Войны Юрия Долгорукого: 1146 - 1149 годы

Карпов А. Ю.

Лесная земля

Что должен был почувствовать Юрий, получив известие о вокняжении в Киеве Изяслава Мстиславича (это произошло 13 августа 1146 года, после победы, одержанной Изяславом над киевским князем Игорем Ольговичем)? Наверное, досада и разочарование овладели им. Киев был возвращен в руки Мономашичей — но это случилось помимо него, без всякого его участия. Его собственный племянник, представитель младшего поколения князей "Мономахова племени", сумел обойти его, вперед него воссесть на "златой" киевский стол, взять не принадлежащее ему по праву. Все решила грубая сила — так, во всяком случае, должно было казаться Юрию. Сила, а еще — близость к Киеву, возможность следить из Переяславля за тем, что происходит в стольном городе, и вовремя оказаться в нужном месте… Увы, не он княжил в Переяславле. Ни тогда, когда Всеволод Ольгович свергал его брата Вячеслава, ни тогда, когда Изяслав Мстиславич свергал Всеволодова брата Игоря. В который раз, должно быть, сетовал Юрий на свою участь, на доставшийся ему от отца удел. Из Суздальского "залесья" он никогда не мог поспеть в Киев вовремя, а потому обречен был принимать происходившее там как свершившийся факт, как данность.

Всего двое осталось их из сыновей Мономаха — старший, Вячеслав, и он, Юрий. Но на Вячеслава надежды не было никакой. Он попытался действовать самостоятельно, не сославшись с Юрием, но прислушавшись лишь к советам своих неумных бояр. А в результате — потерпел поражение, выбыл из борьбы раньше срока, оставив Юрия один на один с зарвавшимся Изяславом. И не только он, но и их племянник Владимир, сын любимого им брата Андрея. А ведь и тот мог стать союзником Юрия, и ему Юрий бы выделил долю, получи он в свои руки Киев, о чем у них с Андреем был уговор…

Все складывалось против Юрия; все выходило не так, как ему хотелось. И потому, когда гонец от Святослава Ольговича прибыл в Суздаль, Юрий готов был принять любое предложение, которое помогло бы ему в борьбе за Киев. И Юрий ответил Ольговичу согласием на его мольбу о помощи.

…Несмотря на многолетнюю вражду, этих князей связывали не только узы родства. Троюродные братья, они женились в один день — и оба на половецких княжнах, "Аепиных дщерях". Правда, ко времени описываемых событий оба были женаты уже вторым браком. (Святослав Ольгович вторично женился в Новгороде зимой 1136/37 года, причем свадьба его ознаменовалась скандалом: новгородский епископ Нифонт по неизвестным нам причинам отказался венчать князя сам и не разрешил сделать это новгородским священникам, так что князю пришлось венчаться "своими попы".) Но, в отличие от Юрия, Святослав сохранил прочные связи с Половецкой землей. Внук хана Оселука, он, как и другие Ольговичи, пользовался неизменной поддержкой своих степных родственников. Так что, вступая в союз с ним, князь Юрий Владимирович получал возможность опереться на силу "диких" половцев — весьма грозную при умелом обращении с нею.

***

Летопись дважды сообщает о посольствах Святослава Ольговича в Суздаль. В первый раз, рассказывая о пребывании Святослава в Новгороде-Северском еще до того, как к нему присоединились племянник Владимир, Иван Берладник и половецкие родичи. Во второй — чуть позднее, уже после того, как объединенная рать противников Святослава — братьев Владимира и Изяслава Давыдовичей и Мстислава Изяславича — подступила к его городу. Взять Новгород-Северский, несмотря на приступ, князья не смогли. После жаркого и кровопролитного сражения, в котором пало несколько киевских бояр, они начали разорять окрестности города: "заграбиша Игорева и Святославля ста[да] в лесе… кобыл стадных 3000, а конь 1000, — перечисляет добычу княжеской рати летописец, — пославше же по селом, пожгоша жита и дворы. В то же время послася Святослав к Гюргеви…"

Юрий выразил готовность помочь своему троюродному брату — целовал крест, "яко искати ему Игоря". Однако при этом выговорил несколько условий. Во-первых, Святослав должен был признать его "старейшинство" — то есть целовать ему крест не как "брату", но как "отцу" (и это при том, что годами Святослав был старше Юрия). Во-вторых, сыну Юрия Ивану должны были перейти Курск и Посемье — те самые территории, которые некогда брат Юрия Ярополк передал брату Святослава Всеволоду и в которых после этого княжил сам Святослав. Святослав Ольгович на все условия с готовностью согласился. Он думал лишь о том, как бы выручить брата. А добиться этого без помощи Юрия не представлялось возможным.

Вопрос о киевском княжении, кажется, не поднимался. Здесь между князьями существовала некая недоговоренность. Юрий, конечно же, не собирался воевать за возвращение Ольговича на киевский престол; Святослав же об этом пока (может быть, только пока?) старался не думать.

В конце ноября или в декабре 1146 года Юрий, собрав свое войско, выступил в поход и направился в Черниговскую землю — на соединение со Святославом. Однако дойти ему удалось только до Козельска — небольшой крепости на реке Жиздре, в пределах Вятичской земли. Его дальнейшему продвижению воспрепятствовал великий князь Изяслав Мстиславич.

Когда Изяславу стало известно о союзе между Юрием и Святославом и о намерении Юрия принять участие в военных действиях, он немедленно отправил своих гонцов "полем" к муромскому и рязанскому князю Ростиславу Ярославичу, веля тому напасть на владения Юрия. Муромские князья имели свои счеты с суздальскими. Ростислав, двоюродный брат Ольговичей и Давыдовичей, стал муромским князем совсем недавно, после смерти в 1145/46 году родного брата Святослава. Он изгнал своих племянников, сыновей Святослава Ярославича, из княжества, а главным городом сделал Рязань, в которой княжил и раньше. На решимость Ростислава принять участие в войне, по всей вероятности, повлияло то, что изгнанные им племянники нашли пристанище у Юрия Долгорукого и Святослава Ольговича (последний, напомним, принял у себя изгнанного из Мурома Владимира Святославича). Победа Юрия и Святослава неизбежно должна была поколебать позиции Ростислава Ярославича в собственном княжестве. А потому он с готовностью подчинился требованию Изяслава Киевского и принялся "стеречи" (выражение летописца) суздальские волости. Узнав об этом, Юрий немедленно повернул обратно: "И пусти Дюрги сына своего Иванка к Святославу, а сам узвратися из Козельска".

Теперь Юрий пришлось мстить Ростиславу за разорение собственной волости. Сам он в поход не выступил, но в январе-феврале следующего 1147 года послал на Рязань своих сыновей Ростислава и Андрея. Ростислав принять бой Ярославич не решился и бежал в Половецкую землю. Вынужден был покинуть Рязань и его сын Глеб, которого, по сведениям поздних рязанских источников, тогда же "взяли с Рязани на Дрюческ (город Друцк, в Полоцкой земле. — А. К.)".

Есть основания полагать, что результатом этого похода стало временное подчинение Муромской и Рязанской земли суздальскому князю. На княжение в Рязань Юрий посадит союзных ему сыновей князя Святослава Ярославича — сначала Давыда, а после его смерти в следующем году — Игоря. Правда, союз с Рязанью просуществует лишь до тех пор, пока сам Юрий будет оставаться в Сздальской земле. Когда же он покинет ее и уйдет на княжение в Киев (это случится в 1149 году) Ростислав Ярославич вернет себе Рязань, а ставленникам суздальского князя придется бегством спасаться из города.

Рязанские дела, естественно, отвлекали внимание Юрия. Между тем его сын Иван в декабре 1146 года привел в Новгород-Северский лишь небольшую часть отцовской дружины. Святослав Ольгович, однако, встретил князя со всевозможными почестями и торжественно объявил о передаче ему Курска "и с Посемьем". Впрочем, сын Юрия мог считаться курским князем лишь номинально. Ибо в таком качестве его не собирались признавать ни князья Давыдовичи, ни Изяслав Мстиславич, намеревавшийся вернуть Курск в состав Переяславского княжества и передать его своему сыну Мстиславу.

Давыдовичи вконец разорили окрестности Новгорода-Северского, причем разграбили и сожгли не только пригородные княжеские села со всем их добром, но и церковь Святого Георгия в Игоревом сельце (эта церковь была поставлена князем Игорем Ольговичем, носившим в крещении имя Георгий). Затем, получив известие о приближении главных сил Изяслава Мстиславича, князья двинулись ему навстречу к Путивлю и подступили к городу на Рождество Христово, 25 декабря. Взять город своими силами Давыдовичи не смогли. Однако когда у стен города появился князь Изяслав Мстиславич с киевским войском, горожане сами вышли ему навстречу. Изяслав целовал крест горожанам на том, что не будет мстить им, посадил в городе своего посадника, а Святославов двор и все хранившееся там имущество и казну отдал на разграбление. Помимо прочего, было роздано — и, надо полагать, тут же выпито — 500 берковцев меду (один берковец по весу равнялся 10 пудам) и 80 корчаг вина, хранившихся в княжеских погребах. "И церковь Святаго Възнесения всю облупиша, — бесстрастно перечисляет летописец похищенное, — съсуды серебряныя, и индитьбе (алтарные покровы. — А. К.), и платы служебныя, а все шито золотом, и каделниче (кадильницы. — А. К.) две, и кацьи (также кадильницы особой формы. — А. К.), и еуангелие ковано, и книгы, и колоколы, и не оставиша ничтоже княжа, но все разделиша, и челяди 7 сот". Как всегда, челядь (рабы) была главной добычей, которую захватывали во время походов. И не только тогда, когда в войне участвовали половцы, но и тогда, когда русские князья действовали сами по себе, без всякого участия степных наемников, и воевали со своими, русскими же…

Когда Святослав Ольгович узнал о взятии своего города и о намерении Изяслава Мстиславича Киевского лично идти к Новгороду-Северскому со всем войском, он созвал на совет дружину, а также князей Ивана Юрьевича и Ивана Берладника и своих дядьев, вождей "диких" половцев Тюнрака и Камоса Оселуковичей. Решение было принято совместно. "Княже, — обратилась к Святославу дружина, — не стряпая (то есть не мешкая. — А. К.) поеди; зде ти не о чем быти: нетуть ни жита, ни что. Поиди в лесную землю, и оттуде ти ся близ слати к отцю своему Гюргеви".

Лесная земля — это тот огромный лесной массив, по которому Суздальская земля и получила название Залесской. Он тянулся от верховий Десны (город Брянск, или, как называли его в древней Руси, Дебрянск) до устья реки Зуши, притока Оки (город Мценск), то есть покрывал территорию. нынешних Брянской, Орловской и отчасти Калужской областей. Здесь начиналась земля вятичей. Это славянское племя последним вошло в состав Древнерусского государства и последним приняло христианство. Еще Владимиру Мономаху, в бытность его черниговским князем, приходилось воевать с ними. Названия многих вятичских городов так или иначе связаны со здешними лесами. Так, название города Брянска (Дебрянска) происходит от слова "дебрь" (обрыв, склон, поросший густым лесом; в современном значении просто густой, дремучий лес); название вятичского города Серенска, или Шеренска, связано с Шеренским лесом, часто упоминаемым в летописи. Через знаменитые Брынские леса некогда ездил герой русских былин "старый казак" Илья Муромец, направляясь из града Мурома к стольному Киеву. (Между прочим, исторический Илья Муромец, ставший в конце жизни иноком Киево-Печерского монастыря, по некоторым сведениям был современником Юрия Долгорукого.) Именно здесь, в сердце древней Вятичской земли, и мнились позднейшим сказителям былин те "дороги нехожалые", среди которых свивали свои гнезда страшные "Соловьи-разбойники"…

За половину столетия, прошедшего со времен Мономаха, в Вятичской земле многое изменилось. Большая ее часть вошла в состав Черниговского и Новгород-Северского княжеств. Еще в первой четверти XII века с проповедью христианской веры сюда явился инок киевского Печерского монастыря преподобный Кукша (или Купша, как он назван в древнейшей редакции Киево-Печерского патерика). Ему удалось крестить часть вятичей, однако миссия его закончилась трагически: Кукша вместе со своим учеником был схвачен вятичами и "по многых муках усечен", то есть обезглавлен. Известно, что проповедь христианства, как правило, идет рука об руку с распространением и утверждением государственной власти. Вовлечение Вятичской земли в политические и государственные структуры Русского государства с неизбежностью приводило к утверждению здесь и новой христианской веры, не знающей "ни вятича, ни древлянина" (перефразируя слова апостола Павла), но только подданных киевских или черниговских князей. Последователи преподобного Кукши оказались более удачливыми в своей миссионерской деятельности, и христианская вера постепенно стала укореняться на этих землях — прежде всего, конечно же, в немногочисленных городах, оплотах княжеской власти. (То же самое мы говорили выше и относительно Ростовской и Суздальской земли, где христианство также укоренялось с трудом и также прежде всего в городах.)

