провинция, так и сцены бала можно распределить условно по трем группам:

1). Петербургский бал (описанный в 1 главе) и светский раут, на котором Онегин снова встречает Татьяну (гл,8) ;

 2). Московский бал в Благородном собрании (гл.7) ;

3). Бал на именинах Татьяны в деревне (гл.5).

Описание бала, на который приезжает молодой Онегин, завершает картину петербургской жизни героя, быт, одежда, времяпроведение которого раскрывают читателю его интеллектуальный облик.

На балу у Лариных танцует уже совсем другой Онегин. Разочарованный, уставший от светских развлечений и охладелый душой, он решает вновь прибегнуть к хорошо знакомой ему «науке страсти нежной», чтобы «позлить» Ленского, результатом чего становится дуэль и смерть юного поэта и отъезд Онегина из деревни.

У колонны бальной залы московского Дворянского собрания Татьяну замечает «какой-то важный генерал» - этот бал определяет ее судьбу.

И, наконец, попавший «с корабля на бал» (но бал - только в переносном значении, поскольку раут - это «вечернее собрание без танцев», как поясняет сам Пушкин в примечаниях) Онегин, окончивший свои странствия, встречает Татьяну - уже «неприступною богиней роскошной, царственной Невы» - и вдруг делается безнадежно влюбленным.

Так, на паркете бальной залы происходят важнейшие события в жизни героев романа. Не случайно у Пушкина появляется сравнение танец жизни:

«Однообразный и безумный

 Как вихорь жизни молодой,

 Кружится вальса вихорь шумный...»

Бал становится в один ряд со словами «блеск», «шум», «вихрь», «говор», «младость», «радость». Бал - это движение, а значит молодость - яркость красок и звуков.

И не случайно в отрывке 1835 года «В мои осенние досуги», с иронией отзываясь на настойчивые пожелания продолжить роман, Пушкин пишет:

Вы говорите: «Слава Богу, Покамест твой Онегин жив, Роман не копчен - понемногу

Иди вперед: не будь ленив.

Со славы, вняв ее призванью,

Стирай оброк хвалой и бранью,

Рисуй и франтов городских

И милых барышень своих,

Войну и бал, дворец и хату,

И келью и харем.

2.1Петербургский бал.

 

Онегин едет на бал.

Перед померкшими домами

Вдоль сонной улицы рядами

Двойные фонари карет

Веселый изливают свет…

 

Улица спит. Дома спят. Обычные, простые люди давно уснули. А Онегин и те, кто живет, как он, только еще начинают развлекаться:

Толпа мазуркой занята. Кругом и шум и теснота…

Но ведь Пушкин тоже любит балы и сам признается в этом:

Люблю я бесшумную младость.

И тесноту, и блеск, и радость,

И дам обдуманный наряд,

Люблю их ножки…

 

Пушкин – молодой, веселый, жизнелюбивый человек, В строфах ХХХII и ХХХIII он делится с читателем своими чувствами и воспоминаниями:

Дианы грудь, ланиты Флоры

Прелестны, милые друзья!

Однако ножка Терпсихоры

Прелестный чем-то для меня…

 

Такое игривое и, вообще-то, несерьезное восприятие женской красоты доступно и Пушкину, и Онегину – так относились к «милым дамам» в свете.

Это – мир светских раутов, обедов, подстриженных парков с «муравой», гостиных, балов; мир, где не любят, а играют в любовь, - мир Онегина.

Пушкин тоже живет в этом мире, но он знает и другое отношение к женщине, ему доступна настоящая страсть:

Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам!

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к ее ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!

Светская «наука страсти нежной» выражается в мелких словах: «ножка Терпсихоры» и т. Д. Высокая страсть богинь Пушкина не нуждается ни в перечислении античных богинь, ни в снисходительном «ножка»; они находят слова простые и торжественные: « С любовью лечь к ее ногам!» И не случайно в этой сфере строфе так много старинных славянских слов.

Огромный город, столица Российской империи, просыпается на заре:

Встает купец, идет разносчик,

С кувшином оттенка спешит…

Поднимаются люди, у которых есть дело. Им нужно встать утром, чтобы работать, чтобы день не прошел зря. А Онегину некуда торопиться, незачем вскакивать с постели.

