ЮРОДИВЫЕ «ХРИСТА РАДИ»

4. ЮРОДИВЫЕ «ХРИСТА РАДИ»

 

«Христа ради» юродство подразумевает притворное, напускное сумасшествие, т.е. юродивый сознательно отказывается следовать морали погибающего мира и живёт на земле, руководствуясь законами высшего мира. Со стороны его поведение выглядит как безумное. Цель его - дать пример истинно христианской жизни, привести погибающий мир в соответствие христианским законам. Мы считаем, что традиции юродства «Христа ради» (в позитивном аспекте, а не в негативном, как например отец Ферапонт) продолжают в романах Достоевского Соня Мармеладова ("Преступление и наказание"), кн. Мышкин ("Идиот") и Алеша Карамазов ("Братья Карамазовы"). Далее мы попытаемся доказать свою точку зрения.

Внешне эти персонажи бесконечно далеки от традиционного образа юродивого. Здесь нет никакой театральности, нет ничего показного, герои Достоевского простодушны и естественны, как дети. Здесь нет никакого аскетизма и самоуничижения, нет даже физических убожеств, сумасшествия, имморализма. Кн. Мышкин был раньше «идиотом», но действие романа застаёт его в период совершенной умственной нормальности. След имморализма есть у Сони – она проститутка, но «весь этот позор, очевидно, коснулся её только механически; настоящий разврат ещё не проник ни одною каплей в её сердце» (VI, 247) –думает о ней Раскольников. «Тип в высшей степени интеллигентный во всех проявлениях», - так определяет юродивого Достоевского В.В.Иванов[101].

Внешне древнерусскую традицию частично напоминает только одежда юродивых Достоевского: все они предстают в каком-то ряженом, нелепом виде. Одежда Мышкина в самом начале романа поразительно напоминает «рубаху юродивого» (длинный балахон с капюшоном): «На нем был довольно широкий и толстый плащ без рукавов и с огромным капюшоном, точь-в-точь как употребляют часто дорожные, по зимам, где-нибудь далеко за границей… В руках его болтался толстый узелок из старого, полинялого фуляра, заключавший, кажется, все его дорожное состояние. На ногах его были толстоподошвенные сапоги с штиблетами, - всё не по-русски» (VIII, 6).

Одежда юродивого служила его корпоративным признаком, а также подчеркивала пренебрежение её носителя к земным благам: к теплу, красоте, чистоте, удобству, приличиям и т.п. Герои Достоевского выглядят нелепо в привычных житейских одеждах: Соня в наряде проститутки, Мышкин в модном костюме. Нелепо, потому что герои Достоевского совершенно не интересуются тем, что на них надето, как пытались это продемонстрировать в своем костюме древнерусские юродивые. Алеша в подряснике тоже смешон (Лизе, Ракитину), но совсем по другой причине: смешон и непонятен сам герой, поселившийся в монастыре, а потому кажется нелепой и одежда послушника на нем. После смерти старца мы видим Алешу в светском костюме и с постриженными волосами : «Все это очень его красило и смотрел он совсем красавчиком» (XIV, 478) – такое описание внешнего вида Алёши подчеркивает его отличие от Сони и Мышкина, тенденцию к обмирщению образа юродивого у Достоевского.

В остальном связь с древнерусскими юродивыми у героев Достоевского исключительно духовная. Это их общая несвязанность законами погибающего мира. Герои руководствуются христианскими законами. Как и древнерусские юродивые, герои романов Достоевского живут в миру, но не поддаются его соблазнам, не следуют его морали, а потому они «чужие» здесь. «Идиот» в переводе с греческого - «отдельный, частный человек». Князь действительно отдельный в мире. Но не потому, что стоит в стороне от него. Он «отдельный», потому что не такой, как все: только он является носителем неизбирательной любви в романе, только он ничего не ищет для себя, живет жизнью других людей. Он лишён самолюбия, как и Соня Мармеладова, Алеша Карамазов. Им не требуется аскетического попрания своего Я, потому что их личность не выражена, растворена в мире. Самоуничижение заменяется здесь деятельной любовью.

Для выделенных героев характерна такая общая черта, как «всепонимание и всечувствование при великом сострадании к себе подобным»[102]. Ни Мышкин, ни Алеша не имеют жизненного опыта, и, однако, интуитивно постигают характер, внутренний мир людей, создавая тем самым противовес эгоизму, замкнутости окружающего мира. При этом они никого не осуждают, а даже в самих себе находят «темное» начало, с которым борются. Соня считает себя «великой грешницей». Мышкин признаётся Келлеру в «двойных мыслях». Алеша говорит, что способен понять страсти Дмитрия – он сам стоит на той же лестнице, что и братья, только на низшей ступени. Терпимость героев сильно отдаляет их от традиционных юродивых, непримиримых максималистов. Но ощущение своей правоты неприемлемо в художественном мире Достоевского.

Из всепонимания вытекает проницательность юродивых Достоевского, свойственная и традиционному юродству. Герои «угадывают» окружающих людей, способны даже предвидеть будущее. Наиболее полно эта способность проявилась в князе Мышкине, что неудивительно – настолько нереален сам персонаж. Но присуща она и Соне, и Алеше. Соня «угадала», кто убил старуху-процентщицу: «Даже потом, впоследствии, когда она припоминала эту минуту, ей становилось и странно и чудно: почему именно она так сразу увидела тогда, что нет уже никаких сомнений. Ведь не могла же она сказать, например, что она что-нибудь в этом роде предчувствовала? А между тем теперь, только что он сказал ей это, ей вдруг и показалось, что и действительно она как будто это самое и предчувствовала» (VI, 316 - курсив Достоевского). Юродивые именно не предсказывают, а предчувствуют, и это предчувствие – следствие их слитности с миром.

Образ юродивого «во Христе» в романах Достоевского постепенно менялся. В.В.Иванов называет эту эволюцию «обмирщением»[103]. Действительно, в отличие от Сони и князя, Алеша наделен полным физическим здоровьем. Но в то же время некоторыми чертами он ближе, чем Соня и Мышкин к традиционному юродивому: он максимально отдален от социальной иерархии, никак в ней не закреплен, он и в монастырской иерархии временный человек – послушник. В то время как положение других героев социально более определённое: Соня «живет по желтому билету», а у Мышкина есть титул и наследство[104]. Как и традиционный юродивый, Алеша обладает даром возбуждать к себе любовь других людей. Он мог бы жить в своё удовольствие, у него нет никаких личных несчастий, он вообще лишен личного сюжета, в отличие от Сони и кн. Мышкина: Соня обременена семейством, которому должна помогать, Мышкин получает наследство. Но из-за этой личной незаинтересованности Алёши, непричастности земным делам его юродство становится более сознательным и свободным действием.

Соня[105], Алеша и князь Мышкин являются главными героями романов, но никакой решающей роли в сюжетах они не играют. Они практически не связаны с остальными действующими лицами и никак не влияют на развитие событий. Некоторое влияние на ход событий еще оказывает Соня: направляет Раскольникова признаться в убийстве, способствует его духовному возрождению. Влияние же Мышкина и А.Карамазова минимально. Если читать романы Достоевского только как детективные, то этим героям отведена самая второстепенная роль: они лишь связующее звено между главными действующими персонажами. Главными становятся юродивые в «романе идей»: здесь они являются той силой, которая ломает социальную иерархию и устанавливает простые человеческие отношения между людьми. Все герои как бы проходят «пробу» князем Мышкиным, Алешей, Соней. Чем чище в нравственном отношении человек, тем скорее он отзывается на духовную красоту главного героя[106]. Поэтому к юродивым так тянутся дети. Как в реальной жизни любили и заботились о юродивых, считали хорошим знаком, когда юродивый что-либо взял из какого-нибудь дома, так и юродивые Достоевского обладают даром возбуждать к себе любовь окружающих. Особенно это выражено в Алеше Карамазове. Меньше всего – в Соне: ее любят только дети, Лизавета Ивановна да убогие, косноязычные Капернаумовы.

