Обыкновенный кальвинизм

Александр Малахов

Деятельность любого реформатора, как правило, приводит совсем не к тем результатам, на которые он рассчитывал, и история с Жаном Кальвином - тому пример. Когда 440 лет назад этот человек скончался, его можно было считать победителем: Кальвину удалось превратить свободомыслящую Женеву в прочное теократическое государство. Можно себе представить, как удивился бы проповедовавший умеренность и благопристойность Жан Кальвин, если бы узнал, что потомки будут говорить о нем как о создателе капиталистической ментальности. Стоило ли ради этого сражаться с римским папой, громить католические храмы и сжигать тех, кто думал иначе?

Студиозус по прозвищу Аккузатив Будущий реформатор родился во Франции, в семье церковного чиновника Жерара Ковена, который, став жертвой моды на ученую латынь, превратил свою фамилию из Cauvin в Calvinus. Жан Кальвин был послушным мальчиком, и все решения за него принимал отец. Пристрастия господина Ковена менялись. Сначала он решил готовить сына к церковной карьере, но потом передумал; так или иначе, Жан забросил теологию и приступил к изучению юриспруденции. Молодой человек слушал лекции в университетах Парижа, Орлеана и Бурже. Учился он блестяще, и при этом не мог отказать себе в удовольствии читать мораль окружающим. За любовь к многословным нотациям сокурсники называли его Accusativus, то есть винительный падеж. И нужно сказать, в роли ментора Жан Кальвин охотно выступал до конца своих дней.

Его студенческие годы были временем споров, спровоцированных знаменитыми тезисами Мартина Лютера, как следствие, богословие стало модным занятием. В университетах со страстью обсуждали выступления Лютера, его сторонников и противников. Полемические трактаты шли нарасхват. Даже Маргарита Наваррская (современной публике известная в основном по роману Дюма - как королева Марго) писала, поддавшись моде, духовные стихи. А тут еще один из университетских профессоров начинает убеждать Кальвина, что его призвание - богословие, а не юриспруденция. Пока молодой человек размышлял о своих дальнейших занятиях, пришло известие о смерти отца. Предоставленный сам себе, Жан все время посвятил античным авторам и богословским трактатам. Тогда же, в 1532 году, вышла первая книга молодого ученого - комментарий к трактату Сенеки "О кротости". Правда, надо сказать, что самому комментатору эта добродетель ни в коей мере свойственна не была.

Ранний протестантизм отказывался от католических обрядов и таинств, и чуть ли не единственной формой религиозной жизни стала проповедь. Попытался проповедовать и новообращенный студент, правда эти его выступления принесли не только успех, но и большие неприятности - в Париже гугенотам жилось неуютно. Кальвин был вынужден бежать, он странствовал по Европе и писал свое "Наставление в христианской вере", которое вскоре было издано. Эта книга, ставшая первым изложением принципов реформатского богословия, принесла ему славу как ученому и публицисту. Но ни о какой общественной деятельности Кальвин тогда не помышлял.

Летом 1536 года Кальвин проездом оказался в Женеве, где его взял в оборот реформатский проповедник Гийом Фарель, решивший любой ценой заставить уже известного писателя осесть в Женеве. Так кабинетный мыслитель и толкователь текстов оказался в гуще политической жизни.

Борьба за независимость

Расположенная на пересечении торговых путей, Женева была веселым городом. Она славилась не только ярмарками, но и кабачками, театрами и пышными празднествами. Несмотря на то что Реформация, разделившая Швейцарию на протестантскую и католическую части, не способствовала развитию торговли, город процветал. Сама Женева выбрала протестантизм, но произошло это в значительной степени по политическим причинам. Так сложилось, что борьба городской общины против герцогов Савойских, которым исторически принадлежала эта территория, очень быстро превратилась в борьбу реформатов против католицизма. В результате в список любимых развлечений сторонников независимости вошло уничтожение скульптур и мощей, то есть тех предметов католического культа, которые воинственно настроенные реформаты считали идолами.

Таким образом Женева сделалась привлекательным местом для протестантских проповедников, которые устремились сюда со всей Европы. Гийом Фарель, приютивший Кальвина, приехал в Женеву в 1532 году и прославился там агрессивным поведением. Фарель мог, например, ворваться в храм и, оттолкнув католического священника, начать проповедовать на свой лад. Комсомольский, можно сказать, задор, с которым действовали реформаты, заставил женевского епископа искать защиты у ненавидимых горожанами герцогов Савойских. Жители Женевы логично решили, что независимость и Реформация - это почти одно и то же, а потому предпочли изгнать католическое духовенство.

