Пути исследования нарушений личности

Б.В. Зейгарник

Вопрос о психологической характеристике изменений личности при различных психических заболеваниях не получил еще своего полного разрешения ни в теоретическом, ни в методическом плане. Несмотря на то что душевная болезнь поражает в основном личность в целом, меняет систему ее потребностей, установок, исследования в области патопсихологии посвящены в основном нарушениям познавательной деятельности, хотя уже работы Л.С.Выготского направляли мысль психологов на то, что именно нарушения аффективно-мотивационной сферы характерны для изменения структуры мышления. Об этом свидетельствуют и работы патопсихологов (Биренбаум, 1934; Зейгарник, 1935; Мясищев, 1935; и др.). Недостаточно разработаны и экспериментальные методы исследования личностных изменений.

Частично такое положение объясняется малой разработанностью проблем личности в общей психологии. Лишь в последнее время начинают проводить исследования, посвященные психологической характеристике формирования личностных особенностей. Работы же зарубежных психологов, посвященные изменениям личности, проводятся в основном с позиций фрейдизма, экзистенциализма и для нас мало приемлемы.

Психологическое строение личности сложно. Оно связано с потребностью человека и его направленностью, с его амоциональными и волевыми особенностями. Несмотря на то что последние рассматриваются психологией как отдельные процессы, они по существу являются включенными в строение личности. Личность человека формируется и проявляется в его деятельности, поступках, действиях. В потребностях материальных и духовных выражается связь человека с окружающим миром, людьми. Оценивая человеческую личность, мы прежде всего характеризуем круг ее интересов, содержание ее потребностей. Мы судим о человеке но мотивам его поступков, по тому, к каким явлениям жизни он равнодушен, по тому, чему он радуется, на что направлены его мысли и желания

Об изменениях личности мы говорим тогда, когда под влиянием болезни у больного скудеют интересы, мельчают потребности, когда у него проявляется равнодушное отношение к тому, что его раньше волновало, когда действия его лишаются целенапраиленности, поступки становятся бездумными, когда человек перестает регулировать свое поведение, не в состоянии адекватно оценивать свои возможности.

Клинические формы изменения личности носят разнообразный характер: они могут проявляться в виде изменении эмоций (депрессии, эйфория), в виде нарушений мотивационной сферы (апатия, бездумность), в виде нарушения отношения к себе и окружающему (нарушение критики, изменение подконтрольности), в виде нарушения активности (аспонтанность) и т. д.

Из всего сказанного следует, что исследование личности, ее формирования и изменения чрезвычайно сложно и многослойно. Оно может проводиться в разных аспектах и направлениях. Поэтому прежде всего важно наметить такую область исследования личности, которая на данном этапе наиболее разработана в общетеоретическом плане. К таким теоретически наиболее разработанным проблемам относится проблема мотивации и отношения личности.

Не менее важно найти те экспериментальные приемы, которые могут оказаться адекватными в исследовании этой области.

В данном очерке делается попытка наметить некоторые экспериментальные пути для исследования нарушений личности душевнобольных. Одним из таких путей является наблюдение над общим поведением больного во время эксперимента. Даже то, как больной «принимает» задание или инструкцию, может свидетельствовать об адекватности или неадекватности его личностных проявлений. Ситуация психологического эксперимента всегда воспринимается больным (за исключением глубоко дементных) как некое испытание их умственных возможностей. Нередко больные считают, что от результатов исследования зависит срок пребывания в больнице, или назначение лечебных процедур, или установление группы инвалидности и т. п. Поэтому сама ситуация эксперимента приводит к актуализации известного отношения. Так, например, некоторые больные, опасаясь, что у них будет обнаружена плохая память, заявляют, что «они всегда плохо запоминали слова». В других случаях необходимость выполнения счетных операций вызывает реплику, что они «всегда терпеть не могли арифметику». Любое задание в ситуации эксперимента может вызвать личностную реакцию. Ситуация эксперимента приобретает характер некой «экспертизы» (Зейгарник, 1971). Поэтому наблюдение за больными, выполняющими даже несложное задание, представляет собой интересный материал для суждения об эмоциональной сфере больного.

Так, наш опыт показал, что наблюдение за больными, складывавшими «куб Линка» (методика, направленная на исследование комбинаторики), выявило разную реакцию больных шизофренией и психопатов. Больные с простой формой шизофрении не обнаруживают эмоциональных реакций при складывании «куба Линка». Они несколько пассивно выполняют само задание, допущенные ими ошибки не вызывают эмоциональных реакций. Они не реагируют на замечания экспериментатора, указывающего на ошибку.

Совершенно иначе выглядит поведение больного-психопата. В начале эксперимента его поведение, его способы работы могут быть аналогичными поведению и реакциям больного шизофренией, однако его поведение резко меняется при появлении ошибочных решений: больной становится раздражительным, нередко прерывает работу, не доведя ее до конца. И, наоборот, бывают случаи, когда больные во что бы то ни стало стремятся окончить работу, даже если экспериментатор предлагает ее прекратить.

