Политическая борьба в Афинах во время Пелопоннесской войны

Фукидид пишет, что из преемников Перикла ни один не выдавался среди других как государственный деятель, но каждый стремился к первенству и был готов, потакая народу, пожертвовать даже государственными интересами. Во "Всадниках" Аристофана дается своеобразный перечень политиков, возглавивших народную партию. В пророчестве Бакида последовательно перечисляются торговцы: пенькой, скотом, кожами. Под первым из них имеется в виду Евкрат, под вторым - Лисикл, а под третьим - Клеон. Далее в комедии упоминается еще один - торговец лампами Гипербол. Действительно, после смерти Перикла практически все лидеры демоса, за исключением Алкивиада, принадлежали к торгово-ремесленным кругам. Это политики новой формации, по традиции называемые демагогами, которые основывали свое влияние в большей степени не на авторитете занимаемой должности (главным образом стратегии), а на прямом обращении к народу. Еще Дж.Гротом было замечено смещение политического влияния от народного простата-стратега к простату-оратору, часто не занимавшему ведущих государственных должностей. У.Коннор считает, что Клеон произвел революционный переворот своим прямым обращением к народу и тем утвердил новый стиль политики, когда человек "мог добиться выдающегося положения, выражая готовность защищать интересы народа, и, благодаря своему успеху оратора, стать его вождем - демагогом". С другой стороны, удачливые полководцы вызывали у народной массы подозрение и страх. В этом отношении характерна трагическая участь Пахета, покорителя Лесбоса, который был вынужден, чтобы избежать обвинительного приговора, покончить с собой прямо в суде, и осторожное поведение Никия, всегда старавшегося умалить свои заслуги, представляя их как стечение обстоятельств и волю богов.

Социальную основу партии радикалов составляла масса малоимущих, не имевших, как правило, зевгитского ценза: поденных рабочих, ремесленников, мелких торговцев, а также "корабельный люд" - nautikos ochlos , как называл его Аристотель. Ее идеология во внутренней политике строилась на предоставлении каждому афинскому гражданину твердого прожиточного минимума, посредством платы за исполнение гражданских обязанностей, и жалования, что достигалось, во-первых, за счет союзников (в виде выплат фороса и выведения клерухий), а во-вторых, за счет богатых людей в самой Аттике, которые вынуждены были нести обременительные повинности - литургии и считались неблагонадежными уже в силу своего богатства. Впрочем, лидеры народной партии являлись весьма состоятельными людьми. Будучи, как мы уже говорили, крупными торговцами, как Лисикл и Клеон, или фабрикантами, как Гипербол и Клеофонт, они легко возмещали свои потери теми выгодами, которые доставляла им союзническая и внешняя политика их партии, а также возможностью увеличивать цены на поставляемые ими товары. Запрещение ввоза хлеба и ряда других товаров куда бы то ни было, кроме Афин, торговые пошлины, обязанность союзников являться по ряду дел в Афины и т.д. были очень выгодны афинским торговцам и ремесленникам. Кроме того, этим торговцам, капитал которых находился в обороте, а жизненные стандарты являлись более скромными, легче было скрывать свои доходы, чем их политическим противникам, состояние которых заключалось в земельных владениях или деньгах, отдаваемых в рост.

Что касается собственно олигархической партии, то есть движения резко враждебного демократии, предполагающего урезать или даже вовсе лишить демос политических прав, то она в данный промежуток времени (428-421 гг.) была слаба и немногочисленна. Этот узкий круг убежденных или "революционных" олигархов М.Круазэ связывает с именем оратора Антифонта, считая его возможным руководителем этого воинственно настроенного, но вынужденного пока проводить выжидательную политику меньшинства . Комедии Аристофана указывают на тот страх, который испытывал народ перед тайными гетериями и заговорщиками, однако в период Архидамовой войны олигархическая группировка в Афинах не предпринимала никаких конкретных действий, направленных на свержение существующего строя. Впрочем, не из-за недостатка решительности или сплоченности, а благодаря стабильности афинской государственной системы и тому прочному положению, которое тогда еще занимали Афины как внутри архэ, так и во всем эллинском мире. "Единственное, что они могли сделать - это шептаться на тайных собраниях, интриговать и пытаться проводить "своих людей" на государственные должности".

В сущности, заниматься политикой, являясь откровенным противником демократии, было в тот момент просто невозможно, да и весьма опасно. Поэтому партию, противоположную радикалам, можно назвать консервативной. Ее представители - главным образом землевладельцы и зажиточные горожане - стояли на умеренно-демократических позициях. Политическую программу этой партии, на наш взгляд, достаточно четко очертил Фукидид, сам принадлежавший к ней по своему происхождению, достатку и социальному положению: система оплаты должностей и гражданских обязанностей должна быть ликвидирована, а полные гражданские права должны принадлежать людям, имеющим зевгитский ценз. В крайнем случае, можно было удовлетвориться сложившейся при Перикле системой. Алкивиад вполне выразил их точку зрения в своей речи перед собранием спартиатов, говоря о том, что его единомышленники, осуждая господство демоса, считали небезопасным изменение способа государственного правления. Консерваторы также не были заинтересованы в продолжении войны, разорявшей их владения, и в развитии западного направления политики, чреватого конфликтами с Пелопоннесом.

Вождем этой партии стал Никий, сын Никерата. "Ничто не свидетельствует лучше о том недостатке в талантах, который ощущался в то время в Афинах, чем то обстоятельство, что такой человек мог занимать руководящее положение в государстве и, с небольшими перерывами, удерживать его до самой смерти", - говорит о нем Ю.Белох. Эта оценка, на наш взгляд, не вполне справедлива. Никий не обладал ораторским даром Перикла, был нерешителен, суеверен, хотя старался казаться еще суевернее; являясь знатоком военного дела, он, по-видимому, не имел все же настоящего полководческого таланта. Однако он был очень тонким политиком и, сознавая свои слабости, компенсировал их за счет осторожности, расчета и денег.

Будучи одним из самых богатых людей в Афинах (он владел серебряными копями в Лаврионе и большим количеством рабов, сдаваемых внаем, Никий затмевал всех щедростью своих гимнасиархий, хорегий и жертвоприношений, оставив памятники своего честолюбия в Афинах и на Делосе. Он также охотно одалживал деньгами как своих друзей, так и возможных врагов. Опасаясь доносчиков и заискивая перед народом, Никий, по выражению комического поэта Фриниха, "ходил вечно съежившись", демонстрируя некую "видимость робости", зная, что народ "боится презирающих его и возвышает боящихся".

С другой стороны, он сам, с помощью друзей и в особенности своего воспитанника Гиерона, стремился создать себе имидж человека, озабоченного лишь благом государства и жертвующего ради этого своим досугом, состоянием и друзьями. Наконец, Никий всегда старательно избегал быть стратегом в трудных и опасных походах, тщательно все взвешивая и думая больше всего о своей безопасности. Зато возглавляемые им предприятия, как правило, оканчивались успехом, хотя в 425 г. на Сфактерии именно его осторожность сыграла с ним злую шутку. Таким образом, надо признать, что Никий умело пользовался любыми политическими приемами, чтобы привлечь к себе народ, и, несмотря на свою осторожность, был весьма честолюбив. Плутарх говорит, что богатые и знатные граждане выставляли его противником Клеону, однако это не мешало ему пользоваться уважением и благосклонностью народа. Никия уважали и в Спарте, зная его как человека благородного и порядочного.

