Осада Мегиддо

2.1. Осада Мегиддо.

Начиная с пятнадцатого года царствования Тутмоса III и кончая тем временем, когда мы находим его идущим походом в Азию в конце 22-го года, мы не знаем, что там происходило, но положение дел, найденное им в Азии, и течение последующих его кампаний свидетельствуют о том, как шло дело с египетским господством в этот промежуток времени. Не видя египетской армии в течение многих лет, сирийские царьки стали постепенно проявлять мятежный дух, и видя, что их дерзость не встречает возмездия со стороны фараона, царь Кадеша, некогда, вероятно, сюзерен всей Сирии-Палестины, подстрекнул царей всех городов Северной Палестины и Сирии к образованию большой коалиции под его начальством, после чего они, наконец, почувствовали себя достаточно сильными, чтобы начать открытое возмущение. Таким образом, Кадеш стал во главе их, обладая могуществом, в котором мы, очевидно, должны признать остаток престижа его древнего более обширного и непреоборимого господства. Но Южная Палестина не была расположена поднять оружие против фараона. Шарухен, выдержавший шестилетнюю осаду Яхмоса в дни гиксосов, знал слишком хорошо, чего можно было ожидать, чтобы безрассудно начать враждебные действия против Египта. По той же причине и вся область Южной Палестины, бывшая свидетельницей этой осады, думала также, но незначительное меньшинство желало, вероятно, присоединиться к восстанию. В Шарухене, также, как и вообще на юге, вспыхнула граж-данская война, так как союзники хотели принудить южных царьков присоединиться к восстанию и послать подкрепления войскам, которые они собирали. Не только «все союзные области Джахи», или Западной Сирии, были в открытом восстании против фараона, но также, несомненно, и большое царство Митанни, с восточной стороны Евфрата, сделало все, что только могло, для усиления мятежа и его поддержания, после того как он уже разгорался; это видно из того, что Тутмос III был в конце концов вынужден вторгнуться в Митанни и наказать ее царя, чтобы иметь возможность утвердить египетское господство в Нахарине. Было естественно, что Митанни, воинственная и активная держава, соперничавшая с юной Ассирией, как с равной, должна была смотреть с беспокойством на присутствие новой великой державы у своих западных границ. Митаннийский царь узнал, наконец, чего следовало ожидать от Египта, и было естественно, что он должен был стараться изо всех сил восстановить некогда великое царство Кадеша в качестве буфера между ним и Египтом. Тутмосу III, следовательно, пришлось иметь дело с такими значительными силами; ни один фараон до него не имел никогда перед собой такой большой задачи.¹

У нас нет данных, чтобы судить, в каком состоянии находилась долгое время пребывавшая в бездействии египетская армия и сколько времени понадобилось Тутмосу, чтобы реорганизовать ее и привести в боевое состояние. Армии Древнего Востока, по крайней мере египетские, были не велики, и едва ли фараон когда-нибудь вторгался в Азию более чем с 25 или 30 тысячами воинов, причем ближе к действительности цифра менее 20 тысяч. В конце 22 года царствования Тутмоса III мы находим его и его армии готовыми выступить в поход. Он отправился из Джару, крайнего египетского города на северо-восточной границе, около 19 апреля 1479 г. до н. э. Спустя 9 дней, т. е. 28 апреля, он достиг Газы, в 160 милях от Джару. По египетскому календарю это был четвертый день Пахонса (первого месяца летнего времени года), день коронации Тутмоса, ровно 22 года с тех пор как оракул Амона провозгласил его царем в перистильном зале его отца в Карнаке. С тех пор прошло, поистине, много времени, но дело, которое он неустанно втайне замышлял и к которому постоянно стремился, наконец далось ему в руки. Это не был человек, способный терять время на пустое празднество; прибыв вечером в день юбилея коронации, он двинулся далее на север уже на следующее утро. Пройдя Шефелах и приморскую равнину, он пересек долину Шарона, уклонившись при этом внутрь страны, и расположился вечером 10 мая лагерем в Ихме, городе неизвестного местоположения, приблизительно в 80 или 90 милях от Газы, на южных склонах Кармельского хребта.