Результаты такой церковной революции предсказать было несложно. Принятая по чисто политическим мотивам, новая религия не имела глубоких корней. Противопоставить отвергнутым атрибутам католицизма было решительно нечего: требовалось установить порядок в богослужении и составить ясную формулу веры для народа, а местные проповедники умели лишь обвинять во всех грехах "римского антихриста". Городу был необходим лидер, способный разъяснять не политические вопросы, а именно религиозные. Не удивительно поэтому, что когда автор нашумевших "Наставлений в христианской вере" оказался в Женеве, Гийом Фарель вцепился в него мертвой хваткой. Он полагал, что будет весьма полезно, если автор знаменитых Institutio religionis christianae продемонстрирует гражданам Женевы, что Реформация - это не политическая независимость, а особое мировоззрение и образ жизни. Последнее горожане скоро испытали практически, на собственной шкуре.

"В Рону проповедников!"

Трудно представить себе что-то менее привлекательное, чем образ кабинетного ученого в роли публичного политика, заставляющего окружающих жить так, как это следует из его теоретических построений. Кальвин умел четко формулировать задачи, поэтому, раз решив, как должно выглядеть христианское государство, он стал последовательно и педантично создавать его, не брезгуя никакими средствами. Для начала он составил краткое изложение веры и потребовал, чтобы все граждане Женевы присягнули в том, что они верят именно так, а не иначе. Но клятвами и присягами дело не ограничилось. Его ноу-хау сводилось к тому, что церковь и государство преследуют одни и те же цели, поэтому к делу религиозного воспитания граждан следует привлечь органы власти. Для наблюдения за нравственностью и благочестием горожан были избраны специальные наблюдатели (что-то вроде комиссаров), которые пытались наставить на путь истинный своих подопечных. А если им это не удавалось, то за дело бралось государство.

Фарель и Кальвин постоянно произносили увещевательные и обличительные речи в зале заседаний городского совета. В протоколах заседаний зафиксирована масса приговоров, вынесенных под влиянием этих выступлений. Например, азартного игрока выставили у позорного столба с картами, привязанными к шее. А молодая женщина, явившаяся в церковь с завитыми по моде волосами, была осуждена на несколько дней тюремного заключения, причем в ту же тюрьму отправили и парикмахера, соорудившего ей прическу. Категорически была запрещена всякая роскошь в одежде, шумные публичные увеселения и танцы. А те, кто осмеливался хранить у себя дома четки и другие предметы старого культа, объявлялись богоотступниками и подвергались серьезным наказаниям.

Через некоторое время стало очевидно, что проповедники переборщили. Жители Женевы, которые в течение многих лет боролись за свободу своего города, почувствовали, что в создаваемом Кальвином раю свободой и не пахнет. Недовольство проявлялось все более открыто. Сидя дома, Кальвин неоднократно слышал крики с призывами утопить чрезмерно ретивых проповедников в реке Роне и прекрасно понимал, что начнут именно с него. До прямого рукоприкладства дело так и не дошло, но из Женевы ему все-таки пришлось бежать, как тогда казалось, навсегда.

Кальвин стал искать новое место жительства и выхлопотал для себя страсбургское гражданство. Поскольку гражданином Страсбурга мог стать только ремесленник, женевский проповедник записался в цех портных, а вскоре и женился. Однако жизнь в качестве страсбургского обывателя продолжалась недолго - женевские власти позвали его назад. Дело в том, что после изгнания Кальвина в городе начались беспорядки, и перед Женевой замаячила перспектива потери независимости. Теперь о железной руке проповедника в городе вспоминали с нежностью и были готовы сделать что угодно для того, чтобы его вернуть. Он вернулся победителем: городской совет срочно восстановил все законы, отмененные после изгнания Кальвина. Город предоставил ему дом с садом и годовое жалование в 500 флоринов, 12 мер пшеницы и 2 ведра вина, а также подарил новый сюртук. Теперь ничто не могло помешать Жану Кальвину превратить Женеву в самый правильный и счастливый город на свете.