В Никии часто видят продолжателя перикловой стратегии. Действительно, в войне он следовал рекомендациям Перикла: не стремиться к дальнейшим завоеваниям в период войны, избегать сражений с превосходящими силами противника на суше и активно действовать на море, ожидать, когда утомленная войной Спарта склонится к миру.

Однако это, на наш взгляд, не дает права считать Никия убежденным и последовательным сторонником демократии, как это делает Л.А.Сахненко. Он не демонстрировал симпатий к олигархическому движению, не способствовал продвижению откровенных олигархов на государственные должности (по крайней мере, мы не знаем о таких случаях); более того, семья Никия пострадала от олигархии: его брат Евкрат и сын Никерат погибли от рук Тридцати тиранов. С другой стороны, Аристотель, а вслед за ним и Плутарх ставят Никия в один ряд с Фукидидом, сыном Мелесия и Фераменом. Ферамен в своей защитительной речи у Ксенофонта говорит, что ни Никерат, ни его отец никогда не проявляли симпатий к демократии. Сам факт осуждения еще ни о чем не говорит, ведь экстремистский режим Тридцати уничтожил и многих умеренных олигархов, в том числе и самого Ферамена. Ясно только, что Никий и его семья не относились к крайне правым, что естественно для Никия, всегда бывшего в политике реалистом и уже по складу характера чуждого любых потрясений и авантюр, хотя, вероятнее всего, они придерживались умеренно олигархических взглядов, естественно, не считая нужным их афишировать. В конце концов, трудно ожидать любви к народу от политика, который этого народа боится, не будучи в состоянии его контролировать подобно Периклу, и является при этом богатым аристократом.

Согласно Фукидиду, Никий впервые выступил в качестве стратега летом 427 г. во время экспедиции на Миною - остров, занимавший стратегически важное положение напротив мегарской гавани Нисеи. Плутарх, однако, относит начало его карьеры к более раннему времени, говоря, что Никий выдвинулся еще при Перикле, был вместе с ним стратегом и занимал многие высшие государственные должности. По этой фразе трудно судить о точном времени его выдвижения. Ю.Белох предполагает, что это произошло в период между 439/8-434/3 гг. Плутарх пишет, что богатые и знатные граждане выставили Никия как противника Клеону.

По-видимому, Фукидид не случайно не упоминает Никия при обсуждении вопроса о судьбе Митилены: вероятно, он и его группировка действительно усилили политическую борьбу позднее 429 г. Таким образом, данные Плутарха не настолько противоречат сообщению Фукидида, как это кажется на первый взгляд.

В этот период основные политические разногласия сосредоточиваются вокруг самой войны, то есть способов ее ведения и допустимых условий заключения мира. По сути дела, в Афинах боролись мирная и военная партии. Никий был известен как последовательный сторонник мира; однако военные настроения в Афинах были сильны, и группировке Никия необходимо было упрочить свои позиции активными и успешными боевыми действиями. Кратчайший путь к миру вел через войну. Под руководством Никия был захвачен остров Миноя. В начале 426 г. он был стратегом в походе на Мелос. Однако решительных побед ни Никию, ни его сторонникам одержать не удалось, зато радикалы сильно укрепили свое положение. Клеон, бывший в 428/27 г. членом Совета, развил активную деятельность. Его обычно называют в качестве автора введения чрезвычайного налога - эйсфоры. Он же активно занимался добыванием средств для ведения войны и взиманием недоимок, о чем говорит Аристофан.

Клеон был избран одним из союзных казначеев на 427/26 г., благодаря чему приобрел руководящее влияние на управление союзными финансами. Известно также о конфликте Клеона со всадниками, о котором сообщает Аристофан. Он был вызван обвинением в предательстве и дезертирстве, выдвинутом Клеоном против всадников, а также, возможно, его попыткой сократить расходы на содержание всаднического корпуса. Во время решения митиленского вопроса Клеон активно выступал за расправу над жителями острова.

Отправка экспедиции на Сицилию в 427 г. - явно заслуга Клеона и его группировки. Радикалы всегда стремились на запад, впрочем, можно сказать, что, стремясь укрепить положение Афин путем союзов с городами Южной Италии, Сицилии и с Керкирой, Клеон продолжал западную политику Перикла. Выборы на 426/25 г. показали решительное преимущество радикалов. Практически ни один из бывших тогда стратегов не был переизбран, их место заняли представители военной партии, в том числе племянник Перикла, Гиппократ из Холарга. Правда, "политический и личный друг Никия" Лахет был вновь избран, но он оставался в Сицилии и не мог оказать ощутимого влияния на политическую жизнь в Афинах.

В 425 г. радикалам представилась блестящая возможность еще более укрепить свое положение. В тот год афинские войска под предводительством Демосфена нанесли поражение пелопоннесскому флоту под Пилосом. При этом отряд в 420 гоплитов, среди которых было много спартиатов, оказался блокированным на острове Сфактерии. Это заставило спартанцев (ведь число полноправных спартиатов было в то время уже невелико) предложить афинянам заключить мир, насколько можно понять из Фукидида, на условиях status quo , а также договор о союзе и дружбе. Однако стоявшие у власти радикалы с Клеоном во главе выдвинули столь тяжелые условия (капитуляция гарнизона Сфактерии и сдача афинянам Нисеи, Пег, Трезены и Ахайи), что переговоры были прерваны. Осада между тем затягивалась, причем афинская армия терпела тяжелые лишения, к тому же, приближалась зима, когда блокада острова становилась невозможной.

По-видимому, радикальные демократы обвиняли Демосфена в том, что он, вследствие недостаточной политической благонадежности, допускает подвоз продовольствия осажденным и намеренно не ведет активных действий, а его единомышленников в Афинах, и, в частности, Никия - в том, что они не оказывают войску под Пилосом достаточной поддержки. Тогда Никий, который, вероятно, должен был командовать направлявшимся к Сфактерии подкреплением, предложил отказаться от стратегии в пользу Клеона, с тем чтобы тот сам возглавил силы осаждающих. Без сомнения, он рассчитывал избавиться таким образом от Клеона, не имевшего, конечно, должного военного опыта, а кроме того, следовал своему принципу уклоняться от предприятий, сулящих сомнительный успех. Однако против всех ожиданий, Клеон, действуя совместно с Демосфеном, блестяще завершил военные действия в двадцатидневный срок, как и обещал, принудив капитулировать оставшихся пелопоннесцев, взяв в плен 292 лакедемонских гоплита. Среди них было 120 спартиатов, которых афиняне в дальнейшем использовали как заложников для обеспечения безопасности своей территории от вторжения спартанцев.

