Принадлежность индивида к классу должна быть «достигнута» им самим, а не просто быть «данной» от рождения, как в других типах систем стратификации

2.  Принадлежность индивида к классу должна быть «достигнута» им самим, а не просто быть «данной» от рождения, как в других типах систем стратификации.

Социальная мобильность – движение вверх и вниз в классовой структуре – значительно проще, чем в других типах (в кастовой системе индивидуальная мобильность, переход из одной касты в другую невозможен).

3.  Классы зависят от экономических различий между группами людей, связанных с неравенством во владении и контроле над материальными ресурсами.

4.  В других типах стратификационных систем неравенство выражено прежде всего на уровне межличностных отношений, касающихся обязанностей между слугой и господином, рабом и хозяином, представителями высшей и низшей каст. Классовые системы, наоборот, осуществляют в основном связи внеличностного характера».[3]

Глава 2 ТРАДИЦИОННЫЕ СТРАТИФИКАЦИОННЫЕ ОБЩЕСТВА

«Стратификационные общества получили свое название от латинского слова stratum, что в переводе означает «слой». Общество этого типа проще всего представить себе в виде слоеного пирога, так что всевозможные взаимодействия между слоями (стратами) организованы скорее по вертикали, чем по горизонтали — как это происходит в сегментарных обществах. Самыми своеобразными из стратификационных обществ являются общества, подразделенные на касты. Границы между сосуществующими слоями общества сохраняются здесь практически непроницаемыми.

Одна из разновидностей кастового деления общества основана на этнических различиях. Именно этот вариант возникает в случае интеграции цивилизации копья с цивилизацией зернохранилищ. История Африки дает несколько примеров подобной интеграции. К началу второго тысячелетия нашей эры племена скотоводов, относящиеся к нилотской группе народов, стали расселяться из долины Нила к югу, в саванны, где жили негроиды-банту. Пришельцы-скотоводы использовали в качестве основы новой политической системы предгосударственные структуры местных земледельцев. При этом на имущественное и сословное неравенство наложилось еще и кастовое. Например, в царстве Анколе, которое сформировалось в XV—XVI веках на территории современной Уганды, скотоводы хима отвели себе роль господствующей касты, держащей в подчинении касту исконных местных жителей — земледельцев иру.

Одним из важнейших инструментов сохранения такого господства стал распространявшийся на всех иру запрет разводить скот. Крестьянин мог получить в пользование либо яловую корову, либо бычков, которых закалывали на мясо. В обмен на этих животных иру должны были отдавать скотоводам часть своего урожая. Возможности крестьян восстать против установленного порядка сведены до минимума, поскольку им запрещалось иметь оружие и входить в состав военных отрядов. Браки между ира и хима категорически запрещались. И хотя существовавшее в Анколе кастовое неравенство служило источником постоянного социального напряжения, с экономической точки зрения система оказалась прогрессивной, поскольку сложившееся в обществе разделение труда приносило обоюдную выгоду и скотоводам, и земледельцам.

Этот пример разграничения каст по этническому признаку — далеко не единственный. По свидетельству Леви-Стросса, нечто подобное существовало еще сравнительно недавно у индейцев мбайа-гуайкуру в Бразилии и Парагвае. В структуре их монархических обществ и в материальной культуре чувствуются веяния древних цивилизаций Америки — таких, например, как культура Чавин в Перу, существовавшая на рубеже первого и второго тысячелетий до новой эры. В обществе кадиавеу представители этого этноса составляли привилегированную касту, своего рода аристократию. К ней, помимо самих монархов, принадлежали родовая знать, подразделявшаяся на два соподчиненных сословия, и подкаста воинов. Все они обслуживались кастой крепостных индейцев гуана, которые, в подражание высшим слоям общества, также подразделялись на три подкасты. Кстати сказать, историками подмечена закономерность, суть которой в том, что процессы формирования государства зачастую ускоряются в обществах, состоящих более чем из одного этноса.

Причина возникновения другого, гораздо более экзотического варианта кастового общества лежит не в порабощении одного народа другим, а в восходящим к древнейшим временам религиозным представлениям, сложившимся внутри того или иного единого этноса. Прекрасным примером религии, которая породила весьма причудливую кастовую систему, ставшую основой всей социальной организации многих народов Южной Азии, служит индуизм. В верованиях индуистов до логического конца доведено противопоставление понятий «чистота» — «нечистота», которые испокон веков были основополагающими практически во всех архаических культурах.