Но в целом движение в романах идет не к юродивому, а от него к людям. Об этом пишет Н. Бердяев[107]: «В то время как «темные» – Ставрогин, Версилов, Иван Карамазов разгадываются, к ним всё движется, «светлые» – Мышкин, Алеша сами разгадывают других, от них идет движение ко всем. (…) «Светлые», Мышкин, Алеша, наделяются даром прозрения, они идут на помощь людям. «Темные», Ставрогин, Версилов, Иван Карамазов, наделяются загадочной природой, которая всех мучит и терзает. Такова концепция центростремительного и центробежного движения в романах Достоевского»[108]

Интересно, что основная идейная интрига произведений завязывается на взаимоотношениях юродивых с двумя героями, традиционно обозначаемыми в исследовательской литературе как 1). герой с ярко выраженным рациональным началом и 2). герой, погруженный в сферу страстей. Для Мышкина это Ипполит Терентьев и Парфен Рогожин. Для Алёши – его братья, Иван и Дмитрий. В "Преступлении и наказании" героя разума представляет Раскольников, а героя страстей – Свидригайлов, но последний здесь мало связан с Соней по сюжету[109]. Юродивый рядом с этими героями представляет третье, противостоящее им начало – духовное. Силой духа он пытается возродить героев, запутавшихся в сфере разума и страстей. Но удается это только Соне (хотя полное возрождение героя не показано и в "Преступлении и наказании"). Алеше Карамазову и Мышкину не удается никого спасти. Мало того, Соня и Мышкин оказываются сами поруганными в этом мире[110]. В чем причина этих неудач?

Апостол Павел так писал о судьбе сторонников Христа в этом мире: «Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти… Злословят нас, мы благословляем; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне» (I Коринф., гл. 4, ст. 9). Т.е. приверженцы христианской веры обречены на униженное положение в падшем мире. Об этом писал и сам Достоевский: «Христос, высочайший положительный идеал человека, нес в себе отрицание земли, ибо повторение его оказалось невозможным. Отрицание необходимо, иначе человек так бы и заключился на земле, как клоп. (…) Отрицание земли нужно,чтоб быть бесконечным» (XXIV, 112). Юродивый обречен на неудачу на земле, потому что он «отрицание земли». Христос не может восторжествовать в падшем мире, иначе он превратится в Великого Инквизитора. Торжествующая истина лишает человека свободы выбора и превращается в насилие. Христос лишь идеал, к которому можно стремиться. Именно в этой функции он необходим на земле. Достоевский пишет о периоде цивилизации: «Если б не указано было человеку в этом его состоянии цели – мне кажется, он бы с ума сошел всем человечеством. Указан Христос» (XX, 192).

Юродивые герои Достоевского не устраивают ничьего благополучия, их функция – показать пример истинно христианской жизни, дать образец. А следовать ему или нет – решает уже сам человек. Мир настолько отпал от истины, что желающих следовать за юродивым почти не осталось. Но с юродивыми остаются дети, и это делает романы Достоевского чуть менее пессимистичными.

Кажется, сами герои чувствуют свою обреченность в мире, свою жертвенность. В текстах подчеркивается, что они тяготятся этим миром, что им тяжело здесь. Особенно часто этот мотив упоминается у кн. Мышкина: «Ему хотелось (…) быть одному с своими мыслями и чтобы никто не знал, где он находится» (VIII, 286-287). «Он предчувствовал, что если только останется здесь хоть еще на несколько дней, то непременно втянется в этот мир безвозвратно, и этот же мир и выпадет ему впредь на долю. Но он не рассуждал и десяти минут и тотчас решил, что «бежать» невозможно, что это будет почти малодушие, что пред ним стоят такие задачи, что не разрешить, или по крайней мере не употребить всех сил к разрешению их он не имеет теперь никакого даже и права… Он был вполне несчастен в эту минуту» (VIII, 256). А вот молитва другого обреченного в этом мире: «Душа Моя скорбит смертельно… Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты… Отче Мой! Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя!.. (Ев. от Матф., гл. 26, ст. 38-42). Подвиг юродства заключался в подражании крестному пути Христа[111]. Отсюда и самопожертвование юродивых, их обреченность в падшем мире. О саможертвовании во имя будущего возрождения говорит и эпиграф к «Братьям Карамазовым»: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то прнесет много плода» (Ев. от Иоанна, гл. 12, ст. 24). Примечательно, что кн. Мышкин объявляет католичество «верой нехристианской» именно потому, что оно основано на утверждении власти церкви на земле[112].

В падшем мире может победить только самолюбие и стремление к власти. В этом плане нам кажется интересным сравнить влияние в мире настоящего и ложного юродивых. Для примера мы возьмем кн. Мышкина и Фому Опискина, шута из «Села Степанчикова», произведения, написанного до рассматриваемых романов, но важного для нас, потому что шут здесь - главное действующее лицо здесь, а значит, наиболее полно представлен. В центре обоих произведений героини, которых зовут Настасьями: Настасья Филипповна и Настасья Евграфовна, Настенька. Обе – воспитанницы. Одна становится наложницей своего воспитателя, другая подозревается в этом.

Настасья Филипповна тяжело оскорблена своим «воспитателем». Это унижение становится трагедией всей ее жизни. Кн. Мышкин, «положительно прекрасный человек», пытается спасти ее, предложив ей выйти за него замуж. Но спасения не получилось. Женщины в романе не поняли неисключительной любви князя к ним, они испытывают к этому импотенту любовь исключительную, страстную, ревностную и ждут от него того же. Т.А. Касаткина в своей статье «И утаил от детей…» Причины непроницательности князя Льва Николаевича Мышкина» видит причины трагедии в романе "Идиот" в том, что Мышкин с самого начала поступает неправильно: предлагает Настасье Филипповне выйти за него замуж, т.е. ввергает себя в мир неисключительной любви, который ему недоступен и непонятен. Предложи князь сразу свою любовь-сострадание, всё было бы в порядке, как полагает Т.А. Касаткина[113]. Однако нам кажется, что Мышкин не мог поступить иначе. Падший мир не знает и не понимает неизбирательной любви. Князь предложил единственный приемлемый в этом мире способ спасения Настасьи Филипповны – женитьбу, хотя и не испытывает к ней исключительных чувств. Спасения не получилось, в романе обе героини, к которым испытывал любовь князь, погибли: Настасья Филипповна - нравственно, Аглая – духовно (она прешла в католицизм, а это «вера нехристианская», как говорят князь и сам автор). Князь не мог никого спасти, потому что христианская вера не может торжествовать в этом мире.

Вмешивается и «юродивый» Фома в отношения Настеньки со своим воспитателем. Фома старается помешать счастью Настеньки и полковника Ростанева, которые искренно любят друг друга. Чего добивается Фома? Влюблен ли он сам в Настеньку или хочет, чтобы полковник женился на богатой Татьяне Ивановне? Думается, нет. Опискин далек от материальных благ или физических наслаждений. Он больше живет мыслью, нежели плотью. Удовлетворение он получает от признания окружающими его исключительности, его роли духовного вождя. И в истории с женитьбой полковника его «бесит», скорее всего, то, что не он становится первым поверенным влюбленных, что все делается в обход его. Сказалась также, разумеется, и его потребность помучить, потиранить окружающих. Прикрывает он свое истинное лицо маской благочестия, заботой о погубленной невинности. Не выдержав, полковник выкидывает Фому из дома. Чтобы вернуться, Фома выдумает историю о проверке истинных чувств полковника к Настеньке. Фома удовлетворен: полковник заботится о репутации девушки, уважает её - им можно пожениться. Здесь Настенька оправдывает значение своего имени – «воскресающая». «Фома Фомич созидает всеобщее счастье» (так назвал эту главу Достоевский). Из эгоистичных побуждений, случайно шуту удается что-то исправить в падшем мире. «Истинно прекрасный человек», Лев Мышкин, привел свою Настасью Филипповну к гибели.