Не совсем ясна позиция Демосфена в этих событиях: Аристофан во "Всадниках" изображает его как союзника Никия, Фукидид же представляет его скорее как военачальника, боевого генерала, старающегося стоять вне политики. Во всяком случае, согласно Фукидиду, именно Демосфен был автором плана штурма Сфактерии, хотя лавры победителя присвоил себе Клеон. Плутарх замечает, что Никий принес большой вред государству и себе самому тем, что позволил Клеону прославиться и усилить свое влияние.

Даже успешные действия Никия в Мегариде и в районе Коринфа не могли поправить политического положения умеренных. Однако следующий, 424 г. оказался для партии войны крайне неудачным: прибытие флота в 40 кораблей, в дополнение к 20 уже находившимся на Сицилии, только напугало сицилийских союзников. В итоге весной 424 г. воюющие стороны на Сицилии подписали мирный договор на условиях сохранения существовавшего на тот момент положения. Во Фракии афиняне потеряли Амфиполь. Все три стратега: Эвримедонт, Софокл и Пифодор, командовавшие на Сицилии, были отданы под суд и присуждены к изгнанию, и Эвримедонт - к денежному штрафу; был изгнан также Фукидид, сын Олора, командовавший под Амфиполем. Тем не менее, общественное мнение начало отворачиваться от военной партии. Мирные переговоры возобновились, в результате было заключено перемирие на год, причем предложение о нем внес в народное собрание Лахет, а одним из трех афинских стратегов, подписавших соглашение, был Никий, сын Никерата. Однако переход города Скионы на сторону пелопоннесцев, произошедший одновременно с заключением перемирия, и отказ Брасида, командовавшего лаконскими войсками во Фракии, его вернуть вновь накалили ситуацию. Никий с 50 триерами направился под Скиону и осадил город, но взять его не смог. Перемирие в самой Греции не было нарушено, но и не продлилось. Избранный стратегом на 422/21 г. Клеон в конце лета 422 г. отправился с флотом в 30 триер во Фракию, надеясь вернуть Амфиполь. Видимо, он сам поверил в свой полководческий талант, однако на сей раз удача не благоприятствовала Клеону, не было с ним такого мастера военного дела, как Демосфен. В результате, афиняне потерпели сокрушительное поражение, потеряв около 600 человек, включая самого Клеона, убитого во время бегства. У их противника погибло всего 7 человек, но один из них был Брасид, лично возглавивший атаку. Жители Амфиполя воздвигли ему гробницу на площади и стали воздавать почести как герою и основателю города.

Таким образом, два главных сторонника войны в обоих враждующих лагерях были убиты. Это давало партии мира во главе с Никием уникальный шанс, и они не замедлили им воспользоваться. С другой стороны, спартанцы также стремились заключить мир, побуждаемые к этому осложнениями внутри самого Пелопоннесского союза и боязнью восстания илотов, а главное, тем, что подходил к концу срок тридцатилетнего мира с Аргосом. Кроме того, лакедемоняне стремились вернуть своих военнопленных с острова Сфактерии. Мирную партию в Спарте возглавлял царь Плистанакт, лично заинтересованный в мире, так как, по свидетельству Фукидида, он надеялся таким образом избавиться от постоянных нападок за то, что в свое время увел войско от границ Аттики и был наказан за это изгнанием. Чтобы надавить на Афины, Спарта одновременно приказала союзникам готовиться к походу на Аттику.

Никий, со своей стороны, употребил все свое влияние, чтобы склонить афинский народ к миру. Из Плутарха следует, что он и его группировка потратили немало сил на мирную пропаганду, известно также, что он заботился о спартанских военнопленных и тем дополнительно расположил к себе лакедемонян. После победы при Делии и Амфиполе спартанцы, естественно, были согласны разве на условия status quo , что было само по себе уступкой, ведь это означало отказ от той программы, с которой Спарта 10 лет назад начинала войну - освобождение всех эллинов от афинского господства, хотя мы полагаем, что и тогда такая цель для Спарты была скорее декларативной.

Мирный договор сроком на 50 лет был заключен весной 421 г.; согласно ему, афиняне должны были вернуть все свои завоевания в Пелопоннесе, включая Пилос, а спартанцы возвращали им Амфиполь. Платеи оставались в руках фиванцев, но в качестве возмещения за них афиняне могли удерживать мегарскую гавань Нисею. Города Халкидики и Фракии сохраняли автономию, но обязывались платить форос в размере, установленном Аристидом. Скиона передавалась на волю афинян, однако осажденные в ней войска спартанцев и союзников должны были получить право свободного прохода. Предусматривался также обмен военнопленными. Плутарх добавляет к этому свидетельство Теофраста, согласно которому Никий, при помощи подкупа, подстроил жребий так, чтобы лакедемоняне первыми приступили к выполнению условий договора.

Консерваторы в Афинах могли быть удовлетворены: военная программа Перикла осуществилась, афинская держава вышла из войны практически невредимой. Решительной победы над Спартой они не хотели, даже будь это возможно. Однако из всех условий мира реально было выполнено только соглашение об обмене военнопленными. Союзники Спарты, не получившие в результате войны ничего, образовали по предложению Коринфа новый союз, в который вошел и демократический Аргос. Оборонительный альянс Афин и Спарты не давал практических результатов: Спарта не в состоянии была вернуть Амфиполь, афиняне же не возвращали Пилос. В результате на выборах эфоров в 420 г. возобладали сторонники войны, по инициативе которых Спарта возобновила союзнические отношения с Беотией.

Теперь и в Афинах усилилась военная партия. Во главе нее стоял Гипербол из Перифед и Алкивиад, сын Клиния. Их союз составлял неустойчивую коалицию: каждый из лидеров, опираясь на группу своих приверженцев, преследовал исключительно собственные цели. Коалиция сохранялась до тех пор, пока цели совпадали, а затем вчерашние союзники могли стать смертельными врагами. Ярким примером такого рода может служить коалиция, сложившаяся в 415 г. против самого Алкивиада и включавшая в себя представителей практически всех политических течений, о чем мы подробнее скажем ниже.

Гипербол являлся преемником Клеона в качестве лидера Пирейской партии. Это был демагог того же типа, представитель того же общественного слоя и сторонник той же политической программы, что и Клеон. Он принадлежал, по-видимому, к ближайшему окружению Клеона и выдвинулся благодаря своей деятельности в судах и в народном собрании.

Алкивиад, напротив, был чрезвычайно знатного происхождения: по отцовской линии он принадлежал к роду Эвпатридов, восходящему к мифическому герою Эвриску, сыну Эанта. Его мать, Диномаха, происходила из рода Алкмеонидов. После гибели своего отца Клиния в битве при Коронее Алкивиад воспитывался в доме Перикла, который был его опекуном. Он обладал всем необходимым для того, чтобы играть в Афинах ведущую политическую роль: острым умом, ораторским даром, происхождением, родственными связями и состоянием, а также получил блестящее образование у софистов и Сократа. Однако его политическая карьера резко отличалась от того пути, которым обычно следовали аристократы, решившие заняться политикой, пути, по которому пошли его великие родственники Клисфен и Перикл. Сами по себе олигархическая и демократическая доктрины не значили для него ничего. В политике у него была всегда лишь одна цель - личное первенство, которого он добивался любой ценой. "Именно в крайнем, осознанном индивидуализме Алкивиада следует искать основание его пресловутой политической беспринципности".