Наблюдение за поведением испытуемого во время эксперимента важно еще и потому, что сам процесс выполнения задания вызывает неминуемо чувство какого-то самоконтроля. Больные часто указывают, что им самим «интересно проверить свою память». Нередко бывает и так, что больной в процессе работы впервые осознает свою умственную недостаточность. Фразы: «Я не думал, что у меня такая плохая память», «Я не предполагал, что я так плохо соображаю» — являются нередкими. Естественно, что такое открытие является уже само по себе источником переживания для больного.

Следовательно, само наблюдение за поведением и высказываниями больного во время эксперимента может послужить материалом для его личностных проявлений.

Другой методический путь исследования изменений личности — это путь опосредованного выявления изменений личности с помощью эксперимента, направленного на исследование познавательных процессов. Этот путь кажется вполне правомерным и оправданным, ибо познавательные процессы не существуют оторванно от установок личности, ее потребностей, эмоций. Касаясь мотивов и побуждений мышления, С. Л. Рубинштейн (1959) отмечает, что это «по существу вопрос об истоках, в которых берет свое начало тот или иной мыслительный процесс». Указывая, что эта проблема требует специального внимания, он подчеркивает, что процессуальный аспект мышления тесно связан с его личностным аспектом.

Приведенные нами исследования в области патологии мышления показали, что некоторые виды нарушений мышления являются по существу выражением той аффективной «смещенности», которая была присуща этим больным. С особым правом это положение относится к таким видам расстройств, которые названы «разноплановостью мышления», «выхолощенностью», «соскальзыванием», встречающихся у больных шизофренией (Зейгарник, 1962,1969).

Опыт показал, что целый ряд методических приемов, направленных, казалось бы, на исследование познавательных процессов, позволяет исследовать и личностную реакцию больных. Поясним примером. Одна из наиболее распространенных методик, моделирующих мыслительную деятельность человека, — это «классификация предметов». Выполнение классификации предметов выявляет «стратегию» мышления испытуемых, содержание их ассоциаций, уровень их знания, степень обобщенности их представлений, актуализируемых при решении этого задания.

При анализе способов выполнения «классификации предметов» больными шизофренией мы могли отметить случайный, бессодержательный характер признаков и свойств предметов, на основании которых они проводили классификацию. Так, например, больной шизофренией объединял в одну группу автомобиль и ложку «по принципу движения», мотивируя, что «когда мы едим, мы движем ложку ко рту»; другой больной объединил кастрюлю со шкафом, потому что «у обоих вещей есть отверстия». Следовательно, классифицируя предметы, подобные больные руководствовались не содержательными, а чисто формальными признаками, не отражавшими жизненные реальные отношения между предметами и явлениями.

Описывая подобные нарушения мышления у больных шизофренией, Ю.Ф. Поляков (1974) объясняет это тем, что у них происходит актуализация «слабых», или «латентных признаков», нарушена ориентировка в «системе отражения прежнего опыта».

При этом естественно возникает вопрос о том, почему у больных шизофренией столь облегчена актуализация случайных связей, не отражающих истинное отношение вещей и предметов?

Еще И. М. Сеченов указывал на то, что ассоциации человека носят направленный характер.

Процесс актуализации не является каким-то самодавлеющим процессом, не зависящим от строения и особенностей личности. Наоборот, есть все основания думать, что процесс оживления того пли иного круга представлений, ассоциаций связан, как и всякий психический процесс, с установками, отношением и потребностями личности.

Поэтому нам представляется возможным говорить о том, что облегченная актуализация незначи. мых бессодержательных связей является проявлением той «осмысленной смещенности», которая присуща этим больным. Больной шизофренией, выполняющий на обобщенном уровне классификацию предметов, может одновременно с этим отстаивать, что ложку следует объединить с «транспортом по принципу движения», именно потому, что его измененное отношение к окружающему допускает эту мотивировку.

Такой подход вовсе не означает, конечно, выведения патологии мышления из нарушений эмоциональной сферы. Однако следует напомнить, что мыслительная деятельность человека, здорового или больного, не может быть оторвана от его потребностей и стремлений. Сама стратегия мышления определяется до известной степени отношением личности; отношение личности включается в систему программирования мышления.

Анализ «стратегии» мышления будет неполным, если не будет учтена личностная направленность мыслящего субъекта. Ибо, говоря словами Л. С. Выготского, «как только мы оторвали мышление от жизни и потребностей, лишили его всякой деятельности, мы закрыли сами себе всякие пути к выявлению и объяснению свойства и главнейшего назначения мышления — определять образ жизни и поведения, изменять наши действия» (1956, с. 47). Поэтому правомерно ожидать, что измененные установки больного находят свое проявление в измененной стратегии мышления; отсюда выполнение экспериментального задания, направленного, казалось бы, на исследование мыслительной деятельности, может давать материал для суждений о личностных установках больного.

Само моделирование познавательной деятельности человека включает в себя моделирование его личностных компонентов.