Мощным источником нечистоты индуисты считают всякое насилие — и не только над людьми, но также над животными, над растениями и над матерью-землей. Именно поэтому люди духовного звания ни под каким видом не должны заниматься землепашеством (при котором наносятся раны земле), а профессии мясника, забивающего скот, и маслобоя, отнимающего жизнь у семян растений, относятся к «нечистым».

Все это создает в среде народов, исповедующих индуизм, особую психологическую обстановку страха перед неверным шагом, грозящим соприкосновением со скверной. Вот что пишет, в частности, французский этнограф Марк Габорио о повседневном состоянии духа у жителей одной из стран индуистского мира: «Ощущение сверхъестественных сил пронизывают всю жизнь обитателей Непала... Кажется, нет действий, не сопряженных с обрядностью, чисто мирских в европейском смысле этого слова, разве только развлечения. Да и сами танцы нередко приобретают религиозное значение и могут легко перейти в шаманское «кружение»... Многочисленные и вездесущие священные силы имеют как бы два полюса. Один положительный: великие боги заботятся о порядке в мире и обществе. Это источник чистоты и надежды, уверенности в спасении. Другой полюс — негативный, отрицательный, где сосредоточены взаимно связанные нечистота и опасность; сексуальность, рождение, смерть — источники нечистоты — отдаляют человека от великих богов и отдают во власть младших злобных божеств, бродящих по земле призраков и колдунов»[4]

Возникновение индуистской системы каст обосновано в санскритских трактатах, созданных еще в первом тысячелетии до новой эры. В них было установлено деление общества на четыре сословия, именуемых варнами, за пределами которых (а следовательно, и общества как такового) были оставлены так называемые вневарновые, включающие в себя самые обездоленные слои париев и неприкасаемых. На вершине созданной заветами индуизма иерархической пирамиды находится варна жрецов-брахманов. Несколько ниже стоит варна кшатриев, куда относится высшая светская аристократия, призванная осуществлять земную власть, а также люди военных профессий. За ними по нисходящей следует варна вайшьев, объединяющая земледельцев, скотоводов и торговцев. Члены всех этих трех варн в возрасте 8—12 лет, после обучения священным текстам, проходят инициацию, которая рассматривается как второе, духовное рождение. Поэтому брахманы, кшатрии и вайшьи именуются дважды рожденными — в отличие от представителей четвертой, самой низкой касты шудр, объединяющей ремесленников и слуг.

Первоначально система варн возникла, скорее всего, как естественный, непременный результат имущественного и социального расслоения общества — примерно тем же путем, как это происходило, скажем, у земледельцев африканский саванн. Варны имеют то общее с сословиями более привычного для нас европейского общества (духовенство, знать, купечество, ремесленники), что браки между ними не запрещены полностью: индуист может взять в качестве второй жены либо наложницы женщину из более низкой варны, хотя женитьба на представительнице вышестоящей варны считается недопустимой. Главное же отличие варн от сословий состоит сегодня в том, что в основе иерархического соподчинения варн лежит принцип их неравноценности по степени «ритуальной чистоты»: варна брахманов — самая чистая, варна шудр наименее чистая, если не считать, разумеется, вневарновых неприкасаемых и париев.

Именно этот принцип, доведенный до логического конца, лег в основу подразделения варн и общества в целом на касты, или джати, которое сложилось в более поздние времена, в ходе дальнейшей эволюции индуистских культур. Все без исключения члены данной касты характеризуются вполне определенным уровнем наследственной чистоты-нечистоты, что раз и навсегда определяет место этой касты в иерархии общества. Степень чистоты определяется в первую очередь родом деятельности: если любая каста из варны брахманов, стоящей на страже чистоты всего общества, по определению относится к наиболее чистым, то касты прачек либо золотарей оказываются среди наиболее нечистых, коль скоро они по роду своих занятий всегда и везде непосредственно соприкасаются с «грязью», с отходами человеческой жизнедеятельности. Она передается через воду, пищу и даже через прикосновение.