Может быть, самым ярким показателем произошедших перемен стал тот факт, что с середины XII века "открылся" сквозной путь из Суздальской земли в Поднепровье "через Вятичи". Если Владимир Мономах в своем "Поучении" вспоминал о путешествии через Вятичскую землю как о настоящем подвиге, если и он сам в начале XII века, и его сын Юрий Долгорукий ездили из Киева в Суздаль и Ростов только по Днепру и по Волге, то с середины столетия можно было воспользоваться и иным, более коротким маршрутом — через Чернигов и вятичские города. Именно так, например, ездил в Киев боярин суздальского тысяцкого Георгия Шимоновича, если верить рассказу Киево-Печерского патерика; именно этот путь выбрал и сам Юрий Долгорукий, выступая в 1146-м, а затем и в 1149-м, и в 1152 годах в поход против киевского князя Изяслава Мстиславича. Эта дорога, которая проходила через Путивль, Севск (города Северской земли) и далее Корачев, Серенск, Лобынск и Москву — уже вятичские города, пережила время княжеских усобиц и татарского ига и просуществовала до XVII—XVIII веков. Ею и намеревался воспользоваться Святослав Ольгович.

В событиях междоусобных войн середины XII века Вятичской земле ("Вятичам") вообще была отведена особая роль. Здесь развернулись основные военные действия и в 1146—1147 годах, и позднее. Не случайно подавляющее большинство вятичских городов — лежащих как в "Лесной" земле, так и к северу и северо-востоку от нее, — впервые упоминаются в летописи как раз в связи с этими событиями. И объясняется это просто: именно через "Вятичи" Юрий Долгорукий был связан со своим главным (а на тот момент единственным) союзником — Святославом Ольговичем. Ведь даже призыв, обращенный к Святославу его дружиной, — идти в "Лесную" землю, был подкреплен необходимостью поддерживать постоянный контакт с Юрием Суздальским. Это понимали и противники новгород-северского князя, которые стремились отрезать его от Юрия, а следовательно, во что бы то ни стало удержать Вятичскую землю в своих руках.

***

Из Новгорода-Северского Святослав отступил к Корачеву — одному из "лесных" вятичских городов (ныне райцентр Брянской области). Часть дружины последовала за ним, но многие покинули князя. С собой Святослав вез жену и детей, а также "ятровь" — жену своего брата Игоря.

Оставшись без князя, горожане немедленно подали весть Изяславу Мстиславичу и Давыдовичам, по-прежнему находящимся в Путивле. А что еще им оставалось делать? Они могли биться за своего князя, но после его ухода должны были найти себе другого покровителя, способного в сложившихся условиях защитить их город.

В этот ответственный момент необычную для себя ретивость проявил младший из князей Давыдовичей — Изяслав. На путь воинских подвигов его толкнула элементарная жадность. "Пустите мя по немь, — обратился князь к Изяславу Мстиславичу и брату Владимиру, отпрашиваясь в поход на Святослава. — Аче сам утечеть мене, а жену и дети от него отниму [и] имение его въсхыщю". Вместе с воеводой Изяслава Мстиславича Шварном и частью дружины брата (всего три тысячи человек, включая берендеев, все на конях, без обоза) Изяслав Давыдович устремился к Севску и далее на Болдыж (близ нынешнего Дмитровска-Орловского в Орловской области) — намереваясь отрезать своему двоюродному брату путь на Корачев. Однако из этого рейда не вышло ничего, кроме конфуза. 16 января 1147 года недалеко от Корачева Святослав нанес своему двоюродному брату жестокое поражение ("изиде в сретение ему… и тако Бог и сила Животворящаго хреста погна я"). Эта победа облегчила положение Святослава Ольговича, но лишь отчасти. Изяслав Мстиславич с основными силами шел вслед за своим авангардом. В течение всего следующего дня к Болдыжу лесу, где он остановился, стекались вои, бежавшие с поля брани; после полудня прибежал и сам Изяслав Давыдович. На ночь войско встало немного не доходя Корачева. Однако Святослава Ольговича в городе уже не было. Получив известие о подходе основных сил противника, он сжег Корачев и бежал "за лес", в "Вятичи".

Преследовать Святослава дальше князь Изяслав Мстиславич не стал, предоставив это Давыдовичам. Напоследок киевский князь распорядился относительно раздела будущей добычи: "Чего еста хотела волости, то вам есмь изискал (то есть: каких хотели волостей, те вам добыл. — А. К.): ото Новгород (Северский. — А. К.) и что Святославле волости, а то вама… Что же будеть Игорева в то[и] волости, челядь ли, товар ли, то мое, а что будеть Святославле челяди и товара, то разделим на части". На том князья и договорились, и Изяслав Мстиславич ушел в Киев.

Дальнейший путь Святослава Ольговича летопись очерчивает очень подробно. Преследуемый Давыдовичами, он отступил к Козельску, затем к Дедославлю (ныне село Дедилов, в Тульской области), оттуда к реке Осетр, притоку Оки, и далее в Колтеск, городок на Оке, у самых границ Суздальской земли (2). Именно на этом пути, на Осетре, его покинул Иван Берладник, прихвативший значительную часть его казны. Берладник бежал к Ростиславу Смоленскому, который обещал оказать Давыдовичам поддержку в их намерении окончательно разбить Святослава.

Юрий не оставил своего союзника без помощи. Он прислал в Колтеск тысячу бронников из белозерской дружины. Эта была внушительная сила, с которой Святослав мог действовать более решительно. "Перебрав дружину", он вознамерился идти на Давыдовичей, обосновавшихся в Дедославле. Но именно в это время тяжело заболел бывший при нем князь Иван Юрьевич. Святослав не решился покинуть больного сына своего могущественного союзника: "не еха от него, ни дружины пусти". Он остался в Колтеске и даже отпустил от себя союзников половцев. Однако одного известия о подходе подкреплений от Юрия оказалось достаточно, чтобы Давыдовичи прекратили преследование Святослава. По словам летописца, они призвали вятичских старейшин и предложили им самим поймать их общего врага: "Се есть ворог нама и вам. А ловите его [убити лестию и дружину его избите, а имение его] на пол[он] вама". Сами же возвратились от Дедославля в Черниговскую землю.

Так завершился первый этап войны. Как выяснилось впоследствии, это была лишь прелюдия к основному действию.

Иван Юрьевич так и не оправился от болезни. 24 февраля 1147 года, в день, когда Церковь вспоминает первое и второе обретение главы Иоанна Предтечи (а это, напомним, был небесный покровитель князя!), он скончался. Шел первый день Масленицы, время всеобщего разгула и веселья. На следующий день в Колтеск прибыли два других сына Юрия, Борис и Глеб. Веселье сменилось для них скорбью; князья "створиста плачь велик, и тако съпрятавше тело его, идоша с ним Суждалю к отцю с жалостью".

Теперь Святослав смог наконец покинуть Колтеск. Он перешел к устью реки Протвы и остановился в городе Лобынске (у нынешнего села Дракино в Московской области). Сюда-то и пришла к нему весть от Юрия. Суздальский князь успокаивал союзника, горюющего о смерти его сына, утешал его. Создается впечатление, что Святослав больше переживал об умершем Иване, чем сам Юрий. Наверное, это не так. Юрий поддерживал своего двоюродного брата — но тем самым поддерживал и себя. А заодно твердо обещал Святославу, что смерть Ивана не прервет дружественных отношений между ними, ничего не изменит в их договоре о совместной борьбе с Изяславом Мстиславичем. "Не тужи о сыну моем, — передает слова Юрия летописец, — аще того Бог отъял, а другии ти сын пришлю". Пока же Юрий прислал союзнику "дары многы паволокою (тканями. — А. К.), и скорою (мехами. — А. К.), и жене его, и дружину его одари по велику".

"Приди ко мне, брате, в Москов"

У Юрия имелась и другая причина для того, чтобы поддержать Святослава Ольговича в эту трудную минуту. В начале 1147 года произошло еще одно событие, сильно повлиявшее и на новгород-северского князя, и на расстановку политических сил в Русском государстве.

5 января в Переяславле был пострижен в монахи князь-пленник Игорь Ольгович. Случилось это при следующих обстоятельствах. Заточенный в монастырский "поруб", Игорь сильно разболелся. Настолько, что уже не чаял выйти из темницы живым. Он взмолился к князю Изяславу Мстиславичу, чтобы тот позволил ему принять перед смертью монашеский постриг, к которому будто бы склонялся еще раньше: "Брате, — передает его слова летописец, — се болен есми велми, а прошю у тебе пострижения. Была бо ми мысль на пострижение еще в княженьи своем; ны[не] же у нужи сеи болен есмь велми, и не чаю собе живота". Изяслав согласился: "Аще была ти мысль на пострижение, в том еси волен. Но яз тя и бес таче выпущаю (то есть и без того выпускаю. — А. К.), болести деля твоеи". Насколько искренними были последние слова князя, сказать трудно. Но теперь пути к отступлению не было ни у него, ни у самого Игоря. Посланцы Изяслава Мстиславича прибыли в Переяславль и повелели разломать верх темницы. Только таким способом узника смогли вытащить наружу. Больше недели Игорь находился между жизнью и смертью, не мог ни пить, ни есть, и лишь на восьмой день "ему Бог душю вороти". Обряд пострижения совершил переяславский епископ Евфимий, после чего Игоря под охраной препроводили в Киев, в монастырь Святого Феодора. Здесь князь-инок принял схиму. Вместе с новым статусом он получил и новое имя — Гавриил (оно известно нам из поздних черниговских синодиков).

Принятие монашеского пострига воспринималось в те времена в буквальном смысле как смерть для всего остального мира. Игорь терял статус князя, переставал быть претендентом на какой-либо стол (не только киевский, но и любой другой). Получив известие о случившемся (конечно же, с некоторым опозданием), Святослав Ольгович должен был испытать жестокое потрясение, почувствовать острую жалость к своему брату. Несколько по-другому смотрели на это Давыдовичи, для которых одним соперником в борьбе за черниговское наследство становилось меньше. Но и на них пострижение двоюродного брата не могло не произвести тягостного впечатления. Тем более что Игорь, даже став монахом, находился в Федоровском монастыре фактически на положении пленника.