Весьма полезным оказалось и применение прожективных методик. Сущность прожективных методик заключается в том, что испытуемому предлагается задание, не предусматривающее определенных способов решения. Задание дается не с целью получения отдельных результатов, а для того, чтобы испытуемый проявил себя, свое отношение к ситуации, свои переживания, особенности личности и характера. Личность, по выражению Омбредана, отражается, «как объект на экране», отсюда и название методик — «прожективные». Результативная сторона действия испытуемого не имеет значения, поскольку в прожективных методиках нет проблемы правильного и неправильного решения. Иногда этот метод называют еще «клиническим подходом к психике здорового человека» (Лягаш, Пишо и др.).

Проективные методы используются за рубежом в двух аспектах. Во-первых, с целью установления индивидуальных характерологических особенностей, во-вторых, с целью выявления «вытесненных комплексов», «скрытых переживаний». Эта линия смыкается с психоанализом. Результаты, полученные посредством этих методик, трактуются в понятиях «бессознательных мотивов», «вытесненных комплексов».

Одна из проективных методик, предложенная Морганом и Мерреем, получила название тематического апперцепционного теста (ТАТ). Она состоит из отдельных картинок, на которых изображены ситуации с более или менее неопределенным содержанием. Испытуемому говорится, что он должен по картинкам составить рассказы.

При интерпретации высказываний испытуемых Моррей исходит из того, что рассказы испытуемых следует рассматривать как символическое отражение их переживаний, взглядов, их представлений о прошлом и будущем. Происходит отождествление испытуемого с «героем» картинки. В исследовании Н. К. Киященко (1965) инструкция была изменена: испытуемым говорилось, что речь идет об исследовании восприятия, им не задавались вопросы, а предлагалась «глухая инструкция»: «Я вам покажу картинки, посмотрите на них и расскажите, что здесь нарисовано». Только после выполнения задания ставился вопрос, что дало испытуемому основание для того или иного описания.

Данные, полученные Н. К. Киященко, показали, что здоровые испытуемые подходили к заданию с общей направленностью на выяснение содержания картинки. Интерпретация сюжета картины проводилась с опорой на позу и мимику изображенных персонажей. Как правило, при выполнении этого задания здоровые испытуемые выявляли свои отношения к изображенным событиям и лицам.

Совершенно иные результаты получены Н. К. Киященко при исследовании с помощью модификации методики ТАТ у больных шизофренией (простая форма). В отличие от здоровых людей у больных этой группы соответствует направленность на поиски содержательной интерпретации.

В ответах больных имеется лишь формальная констатация элементов картин: «двое людей», либо человек в кресле», «разговор двух людей», либо формально обобщенная характеристика: «отдых», «минута молчания». Больные не выражают, как правило, своего отношения к изображенной ситуации.

Особенности восприятия больных шизофренией при предъявлении картинок ТАТ не были связаны со снижением уровня обобщения. Их описания не базировались на конкретных представлениях; наоборот, они сводились к формально-бессодержательной характеристике.

Резюмируя, можно сказать, что применяемые в клинике экспериментальные пробы, требующие обобщения, выделения существенного, сравнения актуализируемых связей, составления рассказов и т. д., всегда включают в себя актуализацию личностных компонентов, мотивацию, отношения субъекта (Зейгарник, 1943, 1949, 1962, 1971; Pyбинштейн, 1949; Тепеницина, 1965; Соколова, 1976; Петренко, 1976; и др.).

Еще одним путем исследования изменений личности является применение методик, направленных непосредственно на выявление эмоциональноволевых особенностей больного человека, на выявление его измененного отношения к ситуации эксперимента.

Эта группа методик взяла свое начало из результатов исследований аффективно-волевой сферы. С. Л. Рубинштейн указывал, что «результат исследования, вскрывающий какие-либо существенные зависимости исследуемой области явлений, превращается в метод, в инструмент дальнейшего исследования (1959, с. 38). Так случилось и с рядом приемов, примененных в школе К. Левина для исследования аффективно-волевой сферы.

Несмотря на то что методологические позиции К. Левина для нас мало приемлемы, его экспериментальные методы оказались полезными. Хотя в теоретическом плане К. Левин говорил лишь о динамическом аспекте исследования личности, однако при объяснении экспериментальных факторов он учитывал предметное содержание деятельности. Еще в 1926 г. он писал; что нельзя за математическими рассуждениями отвлекаться от предметного психологического рассмотрения. Этот принцип был особенно четко реализован в исследовании «уровня притязания», проведенном учеником К. Левина Ф.Хоппе (1930).

Разработанный Хоппе метод, широко применяемый в разных областях психологии, позволил экспериментально подойти к изучению процесса целеобразования. Во многих работах (Эскалона, Фестингер, Аткинсон), в которых ставится вопрос о зависимости уровня притязаний от трудности задания, проблема соотношения уровня притязаний и уровня достижения, влияния валентности успеха и неуспеха на формирование уровня притязаний по существу вводится предметный план цели.