Чистота — состояние неустойчивое, а нечистота вездесуща и заразительна. Чтобы сохранить уровень присущей данной касте чистоты, человек должен постоянно, под страхом исключения из касты, совершать омовения и всевозможные ритуальные очищения — особенно после опасного контакта с членом нижестоящей касты. Стоит ли говорить, что нечистота передается мощным потоком при половых контактах. Отсюда строжайший запрет не только на браки, но даже на мимолетные половые связи между представителями разных каст.

Разные этносы, придерживающиеся индуизма, могут подразделяться на неодинаковое количество каст — в соответствии с национальными традициями либо локальными обычаями данной местности. Например, у жителей плоскогорий (тераев) Непала варна брахманов делится на три касты, варна кшатриев также на три, варна вайшьев представлена единственной кастой, а шудры распадаются на 13 чистых каст, четыре — нечистых и семь неприкасаемых. Интересно, что к последним относится каста кожевников-сапожников, поскольку они постоянно имеют дело со шкурами павших и убитых животных. Некоторые ученые насчитывают в этом регионе до 59 каст, хотя в пределах одной большой деревни их бывает обычно не более 20. У сингалов, представляющих собой древних первопоселенцев острова Шри-Ланка, известно 25 каст, а у живущих бок о бок с ними более поздних завоевателей тамилов — 48.

Возможно, меньшее число каст у сингалов по сравнению с тамилами отчасти объясняется тем, что первые на протяжении своей истории испытали значительное влияние буддизма, который, в отличие от индуизма, формально не поощряет социальное неравенство. Однако авторитет индуизма в странах Южной Азии настолько силен, что зачаточная система каст возникла местами даже среди правоверных буддистов. Например, у монголоидов-неваров, населяющих высокогорную долину Катманду в Непале, индуизм и буддизм сосуществуют в качестве равноправных религий. Индуисты делятся на 29 каст, а буддисты всего на три: на две высшие монашеские касты и низшую касту мирян-удай. Две высокие касты буддистов претендуют на тот же статус, что и дважды рожденные индуисты, однако представителям тех и других не только запрещено вступать в смешанные браки, но даже принимать участие в совместных трапезах. Ко всему сказанному следует добавить, что система каст проникла в индуистских странах не только в среду буддистов, но была принята также последователями ислама этой  первоначально  эгалитарной религии, отрицающей жесткую социальную стратификацию общества. Так, хотя индуистами Непала все мусульмане рассматриваются как одна  очень  низкая нечистая каста, сами они подразделяют себя ни много ни мало на 26 каст.

Однако наряду с этой аграрной цивилизацией в Непале существуют и другие. Речь идет о многочисленных племенах с собственными верованиями, весьма далекими от индуизма. Все эти многочисленные этносы так или иначе взаимодействуют друг с другом, шаг за шагом создавая единое «синтетическое» общество, где каждый в большей или меньшей степени зависит от каждого. При этом социальный статус любого участника взаимодействий — будь то буддист, мусульманин или человек с луком и стрелами в руках — оценивается с позиций кастовой системы индуизма, как мировоззрения, абсолютно господствующего в стране».[5]

С точки зрения рядового члена открытого демократического общества система каст выглядит странным и даже отталкивающим анахронизмом. Однако М. Габорио придерживается иного мнения, подчеркивая ее структурно-организующую функцию. «Кастовая система, — пишет он, — благодаря иерархическому построению и разделению труда способствует интеграции многочисленных народностей Непала в единое общество и единую экономическую структуру, и несмотря на то, что она была отменена на бумаге в 1963 году, продолжает оставаться одним из важнейших факторов национальной интеграции»[6].

Глава 3 СОЦИАЛЬНАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ В НАШИ ДНИ

Рассмотрим теперь главные особенности тех обществ, в которых живет человек нового времени и которые в своем развитии устремлены в будущее. Общества этого типа называют либо индустриальными, либо массовыми.