Тем временем армия азиатских союзников под начальством царя Кадеша передвинулась на юг, насколько позволяла территория союзных земель, и заняла сильную крепость Мегиддо в долине Иезриля, на северных склонах Кармельского хребта. Это место, впервые появляющееся теперь в истории, представляло собой не только сильное укрепление, но занимало также важную стратегическую позицию, господствовавшую над Дорогой из Египта, проходившей между двух Ливанских хребтов к Евфрату; отсюда его выдающаяся роль в восточной истории, начиная с этого времени. Тутмос, разумеется, смотрел на всю эту страну, как на свою собственную, и поэтому впоследствии говорил: «Страны Фенху (азиаты)... стали вторгаться в мои пределы».²

До сих пор он подвигался через дружественные города, или по крайней мере через области, где не было открытого возмущения, но когда он приблизился к Кармелю, стало необходимо двигаться с осторожностью. В Ихме он узнал, что враги занимают Мегиддо, и созвал совет из своих офицеров, чтобы выбрать наиболее подходящий путь для перехода через хребет и достижения долины Эсдраелона. Существовали три дороги, годные для армии, идущие из Иехема через горы; одна по прямой линии от Аруны до ворот Мегиддо, и две, представлявшие обход в ту и другую сторону; из них первая вела, выгибаясь к югу, через Таанах, лежащий приблизительно в пяти милях на северо-восток от Мегиддо, а другая к северу, через Зефти, и выходила из гор на северо-запад от Мегиддо. Характерно для Тутмоса, что он предпочитал прямой путь, тогда как его офицеры настаивали на

том, что другие пути более широки, тогда как средний представляет собой узкую тропу. «Разве лошадь не будет идти за лошадью — спрашивали они — а также и человек за человеком? Не должен ли будет наш авангард сражаться в то время, как наш арьергард еще будет стоять в Аруне?» Эти рассуждения показывали хорошее военное понимание опасностей, представляемых тропой, но Тутмос дал непреложную клятву, что он пойдет на врагов кратчайшей дорогой и что они могут за ним следовать или нет, если им угодно. Затем, сделав весьма предусмотрительно все приготовления, он двинулся 13 мая к Аруне. Чтобы не быть захваченным врасплох, а также чтобы возбудить храбрость своей армии, он лично стал во главе колонны, поклявшись, что никто не будет впереди него, но что он пойдет «сам во главе своей армии, указывая путь собственными своими шагами». Аруна лежит высоко на горном хребте, и к ней ведет только узкая тропа, но он достиг ее благополучно и провел там ночь на 14-е мая. В это время его армия должна была растянуться на большое расстояние по пути из Ихма в Аруну, тем не менее утром

14-го числа он вновь быстро двинулся вперед. После непродолжительного перехода он столкнулся с неприятелем. Будь последний многочислен, он пострадал бы от него ввиду сделанного им длинного и трудного перехода по узкой горной дороге. К счастью, проход расширился, и он мог развернуть свою колонну в расстилавшейся за ним долине. Следуя настойчивому совету своих офицеров, он удерживал неприятеля до тех пор, пока не подошел из Аруны его арьергард. Неприятель не располагал достаточными силами, чтобы воспользоваться его затруднительным положением, и он мог поэтому вновь двинуться вперед. Передняя колонна вышла из ущелья на равнину Эсдраелона сейчас же после полудня, и около часа Тутмос остановился, не встречая сопротивления, на юг от Мегиддо, «на берегу ручья Кины». Азиаты, таким образом, потеряли несравненный случай разбить его по частям. По-видимому, они находились слишком далеко на юго-востоке, чтобы быстро стянуть свои силы и направить их против его узкой колонны в то время, когда она выходила из гор. Невозможно точно определить их положение, но во время схватки в горах их южное крыло было в Таанахе, без сомнения, в надежде, что Тутмос пересечет горы по Таанахской дороге. Их фронт не мог быть растянут от Таанаха до Мегиддо, так как тогда для египтян было бы невозможно мирно выйти из ущелья и появиться на склоне к югу от Мегиддо. Тутмос разбил лагерь на равнине под Мегиддо и отдал приказ по всей армии быть готовым к битве наутро. Начались быстрые приготовления к сражению, и в лагере господствовали наилучший порядок и расположение духа. Под вечер в тот же день (14-го числа) или в течение следующей ночи Тутмос, воспользовавшись расположением неприятеля на востоке и юго-востоке от его собственных сил, продвинул свои войска на запад от Мегиддо и смело развернул свое левое крыло с северо-западной стороны от города (об этом свидетельствует его позиция следующего дня). Этим он обеспечил себе, в случае необходимости, безопасную и удобную линию отступления на запад, по дороге в Зефти, и в то же время его крайнее левое крыло могло отрезать врагу бегство на север.³

Рано утром на следующий день, 15-го мая, Тутмос отдал приказ построиться и выступить в боевом порядке. На блестящей колеснице из сплава золота и се-