Методика состояла в следующем: испытуемым предлагается ряд заданий (от 14 до 18), отличающнхся пo степени трудности. Все задания нанесены на карточки, которые расположены перед испытуемыми в порядке возрастания их номеров. Степень трудности задания соответствует величине порядкового номера карточки,

Задания, которые предлагаются испытуемому, могут быть по своему содержанию весьма различны в зависимости от образовательного уровня и профессии испытуемых.

Дается следующая инструкция: «Перед вами лежат карточки, на обороте которых написаны задания. Номера на карточках означают степень сложности задания. Задания располагаются по возрастающей сложности. На решение каждой задачи отведено определенное время, которое вам неизвестно. Я слежу за ним с помощью секундомера. Если вы не уложитесь в определенное время, я буду считать, что задание вами не выполнено, и ставлю минус. Если уложитесь в отведенное вам время — ставлю плюс. Задание вы должны выбирать сами». Таким образом, испытуемый был поставлен в ситуацию выбора цели. Экспериментатор может по своему усмотрению увеличивать или уменьшать время, отведенное на выполнение задания, тем самым произвольно показать, что задание выполнено правильно, либо, ограничивая время, опорочить результаты. Только после оценки экспериментатора испытуемый должен выбрать другое задание.

Анализ экспериментальных данных показал, что выбор задания (по степени трудности) зависит от успешного или неуспешного выполнения предыдущего. Испытуемые всегда начинают работать с определенными притязаниями и ожиданиями, которые изменяются в ходе эксперимента. Совокупность этих притязаний, которые перемещаются с каждым достижением, Хоппе называл «уровнем притязаний человека». Переживание успеха или неуспеха зависит, таким образом, не только от объективного достижения, но и от уровня притязания, который связан с теми целями, которые ставит человек. Хоппе писал, что у каждого человека существует «идеальная» цель, к которой он стремится, и конкретная цель, которой соответствует данное действие, переживание.

В экспериментах Хоппе было выявлено, что испытуемые выбирают сложные задания после успеха, но если нарастание уровня притязании иа-за структуры задания невозможно, то деятельность прекращается. После ряда неудач, если потеряна малейшая возможность прийти к успеху, испытуемый выбирает легкое задание.

Хоппе объясняет эти особенности наличием тенденции «поддерживать» уровень «Я» как можно более высоко. Из этой общей тенденции,' с одной стороны, рождается стремление реализовать успех при решении наиболее трудных задач, с другой стороны — страх перед неудачами, который заставляет понижать уровень притязаний и прекращать действие после единичного успеха, если нет надежды на успех при более высоком уровне притязаний. В целом, преобладает тенденция довольствоваться маленьким успехом, чем прекратить действие после неудачи, сохранив уровень притязаний.

В работах, посвященных исследованию уровня притязаний у психических больных, показано, что динамика уровня притязаний зависит от многих факторов: от самооценки, отношения к ситуации эксперимента к экспериментатору и т. п. (Меерович, Кондратская, 1936; Зейгарник, 1965; Бежанишвили, 1967; Калита, 1974; и др.). При этом особенности уровня притязаний всегда сопоставлялись с характером деятельности больных во многих других методиках; содержание деятельности испытуемого служило критерием тех или иных выводов о тактике целеполагания испытуемого.

Исследование уровня притязаний показало, какую большую роль играет содержательная сторона экспериментальных заданий. Так, у больных эпилепсией уровень притязаний выявляется отчетливо, если им предлагались задания манипулятивпого моторного характера. Уровень притязаний у этих больных не удается выявить в случае, если им предлагаются задачи, требующие интеллектуального напряжения (Зейгарник, 1957). В другом исследовании показано, что уровень притязаний у детей-олигофренов выявить не удается, если им предлагаются арифметические задачи, где они обнаруживают свою несостоятельность, но он выявляется на другом экспериментальном материале (вырезание из бумаги фигурок разной сложности) .

Адекватным приемом для исследований личности особенностеи явились эксперименты ученицы К. Левина А. Карстен (1927). Если в опытах исследования уровня притязаний па первый план выступала направленность на осуществление или приближение к более высокой (идеальной) цели, то в опытах А. Карстен цель была частной. Методика была направлена на выявление возможности удержания и восстановления побуждения. Эти опыты, известные под названием «опыты на пресыщение», заключались в следующем.

Испытуемому предлагается выполнить длительное монотонное задание; как например, рисовать черточки или кружочки (при этом перед испытуемым лежит большая стопка листов). Дается инструкция: «Чертите, пожалуйста, черточки, кружочки вот так: (экспериментатор чертит несколько одинаковых черточек или кружочков)». Цели испытуемый спрашивает, сколько же ему н.'1до чертить, экспериментатор отвечает абсолютно бесстрастным голосом: «Сколько вам захочется, вот перед вами лежит бумага».