Но шумом бала утомленный

И утро в полном обрамя

Спокойно спит в тени блаженной

Забав и роскоши детя

Проснется за полдень и снова

До утра жизнь его готова,

Однообразна и пестра.

И завтра тоже, что вчера.

2.2Бал на именинах Татьяны.

События в романе развиваются – приближается самый острый момент развития сюжета, кульминация.

Наступает утро 12 января по старому стилю – именины Татьяны. Пушкин начинает описывать этот день легко, весело, пародирую известную в его время всем оду Ломоносова. «На день воскрешения, на престол Елизаветы Петровны» 1746 года:

Заря багряную рукою

От утренних спокойных вод

Выводит солнцем за собою…

Теперь он не просто отказался от подражания классицизму он и смеется над ним:

Но вот багряною рукою

Заря от утренних долин

Выводит солнцем за собою

Веселый праздник именин.

 

В этом пародийном четверостишии, слово «веселей» звучит насмешливо, тем более, что мы знаем: «Татьяне вовсе не весело; Онегин тоже, скрепя сердце, согласился поехать на праздник – кто же будет здесь веселиться?»

С утра дом Лариных гостями

Был полон; целыми семьями

Соседи съехались в повозках,

В кибитках, в бричках и в санях,

В передней толкотня, тревога,

В гостиной встреча новых лиц,

Лай мосек, чмоканье девиц,

Шум, хохот, давка у порога,

Поклоны, шарканье гостей,

Кормилиц крик и плач детей.

 

Прочтем еще раз по внимательней эти строки. Что-то они нам напоминают - что именно? Да мы же только недавно читали:

Лай, хохот пенье свист и хлоп

Людская молвь и конский топ…

Если сравнить эти строки из сна Татьяны и из описания собравшихся на бал соседей, сразу становиться яснее, кто именно снился Татьяне и почему среди чудовищ оказался Онегин. Тупые, ничтожные соседи Лариных только внешне походили на людей, а на самом деле вот они какие «один враг с собачьей мордой, другой с петушьей головой… вот череп на изящной шее вертится в изящном колпаке…»

Татьяна видела во сне не сказку, не просто ужасы, рожденные фантазией. Ее тонкий, хотя и суеверный ум не мог не оценить по заслугам окружающих жалких людей, она не смогла бы объяснить, конечно, почему ей кажется неизбежной ссора Онегина с Ленским… Ничего таинственного, необычного нет, оказывается, в сне Татьяны: просто любящее сердце помогло ей понять и предупредить приближающееся несчастье…

А чудовища из сна – вот они, наяву. И неизвестно еще, где они страшнее:

«С своей супругой дородной

Приехал толстый Пустяков…»

Всего две строчки сказаны о Пустякове, а больше ни чего и не надо, супруга дородная, сам толстый, а фамилия чего стоит: Пустяков…

Гвоздин, хозяин превосходный,Владелец нищих мужиков…

Первое, что приходит на память, - строчка из Грибоедова:: « Сам толст – его артисты тощи». Здесь тот же ненавистный и Пушкину, и Грибоедову тип: « хозяин превосходный» в отличии, например от Чатского, который именьем управляет «оплошно», мужиков не мучает. Нет, хозяин превосходный - тот, у кого мужики нищие. Фамилия объясняет, как он управляет своими мужиками: Гвоздин – от выразительного глагола гвоздь.

Но этого мало, среди гостей Лариных

«Скотинин, чета седая,

С детьми всех возрастов, считая

От тридцати годов…

С старый знакомый!»

Еще полвека назад Фонвизин в мечтах своих отнял имение у своей сестрицы, Простаковой, да и самому Скотинину пришлось убраться восвояси, но жив, здоров, обзавелся женой, многочисленными чадами.

А вот и молодежь:

Уездный франтик Петушков,

Мой брат двоюродный Гуянов,

В пуху, в картузе с казырьком

(Как вам конечно он знаком)…

 

«Уездный франтик Петушков» - три слова, больше ни чего не сказано. Но мы зрительно ощущаем этого пустопорожнего шалопая, « с петушиным хохолком, в пестром одеянии, с дурным французским выговором и без единой мысли в голове. Буянов – герой поэмы Василия Львовича Пушкина « Опасный сосед». Поэтому наш Пушкин и называет его двоюродным братом, раз он – создание дяди. Но самая страшная фигура завершает галерею:

И отставной советник Флянов,

Тяжелый, сплетник, жалкий плут,

Обжора, взяточник и шут.