Почему Изяслав не отпустил его из Киева? Только ли потому, что он враждовал с братом Игоря Святославом, а черниговские князья Давыдовичи и сами были настроены не слишком доброжелательно к Игорю? Наверное, имело место и другое: Игорь оставался в Киеве заложником, с помощью которого Изяслав надеялся воздействовать на Святослава, принудить его к повиновению. Во всяком случае позднее, когда князья Давыдовичи в очередной раз изменят своему крестному целованию и перейдут на сторону Святослава Ольговича, они обвинят Изяслава в том, что он силой удерживает князя, ставшего иноком: "Жаль бо ны есть, брата нашего держиши Игоря, а он уже чернець и скимник, а пусти брата нашего, а мы подле тебе ездим…"

Юрия же во всем произошедшем должен был интересовать прежде всего чисто политический аспект. С пострижением Игоря менялись условия его договора со Святославом Ольговичем. Ибо теперь борьба за возвращение Игоря к полноценной политической жизни — а именно к этому стремился Святослав — становилась бессмысленной. Но сохранялись другие цели, которые также ставил перед собой Святослав: вызволить Игоря из враждебного ему Киева, отомстить за нанесенную обиду, теперь еще более усугубившуюся. И в этом Юрий по-прежнему готов был помогать ему. Разумеется, требуя взамен выполнения прежних обязательств с его стороны.

***

Положение Юрия и Святослава оставалось незавидным. Более всего в сложившейся ситуации суздальского князя должна была страшить угроза согласованного выступления против него Мстиславичей и Давыдовичей. Суздальская земля была почти полностью окружена враждебными ему князьями. Святослав удерживал лишь небольшой клочок своей прежней волости у самых границ Суздальского княжества, защищая его от вторжений с юга и юго-запада. Однако Давыдовичи при поддержке Изяслава Мстиславича и особенно Ростислава Смоленского угрожали не только окончательно сломить его сопротивление, но и вторгнуться во владения самого Юрия. Еще один Мстиславич, Святополк, сидел в Новгороде, а это направление Юрий давно уже рассматривал как наиболее опасное для себя.

В общем, он точно оценивал ситуацию. Вторжение Мстиславичей в Суздальскую землю действительно произойдет — но несколько позже. Пока же Юрий постарался опередить своих противников. Он сам вместе со Святославом Ольговичем начал наступление на новгородские и смоленские земли.

На исходе зимы или в начале весны 1147 года (пока еще не сошел снег и не началась весенняя распутица) он вторгся со своим войском в Новгородскую волость и захватил Новый Торг и Помостье (земли по реке Мсте). Одновременно Юрий поручил Святославу Ольговичу начать военные действия в Смоленской земле. Святославу также сопутствовала удача. Он повоевал верховья Протвы, причем захватил в плен и вывел проживавшее там балтское население — племя голядь ("и взя люди голядь верх Поротве, и так ополонишася дружина Святославля").

Воодушевленный успехом, Юрий пригласил своего союзника в Москву — небольшое поселение или город, располагавшийся в самом северо-восточном углу Вятичской земли, на одноименной реке, в пределах Ростово-Суздальского княжества, но в непосредственной близости от черниговских городов, в которых обосновался Святослав Ольгович. "И прислав Гюрги, рече: "Приди ко мне, брате, в Москов"". (Название города долгое время не имело устойчивого написания. Конечная буква ъ в рукописи была переправлена в у, и получилось: "в Москову".)

Святослав отправился в путь из Лобынска "в мале дружине", взяв с собой сына Олега и племянника Владимира Святославича. Первым, 3 апреля, в Москву прибыл Олег Святославич. Юрий встретил его с почестями и одарил богатым и весьма редким подарком — "да е[му] пардус", то есть барса (или, возможно, леопарда или гепарда). Впрочем, не исключено, что Юрий подарил сыну своего союзника не самого зверя, а лишь его шкуру — но и она ценилась в те времена очень дорого.

На следующий день, 4 апреля, в пятницу "на Похвалу Святеи Богородици" (то есть в канун праздника, который приходится на субботу 5-й недели Великого поста), в Москву приехал Святослав Ольгович. Князья "любезно целовастася… и тако быша весели".

Но "веселие" смешивалось с грустью. И дело было не только в том, что продолжался Великий пост, не вполне подходящий для пышных празднеств. 4 апреля исполнился сороковой день после смерти князя Ивана Юрьевича (3). Иван находился рядом со Святославом Ольговичем в самые тяжелые для него дни; он сделался почти что его сыном и умер, можно сказать, у него на руках. И теперь вместе с Юрием Святослав должен был отдать последний долг безвременно умершему князю — отстоять последнюю, сороковую, заупокойную службу и помянуть его за трапезой. А заодно решить главный для себя вопрос: кто из сыновей Юрия заменит умершего князя в качестве его союзника?

На утро, в самый праздник Похвалы Пресвятой Богородицы, был устроен праздничный пир для всех четырех князей: "Повеле Гюрги устроити обед силен, и створи честь велику им, и да Святославу дары многы с любовию, и сынови его Олгови, и Володимиру Святославичю, и муже Святославле учреди, и тако отпусти и…"

Это летописное известие давно уже стало хрестоматийным и приводится (с разной степенью точности) во всех книгах, посвященных истории Москвы. Ибо это первое упоминание Москвы в письменных источниках. Конечно же, поселение на берегах Москвы-реки существовало задолго до того, как Юрий Владимирович пригласил сюда своих гостей. Мы уже говорили о том, что здешними "селами красными" ранее владел некий боярин Кучко, по всей вероятности, казненный Юрием. Представители княжеской администрации бывали здесь по крайней мере с конца XI — начала XII века (на территории Москвы найдена митрополичья печать времени княжения в Киеве Святополка Изяславича). Но письменная, достоверно зафиксированная источниками история будущей столицы Российского государства, начинается именно с этого, столь подробно описанного летописцем обеда, данного Юрием в честь своего союзника.

***

Прощаясь со Святославом, Юрий пообещал прислать ему другого своего сына взамен умершего Ивана. Выбор пал на Глеба, князя энергичного, храброго, но не всегда осмотрительного. К нему должны были перейти и права на Курск и Посемье. Правда, Глеб Юрьевич прибудет к Святославу лишь некоторое время спустя, уже летом.

Пока же Святослав вернулся к Лобынску. Затем, переправившись через Оку у Неринска (точное местонахождение этого города неизвестно), он встретил там Вербное воскресенье (13 апреля) и Пасху (20 апреля). Летописец отмечает этот факт лишь потому, что на "вербницу" умер некий 90-летний княжеский муж Петр Ильич, "добрый старец", служивший еще отцу Святослава Олегу. От старости он не мог сидеть на коне, однако князь из уважения к его сединам и в память об отце возил его с собой (черта характера, несомненно, вызывающая симпатию).

Ближе к концу весны сюда же, к Неринску, явились к Святославу 60 половцев во главе с неким Василием Половчином, присланные его степными родичами. Оселуковичи спрашивали у Святослава "здоровия" и обещали, если возникнет надобность, "со силою прити". Надо полагать, половцы тяготились вынужденным бездействием и жаждали принять участие в очередной междоусобной войне русских, сулившей им немалую поживу.

Святослав отвечал, что надобность в половецкой помощи, конечно же, есть. В ожидании кочевников он занял Дедославль. Но еще раньше дядьев к нему явились другие половецкие "князья" — Токсобичи, также предложившие свои услуги. Святослав приставил к ним своих испытанных воевод — Судимира Кучебича (судя по отчеству, также половца) и Горена — и послал разорять смоленские пределы. Половцы повоевали верховья реки Угры.

С приходом половцев нависла угроза над вятичскими городами, занятыми Давыдовичами. Не дожидаясь наступления Святослава, посадники Владимира и Изяслава Давыдовичей бежали из Брянска, Мценска и других городов. Так в короткое время власть Святослава Ольговича распространилась на большую часть Вятичской земли и Подесенье (земли в верхнем течении Десны). Сам он расположился в Девягорске. Этот город находился где-то между Дедославлем и Мценском, однако точное его местоположение также неизвестно.

Силы Святослава с каждым днем возрастали. Вскоре в Девягорск прибыло множество половцев из орды Оселуковичей, а также бродники — предшественники будущих казаков, вольные люди, обитавшие на верхнем и среднем Дону, тогдашнем русско-половецком пограничье. Сюда же явился и князь Глеб Юрьевич, наконец-то присланный отцом.

С появлением сына Юрия Долгорукого Святослав начал действовать еще более решительно. Князья вместе с половецкими отрядами подошли к Мценску и двинулись дальше, намереваясь изгнать Давыдовичей из Северской земли. Однако под Спашью (ныне село Спасское на реке Неволоди, левом притоке Оки) их повстречали посланцы от Владимира и Изяслава Давыдовичей и Святослава Всеволодовича. Теперь черниговские князья готовы были заключить мир со Святославом Ольговичем и добровольно возвратить ему Северскую землю. "Не имеи на ны в том жалобы, — обращались Давыдовичи к своему двоюродному брату, — но будемы вси за один мужь. И не помяни злоб наших, а крест к нам целуи, а отцину свою възми и что есми взяли твоего, а то ти възворотим". На том князья и целовали крест. Однако взятых на себя обязательств Давыдовичи полностью не выполнили ("не управиша", по выражению летописца"); какие-то волости из "отчины" Святослава Ольговича так и остались у них.

О переговорах, состоявшихся под Спашью, в Киеве ничего не было известно. Пользуясь этим, Давыдовичи продолжали вести двойную игру. Старший из братьев, Владимир, отправил к Изяславу Мстиславичу брата Изяслава, теперь уже жалуясь на Святослава Ольговича и стоящего за его спиной Юрия Долгорукого: "Брате, се заял Олгович Святослав волость мою Вятиче. Поидиве на нь (пойдем на него. — А. К.), аже и проженеве (прогоним. — А. К.), то и поидеве на Дюрдев Суждаль: любо с ним мир створим, любо ся с ним бьем".

Поразмыслив, Изяслав Мстиславич стал готовиться к новой большой войне с Юрием. Тем более, что вскоре от черниговских князей пришла еще одна мольба о помощи: "Земля наша погибаеть, а ты не хощеши поити!" Коалиция князей, по мнению киевского князя, вырисовывались вполне отчетливо: все три брата Мстиславича с киевской, смоленской и новгородской дружинами, черниговские Давыдовичи и Святослав Всеволодович. Перед такой силой Юрий не должен был устоять.

В начале сентября Изяслав созвал киевлян и свою дружину и объявил им о решении выступить в поход на Суздаль: "Се есм с братьею своею сгадал с Володимером и с Изяславом Давыдовичема и с Всеволодичем Святославом, хочем поити на Гюргя, на стрыя своего, и на Святослава к Суждалю, занеже приял ворога моего Святослава Олговича. А брат Ростислав тамо ся с нами соимет, ать идет ко мне с смолняны и с новгородци". Однако реакция киевлян оказалась неожиданной. Они стали отговаривать князя от похода: "Княже, не ходи с Ростиславом на стрыя своего, лепле (лучше. — А. К.) ся с ним улади. Олговичем веры не ими, ни с ними ходи в путь". А когда Изяслав начал уговаривать их ("целовали ко мне хрест, а думу есми с ними думал, а всяко сего пути не хочю отложити"), прямо заявили: "Княже, ты ся на нас не гневаи, не можем на Володимире племя рукы вздаяти". Киевляне выражали готовность биться только с Ольговичем — здесь их поддержка князю была безоговорочной.

Как видим, отцовское имя защищало Юрия так же, как прежде оно защищало самого Изяслава. Сын Мономаха, Юрий заранее мог опереться на поддержку (или, по крайней мере на благожелательный нейтралитет) киевлян, для которых его личные качества, его личные политические цели были делом второстепенным, а его принадлежность к "Володимерю племени" — главным и определяющим. И Изяславу пришлось смириться — теперь он призывал киевлян лишь для войны с Ольговичем. "А тот добр, кто по мне поидет!" — передает его слова киевский летописец. Киевляне охотно присоединились к княжеской дружине — уже не по решению веча, но добровольно, по собственному выбору каждого. Как оказалось, они лучше своего князя разобрались в сути происходящего, верно определив цену обещаниям и клятвам черниговских князей. Изяслав же оставался в заблуждении относительно истинных намерений Давыдовичей.