Действуя на политическом поприще, он опирался на группировку своих сторонников, преданных лично ему. Плутарх говорит о hoi peri ton Alkibiaden petores , ораторах - сподвижниках Алкивиада, помогавших ему продвигать идею Сицилийской экспедиции. Впоследствии сторонники Алкивиада (те, кто оставался в городе после дела о профанации мистерий) готовили его возвращение из изгнания и реабилитацию, а затем, когда он, наконец, вступил на землю Аттики в 407 г., вооруженной группой сопровождали его из гавани в город. По своему составу это были, в основном, его родственники и друзья, принадлежавшие к тому же кругу афинских аристократов, что и он сам. Фессал в официальной жалобе по делу о мистериях называет соучастников Алкивиада hetairoi". Пожалуй, эту группу можно назвать его гетерией, которая не была, но потенциально могла стать ядром более обширной политической организации - партии.

Семейные связи сближали Алкивиада со Спартой (он был проксеном Спарты в Афинах), но то, что спартанцы в 421 г. вели переговоры о мире через Никия, а также понимание того, что он не имеет шансов оттеснить Никия от лидерства над консервативной партией, толкнуло Алкивиада в лагерь радикалов. Реализация его честолюбивых замыслов требовала чрезвычайных обстоятельств, требовала войны. Кроме того, он видел, что развитие событий противоречит союзу со Спартой и благоприятствует афино-аргосскому альянсу.

В 420 г. Алкивиаду исполнилось 30 лет - возраст, позволявший избираться в стратеги. Используя раздражение народа против политики консерваторов и не брезгуя никакими средствами для компрометации Никия и союза со Спартой, он добился своего избрания стратегом. По его инициативе Афины заключили договор об оборонительном союзе с Аргосом, Мантинеей и Элидой сроком на 100 лет. Этот союз был оборонительным по форме и наступательным по содержанию. Алкивиад стремился всеми силами возобновить войну со Спартой: когда зимой 419 г. спартанцы оказали помощь Эпидавру в войне с Аргосом, Алкивиад добился в народном собрании обвинения их в нарушении договора. По его инициативе в Пилос был отправлен отряд илотов для набегов на Лаконию, затем, находясь в Аргосе послом вместе с афинским экспедиционным корпусом, он добился того, чтобы союзники предприняли поход в Аркадию. Итогом этого предприятия стало жестокое поражение союзников при Мантинее в 418 г.

Поражение при Мантинее перечеркивало все то, чего достигла политика Алкивиада, дело военной партии казалось окончательно проигранным: Аргос заключил со Спартой мирный договор сроком на 50 лет, в самом Аргосе установилась олигархия, то же самое произошло в Ахайе; Мантинея и Элида также вынуждены были заключить мир. Никогда прежде гегемония Спарты в Пелопоннесе не была такой полной.

Мы согласны с мнением Ю.Белоха о том, что Алкивиад не был избран стратегом на 418 г. и действовал в Аргосе во многом по собственной инициативе, во главе же афинского государства стоял Никий. Это объясняет как слабую поддержку Афинами своих сторонников в Пелопоннесе, так и накал страстей вокруг фигур Алкивиада и Никия, нашедший свой выход в остракизме.

Инициатором проведения остракофории являлся уже упомянутый нами Гипербол из Перифед. Источники не скупятся на эпитеты по отношению к нему; так, Андокид в сохранившемся у схолиаста Аристофана отрывке речи называет Гипербола сыном раба-монетария, чужеземцем и варваром, о котором ему стыдно даже говорить. Однако, судя по ожесточенности этой критики и вниманию комиков, Гипербол играл видную роль в политической жизни. Большинство ученых согласны с мнением Плутарха о том, что Гипербол, предлагая провести остракизм, рассчитывал извлечь из него пользу при любом исходе, избавившись от одного из своих главных конкурентов: от Никия, вождя консерваторов, или от Алкивиада, отодвинувшего его на вторые роли в демократической партии и вызвавшего раздражение и недоверие радикалов благодаря своему непредсказуемому поведению и образу жизни. Однако дело обернулось совершенно курьезным образом: обе стороны, и в особенности Алкивиад, имели веские основания опасаться остракизма, поэтому они предпочли заключить между собой соглашение. Алкивиад со своей группировкой порвал с крайней демократией и присоединился к Никию. Они образовали коалицию против Гипербола. В результате тот сам подвергся остракизму и уехал на остров Самос, где и был убит в 411 г.. Точная дата остракизма нам не известна, но, вероятнее всего, он произошел в 417 г., хотя возможна датировка 418 и 416 гг., а Г.Бенгтсон даже предлагает датировать его 415 г.

Плутарх в биографии Никия заканчивает рассказ об остракизме ссылкой на Теофраста, согласно которому основным противником Алкивиада в тот момент был не Никий, а Феак. В биографии Алкивиада он останавливается на этой теме подробнее, говоря, что Алкивиад затмил всех политических деятелей, бывших в то время в Афинах, за исключением Никия, сына Никерата, и Феака, сына Эрасистрата, который так же как и Алкивиад был знатного рода и только начинал свою политическую карьеру. Диоген Лаэртский называет Феака полководцем, Фукидид сообщает, что в 421 г. Феак, сын Эрасистрата возглавлял дипломатическую миссию в Сицилию и Южную Италию для поиска союзников в войне против Сиракуз. Плутарх рассказывает, что Феак уступал Алкивиаду в ораторском мастерстве, а также то, что он был автором речи против Алкивиада, в которой обвинял его в использовании во время трапезы государственных золотых и серебряных сосудов, употреблявшихся при торжественных процессиях. Ж.Каркопино предполагает, что Феак был союзником Никия. Согласно Плутарху, Алкивиад, возможно, объединил три группировки - свою, Феака и Никия, направив их активность против Гипербола. Таким образом, напрашивается вывод о том, что в ситуацию, связанную с остракизмом, было вовлечено по крайней мере четыре значительные политические фигуры: Алкивиад, Никий, Феак и Гипербол. Тезис о причастности Феака к данному остракизму подтверждается, кроме того, несколькими остраконами с его именем. Впрочем, существует также остракон с именем Клеофонта, относящийся к концу V в. до н.э. и, вероятно, к этому остракизму. Существует также предположение, согласно которому Клеофонт и Гипербол составляли в тот момент коалицию, однако доказательств этой теории нет.

Произошедшие события ясно показали, что остракизм изжил себя, окончательно превратившись в орудие борьбы в руках политических группировок. Остракизм Гипербола стал последним случаем применения закона об остракизме на практике, хотя юридически он сохранялся и в дальнейшем.

