Русская повесть первой половины XVIII века и западноевропейская литературная традиция

О.Л. Калашникова, Днепропетровск

Первая половина XVIII в., когда процесс европеизации не только литературы, но и всей русской культуры последовательно переориентируется на Францию, была периодом все более активного приобщения российского читателя к иноземному роману - как средневековому, так и современному. «Бова королевич», «Великое зерцало», «Повесть о семи мудрецах», «История о храбром рыцаре Петре Златых ключей», «История о Париже и Вене», романы-переделки «Неистового Роланда» Ариосто и многие другие западноевропейские романы и повести вошли в читательское сознание россиян в конце XVII - первой половине XVIII в.

Русская повесть первой половины XVIII столетия, эволюционировавшая к большой жанровой форме и уже освоившая многие романные принципы отражения мира и человека (см.: Калашникова О.Л. Русская повесть первой половины XVIII в. Днепропетровск, 1989), не могла не испытать воздействия иноземного романа. Понятия «роман» и «повесть» еще не обрели в то время терминологической четкости, да и сам термин «роман» стал известен в России только в 1730 г. (кантемировский перевод книги Фонтенеля «Разговоры о множестве миров»). Безвестные русские книжники, переводя иноземные романы, пытались как-то соотнести их с уже известными и существовавшими в нашей литературе жанрами. Наиболее близкой к роману оказалась повесть. По этой причине европейские романы получали в рукописных переводах обозначение «гистория», тем самым попадая в один жанровый ряд с русской повестью-гисторией, ассимилируясь с ней, влияя на поэтику, но в то же время испытывая обратное воздействие.

Переводной роман не воспринимался как нечто чужое. Черпая сюжеты в европейских народных книгах, в которых средневековые романы уже подвергались трансформации, обусловленной вкусом «низового читателя», русские книжники, в свою очередь, переделывали западноевропейские произведения, предлагая отечественному читателю не столько перевод, сколько пересказ, вольное сочинение на тему европейского оригинала, ни автор, ни название которого не фигурировали в русской рукописи. Одни переводчики, как автор «Истории о гишпанском королевиче Евграфе и португальском королевиче Александре», стремились включить в свое произведение как можно больше чужого материала; в результате этого первоисточник произведения - «Повесть об Александре и Лодвике» - обрастал общими местами переводных рыцарских романов. Другие, как создатель «Сказания о богатом купце», пытаются контаминировать западноевропейские и русские книжные и фольклорные мотивы. Нередко используются элементы структуры других жанров: фацеций, новелл, любовно-авантюрного романа. Героям переводных романов подчас давались русские имена, вводились описания русских бытовых реалий, иногда целые сцены, отсутствующие в оригинале, но делающие произведение понятным и интересным для русского читателя. Русификация иноземного произведения (как одна из особенностей переводной рукописной прозы) сохранится и в первых образцах печатного оригинального русского романа (сюжеты польских фацеций в «Пересмешнике» М.Д. Чулкова и «Иване Гостином сыне» И. Новикова; сцены из «Совисдрала» в «Пересмешнике» и «Ваньке Каине» М. Комарова).

В рукописных сборниках XVIII в. оригинальные русские повести оказываются в окружении переводных произведений. Так, в сборник начала 40-х гг. XVIII в. (ГИМ. Муз. 1283, 40) вошли: «Гистория о Францеле Венециане», «Гистория об Александре дворянине», «Гистория о Елизавете, королеве английской», «Гистория о Василии, королевиче златовласом», «Гистория о российском матросе Василии Кариотском». О том, что в сознании русского читателя эти произведения существовали как явления одного ряда, свидетельствует и предисловие С. Порошина к «Филозофу английскому» (см.: Порошин С. Предисловие // Филозоф Английский, или Клевеланда. СПб., 1760. Т. 1. С. 3), и заметка в чулковском сатирическом журнале «И то, и сьо» (см.: И то, и сьо, 1769, март, десятая неделя. С. 5).

Переводной иноземный роман, наряду с оригинальной русской повестью и повестями-переделками, был равноправным потоком единого национального литературного процесса, живым явлением литературы России.

Исследователям нелегко определить степень оригинальности рукописного романа, что порождает дискуссии о том, какие произведения можно считать русскими, а какие - нет (полемика о «Гистории о Францеле Венецианском», «Гистории о Полиционе Египетском», «Повести о Василии Златовласом» и т.д.). Дело усложняется и тем, что часто русские переводчики обращались сразу к нескольким источникам - иноземным и русским. Так, на «Гисторию о Францеле Венециане» повлияли два европейских романа: «Париж и Вена» и «Петр и Магилена» («Петр Златых ключей»), русские переводы этих произведений, русский фольклор, сочинения по всемирой истории, переводная литература героического содержания (см.: Апсит Т.Н. Повесть о Францеле Венециане - памятник русской литературы первой трети XVIII в.: Автореф. дисс. канд. филол. наук. Л., 1985. С. 11-12). Известны случаи, когда одно европейское произведение становилось источником нескольких русских переводов и переделок. Скажем, роман графини д' Онуа «Ипполит» (1690) представлен в России как «История об Ипполите, графе Аглинском, и о Жулии, графине Аглинской же, любезная всему свету и курьозная инвентура» и как перешедшая в лубок новелла из романа, ставшая популярной повестью, - «О принце Лапландийском и острове вечного веселия» (см.: Веселовский А.Н. История русского романа: Записки слушательниц по лекциям А.Н. Веселовского. М., 1909).

И оригинальные повести, и переводы, и повести-переделки - три основных потока русской прозы первой половины XVIII в. - развиваются в тесной взаимосвязи. Порой переводная повесть становится источником русской вариации; если же учесть, что уже в переводе оригинал подвергается русификации и переработке, становится понятным, насколько далека повесть-переделка - вторая ступенька интерпретации европейского оригинала - от первоисточника. Именно таким примером опосредованного, вторичного обращения к западноевропейскому роману и стал, на наш взгляд, «Францель Венециан». Нам представляется более верным считать эту повесть особой жанровой разновидностью русской литературы первой половины XVIII в. - переделкой-вариацией европейского рыцарского любовно-авантюрного романа, переходной формой от перевода к оригинальному роману, а не оригинальным русским произведением, как стремится доказать Т.Н. Апсит.

Становясь живым, полнокровным явлением русской литературы, иноземные романы подвергались переделке и на уровне поэтики в русле основных тенденций развития русской прозы этого периода: усиление романных мотивов в «Петре Златых ключей», «Истории о французском сыне», «Повести о Василии Златовласом» насыщение «Бовы королевича» элементами русской богатырской сказки; влияние концепции героя в русской петровской повести на трактовку характеров Францеля, Евдона, Полициона; двуслойность повествования в «Истории о французском сыне» как результат воздействия поэтики «Гистории о храбром российском кавалере Александре» стремление к романной полифонии повествования и т.п.

Появление переводных европейских романов было органично и необходимо для русской литературы конца XVII - первой половины XVIII вв. - времени формирования национальной повести и стремительного приближения к своему роману. Сходство жанрообразующих признаков русской повести и переделок иноземных средневековых романов, взаимодействие этих потоков в русской прозе дороманного периода показывает, что магистральной в развитии повести этого времени стала линия движения к роману, образцом которого и была западноевропейская, преимущественно французская, про