Исследования, проведенные А. Карстен (1927), показали, что вначале испытуемые довольно аккуратно выполняют предложенное им задание; однако, спустя короткое время (5—10 мин), они начинают пезаметно для себя менять задачу, изменяется внешняя структура задания (черточки или кружочки становятся меньше или больше), либо темп, ритм работы. Иногда испытуемые прибегают к «сопроводительным» действиям: они начинают напевать, посвистывать, постукивать пальцами. Эти варианты свидетельствуют, по мнению Карстен, о том, что побуждение к выполнению задания начинает иссякать, наступает феномен «психического пресыщения».

Спустя некоторое время (обычно 20—30 мин), когда учащаются вариации, а их проявление приобретает выраженный («грубый») характер, дается новая инструкция: «Это монотонное задание вам было предложено для того, чтобы исследовать вашу выдержку. Продолжайте, если хотите, вашу работу». Новое осмысление задания часто приводит к тому, что вариации становятся реже, менее выраженными, а иногда и совсем исчезают. Об этом свидетельствуют как спонтанные высказывания, так и самоотчет испытуемых. «Я хотел посмотреть, кому скорее надоест. Вам (т. е. экспериментатору) или мне», пли «Я хотел проверить себя, как долго я могу заниматься этим скучным делом». Следовательно,-у здоровых испытуемых образуется новый мотив для выполнения действий; этот мотив начинает соотноситься с дополнительными мотивами. Побуждение к действию вытекает из более отдаленных мотивов.

Методический прием опыта на пресыщение оказался продуктивным для исследования мотивационной сферы больных. Так, выявилось, что у умственно отсталых детей обнаруживается «полярность» реакции. С одной стороны, выявляются грубые вариации, длительные паузы, временные уходы от работы при длительной выдержке и выносливости, а с другой — дети-олигофрены быстро бросают надоевшую работу, нс привнося в нес никаких вариантов, не изменяя ее (Соловьев-Элпидинский, 1935). Эти данные говорят о том, что олигофрен лишен возможности находить новые, дополнительные мотивы для продолжения деятелькости.

Интересные данные мы получили у больных эпилепсией. Они не только длительное время выдерживают монотонное задание, но и мало варьируют его. Мы имели возможность наблюдать больного, который выполнял монотонное задание, чертил черточки в течение 1 ч 20 мин, не обнаруживая тенденции к вариации (Зейгарник, 1965).

Если для нормальных испытуемых монотонная работа не представляет никакого самостоятельного интереса и для ее продолжения требовалось привнесение более общего мотива, то для больных эпилепсией само по себе аккуратное и тщательное проведение черточек было достаточно действенным мотивом и имело определенный смысл.

Показательной оказалась такая реакция больных эпилепсией на вторую инструкцию. Если у здоровых людей, взрослых и детей вторая инструкция придавала новый смысл всей экспериментальной ситуации, то у больных эпилепсией, так же как и у детей-олигофрснов, такого переосмысления не. наступало. Таким образом, приведенные данные показали, что исследование процесса «пресыщения» является удачным методическим приемом для исследования изменения процесса смыслообразования.

Опыты «исследования на пресыщение» вызвали ряд модификаций. Так, Л. С. Славина (1969) изучала с его помощью, при каких условиях сознательно) поставленная цель может выступить в качестве мотива, который преодолевает явления пресыщения. Оказалось, что предъявление цели позволяет ребенку выдержать монотонное задание, нo при одном условии—предъявление цели должно предшествовать актуализации положительной потребности.

Данные проведенных экспериментов, особенно эксперимента по выявлению уровня притязаний, показали, 410 в своей деятельности человек научается разводить идеальную цель (т. е. перспективную) и реальную. Именно умение разводить идеальную и реальную цели является залогом правильного развития личности. Как указывает Б. С. Братусь, неумение разводить разноплановые цели является характерной особенностью психопатических личностей (см. очерк IV).

Несколько слов о принципах построения таких методик, образцами которых может служить метод исследования уровня притязании, психического пресыщення и др.

При построении подобных методических приемов главное внимание должно быть обращено на то, чтобы искусственно созданная ситуация эксперимента возможно глубже способствовала формированию отношения больного. Как мы говорили выше, любая экспериментальная ситуация вызывает отношение испытуемого (поэтому и возможен путь опосредованного исследования его личностных реакций); однако если при иследовании познавательных процессов мы стараемся, чтобы применяемые методические приемы представляли собой модели познавательной деятельности человека. помогающие выявить качество и уровень его умственной работоспособности, то методические приемы, направленные на исследование личности, должны представлять собой модели неких жизненных ситуаций, вызывающих обостренное отношение испытуемого.

Особенно плодотворным оказался еще один аспект: анализ личностных изменений по данным историй болезни. Как известно, описания, содержащиеся в историях болезни психически больных, психический статус, данные анамнеза, катамнеза, дневник, являются ценным материалом, который недостаточно используется психологами, а между тем квалификация многих описываемых клиницистами фактов в понятиях современной психологической науки могла бы во многом помочь анализу структуры потребностей; мотивов, столь измененных у многих больных (шизофрения, эпилепсия, хронический алкоголизм).

