Хозяйство как объект философского исследования

 

1.   Введение

2.   Тайна хозяйства

3.   Что такое философия хозяйства

4.   О философии хозяйства

5.   Специфика хозяйства как объекта философского исследования.

6.   Литература.

1. Введение

Хозяйство - жизнь, а жизнь - хозяйство! Четкое, но и достаточно неопределенное высказывание. Именно достаточно, а не, скажем, довольно, ибо жизнь безгранично содержательна и фундаментально неулови­ма — разве можно о ней выразиться сколько-нибудь предельно? Однако высказывание все-таки четкое — если чуть-чуть подумать: от чего же в самом деле отталкиваться в понимании хозяйства, как не от жизни?

Можно, конечно, от мира вообще, как и от бытия вообще, но от жиз­ни, несомненно, лучше: жизнь и жива, и конкретна, и близка, равным образом, глубока, высока, масштабна.

2. Тайна хозяйства.

Все на свете загадка, как говаривал Ф.М. Достоевский, но жизнь явно загадочнее всего, исключая лишь Бога и Абсолют.

И хотим уж коли жизнь, то жизнь непременно кого-то, и уж коли речь о ней ведет человек, то жизнь, конечно же, человека, соответственно и хозяйство человека. Человека! Это означает не просто жизнь человека, как той же стрекозы, но жизнь от человека, т. е. не жизнь вообще живущего человека, а жизнь человека, жизнь дающего—поначалу самому чело­веку, а затем, что особенно важно, и любому другому, с жизнью человека связанному.

Само слово «жизнь» по самому своему внутреннему звучанию близ­ко слову «исход», как, собственно, и слову «знание», — вот почему жизнь предпочтительнее мира вообще и бытия вообще, хотя здесь нет большого противоречия — можно и о мире говорить, и о бытии... а вот о жизни все-таки предпочтительнее, ибо исход здесь и знание, что как раз, и есть жизнь, одинаково... и хозяйство, т. е. давание и делание жизни, которая - при этом является и сама по себе даванием и деланием, следственно хо­зяйством, которое есть момент жизни, но такой момент, который и есть, сама жизнь.

Если от человека, то от сознания (вот опять знание, которое в со­знании), — и если от сознания, то хозяйство, которое от человека, челове­ком и для человека, есть поэтому осознавание — как знание и как опло­дотворение знанием — всего, что либо есть жизнь, либо с ней связано, т. е. превращение жизни и всего вокруг в некую осознанность. Направил на что-то сознание, уловил, запечатлел, попал, а потом и сделал что-то, что-то дал, что-то сотворил, глядишь, и захозяйствовал, следовательно, за­жил, следовательно, даешь и делаешь, жизнь.

Жизнь как обеспечение ее сознанием — осознавание жизни, вот по­этому-то жизнь и есть хозяйство, а хозяйство — жизнь!

Хозяйство — обеспечение жизни, что, конечно же, верно, но через сознание, а сознание — организм и свойство организма, а потому хозяй­ство — от организма, его нутра, когда принимаются те же решения, и его внешнего действия, когда эти решения выполняются.

Именно поэтому слово «хозяйство» можно вполне сопрягать со сло­вом «хождение», если не прямо от него и выводить, ибо в этом-то хожде­нии — умом, руками и ногами, т. е. в некой специфической целеположенной динамике человеческого организма, исключая, разумеется, чис­тую внутреннюю физиологию — тот же внутриорганизменный обмен веществ, и сокрыта реализация хозяйства и жизни — попробуй-ка пожи­ви, не думая и не ходя, разве лишь с умом другого и хождением другого, т. е. уже при полном паразитизме, но паразитизм — не хозяйство, а в пол­ном смысле слова антихозяйство. А вот давание и делание — с умом и при хождении, это как раз и есть хозяйство, то самое ведение жизни, или ее изведение, или производство, или даже вождение — хотя бы от люби­мого всеми, но ограниченного, по сути, домо-водства.

На языке, близком к науке, жизнь как хозяйство можно представить как жизнь в целостности, однако взятую в организационно-производи­тельном аспекте, отчего сразу же являются пред нами решения и дей­ствия, давания и делания, изведения и произведения, т. е. в целом произ­водство ... но сначала жизни—как жизни человека, затем самого челове­ка вместе с его сознанием, а затем уже всего необходимого для жизни и ее производства. Хозяйство не ограничить ни вообще расчетом, ни эффек­том, ни оптимизмом, ибо хозяйство — жизнь, а жизнь — хозяйство!