Дух Женевы

Вопреки расхожему мнению, Реформация не означала ослабления влияния церкви в повседневной жизни. Как раз наоборот: на смену относительно мягкого контроля католической церкви приходила жесткая регламентация, проникающая во все сферы общественной и частной жизни. Если католическая церковь осознавала, что она существует в реальном мире, то реформаты не подстраивались под реальность, а перекраивали мир на свой лад. Здесь не было авторитета традиции, а потому воля лидера приобретала статус абсолютной истины.

Просто поражает скрупулезность, с которой Кальвин организовывал городской быт. Его любовь к составлению бесчисленных законов и инструкций несомненно стала следствием юношеских занятий юриспруденцией. Кальвин не поленился даже придумать инструкции для пожарной команды и правила для ночных сторожей. Посещение воскресных богослужений было вменено гражданам в обязанность, а чтобы упростить контроль за ее исполнением, каждого женевца приписали к определенному приходу, который и следил за тем, чтобы явка была стопроцентной.

Женевский кальвинистский рай представлял собой четко функционирующую организацию. Духовными вопросами ведала коллегия проповедников, а воспитанием горожан - консистория, представляющая собой нечто среднее между светским судом и инквизиторским трибуналом. Каждый член консистории давал присягу, что до последней капли крови будет преследовать богохульство, идолопоклонство, безнравственность и все, что противоречит учению Реформации.

Разумеется, один человек, пусть и харизматический лидер, не в состоянии заставить жить по-новому целый город. Кальвин это прекрасно понимал и воспользовался тем, что в Женеву устремились спасающиеся от преследований сторонники Реформации. Их Кальвин всячески поддерживал, помогая получать женевское гражданство. В относящемся к 1555 году протоколе заседания городского совета содержится запись о предоставлении гражданства 300 эмигрантам. Мотивация - эти люди необходимы "для защиты правительства". Получившие гражданство эмигранты исполняли при Кальвине роль штурмовиков - своего рода народной гвардии. В Женеве они были чужаками, что, понятно, способствовало их сплочению.

Личная власть "женевского папы" (так Кальвина называли недоброжелатели) была фактически неограниченной. Институты городского самоуправления ни одного решения не принимали без санкции вождя и учителя. Тотальный контроль, который Кальвин установил в Женеве, объяснялся его представлениями о человеческой природе. По мнению "женевского папы", человек по своей природе склонен ко злу, поэтому государство должно помочь ему оставаться хорошим христианином. Светская власть обязана карать не только за серьезные проступки вроде убийства и воровства, но и за безнравственное поведение. "Женевский папа" ни секунды не сомневался в том, что добро должно иметь большие кулаки, а государственная власть - быть строгой и чуждой милосердия: лучше осудить невиновного, чем оставить без наказания виноватого. И женевские власти послушно следовали этому принципу - так, в 1542 - 1546 годах в городе было вынесено 58 смертных приговоров и принято 76 решений об изгнании. Для вынесения приговора было достаточно подозрения, а доказывать вину было совсем не обязательно. В тюрьме мог оказаться, например, извозчик, в сердцах обругавший свою заупрямившуюся лошадь.

Страсть к роскоши, которой отличались богатые женевцы, в прямом смысле выжигалась каленым железом. По своему обыкновению, Кальвин не просто ее осудил, но придал этому осуждению форму законодательного акта. Закон подробнейшим образом регламентировал малейшие детали быта, определяя цвет и фасон костюмов, качество материи, предельно допустимый размер женской прически и даже максимальное количество блюд на пирах. В городском архиве хранится приговор, отправивший трех кожевенников в тюрьму на хлеб и воду "за распутство". Их преступление заключалось в том, что они съели за завтраком 48 пирожков. Несомненно, отсидка в сочетании с диетой не могла не принести пользы их здоровью.

Под запретом оказались танцы, музыка, пение светских песен, свадьбы следовало играть без особого шума. Женева лишилась театральных представлений и народных празднеств, которыми еще совсем недавно гордилась. Закрыты были и все трактиры. Единственным местом, где дозволялись застолья, стали так называемые духовные казино, где можно было чинно общаться под наблюдением следящего за благопристойностью хозяина.