Остановимся на этом подробнее.

За последнее время в патопсихологии применяется еще один метод — психологический анализ данных, содержащихся в истории болезни больных шизофренией, хроническим алкоголизмом, эпилепсией, нервной онорексией и рядом других заболеваний.

Начальный этап подобных исследований — тщательное знакомство с историями болезни группы больных, выбранной для изучения.

История болезни в психоневрологической клинике представляет собой особый — не только медицинский, по и психологический документ. В ней, помимо сугубо медицинских данных, по возможности подробно собраны сведения, характеризующие жизненный путь больного человека, типичные для него способы действия, общения, разрешения конфликтов, круг его интересов, их изменение в течение болезни, а ретроспективно и до болезни, его взаимоотношения в семье, на работе(см сноску №2). Так или иначе для врача-психиатра важна любая деталь, мелочь из жизни пациента, так как она помогает ему составить целостное представление о данном больном и сопоставить это представление с опытом психиатрии, отнести его к определенной нозологии, определенному типу психического расстройства или дает основание представить этот случай как казуистический, открывающий новый ряд (тип) душевных страданий. Это очень сложная работа, опирающаяся не только на научные знания, но и на особое искусство, тонкую интуицию, которая столь характерна для хороших психиатров.

Конечно, история болезни, взятая из архива психиатрической клиники, не являет собой связного изложения развития и изменения образа больного наподобие художественного произведения, рисующего нам образ героя. История болезни — прежде всего оперативный, рабочий документ, и сведения, помещенные в нем, по своей сути редко могут быть развернутыми и полными. Но именно эти отрывочные сведения пунктирами намечают сложный рисунок психического расстройства, документально раскрывают драму душевной болезни и борьбы с ней, и потому тщательное знакомство с историями болезни необходимо и его отсутствие ничем не может быть восполнено.

Нельзя, однако, составить представление об особенностях личности и характера, минуя непосредственное общение с человеком, не посмотрев, как раскрываются его качества в специальных экспериментах. Поэтому знакомство с историями болезни должно дополняться опытом общения и экспериментами с больными выбранной нозологии или группы.

Следует признать, что. к сожалению, сказанное является справедливым далеко не для всех историй болезни, а лишь для наиболее полных, составленных по всем правилам психиатрического искусства.

Следующей задачей данного этапа исследований является составление подробных, достаточно типичных для этой группы больных, историй протекания личностных изменений, в которых, в отличие от медицинских историй болезни, представлены не отрывочные сведения, а связанный, документированный конкретными клиническими и экспериментальными фактами рассказ о возникновении и развитии интересующих нас особенностей психики.

Может возникнуть возражение, что в работах психиатров уже есть систематизированные истории болезни, в которых, порой с художественной яркостью, дано описание развития и становления болезненных симптомов. И они, безусловно, ценны для психолога и должны служить образцами составления историй болезни. Но даже на этом этапе исследования, где психолог многому учится у психиатра, не следует избегать различий в профессиональном мышлении психолога и психиатра, в их апперцепции, восприятии исследуемого материала. Нередко для психиатра важно показать течение определенного болезненного симптома на фоне своеобразных изменений личности, тогда как для психолога главным выступает все, относящееся к развитию и становлению личности, а не своеобразие болезненной симптоматики. Поэтому материал, извлекаемый психологом и психиатром из одного первоисточника — истории болезни, редко бывает одним и тем же. что объясняется разными плоскостями психиатрического и психологического анализа. Таким образом, психолог не может подменять психиатра при составлении нужных ему клинических описаний.

После того как типичные истории интересующих личностных изменений составлены, необходимо тщательно их сопоставить, «синтезировать» все те основные «осевые» моменты, через которые проходит большинство изучаемых случаев (при алкоголизме, например, это определенные этапы изменения круга общения, интересов; при нервной онорексии — последовательность смены способов борьбы «за похудание» и т. п.). Речь идет о тех моментах, которые являются общими для всей изучаемой группы клинических явлений, хотя, разумеется, в каждой конкретной истории болезни эти моменты могут быть выражены в большей или меньшей степени, выступать явно или, напротив, в неявном, стертом виде.

Восстановление, «синтезирование» единой, наиболее типичной внешней логики развития интересующего нас феномена и должно явиться конечным выходом, продуктом данного этапа анализа. Лишь после этого можно переходить к второму этапу — квалификации полученных данных в понятиях современной психологической науки.

В рамках отечественной психологии основополагающими для характеристики личности являются понятия деятельности и тесно связанные с ним понятия потребности, мотива, личностного смысла (Выготский, 1965; Леонтьев, 1959; Рубинштейн, 1959).

Опираясь на теоретические разработки общей психологии, психолог на этом этапе должен уметь вычленить различные виды деятельности исследуемых больных, дать психологическую характеристику их строения, структуры.