После изгнания Гипербола Никий и Алкивиад, по всей видимости, оба были избраны стратегами, хотя Алкивиад, очевидно, занимал теперь относительно Никия положение зависимого союзника. Политическая ситуация, однако, не благоприятствовала консерваторам: Спарта не сумела удержать завоеванного положения - в Аргосе победила народная партия, демократия была восстановлена, и Аргос опять вступил в союз с Афинами; поход Никия под Амфиполь оказался неудачным, главным образом, из-за перехода на сторону спартанцев македонского царя Пердикки; наконец, в 416 г., когда Селинунт напал на союзную с Афинами Эгесту, та обратилась за помощью к Афинам. В это же время возобновилась война с Коринфом, а фактически и со Спартой, которая, раздраженная деятельностью афинского гарнизона в Пилосе, разрешила своим гражданам как частным лицам совершать набеги на афинян.

Перспектива экспедиции на Сицилию вызвала в Афинах большое возмущение. С формальной точки зрения афиняне имели полное право вмешаться в сицилийские дела с целью поддержать Эгесту и помочь Леонтинам восстановить свою государственность, утраченную еще в 422 г. Напротив, если бы Афины не оказали поддержки своим союзникам, то полностью утратили бы свое положение в западном Средиземноморье. Многие, правда, готовы были пойти на это. Никий решительно выступил против идеи экспедиции, делая акцент на необходимости сначала вернуть Халкидику, а также на сложность для Афин внешнеполитической ситуации в самой Греции, однако он оказался в меньшинстве даже в собственной партии. Фукидид сообщает, что увлечение большинства Сицилийской экспедицией было настолько велико, что даже несогласные молчали из опасения прослыть неблагонамеренными гражданами. Идея похода на Запад и обширных завоеваний охватила все слои общества, демократы приложили все усилия для ее пропаганды, но более всех сделал для продвижения проекта и придания ему той широты и перспективы, которая и сейчас поражает воображение (подчинение Сицилии, Италии, Карфагена и, в конечном счете, установление господства над всем Средиземноморьем), конечно, Алкивиад.

Предприятие такого рода давало Алкивиаду возможность в полной мере проявить свои таланты и добиться положения первого человека в Афинах, а то и выше: создателя небывалой Средиземноморской империи, - блестящий и невероятно притягательный мираж, особенно для такой страстной и честолюбивой натуры. Фукидид, впрочем, называет еще одну причину стремления Алкивиада к войне: желание поправить пошатнувшееся от непомерных трат состояние.

Согласно Плутарху, Алкивиад еще до народного собрания, в котором должен был решаться вопрос о войне, сумел так настроить народную массу, что решение было предопределено заранее. По-видимому, в этот момент Алкивиад выступал совместно с радикалами, разорвав альянс с Никием. Плутарх упоминает некоего народного вожака Демострата, более других подстрекавшего к войне, по предложению которого стратеги - Никий, Алкивиад и Ламах были наделены неограниченными полномочиями при подготовке и командовании войском, и тем самым была поставлена точка в обсуждении данного вопроса. Фукидид, не называя, правда, имен, подтверждает это сообщение.

Эскадра была уже практически готова к отправке, когда произошло событие, всколыхнувшее все Афины - в одну ночь было изуродовано большинство герм, каменных изображений Гермеса, стоявших на перекрестках дорог и у входов в дома. Культ Гермеса был одним из самых почитаемых в демократических Афинах, и, хотя выходки подвыпившей молодежи, сопровождавшиеся подчас святотатством, не были большой редкостью, масштаб произошедшего осквернения святынь произвел на афинян сильное впечатление, вызвав возмущение и страх. В произошедшем видели дурное предзнаменование относительно похода, а кроме того, заговор, имевший целью государственный переворот и ниспровержение демократии, так как случившееся явно было делом рук многих соучастников. В тот же день, когда стало известно о происшедшем, Совет и народ назначили следствие по данному делу и установили награды за донос.

Так начался процесс, печально известный в истории под названием дела гермокопидов. По-видимому, он изначально стал ареной личной и политической вендетты. Среди главных действующих лиц, энергично раскручивавших этот процесс, мы встречаем такие фигуры, как Писандр, в то время носивший личину демократа, а впоследствии ставший одним из самых деятельных участников переворота 411 г., Харикл, также приверженец народной партии, а в будущем один из Тридцати тиранов, демагог Клеоним, сторонник Клеона, и убежденный демократ Андрокл, заклятый враг Алкивиада.

Награды за донос были установлены согласно предложению Клеонима и Писандра. По-видимому, награду в 10000 драхм предложил Писандр, затем же Клеоним внес предложение об установлении награды в 1000 драхм за второй донос. Было также принято постановление народного собрания, согласно которому любой, будь он гражданином, метеком, чужеземцем или рабом, может безнаказанно для себя сделать донос о любом святотатстве, даже если он сам был его соучастником. Дело, таким образом, расширялось, захватывая уже любое правонарушение в области религии. Вопроса о гермах это не прояснило, однако поступило несколько доносов, касающихся других святотатств, имевших место ранее. Первый из этих доносов, судя по словам Андокида, был обставлен весьма драматично: во время народного собрания, в котором должны были выступать стратеги Никий, Ламах и Алкивиад, в то время, когда флагманская триера уже стояла на рейде, некто Пифоник объявил о том, что Алкивиад пародировал Элевсинские мистерии в частном доме некоего Пулитиона и в присутствии непосвященных, а в доказательство своих слов представил свидетеля - раба Андромаха, который назвал десять имен соучастников этого дела, в том числе Алкивиада, а также трех рабов, прислуживавших им, в том числе себя и своего брата. По его словам, именно Алкивиад, а также Никиад и Мелет были инициаторами и активными исполнителями в этих псевдо-мистериях. Подробности мы знаем из обвинения, выдвинутого Фессалом, из которого следует, что Алкивиад надевал длинное платье и изображал иерофанта. Правда, в качестве его помощников Фессал называл не Никиада и Мелета, а Пулитиона, изображавшего факелоносца, и Феодора из Фега, представлявшего глашатая. Прочие же именовали себя мистами и эпоптами.

Согласно Плутарху, Андрокл представил несколько рабов и метеков, которые донесли, что Алкивиад и его друзья в пьяном виде пародировали мистерии, а также изуродовали какие-то статуи богов еще до происшествия с гермами. Возможно, Андрокл и Пифоник действовали совместно, из Андокида мы знаем, что впоследствии они спорили из-за награды за донос. Андокид приводит четыре доноса о мистериях. Первый из них - донос Андромаха, о котором мы уже говорили. Именно Андромах, согласно решению, вынесенному в суде фесмофетов, получил первую награду, вторая же досталась метеку Тевкру. Этот Тевкр бежал в Мегары и оттуда обратился к Совету с предложением сделать донос в обмен на свою безопасность и, получив согласие, прибыл в Афины, где дал показания как относительно профанации мистерий, так и по делу о гермах. По первому вопросу он назвал двенадцать имен, в том числе и свое собственное, а по второму - девятнадцать других.