«Смирение – страшная сила», «красота спасет мир» – афоризмы кн. Мышкина. На фоне трагичных событий в романе эти слова звучат абсурдно. В мире побеждает эгоизм, люди озабочены удовлетворением своих амбиций, а потому смирение для них - вещь непонятная и ненужная. Но, кажется, князь имел в виду другое: смирение и красота – сила, потому что поднимают человека над падшим миром, приближают к миру высшему. Они не в силах что-нибудь изменить в земном мире, но спасают душу.

Итак, юродивые выполняют функцию идеала, дают пример христианской жизни. Подробнее о том, каким образом они несут истину в мир, мы будем говорить в следующей главе.

IV. «ВЫСШАЯ ИСТИНА» В ХУДОЖЕСТВЕННОМ МИРЕ ДОСТОЕВСКОГО

 

На каторге, уже выздоравливая, Родион Раскольников видит странный сон: «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, невиданной и неслыханной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тот час же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. (…) Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе, (…) начинали обвинять друг друга, дрались и резались…» (VI, 419-420, курсив наш – Ю.С.). Заражение «умом и волей» приводит человека к сознанию своей исключительной правоты, к разъединению с людьми и гибели. Убеждение, что владеешь единственной истиной, приводит к насилию. Существует ли «высшая истина» и как она должна выражаться, чтобы не привести мир к разъединению?

Князь Мышкин постоянно боится повредить словами «идее»: «По возвращении же в Петербург он был заметно и намеренно молчалив и очень недавно, при всех, проговорился князю Щ., что ему надо сдерживать себя и молчать, потому что он не имеет права унижать мысль, сам излагая её» (VIII, 429). На вечере у Епанчиных Мышкин говорит: «Я всегда боюсь моим смешным видом скомпрометировать мысль и главную идею. Я не имею жеста, я имею жест всегда противоположный, а это вызывает смех и унижает идею. (…) Я знаю, что говорить нехорошо: лучше просто пример, лучше просто начать» (VIII, 458-459). Даже такой «истинно прекрасный человек» как Мышкин боится высказать свои идеи, чтобы не исказить их, не «унизить», не превратить в нечто «противоположное». Вспоминаются и некоторые другие герои Достоевского, которые молчат или косноязычны.

Ни слова не проронил Христос в «Легенде о великом инквизиторе» Ивана Карамазова. «Он молча проходит среди их (людей – Ю.С.) с тихой улыбкой бесконечного сострадания. Солнце любви горит в его сердце, лучи Света, Прощения и Силы текут из очей его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью. Он простирает им руки, благословляет их, и от прикосновения к нему, даже лишь к одеждам его, исходит целящая сила» (XIV, 226-227, курсив наш). Люди узнают истину каким-то мистическим путем, без слов. «Лучи Света» проникают прямо в сердца людей, минуя разум.

Великий Инквизитор понимает, что Христу достаточно сказать лишь одно слово, чтобы исказить истину, лишить людей свободы: «Всё, что ты вновь возвестишь, - говорит Великий Инквизитор, - посягнет на свободу веры людей, ибо явится как чудо, а свобода их веры была тебе дороже всего еще тогда, полторы тысячи лет назад» (XIV, 229).

В.Н. Сузи так объясняет молчание Христа: «Диалогически открытая миру и одновременно завершенно-замкнутая на инобытии природа Первообраза определяет свое полнотой бытия Безмолвие как единственно возможную и предельно совершенную форму общения, воплощения и явления Слова. (…) Провиденциальная полнота Божественного знания – еще один источник безмолвия. Христос постигает мир сердцем»[114]. Безмолвие – воплощение «полноты бытия» и «явленность» этой полноты[115]. А.М. Панченко пишет, что для юродивых было типично молчание, либо произнесение неясных, загадочных звуков – как существа иного мира они не имели права говорить земным языком[116].

Молчит еще один герой Достоевского, отец Ферапонт ("Братья Карамазовы"), одержимый завистью к старцу Зосиме. «Бывали, однако, очень редкие случаи, что и он разговорится, но большею частию произносил одно лишь какое-нибудь странное слово, задававшее всегда посетителю большую загадку. (…) Ходил очень странный слух, между самыми, впрочем, темными людьми, что отец Ферапонт имеет сообщение с небесными духами и с ними только ведет беседу, вот почему с людьми молчит» (XIV, 152). Отец Ферапонт профанирует идею юродства - копирует поведение юродивого, чтобы самоутвердиться в мире. Его молчание уже с обратным знаком: не из боязни повредить идее, а из гордости. Молчание о. Ферапонта – следствие его сознания своей исключительности, обособленности в мире. Аналогично молчит и Лизавета блаженная. Примечательно, что игуменья монастыря, где она себя заключила, считает её поведение тоже следствием гордости.

Молчит и Лизавета Смердящая. «Молчалива ужасно» Мари из рассказа Мышкина. «Протяжно и задумчиво» говорит Лизавета Ивановна. Причем в задумчивости она повторяет сказанное собеседником. Этот же мотив повторения есть в житии юродивого Михаила Клопского. В.В. Иванов отмечает, что диалог о.Ферапонта с Паисием после смерти старца Зосимы, почти дословно повторяет разговор М. Клопского с настоятелем монастыря[117]. Загадками говорит Марья Тимофеевна.

Кроме молчащих героев, можно выделить «косноязычных»[118]. Это прежде всего семья Капернаумовых в "Преступлении и наказании" , у которых живет Соня Мармеладова. «Капернаумами» называли во II половине XIX в. «питейные заведения»[119]. Поэтому понятно, почему дочь пьяницы, проститутка, живет у них. Но Соня не только проститутка, она юродивая, а потому уместно вспомнить, что евангельская блудница, Мария Магдалина родом из города Магдала, близ Капернаума. Подобно Магдалине Соня идет за Раскольниковым в каторгу, на его Голгофу. Капернаум также – город, где совершил множество чудес исцеления Христос, о чем написано во всех четырех Евангелиях. Евангелист Матфей, когда пишет, что Христос поселился в Капернауме, приводит пророчество Исайи об этом городе: «Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране тени смертной воссиял свет» (Матф., гл. 8, ст. 16). Позднее Христос в числе городов, в которых он лично побывал, укоряет и Капернаум за то, что они (капернаумцы – Ю.С.) не покаялись: «И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные тебе, то он оставался бы до сего дня; но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Матф., гл. 11, ст. 20-24). «Не от подобных ли жутких и противоречивых пророчеств о Капернауме и сам Капернаумов, если от испуга не онемел, то стал косноязычным?» – предполагает М.С. Альтман[120]. У нас возникли иные предположения. «Светом великим» стали для семьи Капернаумовых чтения Евангелия на их квартире Соней и Лизаветой Ивановной, этими «юродивыми», как говорит о них Раскольников. Как некогда жители Капернаума, семейство Капернаумовых прикоснулось истине, тайне высшего мира. Причастившись ей, они становятся косноязычными, потому что слова, как нечто рациональное, становятся уже не важны.