Но даже тщательное изучение отдельных деятельностей недостаточно для характеристики личности. Необходимо раскрыть существующие между ними отношения. Как подчеркивает А. Н. Леонтьев (1975), именно иерархические отношения деятельностей наиболее полно характеризуют личность, именно они образуют ядро личности. Поэтому важнейшим пунктом этого этапа исследования должно быть построение гипотезы об определенном соподчинении, иерархии деятельностей больного человека.

В последней работе А. Н. Леонтьева (1975) выделены еще некоторые основополагающие параметры личности: широта связей человека с миром, степень их иерархизированности, общая их структура. «Конечно, — замечает А. Н. Леонтьев, — эти параметры еще не дают дифференциально-психологической типологии, они способны служить не более чем скелетной схемой, которая еще должна быть наполнена живым конкретно-историческим содержанием» (1975, с. 224). Думается, патопсихология сумеет применить эту важную теоретическую схему в своих исследованиях. Опыт такого применения может быть полезен в общей психологии, иллюстрируя теоретические построения живым, конкретным материалом, который профессионально квалифицирован, переведен на «язык» психологии.

Психологическая квалификация данных клиники душевных заболеваний имеет существенное значение и для психиатров, способствуя сближению, соотношению понятий обеих наук. Известно, насколько продуктивным для развития науки является подключение к ее исследованиям категорий и выводов других наук(см сноску 2) в данном случае, к анализу психопатологических явлений подключается категориальный аппарат, выработанный современной психологией, что может продвинуть разработку целого ряда проблем психиатрии, например, установление содержательных научных критериев степени деградации взамен бытующих интуитивных оценок типа «более (менее) выраженное спижение уровня личности».

Однако при всей своей значимости, этап психологической квалификации клинических данных не является конечным для анализа изменений личности.

Сделав «перевод» описания явления с языка клинического на язык психологии, мы по сути еще остаемся в рамках феноменологического подхода, хотя понятно, что возможности применения языка научной психологии значительно перспективнее для решения многих задач, чем возможности оперирования образным языком существующих клинических описаний. Напомним, что сущность явления раскрывается лишь, когда известны пути его формирования. «Познать предмет, — указывает

Сноска 2: Достаточно назвать классическое исследование Л. Пастера, который применил к изучению солей виноградной и винной кислоты опыт кристаллографии, что привело к ряду важных открытий и возникновению в дальнейшем стереохимии.

Ю. М. Бородай (1972), — значит вскрыть реальный механизм его образования; значит узнать, как, почему и из чего он «делается», т. е. раскрыть реальный путь и способ его естественного «производства», а в идеале и искусственного «воспроизводства» в условиях эксперимента. Собственно психологическая сущность может быть раскрыта, если мы узнаем, По каким психологическим закономерностям возникает данное явление, что движет этим процессом, какие психологические составляющие его образуют.

Нельзя надеяться получить ответы на эти вопросы путем простого «подстрочного» перевода описательного текста драмы болезни (пусть это будет даже описание «динамики» — последовательности событий), поскольку внешне наблюдаемые факты и события, как и их определённая последовательность, не указывает прямо на психологические закономерности, реализующие поведение человек ка. (В противном случае отпала бы необходимость в научной психологии личности, в особом психологическом способе анализа человеческой жизни.) Поэтому встает новая задача — создание собственно психологической «модели» формирования данного клинического феномена. Разумеется, первоначальная гипотеза всегда предшествует исследованию, но лишь после прохождения всех описанных стадий можно выдвинуть достаточно полное и аргументированное представление.

Итак, вслед за сбором и первичной обработкой клинического и экспериментального материала — этап «синтезирования» типичной истории развития интересующего нас феномена; за психологической квалификацией наблюдаемых состояний, их последовательной смены — рассмотрение внутреннего движения процесса, его собственно психологических закономерностей и составляющих.

О необходимости подобного направления хода анализа клинических данных писал еще Л. С. Выготский. В его книге «Диагностика развития и педологическая клиника трудного детства» (1936) дан целый ряд тонких рекомендаций для исследований, в котором центр тяжести должен быть перенесен с внешних событий (с равным успехом констатируемых психиатром, педагогом или родственником больного) на изучение и установление внутренних психологических связей. Надо идти от внешнего к внутреннему, от того, что дано, к тому, что задано, от феноменалистического анализа явлений к определяющим их внутренним причинам.

Важно подчеркнуть, что такого рода работы— специфическая работа патопсихолога, малодоступная для представителя смежной профессии, например психиатра, который обычно не владеет столь глубокими знаниями законов общей психологии, соответствующими методами и стилем мышления. Психиатр-клиницист, что мы уже отмечали, по роду своей профессии, чаще должен оперировать образными представлениями конкретных больных. Картина изменений личности составляется для него не из абстрактных рассуждений, а из ряда фактических наблюдений за отдельными случаями. Психолог же располагает средствами членения целостных образов на отдельные деятельности, мотивы, потребности, эмоции и т. д., средствами соотнесения этих единиц между собой и тем самым получает возможность перейти к усмотрению внутренней (т. е. собственно психологической) механики строения личности(см сноску 3) При этом психолог может ставить перед собой разные общие задачи и конкретные цели, ради которых он строит ту или иную «модель» данного клинического феномена. В одних случаях это может быть задача выявления механизмов формирования доминирующей патологической потребности (обширный материал здесь дает изучение наркоманий), в других — проблема взаимоотношения «биологического» и «психологического» (скажем, на при

Сноска 3: Видимо, поэтому (что наблюдается не столь уж редко) психиатр-клиницист, который по одному внешнему виду, даже жесту пациента тонко понимает его душевное состояние, может при этом оказаться малоспособным к теоретическому мышлению. И, напротив, ученый-психолог часто обладает весьма посредствееным даром видения людей.