Те, кто не хотел постоянно ходить с постным выражением лица, получили название либертинов. В кальвинистской Женеве они играли примерно ту же роль, которая в СССР отводилась троцкистам, а именно - роль подлежащих уничтожению врагов. В реальности подрывная деятельность либертинов сводилась к скабрезным шуткам, да еще к тому, что имя Кальвин они использовали в качестве собачьей клички. Такие издевательства вызывали у "женевского папы", начавшего литературную деятельность с комментариев к трактату "О кротости", приступы ярости. Однажды во время проповеди он даже потребовал казни 700 слишком уж веселых молодых людей.

Вышколенные Кальвином проповедники были готовы до последнего вздоха сражаться с обжорами, вольнодумными парикмахерами и любителями посмеяться. Правда, вскоре выяснилось, что рисковать жизнью ради паствы никто из них не готов. В 1542 году, во время эпидемии чумы, когда горожане пытались организовать помощь умирающим, лишь один женевский проповедник по имени Бланше согласился посещать чумной госпиталь, а его коллеги предпочли наблюдать за этим подвигом с безопасного расстояния. Кальвин тогда писал: "Если с Бланше случится несчастье, то, боюсь, мне самому придется принять на себя это опасное дело". На следующий год Бланше действительно заразился и умер, однако занять его место Кальвин не спешил. Бескомпромиссные женевские проповедники говорили, что "лучше отправятся на виселицу или к дьяволу, чем в этот зачумленный госпиталь". Тогда городской совет собрал специальное заседание, на котором потребовал, чтобы духовенство послало кого-нибудь в больницу - "за исключением Кальвина, который необходим церкви и в советах которого нуждаются". Однако коллегия проповедников стояла насмерть и предложила поручить это дело какому-то заезжему французу. Городские власти попытались призвать своих духовных наставников к порядку, и тут жители Женевы стали свидетелями того, как духовные наставники, которые силой загоняли их в рай, публично признались в собственной трусости.

Через весь город к зданию городского совета прошла процессия проповедников, впереди которой шел сам "женевский папа". Войдя в зал заседаний участники этой своеобразной демонстрации заявили, что хотя обязанность их заключается в том, чтобы служить церкви и в хорошие, и в дурные дни, они отказываются идти в госпиталь, так как Бог не даровал им достаточно мужества, и просят извинить их. Выслушав проповедников, совет принял замечательное решение: "молиться Богу о ниспослании им впредь большего мужества", а пока прибегнуть к услугам предложенного проповедниками француза. В любом другом случае такая демонстрация наверняка подорвала бы всякое доверие к духовенству, однако созданная Кальвином организация имела достаточный запас прочности. Проповедники-отказники как ни в чем ни бывало продолжали воспитывать жителей Женевы.

Обжалованию не подлежит

В отличие от Лютера Кальвин считал, что решение, будет ли человек спасен или осужден на вечные муки, принимается еще до его рождения. Никакие добрые дела не могут повлиять на этот не подлежащий обжалованию приговор. Жаловаться на его несправедливость, по мнению Кальвина, бессмысленно: не жалуются же животные на то, что они не родились людьми! Отсюда следует, что церковь не может помочь своим членам спастись, при этом, по учению Кальвина, изначально избранные находиться вне церкви не могут.

Для каждого приверженца кальвинизма ключевым является вопрос - "избран ли я? как мне удостовериться в своей избранности? " И здесь на помощь приходит еще одна идея Кальвина, согласно которой мир существует исключительно ради славы Господа. И чуть ли не единственным способом обеспечить такое существование Кальвин считал успешную профессиональную деятельность христиан. Таким образом, профессиональная самореализация становится надежным свидетельством того, что человек относится к числу избранных. Личный успех воспринимается как подтверждение избранности, а нежелание работать - как грех. Один из позднейших реформатских проповедников писал: "Если Бог указует вам путь, следуя которому вы можете без ущерба для души своей и не вредя другим, законным способом заработать больше, чем на каком-либо ином пути, и вы отвергаете это и избираете менее доходный путь, вы тем самым препятствуете осуществлению одной из целей вашего призвания, вы отказываетесь быть управляющим Бога и принимать дары его для того, чтобы иметь возможность употребить их на благо Ему, когда Он того пожелает". Это уже что-то принципиально новое для христианства. Если в системе католических ценностей бедность является благом, то здесь в ней видят желание нанести урон славе Божией. Меняется отношение к нищенству, в котором теперь видят грех и нежелание трудиться.