Косноязычен еще один герой Достоевского – Кириллов ("Бесы"). В записной тетради 1875-77 гг. есть такие слова об этом герое: «Поврежденность ума, но не сердца, Кирилловы»[121]. Этот герой многими внешними чертами близок кн. Мышкину: это эпилептические припадки; переживание экстатического слияния с природой; уверенность, что мир хорош, только люди не знают об этом. Сердцем Кириллов видит красоту мира. Умом он понимает, что мир болен и страдает. Отрицанием Бога он надеется подарить человечеству счастье. «Я думаю, человек должен перестать родить. К чему дети, к чему развитие, коли цель достигнута?» – слова Кириллова (X, 450-451). В известном отрывке «Маша лежит на столе…» (1864 г.) Достоевский писал, что когда будут уничтожены все единоличные Я, человечество изменится, перейдет на другую стадию существования - жениться и рожать детей уже не будут (XX, 172-173)[122]. Думается, что в романе "Бесы" «цель достигнута» не миром, а самим Кирилловым. Он уже переродился, вплотную (сердцем) прикоснулся высшей истине – отсюда его косноязычие, - понять, что истина в Боге ему мешает «поврежденный ум». Поэтому его подвиг не способствует возрождению человечества, им пользуются «бесы».

Итак, в отличие от беспрерывно витийствующих шутов, действительно причастные высшей тайне герои молчат, или стараются молчать, или испытывают трудности в общении. Истина чувствуется сердцем, как нечто прекрасное[123]. Разумом её не постичь (неслучайно во сне Раскольникова люди заражаются «умом и волей» и считают после этого, что владеют единственной в мире истиной, что приводит к разобщению людей), поэтому слова как нечто рациональное здесь не важны. Как же принести истину в мир? Кн. Мышкин говорит: «Лучше просто пример». Лучше любых слов то, что делает «святая» Лизавета Ивановна. Это деятельная любовь к миру, без каких либо теоретических, рациональных обоснований, без рассуждений. Старец Зосима говорит: «Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчелка золотая, все-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну Божию свидетельствуют, беспрерывно совершают её сами… все совершенно, все, кроме человека, безгрешно, и с ними Христос еще раньше нашего» (XIV, 267-268, - курсив наш).

С.Н. Митюрев, анализируя «Сон смешного человека», задается вопросом: в чем же суть «истины», которую познал «смешной человек» в результате путешествия в «золотой век», т.е. в период истории человечества до осознания границ своей личности: «Достоевский намеренно обыгрывает ситуацию, он словно дразнит читателя, обставляя «истину» со всех сторон бесчисленными подробностями и деталями (вплоть до указания точной даты познания – 3 ноября), но так и не разъясняя её сути. В том-то и дело, что эта «истина» не может быть выражена словами, тем более сообщена другим людям в качестве указания что делать и как жить. Способы достижения «золотого века» едва ли могут быть вербализованы, ибо сам идеал – не от рассудка, не от логики: «Но как мне не веровать: я видел истину, - не то что изобрел умом, а видел, видел, и живой образ её наполнил душу мою навеки. (…) Но как устроить рай – я не знаю, потому что не умею передать словами (XXV, 118 – курсив С.Н. Митюрева)»[124]. Истина в художественном мире Достоевского заключена в деле, а не словах. Поэтому он использует в своем творчестве традиции юродства – юродивый не говорил, не рассуждал, а действовал, жил в земном мире по законам высшего мира, «свидетельствовал» эти законы всем своим поведением.

 Но сами эти законы Достоевский подвергает коррекции: он лишает их догматизма, вместо аскетизма проповедует радость бытия и свободное общение человека с Богом, на первое место в христианстве ставит идею объединения человечества. В соответствии с этим меняется в романах Достоевского и традиционный образ юродивого.

 

V. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Продолжая вслед за М.М. Бахтиным изучение поэтики Достоевского, П. Тороп выделяет в его романах три пространственно-временных уровня: топологический, психологический и метафизический. Топологический уровень – хронотоп сюжета. На этом уровне роман гомофоничен, т.е. описан одним человеком, имеющим свои цели и пристрастия в этом описании. Психологический уровень – пространство героев с их идеями и мировоззрениями. Вместо единого повествователя мы видим здесь мир автономных голосов, вместо гомофонии – полифонию. П. Тороп утверждает, что слово повествователя тесно связано со словами отдельных персонажей, и происходит эта связь на уровне метафизического хронотопа: «Слово, связывающее уровни сюжета и самосознания, приобретает в целом произведении метаязыковое значение, так как связано с идейным осмыслением всего текста, в том числе пространства и времени. Метаязык задается не просто описывающим, а его главной идеей – и оказывается, что на более глубоком уровне полифония является лишь сосуществованием разных трансформаций этой идеи. Тем самым на уровне метафизического хронотопа правильнее оказывается говорить о гетерофонии, о вариациях единой идеи»[125]. Таким образом, единая идея текста устанавливает язык описания этого текста. Единая на уровне топологического хронотопа, она распадается на психологическом уровне на множество профанных или сакральных своих вариантов.

Известно, что «высшей идеей», идеалом для Достоевского было христианство, воспринятое им как деятельная любовь и сострадание к миру. В своих публицистических работах, в записных тетрадях он говорит о непостижимости истины логическим, рациональным путем. Истина противоречит разуму, она не может быть выражена в словах, а постигается каким-то иным, мистическим путем, «проникает в сердце». Такое понимание истины сближает Достоевского с традициями древнерусского юродства, подразумевавшего отказ от житейского разума и морали с целью приблизиться к высшему миру. Юродивые Достоевского молчат, либо говорят непонятно, либо стараются молчать. Они понимают, что истину нужно являть в деле, а не на словах. Древнерусский феномен юродства подразумевал проповедь не словом, но всем поведением, образом жизни юродивого. Мы выделили следующих героев-юродивых в романах Достоевского: Лизавета Ивановна ("Преступление и наказание"), Мари ("Идиот"), Марья Тимофеевна ("Бесы") и Лизавета Смердящая ("Братья Карамазовы") – юродивые «во Христе», т.е. бессознательно обращенные к Богу герои; а также Соня Мармеладова ("Преступление и наказание"), Лев Николаевич Мышкин ("Идиот") и Алеша Карамазов ("Братья Карамазовы") – юродивые «Христа ради», т.е. сознательно сделавший свой жизненный выбор в пользу неизбирательной любви. Выстраивая образы своих юродивых, Достоевский отказывается от типичных внешних черт традиционного юродивого: имморализма, театрализованности поведения, показного самоуничижения. Его герои прежде всего просты и естественны. С традиционным юродством их сближает лишь то, что живут они среди людей, в миру, но отказавшись от житейского разума, порождающего гордость и самолюбие. Их юродство – это любовь и сострадание ко всем людям без исключения, невыделение своего Я из мира. Все герои-юродивые Достоевского живут интересами других людей, пытаются что-нибудь исправить в мире. Юродивые «во Христе» убирают и стирают. Юродивые «Христа ради» пытаются способствовать духовному возрождению людей. Но все они оказываются беспомощными и униженными в этом мире. Истина для Достоевского не только не может быть логически доказана в земном мире, но и не может торжествовать здесь.

Если юродивые герои являют своей жизнью сакральный вариант «высшей идеи», то герои-шуты профанируют эту идею, ставя её на службу своим эгоистическим интересам. В то же время шуты восприняли в художественном мире Достоевского такие традиционные черты юродивых, как театрализованность поведения, жизнь на открытом пространстве, показное самоуничижение, демонстрация своего униженного социального положения. Но это ложные Пророки, они не имеют права на проповедь, т.к. за их самоуничижением скрывается в действительности гипертрофированное самолюбие.