Собрав "множество вои", он выступил к Альте, затем к Нежатину и, остановившись у Русотины (все в Переяславском княжестве), послал тысяцкого Улеба в Чернигов. И только тогда ему стало известно об измене Давыдовичей и мире, заключенном под Спашью. Послание Давыдовичей в Киев, особенно второе ("Земля наша погибаеть, а ты не хощеши поити!"), оказалось обманом, не более чем уловкой, имевшей целью заманить Изяслава Мстиславича в западню. Черниговские князья успели вступить в сговор с Юрием Долгоруким, послав и к нему с крестным целованием о совместных действиях — уже против Изяслава Мстиславича.

Инициатива примирения черниговских князей, по-видимому, исходила от Святослава Всеволодовича, родного племянника Святослава Ольговича и двоюродного — братьев Давыдовичей. Один из будущих героев "Слова о полку Игореве", он был князем весьма изворотливым и хитрым, с молодости овладевшим искусством политической интриги. Обласканный Изяславом Киевским (напомним, также его родным дядей — по матери), Святослав заранее отпросился у него в Чернигов, на соединение с Давыдовичами, а оказавшись в городе своих предков, немедленно изменил недавнему благодетелю. Святослав Всеволодович и прежде, еще воюя против Святослава Ольговича в Вятичской земле, поддерживал с ним связь и даже извещал о намерениях Давыдовичей, с которыми действовал заодно. Тем проще ему было договориться со своим дядей тогда, когда и сами Давыдовичи склонились к миру.

Обо всем этом Изяславу и сообщил Улеб. Бывший тысяцкий Всеволода и Игоря Ольговичей, он прекрасно ориентировался в черниговских делах, имел множество друзей в городе и быстро дознался о случившемся. Его информацию подтвердили и какие-то "приятели" Изяслава Мстиславича в самом Чернигове, приславшие князю тайные вести: "Княже, не ходи оттоле никамо, ведуть тя лестью, хотять убити любо яти во Игоря место. А хрест ти целовали к Святославу Олговичю, оттоле послалися к Гюргеви с хрестом, на негоже с тобою сдумавше".

Изяслав немедленно остановил полки и отступил к верховьям Супоя. Желая удостовериться в справедливости столь неожиданных известий, он еще раз послал в Чернигов посольство. "Се есмы путь замыслили велик, — должен был сказать посол черниговским князьям от имени Изяслава, — …а известимся и еще, ако на сем пути ни тяжи (тяжб, споров. — А. К.), ни которого же извета (злого умысла. — А. К.) ни ясти, но во правду сии путь сходити и с противными ся бити". Посол требовал от Давыдовичей еще раз целовать крест, но те отказались ("Тако ли нам без лепа хрест целовати? Хрест бо есме целовали к тобе, а кое наша вина?") Посол стал настаивать, убеждал, что никакого греха в том, чтобы лишний раз поцеловать крест, нет; Давыдовичи же стояли на своем. И тогда посол, как ему и было велено Изяславом, прямо обвинил Давыдовичей в измене, заявил, что его князю все известно. Повисла тягостная пауза. Долгое время Давыдовичи ничего не могли вымолвить, лишь переглядывались между собой. Наконец Владимир Давыдович велел Изяславову послу выйти вон и ждать ответа за дверьми. После долгого совещания князья объявили о разрыве мира с киевским князем. "Целовали есме крест к Святославу Олговичю, — признались они, — жаль бо ны есть брата нашего…"

Так правда вышла наружу. Изяслав отослал в Чернигов мирные грамоты, на которых Давыдовичи целовали ему крест, и начал готовиться к войне уже с новыми противниками. Он немедленно известил о случившемся своего брата Ростислава в Смоленске: "Се Володимер [и] Изяслав Давыдовича хрест к нама была целовала (двойственное число. — А. К.) и думу думала поити с нама на стрыя наю, и хотела со мною, лестью убити мя хотяча, но Бог и сила крестьная обуявила. А уже, брате, кде есме были думали поити на стрыя своего, то уже тамо не ходи, но поиди семо ко мне, а тамо наряди новгородци и смолняны, ать удержать Гюргя. И к ротнико[м] ся сли (то есть сошлись с теми, кто связан ротой, клятвой. — А. К.), и в Рязань, и всямо".

Как видим, Ростислав Мстиславич должен был отвечать за весь "северный фронт" предстоящей войны с Юрием — не только за свой Смоленск, но и за Новгород. Какие-то "ротники" князей Мстиславичей имелись и в Рязани (очевидно, речь шла о сторонниках бежавшего из города князя Ростислава Ярославича). И если прежде предполагалось вести наступательные действия против Юрия, то теперь Ростиславу предстояло лишь сдерживать суздальского князя. Основной удар братья решили нанести по Черниговской земле.

Ростислав вообще был особенно близок с Изяславом. Отличавшийся незаурядным умом и совестливостью (редкое качество для правителя), смоленский князь был рассудителен, спокоен, как правило, предпочитал военным действиям мирные переговоры. Изяслав старался согласовывать с ним все принимаемые решения; в свою очередь, Ростислав во всем поддерживал брата. Начиная с этого времени, летопись приводит тексты посланий, которыми братья обменивались друг с другом, обсуждая каждое новое событие, каждое изменение политической ситуации.

Еще одно послание с известием об измене черниговских князей Изяслав отправил в Киев. Покидая город, он оставил вместо себя своего пятнадцатилетнего брата Владимира. Младший из Мстиславичей, Владимир был рожден во втором браке своего отца и приходился остальным братьям "мачешичем", то есть сыном мачехи (под таким прозвищем — Мачешич, или Матешич, — этот князь и упоминается в летописи). Неопытность брата не слишком тревожила Изяслава — он пользовался безоговорочной поддержкой киевлян, а кроме того мог положиться на тысяцкого Лазаря, также оставленного им в Киеве. Однако то, что случилось в городе, совершенно не входило в его планы. Известие об измене Давыдовичей вызвало настоящий мятеж, направленный — редкий случай — не против правящего князя, а наоборот, в его защиту. Впрочем, "прокняжеская" направленность восстания, как выяснилось, особого значения не имела. По своему сценарию киевский бунт 1147 года мало чем отличался от других русских бунтов — "бессмысленных и беспощадных", по хлесткому определению Пушкина.

Правда, жертвой обезумевшей толпы на сей раз стал один-единственный человек.

Убийство Игоря

19 сентября 1147 года киевляне "от мала и до велика" собрались на площади у Святой Софии (обычное место проведения киевского веча). Речь держали Изяславовы послы, присланные князем и говорившие от его имени. Они и объявили об измене черниговских князей — Владимира и Изяслава Давыдовичей и Святослава Всеволодовича: "…Ныне же целовали потаи мене хрест к Святославу Олговичю, а к Гюргеви ся послали, а надо мною лесть учини[ли], хотели мя бо яти любо убити про Игоря, но Бог мя заступил и хрест честныи, егоже ко мне целовали".

Изяслав взывал к киевлянам, требуя, чтобы те немедленно явились к нему на войну с черниговскими князьями. Ибо это война, по его словам, должна была стать не только княжеским, но и общенародным, общекиевским делом: "Поидите по мне к Чернигову на Олговичь, доспеваите от мала и до велика: кто имееть конь, [тот на кони], кто ли не имееть коня, а в лодьи. Ти бо суть не мене одиного хотели убити, но и вас искорените".

Киевляне с готовностью поддержали своего князя: "Ради, оже ны Бог тебе избавил от великия льсти… Идем по тобе и с детми, акоже хощеши". В эту-то минуту всеобщего воодушевления и раздался чей-то злодейский призыв прежде убить Игоря, отомстить таким образом черниговским князьям за предательство: "А се Игорь ворог нашего князя и наш. Не в порубе, но в Святемь Федоре! А убивше того, к Чернигову поидем по своем князи. Кончаимы же ся с ними!" Вспомнили и старую историю о том, как еще в 1068 году, при князе Изяславе Ярославиче, из "поруба" был освобожден полоцкий князь Всеслав Брячиславич: "…высекше… ис поруба злии они, и постави князя собе, и много зла бысть про то граду нашему". В 1068 году Всеслава освобождали сами восставшие киевляне. Непонятно было, кто мог теперь, против желания киевлян, освободить и провозгласить киевским князем их врага Игоря. Однако пример с Всеславом подействовал как нельзя лучше. Ослепленная ненавистью и жаждой крови толпа устремилась к Федоровскому монастырю.

Напрасно юный князь Владимир Мстиславич пытался остановить толпу. "Того вы брат мои не велел, — убеждал он киевлян. — Игоря блюдуть сторожи, а мы поидем к брату". — "Ведаем, оже не кончати добромь с тем племенем ни вам, ни нам", — кричали ему в ответ. Не помогли ни окрики киевского тысяцкого Лазаря и тысяцкого князя Владимира Мстиславича Рагуила Добрынича, ни увещевания возведенного в сан несколькими месяцами раньше киевского митрополита Климента Смолятича. (О скандальных обстоятельствах его избрания на митрополичью кафедру речь пойдет в одной из следующих глав книги.) Народ так плотно заполонил улицы, что князь Владимир, даже сев на коня, не смог пробиться через толпу и опередить ее.

Когда он явился к Федоровскому монастырю, киевляне уже выволокли Игоря из церкви, где тот стоял на обедни. С князя-инока сорвали монашескую мантию, свитку и нагого потащили к монастырским воротам. Со всех сторон раздавались возгласы: "Убейте! Убейте его!" Увидев Владимира, Игорь простонал: "Ох, брате, камо мя ведут?" Владимир, соскочив с коня, прикрыл его наготу своим плащом и вновь обратился к толпе: "Братие моя, не мозите сего створити зла, ни убиваите Игоря!" Воспользовавшись минутным замешательством, он повел несчастного на двор своей матери, соседствовавший с Федоровским монастырем, однако толпа вновь накинулась на Игоря. В пылу схватки досталось и Владимиру, которого также стали избивать "про Игоря". Боярин Михаил заступился за князя; его избили в кровь, сорвали с шеи золотой крест с цепью и едва не убили насмерть. Владимиру все же удалось втолкнуть Игоря в "Мстиславль двор"; там слуги попытались укрыть его на сенях, однако толпа бросилась вслед, выломала запертые за Игорем ворота, подрубила сени, стащила Игоря вниз и принялась добивать. Еще живого, его обвязали за ноги веревками и поволокли через весь город к старому княжьему двору, насмехаясь над уже бездыханным телом. "И ту прикончаша и, и тако скончаша и Игоря князя, сына Олгова; бяшеть бо добрыи и поборник отечьства своего, в руце Божии преда дух свои; и съвлекъся ризы тленьнаго человека, и в нетленьную и многострастьную ризу оболкъся Христа, от негоже и венцася, въсприем мучения нетленныи венечь, и тако к Богу отиде месяца семтября в 19 в день пяток".

Но и тело несчастного князя не было оставлено в покое. Его на телеге отвезли на Подол, "на торговище", и бросили там на поругание. Многие, однако, уже в самый день убийства взирали на Игоря как на святого. "Человеци же благовернии, — свидетельствует летописец, — приходяще, взимаху от крове его и от прикрова, сущаго на нем, на теле его, на спасение себе и на исцеление, и покрывахуть наготу телесе его своими одежами". Владимир, едва отойдя от случившегося, послал тысяцких Лазаря и Рагуила к телу князя. Те повелели отвезти его в церковь Святого Михаила — так называемую "новгородскую божницу". И в ту же ночь, по свидетельству летописи, Бог явил знамение над телом невинно убиенного: сами собою в церкви зажглись все свечи. Об этом рассказали митрополиту Клименту, но тот — возможно, опасаясь нового мятежа — повелел утаить случившееся. На утро посланный митрополитом федоровский игумен Анания перевез тело Игоря в монастырь Святого Симеона, построенный еще дедом князя, Святославом Ярославичем. Там Игорь и был похоронен — уже с соблюдением подобающих обрядов (4).