Конечно, Кальвин, считавший, что "народ надо держать в бедности, иначе он перестанет быть покорным", не собирался реабилитировать накопительство. Однако впоследствии оказалось, что именно аскетическому направлению протестантизма, и в первую очередь кальвинизму, мир обязан тем, что в общественном сознании стремление к обогащению из порока превратилось в добродетель.

Реабилитация богатства

Состояния сколачивались всегда, однако отношение к накопительству до Реформации было не таким, как сейчас. Мораль одинаково осуждала и разбой, и дачу денег в рост, и те, кто решался посвятить себя этим видам деятельности, оказывались вне нравственных устоев. Реформация начала постепенно менять негативное восприятие богатства. Дело в том, что мирская аскеза протестантизма хотя и требовала сократить потребление и бороться с излишествами, объявляла накопительство делом богоугодным. Именно благодаря протестантизму в общественном сознании в качестве идеала утвердился образ кредитоспособного добропорядочного человека, а труд и процветание стали цениться куда больше, чем молитва и пост.

В этом отношении интересно читать сочинения Бенджамина Франклина, который в свободное от писания американской конституции время любил поучать молодежь. Среди прочего, из под его руки вышли " Советы молодым торговцам", которые поразительно похожи на иные протестантские сочинения. "Нужно, - писал Франклин, - считаться с самыми незначительными поступками, от которых зависит кредит. Стук вашего молотка в пять часов утра или в девять часов вечера, услышанный кредиторами, заставит их подождать еще шесть месяцев после срока; но если они увидят вас за бильярдом или услышат ваш голос в кабачке в то время, когда вы должны работать, то они пошлют за своими деньгами на следующий же день и будут их требовать, пока не получат все". Однако сочинения Франклина все же отличаются от протестантских первоисточников. Учителя Реформации считали, что честность, умеренность и трудолюбие представляют ценность сами по себе, а Франклин видел в них лишь средство для преумножения капитала.

Нужно сказать, что деловым качествам протестантов отдавали должное даже их противники. Испанцы еще в XVII веке говорили, что кальвинизм как ничто другое способствует развитию торгового духа. Само собой, способностями к предпринимательству дело не ограничивалось. Даже в конце XIX века на фабрики куда охотнее брали работниц-протестанток, чем католичек. Дело в том, что католички прекрасно выполняли рутинные операции, но даже мало-мальски творческий подход был для них недоступен. Объяснять им, что в результате нововведений труд станет более легким, а заработают они больше, было бесполезной тратой времени. Совсем иначе проявляли себя работницы, получившие протестантское воспитание: они были в состоянии планировать свой заработок, и их легко было заинтересовать в конечном результате труда.

Сейчас трудно себе представить, что введение сдельной оплаты нередко приводило не к увеличению выработки, а к ее снижению. Дело в том, что рабочие считали необходимым заработать ровно столько, сколько было нужно для поддержания привычного уровня жизни. И при повышении зарплаты они сокращали выработку, поскольку необходимую сумму теперь было можно заработать, не тратя лишних сил. Подобные проблемы у работодателей возникали только в тех случаях, когда они имели дело с людьми, получившими традиционное - католическое - воспитание. Протестанты же стремились к увеличению доходов, поэтому на "сдельщине" работали более интенсивно.

Лидеры Реформации хотели увеличить роль церкви в жизни общества, но добились прямо противоположного. Начатый ими процесс разрушения традиционных ценностей быстро стал необратимым, и в итоге человеческая деятельность перестала нуждаться в религиозном оправдании. Теперь богатство и накопительство не нуждались в каких бы то ни было идеологических подпорках. Тем не менее еще в начале XX века представители различных христианских конфессий относились к труду очень по-разному. Например, среди студентов европейских университетов явно преобладали католики, а в училищах, дающих прикладную специальность, было больше протестантов. Объясняется это тем, что родители-протестанты не доверяли отвлеченному умствованию и готовили своих детей к практической деятельности, в то время как католики относились к академическому знанию с куда большим уважением.