Отдельно мы выделили группу персонажей, названных нами «хранителями» истины. От юродивых их отличает то, что живут они в замкнутом пространстве, вне связей с обычной жизнью людей. Они сохраняют истину в словах, тогда как для юродивых истина – это поступок, который можно совершить только находясь среди людей. У Достоевского очень важны нравственные качества «хранителя». Такие герои как Семен Яковлевич ("Бесы") или о. Ферапонт ("Братья Карамазовы"), признанные среди людей пророками, на самом деле профанируют истину. Их действия, как и действия шутов, обусловлены гордостью и самолюбием. Это «торжествующие» шуты. Настоящий «хранитель» истины должен быть сам нравственно безупречен, чтобы получить право на проповедь. Это следующие герои: архиерей Тихон ("Бесы"), странник Макар Долгорукий («Подросток») и старец Зосима ("Братья Карамазовы").

Юродивые в романах Достоевского «совершают» истину, и это наиболее адекватный способ её явления в мир, для того и понадобилось автору использовать традиции древнерусского юродства. Остальные герои, заявляющие об истине словом, рискуют «снизить», исказить её.

Наше исследование темы юродства в романах Достоевского было заведомо неполным. Во-первых, потому что мы выделяем связь героев Достоевского с некой абстрактной системой юродства, описанной в исследовательской литературе современными учеными. Тогда как Достоевский опирался в своём творчестве на непосредственный опыт чтения житийной литературы и народных легенд о юродивых; скорее всего, видел он юродивых и в реальной жизни. Исследование этих связей будет несомненно плодотворным и важным для изучения темы юродства в творчестве Достоевского.

Кроме того, наш анализ ограничился уровнем персонажей. Однако нам кажется, что феномен юродства оказал влияние на всю поэтику Достоевского. Полифония, т.е. невыраженность авторской точки зрения напрямую в тексте, может быть следствием влияния на автора идей юродства: проповеди не словом, но всем образом жизни. Достоевский без комментариев показывает мир таким, каким он его видит, оставляя за читателем свободу выбора. Истину можно лишь почувствовать, словами её не доказать, торжествовать, быть главной (а значит расставлять оценки остальным идеям) она не может.

Так же и нарушение социальных условностей, существование «на пороге», которое М.М. Бахтин возводит к жанру мениппеи, может быть следствием влияния на Достоевского идеологии юродства, пренебрегающего земным в пользу небесного. Древнерусское юродство было во многом внешне близко традициям средневекового карнавала. Возможно, именно через феномен юродства присоединился Достоевский к карнавальным традициям. Влияние феномена юродства, нам кажется, тем более логично предположить, что действия юродивого предполагают христианский подтекст, важный и для Ф.М. Достоевского.

Подводя итоги нашей работе, мы утверждаем, что феномен юродства оказал влияние на всю поэтику Достоевского и требует дальнейшего изучения.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1.    Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972-1990[126]. 2.    Гроссман Л.П. Достоевский. М: Молодая гвардия, 1965. 3.    Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников: В 2 т. М.: Худ. Лит., 1964. 4.    Альтман М.С. Достоевский: По вехам имен. Саратов: Изд-во Саратов. ун-та, 1975

5.    Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Сов. Россия, 1979.

6.    Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н.А. О русских классиках. М.: Высш. Школа, 1993. С.107-223.

7.    Ветловская В.Е. Литературные и фольклорные источники «Братьев Карамазовых»: (Житие Алексея человека Божия и духовный стих о нем) // Достоевский и русские мыслители: Традиции. Новаторство. Мастерство: Сб. статей. М.: Сов. писатель, 1971. С.325-355

8.    Ветловская В.Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы». Л.: Наука, 1977. С. 153.

9.    Волгин И. Родиться в России: Достоевский и современники: Жизнь в документах. М.: Книга, 1991.

10.  Гроссман Л.П. Семинарий по Достоевскому: Материалы, библиография и комментарии. М., 1922 .

11.  Долинин А.С. Последние романы Достоевского: Как создавались «Подросток» и "Братья Карамазовы". М.-Л.: Сов. писатель, 1963.

12.  Иванов В.В. Поэтика чина // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов / Под ред. В.Н. Захарова. Петрозаводск, 1994. С. 67-100.

13.  Касаткина Т.А. «»И утаил от детей…» Причины непроницательности князя Льва Николаевича Мышкина» // Характерология Достоевского: Типология эмоционально-ценностных ориентаций. М.: Наследие, 1996. С.202-209.

14.  Касаткина Т.А. Святая Лизавета // Характерология Достоевского: Типология эмоционально-ценностных ориентаций. М.: Наследие, 1996. С.185-189.

15.  Кирпотин В.Я. Лебедев и племянник Рамо // Кирпотин В.Я . Мир Достоевского: Статьи. Исследования. М.: Сов. писатель, 1983. – С. 64-118.

16.  Клейман Р.Я. Сквозные мотивы творчества Достоевского в историко-культурной перспективе. Кишинев, «Штиинца», 1985.

17.  Лихачев Д.С. Панченко А.М. Понырко Н.В. Смех Древней Руси. Л.: Наука, 1984.

18.  Лотман Л.М. Романы Достоевского и русская легенда // Рус. Литература. №2. 1972. С. 129-141.

19.  Лотман Ю.М. Дурак и сумасшедший // Культура и взрыв. М., «Гнозис», 1992. С.64-103.

20.  Мельников П.И. (А.Печерский) Собрание сочинений в 6-и т. М., 1963. – Т.6.

21.  Митюрев С.Н. Проблемы творчества Ф.М. Достоевского 1870-х гг. Тлн, 1989.

22.  Назиров Р.Г. Фабула о мудрости безумца в русской литературе // Русская литература 1870-1890 годов. Вып.13. Свердловск, 1980.С.94-70.

23.  Нельс С.М. «Комический мученик»: (К вопросу о значении образа приживальщика и шута в творчестве Достоевского) // Русская литература. №2. 1972. С.125-133.

24.  Прыжов И. 26 московских пророков, юродивых, дур и дураков и другие труды по русской истории и этнографии. Спб: «Эзро», 1996.

25.  Сузи В.Н. Тютчевское в поэме Ивана карамазова «Великий инквизитор» // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов / Под ред. В.Н. Захарова. Петрозаводск, 1994. С.171-192.

26.  Тороп П.Х. Симультанность и диалогизм в поэтике Достоевского // Учён. зап. Тарт. ун-та. Вып. 641. Структура диалога как принцип работы семиотического механизма. Тр. по знаковым системам; XXII. Тарту, 1987.

27.  Федотов Г. Святые Древней Руси. Ростов-на-Дону: Феникс, 1999.

28.  Фрейденберг О.М. Терсит // Яфетический сборник. VI. Л., 1930. С.231-253

29.  Фридлендер Г.М. Реализм Достоевского. М.: Наука, 1964.

30.  Чирков Н.М. О стиле Достоевского: Проблематика. Идеи. Образы. М.: Наука, 1967.

[1] Лихачев Д.С. Панченко А.М. Понырко Н.В. Смех Древней Руси. Л.: Наука, 1984. С. 88.

[2] Иванов В.В. Поэтика чина // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов / Под ред. В.Н. Захарова. Петрозаводск, 1994.

[3] Клейман Р.Я. Сквозные мотивы творчества Достоевского в историко-культурной перспективе. Кишинев: «Штиинца», 1985.

 

[4] Лихачев Д.С. Панченко А.М. Понырко Н.В. Смех Древней Руси. Л.: Наука, 1984. С. 88.

[5]Там же. С. 80.