«Необычайно быстрый рост городских социумов привел почти повсеместно к захвату ими фактически всех ключевых позиций внутри общества. Став его экономической опорой, города превратились одновременно и в центры политической жизни, средоточием власти правителей и законодателей. По словам французского социолога Э. Дюркгейма, именно здесь «...вырабатываются идеи, моды, нравы, новые потребности, которые затем распространяется на остальную часть страны»[7]. Вместе с тем в городах быстрее разрушаются прежние устойчивые традиции, уступая место непостоянной массовой культуре, пребывающей в непрерывном бурном коловращении. Столь мощное и неоспоримое влияние городов-мегаполисов на все стороны жизни современного общества позволяет обозначить последние как урбанизированные общества.

Колоссальная численность людских масс, вовлеченных в жизнь современных политических организмов — это первое, что бросается в глаза при их сопоставлении с архаическими социумами стратификационного типа. Численность населения большинства стран Европы, к примеру, колеблется в пределах от 4 млн. до 50 млн. человек. В условиях всеобщего избирательного права каждый совершеннолетний индивид так или иначе влияет (или может влиять в принципе) на политическую жизнь и на дальнейшую судьбу страны, а следовательно — и любого из ее жителей».[8]

 Разумеется, индустриальное массовое общество сохраняет в себе многие черты архаических стратификационных обществ. Индустриальное общество стратифицировано еще в большей степени, чем кастовое. «Конкретные формы социальной стратификации разнообразны и многочисленны. Если экономический статус членов некоего общества неодинаков, если среди них имеются как имущие, так и неимущие, то такое общество характеризуется наличием экономического расслоения независимо от того, организовано ли оно на коммунистических или капиталистических принципах, определено ли оно конституционно как “общество равных” или нет. Никакие этикетки, вывески, устные высказывания не в состоянии изменить или затушевать реальность факта экономического неравенства, которое выражается в различии доходов, уровня жизни, в существовании богатых и бедных слоев населения. Если в пределах какой-то группы существуют иерархически различные ранги в смысле авторитетов и престижа, званий и почестей, если существуют управляющие и управляемые, тогда независимо от терминов (монархи, бюрократы, хозяева, начальники) это означает, что такая группа политически дифференцирована, что бы она ни провозглашала в своей конституции или декларации. Если члены какого-то общества разделены на группы по роду их деятельности, занятиям, а некоторые профессии при этом считаются более престижными в сравнении с другими и если члены той или иной профессиональной группы делятся на руководителей различного ранга и на подчиненных, то такая группа профессионально дифференцирована независимо от того, избираются ли начальники или назначаются, достаются ли им руководящие должности по наследству или благодаря их личным качествам»[9].

Однако страты в современном обществе, в отличие от архаичных, не отделены друг от друга непроницаемыми перегородками. Напротив, в жизни современного общества, именуемом иногда «обществом равных возможностей», огромную роль играет явление социальной мобильности: преуспевающий индивид способен быстро подняться по этажам социальной иерархии, а неудачнику грозит падение с высокой статусной позиции на самое дно. Сорокин писал в “Социальной мобильности”, что “каналы вертикальной циркуляции существуют в любом стратифицированном обществе и также необходимы, как кровеносные сосуды для циркуляции крови в теле”.[10]

Вот что пишет о социальной мобильности Гидденс: «Существуют два пути изучения социальной мобильности. Первый состоит в том, что мы можем наблюдать карьеру людей: как далеко они продвинулись или опустились на социальной шкале в течение производственной жизни. Этот путь обычно называют внутрипоколенческой мобильностью. Альтернативен ему путь, когда можно анализировать выбор детьми профессий родителей и дедушек с бабушками. Мобильность, проявляющаяся через поколение, называется межпоколенческой. Значимость вертикальной мобильности в обществе – главный индекс степени его «открытости», показывающий, как талантливые люди, рождённые в низших слоях, могут продвинуться по социально-экономической лестнице. Хотя мобильность вниз менее распространена, чем мобильность вверх, это всё ещё широко встречающийся феномен. Она чаще всего связана с психологическими проблемами и тревогами, когда люди не состоянии поддерживать жизненный стиль, к которому привыкли. Уровни мобильности мало сопоставимы с идеалами равенства возможностей. Социально-экономический порядок верхушки общества подобен пирамиде, где власть, статус или богатство занимают относительные позиции. Те, кто удерживает власть и богатство в своих руках, имеют много возможностей увеличить своё превосходство и передать затем накопленное потомкам. В Британии по-прежнему самый надёжный путь стать богатым – родиться богатым».[11]

«Необходимость постоянно менять свою социальную роль и контактировать с огромным количеством социально анонимных партнеров создает обстановку непредсказуемости для индивида. А коль скоро каждый в большей или меньшей степени зависит от каждого, непредсказуемость становится фоном жизни целых корпоративных групп общества как такового. Все это заставляет признать, что общественный порядок, который представляется нам изначально данным и более чем естественным — вещь чрезвычайно хрупкая. И если взглянуть глубже, кажущаяся гармония общества — это по существу игрушка в руках слепых стихийных сил, рождаемых столкновением множества разнонаправленных личных и групповых интересов.