Принадлежность к той или иной религиозной общине могла служить деловой рекомендацией. Особенно ярко это проявлялось в США, где вопрос о вероисповедании, как известно, ни в какие анкеты не входил. Однако при ведении деловых переговоров у партнера пытались выяснить, к какому религиозному течению он принадлежит. Дело в том, что многие протестантские общины принимали новых членов в результате очень жесткого отбора, поэтому принадлежность к такой общине была лучшей рекомендацией. Иногда человек присоединялся к ней, просто исходя из интересов дела: так, банкиру, добропорядочность которого подтверждалась подобным образом, охотно доверяли сбережения.

Стоит подчеркнуть, что господствующее ныне мировоззрение появилось благодаря человеку, строившему не общество потребления, а теократическое государство. В свете чего можно совсем по-другому взглянуть на деятельность современных диктаторов - строителей рая на земле. Она, эта деятельность, видится уже не столь пугающей, ведь результат такого строительства будет каким угодно, но это будет не то, на что рассчитывают сами строители. Можно представить себе, что энергия террористов вызовет к жизни какое-нибудь новое экономическое учение, а воины джихада посвятят свою жизнь сбору нефти с поверхности океана и переработке мусора. И лет этак через триста отцом постиндустриального общества будут считать аяттолу Хомейни. После той трансформации, которая произошла с учением Кальвина, это уже мало кого будет удивлять.

***

Макс Вебер. Протестантские секты и дух капитализма

(1906 Г.) В одно прекрасное воскресенье в начале октября я вместе с несколькими моими родственниками, фермерами из Бушвальда, расположенного в нескольких милях от М. (столицы одного из округов Северной Каролины), присутствовал в послеобеденные часы при обряде баптистского крещения, совершавшегося в пруду... В пруду по пояс в воде стоял проповедник в черном одеянии. В воду после различного рода церемоний по очереди входили человек десять обоего пола в праздничной одежде; они обещали следовать вере, затем погружались с головой в воду - женщин проповедник поддерживал. Люди, отфыркиваясь и дрожа, в мокрой одежде выходили на берег, их поздравляли, быстро закутывали в толстые пледы и увозили домой.

Родственник, стоявший рядом со мной, который, сохраняя верность немецким традициям, был далек от всякой церковности, и поэтому с известной долей презрения наблюдал за всем происходившим, внезапно стал внимательно вглядываться в одного из погружавшихся в воду юношей и проронил: "Взгляни на него. Ведь я говорил тебе". Когда я после окончания церемонии спросил его: "Почему ты это, как ты утверждаешь, предвидел?", он ответил: "Потому что он хочет основать банк в N". - "Разве в этой местности так много баптистов, что они составят достаточную клиентуру для его банка?" - "Нет, конечно. Но, крестившись, он заполучит клиентуру всей округи и побьет всех своих конкурентов". Из ответов на последующие мои вопросы - почему? каким образом? - выяснилось следующее: вступление в данную баптистскую общину, которая еще строго соблюдает верность религиозным традициям и принимает новых членов лишь после самой тщательной "проверки" и педантичного изучения их "образа жизни", начиная с самого раннего детства (беспорядочный образ жизни? посещение трактиров? танцы? театр? карты? неточность в выполнении денежных обязательств? какие-либо иные проявления легкомыслия?), самый факт этого вступления рассматривается как абсолютная гарантия этических качеств джентльмена и прежде всего его деловых качеств. Поэтому-то и упомянутый будущий банкир может с полной уверенностью рассчитывать на вклады всей округи и на предоставление ему неограниченного кредита вне всякой конкуренции. Этому человеку успех гарантирован. Последующие наблюдения показали, что подобные или сходные явления повторяются в самых различных областях страны. Преуспевали в деловом отношении те (как правило, только те), кто принадлежал к методистской, баптистской или к какой-либо иной секте (или к близким им по типу ассоциациям). Если член секты перебирался в другое место или занимал должность торгового агента, он брал с собой рекомендацию своей общины, что обеспечивало ему не только поддержку членов его секты, но и, что более важно, повсеместный кредит.Если он (не по своей вин!

е) испытывал денежные затруднения, то секта способствовала устройству его дел, предоставляя гарантии кредиторам... Однако решающим шансом карьеры были не упования кредиторов на секту, которая, дорожа своим престижем, предохранит их от ущерба, а то обстоятельство, что каждая оберегающая свою репутацию секта примет в число своих членов лишь того, чье "поведение" позволяет с полной уверенностью квалифицировать его как безупречного в нравственном отношении человека.

Журнал "Коммерсант-Деньги" от 10.05.