ребра он занял свое место в центре, его правое, или южное, крыло опиралось на холм к югу от потока Кины, а его левое крыло, как мы уже видели, находилось на северо-запад от Мегиддо. Чтобы защитить свою крепость, азиаты врезались между войском Тутмоса и городом, откуда, разумеется, выступили вспомогательные силы. Царь немедленно атаковал их, руководя нападением лично «во главе своей армии». Неприятель при первом же натиске обратился в бегство. «Они бежали сломя голову в страхе к Мегиддо, бросая своих лошадей и свои колесницы из золота и серебра, и жители втаскивали их наверх, таща их за их одежду в город; жители города заперлись от них и спускали одежды, чтобы втащить их в город. И если бы только армия его величества не увлеклась расхищением вещей неприятеля, она овладела бы Мегиддо в тот момент, когда побежденного презренного царя Кадеша и побежденного презренного царя города (Мегиддо) второпях втаскивали на стену, чтобы они могли попасть в город». Но дисциплина восточной армии не может противостоять возможности хорошо пограбить; тем менее могли удержаться от разграбления соединенных армий Сирии египетские полчища в XV веке до н. э. «Тогда были захвачены их лошади, колесницы из золота и серебра составили добычу... Их бойцы лежали распростертыми, как рыбы, на земле. Победоносная армия его величества обходила кругом, считая добычу и свои доли. И вот была захвачена палатка того презренного врага (царя Кадеша), в которой находился его сын... Вся армия ликовала, воздавая хвалу Амону за победу, дарованную им своему сыну... Они принесли добычу, которую они взяли, состоящую из рук (отрезанных у убитых), живых пленников, лошадей, колесниц, золота и серебра». Ясно, что во время беспорядочного бегства лагерь царя Кадеша попал в руки египтян, и они принесли фараону его богатую и роскошную обстановку.
Но сурового Тутмоса не могли удовлетворить эти победы. Он видел только то, что было упущено. «Если бы вы вслед за этим взяли город, — сказал он своим войскам, — то я сделал бы сегодня (богатое приношение) Ра, потому что вождь каждой страны, которая восстала, находится в нем и потому что взятие тысячи городов — вот что такое пленение Мегиддо». Вслед за этим он отдал приказ немедленно обложить город. «Они смерили город, окружив его оградой, возведенной из зеленых стволов всех излюбленных ими деревьев, его величество находился сам

на укреплении к востоку от города, осматривая, что было сделано». Тутмос с гордостью заявляет после своего возвращения в Египет: «Амон отдал мне все союзные области Джахи, заключенные водном городе... Я словил их в одном городе, я окружил их толстой стеной». Египтяне назвали эту осадную стену: «Тутмос, осаждающий азиатов», согласно обычаю эпохи империи называть всякое сооружение Царя его именем. Самым внимательным образом следили за войском, чтобы никто не мог дезертировать, и никому из города не позволялось приближаться к линиям обложения, если не затем, чтобы сдаться. Но, как мы увидим, прежде чем Тутмосу удалось тесно окружить это место, царь Кадеша бежал на север. Это было как раз то, что Тутмос хотел предупредить, продвинув свое левое крыло вдоль северо-западной стороны города в ночь перед битвой. По мере того, как время осады продвигалось вперед, царьки, которым посчастливилось не быть запертыми в городе, поспешили заключить мир с раздраженным фараоном. Мы не осведомлены относительно осады и приступов египтян. Жреческий писец, к которому восходит наш единственный источник, замечает: «Все, что причинил его величество этому городу, этому презренному врагу и его презренной армии, записывалось каждый день под его (дня) названием... записывалось на кожаном свитке в храме Амона вплоть до сего дня». Но драгоценный свиток, подобно книге хроник царей Иудеи, погиб, и наше повествование терпит вследствие этого большой ущерб. Время года было очень позднее, и египтяне добывали себе зерно на хлебных полях долины Эсдраелона, в то время как захваченные стада доставляли им мясо. То было, насколько нам известно, первое войско, опустошавшее эту прекрасную равнину, которой суждено было стать полем битвы между Востоком и Западом, от Тутмоса III до Наполеона. Но совсем иначе было внутри стен: запасы, нужные на время осады, не были сделаны, и голод свирепствовал в обложенном городе. И этот последний, выдержав осаду несколько недель, сдался. Но царя Кадеша не было среди пленников. Азиаты, бывшие в Мегиддо, вышли к славе Тутмоса III, одаренного жизнью, говоря: «Дай нам возможность принести твоему величеству дань». Затем они пришли, неся то, что принадлежал им, дабы выказать покорность славе его величества, дабы вымолить дыхание ноздрей своих у величия его могущества». «Тогда, — говорит Тутмос, — мое величество повелело дать