Два последних известных нам доноса о мистериях были сделаны Агаристой, женой Алкмеонида, и Лидием, рабом Ферекла из дема Фемак. Агариста выпадает из ряда других доносчиков, рабов или метеков. Она была афинянкой, причем, судя по имени, принадлежала к роду Алкмеонидов. Андокид указывает, что ее первым мужем был Дамон, возможно, тот самый Дамон, который некогда был учителем Перикла, и в этом случае она, вероятно, должна была быть женщиной довольно преклонного возраста. Она назвала в качестве главных участников "мистерий", происходивших, по ее словам, в доме Хармида близ храма Зевса Олимпийского, Алкивиада, его дядю Аксиоха из Скамбонид и его друга Адиманта. Согласно Андокиду, они все вынуждены были бежать в результате именно этого доноса.

Наконец, раб Лидий сообщил, что мистерии происходят в доме его господина Ферекла, и дал перечень участников, который Андокид, к сожалению, не приводит, за исключением Акумена и Автократора, а также своего отца Леогора, который, по словам лидийца, присутствовал, но не участвовал в мистериях, так как спал. Тем не менее, против Леогора был возбужден судебный процесс, который он, впрочем, с легкостью выиграл.

Основной мишенью для обвинений явно был Алкивиад, а также его сторонники. Фукидид говорит, что процесс раздувался людьми, стремившимися убрать его с дороги и стать во главе демоса. Однако Алкивиад, опиравшийся на свою популярность в войске, а также среди союзников, из которых мантинейцы и аргосцы заявили, что не пойдут без него в поход, имел большие шансы выиграть судебный процесс, если бы он был против него возбужден, поэтому его враги, действуя через третьих лиц, вопреки его протестам добились постановления народного собрания об отправке экспедиции с тем, чтобы Алкивиад предстал перед судом уже после окончания кампании. С одной стороны, такое решение было практически равносильно прекращению следствия: если Алкивиад являлся виновным, то ему никак нельзя было поручать командование, а если бы он вернулся победителем, то никто уже не отважился бы привлечь его к суду; с другой стороны, с уходом эскадры Афины покидала большая часть сторонников Алкивиада, и он сам уже не мог оказывать прямого политического влияния, решение же народного собрания в его отсутствие могло быть изменено в любой момент.

Мы не знаем точно, когда отплыла эскадра: было ли это сразу после доноса Андромаха или уже после всех вышеперечисленных сообщений. Вообще, Андокид упоминает всего шесть доносов, включая свой собственный, но вероятно, их было гораздо больше. Мы уже говорили о несоответствии сообщений Андокида с обвинением, выдвинутым Фессалом, в котором главными сообщниками Алкивиада при профанации мистерий называются Феодор и Пулитион, не упомянутые в этом качестве Андокидом; Диодор также упоминает о неком частном человеке, сообщившем о том, что он видел, как в полночь какие-то люди, и среди них Алкивиад, входили в дом метека (вероятно, Тевкра), однако доносчик был уличен во лжи. Об этом доносе Андокид также не сообщает. Фукидид и Плутарх оба говорят, что мнение о том, что осквернение герм и профанация мистерий связаны между собой и являются следствием заговора с целью ниспровержения демократии, сложилось уже после отплытия флота. По словам Андокида, данную идею озвучили в народном собрании Писандр и Харикл, назначенные в числе следователей по делу гермокопидов, а произошло это, по крайней мере, уже после доноса Тевкра. Это позволяет предположить, что флот вышел в море вскоре после первого доноса - доноса Андромаха, а основная раскрутка процесса гермокопидов происходила уже в отсутствие Алкивиада.

Видя во всем произошедшем заговор против демократии, афиняне были правы относительно того, что в обоих правонарушениях были замешаны одни и те же люди, или, по крайней мере, одна прослойка общества (лица, подозреваемые в совершении правонарушений, в массе своей являлись аристократами). Так, Эвфилет и Ферекл, равно как Мелет и Феодор, согласно различным доносам, оказались причастны как к профанациям мистерий, так и к осквернению герм. События, связанные с делом гермокопидов, могли навести афинян на мысль о том, что целая общественная группа демонстрирует корпоративное пренебрежение общепринятыми нормами и законами. То, что ситуация воспринималась именно как аристократический заговор, подтверждает и одна из деталей доноса Диоклида: по его словам, Эвфем и другие заговорщики предложили ему не только два таланта за молчание, но также обещали, что в случае согласия он станет одним из них.

Нам известно, что донос Диоклида был ложным, однако он, конечно, старался, чтобы ложь выглядела правдоподобно, и сперва добился полного успеха. Этот донос стал кульминацией процесса гермокопидов. Согласно ему, Диоклид, выйдя из дома ночью с целью направиться на Лаврийские рудники, где у него был раб, стал свидетелем странного сборища, происходившего в театре Диониса. Спрятавшись в тени, Диоклид якобы увидел собравшуюся в орхестре толпу числом около трехсот человек, стоявшую группами по пятнадцать-двадцать, и, при свете полной луны, сумел даже разглядеть большинство лиц. Возвращаясь из Лавриона, он узнал о случившемся святотатстве и об установленных государством наградах, однако счел более выгодным получить деньги виновников преступления, о чем переговорил с Эвфемом, сыном Телокла, а затем встретился с другими заговорщиками в доме Леогора, где они договорились, что Диоклид получит за молчание два таланта серебра, и что его услугу не забудут в случае успешного государственного переворота. Затем договор был скреплен взаимной клятвой верности, данной на Акрополе, причем со стороны заговорщиков клятву дал по-видимому, Каллий, брат Эвфема. Донести же Диоклид решил, якобы, потому, что, пообещав отдать ему деньги в следующем месяце, заговорщики не сдержали своего слова. Если принимать во внимание этот рассказ, то между осквернением герм, произошедшем в полнолуние (а эта деталь, скорее всего, соответствует действительности) и доносом должно было пройти около полутора месяцев.

Как справедливо замечает Андокид, подобный донос позволял Диоклиду привлечь к суду практически любого из афинян, внезапно "вспомнив" его. В изображении доносчика, произошедшее предстало как результат сговора сразу нескольких тайных гетерий, имевших конкретную цель - государственный переворот. Город был охвачен ужасом, аресты стали повальными, причем подозреваемых хватали и заключали в оковы, не проверяя показаний доносчиков. "Вследствие такого возбуждения народа многие видные граждане сидели уже в тюрьме и делу не предвиделось конца; напротив, с каждым днем ожесточение народа усиливалось, и число арестованных возрастало". Андокид добавляет, что уже после доноса Тевкра страх был так велик, что граждане, опасаясь быть схваченными, убегали с площади всякий раз, когда глашатай возвещал о том, чтобы члены Совета шли в Булевтерий.

Всего Диоклид назвал 42 имени, в том числе двух членов Совета, Мантифея и Апсефиона, причем Писандр внес предложение пытать всех, кто был перечислен, чтобы узнать имена остальных злоумышленников еще до наступления ночи. Мантифею и Апсефиону с трудом удалось добиться, чтобы их отпустили на поруки, после чего они немедленно бежали, бросив поручителей на произвол судьбы. Все остальные были схвачены. Среди арестованных находился молодой человек очень знатного происхождения (согласно Плутарху, его род возводили к самому Одиссею) по имени Андокид, который считался ненавистником народа и приверженцем олигархии. Это подтверждается как сохранившимися фрагментами его собственных ранних речей, так и доносом Диоклида, где он был назван одним из руководителей олигархического заговора. Согласно "Жизнеописанию десяти ораторов" Плутарха, Андокид еще до дела с гермами обвинялся в том, что во время ночной гулянки разбил какую-то статую бога и отказался выдать раба для допроса. В речи Псевдо-Лисия "Против Андокида" говорится, что он убил своего раба, чтобы тот не смог дать показаний и вследствие этого был заключен в тюрьму, где и сделал донос по поводу гермокопидов.