мере влияния нарастающей инертности на характер деятельности у больных эпилепсией), в третьих — выделение первичных и вторичных нарушений психики (например, в ходе аномального развития ребенка) и т. д.

Выполнение такой задачи, построение в каждом случае своей гипотезы, «модели» формирования клинического феномена, помимо теоретического, несомненно, имеет практическое, прикладное значение, прежде всего в разработке важнейшей проблемы трудовой и социальной адаптации людей с отклонениями психики, поскольку успешное продвижение в этой области немыслимо без квалифицированного психологического анализа тех явлений, которые подлежат коррекции.

Какое место занимает описанный подход в ряду других методов исследования личности?

Большинство существующих методов, независимо от их конкретного построения и способов обработки полученных результатов, объединяет направленность на изучение уже сложившегося психического явления. Констатируя начие определенной черты личности, выясняя характеристику ее психологических составляющих, эти методы оставляют в стороне проблему возникновения психологического феномена. Между тем согласно принципу, провозглашенному Л. С. Выготским, к психологическим явлениям нельзя подходит как к «готовым», сложившимся формам, для того чтобы понять их природу, их следует изучать в развитии, в становлении(см сноску 4).

Реализация этого основополагающего принципа в исследованиях личности пока что явно недостаточна, хотя потребность в такого рода исследованиях налицо. В самом деле, если эксперимент есть определенным образом построенное испыта

Сноска 4: Мысль о том, что природа предмета раскрывается в изучении истории его развитая, достаточно известна в философии. Гегель писал, что целое—это Werden, т. е. весь процесс становления, а результат—только конечная точка этого процесса, поэтому познавание сути явления закрыто для того, кто хочет иметь дело только с результатом процесса.

ние и регистрация ответа на него, то ясно, что всякая вариация характера испытания приведет и к некоторому изменению реконструируемого ответа. Поле эксперимента неограниченно, как и природа исследуемого явления, и, бесконечно варьируя условия эксперимента, мы получаем все новые и новые факты, которым в психологии уже не счесть конца. Однако эти факты ни взятые вместе, ни в отдельности не могут составить психологию личности как предельной целостности, как субъекта психической жизни. Путь создания такой психологии лежит в изучении самого процесса формирования личности, ее качеств, а не в одном лишь испытании и анализе различных сторон «готового» продукта этого процесса.

Сказанное не умаляет значения лабораторного эксперимента; мы лишь хотим подчеркнуть, что этот метод не является единственным в научном изучении природы личности. Как и любой метод, он имеет свои ограничения и область применения. Самое тонкое экспериментирование не может заменить необходимости теоретической работы, призванной проанализировать процесс становления данного феномена и построить гипотезу о его психологической природе. Эксперименты, в свою очередь, совершенно необходимы, поскольку могут подтвердить или опрокинуть наше построение, могут служить контрольными «срезами», диагносцирующими промежуточные результаты постоянно идущего процесса психической жизни(см сноску 5). С известным основанием можно утверждать, что психологический анализ становления и развития — это не еще один метод познания психического, а ведущий метод, поскольку он прямо направлен на раскрытие сущности предмета: метод, без которого все другие — лишь «выхватывание» частей без попытки понять целое.

Сноска 5: Заметим, что простая констатация и статистическое сопоставление промежуточных результатов, «срезов» развития составляет содержание большинства так называемых лонгитюдинальных (продольных) исследований личности, поэтому не следует смешивать их принципы с описанным выше подходом к анализу клинических данных.

Исключением могут служить эксперименты, созданные на основе теории П. Я Гальперина (1959, 1966) о поэтапном формировании умственных действий. В этих экспериментах, точнее специально организованных способах обучения, непосредственно контролируется процесс формирования заданного качества и тем самым раскрывается его психологическая сущность. Вряд ли, однако, можно формировать качество личности в условиях лабораторного эксперимента. «Экспериментом» здесь является реальная жизнь человека, который формирует, проявляет себя, как личность. Поэтому нельзя раскрыть природу личности, не обратившись к клинике нормального и аномального развития личности.

В заключение хотелось бы подчеркнуть, что в данном очерке перечислены лишь некоторые из возможных методических подходов к проблеме аномалий личности и что исследование столь сложной проблемы может и должно проводиться в разных аспектах и направлени