Какая же здесь тайна, — спросят нас? О, великая тайна — ответим мы, ибо если, к примеру, производство и потребление благ ради жизни более или менее всем понятно, то сама по себе жизнь как благо, в особенности, неудачная, корявая, искаженная, как-то уже и не совсем понятно, — и уже насколько нелегко признать простое словосочетание: жизнь как хозяй­ство и хозяйство как жизнь, хотя вроде бы все тут и вполне очевидно. Вот, допустим, если сказать, что хозяйство есть обеспечение жизни, то, пожалуй, это и понятно, а если вдруг заявить, что хозяйство, как и жизнь, имеет какую-то выходящую за пределы простого обеспечения жизни цель, то, без всякого сомнения, это совсем не так уж будет и ясно, ибо какова она, эта самая цель?

Выходит, что в самом феномене человека, немало непонятного, а луч­ше сказать, трансцендентного, что не означает, что вовсе непонимаемо­го, даже незнаемого, а как-то и понимаемого, и знаемого, но совсем не так, как это бывает с очевидным знаемым и понимаемым, а уже по-дру­гому — с признанием какой-то фундаментальной незнаем ости и непонимаемости.

Знаю, что жизнь, а вот что это такое, откуда и зачем, да еще и почему при этом непременно смерть, так органично жизни необходимая, не знаю, точнее, что-то и знаю, но как бы обязательно предположительно - и ни­как иначе!

Человек — существо относительное и имманентное (этому, т. е. ощу­щаемому миру), оно имеет что-то и от Абсолюта, будучи все-таки по-особому сознательным, как и что-то от трансцендентного, будучи для самого себя тайной, но, имея все это, оно при этом не абсолютно и не полностью трансцендентно, а потому никогда не будет иметь полного знания и понимания, несмотря на всю свою любознательность.

Человек — тайна, жизнь — тайна, хозяйство — тайна!

Что же тогда остается, коли все вокруг тайна? А остается либо дружить с этой тайной, даже ею втайне и гордиться — немного, раз уж человек до такой тайны додумался, либо закрыть на тайну глаза, сделав вид, что ее совсем нет, самодовольно утверждая себя существом нетаинственным, ни с какой внешней тайной не связанным, ей никак не обязанным, а пото­му и от любой тайны свободным.

В первом случае человек сакрален, ибо признает что-то совсем иное, не «тутошнее», мало того, более высокое, чем он, к тому же начальное — родительское, предтечевское, предчеловеческое, чему незазорно и по­клоняться, не говоря уже о том, чтобы прислушиваться, на что и ориенти­роваться. Тогда и жизнь сакральна, и хозяйство сакрально. Все давания и делания человека сакральны. Я не знаю, что стоит за тайной, но я знаю саму эту тайну, следственно, я ознакомлен с нею, а потому тайна уже и моя, и я ее описываю как тайну и взаимодействую с нею как с тайной, — и мне от этого совсем даже не плохо, ибо я не одинок, я как-то по-таин­ственному ведом, как по-таинственному и свободен. Я признаю высшее знание и высшую мудрость, равным образом и высший закон, и высшее предустановление, и высший промысел, не говоря уже о высшей воле. Соответственно я признаю высшее слово, мне данное, да и сам мир, в котором нахожусь, рассматриваю как мир данный — для жизни и хозяй­ства, данный как дар мне и как мне благо, а потому я благо-дар-ен, несмотря на все трудности, в том числе и трудный труд, на все проблемы, траты и жертвы, даже и на саму смерть, ибо за моей жизнью и смертью есть еще что-то другое, высшее. И не унижение за этим всем, а как раз наоборот — возвышение. И тайна для меня тогда — Господь Бог, а я — сын Божий, и жизнь моя и хозяйство мое Божественны, хоть и мои, — и все таинственные вопросы я разрешаю — пусть и не до конца — с Богом, Его Словом, а то, что не до конца, меня особенно и не смущает, ибо так надо по-доброму настроенной ко мне тайне. И еще: я, конечно же, уже не могу быть без-ответ-ственным, не отвечать Богу, а потому я ответствен и серьезен, я понимаю, что хорошо, а что плохо, я строю жизнь по-хороше­му, а не по-плохому, я и по-особому хозяйствую в данном мне мире, используя дарованною мне свободу, пользуясь данным мне благом, т. е. благо-датью, но не средствами только потребления, а и самой возможно­стью жить и хозяйствовать.

Во втором случае, когда никакой высшей и предвечной тайны для че­ловека нет, когда он сам по себе—свободный и без-ответ-ственный, ибо ответствовать тут некому, когда он может делать все, что захочет, не испы­тывая внутренних — в сознании — ограничений (тех же угрызений сове­сти, которая есть со-весть, т. е. сообразная Богу весть), получается, что и вполне понятно, что-то совсем противоположное сакральному, т. е. уже не полное вовсе таинственными смыслами, а как раз их лишенное, т. е. какое-то... пустое хозяйство, оболочковое, формальное, механизменное, хотя при этом, может быть, и по-своему очень даже умное. Именно так: или сакральное, или пустое, ибо сакральному противостоит только пус­тота —она же и бездна (без-дна). А коли пустота и бездна, то нет и Бога — в сознании. Отсюда и феномен, как замечал русский философ И. Ильин, без-божиого хозяйства.