им дыхание жизни», и очевидно, что он обошелся с ними с крайней снисходительностью Страшные опустошения целых городов, подобные тем, которыми хвастаются ассирийские цари, сообщая о своем обращении с мятежниками, нигде не упоминаются в анналах фараонов. Египтянам не удалось захватить самого опасного царя Кадеша, но зато они захватили в качестве заложников его семейство. Тутмос говорил: «Вот, мое величество увело жен побежденного, вместе с его детьми, и жен его начальников, бывших здесь вместе со своими детьми».
Как ни велика была добыча, взятая на поле битвы, нельзя было сравнивать с богатствами, ожидавшими фараона в завоеванном городе. 924 колесницы, включая те, которые принадлежали царям Кадеша и Мегиддо, 2238 лошадей, 200 вооружений, считая опять-таки те которые принадлежали тем же двум царям, роскошная палатка царя Кадеша, около 2000 голов крупного скота и 22 500 голов мелкого скота, великолепная домашняя обстановка царя Кадеша, и в том числе его царский скипетр, серебряная статуя, быть может, его бога и статуя его самого из слоновой кости, покрытая золотом и ляпис-лазурью. Огромное количество золота и серебра было также захвачено в городе, но в записи Тутмоса о разграблении они перемешаны с добычей из других городов, и поэтому мы не можем определить, сколько именно было взято в одном Мегиддо. Скот, разумеется, был захвачен в окрестной стране, иначе город не страдал бы от голода. Прежде чем уйти, армия сняла также жатву с полей на равнине Эсдраелона, вокруг Мегиддо, и собрала более 113000 четвериков, не считая того, что было снято ею с полей в течение осады.⁴

Не теряя времени, Тутмос двинулся на север, насколько позволяли неприятельские крепости и позднее время года. Он достиг южных склонов Ливана, где три города — Иноам, Нугес и Херенкеру образовали род триполиса под начальством «врага», являвшегося, быть может, царем Кадеша. Они быстро сдались, если только их царь уже не был в числе выразивших покорность, в то время как Тутмос еще осаждал Мегиддо. Чтобы помешать новому движению на юг все еще не покоренного царя Кадеша и чтобы господствовать над важным путем на север, идущим между двух Ливанских хребтов, Тутмос построил в этом месте крепость, на

званную им «Тутмос — связывающий варваров», причем он употребляет то же редкое слово для «варваров», которое Хатшепсут прилагает к гиксосам. Затем он начал реорганизацию завоеванной территории, заменяя, разумеется, прежних восставших царьков другими, которые, можно было думать, окажутся верными Египту. Новым правителям было позволено распоряжаться у себя, как им заблагорассудится, при условии правильной и быстрой доставки ежегодной дани в Египет. Дабы заставить их исполнять свои обязательства, Тутмос увел с собой в Египет их старших сыновей, которых он поместил в особом квартале или помещении, называвшемся Фиванским замком. Здесь их воспитывали и обращались с ними так, чтобы внушить им чувство расположения к Египту, и всякий раз, как умирал царь одного из сирийских городов, фараон посылал на его место его сына. Тутмос владел теперь всей Палестиной, вплоть до южного конца Ливана на севере, а также и Дамаском внутри страны. В зависимости от степени участия в восстании, он отнимал у городов их богатства и вследствие этого вернулся в Египет приблизительно с 426 фунтами золота и серебра, в виде колец, употреблявшихся в

торговом обороте, или в виде великолепных сосудов и других предметов искусства, не считая неизмеримого количества менее ценного имущества и вышеупомянутой добычи из Мегиддо. ⁵

В начале октября Тутмос достиг Фив, и можно быть уверенным, что это было такое возвращение в столицу, которое не выпадало на долю ни одного фараона до него. Менее чем в шесть месяцев, т. е. в течение сухого времени года в Палестине, он выступил из Джару, одержал поразительную победу под Мегиддо, взял город после продолжительной и трудной осады, двинулся к Ливану и взял там три города, построил и снабдил гарнизоном постоянный форт вблизи них начал реорганизацию управления в Северной Палестине и совершил обратный путь в Фивы.