Вероятно, автор речи "Против Андокида" смешивает оба судебных преследования Андокида, так как, конечно, чтобы быть соучастником осквернения герм, он должен был находиться на свободе. Согласно самому Андокиду, он был арестован вместе с другими по доносу Диоклида.

Дальнейшие события развивались следующим образом: оказавшись в тюрьме и сознавая безвыходность ситуации, Андокид решил сделать донос по поводу осквернения герм и этим попытаться спасти себя и своих родственников, многие из которых, включая его отца Леогора, оказались среди арестованных. Согласно Плутарху, его склонил к этому некий юноша по имени Тимей, не упомянутый, правда, никакими другими источниками; по словам самого Андокида, его подвигли просьбы двоюродного брата - Хармида и других родичей.

Сделав донос Совету, Андокид показал, что осквернение было делом рук олигархической гетерии, членом которой он сам являлся. Инициатором этой акции стал Эвфилет, по-видимому, бывший лидером гетерии. Он внес предложение во время пирушки, однако тогда оно было отвергнуто из-за несогласия Андокида. Затем, когда последний покалечился, упав с лошади, Эвфилет все-таки осуществил свой план в его отсутствие. Андокид, однако, хранил молчание, соблюдая верность своим гетайрам, до тех пор, пока не оказался в тюрьме под угрозой пыток и смерти. Побудительным мотивом совершения кощунства над гермами Андокид назвал желание членов гетерии связать друг друга залогом верности, что показывает заговорщический характер этого кружка. Чтобы доказать правдивость своих слов, Андокид указал на большую герму, стоявшую подле его дома и чуть ли не единственную в городе, которая осталась неповрежденной, и, кроме того, позволил допросить под пыткой своего раба, который подтвердил, что Андокид в момент осквернения был покалечен и не вставал с постели. Кроме того, пританы взяли служанок из того дома, откуда злоумышленники вышли, чтобы совершить свое дело.

Теперь сам Диоклид был привлечен к суду за ложный донос и казнен. Он признался во лжи и показал, что его подговорили выступить с ложным обвинением Алкивиад из Фегунта и Аммиант с Эгины. Оба они бежали. Андокид и все другие, на которых он не указал, были освобождены; тех обвиненных, которые находились в руках афинян, казнили, за голову бежавших назначена награда.

Фукидид весьма скептически отзывается о правдивости свидетельства Андокида. Дело действительно представляется весьма темным. Андокид, по сути, подтвердил донос Тевкра, добавив к нему лишь четыре новых имени - Панэтия, Диокрита, Лисистрата и Хэредена (всем им, по его словам, удалось бежать). Возможно, он стремился скрыть истинных виновников преступления, назвав имена тех, кому, по его мнению, все равно нельзя было помочь, и добавив четыре новых лица, а также выдумав причину осквернения, как раз такую, которая удовлетворила бы разгоряченные умы афинян, а также соответствовала их представлению о деятельности тайных гетерий и, в то же время, не вызывала дополнительных репрессий. Он сам говорит об этом следующее: "Из остальных, на которых прежде донес Тевкр, ни умершие не стали бы из-за меня более мертвыми, ни бежавшие - еще более изгнанными". Относительно же четверых, имена которых назвал он сам: "Естественно было бы думать, что они скорее всего окажутся в числе тех, на кого донес Диоклид: ведь они были друзьями людей, которых уже казнили". Эти слова можно считать следствием естественного желания Андокида обелить себя в глазах соотечественников, но они могут отражать и действительное положение вещей. С другой стороны, яростная ненависть к Андокиду со стороны пришедших в 411 г. к власти олигархов говорит за то, что сообщенная им информация соответствовала действительности хотя бы отчасти. Так или иначе, но донос Андокида показался афинянам лучшим выходом из сложившегося положения и положил конец разбирательству по поводу осквернения герм.

Мы и сейчас можем лишь догадываться о настоящих виновниках и истинных причинах этого преступления. Видеть в разрушении герм простой акт вандализма, совершенный группой пьяных юнцов, как это делает Эд.Майер, не представляется нам возможным: Афины того времени являлись большим городом, лишенным ночного освещения, а число герм в нем было весьма велико, и изготовлялись они из прочного материала; разыскать (пусть даже при свете полной луны) и последовательно обезобразить подавляющее большинство из них, оставаясь при этом никем не замеченными - такое не под силу хмельной компании. Она может разбить одну, попавшуюся под руку, статую, как это, возможно, случилось с Андокидом, или даже несколько, если они расположены близко, но только не совершить подобную акцию. Видеть в случившемся интригу демократов также нельзя: во-первых, они не обладали должной конспирацией, каковая была у олигархических гетерий, во-вторых, момент перед самым отплытием на Сицилию был слишком неудачным. Версия об осквернении герм как о преступлении, долженствующем связать членов гетерии общими узами, то есть о том, что преступление было для его исполнителей самоцелью, интересна, однако масштабы его слишком велики для подобного намерения. Андокид верно заметил, что подобное дело представляет опасность для совершавших его само по себе, помимо любых свидетелей. Преступлению такого рода пристало быть тайным, подобно тому жуткому ритуалу с убийством и последующими возлияниями вином, смешанным с кровью жертвы, который устроил для своих сообщников Катилина.

Вполне вероятно, что осквернение было произведено группой, желавшей, чтобы экспедиция на Сицилию была отменена или хотя бы задержана. В конце концов то, что это случилось перед самым отплытием эскадры, не может быть простой случайностью. Еще в древности существовала версия о том, что осквернение было делом рук коринфян, которые, конечно, более всех были заинтересованы в срыве экспедиции. Это мнение было выражено рядом поздних авторов. Плутарх в "Жизнеописании десяти ораторов" пишет, ссылаясь на Кратиппа, что коринфяне послали в Афины людей, которые ночью разрушили гермы. В Лексиконе Фотия под словом Hermokopidai "сказано: "Говорят, что это преступление совершил Алкивиад, действовавший заодно с коринфянами". Маловероятно, чтобы Коринф имел в Афинах достаточно мощную агентуру, способную на подобные действия, подослать же людей им было бы затруднительно, так как оба полиса находились в тот момент в состоянии войны друг с другом. Версия о коринфянах восходит, в конечном итоге, к Кратиппу: ни у Фукидида, ни у Андокида мы не найдем на этот счет никаких указаний.