Но вот, что примечательно: с точки зрения человека, и для него пустое хозяйство тоже имеет свою тайну, ибо из-за пустоты своей, разумеется, лишь внутренней, оно тоже не слишком знаемо и понимаемо, но это уже какая-то другая тайна, т. е. никак не связанная с тем, что принято называть не просто тайной, но и таинством. Возникает совсем другая тайна — пу­стая, в которой себя привольно чувствует как раз то, что обычно называ­ется бессмыслицей — не то что бы с отсутствием вообще всякого смыс­ла, а с обильным присутствием каких-то обессмысленных смыслов или антисмыслов. Тут уже какое-то погружение в антимир, в котором свои особые смыслы, становящиеся тайными именно из-за своей бессмысли­цы. Речь здесь уже идет не о заложенных в мир, в жизнь, в человека, в его хозяйство глубинных смыслах, составляющих в основе сакральную тайну, а о возникающих в бешеном верчении освобожденного от внутренней тайны мире неясностях, вообще не имеющих возможности быть прояс­ненными вне сакрального уровня, — и только в поле сакрального прояснения они оказываются как раз тем, что они и есть на самом деле — именно антисмыслами, в игривой тесноте наполняющими антимир.

Есть хозяйство, которое как раз и есть собственно хозяйство, а есть хозяйство, которое уже и не совсем хозяйство, а точнее, совсем и не хо­зяйство, а антихозяйство. Это и есть то самое хозяйство, которое стремится проскочить мимо сакральности, быть ей вопреки, имея и громкие достижения. А вот как и когда сказывается отчетливо свойственная тайно­му безбожному хозяйству пустота, то это уже дело обстоятельств и сро­ков, т. е. когда обычно наступают кризисы, крахи, катастрофы, револю­ции, реформы, войны, в общем, всякие неурядицы, называемые иной раз весьма «красиво», но пустотно, то энтропиями, то бифуркациями, то еще какими-нибудь физического свойства эффектами. Так что у антихозяй­ства есть своя тайна, однако не приходящая откуда-то, а возникающая прямо здесь, идущая не от полноты вовсе, а как раз от пустоты, не от Бога, а уже от самого человека.

Антихозяйство по существу ведь инфернально, ибо антимирово, а инфернальность не просто от отрицательного и темного, но и от бес­смысленного. Отсюда тайна антихозяйства — отрицательная тайна, в то время как тайна собственно хозяйства, т. е. сакрализованного хозяй­ства —положительная тайна. Одна тайна—хорошо запутанный крос­сворд, другая же — вечность, входящая в виде тайны в сознание человека (чело-века, где чело — сознание, а век — вечность).

Тайна хозяйства включает в себя не только сам факт хозяйства и хозяй­ствования, но и то, что выходит из этого факта как его следствие — для человека и его жизни, для природы и мира. И если ближайшая цель-задача хозяйства вроде бы ясна — поддержание жизни, как и ее реализация, то уже при простом вопросе, какое же поддержание и какой жизни? — сра­зу же возникает неясность, обязанная как раз присутствующей в челове­ке, жизни и хозяйстве тайне.

Вот та же эксплуатация человека человеком в хозяйстве и в жизни, что это, железная необходимость, кстати, не исчезающая, или же желанная возможность, охотно и настойчиво воспроизводимая? А можно ли вооб­ще преодолеть эксплуатацию, не впадая в иллюзию ни примитивного об­щинного братства, ни столь же наивного «от каждого по труду, каждому по потребностям»? Или, к примеру, как поступить человеку хозяйствую­щему, — и стало быть в чем-то свободному и творческому, — с приро­дой, т. е. с миром, ему данным? Опять же, если хозяйственно расширяться и развиваться, то до каких пределов, и можно ли эти пределы отодвигать и отодвигать? Тогда для чего все-таки творческое, т. е. и обновленческое, хозяйство? Что значит в таком разе хозяйственная демиургия и каковы ее великие, а не повседневные, цели? Зачем все-таки человек упорно созда­ет и пересоздает искусственный мир, замещая им мир естественный, т. е. мир данный, преодолевает тяготение мира данного, устремляясь даже и в Космос? Чего хочет, чего добивается, к чему стремится хозяйствующий человек, куда ведет человека его хозяйство?

Только не задумывающемуся ни над чем «трудным» человеку все кажется вполне ясным. Однако философия такой «ясностью» удовлетво­риться не может: в ее задачу входит как-то отвечать на такого рода вопро­сы — из разряда вечных, мало того, сознавая, что последнего ответа все равно нет, ибо здесь господствует тайна.

Тайна хозяйства — от небытия к жизни.