И после убийства князя киевляне в большинстве своем не признавали себя виновными. Когда тысяцкий Лазарь стал укорять их, они переложили вину на черниговских князей: "Не мы его убили, но Олговичь, Давыдовича (двойственное число. — А. К.) и Всеволодичь, оже мыслил на нашего князя зло, хотяче погубити льстью, но Бог за нашим князем и Святая София". Позднее та же версия событий прозвучит и в окружении киевского князя Изяслава Мстиславича.

Между тем Изяслав по-прежнему пребывал с войсками у Супоя. Когда ему сообщили о случившейся в Киеве трагедии, он, по словам летописца, прослезился, сожалея об Игоре. "Аще бых ведал, оже сяко сему быти, — с явным запозданием сетовал он, — то аче бы ми и далече того блюсти отслати, а могл бых Игоря съблюсти". Более всего киевского князя тревожило, что люди могут обвинить его в Игоревой смерти, подумать, будто бы он велел киевлянам убить его: "Но тому Бог послух, яко не повелел, не науцил". Дружина же утешала своего князя: "То, княже, Бог ведаеть и вси людье, яко не ты его [убил, но уби суть братиа его], оже хрест к тобе целовавше, и пакы ступиша, и льстью над тобою хотели учинити и убити хотяче". На том князь и успокоился. "Аже ся уже тако учинило, а тамо нам всим быти, а то уже Богови судити", — глубокомысленно изрек он и "пожаловал" киевлян, то есть отпустил им вину за совершенное злодейство.

Тогда же о гибели Игоря стало известно в Чернигове. Давыдовичи немедленно известили об этом князя Святослава Ольговича. Святослав созвал свою "старейшую" дружину и со слезами на глазах объявил им о случившемся. "И тако плакася горко по брате своем", — констатирует летописец.

Горе Святослава поистине было безмерным. Погиб последний и самый близкий к нему из всех его братьев; погиб тот, ради кого он начал эту войну, вступил в союз с Юрием. До конца дней своих Святослав будет почитать Игоря и хранить память о нем.

Как прореагировал на это убийство Юрий Долгорукий, источники не сообщают. Однако догадаться не трудно. Наверное, он также пролил слезы, скорбя о невинно убиенном князе, послал слова соболезнования Святославу. Но еще больше в те дни его должны были заботить перспективы дальнейших совместных действий с черниговскими князьями против Мстиславичей. Смерть Игоря, казалось бы, делала невозможным примирение между ними. Но она же меняла "правила игры", лишала Святослава Ольговича главнейшего побудительного мотива для продолжения войны в союзе с Юрием.

…Обстоятельства гибели Игоря способствовали его церковному прославлению. По крайней мере в Черниговской земле его уже вскоре после кончины стали считать святым. В 1150 году Святослав Ольгович перенесет останки брата из Киева в Чернигов и положит их у соборной церкви Святого Спаса Преображения, "в тереме". Ныне память блаженного князя-мученика Игоря Черниговского празднуется Церковью 5 июня и 19 сентября (по старому стилю).

"Мир стоит до рати, а рать до мира"

Между тем военные действия охватывали все большую территорию. Сам Юрий занимал выжидательную позицию, до времени не стремясь лично принять участие в войне на юге. Вместо него там действовал его сын Глеб, начавший реализовывать свои права на Курск и другие города Посемья. Возможно, это была ошибка Юрия, и он упустил время для того, чтобы вместе со своими новыми союзниками нанести Изяславу Мстиславичу решительное поражение уже в 1147 году.

В конце лета или осенью этого года Глеб Юрьевич вместе со Святославом Ольговичем и союзными половцами двинулся к Курску, где сидел сын Изяслава Киевского Мстислав. И куряне, как прежде жители Киева, отказались воевать с потомком Мономаха. "На Володимире племя, на Гюргевича, не можем рукы подьяти", — заявили они своему князю. Мстиславу Изяславичу не оставалось ничего другого, как уехать к отцу в Киев.

Так Глеб без всякого сопротивления занял Курск. Однако жители других городов Посемья его не приняли. Глебу удалось взять силой лишь небольшой городок Попашь на реке Суле — и то только после того, как к нему присоединился черниговский князь Изяслав Давыдович со своей дружиной.

Но все эти успехи носили временный характер. Инициатива принадлежала черниговским князьям лишь до тех пор, пока Изяслав Мстиславич не перестроил свои силы в соответствии с изменившейся обстановкой и не определил направление главного удара. Дождавшись полков с Волыни, Изяслав выступил к Переяславлю, а оттуда двинулся по направлению к Черниговской земле, намереваясь наказать черниговских князей. Помимо прочего, к нему присоединился полк князя Вячеслава Владимировича. Это имело не только военное, но и политическое значение, свидетельствуя о добросердечных отношениях между дядей и племянником.

Тогда же в войну с черниговскими князьями вступил брат Изяслава Ростислав Смоленский. Он сжег Любеч — важнейшую крепость на Днепре, своего рода ворота в Черниговскую землю со стороны Смоленска и Новгорода. Об этом Ростислав поспешил известить брата: "Сожди мене. Аз ти есмь зде: Любець пожегл, и много воевал, и зла есмь Олговичем много створил. А видиве оба по месту, что на[м] Бог явить". Иными словами, Ростислав просил брата подождать его и предлагал дальше действовать сообща, в соответствиии с обстановкой, "как Бог даст". Изяслав так и поступил. Он замедлил движение своих войск, и у Черной Могилы (еще в Переяславском княжестве) его нагнал Ростислав со множеством смолян. Братья решили двигаться к реке Суле, где находились главные силы черниговских князей.

Изяслав Давыдович и Святослав Ольгович со Святославом Всеволодовичем, узнав об этом, немедленно повернули к Чернигову. Большая часть половцев той же ночью покинула их и ушла в Степь — перспектива войны с основными силами русских князей вовсе не входила в их планы. О Глебе Юрьевиче летопись в этой связи не сообщает. Судя по последующим событиям, он отправился не вместе со своими союзниками к Чернигову, а к отцу в Суздаль.

Мстиславичи решили перерезать пути отступления черниговским князьям. Их авангард, состоящий из "черных клобуков" (главным образом, берендеев), устремился к Всеволожу — "перекы" (то есть наперерез) Ольговичам и Давыдовичу. Всеволож (современное село Сиволож в Черниговской области) был главным городом в так называемом Задесненье — южной части Черниговской земли, граничившей с Переяславским княжеством. Он находился в узком проходе между Припятскими и Придесненскими болотами и контролировал подступы к Чернигову с юго-востока. Однако черниговские князья опередили своих противников: когда "черные клобуки" достигли Всеволожа, Давыдовичей и Ольговичей там уже не было. Мстиславичи взяли город "на щит", то есть разграбили его и захватили в плен все его население, в том числе и тех окрестных жителей, которые укрылись за его стенами. Население других черниговских городов — Бахмача, Белой Вежи Остерской, Уненежа (Нежина) бежало к Чернигову, но было перехвачено по дороге, "на поле", и тоже попало в полон. Все названные города Изяслав повелел сжечь. После этого Мстиславичи со всеми силами двинулись к Глеблю на реке Ромен, притоке Сулы. Эта крепость, названная именем святого Глеба и находящаяся под небесным покровительством святых братьев, сумела выдержать приступ: "…и начаша битися ис града, крепко бьющимся, и бишася… с заутра и до вечера, и тако Бог и Святая Богородица и святая мученика (двойственное число указывает на святых братьев Бориса и Глеба. — А. К.) избависта град от сильныя рати".

На этом Изяслав и Ростислав Мстиславичи пока что остановились. Начиналась осенняя распутица — время, когда военные действия с участием значительного числа всадников делались невозможными. Князья вернулись в Киев, объявив киевлянам и смолянам, чтобы те готовились к продолжению войны зимой, когда установится лед на реках. Между собой Изяслав и Ростислав договорились о разделении сфер борьбы с Юрием и его союзниками черниговскими князьями. Летопись приводит речь Изяслава Мстиславича, обращенную к брату: "Брате, тобе Бог дал верхнюю землю, а ты тамо поиди противу Гюргеви, а тамо у тебе смолняне и новгородци и кто ротьников твоих, ты же тамо удержи Гюргя. А я ся сде оставлю, а мне како Бог да[сть] с Олговичима и с Давыдовичема".

Ростислав ушел в Смоленск. Однако еще прежде чем князья возобновили военные действия, Ольговичи и Давыдовичи нанесли упреждающий удар. В самом конце осени ("како уже рекы сташа") посланные ими войска разорили Брягин — город в Туровском княжестве.

***

Черниговские князья ждали помощи от Юрия. Однако тот не мог покинуть территорию своего княжества. Осенью того же 1147 года — очевидно, по согласованию с братьями Изяславом и Ростиславом — в поход на Суздаль выступил новгородский князь Святополк Мстиславич.

Об этом сообщает Новгородская Первая летопись: "На осень ходи Святопълк с всею областию Новъгородьскою на Гюргя, хотя на Суждаль…" Но и этот поход новгородской рати — первый после побоища на Ждане-горе — оказался неудачным: новгородцы дошли только до Нового Торга и повернули обратно "распутья деля" (из-за распутицы). В свою очередь, Юрий как мог мстил новгородцам. По-прежнему удерживая в своих руках Новый Торг и Помостье, он в течение всего следующего года посылал свои отряды перехватывать новгородских данщиков (сборщиков дани) и захватил новгородских купцов, оказавшихся в его владениях, со всем их товаром. Позднее Изяслав Мстиславич будет жаловаться на Юрия: "Се стрыи мои Гюрги из Ростова обидить мои Новгород, и дани от них отоимал, и на путех им пакости дееть".

Полной торговой блокады Новгорода на сей раз не получилось, так как хлеб и прочие необходимые продукты могли поступать сюда из дружественного Смоленска и Полоцка. И все же Новгород испытывал серьезные неудобства. Как всегда в таких случаях, в городе нашлись сторонники примирения с суздальским князем (самым влиятельным из них окажется новгородский епископ Нифонт). Однако позиции Мстиславичей в самом Новгороде, да и во всем Русском государстве, были слишком сильными, чтобы можно было всерьез говорить о переходе Новгорода на сторону Юрия Долгорукого.

Тем временем князь Глеб Юрьевич вновь появился в Чернигове. По сведениям авторов Лаврентьевской летописи, он пришел сюда из Суздаля "в помочь Олговичем и, пребыв у них неколико, приде на Городок". Речь идет о Городце Остерском — том самом "Гюргеве граде", который некогда был отнят у Юрия Долгорукого князем Всеволодом Ольговичем и так и не возвращен ему Изяславом Мстиславичем. Жители Городца, очевидно, признали права Юрьева сына и добровольно приняли его на княжение.

По-видимому, эти права готов был признать и Изяслав Мстиславич. Он не предпринял никаких попыток изгнать Глеба из Остерского Городца; напротив, послал к нему, приглашая в Киев. Разумеется, были даны и необходимые гарантии. Цель Изяслава кажется предельно ясной: он хотел вбить клин между отцом и сыном и, пообещав Глебу Городец (а может быть, и какие-то другие города на юге), использовать его для давления на Юрия.

Глеб поддался было на уговоры и пообещал прийти в Киев. Однако надеждам на примирение между князьями не суждено было сбыться. Юрьевич предпочел действовать по-другому — наступательно, не считаясь ни с какими правами киевского князя.