Именно это имеет в виду П. Сорокин, говоря о закономерностях изменений политической стратификации в современном обществе. Чем крупнее политический организм, тем, при прочих равных условиях, более выражена и политическая стратификация. Однако в каждом отдельном случае существует некая «точка перенасыщения», при которой ставшая гипертрофированной иерархическая пирамида рушится, подчас увлекая за собой в своем падении все общество. По образному выражению ученого, в ходе преобразований общества все время происходят изменения высоты и профиля «социального конуса», крутизны его склонов, цельности внутренней структуры. «В любом обществе, — пишет он — постоянно идет борьба между силами политического выравнивания и силами стратификации... Когда колебания профиля в одном из направлений становятся слишком сильными и резкими, то противоположные силы разными способами увеличивают свое давление и приводят профиль стратификации к точке равновесия... Вышеуказанными способами политический организм возвращается в состояние равновесия тогда, когда форма конуса либо гипертрофированно плоская, либо сильно возвышенная»[12].

Однако чем же определяется нормальное для общества «состояние равновесия»? По мнению П. Сорокина, оно диктуется численностью населения, вовлеченного в жизнь общества. «Увеличение размеров политической организации увеличивает стратификацию прежде всего потому, что более многочисленное население диктует необходимость создания более развитого и крупного аппарата. Увеличение руководящего персонала приводит к его иерархизации и стратификации, иначе, десять тысяч равноправных официальных лиц, скажем, безо всякой субординации дезинтегрировали бы любое общество и сделали бы невозможным функционирование политической организации. Увеличение и стратификация государственного аппарата способствует отделению руководящего персонала от населения, возможности его эксплуатации, плохому обращению, злоупотреблениям и т.д. — это было, есть и будет фактором колебаний стратификации. Во-вторых, увеличение размера политической организации приводит к увеличению политической стратификации, так как большое количество членов различается между собой по своим внутренним способностям и приобретенным талантам»[13].

«Конкретные ипостаси социальной стратификации многочисленны. Однако все их многообразие может быть сведено к трем основным формам: экономическая, политическая и профессиональная стратификации. Как правило, все они тесно переплетены. Люди, принадлежащие к высшему слою в каком-то одном отношении, обычно принадлежат к тому же слою и по другим параметрам, и наоборот. Представители высших экономических слоев одновременно относятся к высшим политическим и профессиональным слоям. Неимущие же, как правило, лишены гражданских прав и находятся в низших слоях профессиональной иерархии. Таково общее правило, хотя существует и немало исключений. Так, к примеру, самые богатые далеко не всегда находятся у вершины политической или профессиональной пирамиды, так же и не во всех случаях бедняки занимают самые низкие места в политической и профессиональной иерархиях. А это значит, что взаимосвязь трех форм социальной стратификации далека от совершенства, ибо различные слои каждой из форм не полностью совпадают друг с другом. Вернее, они совпадают друг с другом, но лишь частично, т.е. до определенной степени. Этот факт не позволяет нам проанализировать все три основные формы социальной стратификации совместно. Для большего педантизма необходимо подвергнуть анализу каждую из форм в отдельности»[14].