[6] Там же. С. 77.

[7] Федотов Г. Святые Древней Руси. Ростов-на-Дону: Феникс, 1999.

[8]Там же. С. 257-258.

[9] Лихачев Д.С. Панченко А.М. Понырко Н.В. Смех Древней Руси. Л.: Наука, 1984. С. 3-6.

[10] Лотман Ю.М. Дурак и сумасшедший // Культура и взрыв. М., «Гнозис», 1992. С.64-103.

[11] Там же. С. 64.

[12] Там же. С. 69.

[13] Там же. С. 101.

[14] Там же.

[15] Неизданный Достоевский // Литературное наследство. Т. 83. М.: Наука, 1971г. С.676.

[16] Назиров Р.Г. Фабула о мудрости безумца в русской литературе // Русская литература 1870-1890 годов. Вып.13. Свердловск, 1980.С.94-70.

[17] Там же. С. 94.

[18] Назиров Р.Г. Фабула о мудрости безумца в русской литературе // Русская литература 1870-1890 годов. Вып.13. Свердловск, 1980. С. 98.

[19] Там же. С. 100.

[20] Там же. С. 101.

[21] Там же. С. 102-103.

[22] Иванов В.В. Поэтика чина // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов / Под ред. В.Н. Захарова. Петрозаводск, 1994. С. 67-100.

[23] Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Сов. Россия, 1979.

[24] Там же. С. 204.

[25] Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Сов. Россия, 1979. С. 203.

[26] Иванов В.В. Поэтика чина // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов / Под ред. В.Н. Захарова. Петрозаводск, 1994. С. 85.

[27] Там же. С. 82.

[28] Там же. С. 85.

[29] Клейман Р.Я. Сквозные мотивы творчества Достоевского в историко-культурной перспективе. Кишинев, «Штиинца», 1985

[30] Клейман Р.Я. Сквозные мотивы творчества Достоевского в историко-культурной перспективе. Кишинев, «Штиинца», 1985. С. 51.

[31] Там же. С. 52.

[32] Там же.

[33] Буслаев Ф.И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Т.1 СПб., 1861. С.196. Цитируется по: Клейман Р.Я. Сквозные мотивы творчества Достоевского в историко-культурной перспективе. Кишинев, «Штиинца», 1985. С. 84.

[34] Клейман Р.Я. Сквозные мотивы творчества Достоевского в историко-культурной перспективе. Кишинев, «Штиинца», 1985. С. 84.

[35] Иванов В.В. Поэтика чина // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов / Под ред. В.Н. Захарова. Петрозаводск, 1994. С. 85.

[36] Приведём цитату шире, чем это делает Клейман: «Этот клоп, невежда, дуралей, не понимающий ничего в России! – злобно вскричал Шатов.

 - Вы его мало знете. Это правда, что вообще все они мало понимают в России, но ведь разве только немножко меньше, чем все мы; и притом Верховенский энтузиаст.

-Верховенский энтузиаст?
- О, да. Есть такая точка,где он перестает быть шутом и обращается в.... полупомешаннаго. Попрошу вас припомнить одно собственное выражение ваше: "Знаете ли как может быть силен один человек?" Пожалуйста не смейтесь, он очень в состоянии спустить курок» (X, 193).

[37] Клейман Р.Я. Сквозные мотивы творчества Достоевского в историко-культурной перспективе. Кишинев, «Штиинца», 1985. С. 66.

[38] Там же. С. 64.

[39] Там же. С. 65.

[40] Там же.

[41] Иванов, с. 85.

[42] Нельс С.М. «Комический мученик»: (К вопросу о значении образа приживальщика и шута в творчестве Достоевского) // Русская литература. №2. 1972. С.125-133

[43] Там же. С. 126.

[44] Там же. С. 133.

[45] Там же. С. 132.

[46] См. с. 11 нашей работы.

[47] Кирпотин В.Я. . Лебедев и племянник Рамо // Кирпотин В.Я . Мир Достоевского: Статьи. Исследования. М.: Сов. писатель, 1983. С. 64-118.

[48] Там же. С. 101.

[49] Там же. С. 201.

[50] Касаткина Т.А. Святая Лизавета // Характерология Достоевского: Типология эмоционально-ценностных ориентаций. М.:Наследие, 1996. С.185-189.

[51] См., например, следующие слова Достоевского из Записной книжки 1864 г.: «Высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего Я, - это как бы уничтожить это Я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно» (XX, 172).

[52] Ветловская В.Е. Литературные и фольклорные источники «Братьев Карамазовых»: (Житие Алексея человека Божия и духовный стих о нем) // Достоевский и русские мыслители: Традиции. Новаторство. Мастерство: Сб. статей. М.: Сов. писатель, 1971. С.325-355

[53] См.: Гидденс Э. Социология. М.: Эдиториал УРСС, 1999. См. гл.5: Конформность и девиантное поведение. С.118–151. Здесь даётся следующая дефиниция: «Девиацию (отклонение) можно определить как несоответствие имеющейся норме или набору норм, принятых значительной частью людей в группе или обществе» (С. 118).

[54] В связи с «прстотой» юродивого Достоевского интересно обратиться к истории слова «юродивый». Древнерусские юродивъ, оуродивъ, юродъ, оуродъ употреблялись для перевода греческих слов мщсьт «простой, глупый» и хбльт «глупый, безумный» (см. Христианство: Энциклопедический словарь: В 3 т. М.: Большая Российская энциклопедия, 1995. - Т.3: Т – Я. С.287). В русском оуродъ этимологические словари отмечают отрицательную приставку у- (ср.: убогий - «небогатый, бедный»). Слово оуродъ, юродъ происходит от родъ, означающего «плод, рожденный». Как синонимичные слову юродъ приводятся слова: выродок, ублюдок, недород. В слове уродиться приставка у- носит усилительный характер (см.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. / Пер. с нем. и доп. О.Н. Трубачева. Спб.: Терра-Азбука, 1996. – Т.4. С. 534.Шанский Н.М. Боброва ТА. Этимологический словарь русского языка. М.: Прозерпина, 1994. С.335, 385). Этимология слова юродъ как «неуродившийся», «нерожденный» наводит на мысль о недовоплощенности юродивого в земном миру.

[55] А.М. Панченко исследовал внешний вид и поведение древнерусских юродивых и считает, что все это носило корпоративный характер, т.е. юродивые имели некий общий код поведения, ориентировались друг на друга. Обычной одеждой древнерусского юродивого была особая длинная рубаха, «обветшавшая весьма и многошвенная» (Лихачев Д.С. Панченко А.М. Понырко Н.В. Смех Древней Руси. Л.: Наука, 1984. С. 93-95). Она свидетельствовала о добровольной нищете юродивого, а также являлась его корпоративной приметой. Дополнял наряд «колпак великий и тяжкий» (Там же. С. 93). Федотов считает, что таких колпаков не было: «Едва ли не Пушкин первым назвал этот колпак железным» (Федотов Г. Святые Древней Руси. Ростов-на-Дону: Феникс, 1999. С. 267). Федотов считает, что за колпаки ошибочно были приняты капюшоны, в которых некоторые юродивые изображались на иконах.

[56] Ветошь, отрепье (фр.).

[57] Незачеркнутый вариант: преступником (IX, 114).

[58] «Присяжные поверенные – «профессиональные адвокаты на гос. службе в дореволюц. России. Институт п.п. был образован по судебным уствам 1864 г. П.п. могли быть лица, имеющие законченное юридическое образование, достигшие 25 лет и проработавшие в судебном ведомстве либо в должности помощника п.п. 5 лет. (…) В конце XIX века общее число п.п. составляло более 2 тыс., а в 1913 – более 5,5 тыс.» (Сов. историч. энциклопедия. Т. 11. М.: 1968. С. 573).