Перемену в его настроении летописец связывает с находившимся при нем отцовским воеводой Жирославом. Именно тот подговорил Глеба отнять у Изяславова сына Мстислава Переяславль — главный город волости Мономашичей, которого так настойчиво домогался Юрий Долгорукий полутора десятилетиями раньше. Жирослав обещал Глебу поддержку жителей: "Поиди Переяславлю, хотять тебе переяславци". По-видимому, он действительно вступил с переяславцами в какие-то тайные переговоры. Показательно, что в войске Глеба мы увидим некоего Станиславича — скорее всего, сына переяславского тысяцкого времен Владимира Мономаха. Во всяком случае, Глеб поверил воеводе и "вборзе" устремился к городу своих предков. Добиться успеха, однако, ему не удалось. Все разговоры о готовности переяславцев перейти на его сторону оказались ложью. Еще ночью Глеб подступил к городу, а "до заутрея" (то есть до рассвета) отступил прочь. Мстислав с дружиной и переяславцами бросился в погоню и у городка Носова на реке Руде изрядно потрепал тылы отступающего противника: "изоимаша неколико дружины его", по выражению летописца (5). (Рассказ о борьбе Глеба за Переяславль, по-видимому, дважды приведен в летописи — под двумя соседними годами. Во втором случае о поражении сына Юрия сказано более определенно: "не терпя противу стати", Глеб "поскочи"; "они же (князь Мстислав Изяславич с переяславцами. — А. К.), постигаюче дружину его, изоимаша, а другыя избиша". Среди прочих попал в плен и был казнен "казнью злою" упомянутый Станиславич; "и ины многы изоимаша, а сам Глеб убеже у Городок".)

В отместку за это дерзкое нападение Изяслав Мстиславич с дружиной из берендеев сам выступил к Городцу. Глеб послал за помощью в Чернигов, однако ни Давыдовичи, ни Святослав Ольгович на этот раз не могли ему помочь. В течение трех дней киевский князь осаждал Городец, после чего Глеб, "убоявся", открыл ворота: "и выеха из Городка, и поклонися Изяславу, и умирися с ним". Условием, на котором Изяслав Мстиславич оставил своему двоюродному брату Городец Остерский, очевидно, стало признание его собственных прав на Киев. Именно этого Изяслав добивался и от отца Глеба, Юрия Долгорукого. Однако хранить верность слову, данному под угрозой применения силы, Глеб не собирался. Как только Изяслав ушел от Городца, он послал к Давыдовичам с объяснениями: "По неволи есмь хрест целовал к Изяславу, оже мя был оступил в городе, а от вас ми помочи не было. Ныне же всяко с вама хочю быти и прияю вама".

Эти метания из стороны в сторону не пройдут для Глеба Юрьевича бесследно и будут стоить ему княжения в Городце.

***

Зима 1147/48 года выдалась необычно теплой. Только ближе к концу ее, в феврале-марте 1148 года, Изяслав смог наконец выступить против черниговских князей. В состав его войска вошли полк его дяди Вячеслава Владимировича, владимиро-волынский полк, а также помощь, присланная его зятем венгерским королем Гезой II (1141—1162), женатым на его родной сестре Евфросинии. Основной ударный костяк, как и прежде, составляли "черные клобуки" — берендеи.

Святослав Ольгович, оба брата Давыдовича и Святослав Всеволодович укрылись в Чернигове. Изяслав Мстиславич три дня простоял возле города, на Ольговом поле, и пожег все села в окрестностях города до реки Белоус (в 6 км к западу от Чернигова). По собственным словам Изяслава, здесь была "вся жизнь", то есть все основные житницы черниговских князей; после нанесенного им урона они уже не могли вести наступательную войну против Киева или Переяславля. От Чернигова киевский князь направился к Любечу, совсем недавно разоренному его братом Ростиславом. Здесь также располагались наиболее богатые села ("вся жизнь") черниговских князей. Последние вместе с союзными половцами также двинулись к Любечу, вслед за Изяславом. Оба войска разделяла речка, малый приток Днепра. Изяслав изготовился к бою, однако перейти речку не смог — очевидно, опасаясь, что подтаявший из-за начавшейся оттепели лед не выдержит тяжести его войска. В ту же ночь начался "дождь велик велми". Лед начал "казиться" (то есть рушиться) и на самом Днепре, и Изяслав принял решение возвращаться к Киеву. Войско переправилось через Днепр, а уже на следующий день начался ледоход.

И на этот раз Изяслав Мстиславич не смог нанести черниговским князьям решающего поражения. Но это, кажется, и не было его главной целью. Он добился существенного ослабления своих противников, показал им свое явное превосходство и тем самым вынудил их задуматься о перспективах дальнейшей войны. И действительно, разорение Черниговской земли в очередной раз привело к существенным изменениям в расстановке политических сил.

Давыдовичи настояли на том, чтобы отправить к Юрию Долгорукому послание от имени всех четырех черниговских князей. Это послание содержало недвусмысленную угрозу: в случае, если Юрий и далее не будет помогать своим союзникам, те оставляют за собой право разорвать с ним союзнические отношения. "Ты еси нам хрест целовал, ако ти поити с нами [на] Изяслава, — жаловались Давыдовичи Юрию, — се же еси не пошел. А Изяслав, пришед за Десною, городы наша пожегл, и землю нашю повоевали. А се пакы Изяслав пришед опять к Чернигову, став на Олгове поле, ту села наша пожгли оли до Любча, и всю жизнь нашю повоевали, а ты ни к нам еси пошел, [ни] на Ростислава еси наступил. Ныне же оже хощеши поити на Изяслава, а поиди, а мы с тобою. Не идеши ли, а мы есмь в хрестьном целованьи прави. А не можем мы одини ратью погыбати". Святослав Ольгович, кажется, более других противился разрыву с суздальским князем, однако был вынужден подчиниться мнению большинства.

Как следовало поступить Юрию в этой ситуации? Его по-прежнему более всего занимали новгородские дела, и покинуть Суздальскую землю он не решился. По сведениям В. Н. Татищева, беспокоила Юрия и угроза нападения волжских болгар (6). И все же он попытался спасти союз с Давыдовичами. Правда, попытка эта не увенчалась успехом. Более того, Юрий не только потерял союзников, но и рассорился со своим старшим сыном Ростиславом.

В описании последующих событий летописи разнятся между собой, а потому обстоятельства, при которых это произошло, остаются не вполне ясными.

Киевская летопись сообщает лишь о том, что послы, отправленные к Юрию, вернулись в Чернигов ни с чем: "не обретоша собе в нем помочи". А уже затем, значительно позднее и без всякой связи с этими переговорами, говорится о переходе Юрьева сына Ростислава на сторону Изяслава Мстиславича. По-другому излагает события суздальский летописец. По его версии, "в то же лето поиде Ростислав Гюргевичь и-Суждаля с дружиною своею в помочь Олговичем на Изяслава Мстиславича, послан от отца своего". Можно полагать, что эта "помочь" и была ответом Юрия на призыв черниговских князей. Однако Ростислав отказался исполнить волю отца и воевать на стороне черниговцев. Речь, с которой он обратился к дружине, словно воскрешала старые представления о родовой чести князей "Мономахова племени": "Любо си ся на мя отцю гневати (то есть: хотя отец на меня и будет гневаться. — А. К.), не иду с ворогом своим. То суть были ворози и деду моему, и строем (дядьям. — А. К.) моим. Но поидем, дружино моя, к Изяславу, то ми есть сердце свое (то есть к тому лежит сердце мое. — А. К.). Ту ти дасть ны волость".

Слова Ростислава явно напоминают те, с которыми киевляне годом ранее обращались к Изяславу Мстиславичу: они тоже указывали князю, с кем именно ему следует воевать, а с кем — заключать мир. Очень похоже, что измена Юрьева сына явилось следствием прямой агитации князя Изяслава Мстиславича. (Прямо об этом сообщает автор Никоновской летописи: когда Ростислав был "на пути", "приидоша к нему послы от великого князя Киевскаго Изяслава Мстиславича, призывая его к себе в Киев и дая ему грады и власти".) То, что не получилось у великого князя с Глебом, получилось у него со старшим Юрьевичем.

Пожалуй, главное слово в рассказе о переходе Ростислава на сторону киевского князя — "волость". В Ипатьевской (Киевской) летописи именно этим объясняется все произошедшее: "В то же время пришел бе Гюргевич стареишии Ростислав, роскоторавъся (рассорившись. — А. К.) с отцемь своим, оже ему отець волости не да[л] в Суждалискои земли, и приде к Изяславу Киеву, поклонився ему, рече: "Отець мя переобидил и волости ми не дал…""

Причины, по которым Юрий отказался выделить своему сыну волость в Суздальской земле, в общем-то понятны. Создание одного удела неизбежно привело бы к появлению других, к дроблению всего Суздальского княжества. А только опираясь на ресурсы всей Суздальской земли, единой в политическом и экономическом отношении, Юрий мог продолжать борьбу за преобладание на юге и главенство во всей Руси. И потому он старался наделять сыновей волостями лишь за пределами Северо-Восточной Руси — в Новгороде или на юге.

Изяслав Мстиславич встретил своего двоюродного брата, что называется, с распростертыми объятьями: "посла противу ему мужи свои, и пришедшю ему… и створи обед велик". Ростислав же признал его права на Киев, "старейшинство" в Русской земле. "Пришел есмь нарек Бога и тебе, зане ты еси стареи нас [в] Володимирих внуцех, — с такими словами обратился он к киевскому князю. — А за Рускую землю хочю страдати (здесь: потрудиться. — А. К.) и подле тебе ездити". В ответ на это Изяслав и произнес ставшие позднее знаменитыми слова, которые любят повторять историки, рассуждая о характере Юрия Долгорукого и перипетиях его борьбы за Киев в середине XII века: "Всих нас стареи отець твои, но с нами не умееть жити. А мне даи Бог вас, братию свою, всю имети и весь род свои в правду, ако и душю свою. Ныне же аче отець ти волости не дал, а яз ти даю".

Изяслав передал своему двоюродному брату Бужск, Межибожье и другие города, которые составляли прежде волость его мятежного племянника Святослава Всеволодовича. По сведениям суздальского летописца, Ростислав получил и Городец Остерский, откуда киевский князь выгнал его брата Глеба. "Иди ко Олговичам, — заявил Изяслав Мстиславич Глебу, — к тем еси пришел, ати ти дадять волость". Глебу пришлось уйти в Чернигов, а оттуда к отцу в Суздаль. "А Ростислав иде в Городець, а по городом посажа посадникы своя".

Удивительно, но и Ростислав Юрьевич, и Изяслав Мстиславич как будто забыли о существовании князя Вячеслава Владимировича, действительно "старейшего" среди князей "Мономахова племени". Как видим, понятие "старейшинства" претерпело к этому времени существенные изменения. Теперь его мог примерять на себя уже не только тот, кто был на самом деле старшим в своем роду, но и просто сильнейший, каковым и являлся Изяслав Мстиславич. Однако пройдет немного времени, и Изяславу — равно как и Юрию Долгорукому — придется вспомнить о Вячеславе и о его преимущественных по сравнению с ними правах на Киев.

Но что имел в виду Изяслав Мстиславич, давая столь нелестную характеристику Юрию Долгорукому? С кем "с нами" тот "не умел" жить? С князьями Южной Руси? С представителями "Мономахова племени"? Или же с князьями Мстиславичами, с которыми Юрий враждовал в течение всей своей жизни? Изяслав и его братья и в самом деле не могли ужиться со своим дядей, как и тот с ними, — и до того, как Изяслав Мстиславич стал киевским князем, и тем более после. Антагонизм между князьями имел своим источником не только личные качества Юрия. Он коренился глубже — в различных подходах к основным принципам политического устройства Руси, к понятиям "отчины" и "старейшинства", на которых Мономашичи основывали свои преимущественные права на Киев.