Изучение динамики колебаний политической стратификации разных обществ в ходе истории человечества позволило П. Сорокину придти к пессимистическому заключению, что людям трудно ожидать закономерного развития общества от одних устойчивых форм к другим. Хотя, по его словам, в последнее время на всех континентах наблюдается явная волна перехода от деспотического к демократическому устройству обществ, было бы наивной иллюзией считать, что движение вспять невозможно».[15] Напоминая о длительном господстве тоталитарных деспотических режимов в «странах народной демократии» во главе с бывшим СССР, в нацистской Германии и в других странах, П. Сорокин пишет: «Народы, познавшие и чтившие свободу, отрекались от нее, не сожалея, и напрочь забывали о ней...» Поэтому, констатирует он, «не существует постоянной тенденции перехода от монархии к республике, от самодержавия к демократии, от правления меньшинства к правлению большинства, от отсутствия правительственного вмешательства в жизнь общества ко всестороннему государственному контролю. Нет также и обратных тенденций».[16]

Помимо политической стратификации в каждом современном обществе резко выражены экономическая стратификация (деление на бедных и богатых) и профессиональная, связанная с существованием более и менее престижных профессий. При этом именно политическая стратификация определяет лицо общества, и она же подвержена наиболее кардинальным изменениям в периоды социальной нестабильности.

«Профессиональная дифференциация — самая общая основа для стратификации в большинстве современных обществ. Она основывается на социоэкономическом статусе, под которым К.Шрег и другие исследователи понимают различные уровни, приписанные людям в соответствии с множеством их социальных характеристик, но с особым выделением профессий и богатства. Профессии могут градуироваться по множеству переменных (показателей). Даже в США деньги, получаемые человеком за свою работу, не являются единственной детерминантой престижа, принадлежащего его профессии».[17]

Помимо политической, экономической и профессиональной в современном обществе имеет место полоролевая стратификация. «Пол сам по себе является одним из наиболее глубоких примеров стратификации. Нет таких обществ, в которых в ряде аспектов социальной жизни мужчины бы не имели больше богатства, статуса и влияния, чем женщины.

Неравенство полов имеет более глубокие исторические корни, чем классовые системы; мужчины стояли выше женщин даже в обществах охотников и собирателей плодов, где не было классов. Материальное положение большинства женщин имеет тенденцию отражать материальное положение их отцов и мужей, следовательно, этим можно объяснить неравенство полов в терминах классов. Недавние исследования показали, что экономическое положение женщины не может быть просто объяснено положением мужа»[18], так как в современном обществе социальная активность женщин возросла настолько, что в некоторых случаях именно она влияет на социальный статус семьи в целом.

«Другие характеристики — раса, религия, образование, богатство, речь, этикет — также могут стать базисом для социальных классов. Многие из этих характеристик взаимосвязаны. В основе дифференциации могут лежать и различия, зависящие от генетических факторов и не подверженные социальному изменению — цвет кожи, физические качества или черты лица. Они становятся основанием для стратификации, если признаются социально значимыми. Воплощением такого рода социально закрепленной дифференциации является разделение общества на основе расовых признаков».[19]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таковы различные формы стратификации в архаичных и современных обществах. Спектр этих форм, несомненно, намного шире. Мы рассмотрели лишь самые основные. Нестратифицированных обществ в действительности вообще не существует.

«Семья, церковь, секта, политическая партия, фракция, деловая организация, шайка разбойников, профсоюз, научное общество - короче говоря, любая организованная социальная группа расслаивается из-за своего постоянства и организованности. Даже группы ревностных уравнителей и постоянный провал всех их попыток создать нестратифицированную группу свидетельствуют об опасности и неизбежности стратификации в любой организованной группе. Это замечание может показаться несколько странным для многих людей, кто под влиянием высокопарной фразеологии может поверить, что по крайней мере общества самих уравнителей не стратифицированы. Это мнение, как и многие схожие, ошибочно. Попытки уничтожить социальный феодализм были удачными в смысле смягчения некоторых различий и в изменении конкретных форм стратификации. Им никогда не удавалось уничтожить саму стратификацию. Регулярность, с какой терпели неудачу все эти попытки, еще раз доказывает естественный характер стратификации. Христианство начинало свою историю с попытки создать общество равных, но очень скоро оно уже имело сложную иерархию, а в конце своего пути возвело огромную пирамиду с многочисленными рангами и титулами, начиная со всемогущего папы и кончая находящимся вне закона еретиком. Институт монашества был организован св. Франциском Ассизским на принципах абсолютного равенства; прошло семь лет, и равенство испарилось. Без исключения все попытки самых ревностных уравнителей в истории человечества имели ту же судьбу. Провал русского коммунизма - это только еще один дополнительный пример в длинном ряду схожих экспериментов, осуществляемых в большем или меньшем масштабе иногда мирно, как во многих религиозных сектах, а иногда насильственно, как в социальных революциях прошлого и настоящего. И если на какой-то миг некоторые формы стратификации разрушаются, то они возникают вновь в старом или модифицированном виде и часто создаются руками самих уравнителей. Феодализм и олигархия продолжают существовать в науке и искусстве, политике и менеджменте, банде преступников и демократии уравнителей - словом, повсюду».[20]