[59] Например, в таком контексте: «Странно звучали для него эти книжные слова, и опять новость: какие-то таинственные сходки с Лизаветой, и обе – юродивые. «Тут и сам станешь юродивым! заразительно!» – подумал он» (VI, 249).

[60] «Очень многие чтили его как великого праведника и подвижника, несмотря на то, что видели в нем несомненно юродивого. Но юродство-то и пленяло» (XIV, 151). Интересно, что в этой и предыдущей цитатах говорится о «пленительности» юродства.

[61] «А до женского пола вы, князь, охотник большой? Сказывайте раньше. – Я, н-н-нет! Я ведь… Вы, может быть, не знаете, я ведь по прирожденной болезни моей даже совсем женщин не знаю. – Ну коли так, - воскликнул Рогожин, - совсем ты, князь, выходишь юродивый, и таких, как ты, Бог любит!» (VIII, 14)

[62] «А был тот учитель Петр Степанович, царство ему небесное, как бы словно юродивый; пил уж оченно, так даже, что и слишком, (…) и жил по городу все одно, что милостыней, а ума был великого и в науках тверд» (XIII, 317).

[63] «Алексей непременно из таких юношей, вроде как бы юродивых, которому попади вдруг хотя бы даже целый капитал, то он не затруднится отдать по первому даже спросу…» (XIV, 20). И далее приводятся слова Миусова об Алёше: «Вот, может быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не умрёт с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а может быть, напротив, почтут за удовольствие» (XIV, 20). В этой и предыдущей цитатах выделяется такая традиционная черта юродства, как жизнь юродивого в миру, на открытом пространстве, заботами чужих людей. Такой же образ жизни вела и Лизавета Смердящая.

[64] М.Фасмер возводит слово «идиот» к греч. Ядюфзт «отдельное, частное лицо, мирянин» (см.: Фасмер, т.2, с. 117), а Н.М. Шанский к лат. idiota «неуч, простолюдин», которое в свою очередь восходит к греч. Ядюфзт в значении «своеобразный, иной, странный, необычный». В значении «сумасшедший» это слово начал употреблять в 1526 г. Парацельс (см.: Шанский, с.103). Умственно больного человека под этим словом подразумевает и Даль: «малоумный, несмысленный от рожденья, тупой, убогий, юродивый» (см.: Даль, т. 2,с.8).

[65][65] По словарю Фасмера слово чудо (от которого образовано чудак) родственно греч. чэдпт «слава, честь» и др.-инд. ā-kūtiş «умысел» и kavis «учитель, мудрец» (см.: Фасмер, т.4, с. 377). Шанский считает чудо общесл. словом, суф. Производным от чути «чувствовать, слышать, ощущать, познавать». Первоначальное значение слова чудо – «чувствуемое, наблюдаемое явление», затем – «необыкновенное, удивительное явление» (см.: Шанский, с.366). В словаре Даля дается следующее толкование: «Человек странный, своеобычный, делающий всё не по-людски, а по-своему, вопреки общего мнения и обыка. Чудаки не глядят на то, что де люди скажут, а делают, что чтут полезным» (см.: Даль, т.4, с.612). Достоевский сочетает сразу несколько значений этого слова: «учитель», «фантастичное, но вместе с тем и реальное явление», «нарушение общепринятых правил».

[66] Этимологические словари считают слово «шут» общеславянским, родственным с лит. siщtas «бешенство, ярость» siщsti «беситься», с лтш. љust «злиться, сердиться, беситься», siaučiau «буйствовать, свирепствовать». Исходное значение слова шут в старославянском яз. – «бешеный», затем «дурачок» и позднее «шут» (который только валяет дурака). Связь рус. шут с нем. Shaute сомнительна в виду древности слав. слов (см.: Фасмер, т. 4, с. 492; Шанский, с. 380). Словарь Даля так же отмечает притворную дурость шута и его связь с нечистой силой, бесовством: «Шут – человек, промышляющий шутовством, шутками, остротами и дурачеством, на смех и потеху людям; шут обычно прикидывается дурачком, напускает на себя дурь и чудит, и острит под этой личиной. (…) Шуту в дружбе не верь. (…) Шут,шутик – нечистый, черт.Шут его бери! Ну его к шуту! // всякая нежить, домовой, леший, водяной» (см.: Даль, т. 4, с. 650).

[67] Даль, т.4, с. 669.

[68]«Межеумок – нечто среднее, ни туда, ни сюда, всё, что не принадлежит ни к тому, ни к другому сорту, разбору, разряду» (Даль, т. 2, с. 315).

[69] См. с. 13-14 нашей работы.

[70] Фридлендер Г.М. Реализм Достоевского. М.: Наука, 1964. С. 338-339.

[71] Там же. С. 339.

[72] Чирков Н.М. О стиле Достоевского: Проблематика. Идеи. Образы. М.: Наука, 1967. С. 186-187.

[73] См. с. 13-14 нашей работы.

[74] См. об этом: Лихачев Д.С. Панченко А.М. Понырко Н.В. Смех Древней Руси. Л.: Наука, 1984. С. 95-99.

[75] Ветловская В.Е. Литературные и фольклорные источники «Братьев Карамазовых»: (Житие Алексея человека Божия и духовный стих о нем) // Достоевский и русские мыслители: Традиции. Новаторство. Мастерство: Сб. статей. М.: Сов. писатель, 1971. С.325-355.

[76] Гроссман Л.П. Семинарий по Достоевскому: Материалы, библиография и комментарии. – М., 1922 . С. 35.

[77] О характерности самопожертвования для образа «высокого безумца» Достоевского писал Назиров Р.Г. См. с. 7-8 нашей работы.

[78] «Целовать землю» перед признанием в убийстве просит Раскольникова Соня. «Целованием земли» знаменуется переворот в духовной жизни Алеши Карамазова. В.Е. Ветловская пишет об Алеше в эту минуту: «Горячая и исключительная любовь юного подвижника к духовному отцу своему уступила место (…) такой же горячей любви к миру и ко всем без исключения людям. Алеша (не умом, но чувством) находит выход из страдания в радостном приятии «мира Божьего» и единении со всем и всеми» (Ветловская В.Е. Литературные и фольклорные источники «Братьев Карамазовых»: (Житие Алексея человека Божия и духовный стих о нем) // Достоевский и русские мыслители: Традиции. Новаторство. Мастерство: Сб. статей. М.: Сов. писатель, 1971. С.343.)

[79] Достоевский писал в подготовительных материалах к «Преступлению и наказанию»: «Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием. Таков закон нашей планеты. (…) Человек не родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье, и всегда страданием» (VII, 154). В «Дневнике писателя» 1873 года: «Я думаю, что самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всем» (XXI, 36).

[80] Волгин И. Родиться в России: Достоевский и современники: Жизнь в документах. – М.: Книга, 1991.

[81] Мельников П.И. (А.Печерский) Собрание сочинений в 6-и т. – М., 1963. – Т. 6. (Впервые книга напечатана в 1867 году. О знакомстве Достоевского с ней см.: Волгин, с. 261.)

[82] Мельников-Печерский пишет,что новорожденных «христосиков», т.е. детей богородиц, убивали и причащались их телу и крови (см.: Мельников П.И. (А.Печерский) Собрание сочинений в 6-и т. – М., 1963. – Т. 6. С. 314-318).