Изяслав Мстиславич более чем кто бы то ни было другой из князей "Мономахова племени" отстаивал принцип "отчинного" владения Киевом, который был заложен Владимиром Мономахом. Его борьба за Киев была продолжением политики деда, осуществлением на практике завещания Мономаха, согласно которому Киев должен был остаться за старшей линией его потомства. Юрий же в своих притязаниях на стольный город Руси мог опираться не на завещание отца (которое лично ему ничего не сулило, кроме Суздаля и Ростова), а на прежнее, еще до-мономахово, представление о "старейшинстве" как безусловной основе политического строя и распределения волостей между князьями. И в этом смысле Юрий не мог "ужиться" прежде всего с той линией, которую проводили в своей политике Изяслав Мстиславич и его братья.

Разрыв со старшим сыном нелегко дался суздальскому князю. Однако во всем случившемся Юрий, как ни странно, должен был увидеть для себя и положительную сторону. Его сын утвердился на юге, в том числе в "отчем" Городце Остерском. В какой-то степени это восстанавливало присутствие на юге самого Юрия. Сегодня такая трактовка событий может показаться парадоксальной, но в XII веке родственные отношения значили гораздо больше, чем политические. И если союз Ростислава Юрьевича с Изяславом Мстиславичем носил исключительно политический, а значит, временный характер, то его сыновнее отношение к отцу никуда не могло исчезнуть. Это обстоятельство, между прочим, объяснит нам, почему Юрий так болезненно воспримет последующее изгнание своего сына с юга и начнет из-за этого очередную войну с Изяславом.

Но это будет позже. Пока же уход Ростислава (к тому же с дружиной) серьезно ослабил Юрия в военном отношении и, напротив, усилил его противника. Еще более серьезным поражением стал для Юрия переход на сторону Изяслава Мстиславича черниговских князей.

Как связаны между собой очередная измена князей Давыдовичей и уход в Киев Ростислава Юрьевича, не вполне ясно. Согласно летописи, черниговские князья, не дождавшись помощи от Юрия, отправили к Изяславу Мстиславичу послов, "ищюче мира". Но очень похоже, что именно известие об уже начавшихся переговорах, а следовательно, об отсутствии перспективы совместных действий с Ольговичами и Давыдовичами, и подтолкнуло Юрьева сына, направлявшегося к ним на помощь, к роковому решению.

Черниговские князья предлагали Изяславу Мстиславичу забыть о прежней вражде и снова заключить мир. "То есть было преже дед наших и при отцих наших: мир стоить до рати, а рать до мира", — убеждали они киевского князя. А далее объясняли и причины прошлой вражды, и причины, по которым теперь были готовы к миру: "Ныне же на нас про то не жалуи, оже есмы устали на рать. Жаль бо ны есть брата своего Игоря, а того есмы искали, абы ты пустил брата нашего. Аже уже брат нашь убит, а пошел к Богови, а тамо нам всим быти, а то Богови правити. А мы доколе хочем Рускую землю губити? А быхом ся уладили". — "Братие, то добро есть хрестьян блюсти", — немедленно ответил им Изяслав. Однако принятие решения отложил до совещания с братом: "…а я дослю брату Ростиславу, и с тым пакы угадаю, и послеве (пошлем. — А. К.) послы свое к вам".

Ростислав, безусловно, склонялся к миру ("Яз люблю, брате, мир", — отвечал он Изяславу), однако условием этого мира непременно ставил отказ черниговских князей от мести за Игоря: "Ныне же, брате, хрестьян деля (то есть ради христиан. — А. К.) и всее Рускои земли умирися, но оба ать ворожду про Игоря отложать и пакы того не створять… Пакы ли им про Игоря ворожду имети, то лепле с ними в рати будучи, а како ны с ними Бог дасть".

С этим Изяслав Мстиславич и послал к Давыдовичам и их братии белгородского епископа Феодора и печерского игумена Феодосия. Выбор иерархов, конечно же, не был случайным. Епископ Феодор, по всей вероятности, являлся доверенным лицом князя Изяслава Мстиславича. Напомним, что Белгород одним из первых городов сразу же и безоговорочно поддержал князя в его притязаниях на Киев. Участвовал Феодор и в церковном соборе 1147 года, на котором на киевскую кафедру был избран ставленник Изяслава митрополит Климент Смолятич. Белгородский епископ традиционно считался викарием (заместителем) киевского митрополита. И в условиях, когда законность избрания митрополита Климента признавалась далеко не всеми, именно Феодор становился наиболее авторитетной фигурой во всей Русской церкви. И это при том, что в церковных делах того времени он лично не был слишком заметен — а значит, и не должен был вызывать ничьего особого раздражения или неприятия. Игумен же Феодосий был наиболее приемлемой фигурой для черниговских князей Владимира и Изяслава Давыдовичей. Последние имели давние и устойчивые связи с Печерской обителью. В Успенской церкви Киево-Печерского монастыря был погребен их отец, князь Давыд Святославич; в киевских пещерах подвизался их родной брат Николай-Святоша. Грек по национальности, человек широко образованный в догматических вопросах, игумен Феодосий был особенно близок со Святошей (сохранился специально выполненный им для князя-инока перевод с греческого на русский язык Послания римского папы Льва I Великого константинопольскому патриарху Флавиану), а значит, мог надеяться на безусловное доверие со стороны его братьев.

Прибыв в Чернигов, владыки привели всех четырех черниговских князей — обоих Давыдовичей и обоих Святославов, Ольговича и Всеволодовича, — к крестному целованию в кафедральном Спасском соборе. Князья целовали крест на том, что им "ворожду про Игоря отложити, а Рускои земли блюсти и быти всим за один брат". Изяслав же Мстиславич целовал крест в Киеве — в присутствии тех же лиц, а возможно, еще и черниговского епископа Онуфрия или переяславского Евфимия.

Как обычно, новый союз решено было скрепить династическим браком. Правда, заключен он был несколько позже — 9 января следующего, 1149 года дочь новгород-северского князя Святослава Ольговича была выдана замуж за князя Романа, сына Ростислава Мстиславича Смоленского.

Осенью же 1148 года Изяслав Мстиславич пригласил своих новых союзников на съезд в Городец Остерский. (Дату съезда называет В. Н. Татищев — 14 сентября, но откуда она заимствована, неизвестно.) Сюда же вместе с киевским князем прибыл и Ростислав Юрьевич. Однако черниговские князья явились далеко не в полном составе: не было северских князей — ни Святослава Ольговича, ни его племянника Святослава Всеволодовича. Это, естественно, вызвало сильное беспокойство киевского князя. "А вы есте вси хрест целовали на том, аже кто будет мне зол, то вам на того быти со мною", — напомнил он Давыдовичам. Те, однако, заверили его в своей полной лояльности и готовности выполнить обещанное: "А мы вси хрест целовали на том, ако кде твоя обида будеть, а нам быти с тобою".

На этом-то княжеском съезде и было принято решение о начале новой большой войны с Юрием Долгоруким. Прошел всего год с тех пор, как Изяслав ставил в вину дяде союз со Святославом Ольговичем — своим "ворогом". Теперь Ольгович стал его союзником, и Изяслав выдвинул против Юрия новое обвинение. "Се стрыи мои Гюрги из Ростова обидить мои Новгород, и дани от них отоимал, и на путех им пакости дееть, — с такими словами обратился он к черниговским князьям. — А хочю поити на нь, и то хочю управити любо миром, любо ратью".

Решено было выступить в поход на Суздаль на зиму, "ако ледове стануть". Братья Давыдовичи и Святослав Ольгович должны были двигаться "на Вятиче" и далее к Ростову; Изяслав же — идти к Смоленску на соединение со своим братом Ростиславом Мстиславичем. Соединить все силы планировалось на Волге. "И тако обедавше, и пребывше у весельи и у любви, и разъехашася".

Ростислав Юрьевич в войне с отцом, конечно же, не должен был принимать участия. Но и в Городце Остерском Изяслав Мстиславич его не рискнул оставить, отослав на время войны в Бужск и поручив "стеречь" Русскую (в данном случае Киевскую) землю: "Пребуди же тамо, доколе я схожю на отца твоего, а любо с ним мир възму, пакы ли, а како ся с ним улажю. А ты постерези земле Рускои оттоле". "Стеречь" Киевскую землю Ростиславу предстояло, вероятно, от Владимирка Володаревича Галицкого — князя весьма могущественного, независимого во всех отношениях и отнюдь не признававшего главенство над собой киевского князя.

***

На съезде в Городце Изяслав Мстиславич не случайно говорил о Новгороде и новгородских делах. Все, что происходило в этом городе, вызывало у него сильное беспокойство.

В конце лета — начале осени 1148 года в Суздале состоялись переговоры между Юрием Долгоруким и новгородским посольством во главе с епископом Нифонтом. Об этом сообщает Новгородская Первая летопись: "В то же лето ходи арх[и]епископ Нифонт Суждалю, мира деля, к Гюргеви…"

Юрий встретил новгородского владыку со всеми полагающимися его сану почестями. Он исполнил многое из того, о чем просили его новгородцы, и в частности освободил пленников, захваченных еще во время взятия Нового Торга весной 1147 года, а также новгородских купцов со всем их товаром. Однако заключить мирный договор отказался: "…и прият и с любъвью Гюрги… и новотържьце все выправи и гость всь цел, и посла с цьстию (честью. — А. К.) Новугороду; нъ мира не дасть". По сведениям (или догадке?) В. Н. Татищева, Юрий настаивал на том, чтобы новгородцы взяли на княжение его сына и в дальнейшем "ротою", то есть клятвою от всего города, обязались принимать князя только из числа его наследников. Однако это условие — если оно было выдвинуто в действительности — оказалось совершенно неприемлемым для новгородцев.

По всей вероятности, случившееся стало для князя Изяслава Мстиславича полной неожиданностью. Владыка Нифонт вернулся в Новгород в сентябре 1148 года (еще 1 сентября он находился в Суздальской земле). Следовательно, известие о состоявшихся переговорах было получено киевским князем приблизительно в те самые дни, когда он созывал князей на "снем" в Городец Остерский и рассуждал об "обидах", чинимых Новгороду Юрием.

Реакция Изяслава Мстиславича последовала незамедлительно. "Той же осенью", по свидетельству новгородского летописца, он поменял в Новгороде князя: посадил на княжение своего сына Ярослава, а брата Святополка вывел из Новгорода "злобы его ради" и перевел во Владимир-Волынский.

В чем была причина такого решения? Татищев полагал, что епископ Нифонт был послан к Юрию князем Святополком, и именно это вызвало гнев Изяслава Мстиславича: "Изяслав, великий князь, уведав, что брат его Святополк имеет с Юрием пересылку о мире без его согласия, послал в Новград сына своего Ярослава, а к новгородцам писал с выговором о их непостоянстве…" Однако такое объяснение событий кажется не единственным. Связь между новгородско-суздальскими переговорами и удалением Святополка из города могла быть и иной. Епископ Нифонт был вполне самостоятельной фигурой, чтобы действовать независимо от своего князя, а воля новгородцев, как мы хорошо знаем из истории этого мятежного города, далеко не всегда совпадала с волей правящего в нем князя. Новгородский летописец отмечает какие-то "злобы" Святополка, которые и послужили причиной его удаления из города. Это обычная формулировка ухода князя — но именно в тех случаях, когда расставанию предшествовал конфликт между князем и горожанами. "Злобы" Святополка и могли стать одной из причин, подтолкнувших новгородцев к сепаратным переговорам. Тем более что зимой 1147/48 года посадничество в Новгороде вновь получил Судило Иванович — человек, безусловно благоволивший Мстиславичам, но имевший связи и в Суздальской земле и, очевидно, хорошо помнивший о том, что Юрий в свое время предоставил ему политическое убежище, когда он вместе с другими видными новгородскими боярами вынужден был бежать из Новгорода.

Но в таком случае смена князя могла объясняться не тем, что Святополк вел какую-то собственную игру за спиной старшего брата, а желанием Изяслава добиться консолидации Новгорода, сплочения новгородцев вокруг своего князя. Новгород был очень нужен Изяславу — прежде всего, как база для предстоящей войны с Юрием Долгоруким. И его юный сын Ярослав мог способствовать консолидации Новгорода куда больше, чем Святополк, успевший за годы своего княжения рассориться с новгородцами.