Тутмос немедленно устроил в своей столице три Праздника Победы. Каждый из них продолжался 5 дней и совпадал с первым, вторым и пятым календарным празднеством Амона. Последний справлялся в западной фиванской равнине в заупокойном храме Тутмоса, к тому времени законченном, и, может быть, то было первое празднество, справлявшееся в нем. Эти праздники были установлены на

всегда и обеспечены ежегодными поступлениями богатых приношений. В праздник Опет, самый большой годичный праздник Амона, длившийся 11 дней, Тутмос принес в дар богу три города, взятые им в Южном Ливане, не считая богатого собрания великолепной посуды из золота, серебра и драгоценных камней, из числа несметной добычи, взятой в Ретену. Чтобы обеспечить поступления для поддержания храма в тех роскошных рамках, которые проектировались, он отдал Амону не только три вышеназванных города, но также и обширные земли в Верхнем и Нижнем Египте, снабдив их огромными стадами и множеством крепостных крестьян из числа своих азиатских пленников. Таким образом, было положено основание тому выдающемуся состоянию Амона, которое оставило далеко позади увеличившиеся богатства других храмов. ⁶

Великая задача надлежащего усиления империи начала успешно осуществляться, но египетское могущество в Азии в течение долгой военной бездеятельности в царствование Хатшепсут было настолько основательно поколеблено, что Тутмос III после первого похода далеко не был готов идти немедленно против Кадеша, своего самого опасного врага. Кроме того, он желал основательно организовать и вполне утвердить за собой земли, уже находившиеся под властью Египта. Поэтому в 24 году своего царствования он прошел по покоренные территории Северной Палестины и Южной Сирии, описав обширную кривую, причем царьки являлись к нему с данью и выражением преданности в любом месте, где останавливался фараон. Слухи о его победе предыдущего года достигли между тем Ассирии, которая как раз в то время начала выдвигаться на восточном горизонте, имея весь период своего блеска еще впереди. Ее царь, естественно, желал быть в хороших отношениях с великой западной империей, и дары, состоящие из драгоценных камней, преимущественно ляпис-лазури из Вавилона, и лошадей, которые он послал Тутмосу в то время, когда последний находился в походе, были, разумеется, истолкованы египтянами в смысле дани. (Хотя Авдиев не согласен с такой трактовкой данного понятия. Он читает, что эти ‘приношения’ данью являться не могли, так как Ассирия в то время не могла ни быть завоеванной Тутмосом III, ни послать в далекий Египет свою дань, признав тем самым гегемо-

нию Египта). По всей вероятности, во время этого похода не произошло ни одной битвы.

Первый поход Тутмоса III в Сирию значительно упрочнил положение Египта в Передней Азии в качестве сильной и могущественной военной державы, энергично вступившей на путь завоеваний с целью захвата добычи и использования ресурсов Палестины, Сирии и Финикии. Вполне естественно, что даже объедененным силам сиро-палестинской каолиции было трудно противостоять египетскому нашествию. Имеются некоторые основания пологать, что большое Митаннийское государство оказывало некоторую помощь сиро-палестинским князьям, ведшим упорную борьбу с Египтом. Митанни в этот период, опасаясь усиления Египта в Передней Азии, с одной стороны, поддерживало те страны и государства, которые вели войну с Египтом, а с другой – оказывало давление на покоренные народы, стремившиеся освободиться от митаннийского ига и для этого заручиться поддержкой Египта.⁷

Третья кампания, бывшая в следующем, 25-м году, была, по-видимому, посвящена, как и первая, организации южной половины будущей азиатской империи, северная половина которой все еще оставалась непокоренной.

Никаких отчетов о четвертой кампании не сохранилось, но судя по последующим военным операциям, можно думать, что она не выходила, как и предшествующие, за пределы уже завоеванной территории. Тутмосу стало теперь ясно, что он не мог идти на север между двух Ливанских хребтов и действовать против Кадеша, оставляя свой фланг открытым для нападет неподчиненных финикийских прибрежных городов. Равным образом, было невозможно разбить Нахарину и Митанни, если сначала не разрушить Кадеша, господствовавшего над долиной Оронта. Поэтому Тутмос задумал ряд походов, направленных, прежде всего, против северного побережья, которое он мог затем использовать как базу для операций против Кадеша; раз достигнув этого, он мог вновь двинуться с побережья против Митанни и всей области Нахарины. Ни один современный стратег не мог бы задумать ряда операций, более подходящих к условиям, а также привести их в исполнение с более неукротимой энергией, чем это сделал Тутмос. Он организо-

вал флот и поставил во главе его надежного офицера по имени Нибамон, служившего под начальством его отца.⁸