[83] Мармеладова не смиряется и перед смертью, отказывается от священника: «Что? Священника?.. Не надо.. Где у вас лишний целковый?.. На мне нет грехов!.. Бог и без того должен простить… Сам знает, как я страдала!… А не простит, так и не надо!...» (VI, 333)

[84] Нельс С.М. «Комический мученик»: (К вопросу о значении образа приживальщика и шута в творчестве Достоевского) // Русская литература, №2, 1972. С.125-133.

[85] Клейман Р.Я. Сквозные мотивы творчества Достоевского в историко-культурной перспективе. Кишинев, «Штиинца», 1985. С. 65.

[86] Кирпотин В.Я. . Лебедев и племянник Рамо // Кирпотин В.Я . Мир Достоевского: Статьи. Исследования. М.: Сов. писатель, 1983. – С. 71.

[87] Лотман Л.М. Романы Достоевского и русская легенда // Рус. литература. №2. 1972. С. 129-141.

[88] Там же. С. 130.

[89] См. с. 4 нашей работы.

[90] О переплетении мотивов преступления перед Богом и перед отцом в «Братьях Карамазовых» см.: Ветловская В.Е. Поэтика романа «Братья Карамазовы». Л.: Наука, 1977. С. 153.

[91] См. с. 5 нашей работы.

[92] Фрейденберг О.М. Терсит // Яфетический сборник. VI. Л., 1930. С.231-253.

[93] Там же. С. 243.

[94] Там же. С. 245.

[95] Гроссман Л.П. Семинарий по Достоевскому: Материалы, библиография и комментарии. М., 1922 . С. 62.

[96] Прыжов И. 26 московских пророков, юродивых, дур и дураков и другие труды по русской истории и этнографии. Спб: «Эзро», 1996. С. 41.

[97] Прыжов И. 26 московских пророков, юродивых, дур и дураков и другие труды по русской истории и этнографии. Спб: «Эзро», 1996. С. 35.

[98] О «пленительности» юродства см. 16 нашей работы.

[99] Митюрев С.Н. Проблемы творчества Ф.М. Достоевского 1870-х гг. Тлн, 1989. С. 22.

[100] Там же. С. 32.

[101] Иванов В.В. Поэтика чина // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов / Под ред. В.Н. Захарова. Петрозаводск, 1994. С. 85.

[102] Чирков Н.М. О стиле Достоевского: Проблематика. Идеи. Образы. М.: Наука, 1967. С. 143.

[103] Иванов В.В. Поэтика чина // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов / Под ред. В.Н. Захарова. Петрозаводск, 1994. С. 96.

[104] Эту «социальную незакрепленность» Алеши В.В. Иванов считает чертой «обмирщения» героя, но мы с ним не согласны. Нам кажется, что «обмирщение» напротив предполагает приближение к социальной иерархии.

[105] «Обозначение Сони личным местоимением (она, ее), которое автор подчеркивает, явственно говорит о том, что она стала наравне с Раскольниковым (им), главной героиней романа; такова обычная манера Достоевского, засвидетельствованная рукописями всех позднейших романов» (VII, 317).

[106] Грушенька говорит Алеше: «В другую минуту я, бывало, Алеша, на тебя как на совесть мою смотрю» (XIV, 317).

[107] Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н.А. О русских классиках. М.: Высш. Школа, 1993. С.107-223.

[108] Там же. С. 124-125.

[109] Однако в своих подготовительных материалах Достоевский связывает этих персонажей - комментаторы полного собрания сочинений пишут: «Соня и Свидригайлов как бы две стороны души Раскольникова. Об этом прямо сказано на последних страницах тетради: «Свидригайлов – отчаяние самое циническое. Соня – надежда самая неосуществимая»» (VII, 321).

[110] В черновиках к «Преступлению и наказанию» остались такие мысли Рогожина: «Она пожертвовала себя семье. Господи! Даже и в жертве-то, самой великой – безобразие и пакость. До того унижает судьба униженных, что даже в благороднейшей жертве их – позор и безобразие» (VII, 91).

[111] Лихачев Д.С. Панченко А.М. Понырко Н.В. Смех Древней Руси. Л.: Наука, 1984. С. 88.

[112] Истинную веру князь нашёл в России. После своего шестимесячного скитания по родине он говорит Парфёну Рогожину: «Сущность религиозного чувсва ни под какие проступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы и вечно будут не про то говорить. Но главное то, что всего яснее и скорее на русском сердце это заметишь, и вот мое заключение! Это одно из самых первых моих убеждений, которое я из нашей России выношу» (VIII, 184). Достоевский наделяет Мышкина своими же мыслями о том, что вера – это не философия: разумом она непостижима, и даже противоречит ему: «Тут уж не философия, а вера, а вера – это красный цвет…» (XXIV, 174). На тех же принципах противопоставления веры и разума существовал и институт юродства.

[113] Касаткина Т.А. «И утаил от детей…» Причины непроницательности князя Льва Николаевича Мышкина» // Характерология Достоевского: Типология эмоционально-ценностных ориентаций. М.: Наследие, 1996. С.202-209.

[114] Сузи В.Н. Тютчевское в поэме Ивана Карамазова «Великий инквизитор» // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов / Под ред. В.Н. Захарова. Петрозаводск, 1994. С.185-186.

[115] Там же. С. 186.

[116] См. об этом: Лихачев Д.С. Панченко А.М. Понырко Н.В. Смех Древней Руси. Л.: Наука, 1984. С. 95-99.

[117] Иванов В.В. Поэтика чина // Новые аспекты в изучении Достоевского: Сборник научных трудов / Под ред. В.Н. Захарова. Петрозаводск, 1994. С.98.

[118] Паченко А.М., говоря об отличии языка юродивых от языка обычных людей, отмечает, что очень часто это была глоссолалия – косноязычное, неразборчивое бормотание, «словеса мутны». Это бормотание воспринималось как родственное детскому лепету, а детский лепет в Средние века воспринимался как средство общения с Богом (См.: Лихачев Д.С. Панченко А.М. Понырко Н.В. Смех Древней Руси. – Л.: Наука, 1984. С. 96).

[119] Альтман М.С. Достоевский: По вехам имен. Саратов: Изд-во Саратов. ун-та, 1975. С. 55.

[120] Там же. С. 57.

[121] Неизданный Достоевский // Литературное наследство. Т. 83. М.: Наука, 1971г. С.616.

[122] «1) Не женятся и не посягают, - ибо не для чего; развиваться, достигать цели, посредством смены поколений уже не надо и 2) Женитьба и посягновение на женщину есть как бы величайшее оттолкновение от гуманизма, совершенное обособление пары от всех (мало остается для всех)» (XX, 173 – курсив Достоевского).

[123] Вспомним уже цитированные слова из записной тетради 1864-65гг.: «Возвращение в непосредственность, в массу, но свободное и даже не по воле, не по разуму, не по сознанию, а по непосредственному, ужасно сильному, непобедимому ощущению, что это ужасно хорошо.» (XX, 192).

[124] Митюрев С.Н. Проблемы творчества Ф.М. Достоевского 1870-х гг. Тлн, 1989. С. 45. Повествователь «Дневника писателя» 1876 года («Сон смешного человека» входит в «Дневник писателя» 1877 г.) описывает «золотой век» более конкретно. В главе «Золотой век в кармане» он говорит, что для его наступления достаточно, чтобы все «захотели, хоть на миг один, стать искренними и простодушными» (XXII, 12).

[125] Тороп П.Х. Симультанность и диалогизм в поэтике Достоевского // Учён. зап. Тарт. ун-та. Вып. 641. Структура диалога как принцип работы семиотического механизма. Тр. по знаковым системам; XXII. Тарту, 1987.

[126] Все ссылки на это издание даются в тексте в круглых скобках, римская цифра обозначает том издания, арабская - страницу.