Остается вариант олигархического заговора. В Афинах, конечно, имелись люди, склонные приветствовать неудачу экспедиции, те самые люди, которые в 411 и 404 годах были готовы вести переговоры о мире ценой потери флота и укреплений, были также и те, кто, подобно Никию, стремились изменить направление экспансии. Плутарх рассказывает о неблагоприятных знамениях, предшествовавших экспедиции. Например, о золотой статуе Паллады, приношении афинян, стоявшем в Дельфах на медной пальме и якобы исклеванной воронами, и о многих других, которые афиняне (возможно, справедливо) считали измышлениями дельфийских жрецов, подученных сиракузянами. Случай с гермами хорошо укладывается в этот ряд зловещих происшествий. Сама по себе идея столь масштабного преступления имеет смысл в качестве акции запугивания. Заговорщики ставили своей целью дестабилизацию общественной жизни в Афинах и, хотя не смогли ни отменить, ни отсрочить экспедицию, с этой задачей справились, многие, правда, ценой жизни или изгнания.

В целом, мы не имеем веских оснований для того, чтобы отвергать результаты официального следствия, поэтому наиболее вероятным, на наш взгляд, является то, что осквернение герм было произведено в результате олигархического заговора, в частности, руками олигархической гетерии Эвфилета, с целью внести смуту в афинское общество и по возможности помешать отправлению сицилийской экспедиции.

Как известно, донос Диоклида был инициирован Амиантом с Эгины и Алкивиадом из Фегунта, двоюродным братом знаменитого Алкивиада, бежавшим после разоблачения и в 408 г. попавшим в плен к афинянам и казненным по приказу стратега Фрасилла. Среди оговоренных Диоклидом был Евкрат, брат Никия, затем Таврей (весьма редкое имя) - вероятно, тот самый, которого Алкивиад публично оскорбил, поссорившись с ним из-за соперничества в хорегии, а также его сын Нисей. Затем Диоклид назвал имя Хармида, сына Аристотеля, приходившегося Андокиду двоюродным братом по матери (возможно, Аристотель тоже был в числе оговоренных), очевидно, того самого Аристотеля, который был стратегом во время правления Четырехсот, яростным противником возвращения Алкивиада, одним из тех, кто готовился сдать город спартиатам, а в 404 г. стал одним из Тридцати тиранов. Относительно самого Андокида мы знаем, что он принадлежал к лагерю непримиримых олигархов. Таким образом, мы можем предположить, что Алкивиад пытался вести свою игру и донос Диоклида был замышлен как удар по его врагам, однако из-за Андокида эта акция принесла скорее обратный результат.

Между тем, положение Алкивиада ухудшилось. Афиняне отнюдь не успокоились после выяснения обстоятельств осквернения герм, но продолжали расследование дела, связанного с профанацией мистерий. Здесь основной мишенью был, конечно, Алкивиад. У нас нет оснований подозревать его в прямом соучастии с осквернителями герм (как, по-видимому, и у официального следствия: ни Фукидид, ни Андокид об этом ничего не говорят), однако он был связан с некоторыми из них, например, с Мелетом и Феодором из Фегунта, кроме того, против Алкивиада работала его скандальная репутация, демонстрируемое всем образом его жизни желание быть выше законов, вызывавшее справедливые опасения у "добрых граждан". Алкивиада подозревали в том, что он может попытаться захватить власть и стать тираном, если вернется с Сицилии победителем. Существовало по крайней мере два свидетельства о его участии в профанации мистерий, и достаточно много влиятельных людей, заинтересованных в его устранении, чтобы о причастности Алкивиада к религиозным преступлениям не было забыто.

Поэтому после того как закончилось разбирательство дела гермокопидов, интерес к обстоятельствам профанации мистерий вспыхнул с новой силой, тем более, что противники Алкивиада позаботились о том, чтобы представить оба преступления как часть одного заговора против демократии и подогреть охватившую массы истерию. Этому также способствовали два события, произошедшие практически одновременно: небольшой спартанский отряд подошел к Истму, что вызвало в Афинах панику, - одну ночь афиняне даже провели под оружием, собравшись в храме Тезея, так как подозревали, что эти действия спартанцев являются результатом сговора с Алкивиадом и его сторонниками, которые хотели выдать город неприятелю; вторым событием стала неудачная попытка олигархического переворота в Аргосе, в котором принимали участие друзья и гостеприимцы Алкивиада. Тогда афиняне выдали аргосцам на казнь 300 знатных заложников из Аргоса, которых вывез оттуда и поселил на одном из островов Алкивиад. После всех этих событий афиняне уже не сомневались в виновности Алкивиада и послали за ним корабль "Саламинию" с приказом доставить его для суда, кроме того, как пишет Плутарх, подверглись репрессиям многие из родственников и друзей Алкивиада в Афинах.

Посланники, отправленные за Алкивиадом, имели указание не применять по отношению к нему насилия, дабы не вызвать волнения в войске, где он был очень популярен. Многие ученые полагают, что он вполне мог не подчиниться этому решению и отказаться отправиться в Афины, а его согласие либо стало тактической ошибкой, либо было вызвано психологической невозможностью для Алкивиада порвать окончательно с полисными традициями. При этом обычно забывают, что Алкивиад не был единоличным командующим армией в Сицилии, и Никий пользовался по меньшей мере таким же влиянием и авторитетом, что и Алкивиад. В сложившейся ситуации для Алкивиада было не менее опасно выказать открытое неповиновение афинскому народу и остаться при войске, чем явиться на суд, поэтому он избрал наиболее безопасный для себя выход, подчинившись посланникам, а затем бежав в Фуриях вместе со своими друзьями и родственниками, обвиненными, как и он сам, в нечестии, и был, как и его спутники, приговорен заочно к смертной казни и конфискации имущества, а элевсинские жрецы предали его имя проклятию.

Мы не знаем, было ли обвинение против Алкивиада ложным, или он действительно устраивал во время пирушки кощунственный маскарад. В принципе, подобное было вполне в его духе. Важно другое: судебное преследование Алкивиада носило, прежде всего, политический характер. Народная партия не могла простить ему измены общему делу, которая привела к изгнанию Гипербола и расчистила Никию путь к власти. Умеренные также не могли испытывать к нему ни симпатии, ни доверия. Наконец, для крайних олигархов Алкивиад с самого начала являлся заклятым врагом. Бросавшаяся в глаза уже современникам политическая чужеродность Алкивиада, несовместимость его образа действий с традиционными полисными принципами, демократическими и олигархическими в равной степени, имела своим следствием рано развившееся в обществе подозрение. К Алкивиаду стали относиться с недоверием все - демократы в такой же степени, как и олигархи". Против него сложилась коалиция, в которую вошли представители самых разных политических сил: основным инициатором обвинения был лидер афинских демократов Андрокл из Питфа, официальное обвинение подал представитель аристократии Фессал, сын Кимона, руководителями следствия являлись "демагоги-перевертыши" Писандр и Харикл.

Последствия всего вышеперечисленного были пагубны для Афин: бежавший Алкивиад перешел на сторону спартанцев, армия в Сицилии лишилась вождя, бывшего душой всего предприятия, и в конце концов потерпела сокрушительное поражение. Сицилийская катастрофа стала началом конца афинской империи и способствовала подъему олигархического движения.

Владимирский М. Ю. Афинская олигар