 

И как мог чувствовать себя Онегин, попав на этот «пир огромный»? а здесь, у Лариных все общество в сборе, несмотря на уверения Ленского, я что ни кого не будет, только «своя семья»… Онегин раздражен, а тут еще Татьяна бледнеет и краснеет, чуть не плачет, чуть не падает в обморок – это совсем уж выводит Евгения из себя

Недовольства и раздражения Онегина понятны. Странно другое: рассердившись на Татьяну за трагиневрические явления», Евгений тут же пожалел ее: «Он молча поклонился ей, но как-то взор его очей был чудно нежен…» Сложно это – движения человеческой души.

На одну только минуту Онегин позволил себе быть искренним отдаться чувству, но он уже недоволен собой, растет его раздражение. Пир между тем подходит к концу, гости начинают развлекаться, кто как может:

Довольный праздничным обедом,

Сосед сопит перед соседом,

Подсели дамы к камельку;

Девицы шепчут в уголку,

Столы зеленые раскрыты…

 

Подобные развлечения надоели Онегину еще в Петербурге, а здесь и подавно. Гнев его снова обращается на Ленского:

К минуте мщенья приближаясь,

Онегин, в тайне усмехаясь,

Подходит к Ольге – Быстро с ней

Вертится около гостей…

… Все в изумление. Ленский сам

не верит собственным глазам.

Увидев, что его месть удалась, Онегин не остановился, как следовало бы, а продолжал развлекаться:

…Онегин с Ольгою пошел;

Ведет ее, скользя небрежно,

И наклоняясь ей шепчет нежно,

Какой-то пошлый мадрегал,

И руку жмет и запылал

В лице самолюбивом

Румянец ярче. Ленский мой

Все видел: вспыхнул сам не свой…

 

Разве может смеющаяся Ольга представить себе, что вот сейчас, принимая приглашение Онегина на последний танец – котильон, она приближает трагическую развязку, что, может, из-за этого котильона Лен6ский через день будет убит? А между тем события развиваются, и направляет их судьба, а сами люди.

Для Ленского теперь наступила черная ночь.

Все рухнуло…

…Пистолетов пара

Две пули – больше ни чего –

 

Вдруг разрешат судьбу его. Так кончается пятая глава. Мир мечты приходит в соприкосновение с миром реальности – и разрушается. Это трагично, но неизбежно – поэтому, жалея Ленского, Пушкин даже и здесь все еще чуть-чуть подсмеивается над ним: «две пули – больше ни чего»; а что такое, собственно случилось? Ведь можно еще повернуть назад, ведь завтра все забудут о событиях на бале, все пойдет по-старому – так считают и Онегин, и Ольга… Но так не может считать Ленский, а до его смятения, страданий, горесть, никому нет дела.

На всем протяжении пятой главы сам Пушкин только раз предстал перед читателем – во время бала, чтобы напомнить о лирическом отступлении из первой главы, о «ножках… знакомых дам и заявить:

С изменой юности моей

Пора мне сделаться умней,

В делах и слоге поправляться

И эту пятую тетрадь

От отступлений очищать.

 

2.3Московский бал

Татьяна не могла понравиться людям, воплощающий этот светский мир. Но Пушкин верен себе: и здесь, в московской гостиной, он посылает на помощь Татьяне своего друга:

У скучной тетке Таню встретят

К ней как-то вяземский подсел

И душу ей занять успел…

 

И не может Татьяна , привыкшая к свободной жизни естественным человеческим отношениям, смериться с шумной московской и бестолковой жизнью, с показными чувствами, с миром

…где кажут франты записные

Свое нахальство, свой жилет

И невнимательный лорнет,

Где

Шум, хохот, беготня, поклоны,

Галоп, мазурка, вальс… -

 

И вот в такую минуту, когда «мысль ее далече бродит; забыт и свет и шумный бал», - в жизни Татьяны входит то, что любая из присутствующих в зале женщин, молодых и старых, красивых и некрасивых, умных и глупых, назвала бы счастьем:

А глаз меж тем с нее не сводит

Какой-то важный генерал.