Лично же для Юрия переговоры с Нифонтом имели очень важное последствие. В эти августовские и сентябрьские дни 1148 года он нежданно для себя обрел единомышленника — тем более ценного, что принадлежал тот к враждебному ему лагерю.

Юрий давно знал новгородского владыку — по крайней мере с зимы 1135/36 года, когда тот принимал участие в примирении Мономашичей и Ольговичей после очередной войны между ними. Нифонт был постриженником киевского Печерского монастыря, причем, по некоторым сведениям, пришел в монастырь при игумене Тимофее (около 1124—1131), то есть в те самые годы, когда суздальский князь Юрий Владимирович демонстрировал свою особую близость к Печерской обители. Человек весьма образованный, поживший в Византии и знакомый с особенностями богослужения Греческой церкви, он оставил заметный след в истории Новгорода. В годы его святительства здесь развернулось активное церковное строительство, были украшены многие уже существующие храмы. Разумеется, епископ Нифонт участвовал и в переговорах с Юрием относительно посажения на новгородский стол его сына Ростислава в 1138 и 1141 годах. Теперь князь и епископ могли ближе познакомиться друг с другом. И убедиться, что на многие вещи они смотрят, в общем-то одинаково.

Новгородский летописец сообщает, что во время своей поездки в Суздальскую землю Нифонт освятил "великим священием" церковь Святой Богородицы — возможно, суздальский кафедральный собор, перестроенный Юрием Долгоруким; возможно, какую-то другую Богородицкую церковь в одном из городов Суздальской земли. Это был не единственный храм, в освящении которого принимал участие новгородский владыка во время своей поездки. Сохранился подлинный антиминс (напрестольный плат) с освящения еще одной местной церкви — Святого Георгия (где именно она находилась, неизвестно). Освящение совершали совместно новгородский архиепископ (именно так он именован в надписи на антиминсе) Нифонт и ростовский епископ Нестор в присутствии князя Юрия Владимировича Долгорукого. Из этой надписи нам и известна точная дата посещения Нифонтом Суздальской земли: "Жьртвьник святаго мученика Георгия, священ от Нифонта, архиепискупа Новгородьскаго, повелениемь епискупа Ростовьскъго Нестора при благочьстивемь князи Георгии, сыну Мономахову, месяця септября в 1 в лето [6657] индикта 12".

Между прочим, именование Нифонта архиепископом — самое раннее свидетельство получения новгородским владыкой этого высокого титула. Как видим, князь Юрий Владимирович и ростовский епископ Нестор признавали его за Нифонтом и оказывали ему соответствующие почести. Но из других источников мы знаем, что признание было далеко не всеобщим. Это обстоятельство представляется весьма важным для нас, свидетельствуя об особых, доверительных отношениях, установившихся между суздальским князем и новгородским архиереем.

Вторжение

Отказавшись от мира с Новгородом, Юрий поставил себя в непростое положение. Зимой 1148/49 года князь Изяслав Мстиславич приступил наконец к осуществлению своего плана по вторжению в Суздальскую землю.

Не позднее января он выехал в Смоленск к брату Ростиславу. В Киеве Изяслав оставил младшего брата Владимира, в Переяславле — сына Мстислава. Войску же повелел следовать "по собе" в Смоленск, где и "снятися", то есть соединиться, со смоленскими полками.

Встреча братьев оказалась, как всегда, радостной. Воздав хвалу Богу, Пресвятой Богородице и Животворящему кресту, сохранившим их в добром здравии, они обменялись дарами, которые имели особый смысл и еще раз свидетельствовали о разграничении между ними основных сфер влияния: Изяслав вручил брату дары "от Рускыи земле и от всих цесарьских земль" (то есть от южной Руси и от византийских владений), а Ростислав — "от верхних земль" (Смоленска и Новгорода) и "от варяг" (из заморских стран, прежде всего, Скандинавии). Затем братья договорились о дальнейших действиях: Изяслав "в мале дружины" должен был отправиться к Новгороду, а брату поручил дожидаться прихода полков из южнорусских змель и вместе с ними и со смоленскими полками выступить по Волге к устью Медведицы. Здесь братья намеревались соединить свои силы.

Из Смоленска же они отправили к Юрию посольство с предложением решить дело миром. Очевидно, Юрий должен был признать права на Киев Изяслава и его потомства, отказаться от всяких претензий на южнорусские земли, дать обещание не вмешиваться более в новгородские дела и возвратить "новгородскую дань" с Нового Торга и Помостья. На его суздальские владения никто не покушался. Но принятие этих условий означало полную капитуляцию, на что Юрий пойти, конечно, не мог. Он не дал никакого ответа на мирные предложения племянников и, более того, задержал у себя их посольство.

Еще в феврале Изяслав прибыл в Новгород. Новгородцы встретили его с великими почестями за три дня пути от Новгорода и сопровождали до самого города. "И тако в Новъгород приде с великою честью и в день недельныи (воскресенье. — А. К.), и ту усрете сын его Ярослав с бояръ новгородьцкыми, и ехаста к Святои Софьи на обеднюю". В своей резиденции на Городище Изяслав с сыном выставили богатое угощение для всего города: "посласта подвоискеи и бириче по улицам кликати, зовуче к князю на обед от мала и до велика, и тако обедавше, веселишася радостью великою [и] честью [и] разидошася в своя домы".

Киевский князь, несомненно, умел найти подход к людям и внушить к себе искреннюю любовь. Новгородцы очень ценили внешние проявления уважения к своему городу. Щедрое угощение еще больше расположило их к князю. И на утро, когда Изяслав созвал новгородцев и прибывших в город псковичей на Ярославль двор на вече, они готовы были поддержать его.

Изяслав и здесь избрал верный тон, лестный для новгородцев. Летописец приводит речь, с которой он обратился к ним: "Се, братие, сын мои [и] вы прислалися есте ко мне, оже вы обидить стрыи мои Гюрги… Есмь пришел семо, оставя Рускую землю, вас деля и ваших деля обид. А гадаите на нь, братие, како на нь поити: а любо с ним мир възмем, пакы ли с ним ратью кончаимы". Ответные возгласы новгородцев звучали как гимн Изяславу — новому Мономаху и новому Мстиславу Великому: "Ты наш князь, ты наш Володимир, ты наш Мьстислав!"

Решено было, что в поход на Суздаль "своих деля обид" выступит вся Новгородская земля до последнего человека, не исключая даже лиц духовного звания: "аче и дьяк, а гуменце ему прострижено, а не поставлен будет, [и тъи поидет, а кто поставлен], а тъ Бога молить (то есть останется, не пойдет. — А. К.)". К новгородцам присоединились псковичи и "корела".

Огромное войско двинулось к Волге. Шли, скорее всего, по руслам замерзших рек Мсты и Медведицы. В устье Медведицы остановились и, как и было задумано, стали поджидать Ростислава Мстиславича.

Спустя четыре дня подошел и Ростислав с киевскими и смоленскими полками. От Юрия по-прежнему не было никаких известий, и братья двинулись дальше по Волге, в глубь Суздальской земли. Их путь подробно очерчивает киевский летописец, рисуя картину жестокого разорения Юрьевых владений по Волге. От устья Медведицы войска прошли к городу Кснятину в устье Нерли Волжской, "и начаста городы его жечи и села и всю землю воевати обаполы [Волгы] (то есть по обеим сторонам Волги. — А. К.), и поидоста оттоле на Углече поле, и оттуда идоста на устье Мологы".

Между тем по договоренности, достигнутой осенью на Городецком съезде, к устью Медведицы должны были подойти и полки черниговских князей. Однако их не было, и Мстиславичам пришлось действовать одним. Оказалось, что Владимир Давыдович и Святослав Ольгович, стоявшие во главе черниговской рати, задержались в "Вятичах", "ожидаюча и зряча" исхода противостояния на Волге — "что ся тамо учинить межю Гюргем и Изяславом". В итоге в суздальские владения Юрия черниговское войско так и не вступит.

Так план одновременного удара по Юрию Долгорукому всеми имеющимися в наличии силами оказался сорван. Тем не менее Изяслав и Ростислав Мстиславичи решили продолжать военные действия — "абы с нама Бог был", как выразился Изяслав. Сами они остановились в Угличе или Городке на Мологе, а свои войска пустили к Ярославлю — одному из главных городов Суздальской земли и своего рода "речным воротам" Ростова. Новгородцы разорили и сам Ярославль, и земли вокруг него: "и полон мног принесоша, и много зла земли тои створиша".

Однако время, отведенное для активных военных действий, было уже на исходе. Заканчивался март, снег начал таять, и вот-вот должны были вскрыться реки. "Уже бысть тепло бяшеть, и бысть вода по Волзе и по Молозе по чреву коневи на леду", — свидетельствует киевский летописец. Автор Суздальской летописи называет еще одну неприятность, случившуюся с киевским войском: "похромоша кони у них".

В Вербное воскресенье (27 марта) князья приняли решение возвращаться: "сдумавша, оже… рекы ся рушають (то есть рушится лед на реках. — А. К.), и угодаша (договорились. — А. К.) поити розно. И тако Ростислав поиде [с] полкы своими Смоленьску, а Изяслав, брат его, иде к Новугороду Великому, а дружина руская они с Ростиславом идоша, а друзии кому куды годно, и тако розидошася во свояси". Оба войска — и новгородское, и то, что было с Ростиславом, — везли за собой огромные обозы с захваченным в походе добром, в том числе множество пленных. В один только Новгород, по свидетельству летописца, было приведено 7 тысяч "голов". Из Новгорода Изяслав отправился в Смоленск, где и "весновал", то есть пережидал распутицу, и лишь "егда бысть на просусе", то есть когда просохли дороги, вернулся в Киев.

Результаты похода летописи оценивают по-разному. Новгородский летописец пишет о большой победе союзной рати: "И мъного воеваша людье Гюргево, и по Волзе възяша 6 городък, оли до Ярославля попустиша, а голов възяшя 7000, и воротишася роспутия деля". Автор же Лаврентьевской летописи изображает ход событий иначе: по его словам, Изяслав с новгородцами, "дошед Волгы, и повоевав ю, и не успе ничтоже Гюргеви". Но это, по-видимому, не вполне верно отражает истинные масштабы разорения северо-западных областей Суздальской земли. Показательно, что в Лаврентьевской летописи ничего не говорится о судьбе Ярославля и конечным пунктом похода вражеской рати назван Углич ("и дошед Углеча поля, поворотися Новугороду").

О действиях самого Юрия во время этой войны летописи умалчивают. Очевидно, он вместе со своими полками защищал главные города княжества — Суздаль и Ростов, ожидая возможного нападения как с Волги, где действовали основные силы Мстиславичей, так и со стороны Вятичской земли, где находились в готовности войска черниговских князей. Если бы Юрий потерпел поражение, те, конечно же, вторглись бы в пределы его земли, чтобы добить его и поживиться за его счет. Но суздальский князь сумел сохранить свое войско. И это можно расценивать как его несомненный успех. Изяслав Мстиславич не достиг ни одной из поставленных им целей. Толпы пленников, обозы с награбленным добром создавали лишь видимость победы. Ни экономический, ни военный потенциал Суздальской земли по-настоящему не был подорван — "вся жизнь", то есть главные житницы, суздальских князей находились отнюдь не на Волге, но в центральных районах княжества. Юрий не признал себя побежденным, не смирился с Изяславом, не умерил своих амбиций. Даже "новгородская дань", захваченная им двумя годами ранее, осталась в его руках. И черниговские князья, бывшие союзники Юрия, не могли не понимать это. Они готовы были примкнуть к победителю. Изяслав не победил — и следовательно, его союз с черниговскими князьями оказался под угрозой.

Примечания