Именно поэтому изучение стратификации является одной из наиболее важных областей социальной антропологии. Согласно Оксфордскому словарю социологии, можно выделить три основные задачи таких исследований: «Первая цель состоит в том, чтобы установить, в какой мере классовые или статусные системы доминируют на уровне общества, утверждая способы социального действия.

Вторая задача состоит в анализе классовых и статусных структур и факторов, определяющих процесс формирования классов и статусов.

И последнее, социальная стратификация документально подтверждает неравенство условий, возможностей и доходов, а также способов, с помощью которых группы поддерживают классовые или статусные границы. Иначе говоря, она ставит вопрос о социальной замкнутости (clousure) и изучает стратегии, посредством которых одни группы поддерживают свои привилегии, а другие стремятся получить доступ к ним».[21]

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1.  Oxford Concise Dictionary of Sociology / Marshall G. (ed.). Oxford, N.Y.: Oxford University Press: 1996.

2.  Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991.

3.  Габорио М. Непал и его жители. М., 1985.

4.  Гидденс Э. Стратификация и классовая структура // СоцИС. 1992. № 9, 11.

5.  Иконникова Н. Современные концепции социальной структуры и социальной стратификации // Личность. Культура. Общество. Избранные статьи: 2000 г. Т. 2 вып. 3 (4).

6.  Панов Е. На острие социальной эволюции: «я» - «мы» - «они» // Человек. 1998. № 2.

7.  Сорокин П. Социальная и культурная мобильность // Сорокин П. Человек, цивилизация, общество / Под ред. А.Ю.Согомонова. М.: Политиздат, 1992.

8.  Sorokin P. Sociology of Revolution. Ch. 12; Leopold L. Prestige. L., 1913.

 

[1] Сорокин П. Социальная и культурная мобильность // Сорокин П. Человек, цивилизация, общество / Под ред. А.Ю.Согомонова. М.: Политиздат, 1992. С.297-307

[2] Oxford Concise Dictionary of Sociology / Marshall G. (ed.). Oxford, N.Y.: Oxford University Press: 1996. P. 246-247

[3] Гидденс Э. Стратификация и классовая структура // СоцИС. 1992. № 9, с. 114-115

[4] Габорио М. Непал и его жители. М., 1985. С. 169.

[5] Панов Е. На острие социальной эволюции: «я» - «мы» - «они» // Человек. 1998. № 2.

[6] Габорио М. Цит. соч. С. 174

[7] Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М., 1991. С. 277.

[8] Панов Е. Цит. соч.

[9] Сорокин П. Цит. соч. С.297-307

[10] Цит. по Oxford Concise Dictionary of Sociology / Marshall G. (ed.). Oxford, N.Y.: Oxford University Press: 1996. P. 246-247

[11] Гидденс Э. Стратификация и классовая структура // СоцИС. 1992. № 11, с. 112-114

[12] Сорокин П. Цит. соч. С. 352.

[13] Сорокин П. Цит. соч. С. 346.

[14] Сорокин П. Цит. соч. С. 297-307.

[15] Панов Е. Цит. соч.

[16] Сорокин П. Цит. соч. С. 351

[17] Иконникова Н. Современные концепции социальной структуры и социальной стратификации // Личность. Культура. Общество. Избранные статьи: 2000 г. Т. 2 вып. 3 (4)

[18] Гидденс Э. Цит. соч. С. 109

[19] Иконникова Н. Цит. соч.

[20] Sorokin P. Sociology of Revolution. Ch. 12; Leopold L. Prestige. L., 1913. P. 13 ff.

[21] Oxford Concise Dictionary of Sociology / Marshall G. (ed.). Oxford, N.Y.: Oxford University Press: 1996. P. 246-247