3. «Мертвые души»

Сюжет поэмы «Мертвые души» Н.В. Гоголю дал А.С. Пушкин, лучший его друг и учитель. В своем произведении Гоголь решил показать Россию всесторонне, и в первую очередь Россию крепостническую.
Чичиков, главный герой поэмы, странствует по помещичьим имениям России и покупает мертвые фактически, но живые юридически, то есть не вычеркнутые из ревизских списков души. Чтобы осуществить свои планы, Чичиков наносит визиты помещикам, чьи имения находятся в окрестностях губернского города.
Так он попадает к Собакевичу. Все в имении Собакевича было сделано крепко и на славу. Строения из толстого дуба, казалось, были поставлены на века. Избы крестьян были такие же прочные и добротные. Видно, что крестьянам жилось неплохо.
Дом хозяина тоже был сделан прочно и удобно. Вместо четырех колонн стояло всего три, хотя это и не соответствовало архитектуре, но было удобно хозяину.
Бричка подкатила к крыльцу – из нее вышел гость. Собакевич принял его радушно и повел в дом. Собакевич был похож на медведя средней величины. Лицо его было красным, как каленый пятак. Походка была тоже совершенно медвежья. Его даже звали Михаилом Семеновичем. Интересно и убранство комнат Собакевича. У него вся мебель похожа на хозяина. Все сделано настолько прочно и грубо, что каждый стол или стул будто хочет сказать: «А я тоже Собакевич». На стенах висят портреты полководцев могучего телосложения. Среди них затерялся портрет Багратиона, который смотрит жалостным и смиренным взглядом. Во всем доме нет ни одной книги.
Собакевич понимает толк в еде. У него: есть баран – давай всего барана, есть гусь - давай всего гуся. У Собакевича главное занятие в жизни – еда. Он нравственный урод, человек без души. «Казалось, в нем или совсем не было души, или она у него была, но не там, где следует».
У Собакевича трезвый ум, когда речь идет о наживе. У него все является товаром, предметом купли и продажи. Он сразу понимает, что Чичикову нужны мертвые души, и он за них заламывает цену как за живых.
Собакевич даже в разговоре начинает путать живых и мертвых. О мертвых говорит как о живых, каждого начинает расхваливать как хорошего работника, не замечая, что говорит о мертвых людях. Собакевичи были убежденными крепостниками, врагами просвещения, твердой опорой самодержавия в России, основной силой, на которой держался самодержавно-крепостнический режим в России.
В образе Собакевича с большой силой показано Гоголем мертвящее влияние на душу человека страсти к наживе, к накоплению.
У Собакевича все сосредоточено на накоплении, насыщенности собственного желудка, упрочении собственного благополучия.
Поэма «Мертвые души» названа так не случайно. Белинский пишет, что «мертвыми душами» являются сами помещики и чиновники.
Н.В. Гоголь хотел показать, как это страшно, когда «мертвые души» обладают непомерной властью и владеют сотнями крестьянских душ, многие из которых были талантливее и умнее, чем их хозяева.

4.В.Гофман «Летний бал»

 

Был тихий вечер, вечер бала.

Был летний бал меж стройных лип,

Там, где река образовала

Свой самый выпуклый изгиб.

Где наклонившиеся ивы

К ней набежали тесно, вплоть,

Где показалось нам красиво

Там много флагов приколоть…

1904г.

Современник поэтов Серебряного века, почти забытый теперь поэт, умерший более чем полвека назад, Гофман написал стихотворение «Летний бал», в котором как бы записал музыку – легкую, тихую.

Стихи поразительно музыкальны, звукопись – основа произведения.

Протяжные, льющиеся звуки – [л], [н], обилие каких – то, если можно так сказать, «мягких» слов – «бала», «образовала», «выпуклый», «флагов», «приколоть», «вплоть» - придают стихотворению певучесть, протяжность, лёгкость, музыку.

Воображение рисует запущенный сад, стеклянно застывшую реку, негромкий вальс, плывущий по аллеям сада.

Однако, когда звукопись становится самоцелью, то получается красиво отточенная яркая безделушка, в которой именно звукоподражание и есть главное, единственное достоинство. С точки зрения художественности стихотворение можно назвать совершенным, однако с высоты представлений о назначении истинной поэзии – это всего лишь безделушка, красивый и мелодичный пустяк.